Робин Слоун Круглосуточный книжный мистера Пенумбры Книжный магазин Ищем сотрудника Затерянный во мраке среди стеллажей, я почти упал со стремянки. Я завис в самой ее середине. Далеко внизу виднеется пол книжного магазина – поверхность планеты, которую я покинул. Вершины стеллажей теряются высоко надо мной, в сумраке: полки плотно набиты книгами и не пропускают света. Да тут и воздух, похоже, разреженный. Мне кажется, я даже вижу летучую мышь. Спасая свою жизнь, я цепляюсь одной рукой за стремянку, другой за край стеллажа, так что пальцы белеют. Пробегаю взглядом по книгам как раз над собственными костяшками, читая надписи на корешках – и замечаю ее. Книгу, которую ищу. Но мне лучше начать с самого начала. Меня зовут Клэй Дженнон, и было время, когда мне практически не приходилось иметь дела с бумагой. Я садился за кухонный стол, открывал ноут и просматривал вакансии, но тут в браузере начинала моргать какая-нибудь вкладка, я отвлекался и шел по ссылке на длинную статью о генно-модифицированном винограде. Статья оказывалась слишком длинной, так что я добавлял ее в закладки. А потом шел по другой ссылке, читать рецензию на книгу. Рецензия тоже отправлялась в закладки, а я загружал первую главу книги – третьего романа из серии про вампирскую полицию. Дальше, забывая про объявления, я перебирался в гостиную, устраивал ноут на животе и читал весь день напролет. Свободного времени у меня было навалом. Я был безработным – результат усекновения пищевой цепи, что ураганом пронеслось по Америке в начале двадцать первого столетия, оставляя за собой разорившиеся сети бургерных и рассыпавшиеся в прах империи суши. Работа, которой я лишился, была должностью в главном офисе «НовоБублика», расположенном не в Нью-Йорке или каком-нибудь другом славящемся бубликами городе, а прямо тут, в Сан-Франциско. Компания была совсем крохотная и совсем новенькая. Основали ее двое бывших работников Гугла, которые написали программу для создания и выпекания идеальных бубликов: ровная хрустящая корочка, нежный вязкий мякиш, и все это – в форме идеального тороида. Я устроился туда сразу после выпуска из художественного колледжа, дизайнером, клепал маркетинговую агитацию для продвижения и рекламы этого вкусного тороида: меню, купоны, схемы, плакаты для витрин и один раз даже целый стенд для выставки хлебопекарных изделий. Дел хватало. Сначала один из бывших гугловцев попросил меня набросать новый дизайн логотипа. На старом были крупные аляповатые радужные буквы в бледно-коричневом круге, и выглядел он так, словно был нарисован в Paint. Я переделал его, взяв шрифт посвежее с четкими засечками, которые, в моем представлении, чем-то напоминали общий рисунок еврейского письма. Это добавило «НовоБублику» чуток солидности, а мне принесло награду от местного филиала АИГИ[1]. Потом, когда я обмолвился второй компаньонше, что умею кодить (немного), меня назначили ответственным за сайт. Я переделал и его, а потом освоил небольшой маркетинговый бюджет, нацеленный на поисковые запросы типа «бублик», «завтрак» и «топология». Кроме того, я стал голосом @НовоБублика в Твиттере и привлек несколько сотен новых фолловеров интересными фактами о завтраке и скидочными купонами. Все это, конечно, не было новой стадией человеческой эволюции, но я чему-то учился. Рос. И тут экономика поплыла, и оказалось, что в рецессию людям хочется старых добрых бубликов, ноздреватых и кособоких, а не симметричных, как НЛО, пусть даже посыпанных мелко размолотой каменной солью. Бывшие гугловцы привыкли к успеху и не собирались покорно сматывать удочки. Они по-быстрому переименовались в «Староиерусалимскую бубличную компанию», напрочь забросили свой алгоритм, так что бублики стали получаться подгоревшими и бесформенными. Меня попросили придать сайту ностальгический облик, и это задание не принесло мне ни радости, ни наград от АИГИ. Маркетинговый бюджет усох, потом пропал. Работы становилось все меньше и меньше. Я ничему не учился и никуда не рос. Наконец мои работодатели сдались и слиняли в Коста-Рику. Печи остыли, сайт погас. Никакого выходного пособия не было, но мне остался корпоративный макбук и аккаунт в Твиттере. Словом, со стажем меньше года, я оказался безработным. И увидел, что пострадала не только пищевая отрасль. Люди переселялись в мотели и палаточные лагеря. Вся экономика внезапно стала похожа на музыкальную игру в свободный стул, и я твердо понимал, что стул, хоть какой, нужно захватить как можно скорее. С учетом конкуренции перспектива рисовалась удручающая. У меня водились друзья, такие же, как я, дизайнеры, но за ними уже числились всемирно известные сайты или передовые интерфейсы для тачскринов, а не какие-то логотипы новорожденных бубличных. Некоторые из них работали в Эппл. Мой лучший друг Нил основал собственный бизнес. Еще годик в «НовоБублике», и мне тоже было бы что показать, но мне не хватило времени, чтобы собрать нормальное портфолио или как следует вникнуть хоть во что-нибудь. От колледжа остался лишь диплом по швейцарской типографике (1957–1983) и трехстраничный сайтик. Но я не оставлял попыток найти работу. Запросы мои таяли на глазах. Сначала я был уверен, что буду работать только в компании, миссию которой разделяю. Потом подумал, что неплохо было бы хотя бы иметь возможность узнать что-то новое. После этого решил, что лишь бы не какая-нибудь гадость. И вот уже старательно уточнял свое понимание гадости. И вот бумага-то меня и спасла. Оказалось, сосредоточиться на поиске работы я могу, лишь оторвавшись от интернета, так что я распечатал кипу объявлений с вакансиями, закинул телефон в ящик стола и двинул на прогулку. Объявления, в которых требовался опыт, я, скомкав, выкидывал в ребристые зеленые мусорки по пути, и к тому времени, когда я устал и сел в автобус, чтобы ехать домой, у меня оставалось лишь два-три потенциально перспективных листка, сложенных и сунутых в задний карман для дальнейшего прозвона. Этот путь и привел меня к новой работе, хотя и не так, как я ожидал. Сан-Франциско – хорошее место для прогулок, если ноги крепкие. Центр города – это крошечный холмистый квадрат, с трех сторон окруженный водой, так что потрясающие пейзажи здесь на каждом шагу. Идешь себе один, думаешь о своем, с пучком распечаток в кулаке, и вдруг земля уходит из-под ног, и прямо перед тобой открывается вид на бухту, окаймленную подсвеченными оранжевым и розовым зданиями. Такого архитектурного стиля, как в Сан-Франциско, не встретишь больше ни в одном другом городе страны, и даже если ты тут живешь, до конца привыкнуть к странности этих видов невозможно: высокие и узкие дома, с окнами, похожими на глаза и зубы, и финтифлюшками, как на свадебном торте. А на фоне этого всего парит, если смотришь в верном направлении, ржавый призрак моста Золотые Ворота. Я двинулся вдоль одной из таких причудливых перспектив, вниз по крутому ступенчатому тротуару, затем прошел по берегу, возвращаясь домой длинной кружной дорогой. Я шел вдоль линии старых причалов, тщательно сторонясь клокочущего рагу Рыбацкой пристани, и наблюдал, как рыбные рестораны перетекают в мореходно-инженерные фирмы, а дальше – в здания, где базируются различные интернет-стартапы. Наконец, когда мой живот заурчал, сообщая, что не прочь пообедать, я свернул обратно в город. Всякий раз, двигаясь по улицам Сан-Франциско, я высматривал в витринах объявления о найме – не самое обычное занятие, верно? Наверное, стоило бы относиться к ним поскептичнее. Легальные работодатели публикуются в «Крейглисте». Разумеется, это объявление круглосуточного книжного магазина на законную работу ничуть не походило: Ищем сотрудника ночная работа особые требования своя выгода В общем, я почти не сомневался, что «круглосуточный книжный магазин» – это такой эвфемизм. Нашел я его на Бродвее, в самой эвфемистической части города. Поиск вакансий завел меня далеко от дома; рядом с книжным располагалось заведение под названием «Попки»: их движущаяся неоновая вывеска изображала пару то скрещивающихся, то раздвигающихся ног. Я толкнул стеклянную дверь книжного. Надо мной весело звякнул колокольчик, и я нерешительно переступил порог. В тот момент я и знать не знал, какой важный рубеж только что пересек. Представьте себе форму и объем нормального магазина, только перевернутого на бок. Помещение было абсурдно узким и головокружительно высоким, и до самого потолка вздымались стеллажи: три этажа книг, а то и больше. Я запрокинул голову (почему в книжных всегда приходится проделывать такое, от чего страдает шея?) – полки плавно уходили в сумрак и казались бесконечными. Забиты они были под завязку, и у меня появилось чувство, будто я стою на опушке леса – и притом не какого-то дружелюбного калифорнийского леса, а старого трансильванского, полного волков, ведьм и вооруженных кинжалами бандитов, притаившихся сразу за границей лунного света. Лестницы-стремянки были прикреплены к стеллажам на роликах, чтобы можно было их двигать. Обычно такие кажутся прикольными, но тут, возносящиеся в сумрак, они выглядели зловеще. Намекали шепотом о всяких случаях в потемках. Так что я топтался в передней части магазина, которую заливал яркий полуденный свет, отпугивающий гипотетических волков. Стена вокруг дверей была прозрачная: толстые квадратные стекла, обитые железом, по которым высокими золотыми буквами было полукругом выведено (задом наперед): ЫРБМУНЕП АРЕТСИМ НИЗАГАМ ЙЫНЖИНК ЙЫНЧОТУСОЛГУРК А ниже этой надписи, под сводом буквенной арки, красовался знак – две ладони, абсолютно плоские, сложенные как раскрытая книга. Ну а кто такой мистер Пенумбра? – Кто там, привет, – раздался негромкий голос из книжной чащи. Вышел человек – мужчина, долговязый и худой, похожий на одну из стремянок, одетый в светлосерую сорочку и синий джемпер. На ходу он покачивался, опираясь длинной ладонью на края полок. Вот он вышел на свет, и я увидел, что свитер у него под цвет глаз: они были тоже синие и выглядывали из глубоких гнезд морщин. Он был очень стар. Он кивнул и вяло махнул мне рукой. – Что вы ищете на этих полках? Хорошая реплика, и, не знаю почему, от этих слов мне стало легко. Я спросил: – А вы мистер Пенумбра? – Я Пенумбра, – он кивнул, – и я хранитель этого места. Я и сам как-то не думал, что произнесу эти слова, пока не сказал: – Я ищу работу. Пенумбра моргнул, кивнул и проковылял к стойке возле входной двери. Это было мощное сооружение из темного свилеватого дерева, настоящая крепость у края леса. В такой, наверное, можно не один день выдерживать осаду стеллажных полчищ. – Трудоустройство. Пенумбра опять кивнул. Он опустился на стул за стойкой и теперь разглядывал меня из этого убежища. – Приходилось уже работать в книжных магазинах? – Ну, – отозвался я, – в школе я подрабатывал официантом в рыбном ресторане, так там хозяин продавал свою собственную кулинарную книгу. Книга называлась «Новая минтайность», и там описывался тридцать один способ – ну, вы поняли. – Это, наверное, не считается. – Не считается, но неважно, – сказал Пенумбра. – Прежний опыт книготорговли здесь вам мало пригодится. Погодите-ка: а может, у них тут сплошная эротика? Я мельком оглядел полки, но не заметил никаких корсетов, ни кружевных, ни любых других. Напротив, рядом со мной на журнальном столике лежала стопка пыльных романов Дэшила Хэммета. Хороший знак. – Расскажите, – сказал Пенумбра, – про какую-нибудь книгу, которую вы любите. Тут уж я не задумывался. Это без вопросов. – Мистер Пенумбра, – ответил я, – это не одна книга, а целая серия. Не шедевр художественного слова и, пожалуй, слишком длинная, да и конец ужасный, но я перечитывал ее три раза и лучшего друга нашел благодаря тому, что мы с ним оба фанатели по этой книге в шестом классе. Я перевел дух. – Я люблю «Хроники поющих драконов». Пенумбра поднял бровь, затем улыбнулся. – Это хорошо, просто отлично, – сказал он, расцветая в улыбке, обнажающей наползающие друг на друга белые зубы. Потом он прищурился, оценивающе глядя на меня. – Ну а на стремянку сумеете вскарабкаться? Вот так я и оказался на этой лестнице на высоте третьего этажа, в помещении круглосуточного книжного магазина мистера Пенумбры. Книга, за которой меня отправили, называется «Аль-Асмари» и стоит на расстоянии примерно полутора длин руки слева от меня. Очевидно, придется спуститься и передвинуть лестницу. Но оттуда, снизу, Пенумбра кричит мне: «Тянитесь, мой мальчик! Тянитесь!» Вау, мечтал ли я когда-нибудь о такой работе? Пуговицы пальто В общем, это было месяц назад. Теперь я ночной продавец в магазине Пенумбры и скачу вверх-вниз по стремянке не хуже мартышки. Тут нужна особая техника. Подкатываешь лесенку к месту, блокируешь колесики, потом сгибаешь колени и одним прыжком вскакиваешь сразу на третью или четвертую перекладину. Подтягиваешься на руках, чтобы не потерять импульс, и через две секунды ты уже в пяти футах от земли. Карабкаясь, смотреть надо прямо перед собой, не вверх и не вниз, фокус зрения удерживать примерно в футе от своего носа, чтобы книги проплывали мимо облаком разноцветных корешков. Мысленно считаешь ступени и наконец, добравшись до нужного уровня, вынимаешь книгу, за которой лез… ну да, конечно, тянешься. Профессиональный навык, наверное, не такой востребованный, как веб-дизайн, зато, пожалуй, повеселее, и в моей ситуации привередничать не приходилось. Единственное, хотелось бы применять это новое умение почаще. Круглосуточный книжный магазин мистера Пенумбры работает 24 часа не потому, что покупатели валят косяком. Строго говоря, их почти нет, и временами мне кажется, что я не продавец, а ночной сторож. Книги Пенумбра продает подержанные, но все они в таком неизменно отличном состоянии, что вполне сошли бы за новые. Скупает он их днем – продать книгу можно только тому, чье имя написано на витринах, – и, по-видимому, далеко не все подряд. Кажется, его не особо волнуют списки бестселлеров. Товарный реестр у него разношерстный: никакого заметного принципа или цели, кроме, полагаю, его личных пристрастий. Так что ни тебе малолетних волшебников, ни полиции вампиров. Что обидно, поскольку магазинчик-то именно такой, где хочется купить книжку о волшебнике-малолетке. Такой магазинчик, где хочется этим волшебником-малолеткой стать. Я рассказал про Пенумбру друзьям, и бывает, что кое-кто из них заглядывает попялиться на стеллажи и на то, как я карабкаюсь в их пыльные выси. Обычно я убалтываю друзей что-нибудь прикупить: роман Стейнбека, сборник рассказов Борхеса, мощный том Толкиена – очевидно, любимые Пенумброй авторы: у него тут есть все их сочинения. Как минимум, впариваю открытку. На стойке таких целая пачка. На открытке тушью нарисован фасад магазина – тонкая работа, такая старая и непопулярная манера, что уже снова стала крутой, – и Пенумбра продает их по доллару за штуку. Но один бакс в несколько часов не окупает моего жалованья. И я не могу понять, из чего же оно рассчитывается. Не могу понять, как этот магазин вообще остается на плаву. Одного покупателя я видел уже два раза – это женщина, которая, я почти уверен, работает по соседству в «Попках». Я так думаю, потому что оба раза ее макияж больше напоминал очки енота, и от нее пахло куревом. У дамочки лучезарная улыбка и пегие светло-русые волосы. Возраст не понять – равновероятны плохие двадцать три или удивительные тридцать один, – и как ее зовут, я не знаю, но знаю, что она любит биографии. В первый приход она неспешно прошла по кругу и изучила ближние ко входу полки, волоча ноги и рассеянно потягиваясь, потом подошла к стойке. – А есть у вас про Стива Джобса? – спросила она. Она была одета в стеганую куртку поверх розового топика и джинсы, а в голосе слышалась легкая гнусавость. Я нахмурился и ответил: – Думаю, нет. Но давайте проверим. У Пенумбры есть база данных, установленная на ветхом бежевом макинтоше. Я настучал на клаве фамилию его создателя, и Мак издал глухой звук, возвещающий успех. Дамочке повезло. Мы выгнули шеи, оглядывая стеллаж с биографиями, и вот она: единственный экземпляр, глянцевый, будто новый. Может, рождественский подарок папе, технарю-управленцу, который книг не читает вообще. Или продвинутый папа решил прочесть ее в электронном виде. Как бы там ни было, кто-то продал книжку сюда, и она прошла отсев у Пенумбры. Чудеса. – Он был такой симпатичный, – объявила Розовый Топик, держа книжку в вытянутой руке. Стив Джобс, обхватив подбородок, взирал с белой обложки; он был в круглых очках, немного похожих на очки Пенумбры. Спустя неделю она вошла, приплясывая, усмехаясь и бесшумно хлопая в ладоши – отчего казалась скорее двадцати трех, чем тридцати одного, – и объявила: – О, та книжка была просто улет! Теперь вот что… Тут она посерьезнела. – У него есть еще про Эйнштейна. Она показала свой смартфон, на экране которого светилась страница Амазона с биографией Эйнштейна, написанной Уолтером Айзексоном. – Нашла в интернете, но подумала, может, у вас продается? Давайте начистоту: это было невероятно. Просто мечта книготорговца. Стриптизерша, пошедшая наперекор истории с воплем «Стой!»[2] – но, с надеждой запрокинув головы, мы обнаружили, что книжки «Эйнштейн: его жизнь и Вселенная» в секторе биографий у Пенумбры ноль экземпляров. Там нашлось пять разных книг о Ричарде Фейнмане, но вообще ничего об Эйнштейне. Так говорил Пенумбра[3]. – Правда? Розовый Топик опечалилась. – Засада. Ладно, куплю, наверное, в интернете. Спасибо. Она выплыла обратно в ночь и до сих пор не возвращалась. Давайте начистоту. Если бы мне пришлось ранжировать опыт приобретения книг по удобству, легкости и степени удовлетворения, список вышел бы таким: 1. Идеальный независимый книжный типа «Пигмалиона» в Беркли. 2. Большой шикарный «Барнс энд Нобл». Я знаю, что это корпорация, но магазины отличные, в этом не откажешь. Особенно те, что с большими диванами. 3. Книжный ряд в «Волмарте» (рядом с грунтами и удобрениями). 4. Бортовая библиотека «Западной Виргинии», атомной подлодки глубоко в толще Тихого океана. 5. Круглосуточный книжный магазин мистера Пенумбры. Вот я и решил поправить дело. Нет, я ничегошеньки не смыслю в управлении книжными магазинами. Нет, я не держу руку на пульсе аудитории, закупающей книги после танца на шесте. Нет, мне ни разу не доводилось вытаскивать какую-либо фирму из ямы, если не считать того, что я спас от банкротства фехтовальный клуб Родайлендской школы дизайна, устроив 24-часовой марафон фильмов Эррола Флинна. Но я знаю, кое-что Пенумбра делает неправильно – то есть не делает совсем. Например, маркетинг. У меня есть план: сначала я зарекомендую себя каким-нибудь небольшим достижением, потом испрошу бюджет на печатную рекламу, выставлю несколько плакатов в витрине, а может, даже замахнусь на баннер на автобусной остановке рядом: «Автобус ждете? А может зайдете?». Найдя в интернете расписание, я буду предупреждать клиента за пять минут до прибытия нужного маршрута. Шикарная идея. Но начинать надо с малого, и, пока нет покупателей, я усердно тружусь. Первым делом цепляюсь к незапароленному Wi-Fi соседей, обозванному «попонет». И пишу на местных сайтах один за другим восторженные отзывы про наше неприметное сокровище. Отправляю дружеские мейлы с подмигивающими смайликами в местные блоги. Завожу на Фейсбуке группу с одним участником. Подписываюсь на гугловскую супертаргетированную рекламную программу – ту, что мы использовали в «НовоБублике» – она помогает определить ЦА с анекдотической детализацией. Выбираю из длинного списка необходимые характеристики: • живет в Сан-Франциско • любит книги • полуночник • пользуется наличными • без аллергии на пыль • любит фильмы Уэса Андерсона • недавно пинговался по GPS в радиусе пяти кварта-лов отсюда. У меня есть всего десять долларов на эту затею, поэтому нужно быть очень конкретным. Это что касается спроса. Еще надо подумать о предложении, которое у Пенумбры, мягко говоря, причудливое – но и это лишь часть сюжета. Круглосуточный магазин Пенумбры, как я узнал, – это, по сути, два магазина под одной вывеской. Первый, более-менее обычный, располагается у входа, вплотную окружая стойку. Невысокие стеллажи с пометками «История», «Биографии» и «Поэзия». Там стоят «Никомахова этика» Аристотеля и «Сибуми» Треваньяна. Этот более-менее обычный магазин, пестрый и обескураживающий, но, по крайней мере, там стоят книги, которые можно найти в библиотеке или в интернете. Второй книжный расположен за и над этим всем, на высоких полках с лестницами, и его заполняют сочинения, которых, насколько известно Гуглу, не существует. Не сомневайтесь, я проверял. У многих томов старинный вид – потрескавшаяся кожа, оттиснутые золотом названия, но другие одеты в новенькие хрустящие обложки. Так что не все они старые. Просто все они… уникальны. Про себя я называю эту часть Дальнеполочным фондом. Сначала я думал, что все эти книги из мелких типографий. Из крошечных типографий амишей, не питающих склонности к оцифровке данных. Или, думал я, может, все это самиздат – целое собрание вручную переплетенных единственных экземпляров, которые никогда не попадут в Библиотеку Конгресса и вообще никуда. Может быть, у Пенумбры своего рода приют для таких сирот? Но теперь, после месяца здесь, я начинаю думать, что не все так просто. Понимаете, к этому второму магазину прилагается и второй набор покупателей – небольшое сообщество персонажей, которые вращаются вокруг нашего книжного, будто прибившиеся Луны. Они нисколько не похожи на Розовый Топик. Они пожилые. Приходят с алгоритмической регулярностью. Они никогда не выбирают. Они появляются абсолютно бодрые, как стеклышко трезвые и дрожащие от нетерпения. Например. Звенит колокольчик над дверью, и не успевает он стихнуть, как мистер Тиндэлл орет, задыхаясь: – Кингслейк! Мне нужен Кингслейк! Он опускает руки (он что же, правда мчался по улице, схватившись за голову?) и шлепает ладонями по стойке. И потом еще раз, будто сообщает, что на мне горит рубаха, и удивлен, почему я не бросаюсь тушить: – Кингслейк! Скорей! База данных в макинтоше содержит и нормальные книжки, и Дальнеполочный фонд. Последний не отсортирован ни по заглавиям, ни по темам (есть ли у них вообще темы?), так что без помощи компьютера не обойтись. Вот я набью K-И-Н-Г-С-Л-Е-Й-К, и Мак медленно загудит – Тиндэлл переминается с носков на пятки, – потом звякнет и выдаст таинственный ответ. Не «Биографии», не «История», не «Научная фантастика и фэнтези», а «3-13». Это значит Дальнеполочный фонд, третий ряд, полка 13, карабкаться до которой всего лишь три метра. – О, слава богу, благодарю, да, слава богу, – воскликнет Тиндэлл заполошно. – Вот моя книга. Он вынет невесть откуда, видимо, из штанов, огромный том: возвращает, в обмен на Кингслейка. – …а вот карточка. И подвинет ко мне по столу зеленоватую ламинированную карточку с тем же символом, что украшает витрину. На карточке будет загадочный код, крепко оттиснутый в плотной бумаге, который я перепишу. У Тиндэлла будет, как всегда, счастливый номер 6WNJHY. Списывая, я дважды опечатаюсь. Закончив возиться со стремянкой, я замотаю Кингслейка в коричневую бумагу. Попробую завести светский треп: – Как ваши дела, мистер Тиндэлл? – О, отлично, теперь получше, – выдохнет он, дрожащими руками сгребая сверток. – Продвигаюсь, понемногу, постепенно, конечно! Festina lente, благодарю, благодарю! Вновь звякнет колокольчик, и Тиндэлл поспешно выскочит прочь. На часах – три ночи. Может, это книжный клуб? Как в него вступают? А платят ли? Вот такие вопросы я себе задаю, сидя в одиночестве, когда уйдет Тиндэлл, или Лапен, или Федоров. Тиндэлл, пожалуй, самый странный, но вообще все они довольно чудные: все седеющие, рассеянные, как будто из какого-то другого времени или места. Никаких айфонов. Никаких упоминаний о событиях поп-культуры, да и вообще о чем-либо, кроме книг. Для меня все эти люди, конечно, одна компания, хотя они вполне могут вообще не знать друг о друге. Приходят они поодиночке, и никто и слова не скажет ни о чем, кроме очередного объекта своего сию минутного исступленного вожделения. Что в их книгах, я не знаю, и это незнание – часть моих обязанностей. В тот день, когда я устроился на работу, пройдя стремяночный тест, Пенумбра зашел за стойку, пристально посмотрел на меня своими синими глазами и сказал: – На этой работе есть три правила, очень строгих. Не спешите с ними соглашаться. Продавцы в этом магазине следуют им уже почти столетие, и я не позволю их нарушить. Первое: вы всегда должны быть здесь с десяти вечера до шести утра, неукоснительно. Не опаздывать. Не уходить раньше. Второе: нельзя листать, читать или как-то еще изучать тома со стеллажей. Приносите их читателям. И все. Я знаю, что вы думаете: десятки одиноких ночей, и ты ни разу не сунул нос ни в одну книжку? Нет, не сунул. Насколько я понимаю, у Пенумбры где-то спрятана камера. Если я тайком загляну в книжку, а он узнает, я вылечу. Друзья мои вылетают с работы как мухи: целые отрасли закрываются, целые организации. Я не хочу жить в палатке. Мне нужна эта работа. И к тому же второе правило компенсируется третьим: – Вы должны вести подробные записи обо всех операциях. Время. Внешность посетителя. Его настроение. Как спросил книгу. Как взял. Не выглядит ли обиженным. Носит ли на шляпе веточку розмарина. И так далее. Думаю, в нормальных обстоятельствах меня бы такое требование покоробило. Но в нынешних условиях – выдавать диковинные инкунабулы чудаковатым книжникам в глухие ночные часы – оно кажется совершенно уместным. Так что я, вместо того чтобы пялиться на запретные полки, описываю клиентов. В мое первое дежурство Пенумбра показал мне низкую полку в моей стойке, на которой выстроились крупноформатные тома в кожаных переплетах, все одинаковые, если не считать ярких римских цифр на корешках. – Наши журналы, – сказал он, пробегая пальцами по строю, – охватывают почти столетие. Вытянув крайний правый, он плюхнул его на стол с гулким шлепком. – Будете отныне тоже их заполнять. На обложке журнала было глубоко оттиснуто слово NARRATIO и символ – тот же, что на витрине. Две ладони, раскрытые, будто книга. – Открывайте, – велел Пенумбра. Страницы в журнале были широкими и серыми, заполнены темными чернилами. Встречались рисунки: миниатюрные портреты бородатых мужчин, плотные геометрические каракули. Пенумбра поворошил страницы и нашел место примерно в середине журнала, отмеченное закладкой из слоновой кости, где записи обрывались. – Записывайте имя, время, название книги, – продолжил он, похлопав по бумаге, – но кроме того, как я сказал, поведение и внешний вид. Мы ведем записи о каждом читателе и о каждом клиенте, который может стать читателем, чтобы видеть их прогресс. Помолчав, он добавил: – Некоторые работают и впрямь очень усердно. – А что они делают? – Как что? Пенумбра вскинул брови. Как будто ничего нет более очевидного. – Читают, мой мальчик! В общем, на страницах журнала под названием NARRATIO и под номером IX я стараюсь вести полную и ясную хронику всего, что происходит во время моего дежурства, лишь изредка позволяя себе литературные изыски. Наверное, можно сказать, что правило номер два не универсально. Одну странную книгу в магазине Пенумбры мне трогать разрешено. Ту, которую я сам пишу. Приходя утром, Пенумбра расспрашивает меня о посетителях, если они были. Я зачитываю ему журнал, он кивает, слушая мои заметки. Но потом решает копнуть поглубже: – Добротное описание мистера Тиндэлла, – резюмирует он. – Но скажите, заметили ли вы: у него перламутровые пуговицы на пальто? Или роговые? Может, металлические? Медные? Да, согласен: это странно, что Пенумбра ведет такую канцелярию. Я не могу представить, какая тут может быть цель, пусть даже самая безнравственная. Но у людей, перешагнувших определенный возраст, уже как-то не спрашиваешь, зачем они делают те или иные вещи. Боязно. Вот, к примеру, спросишь: «А собственно, мистер Пенумбра, зачем вам знать, какие пуговицы у мистера Тиндэлла на пальто?», – а он молчит, трет подбородок, повисает неловкое молчание, и вы оба понимаете, что он просто забыл. А если возьмет и в ту же секунду уволит? Пенумбра себе на уме и ясно дает понять: делай, что велено, и не задавай вопросов. Мой приятель Аарон на прошлой неделе вылетел с работы и собирается домой в Сакраменто, жить с родителями. В нынешней экономической ситуации я не стал бы испытывать терпение Пенумбры. Мне нужно это место. А пуговицы у Тиндэлла нефритовые. Мэтрополис Чтобы круглосуточный магазин мистера Пенумбры не закрывался ни на минуту, хозяин и два продавца делят сутки на три части, и мне достался самый темный кусок. Себе Пенумбра забрал утро – наверное, это время можно было бы назвать часом пик, только у этого магазина никаких пиков не бывает. Я к тому, что один посетитель – уже событие, а этот одиночка с равной вероятностью может забрести как в час пополудни, так и в полночь. В общем, я передаю эстафету за стойкой Пенумбре, а принимаю ее от Оливера Гроуна, тихони, который несет ее сквозь вечерние часы. Оливер высок и дороден, с мощными конечностями и здоровенными ступнями. У него кудрявые медно-рыжие волосы, а уши торчат перпендикулярно голове. В другой жизни он, наверное, играл бы в футбол, греб на гонках или отсеивал публику из низших классов на входе в клуб по соседству. В этой жизни он студент магистратуры в Беркли, изучает археологию. Оливер готовится в музейные кураторы. Он флегматичен – даже слишком для такой комплекции. Говорит короткими простыми фразами и всегда как будто думает о другом, о чем-то давнем и/или далеком. Оливер грезит об ионических колоннах. Знания у него глубокие. Как-то вечером я погонял его по книге «Ткань легенд», выдернутой с нижней полки куцего исторического стеллажа Пенумбры. Я закрывал ладонью подписи, показывая ему только фотки: – Минойский бычий тотем, тысяча семьсот лет до нашей эры, – чеканил он. Точно. – Кубок из Бас-Юс, четыреста пятьдесят лет до нашей эры. Может, пятьсот. Верно. – Черепица, шестисотый год. Должно быть, корейская. Опять в точку. По итогам теста Оливер дал десять правильных ответов из десяти. Мне стало ясно, что его мозги просто работают в другом временном масштабе. Я едва могу вспомнить, что ел вчера на обед, а для Оливера в порядке вещей знать, что творилось за тысячу лет до Рождества Христова и как это все выглядело. Я завидую ему. Сейчас мы с Оливером равны: у нас идентичные должности, и мы сидим на одном и том же стуле. Но скоро, оглянуться не успеешь, он перешагнет на новую, весьма серьезную ступень и рванет вдаль. Он найдет себе место в большой жизни, потому что хорошо знает свое дело – и речь не о скачках по стремянкам в полузаброшенной книжной лавке. Каждый вечер я прихожу ровно в десять и застаю Оливера за стойкой неизменно читающим: книгу с заглавием типа «Хранение и уход за керамикой» или «Атлас наконечников стрел доколумбовой Америки». Всякий раз я барабаню пальцами по темной крышке стойки. Он поднимает глаза и говорит: «Привет, Клэй». Всякий раз я сменяю его за стойкой, и мы на прощание киваем друг другу, как солдаты – как люди, которым очевидно положение друг друга. Моя смена заканчивается в шесть утра – не самое удобное время для поиска приключений. Обычно я отправляюсь домой и читаю или режусь в игры. Я бы сказал, что расслабляюсь, но вообще-то ночные смены у Пенумбры совсем не напрягают. Так что я просто убиваю время, пока не проснутся соседи по квартире. Мэтью Миттельбранд – наш приглашенный художник. Худой, как палка, бледный и живет по странным часам – даже страннее моих, потому что они менее предсказуемы. Зачастую мне не приходится утром дожидаться его пробуждения: наоборот, придя, я вижу, что он еще не ложился, корпя над новым проектом. Днем (более или менее) Мэт трудится на ниве спецэффектов в «Индастриал лайт энд мэджик», в Президио[4], ваяет бутафорию и декорации для фильмов. Ему платят за придумывание и изготовление лазерных ружей и замков с привидениями. Но – и это по-настоящему впечатляет – Мэт не прибегает к помощи компьютеров. Он из вымирающего племени художников по спецэффектам, до сих пор работающих с ножницами и клеем. Все время, не занятое работой, Мэт трудится над различными собственными затеями. Работает он с фантастическим усердием, час за часом, бросая время, будто сухие сучья в огонь, истребляя начисто, сжигая дотла. Спит он недолго и чутко, бывает, просто сидя в кресле, а то вытянувшись в позе фараона на кушетке. Сущий эльф из сказки или какой-то маленький джинн, только его стихия не воздух и не вода, а воображение. Последний проект Мэта – самый масштабный, грозящий вскоре вытеснить и меня, и кушетку. Он уже захватывает гостиную. Мэтрополис, как зовет его автор, сделан из коробок, банок, бумаги и пены. Это игрушечная железная дорога без самой дороги. Несущий ландшафт – крутые холмы, сотворенные из полистироловых упаковочных шариков, стянутых металлической сеткой. Он зародился на садовом столике, потом Мэт добавил еще два, разного роста, эдакие тектонические плиты. На настольной местности раскинулся город. Модель футуристического пейзажа, сияющий и блистающий гиперполис, сделанный из оческов привычного мира. Изгибы в духе Фрэнка Гэри, вылепленные из гладкой оловянной фольги. Готические шпили и зубцы из сухих макарон. Эмпайр-стейт-билдинг из битого зеленого стекла. К стене позади столов прилеплены фотки моделируемой натуры: распечатанные снимки музеев, соборов, административных башен и таунхаусов. Есть и панорамные виды, но в основном все же крупные планы: поверхности и фактуры, снятые Мэтом собственноручно. Частенько он встает перед ними, глядит, трет подбородок, оценивает и разбирает зерно и блеск, а потом воссоздает их в собственном уникальном лего. Мэт самые обычные материалы использует так виртуозно, что их исконное происхождение блекнет, и ты видишь только крошечные здания, которыми они стали. На диване валяется черный пластиковый пульт радиоуправления. Я беру его в руки и щелкаю каким-то рычажком. Миниатюрный дирижабль, дремавший у притолоки, оживает и, гудя, плывет к Мэтрополису. Его хозяин умеет им управлять так мастерски, что легко причаливает к шпилю Эмпайр-стейт, но меня хватает лишь на то, чтобы врезаться в оконное стекло. По коридору, сразу за Мэтрополисом, моя комната. У нас три спальни, по числу съемщиков. Моя меньше всех, просто белый кубик с эдвардианской лепниной на потолке. У Мэта самая большая, намного больше двух других, но там все время сквозит – она на чердаке, туда ведет узкая крутая лестница. А третья комната, с оптимальным балансом комфорта и размера, принадлежит нашей третьей соседке, Эшли Адамс. Сейчас она спит, но это ненадолго. Эшли поднимается точно в шесть сорок пять каждое утро. Эшли прекрасна. Пожалуй, слишком прекрасна: неизменно лучезарная и безупречно сложенная, точно 3D-модель. Волосы у нее светлые и прямые, строго по плечи. Руки в тонусе, спасибо двум тренировкам по скалолазанию в неделю. Кожа круглый год позолочена солнцем. Эшли – клиент-менеджер в пиар-агентстве, и ей довелось вести кампанию «НовоБублика». Так мы и познакомились. Ей понравился мой логотип. Сначала мне показалось, будто я в нее влюбился, но потом я понял, что она андроид. Я не имею в виду ничего плохого! В том смысле, что андроиды ведь, когда ты их просек, абсолютно клевые, да? Милые, сильные, организованные и глубокомысленные. Все это про Эшли. К тому же она наш покровитель: квартира ее. Она живет здесь не первый год, и наша невысокая квартплата – следствие длительной аренды Эшли. Лично я только приветствую наших новых повелителей-андроидов. Я прожил тут примерно девять месяцев, когда наша третья соседка Ванесса уехала в Канаду писать диссер по экологии, и это я ей на замену нашел тогда Мэта. Он был другом моего друга по художественному колледжу. Я видел его выставку в одной малюсенькой галерейке с белыми стенами: игрушечные кварталы, построенные внутри винных бутылок и ламповых колб. И когда так совпало, что нам понадобился сосед, а Мэту – жилье, я загорелся идеей жить под одной крышей с художником, но не знал, понравится ли такое Эшли. Мэт пришел знакомиться в синем обегающем блейзере и в слаксах со стрелками. Мы сидели в гостиной (центром которой был тогда плоскоэкранный телевизор, а настольных городов не было и в мечтах), и Мэт рассказывал нам о своей тогдашней задаче в Ай-Эл-Эм: придумать и смастерить кровожадного демона с синей джинсовой кожей. Он был нужен для фильма ужасов, где дело происходит в «Аберкромби и Фитч». – Я сейчас учусь шить, – рассказывал Мэт. Потом он указал на манжет Эшли: – Вот тут отличные швы. Потом, когда он ушел, Эшли сказала, что ей понравилась его опрятность. – В общем, если думаешь, что он нам подойдет, я не против, – заключила она. Тут и лежит ключ к нашему гармоничному сосуществованию: при всей разнице интересов Мэта и Эшли роднит пристальное внимание к деталям. У Мэта это малюсенькое граффити на стене крошечной станции метро. У Эшли – нижнее белье, подобранное под офисный костюм. Но настоящая проверка произошла позже, на первом проекте Мэта. Дело было на кухне. Кухня – святая святых Эшли. Я по кухне хожу на цыпочках: я готовлю еду, которая легко отмывается, типа пасты или печенья из коробки. Я не притрагиваюсь к ее модным терочкам и навороченной чеснокодавилке. Я знаю, как включать и выключать конфорки, но не знаю, как активировать конвекционную камеру духовки, для которой, по моим подозрениям, нужны два ключа, как для пускового устройства ядерной ракеты. Эшли обожает кухню. Она лакомка, эпикуреец, и она наиболее прекрасна – или находится на пике своего андроид-совершенства, – когда в выходной готовит духмяный ризотто, облачившись в подобранный по цвету фартук и стянув волосы в золотистый узел на макушке. Мэт мог бы затеять это все у себя на чердаке или на заднем дворе, тесном и запустелом. Но нет. Он выбрал кухню. Это происходило в период моей постновобубличной безработицы, так что я был дома и наблюдал за развитием событий. Вообще-то я как раз наклонился поближе, чтобы рассмотреть Мэтово творение, и тут появилась Эшли. Она только что пришла с работы, еще в деловом беже и антраците. Эшли ахнула. Мэт поставил на огонь здоровенную пирексовскую кастрюлю, в которой медленно колыхалась смесь масла и краски. Она была тяжелой и вязкой, и с медленным нарастанием жара под днищем кастрюли вихрилась и распускалась в ритме замедленного кино. Весь свет на кухне был потушен, а позади кастрюли Мэт поставил две ярких дуговых лампы: они отбрасывали багровые и фиолетовые тени, что тянулись по граниту и травертину. Я выпрямился и молча ждал. Последний раз меня так застукивали в девять лет за насыпанием вулканчиков из соды и уксуса на кухонном столе после школы. На маме были такие же брюки, как на Эшли. Мэт медленно поднял взгляд. Рукава у него были засучены до локтей. Темные кожаные туфли поблескивали в сумраке, как и кончики пальцев, испачканные маслом. – Это имитация туманности Конская голова, – пояснил он. Ну конечно. Эшли молча взирала на нас. Рот у нее все еще был приоткрыт. На пальце болтались ключи, перехваченные на середине полета к крючку, где они обитают, прямо над списком дел. Мэт жил у нас четвертый день. Эшли подошла еще на пару шагов, наклонилась поближе, как до того я, и уставилась в космические глубины. Шафрановый пузырь прорастал вверх сквозь текучий пласт зелени и золота. – Усраться, Мэт, – ахнула она. – Это чудесно. Так что Мэтова астрофизическая солянка осталась кипеть, а за ней потянулась череда новых проектов, все более крупных, вызывающих все больше бардака и занимающих все больше места. Эшли интересно за этим наблюдать: зайдет в комнату, упрет руку в бедро, наморщит нос да и выдаст какое-нибудь полезное замечание. Телевизор она вынесла сама. Это секретное оружие Мэта, его пропуск, его ключ ото всех дверей: он делает прекрасные штуки. Естественно, я сказал Мэту, что ему стоит заглянуть к Пенумбре, и сегодня он появляется, в половине третьего. Колокольчик над дверью брякает, объявляя о его приходе, и прежде чем Мэт успевает сказать хоть слово, голова его запрокидывается и взгляд устремляется по стеллажам в сумрачные выси. Он оборачивается ко мне и, указывая рукой в шотландке строго в потолок, заявляет: – Хочу туда залезть. Я работаю здесь всего месяц и пока не набрался нахальства нарушать правила, но любопытство Мэта заразительно. Он шагает прямиком в Дальнеполочный фонд и, остановившись между стеллажами, наклоняется к полкам, рассматривая прожилки древесины и фактуру переплетов. Я сдаюсь: – Ладно, только держись крепко. И книги не трогай. – Не трогать? – спрашивает Мэт, встряхивая лесенку. – А если я захочу купить одну из них? – Эти не продаются – их берут читать. Надо быть членом клуба. – Раритеты? Первые издания? Мэт уже далеко от земли. Он шустрый. – Скорее единственные издания, – отвечаю я. – Вне книжного индекса. – А о чем они? – Не знаю, – признаюсь негромко. – Что? Повторяя громче, я понимаю, насколько тупо это звучит. – Я не знаю. – Ты что, ни разу не заглянул? Мэт останавливается и смотрит на меня сверху. Недоверчиво. Мне уже тревожно. Я вижу, к чему идет дело. – Серьезно, ни разу? Он тянется к полке. Я думал потрясти лестницу, чтобы показать свое недовольство, но единственным исходом, более неприятным, чем Мэт, заглянувший в книжку, был бы Мэт, который разбился насмерть, упав со стремянки. Наверное. Книжка уже у него в руках: толстый том в черной обложке, с ним Мэту нелегко удержать равновесие. Мэт балансирует на ступеньке, а я скриплю зубами. – Эй, Мэт, – говорю я, и голос у меня внезапно тонкий и плаксивый. – Может, ты просто постави… – Занятно. – Тебе не… – Правда занятно, Дженнон. Ты этого не видел? Прижав книгу к груди, он делает первый шаг вниз. – Погоди! Почему-то кажется, что, если книгу не уносить далеко от ее места, нарушение будет не таким серьезным. – Я поднимусь. Я ставлю вторую лестницу рядом и карабкаюсь скачками. Через миг мы с Мэтом на одном уровне, и на высоте тридцати футов шепотом совещаемся. Правда такова, что мне, конечно, до смерти любопытно. Я злюсь на Мэта, но и благодарен, что он сыграл роль беса, подталкивающего под локоть. Удерживая толстый том перед собой, он показывает мне страницы. Здесь темно, и мне приходится отклоняться в проход между стеллажами, чтобы хоть что-то разглядеть. Вот за этим Тиндэлл и остальные прибегают посреди ночи? – Я-то надеялся, это энциклопедия колдовских ритуалов, – говорит Мэт. На развороте я вижу плотную вязь из букв, полотнище значков практически без единого пробела. Буквы крупные и жирные, отпечатанные на бумаге острохвостым шрифтом. Алфавит знакомый, романский, то есть обычный, а вот слова – нет. То есть, вообще-то, слов там и не видно. Страницы покрыты сплошными рядами букв – беспорядочная мешанина. – С другой стороны, – продолжает Мэт, – почем мы знаем, что это не энциклопедия колдовских ритуалов… Я выдергиваю с полки другую книгу, высокую и тонкую, в ярко-зеленой обложке с шоколадным корешком, на котором написано «Крешимир». Внутри то же самое. – Может, это ребусы для развлечения, – говорит Мэт. – Типа, суперпродвинутый судоку. Клиенты Пенумбры вообще-то как раз такого типа чудаки, которых видишь в кофейнях ломающими голову над шахматной партией с самим собой или решающими субботний кроссворд, с шариковой ручкой, угрожающе нацеленной в газетную страницу. А внизу тренькает колокольчик. Ледяной страх пробегает от мозга к кончикам пальцев и обратно. От дверей доносится низкий голос: – Есть кто-нибудь? Я шиплю Мэту: – Поставь на место. Потом скатываюсь с лестницы. Сопя, выруливаю из-за стеллажей и вижу у дверей Федорова. Из всех клиентов, что я видел, он самый старый – у него белоснежная борода, а кожа на руках тонкая, как бумага. Но, пожалуй, он же и самый проницательный. Вообще, он сильно напоминает Пенумбру. Федоров двигает по столу книгу – он возвращает Клутье, – потом, четко пристукнув двумя пальцами, объявляет: – Теперь мне нужен Мурао. Вот и ладно. Я нахожу в базе MVRAO и посылаю Мэта обратно на лестницу. Федоров с любопытством разглядывает его. – Еще один продавец? – Приятель, – поясняю я. – Просто помогает. Федоров кивает. Тут до меня доходит, что Мэт вполне мог бы сойти за молоденького члена клуба. Они с Федоровым оба сегодня в коричневом вельвете. – Вы здесь уже сколько, тридцать семь дней? Я не считал, но не сомневаюсь, что цифра точная. У этих ребят все точно, как в аптеке. – Верно, мистер Федоров, – бодро отвечаю я. – И как вам? – Мне нравится, – говорю я. – Лучше, чем сидеть в офисе. Федоров кивает и подает карточку. У него 6KZVCY, конечно. – Я работал в Эйч-Пи, – он произносит «хейч пи», – тридцать лет. Вот это был офис. И развивает тему: – Приходилось пользоваться хьюлеттовским калькулятором? Мэт возвращается с Мурао. Это большой том, толстый и широкий, переплетенный мраморной кожей. – Ну да, еще бы, – отвечаю я, заворачивая книгу в коричневую бумагу. – Всю старшую школу у меня был графический калькулятор. «Эйч-пи-38». Федоров сияет, как гордый дедуля. – Я разрабатывал двадцать восьмой, это был предшественник! Я улыбаюсь. – Он, наверное, еще где-то у меня лежит, – добавляю, протягивая ему через стойку Мурао. Федоров хватает ее двумя руками. – Благодарю вас, – говорит он. – А вы знаете, что у тридцать восьмого нет обратной польской нотации? Он со значением похлопывает свою книгу (колдовских ритуалов?). – …а надо сказать, ОПН – удобная вещь для такой работы. Пожалуй, Мэт прав: судоку. – Я запомню, – обещаю я. – Ладно, спасибо еще раз. Тренькает колокольчик, и мы смотрим вслед Федорову, неспешно топающему к автобусной остановке. – Я заглянул в эту книгу, – говорит Мэт. – То же самое. То, что и до сих пор казалось странным, становится еще страннее. – Дженнон. Мэт поворачивается и смотрит мне прямо в лицо. – Я должен у тебя кое-что спросить. – Дай угадаю. Почему я ни разу не заглянул… – Ты интересуешься Эшли? Что ж, этого я не ожидал. – Чего? Нет. – Вот и отлично. Потому что я интересуюсь. Я моргаю и тупо пялюсь на Мэта Миттельбранда, стоящего передо мной в аккуратном, идеально скроенном пиджачке. Будто Джимми Олсен признался, что положил глаз на Чудо-Женщину. Контраст слишком разителен. И все же… – Я собираюсь к ней подкатить, – продолжает Мэт с серьезным видом. – Может получиться неловко. Он произносит это, будто диверсант перед ночным рейдом. Типа: само собой, это дико опасно, но не психуй. Мне не впервой. Картинка в моем воображении меняется. А если Мэт – не Джимми Олсен, а скорее Кларк Кент, под личиной которого скрывается Супермен? Конечно, это Супермен ростом пять футов и четыре дюйма, но все же. – То есть, строго говоря, у нас уже началось. Как это, погодите-ка… – Две недели назад. Тебя не было дома. Ты был тут. Мы выпили вина. Голова у меня слегка плывет: не от диссонанса Мэта и Эшли как парочки, но от понимания, что эта нить взаимной приязни скручивалась у меня перед носом, а я ничего не заметил. Бесит, когда так. Мэт кивает, будто все уже решено. – Ладно, Дженнон. Клево у тебя тут. Но мне пора. – Домой? – Нет, на работу. Ночная смена. Монстр из джунглей. – Монстр из джунглей. – Из живых растений делаем. В павильоне нехилая жарища стоит. Я к тебе, наверное, приду в следующий перерыв. Тут и сухо и прохладно. Мэт уходит. Позже я записываю в журнале: Прохладная ночь, безоблачно. Магазин посетил самый молодой клиент за (как думается пишущему) много лет. Он носит вельветовый пиджак, скроенный по фигуре, а под ним безрукавку, расшитую миниатюрными тиграми. Клиент приобрел одну открытку (под давлением), затем ушел, чтобы продолжить работу над монстром из джунглей. Полная тишина. Я сижу, опершись подбородком на ладонь, перебираю в памяти своих друзей и гадаю, что там еще прячется на самом виду. Хроники поющих драконов, том I На следующую ночь в магазин заглядывает еще один мой друг, и не просто какой-то друг, а самый старый. С Нилом Ша мы лучшие друзья с шестого класса. В непредсказуемой гидродинамике средней ступени школы я обнаружил, что каким-то образом оказался близко к вершине: безобидный середняк, довольно неплохой на баскетбольной площадке и без обморочного страха перед девочками. Нил, наоборот, погрузился на самое дно, его равно чурались и крутые, и ботаны. Мои соседи по столу в школьной столовой фыркали из-за того, что он смешно выглядит, смешно говорит и смешно пахнет. Но в ту весну мы сдружились, потому что оба фанатели по книжкам про поющих драконов, и в итоге стали лучшими корешами. Я вступался за него, защищал, тратил на него свой препубертатный политический капитал. Ради меня его звали на тусовки с пиццей, а членов баскетбольной команды я завлек в нашу ролевую группу «Ракеты и чародеи». (Долго они не задержались. Нил неизменно был мастером подземелий и постоянно насылал на них непреклонных дроидов и орков-зомбаков.) В седьмом классе я намекнул Эми Торгенсен, милашке с волосами цвета соломы, любившей лошадей, что отец Нила – принц в изгнании и немыслимо богат, а потому Нил может составить ей отличную пару на зимнем балу. Это было его первое свидание. В общем, думаю, вы поняли, что Нил кое-чем мне обязан, да только с тех пор между нами столько произошло, что взаимные любезности больше не опознаются как отдельные акты, а сливаются в яркое свечение привязанности. Наша дружба – туманность. И вот Нил Ша появляется в проеме входной двери, высокий и плотный, в черной спортивной куртке, сидящей по фигуре, и ему совершенно нет дела до пыльных Дальнеполочников. Он нацеливается на низкий стеллаж с ярлыком «Научная фантастика и фэнтези». – Чувак, у вас тут Моффат! – восклицает он, вынимая толстый том в бумажной обложке. Это «Хроники поющих драконов», первый том – та самая книга, на почве которой мы сдружились в шестом классе, и поныне любимая нами обоими. Я читал ее три раза. Нил, видимо, раз шесть. – И, похоже, старое издание, – замечает он, шелестя страницами. Так и есть. У последнего издания трилогии, вышедшего после смерти Кларка Моффата, обложки с простым геометрическим рисунком, который складывается в орнамент, если все три тома выставить в ряд. А на этом – нарисованный распылителем толстый синий дракон в косицах морской пены. Я говорю, что Нил должен купить эту книжку: коллекционное издание, и стоит, скорее всего, куда больше, чем просит Пенумбра. К тому же, за шесть дней я не продал ничего, кроме открытки. Обычно мне совестно принуждать друзей покупать, но Нил Ша сегодня если и не богат сверх всякой меры, то в любом случае вполне конкурент принцам не первого ряда. Примерно в то же время, когда я горбатился за минимальную зарплату в рыбном ресторане «Минтаетет» в городе Провиденсе, Нил запускал свое дело. Пролетело пять лет, и поглядите на волшебство целенаправленных усилий: у Нила, насколько я могу оценить, несколько сотен тысяч долларов в банке и компания ценой в миллионы. У меня тем временем ровно 2357 долларов на счету, а компания, на которую я работаю – если ее можно назвать компанией, – вращается во внефинансовом пространстве, населенном отмывателями денег и маргинальными «церквями». Словом, на мой взгляд, Нил мог раскошелиться на старую книжку в мягкой обложке, даже если у него нет больше времени на чтение. Пока я копаюсь в темных ящиках конторки, нагребая сдачу, его внимание наконец перемещается к сумрачным стеллажам, царствующим в дальней части магазина. – А там что? – спрашивает Нил. Он пока не понял, любопытно ему или нет. Обычно старому и пыльному Нил предпочитает новое и блестящее. – А там, – говорю я, – настоящий магазин Пенумбры. Спасибо вмешательству Мэта: я стал с Дальнеполочниками понаглее. – Допустим, я тебе скажу, – начинаю я, ведя Нила обратно к стеллажам, – что в этот магазинчик постоянно наведывается кучка весьма странных книгочеев? – Шикарно, – отвечает Нил, кивая. Он почуял колдунов. – И, допустим, я скажу… Я снимаю с нижней полки том в черной обложке. – …что все эти книги – тайнопись? Я распахиваю черный том, показывая мешанину букв. – Обалдеть, – загорается Нил. Ведет пальцем по странице через лабиринт литер. – Есть один парень из Беларуси, вскрывает коды. Защита от копирования, все такое. В этом высказывании заключается вся разница между нашими с Нилом жизнями после школы: у Нила есть парни – те, кто может оказать ему разные услуги. У меня никаких парней нет. Ноут есть, и на том спасибо. – Я бы мог показать ему, – продолжает Нил. – Ну, я не до конца уверен, что это шифр, – признаюсь я. Закрываю книгу и ставлю ее на место. – И даже если так, я не знаю, стоит ли его, ну, вскрывать. Ребята, что приходят сюда за книгами – довольно странные типы. – С этого всегда и начинается! – Нил лупит меня по плечу. – Вспомни, в «Хрониках». Разве на первой странице встречаешь Телемаха-Полукровку? Нет, чувачелло. Ты встречаешь Кочедыгу. Главный герой «Хроник» – Кочедыга, ученый гном, карлик даже по гномьим меркам. Его в юном возрасте изгнали из воинского клана, и… но, в общем, да, наверное, Нил в чем-то прав. – Надо разобраться, – продолжает он. – Сколько? Я объясняю, что у всех членов клуба есть карточки – но теперь это не просто треп. Сколько бы ни стоило вступить в читательский клуб Пенумбры, Нилу это по плечу. – Узнай, сколько стоит членство, – говорит он. – Провалиться мне, если ты не попал в сюжет «Ракет и чародеев». Нил ухмыляется. И выдает густым басом Мастера подземелий: – А ну не дрейфь, Клэймор Краснорукий. Уф. Он обратил против меня мое игровое прозвище. Это мощное древнее заклинание. Я сдаюсь. Я спрошу Пенумбру. Мы возвращаемся к коротким стеллажам и ярким обложкам. Нил шелестит страницами другой книжки из наших прежних любимых: истории об огромном цилиндрическом звездолете, медленно приближающемся к Земле. Я рассказываю ему о планах Мэта окучить Эшли. Потом спрашиваю, как его бизнес. Он расстегивает куртку и гордо демонстрирует свинцово-серую майку под ней. – Вот такое шьем, – объявляет он. – Арендовали трехмерный томограф, и каждую отливаем по мерке. Сидят идеально. То есть – идеально. Нил в изумительной форме. Смотрю на него, и всякий раз волей-неволей у меня всплывает образ пухлого шестиклассника, в то время как он умудрился обзавестись противоестественно V-образным торсом супергероя из комиксов. – Это зачетный брэндинг, знаешь ли, – комментирует Нил. На облегающей футболке через всю грудь отпечатан логотип компании Нила. Высокими ярко-голубыми буквами написано: «Анатомикс». Утром приходит Пенумбра, и я заговариваю о том, как бы моему другу прикупить доступ к Дальнеполочникам. Он скидывает с плеч пальтецо – шикарное пальтецо, отлично сшитое, из шерсти самых черных овец – и усаживается в кресло за стойкой. – О, это вопрос не денег, – говорит Пенумбра, складывая пальцы домиком, – а скорее, намерения. – Ну, мой друг просто интересуется, – говорю я. – Он заядлый библиофил. Вообще-то, это неправда. Нилу больше нравятся киноверсии. Он не устает возмущаться, что никто до сих пор не экранизировал «Поющих драконов». – Что ж, – говорит Пенумбра задумчиво. – Содержание этих книг покажется ему… непонятным. И чтобы получить к ним доступ, нужно согласиться с условиями договора. – Так значит – нужно платить? – Нет, нет. Ваш друг просто должен пообещать усердно читать. Это особенные книги, – он машет узкой ладонью в сторону Дальнеполочников. – С особенным содержанием, которое требует внимательного чтения. Ваш друг обнаружит, что эти книги открывают необыкновенные вещи, но только если он готов по-настоящему много работать. – Типа философии? – спрашиваю я. – Математики? – Не настолько абстрактное, – говорит Пенумбра, качая головой. – В этих книгах загадка. Склонив голову набок, он глядит на меня. – Но это вам известно, мальчик мой, не так ли? Я морщусь и признаюсь: – Да. Я посмотрел. – Отлично, – Пенумбра деловито кивает. – Нет ничего хуже нелюбопытного продавца. Тут он сверкает глазами. – Разгадка потребует времени и усердия. Не могу объяснить, что дает ее решение, но достаточно сказать, что многие посвятили этому жизнь. Так что, сочтет ли ваш… друг, что оно того стоит, не знаю. Но, подозреваю, такое возможно. Он лукаво улыбается. До меня доходит, что Пенумбра решил, будто друг на самом деле гипотетический: то есть он думает, что я говорю о себе. Что ж, может, и так, по крайней мере, хоть чуточку. – Разумеется, отношения между книгой и читателем – тайна, – продолжает Пенумбра. – Так что все держится на доверии. Если вы пообещаете, что ваш друг будет читать эти книги вдумчиво, с почтением к авторам, я вам поверю на слово. Я точно знаю, что Нил не станет читать их так, и кроме того, не уверен, что и сам бы на такое подписался. Еще нет. Мне в равной степени любопытно и жутко. Так что я отвечаю только: – Ясно. Я ему передам. Пенумбра кивает. – Если ваш друг пока не готов к такой работе, ничего страшного. Может быть, со временем ему станет интереснее. Чужак в чужой стране Ночь за ночью сливаются в одно целое, и в магазине становится все скучнее. Проходит неделя без единого посетителя. Я открываю на ноуте панель управления своей гипертаргетированной рекламной кампании и обнаруживаю, что на нынешний момент число контактов равняется круглому нулю. В углу экрана висит ярко-желтое сообщение Гугла: он предполагает, что у меня задан слишком узкий диапазон аудитории и такой клиентской базы просто не существует. Интересно, что тут творится днем, в освещенную солнцем смену Пенумбры. А может, у Оливера бывает наплыв покупателей вечером, когда народ идет с работы. А что если эти тишина и одиночество все-таки разрушают мой мозг? Поймите меня правильно: я благодарен за эту работу, за то, что сижу на стуле, а мне понемногу капают доллары (не бог весть какие), которыми я могу платить за квартиру, покупать пиццу и приложения для айфона. Но раньше я работал в офисе – работал в коллективе. А здесь только я и летучие мыши. (Да, я знаю, там наверху есть летучие мыши.) В последнее время даже читатели Дальнеполочников куда-то запропали. Соблазнились еще чьим-то книжным клубом на другом конце города? Накупили электронных читалок? У меня такая есть, и я ей обычно пользуюсь на дежурствах. И всякий раз представляю, будто книги пялятся с полок и шепчутся: «Предатель!» Но послушайте, мне нужно пробраться сквозь столько бесплатных первых глав! Книжка у меня старая, отцовская, из первых моделей: косой несимметричный брусок с малюсеньким серым экраном и панелью наклонных кнопок. Он выглядит как реквизит из «Космической одиссеи 2001». Новые читалки выпускают с большим экраном и изящным дизайном, но моя – она вроде Пенумбриных открыток: так устарела, что уже снова в моде. На середине первой главы «Консервного ряда» экран мигает черным, застывает и тухнет. Такое у меня часто. Батареи должно хватать где-то на два месяца, но я как-то раз надолго забыл читалку на пляже, и теперь без розетки она работает около часа. Так что я переключаюсь на макбук и пускаюсь в обычный обход: сайты новостей, блоги, твиты. Прокручиваю экран к диалогам, которые появились без меня, днем. Если все сайты, которыми ты пользуешься, живут по какому-то неправильному времени, не означает ли это, что на самом деле по неправильному времени живешь ты? Наконец я открываю свою любимую страницу: «Бурчалу». Бурчала – это человек, вероятно, мужского пола, подпольный программист, подвизающийся в области на стыке программирования и литературы: частично хакерские новости, частично Paris Review[5]. Мэт прислал мне ссылку после того, как побывал у меня в магазине, полагая, что затеи Бурчалы могут перекликаться с нашими. Мэт не ошибся. Бурчала рулит богатейшей пиратской библиотекой. Пишет сложные коды для взлома ТСЗАП[6]; строит сложные аппараты, копирующие тексты с бумажных книг. Работай он в Амазоне, был бы, наверное, богачом. Вместо этого он хакнул считавшуюся неуязвимой Поттериану и выложил все семь томов на своем сайте для бесплатной скачки – с некоторыми поправками. Так что если хочешь читать «Гарри Поттера» бесплатно, придется терпеть проскакивающие упоминания юного волшебника по имени Бурчандор, однокашника Гарри Поттера по Хогвартсу. Ну это и не так плохо: у этого Бурчандора есть несколько отличных реплик. Меня однако заворожил последний проект Бурчалы. Карта, показывающая места действия всех научно-фантастических историй, изданных в двадцатом веке. Он повыдергивал их из книг специальным софтом и выстроил в трехмерном космосе, так что можно наблюдать, как год за годом коллективное воображение человечества устремлялось все дальше: на Луну, на Марс, Юпитер, Плутон, к Альфе Центавра и дальше. Можно приближать и вращать эту вселенную, а можно вскочить в компактный многогранник-звездолет и все облететь на нем. Отправиться на свидание с Рамой[7] или искать Базовые миры[8]. В общем, два вывода: 1. Нилу это придется по душе. 2. Я хочу быть как Бурчала. В смысле, а вдруг у меня получится что-то столь же крутое? Вот это была бы настоящая компетенция. И я смог бы открыть свое дело. Или пойти работать в Эппл. Мог бы встречаться и взаимодействовать с другими персонами в теплых лучах дневной звезды. На мое счастье, Бурчала, как и следует герою-хакеру, опубликовал код, на котором работает его карта. Весь трехмерный графический движок, написанный на Ruby – языке программирования, который мы использовали на сайте «НовоБублика», – целиком и совершенно бесплатно. Я собираюсь применить код Бурчалы, чтобы изваять что-нибудь свое. Оглядываясь вокруг, я понимаю, что мой будущий проект стоит прямо передо мной: трехмерную графику я буду осваивать, рисуя модель круглосуточного книжного магазина мистера Пенумбры. Это высокий узкий кирпич, внутри заставленный похожими маленькими – ну явно не титанический труд? Для начала надо было перелить базу данных со старого макинтоша Пенумбры на мой ноут, а это не такое простое дело, потому что эта модель пишет только на пластиковые дискеты, а засунуть такую в макбук нет никакой возможности. Пришлось купить на И-Бэй юэсби-ридер. Он стоил три доллара, плюс пять доставка, и было диковато вставлять такое в свой ноут. Но теперь, со всеми данными на руках, я строю модель магазина. Пока грубую – кучка серых кирпичиков, сцепленных на манер виртуального лего, – но уже узнаваемую. Обувная коробка помещения налицо, и все стеллажи на месте. Я выстроил их по системе координат, и моя программа умеет находить без моей помощи тринадцатую полку в третьем ряду. Цифровой свет из цифровых окон рисует четко очерченные тени в цифровом магазине. Если это вас впечатляет, значит, вам за тридцать. Три ночи проб и ошибок, но зато теперь я строчу длинные куски кода, обучаясь на ходу. И это здорово что-то создавать – на экране медленно вращается довольно убедительная полигональная аппроксимация Пенумбриного магазина, и я счастлив, как не был ни разу после закрытия «НовоБублика». В динамиках ноута играет новый альбом веселенькой местной группы под названием «Лунное самоубийство», и я собираюсь как раз залить базу на… Брякает колокольчик, и я вырубаю звук. «Лунные самоубийцы» смолкают, и, подняв глаза, я вижу незнакомое лицо. Обычно я моментально понимаю, стоит передо мной член страннейшего в мире книжного клуба или просто полуночник-бродяга. Но сейчас мое паучье чутье буксует. Клиент невысок, но плотен, в некоем сгущающемся лимбе среднего возраста. На нем грифельно-серый костюм и белая сорочка с расстегнутым воротом. Все это говорило бы в пользу обычного прохожего, если б не его лицо: призрачная бледность, черная колючая борода и глаза, похожие на темные карандашные острия. А еще у него под мышкой пакет, аккуратно упакованный в коричневую бумагу. Его взгляд устремляется первым делом к коротким стеллажам, а не к Дальнеполочникам, так что он может оказаться и обычным клиентом. Может, он шел мимо из «Попок». – Могу я вам помочь? – спрашиваю я. – А это вот что такое? Что это значит? – тарахтит он, уставившись на передние стеллажи. – Да, понимаю, с виду не много, – отвечаю я. На следующем выдохе я собираюсь упомянуть кое-какие жемчужины куцего каталога Пенумбры, но странный тип обрывает меня: – Издеваетесь? Не много? Он швыряет пакет на стойку – шмяк – и подступает к полкам с научной фантастикой и фэнтези. – Что это здесь делает? У него в руке единственный в магазине экземпляр «Автостопом по галактике». – А это? Издеваетесь, да? Показывает «Чужака в чужой стране». Я не знаю, что сказать, так как не очень понимаю, что происходит. А он возвращается к стойке с обеими книжками в руках. Шлепает их на деревянную крышку. – А вы вообще кто такой? Его темные глаза вызывающе вспыхивают. – Я – человек, который за все это отвечает, – говорю я как только могу спокойно. – Вы хотите их купить или что? У него раздуваются ноздри. – Ни за что вы не отвечаете. Вы даже не новичок. Блин. Конечно, я работаю тут чуть больше месяца, но это не меняет сути… – И вы понятия не имеете, кто на самом деле управляет магазином, ведь так? – наседает тот. – Говорил вам Пенумбра? Я молчу. Уж конечно, это не обычный клиент. – Нет, – фыркает он. – Выходит, не говорил. Так вот, больше года назад мы велели вашему боссу избавиться от этого хлама. С каждым словом он хлопает по «Автостопу» для доходчивости. Последняя пуговица на рукавах пиджака у него расстегнута. – И не в первый раз. – Послушайте, я не понимаю, о чем вы говорите. Я буду спокоен. Я буду корректен. – Так что, серьезно: покупаете или нет? К моему удивлению, он вытягивает из кармана брюк скомканную двадцатидолларовую бумажку. – О, безусловно. С этими словами он швыряет деньги на стойку. Терпеть не могу, когда так делают. – Мне пригодятся улики непослушания Пенумбры. Молчание. Его темные глаза блестят. – Вашему боссу не поздоровится. Как это, за торговлю фантастикой? Отчего этот тип так ненавидит Дугласа Адамса? – А это что? – сердито спрашивает тот, указывая на макбук. Там на весь экран моя модель магазина, медленно вращающаяся вокруг своей оси. – Это вас не касается, – отвечаю я, отворачивая экран. – Меня не касается? – огрызается он. – Да вы хоть знаете… Вы не знаете. Он закатывает глаза, будто столкнулся с самым скверным обслуживанием в истории Вселенной. Потом качает головой и словно заставляет себя успокоиться. – Слушайте меня внимательно. Это важно. Двумя пальцами он толкает ко мне через стойку свой пакет. Широкий, плоский, узнаваемых очертаний. Упершись в меня взглядом, тип продолжает: – Тут у вас дурдом, но я должен знать, что вы передадите это Пенумбре. Лично в руки. Не сунуть на полку. Не оставить для него. Отдать в руки. – Ладно, – говорю я. – Хорошо. Без проблем. Он кивает. – Отлично. Благодарю. Схватив покупку, он толчком распахивает входную дверь. Потом, уже на пороге, оборачивается: – И передайте вашему боссу, что ему кланяется Корвина. Утром Пенумбра не успевает войти, а я уже пускаюсь рассказывать о происшествии, сбивчиво и торопливо, в смысле, что с этим парнем, и кто такой Корвина, и что это за посылка, и, нет, серьезно, что с ним не так… – Успокойтесь, мальчик мой, – Пенумбра повышает голос и поднимает ладони, унимая меня. – Успокойтесь. Не так быстро. – Вот, – говорю я и показываю на пакет, будто это какое-то дохлое животное. Почем мне знать, может, там и есть дохлое животное, или, к примеру, только его кости, аккуратно сложенные в пентаграмму. – А-ахх, – вздыхает Пенумбра. Обхватив пакет длинными пальцами, он проворно забирает его со стойки. – Как здорово. Конечно, там не коробка с костями. Что там, я знаю точно, и знал с той минуты, как бледнолицый посетитель вошел в двери, и почему-то правда меня еще больше ошарашивает: ведь, получается, все, что тут происходит, – это не просто чудачества одного старика. Пенумбра разрывает коричневую обертку. Под ней книга. – Новое прибавление в нашем фонде, – говорит он. – Festina lente. Книжка совсем тонкая, но очень красивая. В жемчужно-сером переплете из какого-то муарового материала, на свету отливающего серебром. Корешок черный, и на нем жемчужные буквы «Эрдеш». Новая строчка в Дальнеполочном списке. – Давненько у нас не было новых поступлений, – говорит Пенумбра. – Надо отметить. Погодите, мой мальчик, не уходите. Он проходит в заднюю комнату мимо стеллажей. Слышу стук его туфель на лестнице в кабинет по ту сторону двери с табличкой «Не входить», за которую я никогда не заглядывал. Он возвращается с двумя пластиковыми стаканчиками, вставленными один в другой, и бутылкой скотча, полупустой. На этикетке написано «Фицджеральд», и на вид лет ей не меньше, чем Пенумбре. Разлив по полдюйма золота в каждый стакан, он подает один мне. – Теперь, – говорит он, – опишите его. Посетителя. Прочтите из журнала. – А я ничего не записал, – признаюсь я. Строго говоря, я вообще ничего не сделал. Я всю ночь слонялся по магазину, держась подальше от стойки, боясь трогать пакет, смотреть на него и даже думать о нем слишком усердно. – Ах, но это должно быть в журнале, мальчик мой. Вот, рассказывайте и пишите. Я слушаю. И я рассказываю, одновременно записывая. Так мне становится легче: будто странное событие дистиллируется из моей крови на страницу через темное острие авторучки: – В магазин заходил спесивый болван… – Э… Пожалуй, будет разумнее этого не писать, – непринужденно замечает Пенумбра. – Лучше скажем, что у него был вид… экстренного курьера. Ага, ладно: – В магазине побывал курьер по имени Корвина, который… – Нет, нет, – Пенумбра останавливает меня. Прикрыв глаза, он трет переносицу. – Погодите. Я объясню, потом запишете. Он был необыкновенно бледен, глаза как у хорька, сорок один год, плотный и с неэстетичной бородой, в костюме из мягкой шерсти, однобортном, и с действующими пуговицами на манжетах, и в черных кожаных туфлях с острыми носами – так? Точно. Туфель я не заметил, но Пенумбра на раз вычислил того типа. – Ну, разумеется. Его зовут Эрик, и его дар – настоящая драгоценность. Пенумбра поболтал скотч в стакане. – Пусть даже он слишком рьяно выполняет свою роль. Это он перенял у Корвины. – А кто же этот Корвина? Смешно говорить, но: – Он вам кланяется. – Да уж конечно, – Пенумбра закатывает глаза. – Эрик от него без ума. Как многие из молодых. Уклонился от вопроса. Помолчав мгновение, он поднимает глаза и ловит мой взгляд. – Тут у нас не просто книжный магазин, как вы, несомненно, уже догадались. Здесь еще и своего рода библиотека, одна из множества по всему миру. Другая такая же в Лондоне, в Париже – всего дюжина. Среди них не найдешь двух похожих, но назначение у всех одно, и Корвина надзирает за всеми. – То есть он ваш босс. От этих слов Пенумбра мрачнеет. – Я предпочитаю думать о нем как о нашем попечителе, – говорит он, задерживаясь немного на каждом слове. Это «нашем» не проходит незамеченным, и я улыбаюсь. – Но, подозреваю, Корвина с радостью согласился бы с вашим определением. Я пересказываю, что Эрик говорил о книгах на коротких полках – и о непослушании Пенумбры. – Да, да, – со вздохом говорит Пенумбра. – Это я уже проходил. Дурь. Душа библиотек в том, что они все разные. В Берлине Кёстер с его музыкой, в Петербурге Грибоедов с огромным самоваром. А тут, в Сан-Франциско, самое яркое отличие среди всех. – Какое? – Ну как: у нас есть книги, которые люди правда могут захотеть прочесть! Пенумбра хохочет, демонстрируя зубастый оскал. Я тоже смеюсь. – Значит, ничего страшного? Пенумбра пожимает плечами. – Это зависит, – говорит он. – Зависит от того, насколько всерьез вы воспринимаете старого косного бюрократа, который думает, что все должно быть одинаковым, повсюду и всегда. И, помолчав, добавляет: – Так вышло, что я совсем не принимаю его всерьез. – А он тут бывает? – Никогда, – чеканит Пенумбра, качая головой. – Он не был в Сан-Франциско много лет… больше десяти. Нет, у него есть другие заботы. И слава богу, что так. Пенумбра поднимает ладони и машет на меня, выгоняя из-за стойки. – Ступайте, мальчик мой. Вы видели редкое событие, и более значительное, чем вам кажется. Считайте, что вам повезло. И пейте свой виски, юноша! Пейте! Я вскидываю сумку на плечо и осушаю свой стакан в два крупных глотка. – Это, – говорит Пенумбра, – за Эвелин Эрдёш. Он поднимает искристо-серую книгу вверх и, будто обращаясь к ней, восклицает: «Добро пожаловать, друг мой, и отличная работа! Отличная работа!» Прототип На следующий день я, как обычно, вхожу и приветственно машу Оливеру Гроуну. Мне хочется спросить его об Эрике, но я не могу найти нужные слова. Мы с Оливером никогда напрямую не обсуждали странности нашей работы. Потому я захожу с такой стороны: – Оливер, я хочу спросить. Ты видел, сколько здесь бывает нормальных покупателей? – Немного. – Ага. Плюс члены клуба, которые берут книги почитать. – Как Морис Тиндэлл. – Ага. Не знал, что его зовут Морис. – А ты видел, чтобы кто-нибудь приносил новую книгу? Он молчит, задумывается. Потом говорит просто: – Не-а. Едва он уходит, у меня появляется целая куча новых теорий. Может, Оливер тоже в деле. Может, он шпион Корвины? Глазастый тихоня. Шикарно. А может, он участвует в еще более обширном заговоре. Может, я вскрыл лишь верхний слой. Я знаю, что есть еще книжные магазины – или библиотеки? – вроде этого, но я до сих пор не знаю, что означает «вроде этого». Я не знаю, для чего нужны Дальнеполочники. Я пролистываю журнал от начала до конца, пытаясь обнаружить что-нибудь, хоть что-то. Может, послание из прошлого: «Берегись, честный продавец, гнева Корвины». Но нет. Мои предшественники писали так же бесхитростно, как и я. Их записи незамысловаты и документальны, не более чем описания членов клуба, захаживающих в магазин. Кто-то мне знаком: тут Тиндэлл, Лапен и остальные. Другие для меня загадка: приходящие только днем или уже давно не появлявшиеся. Судя по датам, рассеянным по страницам журнала, он охватывает чуть больше пяти лет. А заполнен лишь наполовину. Буду ли я заполнять его следующие пять? Год за годом добросовестно строчить, понятия не имея, о чем пишу? Я понял, что у меня мозг потечет из ушей, если я буду думать об этом всю ночь. Нужно переключиться – отвлечься на что-нибудь важное и увлекательное. Я открываю ноут и возвращаюсь к работе над 3D-книжным. То и дело я поднимаю глаза на улицу за стеклом. Высматриваю тени, край серого пиджака или блеск темного глаза. Но там пустота. Работа мало-помалу развеивает мою оторопь, и я наконец вхожу в ритм. Если трехмерная модель этого магазина предполагает какую-то пользу, то, наверное, она должна показывать не только где какая книга стоит, но и какие в данный момент на руках, и у кого. Для этого я наскоро запрограммировал журнальные записи последних недель и научил модель исчислять время. Теперь книжки светятся на массивных 3D-полках, будто лампочки, а их цвета – это код: те, что брал Тиндэлл, светятся синим, зеленые – это Лапен, желтые – Федоров, и так далее. Довольно клево. Но тут же вылез баг: теперь, если раскрутить магазин вокруг оси, все полки гаснут и пропадают. Я сижу, согнувшись над кодом и тщетно пытаясь найти ошибку, и вдруг весело звякает колокольчик. От неожиданности я невольно всхрюкиваю. Не Эрик ли, случаем, вернулся снова орать на меня? А то, может, сам генеральный, Корвина, наконец явился, чтобы обрушить свой гнев на… Это девушка. Она заглядывает в магазин от порога, она смотрит на меня и спрашивает: – Вы открыты? Ой, да, девушка с каштановыми волосами до подбородка и в красной футболке с оттиснутым на ней горчично-желтым словом «Шмяк», да, вообще-то мы открыты. – Безусловно, – говорю я. – Можете войти. Мы открыты всегда. – Я тут ждала автобус, и мне пришло сообщение – кажется, я получила купон? Она проходит прямиком к стойке, протягивая мне телефон, и там на экранчике моя гугловская реклама. Супертаргетированная рекламная кампания для местных – я забыл о ней, а она все идет, и вот кого-то нашла. И цифровой купон, нарисованный мной, вот он, поглядывает с поцарапанного экрана ее смартфона. У нее шикарные ногти. – Да! – подтверждаю я. – И отличный купон. Самый лучший! Я говорю слишком громко. Она сейчас развернется и уйдет. Непостижимые рекламные алгоритмы Гугла привели ко мне девчонку-суперочаровашку, а я понятия не имею, что мне с ней делать. Она крутит головой, оглядывая магазин. Как будто с недоверием. От таких мелочей зависит история. Разница в тридцать градусов, и моя история окончилась бы прямо здесь. Но угол наклона моего ноута ровно таков, а на экране трехмерная модель магазина бешено вращается в двух плоскостях, как звездолет, кувыркающийся в пустыне космоса, и девушка бросает на него взгляд, и… – Что это? – спрашивает она, подняв бровь. Прекрасную темную бровь. Ага, теперь я должен все сделать как надо. Не показаться конченным ботаном. – Ну, это модель вот этого магазина, и тут видно, какие книги можно… У девушки загораются глаза: – Визуализация данных! Недоверия как не бывало. Она чем-то внезапно довольна. – Точно, – подтверждаю я. – Именно она. Вот, глядите. Двинувшись навстречу друг другу, мы встречаемся на торце стойки, и я показываю 3D-книжный, который по-прежнему исчезает, если слишком раскрутится. Она наклоняется к экрану. – Можно посмотреть исходный код? Если злоба Эрика удивляла, то любопытство этой гостьи просто изумляет. – Конечно, – отвечаю я и тасую темные окошки, пока экран не заполняется чистым Ruby, пестрящим красными, золотыми и зелеными фразами. – Этим я занимаюсь на работе, – говорит девушка, нависая над экраном и вглядываясь в код. – Визуалом. Не против? Она показывает на клавиатуру. Ха, нет, прекрасная ночная хакерша, я не против. Моя лимбическая система настроена на определенный (очень низкий) уровень контактов с людьми (женщинами). И оттого что она стоит рядом и слегка касается меня локтем, я чувствую себя практически пьяным. Я пытаюсь продумать дальнейшие действия. Я посоветую ей «Визуальное отображение количественных характеристик» Эдварда Тафти – я ее видел на полке. Здоровенная. Девица быстро прокручивает мой код, а мне немного неловко, поскольку там внутри масса комментов типа «Вот так, блин!» или «давай, железяка, делай что велено». – Великолепно, – говорит она, улыбаясь. – А вы, должно быть, Клэй? Она это увидела в коде – там есть алгоритм под названием «клэй_молодчина». Наверное, такие бывают у каждого программиста. – А я Кэт, – представляется она. – Кажется, я нашла, где сбой. Хотите, покажу? Я колупался не один час, а эта девчушка – Кэт – нашла баг в моей модели за пять минут. Она гений. Объясняя мне процесс отладки, показывает ход своих рассуждений, быстрых и уверенных. И потом – цок, цок – глюк исправлен. – Прости, я захапала, – говорит она, поворачивая ноут ко мне. Убирает прядь волос за ухо, выпрямляется и заявляет с оперетточной серьезностью: – Ну, Клэй, и зачем же ты ваяешь модель этого магазина? На этих словах ее взгляд убегает по стеллажам к самому потолку. Я не знаю, стоит ли быть с ней откровенным насчет полнейшей странности этого заведения. «Привет, рад познакомиться, я продаю старым чудакам книги, которые невозможно прочесть – не хотите со мной поужинать?» (Внезапно меня пронизывает уверенность, что один из этих чудаков вот-вот ввалится в двери. Прошу вас, Тиндэлл, Федоров, все остальные: сегодня не выходите из дому. Не бросайте чтения.) Я захожу с другой стороны: – Это своего рода исторический сюжет, – говорю я. – Этот магазин работает уже почти сто лет. Думаю, он старейший в городе – а то и на всем Западном побережье. – Занятно, – говорит она. – Гугл по сравнению с этим просто дитя. Вот и объяснение: девчушка из Гугла. Так что она и взаправду гений. А еще у нее мило обколот край зуба. – Люблю данные такого типа, – она показывает подбородком в сторону ноута. – Данные о реальном мире. Старые данные. В этой девчонке есть искра жизни. Это мой главный критерий отсева для новых знакомцев (девушек и не только) и самый лучший комплимент, какой я только могу сказать. Я много раз пробовал вычислить, что зажигает эту искру – какой букет условий должен сложиться в холодном черном космосе, чтобы возникла звезда. Я знаю, что дело главным образом в лице – и это не только глаза, но и брови, щеки, рот и микромышцы, соединяющие это все вместе. У Кэт они такие симпатичные. Она спрашивает: – А ты пробовал написать визуализацию с повременной динамикой? – Нет пока, не совсем, нет. На самом деле я даже не знаю, что это такое. – Мы в Гугле пишем ее для поисковых логов, – продолжает Кэт. – Это клево: ты видишь, как новые идеи вспыхивают и разбегаются по миру, будто маленькие эпидемии. А потом все выгорает за неделю. Все это кажется мне очень интересным, но прежде всего потому, что мне очень интересна эта девушка. Телефон Кэт бодро пикает, и она смотрит на экран. – Ой, – говорит она. – Мой автобус. Я проклинаю городской транспорт Сан-Франциско за внезапную пунктуальность. – Я могу показать тебе эти штуки с временной визуализацией, – предлагает Кэт. – Хочешь, увидимся как-нибудь? Ой, вообще-то да, хочу. Может быть, я осмелею и куплю ей Тафти. Я принесу его завернутым в коричневую бумагу. Погодите – а это не подозрительно? Книжка-то дорогая. Может, есть издание попроще, в мягкой обложке. Можно глянуть на Амазоне. Вот нелепость, я ведь в книжном работаю. (Может ли Амазон срочно доставить заказ?) Кэт ждет моего ответа. – Конечно, – скриплю я. Она пишет свой мейл на одной из открыток Пенумбры: katpotente@, естественно, gmail.com. – Купон сэкономлю до другого раза, – она машет телефоном. – Пока. Едва она исчезает, я лезу в настройки своей супертаргетированной кампании. Не выставил ли я там нечаянно галочку в графе «красавица»? (А что насчет графы «не замужем»?) Могу ли я позволить себе такие запросы? В чисто маркетинговом смысле моя кампания провалилась: я не продал ни одной книги: ни дорогой, ни вообще какой-либо. Более того, я влетел на доллар, из-за подписанной открытки. Но тревожиться не о чем: из моего исходного бюджета в одиннадцать баксов Гугл удержал только семнадцать центов. Взамен я получил единственный показ – единственный идеальный показ, – случившийся ровно двадцать три минуты назад. Позже, когда час ночного одиночества и вдыхания лигнина меня немного отрезвляет, я совершаю два действия. Первое: я пишу Кэт и спрашиваю, как она насчет пообедать завтра, то есть в субботу. Может, я немного трусоват, но ковать я стараюсь, пока горячо. Второе: я гуглю повременную динамику и начинаю работать над новой версией модели, надеясь, что, может быть, прототип впечатлит Кэт. Меня не на шутку увлекает тот тип девушек, которых можно впечатлить прототипом. Идея в том, чтобы не просто показать, какие книги взяты сейчас, а анимацией изобразить, какие и когда вообще брались. Сначала я перекидываю дополнительные имена, названия и даты из моего журнала в ноут. Затем приступаю к работе. Программирование программированию рознь. У обычных письменных языков разные ритмы и идиомы, так? Ну вот, и в языках программирования то же самое. Язык под названием C весь состоит из жестких императивов, это практически голый машинный код. Язык под названием Lisp – это одно длинное, петляющее предложение, напичканное придаточными, такое бесконечное, что к концу обычно забываешь, о чем оно вообще-то было. Язык Erlang похож на свое название: эксцентричный и скандинавский. Ни на одном из этих языков я программировать не умею, они слишком трудные. А вот Ruby, мой рабочий язык со времен «НовоБублика», разработал жизнерадостный японец, и он читается как звучные и понятные стихи. Билли Коллинз[9] в роли Билла Гейтса. Но, разумеется, смысл языка программирования в том, что ты его не просто читаешь: ты на нем еще и пишешь. Ты заставляешь его делать какие-то вещи. И вот тут-то, по-моему, Ruby восхитителен. Представьте, что вы готовите еду. Но вам не нужно шаг за шагом следовать рецепту, уповая на лучшее, а можно добавлять и вынимать ингредиенты из котла в любой момент. Посолил, попробовал, покачал головой и достал соль обратно. Можно испечь идеальную хрустящую корку отдельно, а уж потом добавить внутрь что хочешь. Это уже не линейный процесс, оканчивающийся успехом или (в моем случае, как правило) обидным провалом. Нет, это цикл, или вензель, или легкая завитушка. Это игра. Так что я добавляю немного соли, чуток сливочного масла и к двум часам ночи получаю рабочий прототип моей новой визуализации. И тут же замечаю кое-что странное: огоньки бегут друг за другом. Вот у меня на экране Тиндэлл берет книгу с верхушки стеллажа во втором ряду. Затем, в следующем месяце, книгу с той же полки просит Лапен. Спустя пять недель за ними последует Имберт – опять та же самая полка, – но к этому времени Тиндэлл уже вернул свою книгу и взял другую с нижней полки в первом ряду. Он на шаг впереди. Прежде я не замечал этого сценария, потому что он растянут во времени и пространстве, как музыкальная пьеса, в которой между нотами проходит по три часа, а все ноты в разных октавах. Но теперь, спрессованный и ускоренный на экране моего ноута, он стал очевиден. Они все играют одну и ту же мелодию, или танцуют один и тот же танец, или – да – разгадывают один и тот же ребус. Звякает колокольчик. Это Имберт: невысокий и крепкий, в колючей черной бороде и обвисшей кепке-гавроше. Он водружает на стойку книгу (громадный том в красной обложке) и толкает ее ко мне. Я быстренько кликаю по своей модели, отыскивая место Имберта в общем узоре. По экрану скачет оранжевый огонек, и не успевает Имберт сказать и слова, а я уже знаю, что он попросит книгу из самой середины второго ряда. Это будет… – Прохоров, – тяжело выдыхает Имберт. – Теперь мне Прохорова. На полпути вверх по лесенке у меня вдруг начинает кружиться голова. Что происходит? В этот раз никаких лихих выкрутасов: вытягивая с полки тонкого Прохорова в черной обложке, я едва удерживаю равновесие. Имберт подает карточку – 6MXH2I – и уносит книгу. Звук колокольчика, и я опять один. В журнале я описываю совершенный обмен, отмечая кепку Имберта и запах чеснока у него изо рта. А потом приписываю, на пользу какому-нибудь будущему продавцу, и, возможно, чтобы доказать себе, что это все не понарошку: «В круглосуточном книжном мистера Пенумбры творятся странные дела». Величайшее вообразимое счастье …Называются «сингулярными одиночками», – рассказывает Кэт Потенте. На ней та же самая красно-желтая футболка со «шмяком» что и в тот раз, и из этого следует, что (а) она в ней спала, или (б) у нее несколько одинаковых маек, или (в) она персонаж комикса. Как по мне, так все эти варианты заманчивы. Сингулярные одиночки. А ну, глянем. Я знаю (спасибо интернету), что сингулярность – это гипотетический момент в будущем, когда кривая развития технологий становится вертикальной и цивилизация как бы перезагружается. Компьютеры становятся умнее людей, так что мы передаем им бразды правления. Или, может, они сами их перехватывают… Кэт кивает. – Более-менее. – Но сингулярные одиночки?.. – Скоростные свидания для ботанов, – поясняет Кэт. – Раз в месяц устраиваются в Гугле. Соотношение мальчики-девочки просто отличное или ужасное. В зависимости, кто… – …ты там есть. – Ага. Я там познакомилась с парнем, который программировал ботов для хеджевого фонда. Мы встречались, недолго. Он всерьез увлекался скалолазанием. Плечи у него были красивые. М-м-м. – Но сердце жестокое. Мы сидим в «Гурманском гроте», что в шестиэтажном глянцевом торговом комплексе. Это центр города, рядом с конечкой фуникулера, но не думаю, чтобы туристы понимали, что перед ними торговый пассаж: при нем нет парковки. «Гурманский грот» – это фудкорт, вероятно, лучший в мире: салаты из местного шпината, тако со свиной грудинкой и суши без ртути. А еще он расположен в подвале и связан переходом со станцией подземки, так что на улицу вообще выходить не надо. Оказавшись тут, я всякий раз воображаю, что живу в будущем, где атмосфера радиоактивна, а на пыльных равнинах бесчинствуют дикие банды байкеров на биодизеле. Эй, как в сингулярности, верно? Кэт хмурится. – Это будущее двадцатого века. С приходом сингулярности мы сможем решать такие проблемы. Разломив надвое фалафель, она предлагает половинку мне. – И мы будем жить вечно. – Ну понеслась, – говорю я. – Все та же извечная мечта о бессмертии… – Это и есть мечта о бессмертии. И что? Она замолкает, жует. – Давай объясню иначе. Прозвучит странно, тем более что мы только познакомились. Но я знаю, что я умная. Это определенно так. – И думаю, ты тоже умный. Ну и почему это должно заканчиваться? Мы бы столького добились, будь у нас побольше времени. Понимаешь? Я жую фалафель и киваю. Интересная девица эта Кэт. Ее полнейшая прямота указывает на домашнее образование, а при этом она совершеннейшая очаровашка. Полагаю, тут дело еще и в том, что она красавица. Я бросаю взгляд на ее майку. Слушайте, я думаю, у нее все-таки куча одинаковых. – Чтобы верить в сингулярность, нужно быть оптимистом, – говорит она. – А это труднее, чем кажется. Ты играл когда-нибудь в «Представь величайшее счастье»? – По названию, какое-то японское телешоу. Кэт расправляет плечи. – Отлично, играем. Для начала представь будущее. Счастливое будущее. Без ядерных грибов. Ну, будто ты писатель-фантаст. Ладно. – Мировое правительство… рака нет… ховерборды. – Дальше. Какое счастливое будущее наступит потом? – Звездолеты. Экспедиция на Марс. – Дальше. – Звездный путь. Нуль-транспортировка. Переносишься куда хочешь. – Дальше. Я секунду молчу, потом понимаю. – Не могу. Кэт качает головой. – Это правда трудно. И все это что, тысяча лет? А что наступит потом? Что вообще может после этого наступить? Воображения не хватает. Но это логично, правда? Вероятно, мы можем вообразить только то, что опирается на уже знакомые нам вещи, и к тридцать первому столетию аналогии у нас заканчиваются. Я изо всех сил пытаюсь представить обычный день в 3012-ом году. И не могу увидеть даже хоть сколько-то убедительной картинки. Живут ли люди в зданиях? Носят ли одежду? Я ощущаю напряжение воображения почти физически. Мысли шарят, как пальцы между диванными подушками, в поисках завалявшихся идей, но ничего не находят. – Лично я думаю, что в наших мозгах произойдут огромные перемены, – говорит Кэт, постукивая себя по виску и убирая волосы с уха, розового и милого. – Думаю, что благодаря компьютерам мы откроем новые способы мышления. Ты ожидал, что я это скажу… Точно. – …но ведь так уже было. Не похоже, что мы мыслим так же, как люди тысячу лет назад. Погоди-ка. – Да нет, так же. – Наши мозги одинаковы аппаратно, но там другой софт. Ты знал, что понятие личной жизни вроде как совсем недавно появилось? И, разумеется, понятие влюбленности. Да, если быть точным, думаю, понятие влюбленности пришло ко мне прошлой ночью (вслух я этого не говорю). – Всякая крупная идея типа этих – это апгрейд операционки, – говорит Кэт с улыбкой. Знакомая территория. – Некоторые из них создали писатели. Говорят, внутренний монолог изобрел Шекспир. О, с внутренним монологом я хорошо знаком. – Но, думаю, писатели свою роль сыграли, и теперь обновлять человеческую операционную систему будут программисты. Да уж, девушка из Гугла в полный рост. – Ну, и что в следующей версии? – Она уже в разработке, – отвечает Кэт. – Вот все эти штуки, которые мы можем делать, как будто находимся одновременно в разных местах, и это абсолютно нормально. В смысле – оглянись вокруг. Я кручу головой и вижу, что она хочет мне показать: десятки людей за игрушечными столиками уткнулись в телефоны, откуда им показывают не существующие, но почему-то более интересные, чем «Гурманский грот», места. – И в этом ничего странного, никакой фантастики, это… Она немного сбавляет тон, огонь в глазах затухает. Наверное, думает, что перегнула палку. (Как я это понял? Есть ли у меня в мозгу специальное приложение?) У нее вспыхивают щеки; вся кровь приливает к поверхности кожи, делая Кэт особенно прелестной. – В общем, – произносит она наконец, – просто я думаю, что сингулярность вполне можно представить. Ее искренность вызвала у меня улыбку: мне повезло, что эта неунывающая оптимистка сидит со мной тут, в радиоактивном будущем, глубоко под землей. Я решаю, что пора показать ей прокачанный трехмерный книжный, оснащенный новой возможностью повременной динамики. Ну, вы понимаете: просто прототип. – Ты сделал это прошлой ночью? – спрашивает Кэт, поднимая бровь. – Впечатляет. Я не сообщаю, что это заняло у меня всю ночь и кусок утра. Сама-то она, поди, может такое состряпать за пятнадцать минут. Мы смотрим, как разноцветные огни кружат и вальсируют. Я отматываю на начало, и мы смотрим еще раз. Я рассказываю случай с Имбертом – прогнозирующую способность моей модели. – Могло быть совпадение, – говорит на это Кэт, качая головой. – Нужно больше данных, тогда увидим, есть ли на самом деле закономерность. То есть, может, это только проекция. Как с лицом на Марсе. Или как когда ты полностью уверен, что нравишься девчонке, но оказывается, что нет. (Этого я тоже вслух не говорю.) – Есть еще данные, которые можно добавить к визуализации? Сейчас тут всего несколько месяцев, да? – Ну, есть другие журналы, – отвечаю я. – Но это не то чтобы данные, просто описания. Понадобится вечность, чтобы вбить их в компьютер. Там все от руки, а я и свое-то с трудом читаю… У Кэт загораются глаза. – Корпус естественного языка! А я-то искала случая применить книжный сканер. С усмешкой она хлопает ладонью по столу. – Притаскивай их в Гугл. У нас есть для этого машина. Обязательно притаскивай. Она слегка подскакивает на стуле, и ее губы складываются на слове «корпус» в занятную гримасу. Запах книг Моя задача: вынести книгу из магазина. Если у меня получится, я, может быть, узнаю об этом месте и его назначении что-то интересное. Но главное: это, может быть, впечатлит Кэт. Просто забрать журнал домой я не могу, потому что Оливер с Пенумброй тоже в него пишут. Журнал – это часть магазина. Если я захочу забрать его на дом, понадобится веская причина, и я даже не могу представить какая. «Эй, мистер Пенумбра, я хочу написать портрет Тиндэлла акварелью». Ага, сейчас. Есть и другой способ. Можно взять другой журнал, старый – не IX, а VIII, или даже II, или I. Тоже опасно. Некоторые из этих журналов старше самого Пенумбры, и я боюсь, как бы от моего прикосновения они не рассыпались в прах. Так что последний из заполненных томов, VIII, самый безопасный и логичный выбор… но он при этом все время на виду. Восьмерку ты видишь всякий раз, когда ставишь на полку последний журнал, и я абсолютно уверен, что его пропажу Пенумбра тут же заметит. Так что, может, VII или VI… Скрючившись за стойкой, я одним пальцем трогаю корешки журналов, проверяя целостность конструкции, и тут брякает колокольчик на входе. Я рывком выпрямляюсь. Пенумбра. Он разматывает тонкий серый шарф и описывает кривой круг около стойки, постукивая по крышке суставами пальцев и бросая взгляды сначала на короткие полки, потом на Дальнеполочный фонд. Негромко вздыхает. Что-то будет. – Сегодня тот самый день, мальчик мой, – произносит он наконец, – ровно тридцать один год назад я приступил к управлению этим магазином. Тридцать один год. Пенумбра сидит за этой стойкой дольше, чем я живу на свете. Это заставляет меня осознать, насколько я новичок в масштабах этого места, мимолетное дополнение. – Но лишь одиннадцать лет назад, – продолжает Пенумбра, – я поменял имя на витрине. – А чье там было раньше? – Аль-Асмари. Он многие годы был моим учителем и работодателем. Мохаммад Аль-Асмари. Я всегда считал, что его фамилия на стекле смотрится лучше. И до сих пор так думаю. – Пенумбра отлично смотрится, – возражаю я. – Это таинственнее[10]. Пенумбра улыбается. – Меняя название, я думал, что изменю и магазин. Но он совсем не изменился. – И почему? – Ох, много причин. Хороших и плохих. Отчасти дело в финансировании… я ленился. В былые времена я читал больше. Искал новые книги. А теперь, похоже, мне хватает моих любимых. Ну, раз уж он об этом заговорил… – Может, стоит задуматься о закупке каких-то более популярных вещей, – начинаю я. – Существует рынок независимых книготорговцев, и куча народу просто не знает, что ваш магазин есть, но когда узнают, то здесь им особо нечего выбрать. Вот у меня кое-кто из друзей заходил посмотреть, и… у нас не нашлось ничего, что они бы захотели купить. – Не знал, что люди ваших лет еще читают книги, – говорит Пенумбра. Он поднимает бровь. – У меня сложилось впечатление, что все читают с мобильных телефонов. – Не все. Есть множество людей, ну, знаете, тех, кому по-прежнему нравится запах книг. – Запах! – повторяет Пенумбра. – Когда заходит разговор про запах, считай, дело табак. Он улыбается – потом ему что-то приходит в голову, и он с прищуром смотрит на меня. – У вас ведь нет… электронной книги? Ы-эх. Как будто директор колледжа спрашивает, не лежит ли у меня в рюкзаке травка. Но дружелюбно, будто хочет, чтобы я с ним поделился. А читалка у меня как раз при себе. Я вынимаю ее из сумки. Она слегка потертая, с длинными царапинами на задней панели и с пятнами чернил у нижней границы экрана. Пенумбра поднимает ее и хмурится. Экран пуст. Я, протянув руку, трогаю уголок, и машинка оживает. Пенумбра шумно втягивает воздух, и в его голубых глазах отражается бледно-серый прямоугольник. – Надо же, – говорит он. – А я-то все еще не опомнился от этих вот разновидностей… Он кивает на макинтош. – …волшебного зеркала. Я открываю настройки и делаю ему шрифт покрупнее. – Отличная типографика, – замечает Пенумбра, вглядываясь в текст и поднося очки к экрану. – Я знаю этот шрифт. – Ага, – говорю я. – Это у них стандартный. Мне он тоже нравится. – Классический шрифт. Gerritszoon. Пенумбра, помолчав, добавляет: – Мы использовали его для оформления витрины. А электричество в этой машинке не заканчивается? Он слегка встряхивает читалку. – Батареи должно хватать на пару месяцев. Но моя дохлая. – Пожалуй, это утешает. Пенумбра со вздохом возвращает мне книжку. – Нашим книгам батареи пока не нужны. Но я не дурак. Не бог весть какая выгода. Так что, думаю, хорошо… Тут он подмигивает мне. – …что у нас такой щедрый покровитель. Я засовываю читалку в сумку. Но меня-то это не утешает. – Честно, мистер Пенумбра, если мы просто прикупим популярных книжек, люди полюбят наш магазин. Здесь станет… Я замолкаю, потом решаю говорить начистоту: – Станет повеселее. Он трет подбородок, устремляя взгляд в пространство. – Пожалуй, – произносит он наконец. – Пожалуй, пора собрать остатки энергии, что у меня была тридцать один год назад. Я подумаю об этом, мальчик мой. Я не передумал добыть и принести в Гугл какой-нибудь из прошлых магазинных дневников. Дома, под сенью Мэтрополиса, развалившись на диване и прихлебывая паровое пиво, несмотря на семь утра, я рассказываю свою задумку Мэту, который вертит малюсенькие дырочки в стенке какого-то похожего на крепость здания в бледно-мраморной облицовке. Мэт тут же выдает план. На это я и рассчитывал. – Я могу сделать неотличимую копию, – говорит он. – Без проблем, Дженнон. Только дай мне фотографии оригинала. – Но ты же не можешь скопировать все страницы, а? – Только внешний вид. Обложку, корешок. – А что если Пенумбра откроет неотличимую копию? – Не откроет. Ты говоришь, эта книжка как бы из архива, верно? – Верно… – Так что важна только поверхность. Люди хотят, чтобы вещи были настоящими. Всему поверят, только дай повод. Из уст шамана спецэффектов звучит убедительно. – Ладно, значит, тебе нужны только фотки? – Хорошие фотки. – Мэт кивает. – Куча фоток. Со всех углов. Яркий, ровный свет. Ты понимаешь, что я имею в виду под «ярким, ровным светом»? – Без теней? – Без теней, – соглашается Мэт, – что, конечно, никак не выйдет в вашем закутке. Там у вас, можно сказать, магазин круглосуточного полумрака. – Ага. Тени и книжный запах, у нас этого навалом. – Могу притащить кое-какую подсветку. – Боюсь, это меня выдаст. – Ладно. Глядишь, немного тени и не помешает. Значит, операция спланирована. – Кстати, о темных делишках, – говорю я. – Как у тебя с Эшли? Мэт сопит. – Я ухаживаю за ней в традиционной манере, – отвечает он. – И кроме того, мне запрещено говорить об этом в квартире. Но в пятницу я веду ее ужинать. – Ничего себе, все по полочкам. – Наша соседка – величайший в мире раскладыватель по полочкам. – А она… В смысле… о чем вы вообще разговариваете? – Мы разговариваем обо всем, Дженнон. И, представь себе… Он указывает на бледно-мраморную крепость. – …она нашла эту коробку. Подобрала на мусорке у себя в офисе. Чудеса. Скалолазка и мастер ризотто, профессиональный дирижер общественным мнением Эшли Адамс участвует в строительстве Мэтрополиса. Может быть, она, в конце концов, не такой уж андроид. – Это прогресс, – говорю я, салютуя бутылкой. Мэт кивает. – Прогресс. Павлинье перо У меня тоже свой прогресс: Кэт пригласила меня на домашнюю вечеринку. К сожалению, пойти я не могу. Я вообще не могу ходить ни на какие тусовки, потому что моя смена в магазине начинается ровно в «туса ноль-ноль». Обида ввинчивается в сердце: Кэт устраивает бал и любезно выписывает мне контрамарку, а у меня связаны руки. «Жаль», – печатает она. Мы общаемся в гугл-чате. Да, жаль. Хотя погоди-ка. Кэт, ты же веришь, что мы люди когда-нибудь вырастем из своих тел и будем обитать в безмерном цифровом эфире, так? так!! Готов спорить ты не захочешь проверить это на практике. в каком смысле? А вот в каком: я приду к тебе на вечеринку, но через ноут, по видеочату. А ты будешь моим гидом: носить туда-сюда, знакомить с людьми. Нипочем не согласится. вау гениально! да давай сделаем так! но тебе надо быть при параде. и придется выпить. Она согласна. Но: Стой, я же буду на работе, мне нельзя пить надо. а то ведь что это будет за вечеринка, правильно? Я улавливаю определенную несовместимость между верой Кэт в бестелесное будущее человечества и ее настойчивостью в отношении потребления алкоголя, но бог с ним, ведь я иду на тусовку. Десять вечера, и я за стойкой у Пенумбры, светло-серый джемпер поверх голубой полосатой рубашки и, ради шутки, которую я надеюсь триумфально выдать в какой-то момент вечера, штаны, разрисованные безумными фиолетовыми огурцами. Поняли? Никто ведь не увидит меня ниже пояса – в общем, да, вы поняли. Кэт появляется онлайн в 10:13, я кликаю на зеленую иконку в форме камеры. Она появляется у меня на экране, в той же красной «шмяк»-футболке, что и всегда. – Хорошо выглядишь, – говорит она. – А ты-то не при параде, – отвечаю я. И вообще никто не при параде. – Да, но ты-то всего лишь парящая голова, – говорит Кэт. – Тебе надо выглядеть тип-топ. Магазин расплывается, и я ныряю рыбкой в обстановку жилища Кэт – места, напомню вам, где мне еще не приходилось бывать во плоти. Это просторный лофт, и Кэт носит свой ноут по квартире, показывая мне, где что. – Это кухня. Поблескивающие шкафчики со стеклянными дверцами; плита в индустриальном стиле; на холодильнике комикс из серии xkcd. – Гостиная, – говорит Кэт, разворачивая меня кругом. Обзор расплывается в темные зернистые мазки, затем оформляется в широкую комнату с большим телевизором и длинными низкими диванами. Висят афиши фильмов в аккуратных тонких рамках: «Бегущий по лезвию», «Планета обезьян», «ВАЛЛ-И». Кружком сидят люди: кто на диванах, кто на ковре, – играют в какую-то игру. – Это кто? – чирикает чей-то голос. Камера разворачивается, и передо мной оказывается круглолицая девица с темными кудряшками и в черных очках с толстой оправой. – Это экспериментальный симулятор интеллекта, – объявляет Кэт, – разработанный для занимательного трепа на вечеринке. Вот, испытай. Кэт ставит ноут на гранитную барную стойку. Темные-Кудряшки склоняются поближе – ой, ну совсем близко – и прищуриваются. – Погоди, что, правда? Ты настоящий? Кэт не бросает меня. Это было бы проще простого: поставить ноут, отойти на чей-то зов и не возвращаться. Но нет: целый час она выпасает меня на тусовке, знакомит с соседями по квартире (Темные-Кудряшки из них) и друзьями из Гугла. Она приносит меня в гостиную, и мы, расположившись кругом, играем в игру. Игра называется «Предатель», и худой чувак с жидкими усиками, наклонившись поближе, объясняет, что ее изобрели в КГБ, и что в шестидесятые в нее играли все секретные агенты. Игра на вранье. Тебе дается какая-то роль, но надо убедить группу, что ты – совсем другая персона. Роли распределяются с помощью игральных карт, Кэт подносит к камере доставшуюся мне. – Так нечестно, – говорит девица напротив. У нее ужасно светлые волосы, прямо белые. – Ему легче. Мы же не видим, как он себя ведет. – Святая правда, – говорит Кэт, хмурясь. – Но я знаю точно, что он надевает штаны в турецкий огурец, когда врет. Как по сигналу, я наклоняю ноут, чтобы они увидели мои брюки, и хохот подымается такой, что динамики трещат и шипят. Я тоже смеюсь и наливаю себе еще пива. В магазине приходится пить из красного пластикового стаканчика. То и дело я бросаю взгляд на дверь, и кинжал страха пляшет напротив моего сердца, но адреналиново-алкогольный буфер смягчает уколы. Никто не придет. Никогда не приходит. Я вступаю в разговор с приятелем Кэт по имени Тревор, тоже из Гугла, и сквозь мою защиту проникает кинжал совсем другого рода. Тревор заводит длинный рассказ о путешествии в Антарктиду (кто вообще ездит в Антарктиду?), и Кэт наклоняется к нему. Как будто бы ее прямо притягивает, но, может, это просто ноут стоит под углом. Мало-помалу другие слушатели рассасываются, и Тревор фокусируется на одной Кэт. У нее светятся глаза, и она постоянно кивает. Эй, да ладно. Ничего особенного. Просто интересная история. Она чуток под мухой. Я чуток под мухой. Хотя я не знаю, под мухой ли Тревор, и… Звякает колокольчик. Я вскидываю глаза. Черт. Это не одинокий ночной прохожий, на которого можно просто не обращать внимания. Это из клуба: мисс Лапен. Единственная женщина (известная мне), которая берет книги из Дальнеполочного фонда, и сейчас она протискивается в магазин, прижимая к себе, будто щит, объемистый ридикюль. В шляпке у нее торчит павлинье перо. Это что-то новенькое. Я пытаюсь заставить свои глаза смотреть в разных направлениях и сфокусировать один на Лапен, а другой на экране ноута. Не выходит. – Здравствуйте, добрый вечер, – говорит она. Голос у Лапен – будто старая кассета, пленка на которой растянулась, отчего звук плывет и все время меняет высоту. Рукой в черной перчатке она поправляет перо на шляпке, а может, просто проверяет, не отвалилось ли оно. Потом вынимает из сумки книгу. Она возвращает Бернса. – Добрый вечер, мисс Лапен! – отвечаю я не в меру громко и торопливо. – Что вам принести? Я думаю, не запустить ли мой жутковатый прототип, чтобы узнать имя ее следующей книги, не дожидаясь ответа, но экран у меня занят. – Что ты сказал? – булькает голос Кэт. Я отключаю звук на ноуте. Лапен ничего не замечает. – Ну, – говорит она, подплывая к стойке. – Не знаю, как это произносится, но, предполагаю, Пар-зи-би или, может быть… может, Пра-зинки-блинк… Издевается, не иначе. Я очень стараюсь передать буквами то, что она говорит, но в базе таких имен не обнаруживается. Пытаюсь применить другой набор фонетических допущений. Не, бесполезно. – Мисс Лапен, – спрашиваю я, – как это пишется? – Ох, Пи, Би, еще Би, Зи, Би, нет, простите, Уай… Вы – надо мной – издеваетесь. – Опять Би, тут только одна Би, Уай, нет, то есть да, Уай… База данных выдает: Пржибылович. Да это просто смешно. Я торопливо карабкаюсь по стремянке, выдергиваю с полки Пржибыловича так яростно, что его сосед Прайор едва не вываливается на пол, и спешу к Лапен с маской холодной досады на лице. На экране беззвучно движется Кэт, кому-то машет. Я заворачиваю книгу, Лапен подает мне карту – 6YTP5T, – а после этого плывет к одному из передних низких стеллажей, с обычными книгами. Только не это. Тянутся секунды. Лапен движется вдоль полки с табличкой «Любовные романы», павлинье перо покачивается, когда она поворачивает голову, читая надписи на корешках. – Вот! Наверное, я возьму еще и эту, – объявляет она наконец, возвращаясь с ярко-красным томом Даниэлы Стил. Еще примерно три дня она ищет чековую книжку. – Значит, – копается она, – тринадцать, ну-ка, посмотрим, тринадцать долларов и сколько центов? – Тридцать семь. – Тринадцать… долларов… Лапен убийственно медленно ведет пером по бумаге, но, должен признать, почерк у нее безупречный. Четкий, округлый, почти каллиграфический. Она разглаживает чек и подписывается: «Розмари Лапен». Подает его мне, заполненный, и в самом низу бланка строчка мелким шрифтом сообщает мне, что Лапен состоит в членах кредитного общества «Телеграф-Хилл» с – ого! – 1951-го года. Боже. Почему я злюсь на старушку из-за собственной придури? У меня внутри что-то смягчается. Маска спадает, и я улыбаюсь Лапен – искренне. – Доброй ночи, мисс Лапен, – говорю я. – Заходите почаще. – О, я работаю на предельной скорости, – отвечает она и тоже наделяет меня дружеской улыбкой, от которой ее щеки округляются, как бледные сливы. – Festina lente. Она сует свое Дальнеполочное сокровище в сумку вместе с постыдным удовольствием. Они торчат наружу: тускло-коричневое и вопиюще-красное. Дверь звякает, и Лапен с ее павлиньим перышком исчезают. Посетители иногда говорят эти слова. Они говорят: Festina lente. Я кидаюсь к экрану. Включаю звук; Кэт и Тревор по-прежнему увлеченно болтают. Он теперь рассказывает про другое, про экспедицию с целью ободрения каких-то впавших в депрессию пингвинов, и история, видимо, уморительная. Кэт смеется. Из динамиков льется ее заразительный смех. Тревор, очевидно, самый умный и обаятельный мужик во всем Сан-Франциско. Оба сейчас вне поле зрения камеры, и, я думаю, она прикасается к его руке. – Эй, ребята, – зову я. – Ребята! До меня доходит, что они меня тоже заткнули. В один миг понимаю, какой я дурак, и ясно вижу, насколько ужасной была эта идея. Весь смысл попасть домой к Кэт на вечеринку был в том, чтобы я был парнем, который рассказывает смешную историю, и чтобы именно моей руки она касалась. В этом свете, фокусы с телеприсутствием не имеют никакого смысла, и все там наверняка хихикают надо мной и корчат ноуту рожи вне поля зрения камеры. Мое лицо пылает. Видно ли это им? Приобрел ли я на экране странный красноватый оттенок? Я поднимаюсь и отступаю за пределы видимости камеры. Мозг затапливает усталость. Два часа я старательно играл роль, как до меня только что дошло, скалящегося петрушки в алюминиевом райке. Какой провал! Прижав ладони к широкой витрине магазина, я смотрю на улицу сквозь клетку высоких золотых букв. Шрифт Gerritszoon, все верно – осколок привычного изящества в этом всеми забытом месте. Изгиб буквы «R» прекрасен. Стекло туманится от моего дыхания. «Держись, как ни в чем не бывало, – приказываю я себе. – Вернись и держись, как ни в чем не бывало». – Эй? – доносится из динамиков. Кэт. Я возвращаюсь за стойку. – Привет. Тревора нет. Кэт одна. И вообще она в каком-то совсем другом месте. – Это моя комната, – просто говорит она. – Нравится? Обстановка спартанская, почти ничего, кроме кровати, письменного стола и тяжелого черного чемодана. Похоже на каюту океанского лайнера. Нет: на модуль космического корабля. В углу виднеется белая пластиковая корзина для белья, а вокруг разбросано – недолет – около дюжины одинаковых красных футболок. – Так я и думал, – говорю я. – Ага, – отвечает Кэт, – Я решила, что не хочу тратить свои мыслительные ресурсы… Она зевает. – …каждое утро раздумывая, что надеть. Ноут кренится, изображение на экране плывет, и вот мы на ее кровати, Кэт подпирает голову рукой, и мне виден изгиб ее груди. Сердце у меня внезапно начинает колотиться как сумасшедшее, будто я рядом с ней, вытянувшейся в ожидании, а вовсе не сижу один в полумраке своей книжной вахты все в тех же штанах в турецкий огурец. – Было весело, – тихо говорит Кэт. – Но лучше бы ты пришел на самом деле. Она потягивается и жмурится, словно кошка. Я не знаю, что сказать, поэтому просто подпираю голову рукой и смотрю в камеру. – Было бы хорошо, если бы ты был здесь, – бормочет Кэт. И засыпает. Я один в магазине, смотрю через весь город, как она спит, освещенная лишь слабым мерцанием ноута. Потом засыпает и ноут, и мой экран гаснет. Оставшись один, я принимаюсь за домашнюю работу. Я сделал выбор: осторожно вытягиваю с полки журнал номер VII (старый, но не слишком) и делаю для Мэта снимки оригинала: дальние планы, крупные планы, я щелкаю их на телефон под самыми разными углами, фиксируя один и тот же широкий и плоский тускло-шоколадный кирпичик. Я старательно запечатлеваю закладку, переплет, бледно-серый обрез и глубоко оттиснутую надпись NARRATIO, красующуюся на обложке над символом магазина, и к приходу Пенумбры телефон возвращается в мой карман, а снимки улетают в почтовый ящик Мэта. Отправка каждого сопровождается тихим пшиком. Актуальный журнал я оставил на стойке. Так и буду теперь делать. Ну то есть зачем его каждый раз совать на полку? Прямой путь к радикулиту, если хотите знать мое мнение. Если повезет, этот обычай закрепится и отбросит новую тень нормальности, в которой я смогу спрятаться и затаиться. Так ведь и делают шпионы, правильно? Они каждый день заходят в булочную и покупают булку – абсолютно нормальная вещь – а в один прекрасный день вместо булки покупают батон урана. Марка и модель В последующие дни я провожу больше времени с Кэт. Осматриваю ее квартиру без помощи технологий. Мы играем в видеоигры. Мы целуемся. Однажды мы пробуем приготовить ужин на ее продвинутой плите, но в середине процесса признаем дымящуюся капустную слизь несъедобной, и Кэт достает из холодильника симпатичный пластиковый контейнер острого салата с кускусом. Кэт не может найти ложек, и потому подает к нему лопатки для мороженого. – Сама готовила? – спрашиваю, поскольку сомневаюсь в этом. Салат прекрасен. Кэт качает головой. – Это с работы. Я в основном приношу еду оттуда. Бесплатно же. Кэт большую часть жизни проводит в Гугле. В Гугле работает большинство ее друзей. Вокруг Гугла крутится большая часть ее разговоров. Как выясняется, большую 2 часть калорий она тоже получает от Гугла. Это приводит меня в восторг: она и умна, и искренне увлечена работой. И в то же время беспокоит, поскольку моя работа – не сияющий хрустальный замок, населенный улыбающимися всезнайками. (Так я представляю себе Гугл. Ну, плюс куча смешных шапок.) Наши отношения с Кэт в ее внегугловское время всерьез страдают из-за банальной нехватки этого самого времени, а мне, кажется, хочется большего. Мне хочется заслужить пропуск в ее мир. Увидеть принцессу в ее замке. Мой билет в Гугл – это журнал номер VII. Следующие три недели мы с Мэтом кропотливо ваяем дублера-двойника для семерки. Обложка – это конек Мэта. Он взял кусок новой кожи и затемнил его кофейным отваром. Затем приволок из своего гнезда под стрехой старинные туфли для гольфа: я втиснул в них ноги и два часа маршировал по куску кожи взад и вперед. Потроха журнала потребовали отдельного исследования. Поздно вечером в гостиной Мэт колдует над своим лилипутским городом, а я сижу с ноутом на диване, старательно гугля и зачитывая вслух подробные руководства по изготовлению книг. Мы учимся брошюрировать. Разыскиваем торговцев пергаментной бумагой. Находим ткань цвета потемневшей слоновой кости и толстую черную нить. Покупаем на И-Бэй книжный блок. – А у тебя хорошо получается, Дженнон, – говорит мне Мэт, когда мы окунаем пустые страницы в клей. – Что, книгопечение? (Мы делаем это на кухонном столе.) – Нет, импровизация. Это вот как мы на работе. Не то что дети компьютеров, понимаешь? Они-то просто каждый раз делают одно и то же. У них это всегда пиксели. А для нас все задачи разные. Новые инструменты, новые материалы. Каждый раз все новое. – Как монстр из джунглей. – Именно. Мне пришлось за сорок восемь часов стать мастером бонсай. Мэт Миттельбранд не знаком с Кэт Потенте, но я думаю, они бы поладили: Кэт, которая так свято верит в возможности человеческого мозга, и Мэт, который за день может освоить любое дело. Думая об этом, я начинаю разделять убежденность Кэт. Если дать Мэту проработать тысячу лет, он вполне сможет построить новую вселенную. Завершающий штрих и самая трудная задача нашей подделки – это тиснение на обложке. У настоящей книжки в кожу глубоко впечатано слово NARRATIO, и, тщательно изучив его на увеличенных снимках, я обнаружил, что оно тоже набрано старым добрым шрифтом Gerritszoon. Это плохая новость. – Почему? – не понимает Мэт. – По-моему, у меня этот шрифт есть на компе. – Там просто Gerritszoon, – хмыкаю я, – он годится для переписки, книжных рецензий и резюме. А это, – я указываю на укрупненную надпись NARRATIO на экране ноута, – Gerritszoon Display, который используют для билбордов, журналов и, по-видимому, обложек оккультных книг. Смотри, тут засечки острее. Мэт мрачно кивает. – Засечки реально острые. Еще в «НовоБублике», рисуя дизайны меню и плакатов и (простите за напоминание) отмеченного призом логотипа, я узнал все о рынке компьютерных шрифтов. Больше нигде нет такого дикого курса бакса к байту. Смотрите: электронная книга стоит примерно десятку, так? Текста в ней обычно примерно на мегабайт. (Для сравнения: вы больше перекачиваете за одно посещение Фейсбука.) С электронной книгой вы видите, за что платите: слова, абзацы, скучноватая, пожалуй, витрина цифровой коммерции. Так вот, оказалось, что и компьютерный шрифт весит примерно мегабайт, но стоит он не десятки долларов, а сотни, а то и тысячи. Абстракция, практически невидимая – тонкий конверт с формулами, описывающими начертание букашек-буковок. Такое соотношение оскорбляет потребительский инстинкт большинства людей. И, конечно, люди пользуются пиратскими шрифтами. Я не такой. В школе у меня был курс типографики, и нам для курсовой нужно было разработать свой шрифт. Я взялся с большим рвением – назвал свой шрифт Telemach, – но предстояло нарисовать слишком много букв. Мне не хватало времени. В итоге я сдал только прописные: шрифт для броских плакатов и каменных скрижалей. Так что будьте спокойны, я знаю, сколько сил вложено эти символы. Типографы – это дизайнеры; дизайнеры – это мое племя: я всегда на их стороне. Но вот FontShop.com сообщает мне, что Gerritszoon Display, поставляемый нью-йоркской словолитней ФЛК, стоит 3 989 долларов. И я, разумеется, попытаюсь украсть этот шрифт. Электрический импульс зигзагом летит через мозг. Я закрываю вкладку с FontShop и вместо этого иду в библиотеку Бурчалы. У него там не только пиратские книжки. Есть помимо прочего и шрифты – контрабандные шрифты всех размеров и форм. Я листаю список: Metro, Gotham и Soho – все бесплатно. Myriad, Minion и Mrs Eaves. А вот и он, Gerritszoon Display. Загружая его, чувствую легкий укол совести, но, правда, совсем легкий. Словолитня ФЛК – это, наверное, какая-нибудь дочерняя компания «Тайм Уорнер». Gerritszoon – старый шрифт. Автор, давший ему свое имя, давно умер. Какое ему дело, как используется его творение и кем? Мэт пишет слово над тщательно скопированным рисунком клубного символа – две ладони, раскрытые, будто книга – и вот наш дизайн готов. На следующий день в Ай-Эл-Эм Мэт вырезает всю композицию из металлического лоск ута плазменным резаком – в его мире плазменный резак столь же обычная вещь, как ножницы, – и мы наконец вдавливаем ее в искусственно состаренную кожу с помощью струбцины-переростка. Надпись бесшумно врастает в переплет, три дня и три ночи лежа на кухонном столе, и когда Мэт снимает струбцину, обложка выглядит идеально. Что ж, наконец, мой выход. Наступает вечер. Я сменяю за стойкой Оливера Гроуна и приступаю к дежурству. Сегодня я использую свой шанс получить пропуск в мир Кэт. Сегодня я подменю журналы. Но оказывается, что шпион из меня хуже некуда – я никак не могу взять себя в руки. Перепробовал все: читал длинные журналистские расследования, играл в компьютерную версию «Ракет и Магов»; бродил между дальними стеллажами. Наконец я возвращаюсь за стойку, но меня все равно колбасит. Если бы все это время вместо попыток успокоиться я редактировал Википедию, то уже полностью переписал бы статью о чувстве вины и перевел ее на пять языков. Вот и без четверти шесть. С востока потянулись тоненькие побеги рассвета. В Нью-Йорке народ начал потихонечку твиттить. Я вымотан до изнеможения, поскольку протрясся всю ночь. Настоящий журнал под номером VII – у меня в котомке, но он едва в нее помещается и самым, на мой вкус, нелепейшим в мире образом изобличает меня. Как у этих африканских змеюк, которые заглатывают добычу целиком, и видно, как она бьется, продвигаясь по пищеводу. Фальшивка стоит в компании своих сводных братьев. Сунув ее в стойку, я заметил, что она оставила предательскую дорожку в пыли на краешке полки. И сначала запаниковал. Потом отправился в Дальнеполочные глубины, нагреб там пыли и подсыпал ее перед моей фальшивкой, пока идеально не сравнял с окружающей по глубине и зернистости. Я заготовил дюжину объяснений (с ветвящимися сюжетами) на случай, если Пенумбра заметит разницу. Но надо признать: фальшивый том виртуозно играет роль. А моя пыльная ретушь прямо-таки уровня Ай-Эл-Эм. Все смотрится естественно, и я бы, пожалуй, не задержал там взгляда, но вот звякает колокольчик… – Доброе утро, – приветствует меня Пенумбра. – Как прошла смена? – Нормально хорошо отлично, – отвечаю я. Слишком быстро. Не гони. Помни: тень обыденности. Прячься в ней. – Знаете, – продолжает Пенумбра, стягивая плащик, – я тут подумал. Нам надо отправить этого парня на пенсию. Он двумя пальцами постукивает по макинтошу. – И приобрести что-нибудь посовременнее. Не слишком дорогое. Думаю, вы могли бы посоветовать марку и модель? Марка и модель. Никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь так говорил о компьютерах. Макбук можно купить любого цвета, например, металлик. – Отличная идея, – говорю я. – Конечно я наведу справки мистер Пенумбра может подержанный АйМак думаю они ничем не хуже новых. Я выдаю все это на одном дыхании уже на пути к дверям. Меня поташнивает. – И, – нерешительно продолжает Пенумбра, – может, с ним вы могли бы заняться созданием веб-сайта. У меня сейчас сердце лопнет. – У магазина должен быть сайт. Давно пора. Все, сердце лопнуло, и еще несколько мелких органов порвались, но я упорно продолжаю путь – прямиком к телу Кэт Потенте. – Ого, шикарно, мы обязательно должны заняться я люблю делать сайты но мне надо бежать мистер Пенумбра всего хорошего. Помолчав, он с кислой улыбкой прощается: – Хорошо. Удачного дня. Через двадцать минут я уже в поезде на Маунтин-Вью, прижимаю к груди свою раздувшуюся котомку. Вот странно – ведь что я, в сущности, нарушил? Кому на свете есть дело, куда на жалкие шестнадцать часов переместится старый журнал посещений из сумрачного обшарпанного книжмага? Но я чувствую себя совсем иначе. Будто я, один из двух человек в мире, на кого Пенумбра вроде бы может полагаться, на самом деле предал его доверие. И все это ради того, чтобы покрасоваться перед девушкой. Поезд мерно потряхивает, и я проваливаюсь в сон. Паук Радужный знак у платформы, указывающий путь в Гугл, подвыцвел на солнце Силиконовой долины. Следуя по бледной стрелке, я шагаю по извилистой дорожке, уставленной эвкалиптами и гребенками для великов. Впереди за поворотом видны широкие лужайки и низкие здания, а между деревьев мелькают краски бренда: красный, зеленый, желтый, синий. Молва сегодня гласит, что Гугл сейчас, как и вся Америка: пока еще самая крупная компания в отрасли, но неизбежно и безоговорочно в упадке. И Гугл, и Америка – супердержавы с колоссальными ресурсами, но обе их подпирают быстро крепнущие соперники, которые в итоге их затмят. Соперник Америки – Китай. Соперник Гугла – Фейсбук. (Это я почерпнул из техносплетен в блогах, так что не принимайте на веру слепо. Там еще пишут, что стартап под названием MonkeyMoney на будущий год раскрутится в топы.) Но есть разница: перед лицом неизбежности Америка платит военным подрядчикам, чтобы те строили авианосцы. Гугл платит виртуозным программистам, чтобы те творили, что в голову взбредет. Кэт встречает меня у синей стойки администратора, выправляет мне гостевой бейджик с моей фамилией и именем пригласившего, оттиснутыми красным шрифтом, и ведет в свое царство. Проходим огромную стоянку, где асфальт плавится на солнце. Машин тут нет: вся стоянка занята белыми контейнерами, установленными на невысоких сваях. – Это все кусочки Большого Ящика, – поясняет Кэт, указывая на них. К дальнему концу стоянки подъезжает, тарахтя и шипя, грузовичок. Кузов ярко выкрашен в красный, зеленый и синий, на буксире грузовик тащит один из белых контейнеров. – Это как Лего, – продолжает Кэт, – только в каждом кирпичике жесткий диск, с огромной памятью, процессоры и все, что надо, плюс подведены вода, электричество и интернет. Мы собираем их во Вьетнаме и развозим повсюду. Они все автоматически коннектятся друг к другу, где бы ни находились. Вместе они образуют Большой ящик. – Который что?.. – Который все, – отвечает она. – Все процессы в Гугле происходят там. Загорелой рукой Кэт указывает на контейнер с высокими зелеными буквами WWW, нарисованными на его боку. – Вот там копия всего веба. YT: – Все видео на Ютубе. MX: – Вся твоя почта. Вся почта вообще. Пенумбрины стеллажи больше не кажутся мне такими уж высокими. Через центр технопарка вьются широкие пешеходные дорожки. Там есть полоса для велосипедистов, и гугловцы проносятся мимо на углепластиковых гоночниках и фиксерах с аккумуляторами. Пара аксакалов едут на рекамбентах, а высокий чел с синими дредами катит на уницикле. – Я забила время на книжном сканере на полпервого, – сообщает Кэт. – Поедим сперва? Показалась гугловская столовая, широкая и низкая: белый навес, будто для садового пикника. Фасад распахнут, над входами откинуты брезентовые пологи и на лужайке видны недлинные очереди из гугловцев. Кэт останавливается, щурится. Прикидывает. – Вон туда, – наконец решает она и тащит меня к крайней слева очереди. – Я довольно неплохой стратег по очередям. Но здесь не так-то просто… – Потому что в Гугле каждый – стратег, – предполагаю я. – Именно. Потому иногда кто-нибудь блефует. Вот этот чувак, например, – говорит Кэт, пихая локтем гугловца прямо перед нами. Он высокий, рыжеватый и похож на серфера. – Привет, я Финн, – говорит он, протягивая мощную лапу с длинным пальцами. – Первый раз попали в Гугл? Он выговаривает «гю-гелл», с маленькой паузой посередке. Ты прав, мой неопределенно-европейский друг. Я завожу светский разговор: – Хорошо кормят? – О, бесподобно. Шеф-повар – знаменитость… Он замолкает. Что-то соображает. – Кэт, ему надо в другую очередь. – И правда. Вечно забываю, – говорит Кэт и поясняет: – У нас меню индивидуальное. Витамины, естественные стимуляторы. Финн азартно кивает. – Я экспериментирую с уровнем калия. Сейчас съедаю в день до одиннадцати бананов. Хакинг организма! Его лицо расплывается в широкой усмешке. Постойте, а в салате с кускусом тоже были стимуляторы? – Извини, – говорит Кэт, хмурясь. – Очередь для гостей вон там. Она показывает на дальний край лужайки, и я оставляю ее с евросерфером, хакающим организм. И вот я жду под указателем со словами «Внешние сотрудники» вместе с тремя чуваками в штанах хаки, голубых сорочках и с кожаными кобурами для телефонов. На другом краю поляны гугловцы сплошь в облегающих джинсах и ярких футболках. Кэт уже болтает с кем-то другим, с худеньким смуглым парнишкой, что занял очередь сразу за ней. Этот одет как скейтер, поэтому я сразу предполагаю в нем доктора наук в области искусственного интеллекта. Копье ревности пронзает мой мозг, но я к этому готов: я знал, что так будет, здесь, в хрустальном дворце, где Кэт знает каждого, и каждый знает ее. Так что я просто жду, пока это пройдет, и напоминаю себе, что она меня сюда привела. В таких ситуациях это старший козырь: да, все остальные умные, все клевые, здоровые и привлекательные – но она привела тебя. Неси это знание, как значок, как бейджик. Я опускаю глаза, и вижу, что на моем бейджике дословно написано следующее: Имя: Клэй Дженнон Компания: Круглосуточный книжный магазин мистера Пенумбры Пригласил: Кэт Потенте. И я отцепляю его и прикрепляю повыше на груди. Еда, как и обещали, изумительная. Я беру два черпака чечевичного салата и толстый розовый пласт рыбы, семь крепких зеленых черенков спаржи и одну шоколадную пышку, оптимизированную по хрусткости. Кэт указывает на столик у края навеса, где свежий ветерок морщит белую парусину. Ломтики света скачут по бумажной скатерти в голубую клетку. В Гугле даже едят на миллиметровке. – Это Радж, – представляет Кэт, указывая нанизанным на вилку чечевичным салатом (с виду неотличимым от моего) в сторону доктора-скейтера. – Мы вместе учились в школе. Кэт изучала знаковые системы в Стэнфорде. Они тут все, что ли, учились в Стэнфорде? Может, там всем выпускникам сразу дают работу в Гугле? Заговорив, Радж внезапно словно бы стареет на десяток лет. У него отрывистая и сухая речь: – Ну а вы чем занимаетесь? Я-то надеялся, что этот вопрос тут под запретом, и заменен каким-нибудь замысловатым внутригугловским эквивалентом типа «Какое у вас любимое простое число». Показывая на бейдж, я признаюсь, что работаю в противоположности Гугла. – А, книги. Радж на мгновение смолкает, жуя. Затем его мозг переключается на другую дорожку. – Знаете, старые книги для нас большая проблема. И старые знания вообще. Мы так их и называем: СЗ. Старые знания, СЗ. Вы знаете, что девяносто пять процентов всего интернета созданы за какие-то пять последних лет? Но притом в отношении всего человеческого знания соотношение прямо обратное – вообще-то, к СЗ относится большинство фактов, известных большинству людей, сегодня и когда-либо. Радж не моргает и, вероятно, не дышит. – Тогда где это все, да? Где это СЗ? Ну, в старых книгах, среди прочего… Он расчехляет маркер с тонким жалом (откуда его взял?) и рисует на миллиметровочной скатерти. – …а еще в головах у людей море традиционного знания, мы его обозначаем как ТЗ. СЗ и ТЗ. Он чертит небольшие пересекающиеся пузыри, надписывая их сокращениями. – Представьте, если мы могли бы сделать все СЗ и ТЗ доступными для всех в любую минуту. В вебе, на телефоне. Тогда больше ни один вопрос не оставался бы без ответа. Мне любопытно, что Радж взял на обед. – Витамин D, омега-3, ферментированные чайные листья, – говорит он, не прекращая рисовать. Сбоку от пузырей он ставит одинокую точку, расплющивая кончик маркера, из которого вытекает черная тушь. – Это то, что у нас есть сегодня в Большом ящике, – поясняет Радж, указывая на точку. – Но подумайте, какую ценность оно представляет. – Если бы мы смогли добавить все это… Он растопыривает ладонь над пузырями СЗ /ТЗ, будто генерал, планирующий наступление. – …вот это было бы и правда серьезно. – Радж давно в Гугле, – поясняет Кэт. Мы не спеша покидаем столовую. На выходе я прихватил еще плюшку, и теперь жую ее. – Еще до выхода на публичное предложение, и он тыщу лет был ПМ. Сплошные аббревиатуры тут у них! Но эту, кажется, я понял. – Постой, – я соображаю. – В Гугле есть премьер-министр? – Ха, нет, – улыбается она. – Проектный менеджер. Это совет. Раньше состоял из двух человек, потом из четырех, сейчас больше. Шестьдесят четыре. ПМ управляет компанией. Он одобряет новые проекты, приглашает работников, распределяет ресурсы. – То есть это все генеральные директора. – Нет, в том-то и дело. Это лотерея. Тебе выпадает жребий, и ты двенадцать месяцев работаешь ПМ. Любого могут выбрать. Раджа, Финна, меня. Перца. – Перца? – Это повар. Ого – это уже эгалитарность сверх всякой демократии. Я понимаю: – Это как присяжные. – Не избирают тех, кто еще не проработал здесь года, – поясняет Кэт. – И ты можешь выйти из ПМ, если занимаешься чем-нибудь супер-супер-важным. Но обычно люди относятся добросовестно, без дураков. Я любопытствую, призывали ли в ПМ Кэт Потенте. Она качает головой. – Нет пока. Но я бы с радостью. Понимаешь, шансы не очень. Здесь работает тридцать тысяч человек, а в ПМ входит шестьдесят четыре. Вот и считай. Но он постоянно расширяется. Ходят слухи, его опять могут увеличить. Теперь я спрашиваю, что было бы, если бы таким манером мы управляли всей страной. – Вот именно об этом мечтает Радж! – смеется Кэт. – Ну, конечно, после того, как соберет все СЗ и ТЗ. Кэт качает головой: она относится к этому парню с долей иронии. – У него есть готовый план, как провести поправку к конституции. Если кто-то и мог бы это провернуть… Поджимает губы. – Вообще-то, это вряд ли будет Радж. Кэт смеется, и я вместе с ней. Да, Радж немного чересчур серьезен для американских обывателей. И я спрашиваю: – Ну а кто мог бы? – Может, я, – отвечает Кэт, выпячивая грудь. Может, ты. Мы идем мимо ее владений: визуализации данных. Служба примостилась на пригорке: несколько сборных модулей расставлены вокруг небольшого амфитеатра, где каменные ступени ведут вниз, к стене из гигантских экранов. Мы заглядываем сверху. На ступенях двое инженеров с ноутами на коленках смотрят, как на экране пляшет гроздь пузырей, соединенных между собой волнистыми линиями. Раз в несколько секунд пляска замирает, а волнистые связи распрямляются, словно волоски на коже, вставшие дыбом. Потом экран заливает сплошным красным. Женщина-инженер ругается себе под нос и склоняется над клавиатурой. Кэт пожимает плечами. – Работа идет. – А что это у них? – Не знаю. Может, что-то внутреннее. Наша работа, по большей части, для внутреннего использования. Кэт вздыхает. – Гугл такой огромный, он сам себе потребитель. Я делаю в основном визуализации, которыми пользуются другие инженеры, или рекламщики, или ПМ… Она умолкает. – Сказать по правде, я бы хотела сделать что-такое, чтобы это увидели все! Она смеется, как будто, высказав это вслух, сбросила какой-то груз. Мы идем сквозь аллею высоких кипарисов на краю городка – они отбрасывают на дорожку занятную золотистую тень – и подходим к низкому кирпичному строению без всяких табличек, кроме рукописного листка, прилепленного к затемненному стеклу двери: КНИЖНЫЙ СКАНЕР Внутри помещение похоже на полевой госпиталь. Темно и душновато. Яркий прожектор освещает операционный стол, обставленный по краям многосуставчатыми металлическими руками. Воздух обжигает, как хлорка. Вокруг стола лежат книги: стопки и стопки книг, громоздящиеся на металлических тележках. Большие и малые; бестселлеры и старье, с виду хорошо вписавшееся бы к Пенумбре. Я примечаю Дэшила Хэммета. Книжным сканером управляет высокий гугловец по имени Джед. У него идеально треугольный нос над кудрявой русой бородой. Чисто греческий философ. Может, так кажется, потому что на нем сандалии. – Привет, милости просим, – говорит он, улыбаясь, пожимая руку Кэт, потом мне. – Приятно видеть у нас человека из визуализации. А вы…? Он смотрит на меня, подняв брови. – Не гугловец, – признаюсь я. – Я работаю в старом книжном магазине. – О, круто, – говорит Джед. Потом мрачнеет. – Ну, то есть, конечно, простите. – Простить за что? – Ну. Вытесняем ваших ребят с рынка. Он произносит это самым обыденным тоном. – Погодите, кого? – Книжные… магазины. Ну да. Я-то себя к книжному бизнесу не отношу: заведение Пенумбры представляется мне чем-то совершенно иным. Однако… Я ведь продаю книги. Я запустил в Гугле рекламную кампанию, спланированную для привлечения покупателей. В общем, я влип: я книготорговец. Джед продолжает: – В смысле, когда мы все отсканируем, и дешевые читалки будут у всех… книжные магазины никому не будут нужны, так ведь? – Это такая у него бизнес-модель? – спрашиваю я, кивая на сканер. – Торговля электронными книгами? – Да у нас, по сути, нет никакой бизнес-модели. Джед пожимает плечами. – Она нам не нужна. Реклама приносит столько денег, что вроде как обеспечивает все. Он оборачивается к Кэт. – Правильно говорю? Даже если мы сделаем, типа, пять… миллионов… долларов? (Он не уверен, воспринимается ли это как пропасть бабла. Сообщаю: воспринимается.) – Так вот, никто и не заметит. Там… Он машет длинной рукой куда-то в сторону центра городка. – …столько заколачивают, ну, за двадцать минут. Это суперубийственное знание. Если бы я заработал книготорговлей пять миллионов, я бы велел носить меня в паланкине, сделанном из первых изданий «Хроники поющих драконов». – Ну да, примерно так, – Кэт кивает. – Но это ведь хорошо. Это дает нам свободу. Мы можем строить планы. Вкладываться в штуки типа этой. Она подходит ближе к освещенному столу с длинными железными руками. Глаза у нее расширяются и блестят на свету. – Только глянь. – Ну все равно, простите, – тихо бросает мне Джед. – Да мы не пропадем, – отвечаю я. – Людям пока еще нравится книжный запах. Ну а потом, Джедов сканнер – не единственный в мире проект с щедрым финансированием. У Пенумбры тоже есть свой покровитель. Я вытягиваю журнал из котомки и подаю Джеду. – Вот пациент. Джед подносит его у свету прожектора. – Прекрасная книга, – говорит он. Ощупывает длинными пальцами тиснение на обложке. – А что это? – Просто личный дневник. Помолчав, добавляю: – Очень личный. Джед осторожно раскрывает журнал и закрепляет переднюю и заднюю обложки в металлической раме, согнутой под прямым углом. Здесь не ломают корешков. Потом он кладет раму на стол и закрепляет четырьмя замочками. Наконец для проверки встряхивает конструкцию: пассажир надежно закреплен в кресле. Мой журнал пристегнут, будто летчик-истребитель или манекен для краш-теста. Джед отводит нас от сканера. – За черту не заступайте, – говорит он, указывая на желтую линию, проведенную по полу. – Стрелы острые. Его длинные пальцы щелкают по клавишам позади сплошной стены плоских мониторов. Раздается низкий, отдающийся в кишках гул, потом звонко дребезжит предупреждающий сигнал, а потом книжный сканер бросается на добычу. Прожектор пульсирует, превращая все, происходящее в комнате, в замедленное кино. Снимок за снимком, паучьи манипуляторы сканнера тянутся, хватают углы страницы, перелистывают ее. Зрелище завораживает. Я никогда не видел механизма одновременно такого быстрого и деликатного. Манипуляторы гладят страницы, ласкают их, расправляют. Эта штука любит книги. При каждой вспышке света две громадные камеры, установленные над столом, чуть поворачиваются и синхронно фотографируют разворот. Я подкрадываюсь поближе к Джеду, и мне видно стопки страниц журнала, растущие на мониторах. Две камеры – как два глаза, и потому снимки трехмерные, и я наблюдаю, как Джедов компьютер легко вынимает слова из тускло-серых страниц. Похоже на экзорцизм. Я отступаю обратно к Кэт. Ее носки на желтой линии, и она наклоняется вперед, к сканеру. Я боюсь, как бы ей не прилетело в глаз. – Обалдеть, – шепчет она. Есть от чего. Меня на секунду пронизывает жалость к моей книжке: все ее секреты за несколько минут высосет этот вихрь света и металла. Когда-то книги были довольно сложной технологией. Но не теперь. Загадка основателя Вечер того же дня, около восьми, и мы с Кэт в ее космической спаленке, за ее космическим пультом-столом. Она сидит у меня на коленях, склонившись к своему макбуку. Объясняет оптическое распознавание символов, процесс, когда компьютер превращает завитки чернил и графитные черточки в буквы и цифры, которые может понять, например, K и Э, и T. – Непростая задачка, – говорит Кэт. – Книга большая. К тому же у моих предшественников почерк был почти такой же ужасный, как у меня. Но Кэт что-то придумала. – Моей машине понадобится целая ночь, чтобы распознать все эти страницы, – говорит она. – Но нам же невтерпеж, правда? На скорости в десять варп[11] она вбивает какие-то длинные команды, которых я не понимаю. Да уж, нам, конечно, невтерпеж. – Так что скормим наш файл сотням машин одновременно. Мы запустим Хадуп[12]. – Хадуп. – Все им пользуются: Гугл, Фейсбук, НАСА. Это программа – она разбивает большую работу на кучу мелких крупиц и раздает их одновременно куче разных компьютеров. Хадуп! Мне нравится это слово. Кэт Потенте, у нас с тобой будет сын, и мы назовем его Хадупом, и он станет великим воином, королем! Кэт наклоняется к столу, упирается в столешницу ладонями. – Люблю это дело. Ее взгляд не отрывается от экрана, где расцветает диаграмма: скелет цветочка с мерцающей сердцевиной и десятками, нет, сотнями лепестков. Он растет на глазах, превращаясь из ромашки в одуванчик, а потом в гигантский подсолнух. – Тысяча компьютеров прямо сейчас делает то, что нам нужно. Мой разум не только тут, – говорит Кэт, постукивая себя по лбу. – Он там. Потрясающее ощущение. Она усаживается поудобнее. Внезапно я отчетливо ощущаю запах: ее волосы, еще пахнущие шампунем, прямо у моего лица. Ее мочки ушей, розовые и круглые. Ее крепкая благодаря гугловскому скалодрому спина. Я веду большими пальцами по ее лопаткам, натыкаясь на лямки лифчика. Она опять ерзает, откидывается. Я задираю на ней футболку, и смявшиеся буквы отражаются в экране ноута: Шмяк! Чуть позже ее ноут глухо булькает. Кэт выскальзывает из моих рук, соскакивает с кровати и карабкается на стул. Балансируя на носках и сгорбившись перед экраном, она похожа на горгулью. Прекрасную горгулью в виде голой девчонки. – Получилось, – объявляет она. Оборачивается ко мне, раскрасневшаяся, волосы темные, растрепанные. Усмехается. – Получилось! Глубоко за полночь, и я снова в магазине. Настоящий журнал благополучно водворен на место. Фальшивый – у меня в сумке. Все прошло в точном соответствии с планом. Я бодр, в хорошем настроении, и готов визуализировать. Я загружаю из Большого Ящика сканированные страницы: через «попонет» они пролетают меньше, чем за минуту. Все маленькие истории, кем-либо вписанные в этот дневник, текут в мой ноут, безупречно распознанные. Теперь, компьютер, пора тебе взяться за работу. Такого рода штуки никогда не выходят без огрехов с первого раза. Я заливаю в визуализацию текстовый файл, и картинка выходит такая, будто моим прототипом занялся Джексон Поллок. Кляксы данных разбрызганы повсюду, пятна розового, зеленого и желтого, резких, аркадных тонов. Первым делом я меняю палитру. Пастельные цвета, пожалуйста. Дальше: у меня тут слишком много данных. А нужно увидеть только лишь кто какие книги брал. Распознавание Кэт было настолько продвинутым, что отдельно пометило в тексте имена, названия и время, и моя модель знает, как эти данные встроить, так что я привязываю их к картинке и вижу уже что-то знакомое: рой разноцветных огоньков, прыгающих по стеллажам, каждый цвет – кто-то из клиентов. Только это уже клиенты, приходившие много лет назад. На первый взгляд, ничего особенного – разноцветная куча мала, ползающая по Дальним полкам. Но вот, по какому-то наитию, я соединяю точки, так что это теперь не рой, а карта созвездий. Каждый клиент оставляет след, пьяный зигзаг по стеллажам. Самая короткая траектория, красная охра, образует небольшой «зет», всего четыре ввода данных. Самая длинная, болотно-зеленая, огибает всю длину стеллажей длинным зазубренным овалом. В общем, и так ничего особенного. Я даю трехмерному магазину толчок, и он закручивается вокруг заданных осей. Я подымаюсь размять ноги. По другую сторону стойки я беру в руки томик Дэшила Хэммета, никем не тронутый с того самого времени, как я его заметил в свой первый день в магазине. Это грустно. Ну в самом деле: липнут к полкам со всякой шелухой, а «Мальтийский сокол» тем временем зарастает пылью? Грустно до невозможности. Глупо. Пора искать другую работу. В этой богадельне свихнуться недолго. Вернувшись к стойке, я вижу, что магазин по-прежнему кружится, вихрясь каруселью… но что-то непонятное творится с ним. На каждом обороте болотная траектория попадает в фокус. Она на миг образует рисунок, и… не может быть. Я шлепаю по трекпаду, останавливаю вращение и прокручиваю обратно. Болотная траектория образует четкий рисунок. И в него вписываются остальные созвездия. Настолько законченных, как болотное, больше нет, но все повторяют изгиб подбородка, скос века. Модель поворачивается ко мне прямо, как если бы я заглядывал от входной двери – почти оттуда, где я сейчас сижу, и комбинация точек оживает. Они изображают лицо. Лицо Пенумбры. Звякает колокольчик, и Пенумбра входит, сопровождаемый длинным клочком тумана. Я молчу, не понимая, как начать. Передо мной сразу два Пенумбры: один – немо уставившийся на меня проволочный контур на экране ноута, второй – старик на пороге, как раз складывающий губы в улыбку. – Утро доброе, мальчик мой, – говорит он приветливо. – Произошло за ночь что-нибудь, достойное упоминания? Какое-то мгновение мне всерьез кажется, что нужно опустить крышку ноута и никогда не заговаривать об этом. Но нет: мне нестерпимо любопытно. Я не могу просто сидеть за стойкой, пока вокруг меня плетется паутина странностей. (Я понимаю, так можно много какие работы описать, но тут у нас, вероятно, особый тип странности, в духе Кроули.) – Что у вас там? – спрашивает Пенумбра. – Начали работать над сайтом? Я поворачиваю ноут, показывая ему экран. – Не совсем. С полуулыбкой он сдвигает очки на переносицу и склоняется к экрану. У него вытягивается лицо, и он негромко произносит: – Основатель. Потом оборачивается ко мне. – Вы решили загадку. Он шлепает себя по лбу, и его лицо расплывается в недоуменной улыбке. – Вы уже разобрались. Гляньте на него. Вот он, на экране! Гляньте на него? Разве это не… Ой. Пенумбра наклоняется поближе, и до меня доходит, что я допустил распространенную ошибку: для меня все старики на одно лицо. У контурного портрета на экране нос Пенумбры, а вот рот – будто крошечный выгнутый лук. А у Пенумбры прямой и широкий, хорош для усмешек и ухмылок. – Как вам это удалось? – спрашивает он. Он так горд, будто я его внук, и мне только что случилось выбить хоум-ран или придумать лекарство от рака. – Я должен увидеть ваши записи. Вы использовали метод Эйлера? Преобразование Брито? В этом нет ничего стыдного, так устраняются многие неясности на раннем… – Мистер Пенумбра, – перебиваю я торжествующим голосом, – я отсканировал старый дневник. Тут я понимаю, что такое заявление подразумевает некоторые объяснения, и потому, запнувшись, признаюсь: – Ну, я взял один старый дневник. На время. Попользоваться. В уголках глаз Пенумбры появляются морщинки. – О, я знаю, мальчик мой, – говорит он без недовольства. Помолчав, продолжает: – Ваша имитация очень уж пропахла кофе. Ну так вот. – Я взял старый дневник, мы отсканировали его… Лицо Пенумбры меняется, внезапно он встревожен, как будто вместо того, чтобы вылечить рак, я им заболел. – …ведь в Гугле есть такой аппарат, он суперскоростной, и Хадуп, он враз – ну, то есть тысяча компьютеров, только так! Я щелкаю пальцами для выразительности. Не думаю, что Пенумбра понимает хоть слово. – В общем, смысл в том, что мы просто извлекли данные. Автоматически. У Пенумбры дрожат микромышцы. Видя его так близко, я вспоминаю, что он правда глубокий старик. – Гугл, – шепчет он. Потом длинная пауза. – Как интересно. Он выпрямляется. У него весьма странная мина: эмоциональный эквивалент странницы с ошибкой 404. Обращаясь больше к самому себе, он говорит: – Надо будет сообщить. Погодите, куда сообщить? Мы говорим о сообщении в полицию? Кража в особо крупных размерах? – Мистер Пенумбра, что-то не так? Я не понимаю, почему… – Ах, да, понял, – сухо говорит он, сверкая на меня глазами. – Теперь сообразил. Вы сжульничали – будет такое определение справедливо? И в итоге абсолютно не ведаете, что у вас получилось. Я опускаю глаза. Да, такое определение будет справедливо. Подняв глаза, вижу, что взгляд Пенумбры смягчился. – И все же… вы это сделали, как ни крути. Повернувшись, он идет к Дальнеполочникам. – Как интересно. – Кто это? – неожиданно спрашиваю я. – Чье это лицо? – Это Основатель, – отвечает Пенумбра, ведя длинной ладонью вдоль полки. – Тот, кто скрывается и ждет. Новичков он мучит годами. Годами! И вот вы обнаружили его за – сколько? Всего месяц? Не совсем: – Ровно за один день. Пенумбра шумно вздыхает. Вновь сверкает глазами. Они широко раскрыты и, отражая свет из окна, вспыхивают ярко-голубым; прежде мне такого видеть не доводилось. Он вздыхает: – Невероятно. Новый вздох, еще глубже. Пенумбра кажется ошеломленным и будто подвыпившим: строго говоря, он выглядит слегка чокнутым. – Меня ждет работа, – говорит он. – Мне нужно спланировать. Ступай домой, мальчик мой. – Но… – Ступай. Понимаешь ты это или нет, сегодня ты сделал кое-что важное. Он поворачивается и шагает в глубину темных и пыльных стеллажей, тихонько беседуя сам с собой. Я собираю ноут и котомку и выскальзываю за дверь. Колокольчик издает едва слышный звон. Я бросаю взгляд назад сквозь высокие окна, и там, за изгибами золотых букв, Пенумбры уже не видно. За что вы так любите книги? На следующий вечер, придя на работу, я вижу такое, чего не видал здесь прежде, и замираю на месте, открыв рот: в магазине мистера Пенумбры темно. Дело неладно. Магазин всегда открыт, никогда не спит, будто маленький маяк на этом нехорошем куске Бродвея. Но теперь лампы погашены, а к двери изнутри прилеплен аккуратный листок бумаги. Голенастым почерком Пенумбры на нем написано: ЗАКРЫТО (AD LIBRIS) Ключа от магазина у меня нет, ведь он никогда не был нужен. Мы передавали вахту из рук в руки: Пенумбра Оливеру, Оливер мне, я Пенумбре. Сначала я злюсь, эгоистично негодую. Какого черта? Когда он откроется? Разве не надо было сообщить мне по электронке или как-то иначе предупредить? Полная безответственность со стороны нанимателя. Но потом меня накрывает тревога. Наш утренний разговор – крайне необычное происшествие. А вдруг он так взбудоражил Пенумбру, что того хватил микроинсульт? А то и обширный инфаркт? Вдруг Пенумбра умер? А может, он хлюпает носом где-то в одинокой квартире, где его никогда не навещают родные, потому что дедуля чудной и пахнет книгами? Волна стыда катится у меня по венам, пополам с гневом, и они, булькая, смешиваются в плотный суп, от которого мне нехорошо. Я захожу в винный на углу купить чипсов. Следующие двадцать минут я стою на тротуаре, тупо жуя чипсы и вытирая руку о штанину, не понимая, что теперь делать. Идти домой и прийти завтра? Отыскать Пенумбру в телефонном справочнике и позвонить? Ну, это явно нет. Я знаю заранее, что его в справочнике не будет, а кроме того, не представляю, где такой справочник взять. Стою, пытаясь родить какой-то умный план, и вдруг замечаю знакомую фигуру, плывущую по улице. Это не Пенумбра – он не плавает. Это… это мисс Лапен. Я ныряю за мусорный бак (зачем, собственно, я нырнул за мусорный бак?) и наблюдаю, как она спешит к магазину и, приблизившись и обнаружив его необитаемость, разевает рот, бросается к дверям, встает на цыпочки и читает объявление «закрыто (ad libris)», прижавшись носом к стеклу и, несомненно, извлекая из этих трех слов глубокий смысл. Потом она бросает опасливый взгляд направо и налево, и, когда бледный овал ее лица поворачивается в мою сторону, я вижу на этом лице тщательно сдерживаемый страх. Развернувшись, Лапен уплывает в обратную сторону. Я выкидываю чипсы в бак и трогаюсь следом. Лапен сворачивает с Бродвея на дорожку, уводящую к Телеграфному холму. Скорости она не уменьшает, даже когда рельеф под ногами начинает вздыбливаться: чудаковатый паровозик, который смог. Я уже чуть ли не задыхаюсь, торопливо шагая на квартал позади, и едва успеваю за ней. Высоко над нами на вершине холма пронзает небо шпиль башни Койт, серый контур на фоне густой темноты небосвода. Где-то на середине узкой улицы, выгибающейся вверх по контуру холма, Лапен исчезает. Я бросаюсь со всех ног к тому месту, где она только что стояла, и обнаруживаю узенькую каменную лестницу, врезанную в склон холма, будто переулочек между домами, круто уходящую вверх под сетчатым пологом ветвей. Лапен как-то умудрилась подняться уже до половины. Пытаюсь окликнуть ее: «Мисс Лапен!», – но я запыхался, и выходит только хрип. Кашляя и хрюкая, наклоняюсь ниже к ступеням и бегу за ней. На лестнице тишина. Свет падает только из узких окошечек, прорезанных высоко в стенах домов по обе стороны от нее; он разбрызгивается над моей головой по ветвям, отягощенным темными сливами. Впереди раздается громкий шорох и разноголосые вопли. В следующую секунду стая диких попугаев, вспугнутых с насеста, лихо проносится сквозь образованный деревьями тоннель на простор ночного неба. Кончиками крыльев они задевают меня по макушке. Выше раздается сухой щелчок, потом скрип, и вот узкая полоска света разворачивается в широкий квадрат. Тень моей жертвы на миг заслоняет его, и он тут же исчезает совсем. Розмари Лапен дома. Я добираюсь до площадки и сажусь на ступеньку перевести дух. У этой леди нехилая выносливость. Может, она легкая, и у нее кости как у птицы. Может, она умеет левитировать. Я оборачиваюсь на путь, который мы прошли, и сквозь кружево черных ветвей вижу городские огни далеко внизу. В домах звякает и брякает посуда. Я стучусь в дверь мисс Лапен. Повисает долгая настороженная тишина. – Мисс Лапен? – окликаю я ее. – Это Клэй, который… э… из магазина. Продавец. Мне вас надо кое о чем спросить. Ага, или обо всем. Все та же тишина. – Мисс Лапен? Я вижу, как полоску света под дверью пересекает тень. Она на миг замирает – затем клацает замок, и Лапен выглядывает. – Привет, – любезно здоровается она. Ее жилище – это нора хоббита-библиофила: потолки низко, стены близко, и все забито книгами. Маленький дом, но не сказать чтоб тесный; сильно пахнет корицей и немножечко – травкой. Перед чистеньким камином – кресло с высокой спинкой. Лапен в него не садится. Она отступает в угол кухоньки, похожей на корабельный камбуз: подальше от меня, насколько позволяет место. Думаю, она выскочила бы в окно, если бы могла туда забраться. – Мисс Лапен, – говорю я, – мне надо связаться с мистером Пенумброй. – Может быть, чаю? – говорит она. – Да, чаю, а потом уж бегите. Она возится с тяжелым медным чайником. – У молодых людей по вечерам столько дел: всюду успеть, со всеми встретиться. – Вообще-то, я должен быть на работе. Ее руки на краю плиты вздрагивают. – Ну конечно, ясно, но не волнуйтесь, есть много работ… – Я не ищу работу! И уже помягче я добавляю: – Мисс Лапен, я серьезно. Мне нужно связаться с мистером Пенумброй. Она смолкает, но лишь на миг. – Профессий много. Можно стать пекарем, таксидермистом, капитаном парома. Она поворачивается и, кажется, в первый раз смотрит прямо на меня. Глаза у нее серо-зеленые. – Мистер Пенумбра уехал. – А когда он вернется? Лапен не отвечает, молча смотрит на меня, потом не спеша оборачивается к чайнику, который уже побрякивает и побулькивает на махонькой плитке. Искрящийся коктейль любопытства и ужаса пропитывает мой мозг. Пора брать быка за рога. Я вынимаю ноутбук – вероятно, самое передовое из всех технических устройств, когда-либо пересекавших порог этой берлоги, и ставлю на стопку толстых томов, все из Дальнеполочного фонда. Новенький макбук выглядит будто растерянный пришелец, пытающийся затеряться в толпе широкоплечих землян. Я распахиваю его – светящиеся потроха пришельца наружу! – и запускаю свою визуализацию, пока Лапен идет через комнату с двумя чашками на блюдцах. Ее взгляд падает на экран и, узнав на трехмерке магазин Пенумбры, она со стуком ставит блюдца на стол. Сцепив руки под подбородком, наклоняется к экрану и наблюдает, как обретает форму контурное лицо. – Вы нашли его! – хрипло шепчет Лапен. Она разворачивает на столе, освободив его от книг, широкое полотнище тонкой, почти прозрачной бумаги. Теперь моя очередь открыть рот: на бумаге интерьер магазина, вычерченный простым карандашом, и на нем тоже проведены линии, соединяющие книги на полках. Но ее схема не завершена: честно сказать, едва начата. Видно выступ подбородка, линию носа, но больше ничего. Эти черты, яркие и уверенные, окружены куделью стертых – многослойная история линий-призраков, раз за разом рисуемых и стираемых. Давно ли, спрашиваю я, Лапен работает над своей с хемой? У нее все написано на лице. Щеки трясутся, будто она вот-вот расплачется. – Вот почему, – говорит она, бросая взгляд на мой экран. – Вот почему мистер Пенумбра уехал. Но что вы сделали? Как у вас это вышло? – Компьютеры, – отвечаю я. – Мощные компьютеры. Лапен вздыхает и наконец усаживается в кресло. – Это кошмар, – говорит она. – После стольких трудов. – Миссис Лапен, – спрашиваю я, – а над чем вы работали? Что это все значит? Лапен закрывает глаза и отвечает: – Мне запрещено об этом говорить. Одним глазом она украдкой бросает взгляд на меня. Я спокоен, смотрю приветливо и стараюсь выглядеть как можно безобиднее. Она вздыхает. – Но вы были по душе мистеру Пенумбре. Он вас очень хвалил. Мне не нравится, что она говорит в прошедшем времени. Лапен тянется к чашке, но не достает, так что я беру блюдце с чашкой и подаю ей. – И так приятно об этом поговорить, – продолжает она. – После стольких лет чтения, чтения, чтения. Умолкнув, она прихлебывает чай. – Вы никому не расскажете? Я качаю головой. Никому. – Хорошо, – говорит она. Глубоко вздыхает. – В братстве Неразрывного Каптала я новичок. А оно существует больше пятисот лет. Добавляет, с важностью: – Сколько существуют книги. Ого. Лапен таки новичок? А ей ведь, наверное, лет восемьдесят. – А как вы туда попали? – спрашиваю я. – Магазин, – отвечает Лапен. – Я покупала там лет шесть, ой, или семь. И вот как-то рассчитываюсь за книгу – я так ясно помню тот день, – а мистер Пенумбра смотрит мне в глаза и говорит: «Розмари…» Она похоже изображает Пенумбру. – «Розмари, за что вы так любите книги?» И я сказала: «Ну, я не знаю». Она оживляется, почти ребячится. – «Наверное, я люблю их за то, что они молчат, и я могу брать их в парк». Она прищуривается. – Он глядит на меня, ни слова не говорит. Тогда я сказала: «Ну, вообще-то я люблю книги за то, что это мои лучшие друзья». Тут он улыбнулся – у него чудная улыбка – пошел, забрался на стремянку и полез туда, в высоту, куда при мне ни разу не лазил. Ну ясно. Я уловил. – Он дал вам книгу из Дальнеполочников? – Как вы сказали? – Ой, из… ну, с тех дальних стеллажей. Зашифрованные книги. – Это codex vitae, – поправляет Лапен, четко выговаривая слова. – Да, мистер Пенумбра дал мне одну из этих книг и ключ для расшифровки. Но он сказал, что никаких ключей, кроме этого, больше не будет. Следующий мне придется искать самой, и потом следующий. По ее лицу пробегает легкая тень. – Он сказал, что в непереплетенные я попаду быстро, но мне пришлось очень трудно. Постойте-ка. – Непереплетенные? – Есть три ступени, – объясняет Лапен и перечисляет, разгибая тонкие пальцы. – Новичок, непереплетенный и переплетенный. Чтобы стать непереплетенным, нужно разгадать Загадку основателя. Это, вы поняли, магазин. Идешь от книге к книги, расшифровываешь каждую, ищешь ключ к следующей. Они расставлены специальным образом. Это как будто запутанная нить. Я понимаю. – Это и есть загадка, которую я разгадал. Она отрывисто кивает, хмурится и отпивает чай. Потом, будто внезапно вспоминая: «А знаете, я когда-то была программистом». Не может быть. – Но тогда компьютеры были огромными и серыми, как слоны. О, работа это была нелегкая. Мы были первопроходцами. Очуметь. – А где это было? – В «Пасифик Белл», там, на Саттер-стрит. Она показывает пальцем в сторону городского центра. – …еще тогда, когда телефон считался сложнейшей техникой. Лапен усмехается и театрально хлопает ресницами. – Я была очень современной девушкой, знаете ли. О, я верю. – Но уже столько лет прошло с тех пор, как я занималась такими машинами. Мне и в голову не приходило поступить, как придумали вы. Ох, ведь это… Она машет рукой в сторону груды книг и бумаг. – …было такой каторгой. Брести от книге к книге. Некоторые были интересные, но некоторые… Она вздыхает. С улицы слышится топот, всполошенный птичий хор, а потом раздается нетерпеливый стук в дверь. У Лапен расширяются зрачки. Стук не прекращается. Дверь трясется. Лапен тяжело поднимается с кресла, поворачивает ручку, и перед нами Тиндэлл, глаза дикие, волосы растрепанные, одна рука у головы, вторая в воздухе, занесенная для стука. – Он уехал! – вопит Тиндэлл, врываясь в комнату. – Вызван в библиотеку! Как это так? Он обходит комнату быстрыми кругами, словно пытаясь таким образом успокоиться. Бросает взгляд на меня, но не останавливается и не сбавляет ходу. – Он уехал. Пенумбра уехал! – Морис, Морис, остынь, – призывает его Лапен. Она усаживает его в свое кресло, и он валится на сиденье, ежась и дрожа. – Что будем делать? Что мы можем? Как поступить? Без Пенумбры… Тиндэлл смолкает, затем, склонив голову набок, смотрит на меня. – А вы можете управлять магазином? – Э, погодите-ка, – говорю я. – Он же не умер. Он просто… вы же только что сказали, что он поехал в библиотеку? На лице Тиндэлла написано другое. – Он не вернется. Тиндэлл качает головой. – Не вернется, не вернется. Знакомый коктейль – но теперь больше ужаса, чем любопытства – просачивается мне в желудок. Неприятное ощущение. – Я слышал от Имберта, а тот от Монсефа. Корвина в ярости. Пенумбру сожгут. Сожгут! Для меня это конец! И для вас! Он тычет пальцем в Розмари Лапен. У нее сильно трясутся щеки. Я не понимаю ни слова. – Как это мистера Пенумбру сожгут? – Не его самого, – поясняет Тиндэлл, – а книгу – его книгу! Но это не лучше, даже хуже. Лучше бы плоть, чем слово. Сожгут его книгу, как Сондерса, Моффата, Дона Алехандро, врагов Неразрывного Каптала. Он, ему, Гленко, самое ужасное – у него десяток новичков! И все брошены, потеряны. Он смотрит на меня мокрыми безнадежными глазами и выпаливает: – А я почти уже закончил! Да, я всерьез вляпался в какой-то культ. – Мистер Тиндэлл, – говорю я бесстрастно. – А где это? Где находится эта библиотека? Тиндэлл качает головой. – Я не знаю. Я всего лишь новичок. А теперь и не смогу, не стану… если только… Он подымает голову. В глазах у него проблеск надежды, и он опять задает тот же вопрос: – Вы можете управлять магазином? Я не могу управлять магазином, но могу им воспользоваться. Спасибо Тиндэллу, я знаю, что Пенумбра где-то попал в беду, и знаю, что по моей вине. Как и почему, не имею понятия, но это безусловно из-за меня Пенумбра отправился в дорогу, и я не на шутку о нем беспокоюсь. Этот культ, похоже, придуман специально для того, чтобы облапошивать стариков-книголюбов – сайентология для образованных пенсионеров. Если так, то Пенумбра уже крепко запутался в паутине. Словом, хватит терять время и строить догадки: я обыщу круглосуточный книжный магазин мистера Пенумбры и постараюсь найти нужные мне ответы. Но сперва туда нужно проникнуть. Середина следующего дня, я стою на Бродвее, ежась и созерцая витринные стекла, и вдруг рядом со мной откуда ни возьмись появляется Оливер Гроун. Бог мой, такой крупный мужик и так бесшумно ходит. – Что случилось? – спрашивает Оливер. Я окидываю его взглядом. А если Оливера уже вовлекли в этот культ? – Ты чего тут стоишь? – спрашивает он. – Холодно же. Нет. Он, как и я: посторонний. Но, может, хотя бы посторонний с ключом? Оливер качает головой. – Дверь никогда не запиралась. Я просто заходил и сменял мистера Пенумбру, понимаешь? Правильно, а я сменял Оливера. Но теперь Пенумбры нет. – Вот, теперь торчим тут. – Что ж. Можно попробовать пожарный выход. Через двадцать минут мы с Оливером пускаем в ход лазательные навыки, натренированные на сумрачных стеллажах Пенумбры. У нас монтерская стремянка, купленная в хозмаге за пять кварталов отсюда, и мы установили ее в узком проходике между нашим книжным и стрип-клубом. Тощий бармен из «Попок» тоже тут, посасывает сигарету, сидя на перевернутом пластмассовом ведре. Он бросает на нас лишь взгляд, а потом возвращается к своему телефону. Кажется, играет во фруктового ниндзя. Первым лезет Оливер, а я держу лестницу, потом лезу следом сам. Мы словно в неизведанных землях. Я понимал в теории, что этот закоулок есть и что там есть пожарная лестница, но и сейчас не соображаю, где там вход в магазин. В нашем книжном есть обширная дальняя часть, куда я редко захожу. Позади парадных коротких стеллажей и сумрачных глубин Дальнеполочного фонда располагается каморка для персонала с кургузым столиком и тесной уборной, а за ней – дверь с надписью «Не входить», ведущая в кабинет Пенумбры. Этот запрет я принимал всерьез, как и правило номер два (о неприкосновенности Дальнеполочного фонда); честно, по крайней мере, пока не вмешался Мэт. – Ага, за дверью ступеньки, – сообщает Оливер. – Ведут наверх. Мы переминаемся с ноги на ногу на площадке пожарной лестницы, которая на каждое наше движение отвечает металлическим визгом. Перед нами широкое окно, старое стекло в поцарапанной и изъязвленной деревянной раме. Я тяну, оно не поддается. Оливер наклоняется, тихонько по-аспирантски крякает, и вот окно распахивается с хлопком и скрежетом. Я бросаю взгляд на бармена внизу. Он не обращает на нас внимания с прилежанием человека, для которого не обращать внимания – часть работы. Через окно мы прыгаем в темный кабинет Пенумбры на втором этаже. Хрюканье, возня, громкое «Ой!», и наконец Оливер находит выключатель. Расцветает оранжевым светом настольная лампа на длинном письменном столе, освещая окружающее пространство. А Пенумбра куда сильнее заморочен, чем можно было подумать. Стол у него заставлен компьютерами, ни один из которых не произведен позже 1987. Вот антикварный TRS-80, присоединенный к шоколадного цвета коренастому телику. Узенький «Атари» и IBM PC в ярко-синем пластиковом корпусе. Длинные коробки, набитые дискетами, и стопки пухлых мануалов с квадратными буквами на обложках: Откусите от вашего «Яблока» Несложные программы для развлечения и пользы Мастер-класс по «ВизиКалк» Возле писюка стоит продолговатый металлический ящичек с двумя резиновыми манжетами наверху. Рядом старый дисковый телефон с длинной выгнутой трубкой. Наверное, ящичек – это модем, видимо, самый старинный на свете: когда нужно выйти в сеть, вставляешь телефонную трубку в эти резиновые муфты, будто компьютер в буквальном смысле кому-то звонит. Прежде я такого никогда не видел, только в ехидных записях «не поверите, вот так оно и работало» у всяких блоггеров. Я ошарашен, ведь выходит, Пенумбра в какой-то момент своей жизни тоже прокрадывался в киберпространство. На стене позади стола висит карта мира, огромная и очень старая. На ней нет ни Кении, ни Зимбабве, ни Индии. Аляска – незанятое пространство. В карте поблескивают воткнутые булавки. Ими помечены Лондон, Париж и Берлин. Помечены Санкт-Петербург, Каир и Тегеран. И еще какие-то города – и все это, должно быть, книжные магазины, небольшие библиотеки. Пока Оливер ворошит стопки бумаг, я включаю компьютер. Рубильник переключается с громким щелчком, и машина с рокотом оживает. Звук будто от взлетающего самолета: сначала громкий рев, потом визг, потом стаккато – «пик-пик». Подскакивает Оливер. – Ты что делаешь? – шепчет он. – Ищу данные, как и ты. Не знаю, почему он шепчет. – Но что если там какая-нибудь дрянь? – спрашивает он по-прежнему шепотом. – Вроде порнухи. Компьютер выдает приглашение командной строки. Нормально: с этим я смогу разобраться. Работая над сайтами, надо общаться с удаленными серверами, а способы этого общения, по сути дела, не сильно изменились с 1987 года, так что я возвращаюсь мысленно в «НовоБублик» и вбиваю несколько пробных команд. – Оливер, – говорю я рассеянно, – ты когда-нибудь занимался цифровой археологией? – Нет, – отвечает он, складываясь пополам над тумбой с выдвижными ящиками. – Все, что позже двенадцатого века, меня не волнует. Крохотный винчестер компьютера набит текстовыми файлами с непостижимыми названиями. Я заглядываю в один и вижу мешанину символов. В общем, либо это первичные данные, либо шифр, либо… точно. Это одна из книг Дальнеполочного фонда, из тех, которые Лапен назвала codex vitae. Выходит, Пенумбра загонял их в компьютер. Обнаруживается программа под названием «Эйлер-Метод». Я пишу ее в командную строку, задерживаю дыхание, нажимаю «Ввод»… Компьютер возмущенно пикает. Ярко-зеленой строчкой он сообщает мне, что в коде есть ошибки, множество ошибок. Программа не заработает. Может, никогда и не работала. – Погляди-ка, – зовет Оливер с другого конца комнаты. Он, склонившись, разглядывает толстую книгу на крышке шкафчика каталога. Обложка кожаная, с тиснением, как у журналов, и вытеснено на ней PECUNIA. Может это тайный журнал для всех по-настоящему значимых деталей этой книжной истории. Но нет: Оливер распахивает книгу, и ее назначение становится ясно. Это гроссбух, каждая страница разделена на две колонки и разлинована на несколько десятков узких строчек, каждая из которых заполнена голенастым почерком Пенумбры: FESTINA LENTE CO. 10847,00 долл. FESTINA LENTE CO. 10853,00 долл. FESTINA LENTE CO. 10859,00 долл. Оливер бегло пролистывает гроссбух Пенумбры. Записи ведутся помесячно и охватывают десятки лет. Значит, это и есть наш покровитель: компания Festina Lente, должно быть, как-то связана с Корвиной. Оливер Гроун опытный археолог. Пока я играл в хакера, он обнаружил немало полезного. Я следую его примеру и шаг за шагом обхожу комнату, выискивая зацепки. Вот еще один низкий шкафчик. На нем сложены словарь, и еще один, и покоробившийся «Паблишерз уикли»[13] за 1993 год, и меню бирманского ресторана на вынос. Внутри: бумага, карандаши, резинки для денег, степлер. Вешалка, на ней только тоненький серый шарф. Я видел, Пенумбра его носит. На дальней стене, у лестницы, ведущей вниз, фотографии в рамках. На одной запечатлен магазин, но, по-видимому, несколько десятилетий тому назад: снимок черно-белый, и улица выглядит непривычно. По соседству вместо «Попок» – ресторан под названием «Аригони», со свечами и клетчатыми скатерками. На другой фотографии, уже цветной кодахромовской, красивая женщина средних лет, светленькая с короткой стрижкой, обнимает секвойю, задрав одну ногу назад, и радостно глядит в объектив. На последней карточке трое мужчин позируют на фоне моста Золотые Ворота. Один в годах, академического вида: нос крючком и лукавая, торжествующая усмешка. Двое других намного моложе. Один с широкой грудью и мощными руками, точно культурист старой школы. У него черные усы и большие залысины, он показывает в объектив большой палец. Другой рукой он обнимает за плечи третьего, высокого и тощего, с… Постойте-ка. Этот третий – Пенумбра. Да, это Пенумбра, много лет назад, с ореолом русых волос и с щеками. Он улыбается. Совсем молоденький. Я расцепляю раму и вынимаю снимок. На обороте рукой Пенумбры написано: Два новичка и великий учитель: Пенумбра, Корвина, Аль-Асмари Ну, дела. В годах, видно, Аль-Асмари, значит, усатый – это Корвина, нынешний босс Пенумбры, генеральный директор «Всемирной сети странных книжных», которая, должно быть, и есть Festina Lente. И, не иначе, сам Корвина и вызвал Пенумбру в библиотеку для наказания, или увольнения, или сожжения, или еще чего похуже. Но фотографии он плотный и крепкий, но ведь теперь он такой же старик, как Пенумбра. Поди, стал злобным кощеем. – Гляди-ка! – вновь окликает меня Оливер с того конца комнаты. Определенно, он лучше меня справляется с работой сыщика. Сперва гроссубух, а теперь вот это: у него в руке свежая распечатка железнодорожного расписания. Оливер расправляет ее на столе, и вот он, обведенный четырьмя уверенными штрихами – пункт назначения нашего работодателя. Пенн-стейшн. Пенумбра отправился в Нью-Йорк. Империи Ситуация, как я понимаю, примерно такова. Магазин закрыт. Пенумбра уехал, будучи вызван своим боссом Корвиной в секретную библиотеку, которая на самом деле – главный штаб секты библиофилов, известной под названием братство Неразрывного Каптала. Там что-то собираются сжечь. Библиотека находится в Нью-Йорке, но где именно, неизвестно – пока. Оливер Гроун будет забираться в магазин через пожарную лестницу и хотя бы на несколько часов в день отпирать его, чтобы обслуживать Тиндэлла и остальных. Может быть, по ходу дела Оливеру удастся побольше разузнать про Каптал. Теперь я: у меня своя миссия. Дата прибытия поезда Пенумбры в пункт назначения – естественно, он предпочел поезд – еще через два дня. Сейчас он трюхает через всю страну, и если я буду действовать быстро, то смогу его опередить. Да: я успею его перехватить и спасти. Я могу все исправить и вернуть себе работу. И выяснить, что, в конце концов, тут творится. Я рассказываю обо всем Кэт, как привык поступать в последнее время. Это как будто скармливать компьютеру какую-то сложную математическую задачу. Просто закидываешь все данные, жмешь «Ввод» и: – Ничего не выйдет, – говорит она. – Пенумбра – старик. Я так понимаю, что все это уже давно стало частью его жизни. Ну, в смысле, это и есть, по сути, его жизнь, так? – Так, ну и… – Ну и мне кажется, ты не уговоришь его просто… бросить. К примеру, я работаю в Гугле сколько, три года? Совсем не полжизни. Но даже сейчас ты попробуй подойти ко мне на станции и попроси отказаться от этого. Эта компания – самое важное в моей жизни. Да я на тебя и не взгляну. Она права, и я в растерянности, во-первых, потому что нужно придумывать новый план, и во-вторых, потому что хоть я и понимаю правоту ее слов, никакого смысла в них не нахожу. Я никогда не чувствовал ничего подобного ни к какой работе (или секте). Вы можете подойти ко мне на станции и отговорить от чего угодно. – Но тебе определенно надо ехать в Нью-Йорк, – говорит Кэт. – Ладно, ты меня запутала. – Все это слишком интересно, чтобы взять и бросить. А потом что? Найти другую работу и провести вечность, гадая, что случилось с твоим прежним боссом? – Ну, конечно, это план Б… – Твое первое побуждение было верным. Тебе просто нужно подойти к вопросу… Она смолкла и поджала губы. – …стратегически. И обязательно взять с собой меня. Кэт усмехается. Естественно. Как я могу отказать? – У Гугла большое отделение в Нью-Йорке, – продолжает Кэт. – Я там никогда не бывала, так что просто скажу, что хочу съездить познакомиться с той командой. Мой руководитель не будет против. А что насчет тебя? Насчет меня? У меня есть миссия и есть союзник. Осталось найти только покровителя. Позвольте дать вам один совет: завязывайте дружбу с миллионером, когда он шестиклассник-одиночка. У Нила Ша куча друзей: инвесторы, работники, такие же предприниматели – но на каком-то уровне они понимают, и он понимает, что все они друзья Нила Ша – президента компании. Между тем я есть и буду другом Нила Ша – владыки подземелий. Нил и станет моим покровителем. Квартира Нила исполняет роль главного офиса его фирмы. В молодые денечки Сан-Франциско это была просторная кирпичная пожарка: сегодня это просторный кирпичный техно-лофт с навороченными колонками и скоростным интернетом. Фирма расположилась на первом этаже, где пожарные девятнадцатого столетия ели позапрошловековое чили и травили позапрошловековые анекдоты. Нынче их заменила ватага худеньких ребят, которые представляют собой полную противоположность прежним обитателям: вместо грубых черных ботинок носят неоновые кеды, а руку жмут не стискивая со всей силы, а едва-едва касаясь. У большинства иностранный акцент – может, это как раз не изменилось? Нил отыскивает талантливых программеров, привозит в Сан-Франциско и помогает натурализоваться. Это и есть Ниловы ребята, и крутейший из них – Игорь, ему девятнадцать, и он из Беларуси. Послушать Нила, так Игорь самоучкой освоил матричную алгебру, записывая формулы на совковой лопате, в шестнадцать стал главным хакером Минска, и так и шел бы дальше опасной стезей цифрового флибустьерства, если бы демо-видео на Ютубе с его 3D-поделкой не попалось Нилу на глаза. Нил сделал Игорю визу, купил билет на самолет и к приезду организовал ему рабочий стол в пожарке. Рядом со столом Игоря ждал спальный мешок. Игорь предлагает мне свой стул, а сам отправляется на поиски босса. Стены, состоящие из толстых балок и голой кирпичной кладки, завешаны гигантскими плакатами с признанными красавицами: Рита Хейворт, Джейн Рассел, Лана Тернер, переливающиеся черно-белые оттиски. Тема продолжается на мониторах. На некоторых экранах женщины увеличены до появления крупной зернистости; на других картинки повторяются по десять раз. На мониторе Игоря Элизабет Тейлор в роли Клеопатры, только половина ее – схематичная модель-трехмерка, зеленый каркас, который скользит по экрану вместе с кадрами кинопленки. Нил заработал миллионы на промежуточном софте. Он пишет программы, которые другие люди применяют для создания своих – по большей части, видеоигр. Он продает инструменты, которые этим людям нужны, как художнику палитра, а режиссеру камера. Инструменты, без которых им не обойтись, за которые они платят любую цену. Короче говоря, Нил Ша ведущий мировой эксперт по физике сисек. Первую версию своей революционной программы для имитации сисек он написал, еще будучи второкурсником в Беркли, и скоро продал лицензию одной корейской компании, которая разрабатывала трехмерную графику для игрушки, симулятора пляжного волейбола. Игрушка вышла полная дрянь, но сиськи там были феноменальные. Сегодня его программа – получившая название «Анатомикс» – реальный инструмент для изображения и представления женской груди в цифровых средах. Это целый пакет, позволяющий с головокружительным реализмом воссоздавать и творить целые вселенные сисек. Один модуль поставляет данные о размере, форме, достоверности. (Груди – это не сферы, скажет вам Нил, и не пузыри с водой. Это сложные конструкции, почти архитектурные.) Другой модуль отрисовывает их – закрашивает пикселями. Получается кожа особого типа, мерцающего, которого трудно добиться вручную. Эта фигня называется «подповерхностное рассеивание». Если вы занимаетесь производством цифровых сисек, программа Нила – единственный вариант. Она может не только это – стараниями Игоря «Анатомикс» теперь умеет репродуцировать все человеческое тело, с идеально отрегулированным колыханием и светимостью в тех местах, о существовании которых у себя вы и не подозреваете – но сиськи по-прежнему остаются основным источником дохода компании. Вообще-то, на мой взгляд, Игорь и остальные Ниловы ребята занимаются преобразованиями. Исходные данные – развешанные на стенах, мерцающие на каждом мониторе – это всемирно известные исторические кинокрасотки. Результат – синтетические модели и общие алгоритмы. И круг замыкается: Нил сообщит вам, строго по секрету, что его прогу уже используют при производстве фильмов. Нил торопливо спускается по винтовой лестнице, машет и лыбится. На нем облегающая до нанометра серая майка и какие-то жутко неклевые джинсы-варенки, плюс новенькие кроссы с пухлыми белыми языками. В чем-то мы всегда остаемся шестиклассниками. – Нил, – начинаю я, когда он пододвигает стул. – Мне нужно завтра лететь в Нью-Йорк. – Что такое? Работа? Скорее противоположность работе: – Мой старикан-босс исчез, и я пытаюсь его выследить. – Я не очень-то удивлен, – говорит Нил, прищуривая глаз. – Ты был прав, – говорю я. Чародеи. – Ну, рассказывай. Нил устраивается на стуле. Возвращается Игорь, и я отдаю ему стул, поднимаясь на ноги для убедительности. Я рассказываю Нилу, что выяснил. Объясняю в стиле экспозиции к приключениям в «Ракетах и Магах»: предыстория, персонажи, цель нашего похода. Отряд почти сложился, говорю я: у нас есть Вор (это я) и Волшебник (Кэт). Не хватает только Воина. (А вообще-то, почему типичный отряд искателей приключений состоит из Волшебника, Воина и Вора? Это должны быть Волшебник, Воин и Богач. А иначе кто будет оплачивать мечи, заклинания и номера в отелях?) У Нила загораются глаза. Я знал, что такая риторика сработает. Теперь я показываю ему свой трехмерный магазин, с морщинистым и загадочным Основателем, обретающим очертания. Нил поднимает брови. Он впечатлен. – Не знал, что ты умеешь кодить, – говорит он. Глаза прищурены, бицепсы подрагивают. Нил думает. Наконец он объявляет: – Хочешь, покажем кому-нибудь из моих ребят? Игорь, глянь… – Нет, Нил. Не в модели дело. Игорь все равно наклоняется посмотреть. – По-моему, хорошо, – дружелюбно говорит он. Позади него на экране Клеопатра хлопает проволочными ресницами. – Нил, мне нужно в Нью-Йорк. Завтра. Я многозначительно смотрю на него. – И еще, Нил… Мне нужен воин. Нил морщится. – Не думаю… У меня столько работы. – Но это же натурально «Ракеты и Маги». Ты об этом мечтал. Сколько раз мы с тобой такое сочиняли? А теперь вот оно, на самом деле. – Понимаю, но у нас скоро выпуск важного продукта, и… Я понижаю голос: – А ну не дрейфь, Нилрик Полукровка. Это плутовской удар под ложечку отравленным кинжалом, и мы оба это знаем. – Нил… рык? – озадаченно повторяет Игорь. Нил бросает на меня сердитый взгляд. – В самолете есть Wi-Fi, – говорю я. – Эти ребята по тебе скучать не станут. Я оборачиваюсь к Игорю – Или станут? Белорусский Бэббидж[14] усмехается и качает головой. В детстве, читая фэнтези, я мечтал о страстных волшебницах. Встретить такую наяву я не надеялся, ведь я знать не знал, что волшебники будут ходить по улицам рядом с нами и называться «ребятами из Гугла». А теперь я в спальне страстной волшебницы, мы сидим на кровати и пытаемся решить неразрешимую проблему. Кэт убедила меня, что нам не удастся перехватить Пенумбру на станции. Слишком большое пространство, говорит она, – слишком много путей, которыми Пенумбра может двинуться, сойдя с поезда. Она сделала расчеты, чтобы доказать это. Вероятность того, что мы его заметим, составляет 11 процентов, а в остальных 89 процентах случаев мы потеряем его навсегда. Нам нужно высматривать его не на станции, а там, где невозможно разминуться. Лучше всего, конечно, в самой библиотеке. Но где обосновался Неразрывный Каптал? Тиндэлл не знает. Лапен тоже. Никто не знает. Самый тщательный гуглинг не обнаруживает ни сайта, ни почтового адреса компании Festina Lente. Она не упоминается ни в газетах, ни в журналах, ни в частных объявлениях за последние сто лет. Эти ребята не просто летают ниже радаров, они в катакомбах. Но ведь это место должно существовать, верно? Должна быть какая-то дверь, ведущая туда. Помечена ли она как-нибудь? Я вспоминаю наш магазин. На стекле витрины написано имя Пенумбры и нарисована эмблема, такая же, как на журналах посетителей и гроссбухе. Две ладони, сложенные, будто открытая книга. У меня есть ее фотография в телефоне. – Хорошая мысль, – говорит Кэт. – Если на здании где-нибудь есть этот символ – нарисован на стекле, или высечен на камне – мы можем его найти. – Как это, провести полный обход всех домов на Манхэттене? Это займет, типа, лет пять. – Двадцать три, если быть точным, – говорит Кэт. – Если делать это по старинке. Она подтаскивает к себе ноут и оживляет его экран. – Но угадай, что у нас есть на Гугл-Панорамах? Фотки всех зданий Манхэттена. – Что ж, отнимаем время на ходьбу, и остается всего-то сколько – тринадцать лет? – Привыкай мыслить по-новому, – хмыкает Кэт, качая головой. – Таким вещам быстро учишься в Гугле. То, что всегда было трудным… ну, просто стало легким. Но я все еще не понимаю, как могут компьютеры помочь нам в таком деле. – Ладно, а как насчет объ-е-ди-нить у-си-ли-я компью-те-ров и лю-дей? Кэт говорит тоненьким голосом, будто мультяшный робот. Ее пальцы танцуют по клавиатуре, и некоторые команды я узнаю: войско короля Хадупа снова в походе. Кэт переключается на нормальный голос: – Мы можем с помощью Хадупа распознать страницы книги, правильно? Точно так же можно читать таблички на домах. А, ну да. – Но там будут ошибки, – продолжает Кэт. – Хадуп уменьшит нашу выборку с сотни тысяч зданий до примерно, скажем, пяти тысяч. – Что, пять дней вместо пяти лет? – Нет! – говорит она. – Потому что знаешь что? У нас есть десять тысяч друзей. Это называется… Она торжествующе щелкает по вкладке, и на экране возникают жирные желтые буквы. – Mechanical Turk. Тут мы раздаем работу не компьютерам, как Хадуп, а живым людям. Куче народу. В основном эстонцам. Кэт приказывает королю Хадупу и десяти тысячам эстонских пехотинцев. Для нее нет преград. – О чем я тебе все время говорю? – продолжает она. – У нас теперь есть новые возможности – ни у кого больше их нет. Она качает головой и повторяет: – Ни у кого больше. Теперь моя очередь говорить голосом мультяшного робота: – Син-гу-ляр-ность нас-ту-па-ет! Кэт смеется и гоняет символы по экрану. Крупная красная цифра в углу сообщает нам, что 30 347 работников ожидают наших указаний. – Де-вуш-ка че-ло-век о-чень кра-си-ва! Я щекочу ей ребра, и Кэт щелкает не ту кнопку на экране; отпихивает меня локтем, не бросая работы. Я наблюдаю, как она выстраивает в очередь тысячи фотографий манхэттенских зданий. Особняки, небоскребы, многоэтажные стоянки, частные школы, витрины магазинов – все засняты гугловскими автомобильчиками, все помечены компьютером как вероятно содержащие символ книжки, сложенной из двух ладоней, хотя в большинстве случаев (строго говоря, во всех, кроме одного) это будет что-то другое, принятое компьютером за знак Неразрывного Каптала: руки, сложенные в молитве, декоративная готическая буквица, условный рисунок витого золотистого кренделя… Потом она отправляет снимки Mechanical Turk – войску нетерпеливых помощников, ожидающих за ноутами по всему миру, – вместе с моим фотообразом и простым вопросом: «Совпадает? Да или нет?» Небольшой желтый таймер на экране сообщает, что работа будет выполнена за двадцать три минуты. Я понимаю, о чем говорила Кэт: это и впрямь опьяняет. Ну, то есть компьютерное войско Хадупа – это одно, но тут-то живые люди. Куча народу. В основном эстонцы. – О, а знаешь что? – неожиданно спрашивает Кэт; ее лицо розовеет от внезапного волнения. – Скоро объявляют новый состав Проектного Менеджмента. – Ого. Пожелать удачи? – Ну, знаешь, это не просто жребий. То есть это только отчасти жребий. Там есть еще, ну типа… в общем, алгоритм. И я попросила Раджа замолвить за меня словечко. Перед алгоритмом. Ну, еще бы. Стало быть, вот что: (1) Повара по прозвищу Перец на самом деле никогда не изберут в управление компанией; и (2) если Гугл не поставит эту девицу к рычагам, мне придется перейти на какую-то другую поисковую систему. Мы вытягиваемся рядом на топкой космической кровати Кэт, наши ноги сплетены, и мы только что отдали приказ большему числу людей, чем живет в городе, где я появился на свет. Она – королева Кэт Потенте со своей минутной империей, а я – ее верный принц-консорт. Мы недолго будем распоряжаться этой силой, но послушайте: ничто не вечно. Мы все рождаемся, ищем союзников и строим империи, а потом умираем, и все в один момент – может быть, один такт какого-то колоссального процессора. Ноут басовито звякает, и Кэт перекатывается на бок, чтобы добраться до клавиатуры. Все еще тяжело дыша, она улыбается и ставит ноут себе на живот, показывая мне достижения великого союза людей и компьютеров, итоги сотрудничества тысячи машин, вдесятеро большего числа людей и одной страшно умной девчонки. Это выцветшая фотография невысокого каменного здания, по сути, просто большого особняка. По тротуару мимо спешат смазанные фигуры пешеходов, у одного на поясе розовая сумочка. Кованые решетки прикрывают узкие окна, под черным парусиновым навесом в тени прячется парадный вход. И серое на сером, вырезанное по камню, вот оно: ладони, сложенные в виде открытой книги. Рисунок еле заметный: едва ли больше реальной величины. Такой, шагая по улице, скорее всего, просто не заметишь. Здание находится на Пятой авеню, напротив Центрального парка, недалеко от Гуггенхайма. Неразрывный Каптал прячется на самом видном месте. Библиотека Самый странный продавец за пятьсот лет У меня в руках белый бинокль имперского штурмовика. В него я гляжу на тот самый миниатюрный серый символ: ладони, сложенные в виде раскрытой книги, вырезанные в темном сером камне. Я сижу на скамейке на Пятой авеню, спиной к Центральному парку, по бокам от меня – газетный автомат и тележка с фалафелем. Мы в Нью-Йорке. Бинокль я перед отъездом одолжил у Мэта. Мэт очень просил его не потерять. – Что видишь? – спрашивает Кэт. – Пока ничего. Узкие окошки высоко от земли, забранные тяжелыми решетками. Скучный маленький форт. Неразрывный Каптал. Можно подумать, что это не общество библиоманов, а банда уголовников. Что творится в этом здании? Завязанный на книги сексуальный фетишизм? Должно быть так. Пытаюсь представить, как у них все устроено. Нужно ли платить за вступление в Каптал? Наверное, надо выложить кучу денег. Может, они ездят в дорогие круизы. Я тревожусь за Пенумбру. Он так погряз в этом культе, что даже не замечает, насколько это все ненормально. В Нью-Йорке раннее утро. Мы только что из аэропорта. Нил постоянно катается на Манхэттен по делам, я одно время ездил сюда поездом из Провиденса, но Кэт в Нью-Йорке первый раз. Пока самолет, снижаясь, разворачивался над аэропортом имени Кеннеди, она таращилась на предрассветное мерцание города, прикасаясь кончиками пальцев к прозрачному пластику окна и шептала: «Не думала, что он такой тощий». И вот мы молча сидим на скамейке в тощем городе. Небо светлеет, но мы сидим в тени, завтракаем идеально неидеальными бубликами с черным кофе и пытаемся не бросаться в глаза. Пахнет влагой, будто пред дождем, вдоль улицы свистит холодный ветер. Нил чертит в блокнотике: набрасывает крутобедрых девиц с крутогнутыми мечами. Кэт купила «Нью-Йорк Таймс», но так и не смогла разобраться, как ее по-нормальному читать, потому возится с телефоном. – Подтвердили, – сообщает она, не поднимая глаз. – Новый ПМ выберут сегодня. Она обновляет и обновляет страницу раз за разом: думаю, ее батарея разрядится еще до полудня. Я чередую страницы путеводителя по Центральному парку (купленного в книжной лавке в аэропорту Кеннеди) с ненавязчивым поглядыванием в бинокль Мэта. Вот что я в него вижу: С пробуждением города Пятая авеню оживает, и я замечаю одинокую фигуру, рысящую по тротуару на той стороне. Это мужчина средних лет с пухом русых волос, развевающихся на ветру. Я подкручиваю фокус на бинокле. Вижу нос картошкой и пухлые щеки, зарумянившиеся на холоде. На нем темные брюки и твидовый пиджак, идеально скроенные по фигуре: именно под его торчащее брюшко и обвисшие плечи. На ходу он слегка подскакивает. Мое паучье чутье на взводе, потому что, конечно же, Нос-Картошка останавливается у входа в Каптал, вертит ключом в замке и опасливо шагает внутрь. По сторонам от дверей загораются двойные лампы на небольших держателях. Я трогаю Кэт за плечо и показываю на мерцающие лампы. Нил прищуривается. Поезд Пенумбры прибудет на Пенн-стейшн в 12:01, и до тех пор мы будем наблюдать и ждать. Вслед за Носом-Картошкой в темный подъезд тянется тонкая, но непрерывная струйка невероятно обычных на вид нью-йоркцев. Вот девушка в белой блузке и грифельно-черной юбке; мужик средних лет в болотно-зеленом джемпере; бритоголовый чувак, с виду отлично вписавшийся бы в «Анатомикс». Неужели это все члены Каптала? Что-то не сходится. Нил шепчет: – Может, здесь у них другая целевая аудитория. Помоложе. Похитрее. Конечно, куда больше нью-йоркцев идет мимо подъезда. На обеих сторонах улицы толпа, поток людей, длинных и коротышек, молодых и старых, симпатичных и страшных. Сгустки прохожих проплывают мимо, загораживая мне вид. Кэт сидит как на иголках. – Все такое маленькое, и столько людей! – удивляется она, разглядывая толпу. – Они… Будто косяк рыб. Или птиц, или муравьев, не знаю… Какой-то суперорганизм. – Где ты росла? – вступает в разговор Нил. – В Пало-Альто, – отвечает Кэт. Оттуда в Стэнфорд, потом в Гугл: для девушки, одержимой дальними пределами человеческих возможностей, Кэт держится довольно близко к дому. Нил понимающе кивает. – С одноэтажной картиной мира не постичь внезапную сложность нью-йоркской улицы. – Не знаю, о чем ты, – говори Кэт, прищурившись. – Со сложностью я умею разобраться. – Смотри, я знаю, что ты думаешь, – говорит Нил, качая головой. – Ты думаешь, что это просто многоагентная система, и каждый в толпе подчиняется в целом нехитрому набору правил… Кэт кивает. – И если вычислить эти правила, ты сможешь смоделировать ее. Улицу, квартал, потом целый город. Так? – Именно. Ну, то есть, конечно, пока я не знаю, что это за правила, но я могу поэкспериментировать и нащупать их, и тогда задача упрощается… – Неверно, – объявляет Нил и взвизгивает, как сирена на телеигре. – Не можешь ты этого. Даже если бы ты знала правила – кстати сказать, никаких правил нет, – но даже если бы они были, их не удастся смоделировать. Знаешь, почему? Мой лучший друг и моя девушка сцепились по поводу цифровых моделей. Мне остается только расслабиться и слушать. Кэт хмурится. – Почему? – Памяти не хватит. – Ой, да ладно… – Именно. Ты не сможешь все это удержать в памяти. И ни один компьютер. Даже этот ваш, как его… – Большой Ящик. – Да, он. Он не настолько большой. Этот Ящик… Нил разбрасывает руки, словно обнимая улицу, парк, город вокруг. – …больше. По улице катит змеящаяся толпа. Нил, заскучав, отправляется в музей Метрополитен, расположенный неподалеку, где он собирается пофотографировать образцы – античные мраморные груди. Кэт большими пальцами строчит короткие экстренные сообщения гугловцам, гонясь за слухами о новом ПМ. В 11:03 по улице шатко ковыляет сутулая фигура в длинном пальто. Предчувствие вновь шевелится во мне: мне кажется, я научился с лабораторной точностью распознавать в людях определенный род странности. У сутулого шатуна лицо старой совы, черная папаха надвинута на кустистые брови, торчащие далеко за ее границы. Ну, разумеется: он ныряет в темный подъезд. В 12:17 начинается дождь. Мы под защитой высоких деревьев, но на Пятой авеню быстро темнеет. В 12:29 перед Неразрывным Капталом останавливается такси, из него выходит высокий мужчина в плаще. Наклоняясь рассчитаться с водителем, он поплотнее запахивает плащ у горла. Это Пенумбра, и видеть его здесь, в антураже темных деревьев и бледного камня – какой-то сюрреализм. Я никогда не представлял этого человека где бы то ни было, кроме как в магазине. Они как пакетная сделка: нельзя получить одно без другого. И все же вот он, стоит посреди улицы на Манхэттене, возясь с бумажником. Я вскакиваю и бросаюсь через Пятую авеню, уворачиваясь от медленно катящих машин. Такси отъезжает, будто желтая кулиса, и – та-дам! Вот и я. Сначала на лице Пенумбры ничего не отражается, потом он чуть прищуривается, потом улыбается, а потом откидывает голову назад и громко смеется. Он смеется, а следом и я. Так мы стоим несколько секунд, смеясь друг над другом. А я еще и чуток запыхавшись. – Мальчик мой! – говорит Пенумбра. – Ты, наверное, самый странный продавец, какого только это братство видело за все пятьсот лет. Идем, идем. Он протягивает мне руку с тротуара, смеясь. – Что ты здесь делаешь? – Я приехал вас остановить, – отвечаю я. Выходит как-то непривычно серьезно. – Не надо… Я горячусь. – Не надо туда ходить. Не давайте сжигать вашу книгу. И вообще ничего. – Кто тебе сказал про сожжение? – спокойно спрашивает Пенумбра, поднимая бровь. – Ну, – отвечаю я, – Тиндэлл слышал это от Имберта. Пауза. – А тот от, э, Монсефа. – Это ошибка, – отрезает Пенумбра. – Я сюда приехал не за наказанием. Он фыркает презрительно: «наказание», как будто это что-то низкое и недостойное. – Нет. Я приехал представить свою позицию. – Позицию? – Компьютеры, мой мальчик, – поясняет Пенумбра. – Они дадут нам ключ. Я думал об этом, было время, но так и не получил доказательств, что они могут помочь нам в работе. А ты это доказал! Если компьютеры помогли тебе разгадать Загадку Основателя, для этого сообщества они смогут сделать и много больше. Он сжимает прозрачный кулак и встряхивает им. – Я приехал заявить Первому читателю, что надо использовать компьютеры. Надо! В голосе Пенумбры звучат обертоны предпринимателя, выставляющего на продажу стартап. – Вы про Корвину, – говорю я. – Первый читатель – это Корвина. Пенумбра кивает. – Тебе нельзя со мной туда… Он машет в сторону темного подъезда. – …но мы поговорим потом, когда я закончу. Нужно прикинуть, какое оборудование покупать… с каким компаниями работать. Мне понадобится твоя помощь, мой мальчик. Он поднимает глаза, заглядывая мне через плечо. – Но ты не один, верно? Я оглядываюсь на ту сторону улицы, где стоят, смотрят на нас и ждут Кэт и Нил. Кэт машет нам рукой. – Она работает в Гугле, – поясняю я. – Она мне помогала. – Отлично, – говорит Пенумбра, кивая. – Очень хорошо. Но ответь: как вы разыскали это место? Я улыбаюсь и отвечаю: – Компьютеры. Пенумбра трясет головой. Затем лезет за пазуху и выуживает тоненький черный Киндл, еще включенный, с четкими строчками на бледном фоне экрана. – Обзавелись, – замечаю я, улыбаясь. – И не одним, друг мой, – говорит Пенумбра и вынимает еще одну читалку – это Нук. Потом еще одну, Сони. И еще одну с маркой Кобо. Серьезно? Кто вообще юзает Кобо? И что же, Пенумбра тащил через всю страну четыре читалки? – Мне пришлось кое-что наверстать, – поясняет он, тасуя стопку читалок. – Но знаешь, вот этот… Он извлекает последний аппарат, сверхтонкий и в ярко-синем корпусе. – …мне понравился больше всех. На этой читалке нет никаких знаков. – А что это? – Это? Пенумбра вертит загадочный прибор. – Мой ученик Грег – ты его не знаешь, пока не знаешь. Он дал мне в поездку. Пенумбра переходит на особо доверительный тон. – Он сказал, что это прототип. Безымянная читалка прикольная: тонкая и легкая, оболочка не из пластика, а из материи, будто книжка в твердой обложке. Как Пенумбре удалось заполучить прототип? С кем мой босс знаком в Силиконовой долине? – Замечательная машинка, – говорит он, укладывая прототип в стопку и накрывая ее ладонью. – И все это весьма замечательно. Он замолкает, поднимает глаза на меня. – Спасибо. Это благодаря тебе я сейчас тут. Я улыбаюсь. Удачи, мистер Пенумбра. – Где мы встретимся? – В «Дельфине и якоре», – отвечает Пенумбра. – Приходи с друзьями. Адрес найдете сами – так ведь? Примените ваши компьютеры. Он подмигивает, затем разворачивается и решительно шагает в темный подъезд секретной резиденции Неразрывного Каптала. Телефон Кэт указывает нам путь к условленному месту встречи. Небесные хляби окончательно разверзлись, так что большую часть пути мы бежим. Отыскав «Дельфин и якорь», мы обнаруживаем там идеальное убежище: сплошь темное массивное дерево и приглушенный красноватый свет. Мы сидим за круглым столом у окна, забрызганного каплями дождя. Приходит официант, тоже идеальный: высокий, дюжий, с густой рыжей бородой и таким обращением, что у нас у всех теплеет на душе. Мы заказываем по кружке пива; вместе с пивом он приносит тарелку с хлебом и сыром. – В бурю нужны силы, – говорит он подмигивая. – Что если мистер Пи не появится? – спрашивает Нил. – Он появится, – говорю я. – Все не так, как я думал. У него свой план. Ну, то есть – он привез электронные читалки. Кэт улыбается, но не поднимает глаз. Она опять приклеилась к телефону. Ну точно кандидат в день вы боров. На столе у нас лежит стопка книг и стоит металлический стакан с заточенными карандашами, у которых свежий и острый запах. В стопке «Моби Дик», «Улисс», «Человек-невидимка» – мы в баре для книголюбов. На черной обложке «Человека-невидимки» бледное пивное пятно, а поля страниц забиты карандашными пометками. Такими плотными, что за ними почти не видно бумаги – тут теснятся и пихаются мысли не одного десятка читателей. Я ворошу страницы: все сплошь исчерканы. Есть заметки, относящиеся к тексту, но по большей части это беседа читателей. Комментарии обычно перерастают в споры, но есть записи и другого толка. В том числе непостижимые: реплики, состоящие из сплошных цифр. Вот шифровкаграффити: Здесь был 6HV8SQ. Я нянчу кружку с пивом и жую сыр, пытаясь разобраться в переписке на книжных полях. Потом Кэт тихо вздыхает. Я смотрю через стол и вижу, как ее лицо морщится от глубокой досады. Она кладет телефон на стол и накрывает его толстой синей салфеткой. – Что такое? – Разослали список нового ПМ. Кэт встряхивает головой. – Не в этот раз. Потом она выдавливает улыбку и тянется к стопке за растрепанной книжкой. – Не велика важность, – говорит она, листая страницы, чтобы чем-то себя занять. – Это все равно лотерея. Это был выстрел наудачу. Я не предприниматель, не делец, но в эту секунду мне хочется как минимум основать собственную компанию и вырастить ее до масштабов Гугла, чтобы потом поставить Кэт Потенте у руля. По залу проносится порыв мокрого ветра. Подняв глаза от «Человека-невидимки», я вижу в дверном проеме Пенумбру. Завитки волос над ушами спутались, потемнели от дождя. Челюсти у него решительно сжаты. Нил вскакивает, чтобы проводить Пенумбру к столу. Кэт помогает снять пальто. Пенумбра дрожит и тихо говорит: – Благодарю, дорогая, благодарю. Он напряженно шагает к столу, хватаясь за спинки стульев. – Мистер Пи, рад познакомиться, – говорит Нил, протягивая руку. – У вас отличный магазин. Пенумбра крепко жмет ему руку. Кэт приветственно машет. – Значит, это ваши друзья, – говорит Пенумбра. – Рад с вами познакомиться, с обоими. Усевшись, он шумно вздыхает. – Таких юных лиц за своим столом в этом заведении я не видел с тех пор как… в общем, с тех пор как сам был таким же юным. Мне не терпится узнать, как все прошло в библиотеке. – С чего начать? – говорит Пенумбра. Он вытирает темя барной салфеткой. Хмурится, волнуется. – Я рассказал Корвине, что произошло. Рассказал про журнал, про ваш блестящий ход. Он сказал «блестящий ход»: это хороший знак. Наш рыжебородый официант приносит еще одну кружку пива и ставит перед Пенумброй, который машет ему рукой и говорит: – Запиши это на счет компании Festina Lente, Тимоти. Все запиши. Пенумбра в своей стихии. Он продолжает рассказ: – Корвина стал еще большим консерватором, а я и не подумал бы, что такое возможно. Он нанес столько вреда. Я не понимаю. Пенумбра качает головой. – Корвина говорит, Калифорния меня отравила. На слове «отравила» он возмущенно фыркает. – Смешно. Я рассказал ему, что вы сделали, мой мальчик, – я рассказал, каковы возможности. Но это просто бесполезно. Пенумбра подносит к губам кружку и делает долгий глоток. Смотрит на Кэт, на Нила, на меня и медленно говорит: – Друзья, у меня есть к вам предложение. Но сначала вам нужно кое-что узнать о нашем сообществе. Вы проследили мой путь до этого здания, но о его назначении не знаете ничего – или ваши компьютеры и об этом рассказали? Ну, я знаю, что в деле замешаны библиотеки и новички, переплетенные и непереплетенные люди и сожженные книги, но не вижу во всем этом никакого смысла. Кэт и Нил знают только то, что видели на экране моего ноута: россыпь огоньков, блуждающих по полкам странного книжного магазина. А Гугл, если искать «неразрывный каптал», уточняет: «Возможно, вы имели в виду «нерезиновый капитал?» Так что правильный ответ будет: «Нет. Ничего». – Тогда мы сделаем вот как, – говорит Пенумбра, кивая. – Сначала я вкратце расскажу вам нашу историю. Потом, для понимания, вам нужно побывать в Читальном Зале. Тогда мое предложение станет вам понятно, и я искренне надеюсь, вы его примете. Конечно мы его примем. Ведь иначе какое это приключение? Выслушав жалобу старого волшебника, ты берешься помочь. Пенумбра складывает пальцы домиком. – Вам знакомо имя Альд Мануций? Кэт и Нил качают головами, но я согласно киваю. Может, наконец, и школа дизайна мне пригодится: – Мануций был из первых книгопечатников, – говорю я, – сразу после Гутенберга. Его книги до сих пор знамениты. Они прекрасны. Я видел слайды. – Верно, – Пенумбра кивает. – Это было в конце пятнадцатого столетия. Альд Мануций собрал в своей печатне в Венеции переписчиков и ученых и напечатал там первые издания классиков. Софокл, Аристотель и Платон. Вергилий, Гораций и Овидий. Я вступаю: – Да, он печатал их новым, только что разработанным шрифтом, который придумал дизайнер по имени Гриффо Герритзун. Потрясающий шрифт. Ничего подобного еще не бывало, и, в принципе, это и сейчас самый популярный шрифт. Gerritszoon устанавливают на всех маках. Но только не Gerritszoon Display. Этот приходится красть. Пенумбра кивает. – Все это хорошо известно историкам, а также… Он поднимает бровь. – …продавцам книжных магазинов. Еще, пожалуй, вам будет интересно знать, что наследие Гриффо Герритзуна служит источником процветания нашего братства. Даже сейчас издатели, покупающие этот шрифт, покупают его у нас. – И мы не отдаем его задешево, – добавляет Пенумбра вполголоса. У меня в голове стыкуются два кусочка паззла: словолитня FLC – это и есть Festina Lente Company. Культ, которому служит Пенумбра, живет за счет циклопических цен на лицензионные шрифты. – Но вот в чем заковыка, – продолжает Пенумбра. – Альд Мануций был не просто издателем. Он был философом и учителем. И первым из нас. Он основал Неразрывный Каптал. Что ж, этому нас на типографике точно не учили. – Мануций верил, что в трудах классиков скрыты глубокие истины, и среди них ответ на наш главнейший вопрос. Повисает напряженное молчание. Я, кашлянув, спрашиваю: – Что за… главнейший вопрос? Кэт, совсем без голоса: – Как жить вечно? Пенумбра оборачивается и пристально смотрит на нее. Его глаза широко раскрыты и светятся. – Когда Мануций умер, – тихо продолжает он. – Ученики наполнили его гробницу книгами – по экземпляру каждой, когда-либо им напечатанной. Ветер так крепко налегает на дверь бара, что она дребезжит. – Они сделали это, потому что гробница была пустой. После смерти Альда тела не нашли. Значит, у этого культа есть и свой мессия. – Он оставил после себя книгу, которую назвал «Codex vitae» – книга жизни. Она была зашифрована, а ключ Мануций оставил лишь одному человеку: своему лучшему другу и компаньону, Гриффо Герритзуну. Поправка: у культа есть и мессия, и первый апостол. Но этот апостол хотя бы был дизайнером. Это клево. А codex vitae… Я уже слышал о нем. Но Розмари Лапен сказала, что codex vitae – это книги с дальних полок. Я запутался. – Мы, последователи Мануция, не один век бились над расшифровкой его codex vitae. Мы считаем, что там записаны все тайны, которые открылись ему при изучении древних, и первая среди них – секрет вечной жизни. По стеклу барабанит дождь. Пенумбра глубоко вздыхает. – Мы верим, что когда наконец откроем его секрет, все члены Каптала, когда-либо жившие на свете… снова оживут. Мессия, первый апостол и вознесение. Ну-ка, ну-ка и еще пару раз ну-ка. В моих глазах Пенумбра балансирует на грани между обаятельно чудаковатым стариком и опасно чудаковатым стариком. Две вещи склоняют чашу весов в сторону обаяния. Во-первых, его лукавая улыбка, которую не назовешь зацикленной, а микромыщцы не врут. И во-вторых, взгляд Кэт. Пенумбра ее увлек. Знаете, люди порой верят в учения и постраннее этого, так ведь? Президенты и Папы верят в теории похлеще. – О каком числе последователей мы говорим? – спрашивает Нил. – Не таком большом, – отвечает Пенумбра, отодвигая стул и поднимаясь из-за стола, – чтобы они не поместились в одной комнате. Идемте, друзья. Читальный Зал ждет. Codex vitae Мы шагаем под дождем, укрываясь под одним широким черным зонтом, одолженным в «Дельфине и якоре». Нил поднимает его высоко над нами – зонт всегда держит воин, – Пенумбра идет в середине, а мы с Кэт жмемся к нему с боков. Пенумбра не занимает много места. Подходим к темному подъезду. Сильнее отличаться от магазина в Сан-Франциско это место вряд ли могло бы: где у Пенумбры стеклянная стена и теплый свет, льющийся изнутри, здесь сплошной камень и два тусклых фонаря. Наш книжный приглашает войти. А это место предупреждает: «Нет уж, ступай-ка лучше мимо». Кэт тянет дверь на себя, отворяет. Я вхожу последним и, перешагивая порог, сжимаю ее запястье. Я совсем не ожидал, что внутри нас встретит такая пошлость. Я думал увидеть горгулий. А вместо этого два низких диванчика и квадратный стеклянный столик, оформляющие небольшую приемную. На столе веером разложены бульварные журнальчики. Прямо перед нами узкая стойка, за ней молодой человек с бритой головой, которого я видел утром на улице. На нем синий джемпер. На стене над его макушкой квадратные прописные буквы без засечек гласят: FLC. – Мы пришли повидать мистера Декла, – говорит Пенумбра администратору, который едва удостаивает нас взглядом. Пенумбра проводит нас за дверь с матовым стеклом. Я все еще надеюсь на горгулий, но нет: серо-зеленый натюрморт, холодная саванна широких мониторов, низких перегородок и черных выгнутых офисных стульев. Это офис. Точь-в-точь «НовоБублик». За потолочными панелями жужжат люминесцентные лампы. Столы расставлены группами, и за ними работают люди, которых я видел утром в бинокль космического штурмовика. Большинство в наушниках: ни один не поднимает глаз от монитора. Через их сгорбленные спины я замечаю банковские программы, почтовые ящики и Фейсбук. Какая-то нестыковка. В этом здании, как я вижу, куча компьютеров. Наш путь вьется между кабинок. Здесь наблюдаются все тотемы офисного уныния: автомат с растворимым кофе, жужжащий холодильник-недоросток, громадный многофункциональный лазерный принтер, сообщающий миганием красной лампочки о застрявшей бумаге. Белая пластиковая доска с затертым палимпсестом мозговых штурмов. Сейчас на ней ярко-синими росчерками выведено: ИСКИ ПО ЛИЦЕНЗИИ: 7!! Я все жду, что кто-нибудь поднимет глаза и заметит нашу маленькую процессию, но все как будто сосредоточенно работают. Тихий цокот клавиш – точно как дождь за окном. В дальнем углу слышен смешок, я гляжу туда: мужик в зеленом свитере ухмыляется в экран. Он ест йогурт из пластиковой плошки. Наверное, смотрит видео. Со всех сторон кабинеты и переговорки: двери с матовыми стеклами и маленькими табличками. Та, к которой мы направляемся, в самом дальнем конце, а табличка на ней гласит: ЭДГАР ДЕКЛ / ОСОБЫЕ ПРОЕКТЫ Пенумбра кладет тонкую ладонь на ручку, один раз стучит в стекло и входит. Кабинет тесный, но резко отличается от пространства за порогом. Глаза с трудом привыкают к новой гамме: здесь стены темные и яркие, обои в зеленых и золотых кренделях. Пол деревянный: он пружинит и скрипит под ногами, а каблуки Пенумбры слегка цокают, когда он поворачивается закрыть за нами дверь. И свет здесь другой: он льется из теплых ламп, а не из ртутных трубок под потолком. Дверь, затворяясь, отсекает внешний гул, который сменяется сладкой плотной тишиной. В кабинете массивная стойка – родной брат-близнец той, из магазина Пенумбры – и за ней сидит тот самый мужик, которого я первым заметил утром на Пятой: Нос-Картошка. На нем поверх уличной одежды черная мантия. Она запахивается спереди, скрепляясь серебряной булавкой – две ладони, сложенные в виде открытой книги. Ага, что-то начинается. И пахнет здесь иначе. Книгами. За стойкой, за спиной Носа-Картошки тянутся до потолка заполненные книгами стеллажи. Но этот кабинет не того размера. Выходит, тайная библиотека Каптала не больше книжной лавки в провинциальном аэропорту? Нос-Картошка улыбается. – Сэр! Милости просим, – говорит он, поднимаясь со стула. Пенумбра вскидывает руки, призывая его не вставать. Картошка переключается на нас с Кэт и Нилом: – Это ваши друзья? – Это непереплетенные, Эдгар, – торопится ответить Пенумбра. Он оборачивается к нам. – Студенты, это Эдгар Декл. Он охраняет дверь в Читальный Зал уже… сколько, Эдгар? Одиннадцать лет? – Ровно одиннадцать, – подтверждает Декл, улыбаясь. Мы все, вдруг замечаю я, улыбаемся в ответ. После холодной улицы и еще более холодного офиса Декл и его каморка – как согревающее питье. Пенумбра смотрит на меня, и его глаза смеются: – Эдгар был продавцом в Сан-Франциско, как и ты, мальчик мой. Я чувствую себя немного дезориентированным – характерное ощущение, что все в мире связано теснее, чем ты думал. Были ли те строчки с наклоном вписаны в журнал рукой Декла? Работал ли он в ночную смену? Декл тоже улыбается, затем говорит с притворной серьезностью: – Небольшой совет. Как-нибудь вам станет любопытно, и вы подумаете, а не проверить ли, что там, в клубе по соседству. Он выдерживает паузу. – Не делайте этого. Точно, работал в ночную. Напротив стойки стоит стул – из полированного дерева и с высокой спинкой – и Декл указывает Пенумбре на него. Нил доверительно склоняется к Деклу и, указывая большим пальцем через плечо в сторону офиса, спрашивает: – Значит это все просто маскировка? – О, нет, нет, – отвечает Декл. – Компания Festina Lente – это настоящая коммерция. Еще какая. Она продает права на шрифт Gerritszoon… Кэт, Нил и я понимающе киваем, будто посвященные неофиты. – …и на множество других. Но это не все. Есть разные проекты, как вот по электронным книгам. – А что за проект? – спрашиваю я. Этот бизнес, похоже, куда многограннее, чем нам описывал Пенумбра. – Я не до конца это понимаю, – говорит Декл, – но каким-то способом мы отслеживаем для издателей пиратское распространение цифровых книг. У меня раздуваются ноздри: я вспоминаю рассказы о второкурсниках, которых приговаривают к штрафам на миллионы долларов. – Это новое направление, – поясняет Декл. – Детище Корвины. Должно быть, весьма прибыльно. Пенумбра кивает. – Это благодаря усилиям тех людей за стенкой существует наш магазин. Ну, красота. Мое жалованье берется из лицензионных платежей и судов за нарушение копирастии. – Эдгар, эти трое разгадали Загадку Основателя, – говорит Пенумбра. Кэт с Нилом удивленно поднимают брови. – …и им пора увидеть Читальный Зал. Он произносит так, что я прямо слышу заглавные буквы. Декл лыбится. – Потрясающе. Поздравляю и приветствую. Он кивает в сторону настенной вешалки, где половину крючков занимают обычные пиджаки и свитера, а половину – черные мантии, как у него самого. – Что ж, для начала переоденьтесь. Мы скидываем промокшие куртки. Надеваем балахоны, а Декл объясняет: – Внизу всегда должно быть чисто. Я знаю, выглядят они по-дурацки, но на самом деле сконструированы отлично. По бокам разрезы, чтобы можно было свободно двигаться… Он машет руками взад-вперед. – …а внутри карманы для бумаги, ручки, линейки и компаса. Он широко раскидывает свой балахон, показывая. – Внизу у нас есть запасы канцелярии, но инструменты нужно приносить свои. Почти остроумно: на первый день в секте не забудь линейку! Но где же это «внизу»? – И еще одно, – говорит Декл. – Телефоны. Пенумбра показывает пустые ладони и шевелит пальцами, ну а мы сдаем своих темных дрожащих приятелей. Декл сваливает их в неглубокий деревянный лоток на стойке. Там уже отдыхают три айфона, черный «нео» и обшарпанная бежевая «нокия». Декл поднимается, расправляет мантию, напруживается и сильно толкает стеллаж позади стойки. Полки поворачиваются плавно и бесшумно – будто невесомые, парящие в пространстве – и за раздвинувшимися створками открывается сумрачный тамбур и широкая лестница, винтом спускающаяся во мрак. Декл вытягивает руку, приглашая. – Festina lente, – буднично произносит он. Нил шумно тянет носом, и я точно знаю, что это значит. Это значит: «я всю жизнь ждал случая пройти сквозь секретный ход, замаскированный под книжные полки». Пенумбра подымается со стула, мы следуем за ним по пятам. – Сэр, – говорит Пенумбре Декл, отступая в сторону от развернутых полок, – если вы позже будете свободны, я бы с радостью угостил вас кофе. Есть о чем поболтать. – Так и сделаем, – с улыбкой отвечает Пенумбра. Проходя, он хлопает Декла по плечу. – Спасибо, Эдгар. Пенумбра ведет нас вниз по лестнице. Он спускается осторожно, держась за перила – широкую полосу дерева на массивных металлических штангах. Нил держится рядом готовый подхватить, если Пенумбра оступится. Лестница широкая, сложенная из бледного камня; она свивается в крутую спираль, ведущую нас вглубь земли, едва освещенная дуговыми лампами на изредка попадающихся встроенных в стену факелодержателях. Спускаемся шаг за шагом, и до меня доносятся какие-то звуки. Низкое мурчание; потом рокот; перекликающиеся голоса. Лестница заканчивается, и перед нами открывается квадрат света. Мы проходим внутрь. Кэт ахает, и ее дыхание вырывается наружу маленьким облачком. Тут не библиотека. Тут пещера Бэтмена. Перед нами распахивается Читальный Зал, длинное и низкое помещение. Потолок составлен из тяжелых балок, скрещенных между собой. Между ними проступает пятнистый грубый камень, сплошь косые швы и зубчатые трещины, а благодаря каким-то замешанным внутрь кристаллам все это искрится и переливается. Балки тянутся на всю длину комнаты, рисуя четкую перспективу, будто декартова сетка. На пересечениях балок подвешены яркие лампы, разгоняющие мрак внизу. Пол тоже из каменной породы, но отполированной до стеклянной гладкости. По всему залу ровными рядами расставлены квадратные деревянные столы, два ряда идут бок о бок. Столы простые, но прочные, и на каждом лежит по громадной книге. Все книги черного цвета, и все они прикованы к столам цепями, тоже черными. У столов сидят и стоят мужчины и женщины в черных балахонах, как у Декла, разговаривают, бормочут, спорят. Человек, наверное, с десяток, и от этого кажется, будто ты в зале какой-то игрушечной биржи. Звуки сливаются и перекрывают друг друга: свистящий шепот, шарканье подошв. Скрип пера по бумаге, повизгивание мелка. Кашель и хлюпанье носом. Больше всего похоже на школьный класс, только все ученики взрослые, и я близко не догадываюсь, какой предмет тут проходят. По стенам зала тянутся книжные полки. Они сработаны из того же дерева, что балки и столы, и забиты книгами. Обложки тех книг, в отличие от прикованных к столам, разноцветные: красные, синие, золотые; тканевые и кожаные; растрепанные и опрятные. Это защита от клаустрофобии: без книг это место было бы похоже на пещеру, но книжные ряды добавляют цвет и фактуру, и от этого становится уютнее и спокойнее. Нил одобрительно урчит. – Что здесь такое? – спрашивает Кэт, зябко потирая руки. Цвета, может быть, тут теплые, но воздух ледяной. – Идите за мной, – говорит Пенумбра. Он шагает через зал, петляя между кучками черных мантий, окружающих столы. Долетают обрывки разговоров. «Брито – вот в ком трудность, – говорит высокий мужик со светлой бородой, тыча пальцем в толстый черный том на столе. – Он настаивает чтобы все действия были обратимыми, а на деле-то…» Его голос отлетает, зато наплывает другой: «…слишком зациклены на странице как объекте анализа. Подойдем к этой книге с другой стороны – это вереница символов, так? У нее не два измерения, а одно. Следовательно…» Это тот утренний соволицый прохожий, с кустистыми бровями. Он все так же сутулится и по-прежнему в папахе; в сочетании с мантией получается стопроцентный образ чародея. Он отрывистыми движениями чертит мелом на небольшой грифельной доске. Пенумбра попадает ногой в цепную петлю; цепь громко бренчит, когда он ее стряхивает. Пенумбра морщится и бросает на ходу: – Нелепость. Мы молча шагаем за ним следом: небольшая процессия черных овец. Стеллажей нет только в нескольких местах: напротив двух выходов на длинных сторонах зала и в конце комнаты, где книги, расступаясь, окружают гладкую каменную стену и деревянную кафедру под яркой лампой. Высокую и устрашающую. Не иначе, тут они совершают ритуальные жертвоприношения. Несколько балахонов, мимо которых мы проходим, поднимают глаза и, осекшись на полуслове, смотрят на нас большими глазами. «Пенумбра!» – восклицают они, улыбаясь и протягивая ладони. Пенумбра кивает, улыбается и жмет руки. Он ведет нас к незанятому столу невдалеке от кафедры, в мягком полумраке между двумя лампами. – Вы оказались в особенном месте, – говорит он, опускаясь в кресло. Мы тоже садимся, распутывая складки своих черных обнов. Пенумбра говорит негромко, сквозь рокот читальни его едва слышно: – Рассказывать о нем или сообщать кому-нибудь его расположение запрещено. Мы разом киваем. Нил шепчет: – Потрясуха. – Нет, не в комнате дело, – поясняет Пенумбра. – Она, старинная, конечно. Но все подземелья одинаковы: низкий потолок, подвал, сухо, прохладно. Он замолкает. – По-настоящему замечательно то, что здесь хранится. Мы в этом подвале с книжными стеллажами всего три минуты, а я уже забыл о существовании остального мира. Готов спорить, строили это сооружение, чтобы прятаться от ядерной войны. За какой-нибудь дверью обязательно должен быть склад консервированной фасоли. – Здесь два сокровища, – продолжает Пенумбра. – Во-первых, большое книжное собрание, и во-вторых, один-единственный том. Он опускает костлявую ладонь на прикованную к нашему столу черную инкунабулу, не отличимую от всех остальных. На обложке тонкими серебряными буквами выведено: MANVTIVS. – Вот этот том, – говорит Пенумбра. – Это codex vitae Альда Мануция. Нигде, кроме этой библиотеки, его нет. Погодите-ка. – Даже в вашем магазине? Пенумбра качает головой. – Новички эту книгу не читают. Только действительные члены братства – переплетенные и непереплетенные. Таких немного, и Мануция мы читаем только здесь. Вот это-то мы и видим вокруг: все эти усердные штудии. Впрочем, я замечаю, что многие из черных балахонов поглядывают в нашу сторону. Может, не такие уж усердные. Пенумбра, обернувшись на стуле, обводит рукой уставленные книгами стены. – А это другое сокровище. Следуя по стопам Основателя, каждый член братства составляет собственный codex vitae, или книгу жизни. Это миссия непереплетенных. К примеру, Федоров, уже знакомый тебе… Он кивает на меня. – …один из них. Когда закончит, он соберет все, чему научился, все свои знания – в такую вот книгу. Я вспоминаю Федорова и его снежную бороду. Да, пожалуй, он кое-чему научился. – При помощи журнала, – поясняет Пенумбра, – мы убеждаемся, что Федоров честно добыл свои знания. Пенумбра поводит бровью. – Надо точно знать, что он понимает, чего добился. Ага. А вдруг он просто скормил пачечку книг сканеру. – Когда его codex vitae одобрю я и примет Первый читатель, Федоров станет одним из переплетенных. И тут он наконец совершит последнее жертвоприношение. Ага: темный ритуал на Алтаре Подлинного Зла. Я так и знал. Мне нравится Федоров. – Его книгу зашифруют, напечатают и поставят на полку, – буднично говорит Пенумбра. – До его смерти читать ее не будут. – Вот отстой, – шепчет Нил. Я прищуриваюсь на него, однако Пенумбра с улыбкой поднимает открытую ладонь. – Мы приносим эту жертву от глубокой веры, – продолжает он. – Я это совершенно серьезно. Когда мы расшифруем codex vitae Мануция, каждый член нашего братства, который двинулся по его стопам – то есть создал собственную книгу жизни и надежно ее сохранил, – вновь оживет. Я изо всех сил сдерживаю ехидную усмешку, что так и рвется расплыться по моему лицу. – Как это? – спрашивает Нил. – Вроде зомби? У него выходит слишком громко, и на нас оборачивается несколько балахонов. Пенумбра качает головой. – Природа бессмертия загадочна, – продолжает он таким тихим голосом, что нам приходится склоняться к нему. – Но все, что я знаю о чтении и писательстве, подсказывает мне: бессмертие существует. Я его чувствую в этих полках, да и в других. В телегу про бессмертие я не верю, но чувство, о котором говорит Пенумбра, мне знакомо. Бродя между библиотечными стеллажами, ведя пальцами по корешкам книг – трудно не почуять присутствие спящих духов. Это лишь ощущение, а не факт, но не забывайте (я повторяю): люди верят в странности похлеще этого. – Но почему вы не можете расшифровать книгу Мануция? – спрашивает Кэт. Да, это ее епархия. – Куда подевался ключ? – А, – говорит Пенумбра. – В самом деле, куда? Он умолкает, переводит дух. И дальше: – Герритзун был в своем роде не менее замечателен, чем Мануций. Он решил не передавать ключ наследникам. Пять сотен лет… мы обсуждаем его решение. Он произнес это так, что мне думается: не иначе, в обсуждениях иной раз участвовали пуля или кинжал. – Не имея ключа, мы перепробовали расшифровать codex vitae Мануция всеми мыслимыми способами, – говорит Пенумбр. – Мы применяли геометрию. Искали скрытые формы. На них построена Загадка Основателя. Лицо на визуализации – ну разумеется. Я снова чувствую замешательство. Это Альд Мануций смотрел с экрана моего макбука. – Переключились на алгебру, логику, лингвистику, криптографию… среди нас были выдающиеся математики, – продолжает Пенумбра, – мужчины и женщины, удостоенные премий там, наверху. Кэт слушает так жадно, что едва не лезет на стол. Такая приманка – неразгаданный шифр и рецепт бессмертия в одном пакете! Меня на минуту пронимает гордость: это я привел Кэт сюда. Гугл сегодня разочаровывает. Настоящее дело тут, в Неразрывном Каптале. – Вам надо понимать, друзья мои, – говорит Пенумбра, – что методы, по которым работает это сообщество, практически не менялись со дня его основания пятьсот лет назад. Он указывает пальцем в сторону копошащихся черных балахонов: – Мы пользуемся мелом и доской, бумагой и чернилами. Тут его тон слегка меняется. – Корвина считает, мы должны строго придерживаться этих технологий. Он думает, если мы хоть что-то изменим, то лишимся права на награду. – А вы, – говорю я, – как обладатель макбука, не согласны. В ответ Пенумбра оборачивается к Кэт и переходит на вовсе беззвучный шепот. – Вот теперь о моем предложении. Если не ошибаюсь, дитя мое, ваша компания располагает несметным множеством книг… Он умолкает, подыскивая слова. – …на цифровых полках. Кэт кивает и отвечает свистящим шепотом: – Шестьдесят один процент всех, когда-либо напечатанных в принципе. – Но книги жизни Основателя у вас нет, – говорит Пенумбра. – Как нет ее ни у кого. Пауза. – А пожалуй, должна быть. В одно мгновение до меня доходит: Пенумбра предлагает библиографический взлом. Мимо нашего стола шаркает черный балахон, таща с полок толстую зеленую книгу. В балахоне высокая и тощая леди за сорок, с сонными глазами и коротко остриженными темными волосами. Под мантией я замечаю синюю ткань в цветочек. Мы молчим, выжидая, пока сонная леди отойдет. – Я считаю, пора отойти от традиций, – продолжает Пенумбра. – Я уже старик, и если только это возможно, хотел бы увидеть завершение работы, прежде чем от меня останется только книга на этих полках. Новое озарение: Пенумбра из переплетенных, так что его codex vitae должен быть тут, в пещере. От этой мысли у меня слегка кружится голова. Что в этой книге? Какая история там сокрыта? У Кэт горят глаза. – Мы можем отсканировать ее, – говорит она, похлопывая по книге на столе. – И если там есть шифр, подберем ключ. У нас есть машины такой мощности – вы себе не представляете. В Читальном Зале тихое оживление, легкая рябь настороженности пробегает по черным балахонам. Все выпрямляются, слышен шепот и прочие звуки, означающие предупреждения и предостережения. В дальнем конце зала, где находится выход с лестницы сверху, возникает высокая фигура. Мантия на ней отличается от остальных: позатейливее, с дополнительными складками черной материи возле шеи и с алыми врезками на рукавах. Она небрежно лежит на плечах вошедшего, будто только что наброшена, а из-под нее выглядывает переливающийся серый костюм. Высокий сразу направляется к нам. – Мистер Пенумбра, – шепчу я, – может быть, лучше… – Пенумбра, – восклицает высокий. Он говорит негромко, но голос такой глубокий, что долетает до конца зала. – Пенумбра, – повторяет высокий, быстро шагая к нам. Он старик – не такой, как Пенумбра, но почти. Однако при этом гораздо солиднее. Не сутулится, не сбивается с шага, и я не удивлюсь, если под пиджаком у него накачанные грудные. Голова выбрита до блеска, темные аккуратные усики. Носферату в обличье сержанта-морпеха. И тут я его узнаю. Это мужчина с той фотографии, где молодой Пенумбра – тот, что показывает большой палец на фоне Золотых Ворот. Босс Пенумбры, который поддерживает жизнь в магазине, президент щедрой компании Festina Lente. Корвина. Пенумбра поднимается со стула. – Прошу знакомиться, трое непереплетенных из Сан-Франциско, – говорит он. И нам: – Это Первый читатель и наш покровитель. Неожиданно Пенумбра выказывает особую почтительность. Явно притворную. Корвина холодно оглядывает нас. Глаза у него темные и с поволокой – в них светится свирепый, жадный ум. Он в упор смотрит на Нила, что-то прикидывая, потом спрашивает: – Скажите, какое из сочинений Аристотеля Основатель напечатал первым? Тон мягкий, но беспощадный, каждое слово – будто пуля из пистолета с глушителем. Нил смотрит непонимающе. Повисает неловкая пауза. Корвина складывает руки на груди и обращается к Кэт: – Ну а вы что скажете? Есть идеи? Кэт перебирает пальцами, будто ей хочется поискать ответ в телефоне. – Аякс, здесь еще немало работы, – теперь Корвина стыдит Пенумбру. Все так же тихо. Они должны цитировать все собрание. Задом наперед древнегреческий оригинал. Я бы поморщился, если бы голова у меня не кружилась от открытия, что у Пенумбры есть имя, и что это имя… – Они еще новички в этом деле, – со вздохом говорит Аякс Пенумбра. Он на несколько дюймов ниже Корвины и вытягивается во весь рост, слегка покачиваясь. Его голубые глаза бегают, оглядывая помещение, и он скептически хмурится. – Я надеялся вдохновить их посещением библиотеки, но цепи – это немного слишком. Я не уверен, что это отвечает духу… – Мы не столь беспечны в том, что касается книг, Аякс, – обрывает Корвина. – У нас они не пропадают. – О, журнал посещений – это все же не codex vitae Основателя, и он никуда не пропадал. Ты цепляешься за каждый повод… – Потому что ты их даешь, – сухо резюмирует Корвина. Тон у него деловой, но голос гулко разносится по залу. Сам зал давно погрузился в тишину. Черные балахоны не разговаривают, не шевелятся, и даже, возможно, не дышат. Корвина сцепляет руки за спиной – поза учителя. – Аякс, я рад, что ты вернулся, поскольку я принял решение и хотел лично сообщить его. Пауза, во время которой он принимает участливый вид. – Тебе пора вернуться в Нью-Йорк. Пенумбра щурится – Но у меня магазин. – Нет. Магазина не будет, – говорит Корвина, качая головой. – Пока он забит книгами, не имеющими отношения к нашему делу. Пока там толкутся толпы людей, не имеющих понятия о нашей миссии. Ну не сказать, чтобы уж прямо толпы. Пенумбра молчит, опустив глаза и наморщив лоб. Седые волосы торчат во все стороны облаком разбредающихся мыслей. Если он побреется наголо, то будет таким же лощеным и представительным, как Корвина. А может, и нет. – Да, я держу другие книги, – наконец отвечает Пенумбра. – И держал их десятилетиями. Как делал до меня наш учитель. Уверен, ты это помнишь. Ты знаешь, что половина моих новичков пришла к нам, благодаря… – Благодаря твоим заниженным стандартам, – перебивает Корвина. Он прошивает взглядом Кэт, Нила и меня. – Какой смысл в непереплетенных, которые не принимают нашу работу всерьез? В них наша слабость, а не сила. Из-за них вся работа подвергается риску. Кэт хмурится. Нил напрягает бицепсы. – Ты слишком долго пробыл в пустыне, Аякс. Возвращайся к нам. Проведи оставшееся тебе время с братьями и сестрами. Лицо Пенумбры кривится. – В Сан-Франциско остались новички и непереплетенные. Их так много. Голос его вдруг делается хриплым, он ловит мой взгляд. Я вижу в его глазах след боли, и знаю, что он сейчас думает о Тиндэлле, и Лапен, и об остальных, а еще обо мне и Оливере Гроуне. – Новички есть всюду, – отвечает Корвина, делая жест рукой, будто смахивает что-то. – А непереплетенные последуют за тобой. Или не последуют. Но, Аякс, я выражусь предельно ясно. Компания Festina Lente больше не финансирует твой магазин. Ты больше ни гроша от нас не получишь. В читальном зале полная тишина: ни шороха, ни звука. Люди в черных балахонах таращатся в свои бумаги, но слушают внимательно. – У тебя есть выбор, мой друг, – мягко произносит Первый читатель. – И я стараюсь помочь тебе его осознать. Мы немолоды, Аякс. Если ты вновь посвятишь себя нашей миссии, ты сможешь сделать еще немало. Если нет… Его взгляд устремляется вверх. – …что ж, тогда можешь потратить это время где-то там. Он в упор смотрит на Пенумбру – вроде бы заботливо, но с покровительственным оттенком – и повторяет: – Возвращайся к нам. Затем он разворачивается и шагает обратно к широкой лестнице, его украшенная алым мантия развевается за спиной. Немедленно возобновляются шорох и шелест – присутствующие делают вид, что все это время были увлечены работой. На выходе Декл вновь предлагает кофе. – Нам понадобится что-нибудь покрепче кофе, друг мой, – говорит Пенумбра, пытаясь улыбнуться, почти – но не вполне – успешно. – Я бы очень хотел потолковать с тобой вечерком… Где? Пенумбра оборачивается ко мне, адресуя вопрос. – В «Нортбридже», – вмешивается Нил. – Угол двадцать девятой западной и Бродвея. Это место, где мы остановились, поскольку Нил знаком с хозяином. Мы скидываем балахоны, забираем мобильники и бредем обратно по серо-зеленым отмелям компании Festina Lente. Шаркая кедами по пестрому напольному покрытию в офисе, я вдруг понимаю, что мы сейчас находимся прямо над Читальным Залом – по сути, шагаем по его потолку. Не могу сообразить, глубоко ли он. Двадцать футов? Сорок? Там внизу хранится codex vitae самого Пенумбры. Я его не видел – он где-то на полках, один корешок в море других – но в моем сознании эта книжка светится ярче, чем Мануций в его черной обложке. Тень ультиматума заставляет нас стремительно отступать, и кажется, Пенумбра оставляет позади нечто крайне ценное. Один из кабинетов, выходящий в общий зал, больше других: его дверь с матовым стеклом отделяет от остальных широкий простенок. Теперь я ясно вижу табличку на ней: МАРКУС КОРВИНА / исполнительный директор Выходит, у него тоже есть имя. За матовым стеклом движется тень, и я понимаю, что Корвина у себя. Чем он занят? Ведет телефонные переговоры с издательством, требуя астрономическую сумму за использование великолепного старинного шрифта? Сообщает имена и адреса каких-нибудь дерзких книжных пиратов? Закрывает следующий волшебный книжный? Звонит в банк, отменяя очередной платеж? Это не просто секта. Это еще и корпорация, и Корвина царствует здесь, наверху и внизу. Повстанческий альянс На Манхэттене ливень – темный, грохочущий поток. Мы укрылись в гипер-изысканном отеле, которым владеет друг Нила по имени Андрей, тоже исполнительный директор какого-то стартапа. Отель называется «Нортбридж»[15], и это идеальное хакерское логово: розетки через каждые три фута, вайфай такой густой, что почти виден глазом, а внизу прямое подсоединение к интернет-кабелю, что тянется под Уолл-стрит. Если «Дельфин и якорь» был средой Пенумбры, то здесь стихия Нила. Его узнает портье. Они с коридорным дают друг другу пять. Холл «Нортбриджа» – это биржа всех нью-йорских стартаперов: если двое или больше сидят вместе, поясняет Нил, то скорее всего это новая компания вычитывает положения устава. Мы, сгрудившиеся за низким столиком, сделанным из магнитофонных катушек, могли бы, по-моему, сойти если не за коммерческую компанию, то хотя бы за какую-нибудь свежесозванную партию. Мы – небольшой Повстанческий альянс, а Пенумбра наш ОбиВан. И все мы знаем, кто такой Корвина. Нил перемывает кости Первого читателя все время, что мы тут сидим: – И черт его знает, что за усики, – не унимается он. – Они при нем со дня нашего знакомства, – говорит Пенумбра, кое-как улыбнувшись. – Но тогда он не был таким косным. – А каким был? – спрашиваю я. – Как все мы – как я. Любознательным. Сомневающимся. Ну а что, я до сих пор сомневаюсь – во многом сомневаюсь. – Ну, сейчас-то он кажется довольно… самоуверенным. Пенумбра хмурится. – Ну а почему бы не казаться? Он Первый читатель, и ему хочется, чтобы наше братство оставалось таким, каково оно есть. Пенумбра хлопает худым кулаком по мякоти диванчика. – Он не поддастся. Не станет пробовать новое. И нам тоже не позволит. – Но у них в Festina Lente компьютеры есть, – напоминаю я. Вообще-то у них там целая цифровая жандармерия. Кэт кивает. – Да, они, похоже, изрядно продвинутые. – Ай, это только наверху, – отвечает Пенумбра, крутя в воздухе пальцем. – Компьютеры годятся для мирской деятельности Festina Lente – но не для Неразрывного Каптала. Там никогда. – И телефоны, – замечает Кэт. – Ни телефонов. Ни компьютеров. Никаких механизмов, – говорит Пенумбра, качая головой, – которых не мог бы использовать сам Альд Мануций. Электрические лампы – вы не поверите, какие жаркие споры кипели вокруг них. Двадцать лет споров. Он хмыкает. – Не сомневаюсь, Мануций с радостью бы обзавелся лампочкой-другой. Все молчат. Наконец заговаривает Нил. – Мистер Пи, вы не должны сдаваться. Я могу финансировать ваш магазин. – Да ладно, забудем про магазин, – говорит Пенумбра, махнув ладонью. – Я люблю наших клиентов, но есть лучший способ послужить им. Я не буду цепляться за привычное, как Корвина. Если нам удастся вывезти Мануция в Калифорнию… если вы, дитя мое, сумеете сделать то, о чем говорили… никому из нас магазин больше не понадобится. Мы сидим и планируем. В идеальном мире, решаем мы, этот codex vitae мы притащили бы на гугловский сканер и отдали бы во власть его паучьих лап. Но вынести книгу из Читального Зала мы не сможем. – Болторез, – говорит Нил. – Нужен болторез. Пенумбра качает головой. – Все нужно сделать втайне. Корвина обнаружит пропажу и бросится в погоню, а у Festina Lente гигантские возможности. И куча юристов на подхвате. Кроме того, чтобы поручить Мануция заботам Гугла, нам не нужна сама книга. Она нужна нам в электронном виде. Поэтому я спрашиваю: – А если мы, наоборот, принесем сканер туда? – Он не передвижной, – возражает Кэт, качая головой. – Ну, то есть его можно перемещать, но это целое дело. Чтобы перевезти его в Библиотеку Конгресса и там смонтировать, потребовалась неделя. Ну, значит, нужен другой инструмент или другие люди. Нужен сканер, специально приспособленный для тайного применения. Нам нужен Джеймс Бонд с дипломом библиофила. Нам нужен… Погодите-ка. Я знаю, кто именно нам нужен. Я хватаю ноут Кэт и отправляюсь на пиратский книжный ресурс Бурчалы. Рою вглубь архивов – глубже, глубже, глубже, – до самых первых его затей, с которых все начиналось… Вот оно. Я поворачиваю экран, чтобы все видели. На экране четкое фото Бурческопа-3000: книжного сканера, сделанного из картона. Запчасти можно взять из старых коробок; их разделывают на лазерном станке, прорезая под точным углом нужные пазы и язычки. Сцепляя части вместе, получаешь раму, которую, окончив работу, складываешь обратно в плоский лист. Предусмотрено два гнезда для фотоаппаратов. Все умещается в небольшую сумку. Фотики – обычные вшивые туристические мыльницы, которые можно найти где угодно. Именно в раме состоит оригинальность конструкции. Имея только фотик, пришлось бы выгибаться, удерживая книгу под нужным углом, и каждый раз тянуться, чтобы перелистнуть страницу. Работы на несколько дней. Но с двумя фотиками, установленными рядом на Бурческопе-3000, под надзором программы, написанной самим Бурчалой, ты в один щелчок получаешь снимок целого книжного разворота, с идеальным фокусом, в идеальном ракурсе. Высокоскоростной, но низкобюджетный аппарат. – Он из картона, – поясняю я, – так что проходит сквозь металлодетекторы. – Чтобы можно было пронести в самолет? – уточняет Кэт. – Нет, чтобы можно было пронести его в библиотеку, – отвечаю я. У Пенумбры расширяются глаза. – В любом случае, Бурч публикует схему. Загружаем ее. И остается только собрать запчасти и найти лазерный резак. Нил кивает и указывает на окружающее нас помещение, захватывая холл. – Здесь собираются самые фанатичные компьютерщики Нью-Йорка. Полагаю, лазерный резак мы добудем. При условии, что у нас будет Бурческоп-3000, собранный и работающий, нам понадобится еще и отсутствие помех в Читальном Зале. Codex vitae Мануция огромен, и сканировать его придется не один час. Кто это провернет? Пенумбра слишком хрупок для шпионажа. Кэт и Нил хорошо сгодятся в пособники, но у меня иной замысел. Едва на горизонте замаячила миссия сканировать книгу, я решил: сделаю это сам. – Я тоже хочу пойти, – настаивает Нил. – Это же суть приключения! – Не заставляй меня вспоминать твое прозвище из «Ракет и Магов», – говорю я, поднимая палец. – Среди нас девушка. Я делаю серьезное лицо. – Нил, у тебя компания, сотрудники и клиенты. Ты за них отвечаешь. Если тебя схватят или, е-мое, не знаю, арестуют, будет нехорошо. – А тебя, значит, арестуют, и ладно, Клеймор Красно… – Э! – обрываю я его. – Во-первых, я толком ни за кого не отвечаю. Во-вторых, я вообще-то уже как бы член Каптала. – Вы решили Загадку Основателя, – кивает Пенумбра. – Эдгар за вас поручится. Я договариваю: – А кроме того, Вор в этом сценарии – я. Кэт понимает бровь, и я терпеливо объясняю: – Он Воин, ты Волшебник, я Вор. Этого разговора никогда не было. Нил медленно кивает, один раз. Лицо у него кислое, но он больше не спорит. Отлично. Я отправлюсь туда и принесу не одну книгу, а две. От входной двери в «Нортбридж» тянет холодным сквозняком, и в холл выпрыгивает из-под дождя Эдгар Декл. Его круглое лицо обрамлено капюшоном туго сидящей пластиково-фиолетовой куртки. Пенумбра машет ему рукой. Кэт встречается со мной взглядом: похоже, ей тревожно. Сейчас состоится решающий разговор. Если мы хотим проникнуть в читальню и добраться до Мануция, Декл – наш ключ, поскольку у него-то ключ и хранится. – Сэр, я слышал про магазин, – объявляет Декл, отдуваясь и усаживаясь на скамью рядом с Кэт. Осторожно стаскивает капюшон. – Не знаю, что и сказать. Это кошмар. Я потолкую с Корвиной. Я могу его уговорить… Пенумбра поднимает ладонь, а затем выкладывает Деклу все. Рассказывает про мой журнал, про Гугл и Загадку Основателя. Сообщает о своем предложении Корвине и о полученном от Первого читателя отказ. – Что ж, я поработаю над ним, – говорит Декл. – Я буду время от времени упоминать про это, чтобы понять, не… – Нет, – обрывает его Пенумбра. – Его не убедить, Эдгар, и я не собираюсь тратить на это время. Я все же чуток постарше тебя, мальчик. Я не сомневаюсь, что codex vitae можно расшифровать сегодня: не через десять лет, не через сотню, а сегодня! Тут до меня доходит, что Корвина – не единственный обладатель железной уверенности в собственной правоте. Пенумбра всерьез верит, что компьютеры помогут ему осуществить мечту. Не странно ли, что я, человек, который воскресил эту идею, совсем не так уверен в успехе? У Декла расширяются зрачки. Он озирается, будто опасаясь, что сюда, в «Нортбридж», мог прокрасться кто-нибудь из черных балахонов. Это вряд ли: я сомневаюсь, что в холле найдется хотя бы один человек, который в последние годы дотрагивался до бумажной книги. – Вы шутите, сэр, – лепечет он. – Ну, то есть я помню: когда вы велели мне ввести все названия в компьютер, вы так волновались – но я думать не думал… Он переводит дух. – Сэр, это против правил нашего братства. Значит, это именно Эдгар Декл собрал нашу магазинную базу данных. Я внезапно чувствую к Деклу цеховую приязнь. Мы оба барабанили по одной и той же куцей стукотливой клавиатуре. Пенумбра встряхивает головой. – Это лишь кажется необычным, мальчик мой, потому что мы застряли в тупике, – говорит он. – Корвина нас заморозил. Этот Первый читатель не следует истинному духу Мануция. Глаза у Пенумбры, как синие лазеры, длинным пальцем он тычет в кассетный стол. – Он был авантюристом, Эдгар! Декл кивает, но по-прежнему выглядит встревоженным. Его щеки все сильнее розовеют, и он то и дело запускает пальцы в шевелюру. Не все ли перевороты начинаются так? Тесный кружок, бизнес-планы шепотом? – Эдгар, – ровно произносит Пенумбра. – Из всех моих учеников ты мне дороже всех. Мы много лет проработали бок о бок в Сан-Франциско. В тебе есть истинный дух Каптала, мой мальчик. Пенумбра умолкает, и продолжает. – Одолжи нам на одну ночь ключ от Читального зала. Это все, чего я прошу. Клэй не оставит следов. Ручаюсь. Выражение лица Декла неопределенно. Волосы у него мокрые и всклокоченные. Он подыскивает слова: – Сэр, я и не думал, что вы… и не представлял… сэр. Он умолкает. Холла «Нортбриджа» больше нет. Вся Вселенная – это лицо Эдгара Декла, задумчивый изгиб его губ и вероятность того, что он скажет «нет» или… – Да. Он выпрямляет спину. Глубоко вдыхает и повторяет: – Да. Конечно, я помогу вам, сэр. Он отрывисто кивает и улыбается. – Конечно. Пенумбра растягивает губы в усмешке. – Я умею выбирать продавцов, – говорит он и тянется через стол потрепать Декла по плечу. Отрывисто смеется. – Уж я знаю, кого выбрать! План готов. Завтра Декл принесет запасной ключ в конверте на мое имя и передаст через местного консьержа. Мы с Нилом найдем возможность изготовить Бурческоп, Кэт сходит в нью-йоркский офис Гугла, а Пенумбра переговорит с несколькими черными мантиями, сочувствующими его позиции. Когда стемнеет, я возьму ключ и сканер и проберусь в секретную библиотеку Неразрывного Каптала, где освобожу Мануция – и еще кое-кого. Но это все завтра. А сейчас Кэт уединилась у себя в номере. Нил тусуется с кучкой нью-йоркских стартаперов. Пенумбра одиноко сидит в гостиничном баре, греет в ладонях тяжелый стакан с чем-то золотистым, погрузившись в мысли. Здесь он смотрится довольно странным персонажем: на несколько десятилетий старше любого в этом лобби; голова его бледным маяком мерцает в искусственных сумерках. Я сижу один на низком диванчике, пялюсь в экран ноутбука и думаю, как бы добраться до какого-нибудь не слишком отдаленного лазерного резака. Нилов приятель Андрей дал нам адреса двух разных хакерских контор на Манхеттене, но резак оказался только в одной, и он плотно занят на недели вперед. Все что-то мастерят. Я предполагаю, что кого-нибудь где-нибудь тут может знать Мэт Миттельбранд. В этом городе должна найтись мастерская по изготовлению декораций, где есть нужный нам инструмент. Я выстукиваю на телефоне сигнал бедствия: срочно нужен лазерный резак в НЙ. Есть идеи? Проходит тридцать семь секунд, и Мэт отвечает: спроси бурчалу. Ну конечно. Я не один месяц потратил, лазая по его библиотеке, но ни разу не постил на его сайте. А ведь у него там оживленный форум, где люди оставляют запросы на нужные им книги, а потом оскорбляются качеством полученного. Есть технический раздел, где обсуждают матчасть книжной оцифровки: именно там появляется сам Бурчала, отвечая на вопросы кратко, по сути и без прописных букв. Там-то я и прошу помощи: Привет всем. Я из помалкивающей части Бурчематрицы, пишу впервые. Мне нужен лазерный резак «Эпилог» (или аналог), указанный в инструкции на Бурческоп-3000, в Нью-Йорке, сегодня. Я намерен в ближайшие часы тайно сканировать книгу, это одна из самых важных книг в истории полиграфии. Иначе говоря: она может быть поважнее Поттера. Поможет кто-нибудь? Затаив дыхание, я три раза проверяю орфографию и отправляю пост. Надеюсь, антипиратский патруль компании Festina Lente это не прочтет. Комнаты в «Нортбридже» весьма похожи на белые контейнеры из гугловского городка: длинные и низкие помещения с электричеством, водой и интернетом. Тут, правда, есть еще и узкие кровати, но это явно неохотная уступка хлипкости биологических существ. Кэт сидит на полу по-турецки, в трусах и красной футболке, склоняясь к ноуту. Я сижу над ней на краю кровати, моя читалка заряжается от ее сети – хм, в прямом смысле, – и я в четвертый раз перечитываю «Хроники поющих драконов». Кэт наконец немного взбодрилась после разочарования насчет ПМ и, обернувшись ко мне, говорит: – Слушай, ну это правда потрясно. Как это я могла ни разу не слышать об Альде Мануции. Статья «Википедии» о нем открыта у Кэт на экране. Мне уже знакомо это ее воодушевление – с таким же лицом она рассуждает о сингулярности. – Я всегда думала, что рецепт бессмертия скорее, ну, в каких-нибудь нанороботах, которые восстанавливают мозг, – говорит она. – Но уж никак не в книгах. Я хочу быть искренним: – Я не уверен, что в книгах есть какие-то рецепты. Ну, пойми. Это же секта. Самая настоящая. Кэт хмурится. – Но неизвестная книга, написанная самим Альдом Мануцием, все равно страшно важна, секта там или не секта. А потом попробуем вернуть мистера Пенумбру в Калифорнию. Будем сами управлять магазином. У меня есть маркетинговый план. Кэт все это пропускает мимо ушей. – В Маунтин-Вью есть специальная группа, – говорит она. – Нужно рассказать им. Она называется «Гугл навсегда». Работает над продлением человеческого века. Лечение рака, восстановление органов, исправление ДНК. Ну, это уже смешно. – А заморозкой не балуются? Она бросает на меня колючий взгляд. – У них структурный подход. Я запускаю пальцы в ее волосы, еще влажные после душа. Она пахнет чем-то цитрусовым. – Я просто не понимаю этого, – говорит Кэт, снова оборачиваясь и глядя на меня. – Как ты можешь мириться с тем, что наша жизнь такая короткая? Она такая короткая, Клэй. Сказать по совести, моя жизнь демонстрирует множество странных, подчас неприятных свойств, но краткости среди них пока не было. Кажется, прошла целая вечность с того дня, как я пошел в школу, и целая техносоциальная эпоха миновала с тех пор, как я переехал в Сан-Франциско. Тогда еще нельзя было зайти в интернет с телефона. – Каждый день узнаешь что-нибудь удивительное, – говорит Кэт. – Вот, например, что в Нью-Йорке есть тайная подземная библиотека… Она замолкает и делает большие глаза, что получается очень смешно. – …и понимаешь, сколько же еще всего не известно. Восемьдесят лет – это мало. Да и сто. Хоть сколько. Это просто не то. Голос у нее становится неровным, и я понимаю, насколько глубоко это тревожит Кэт Потенте. Я наклоняюсь, целую ее в висок и шепчу: – И ты правда заморозила бы свою голову? – Я бы заморозила ее без малейших колебаний. Она смотрит на меня, и говорит серьезно. – Я бы и твою тоже заморозила. И через тысячу лет ты бы мне спасибо сказал. Пирожки на ходу Наутро, когда я просыпаюсь, Кэт уже нет, она отправилась в нью-йоркский Гугл. В почте меня дожидается письмо – копия ответа с форума Бурчалы. Время отправки – 3:05 утра, а отправитель – твою ж дивизию! Сам Бурчала. Сообщение очень простое: поважнее поттера, да? уточните, что нужно. Я слышу, как бьется мое сердце. Невероятно. Бурчала живет в Берлине, но похоже, много времени проводит в разъездах, проворачивая спецоперации по оцифровке книг то в Лондоне, то в Париже, то в Каире. Может, когда и в Нью-Йорке. Его настоящего имени никто не знает. Как он выглядит, никому не ведомо. Он может оказаться женщиной, а то и собирательным персонажем. В моем воображении, однако, Бурчала – мужик, чуть постарше меня. В моем воображении он работает в одиночку – топает в Британскую библиотеку в сером пуховике, скрывая под одеждой, будто бронежилет, картонные детали своего книжного сканера – но у него повсюду есть союзники. А вдруг мы познакомимся. А вдруг подружимся. Может, я стану его помощником-хакером. Только нужно держаться естественно, а то еще подумает, что я из ФБР или, того хуже, из Festina Lente. Поэтому я пишу: Привет, Бурчала! Спасибо за ответ, чувак. Я твой фана… Э, нет. Стираю и начинаю заново: Привет. Мы найдем камеры и картон, но не нашли лазер. Можешь помочь? P.S. Ладно, должен признать, что Роулинг это не хвост собачий… но и Альд Мануций не хуже. Жму «Отправить», захлопываю ноут и иду в ванную. С мыслями о героических хакерах и замороженных головах втираю в волосы шампунь под горячим, промышленной мощности нортбриджским душем, очевидно, сконструированным не для людей, а для роботов. Нил дожидается меня в лобби, доедая миску пустой овсянки и прихлебывая капустный шейк. – Слушай, – говорит Нил, – а у тебя в номере биометрический замок? – Нет, только карта-ключ. – А мой должен узнавать меня в лицо, но он меня не впускает. Нил хмурится. – Наверное, распознает только белых. – Продай своему другу софт понадежнее, – советую я. – Расширяйся в гостиничный бизнес. Нил закатывает глаза. – Ага. Не думаю, что мне хочется еще куда бы то ни было расширяться. Я тебе говорил, что получил письмо от Национальной безопасности? Вот так номер. Не по поводу ли Бурчалы? Да нет, это смешно. – В смысле, типа, недавно? Нил кивает. – Они хотят приложения для распознавания разных типов телосложения под плотной одеждой. Типа паранджи и в этом духе. Ф-фу, пронесло. – Будешь писать? Нил морщится. – Ни за что. Даже не будь идея столь мерзкой – а она мерзкая, – у меня и без них полно работы. Он потягивает коктейль, и по соломинке вверх ползет ярко-зеленый цилиндр. – Ты же такое любишь, – бросаю я. – Гнаться аж за пятью зайцами сразу. – Ну да, за пятью, – говорит Нил. – Но не за целым же стадом зайцев. Чувак, у меня нет партнеров. Нет специалистов по развитию. И сам я давно не делаю ничего интересного! Нил имеет в виду код – или сиськи, не уверен. – Если честно, чего мне на самом деле хочется, так это быть ВК. Нил Ша, венчурный капиталист. В шестом классе мы о таком не мечтали. – Так за чем дело стало? – Хм, ты, наверное, переоцениваешь прибыль от «Анатомикс», – отвечает Нил, подымая брови. – Это совсем не Гугл. Чтобы стать ВК, нужно до хера К. А у меня есть лишь несколько контрактов на пятизначные суммы с производителями видеоигр. – Ну, и киностудии, верно? – Ш-ш, – отвечает Нил, окидывая холл взглядом, – Про это никто не должен знать. Там такие серьезные бумаги, чувак. Пауза. – Бумаги за подписью Скарлетт Йохансон. Мы едем в подземке. Ответ от Бурчалы пришел после завтрака, и он был следующим: бурческоп 3к ждет вас на Джей-стрит, 11, в Дамбо[16]. спросите особый «хогвартс». но без грибов. Это, наверное, самое обалденное письмо из всех, что падали в мой ящик. Шпионская явка, и мы с Нилом сейчас туда едем. Мы назовем условную фразу и получим взамен книжный сканер для спецопераций. Поезд качается и дребезжит в тоннеле под Ист-Ривер. В окнах чернота. Нил, положив ладонь на поручень над головой, говорит: – Точно не хочешь пойти в бизнес? Ты бы мог поднять проект с паранджой. Он лыбится и поднимает брови, и я понимаю, что он говорит всерьез, по крайней мере про развитие. – Я однозначно худший кандидат на развитие твоего бизнеса, – отвечаю я. – Гарантирую. Тебе пришлось бы меня уволить. Я бы все развалил. Я не шучу. Пойти работать к Нилу – значит сломать саму основу нашей дружбы. Он стал бы Нил Ша, босс, или Нил Ша, бизнес-наставник – а вовсе не Нил Ша, владыка подземелий. – Я бы тебя не уволил, – говорит Нил. – Просто понизил бы. – Куда, в подмастерья Игорю? – У Игоря подмастерье уже есть. Дмитрий. Суперумница. Тебя можно было бы определить в подмастерья к Дмитрию. Не сомневаюсь, этому Дмитрию шестнадцать. И этот разговор мне не по нутру. Я меняю тему: – Эй, а как насчет самому снимать фильмы? – спрашиваю я. – Показать всю мощь Игоревых жвал. Основать новый Пиксар. Нил кивает, потом молчит с минуту, обдумывая услышанное. Наконец: – Я бы со всей душой. Будь у меня знакомый режиссер, я бы нанял его немедля. Нил задумывается. – Или ее. Только если это будет она, я бы, наверное, финансировал ее через свой фонд. Точно: фонд Нила Ша для женщин-художниц. Налоговое убежище, открытое по рекомендации ушлого бухгалтера из Силиконовой долины. Нил попросил меня сделать временный сайтик, чтобы все выглядело более-менее официально, и этот сайтик поныне остается вторым по депрессивности из моих творений. (На верхней ступеньке по-прежнему ребрендинг «НовоБублика» под Старый Иерусалим.) – Так найди режиссера, – говорю я. – Вот ты и найди, – парирует Нил. Ну точно в шестом классе. Потом в его глазах вспыхивает какая-то мысль: – Вообще-то… точняк. Да. В обмен на финансирование этого приключения, Клеймор Краснорукий, я прошу тебя об этой услуге. И низким голосом владыки подземелий: – Ты найдешь мне режиссера. Мой телефон выводит нас к нужному дому в Дамбо. Это тихая улица, идущая вдоль реки, рядом с огороженной площадкой, заставленная трансформаторами высокого напряжения. Здание темное и узкое, даже хуже, чем у Пенумбры, и куда менее ухоженное. Судя по виду, недавно здесь был пожар: от дверного проема тянутся вверх длинные черные ожоги. Дом выглядел бы заброшенным, если бы не две детали. Во-первых, широкий виниловый баннер, криво растянутый на фасаде и сообщающий: «Пирожки на ходу». Во-вторых, тянущийся откуда-то теплый запах пиццы. Внутри полный бардак – да, пожар определенно был, – но воздух плотный и ароматный, напичканный углеводами. У входа садовый стол, на нем щербатый кассовый аппарат. А дальше стайка краснощеких подростков суетится в наскоро обустроенной кухне. Один неловко крутит над головой тесто; другой шинкует помидоры, лук и перец. Еще трое просто стоят, болтают и смеются. Позади них высокая печь для пиццы, голый покореженный металл с широкой синей полосой посередине. У печи есть колеса. Из пластиковых колонок гремит музыка: какие-то щелкающие трели, мелодия, которую, я подозреваю, слышало не больше тринадцати человек во всем мире. – Что для вас приготовить, ребята? – кричит сквозь музыку один из подростков. Впрочем, на самом деле он, возможно, и не подросток. Вся здешняя команда пребывает в безусой переходной поре: наверное, ходят в художественный колледж. Наш собеседник одет в белую футболку с Микки-Маусом, вооруженным автоматом Калашникова и устрашающей миной. Ладно, теперь бы не ошибиться. – Один особый Хогвартс, – кричу я в ответ. Микки-партизан коротко кивает. Я добавляю: – Но без грибов. Пауза. – Грибов не надо. Пауза. – Пожалуй. Но Микки-партизан уже отвернулся, советуется с товарищами. – Он тебя услышал? – шепчет Нил. – Мне пиццу нельзя. Если нам в итоге правда всучат пиццу, то миссия по ее употреблению ляжет на твои плечи. Не давай мне ни кусочка. Даже если я буду просить. Он замолкает. – А я, наверное, буду. – Привяжи себя к мачте, – говорю я. – Как Одиссей. – Или капитан Кровавые Ботфорты, – добавляет Нил. В «Хронике поющих драконов» ученый гном Кочедыга убеждает экипаж «Звездной лилии» привязать капитана Кровавые Ботфорты к мачте, когда тот попытался перерезать горло поющему дракону. Так что да. Капитан Кровавые Ботфорты. Микки-партизан возвращается с коробкой. Что-то быстро. – С вас шестнадцать пятьдесят, – объявляет он. Погодите-ка, я что-то сделал не так? Или это розыгрыш? И Бурчала отправил нас искать ветра в поле? Нил подымает брови, но вынимает хрустящую двадцатку и подает малому. Взамен мы получаем коробку для пиццы размера супермакси, с расплывшимся синим штампом «Пирожки на ходу». Коробка не горячая. За порогом на улице я вскрываю ее. Внутри аккуратные стопки толстого картона, все длинные плоские выкройки с прорезями и язычками, где они должны соединяться. Это Бурческоп, в разобранном виде. Края дочерна обожжены. Эти листы кроили лазерным резаком. На внутренней стороне крышки толстым маркером начертано послание от Бурчалы, его ли собственной рукой или кем-то из его бруклинских вассалов, я никогда не узнаю: SPECIALIS REVELIO[17] На обратном пути мы заглядываем в полупиратскую лавку электроники и прикупаем две дешевые цифровые мыльницы. Оттуда бредем пешком в «Нортбридж» по улицам Нижнего Манхэттена. Нил несет коробку, а я – пакет с двумя фотоаппаратами. У нас есть все, что нужно. Мануций будет нашим. Город соткан из световых пятен машин и рекламы. Под светофорами, переключающимися на желтый, сигналят такси; очереди покупателей, позвякивая, двигаются вверх и вниз по Пятой. На каждом углу небольшое столпотворение, смех, сигареты, прилавок с кебабами. Сан-Франциско хороший город, и он прекрасен, но в нем никогда не бывает столько жизни. Я вдыхаю поглубже – воздух прохладный и терпкий, с запахом табака и мяса неизвестного происхождения – и вспоминаю, как Корвина говорил Пенумбре: можешь тратить оставшееся время где-нибудь еще. Боже мой. Бессмертие в выложенных книгами катакомбах под землей или смерть здесь, среди всего этого? Я выбираю смерть и кебаб. А что Пенумбра? Он тоже, как ни странно, кажется скорее человеком мира. Я вспоминаю магазин, его широкие витрины. Вспоминаю первую фразу, с которой Пенумбра обратился ко мне: «Что вы ищете на этих полках?» – произнесенную с широкой приветливой улыбкой. Корвина и Пенумбра когда-то были друзьями: я видел фотографию-свидетельство. Корвина, видимо, был тогда совсем другим… на самом деле, буквально другим человеком. В какой момент ты осознаешь этот рубеж? Когда именно приходится давать человеку другое имя? Прости, нет, ты больше не можешь оставаться Корвиной. Ты теперь Корвина 2.0 – сомнительный апгрейд. Я вспоминаю молодого человека на старом фото, подымающего большой палец. Неужели он исчез насовсем? – Серьезно, лучше бы режиссер был женщиной, – говорит Нил. – В самом деле. Нужно больше вливать в этот фонд. Я выдал только один грант, и то своей двоюродной сестре Сабрине. Он умолкает, потом продолжает. – А это, думаю, незаконно. Пытаюсь вообразить Нила через сорок лет: лысого, в костюме, совсем иного. Пытаюсь увидеть Нила 2.0 или Нила Ша бизнес-наставника – Нила, с которым я больше не смогу дружить, – но просто не могу такого представить. Вернувшись в «Нортбридж» я с удивлением обнаруживаю Кэт и Пенумбру, сидящих на низких диванчиках и увлеченно беседующих. Кэт вдохновенно жестикулирует, а Пенумбра, улыбаясь, кивает, его синие глаза горят. Подняв на нас взгляд, Кэт улыбается. – Пришло новое письмо, – объявляет она. И замолкает, но по ее лицу пробегают судороги, будто она не в состоянии держать все в себе: – ПМ расширяют до ста двадцати восьми человек, и я среди них! Ее микромускулы вибрируют, и она почти выкрикивает: – Меня выбрали! Мой рот слегка приоткрывается. Кэт вскакивает и обнимает меня, я отвечаю на ее объятие, и мы танцуем, описывая небольшой круг по ультрамодному лобби отеля. – Ну и что это вообще означает? – спрашивает Нил, кладя коробку для пиццы. – Наверное, то, что наш побочный проект получит теперь кое-какой административный ресурс, – говорю я, и Кэт вскидывает руки вверх. Отпраздновать победу Кэт вся наша четверка усаживается у барной стойки, облицованной квадратиками матово-черных микросхем. Мы седлаем высокие табуретки, и Нил заказывает всем по стаканчику. Я потягиваю какой-то коктейль под названием «Синий экран смерти», который и в самом деле ярко-синего цвета, с ярким светодиодом, моргающим внутри одного из ледяных кубиков. – Так, значит, теперь ты, собственно говоря – одна сто двадцать восьмая Президента Гугла? – спрашивает Нил. – Не совсем так, – отвечает Кэт. – Президент у нас тоже есть, но Гугл слишком сложная машина, чтобы управлять ею в одиночку, так что выручает Проектный Менеджмент. Ну, знаешь… нужно ли выходить на тот рынок, нужно ли покупать вот эту фирму… – Чувак! – обращается к ней Нил, соскакивая с табурета. – Купи меня! Кэт смеется. – Не уверена, что трехмерные сиськи… – Да не только сиськи! – восклицает Нил. – Мы делаем все тело. Руки, ноги, дельтовидные, все что хочешь! Кэт молча улыбается и прихлебывает свой напиток. Пенумбра крутит в руках широкий стакан с тяжелым дном, на палец наполненный золотистым скотчем. Оборачивается к Кэт. – Дитя мое, – спрашивает он, – как вы думаете, через сто лет Гугл еще будет существовать? Кэт секунду молчит, затем уверенно кивает. – Думаю, будет. – Знаете, – продолжает Пенумбра, – один довольно знаменитый член нашего братства близко дружил с молодым человеком, основавшим компанию с подобным уровнем притязаний. И он говорил точно так же. – Какую компанию? – любопытствую я. – Майкрософт? Эппл? А вдруг Стив Джобс путался с неразрывниками? Не потому ли шрифт Gerritszoon установлен на каждом маке… – Нет, нет. Пенумбра качает головой. – Это была компания Стандарт Ойл. Он улыбается: поймал нас. Болтает виски в стакане и говорит: – Вы сумели пробраться в сюжет, который развивается уже очень долго. Иные из нашего братства сказали бы, что ваша компания, дитя мое, ничем не отличается от остальных, создававшихся прежде. А некоторые сказали бы, что за пределами Каптала никто и никогда не был нам нужен. – Некоторые типа Корвины, – замечаю я. – Да, Корвина, – Пенумбра кивает. – И другие тоже. Он окидывает взглядом нашу троицу – Кэт, Нила, меня – и тихо продолжает: – Но я рад, что на моей стороне вы. Не знаю, понимаете ли вы, насколько это будет историческое дело. Методы, разработанные нами за столетия, в союзе с новейшими инструментами… Я верю, у нас получится. Я это чувствую. Втроем – Нил читает инструкции с моего ноута, а Пенумбра подает детали – мы в первый раз собираем Бурческоп-3000. Части вырезаны из гофрированного картона, и когда щелкаешь по нему пальцем, получается довольно громкий хлопок. Сцепленные, как предусмотрено, они образуют необъяснимо прочную конструкцию. Она состоит из наклонной подставки для книги и двух стрел над ним, в каждой – хитрое гнездо для фотика – по одному на каждую страницу книжного разворота. Аппараты присоединены к моему ноуту, на котором сейчас запущена программа «Бурческан». Программа, в свою очередь, сбрасывает изображения на винчестер, матово-черный терабайтник, встроенный в тонкую коробочку для игральных карт. Коробочка – элегантная озорная деталь от Нила. – А кто, напомни, придумал эту штуку? – спрашивает он, прокручивая инструкцию. – Чувак по прозвищу Бурчала. Он гений. – Я бы его взял на работу, – замечает Нил. – Хороший программист. Выдающееся чувство пространственных соотношений. Я открывают свой «Перечень птиц Центрального парка» и укладываю в сканер. Конструкция Бурчалы не очень похожа на гугловскую – тут нет паучьих манипуляторов для листания, и эту часть работы приходится выполнять вручную, как и нажимать фотоспуск – однако она работает. Ширк, пых, чпок. Миграционный маршрут странствующего дрозда улетает на замаскированный винчестер. Потом я разбираю сканер обратно на плоские картонки, а Кэт засекает время. Сорок одна секунда. С этой приблудой за плечом я сегодня чуть за полночь вернусь в Читальный Зал. Он будет целиком в моем распоряжении. Со всей возможной поспешностью и скрытностью я отсканирую не одну, а две книги, и покину место действия. Декл предупредил, чтобы я управился и смылся, не оставив следов, до первого света. Черная дыра Едва пробило полночь. Я торопливо шагаю по Пятой авеню, разглядывая темную массу Центрального парка на той стороне дороги. Деревья – черные силуэты на фоне серо-багровых разводов неба. Из машин на улице – только желтые такси, уныло кружащие в поиске седоков. Одно из них моргает мне фарами, я отрицательно мотаю головой. Деклов ключ звякает у входной двери Festina Lente, и вот я внутри. В темноте мигает одинокий красный огонек, но я получил вводную от Декла: это беззвучная сигнализация, связанная с пультом в одной сугубо частной охранной фирме. У меня учащается пульс. Только тридцать секунд есть на блокировку, и я спешу ввести код: 1-5-1-5. Это год, когда умер Альд Мануций – или, если вы подписываетесь на версию Неразрывного Каптала, год, когда он не умер. В холле темно. Я вынимаю из сумки налобный фонарик и прикрепляю его на голову. Налобный фонарь вместо карманного посоветовала Кэт. – Сможешь спокойно переворачивать страницы, – сказала она. Луч света выхватывает логотип на стене, прописные буквы отбрасывают четкие тени. Меня посещает мысль о кое-какой внеплановой диверсии – вдруг получится стереть их базу книжных пиратов? – но я решаю, что и главная моя миссия уже достаточно рискованна. Я крадусь сквозь безмолвные пространства внешнего офиса, обшаривая лучом налобника кабинки слева и справа. Холодильник бормочет и жужжит; многофункциональный принтер одиноко мигает; по мониторам пляшут скринсейверы, озаряя комнату слабыми голубыми отсветами. Больше никакого движения, никаких звуков. В кабинете Декла я не утруждаю себя переодеванием и не думаю вынимать из кармана мобильник. Слегка нажимаю на книжный стеллаж и удивляюсь тому, как легко расходятся и вращаются полки, плавно и бесшумно. Эти тайные двери и впрямь отлично смазаны. Дальше сплошная чернота. И внезапно мое предприятие видится мне совсем иным. До этой секунды я представлял себе Читальный зал, каким он был вчера днем: ярким, оживленным, и если не приветливым, то хотя бы хорошо освещенным. А теперь я смотрю, можно сказать, в черную дыру. Это космический объект, откуда не могут выскользнуть ни материя, ни энергия, и я сейчас спущусь прямо туда. Я направляю фонарик вниз. Придется не спешить. Надо было спросить Декла, где выключатель. Почему я не спросил, как зажечь свет? Мои шаги отдаются тягучим эхом. Выхожу из коридора в Читальный зал, там кромешная темень, самый черный вакуум, какой только мне приходилось видеть. Еще и лютый холод. Я делаю шаг и решаю направлять луч вниз, а не вверх, потому что, когда я смотрю вниз, свет фонарика отражается в гладком камне, а когда смотрю вверх, просто рассеивается и исчезает. Я хочу отсканировать мои книги и поскорее свалить отсюда. Сначала нужно найти тот самый стол. Столов десятки. Но это не составит особого труда. Я обхожу комнату по периметру, ведя пальцами вдоль полок, прыгая по кочкам корешков. Второй рукой я ощупываю пространство вокруг, как мышь усами. Надеюсь, мышей тут нет. Вон там. Луч фонарика выхватывает край стола, и тут же я вижу массивную черную цепь и книгу, которая ею скована. На обложке высокие серебряные буквы, ярко блеснувшие в свете налобника: МАНУЦИЙ. Первым делом я извлекаю из сумки ноут, затем разобранный каркас Бурческопа. Сборка в темноте идет труднее, я бесконечно долго вожусь с прорезями и язычками, боясь поломать картон. Потом я достаю фотики и на пробу щелкаю одним. Молния вспышки на яркую микросекунду освещает все подземелье, и я тут же досадую на себя, поскольку зрение мое чуть не отключилось, в глазах плывут крупные фиолетовые кляксы. Я моргаю и жду, и думаю о мышах, и/или рукокрылых, и/или минотавре. Мануций поистине гигант. Даже если бы он не был прикован, не знаю, как можно такую книгу отсюда вынести. Чтобы затащить книгу на сканер, мне приходится неуклюже взять ее в охапку. Страшно, что картон не выдержит нагрузки, но физика сегодня на моей стороне. Бурчала придумал прочную конструкцию. Что ж, начинаю сканировать. Ширк, пых, чпок. Книга точно такая же, как и все, что я видел на Дальних полках: плотная таблица шифрованных букв. Ширк, пых, чпок. Вторая страница такая же, как первая, и такова же и третья, и седьмая. Я впадаю в транс, переворачивая одинаковые широкие страницы и считая их про себя. Ширк, пых, чпок. Мрачные литеры МАНУЦИЯ – это все, что существует во Вселенной; между фотовспышками я вижу только стену зернистой темноты. Страницы нахожу наощупь. Вдруг толчок. Здесь кто-то есть? Стол отчего-то тряхнуло. И опять. Пытаюсь сказать: «Кто здесь?» – но слова застревают в горле, которое и без того пересохло, и выходит только тихий скрип. Опять толчок. В следующий миг, не успеваю я додумать ужасающую мысль о Рогатом Страже Священной Читальни – очевидно, оборотне Эдгаре Декле в зверином обличье, – тряска нарастает, и вот уже вся пещера дрожит и рокочет, а сканер приходится держать руками, чтобы не упал. Меня отпускает: я понимаю, что это поезд метро, катится за стенкой сквозь скальный массив. Шум, отражаясь, усиливает сам себя и превращается в низкий рев во мраке пещеры. Наконец, поезд проезжает, и я вновь берусь за дело. Ширк, пых, чпок. Проходит много минут, а может, и не минут, и меня охватывает тоска. Наверное, дело в том, что я не обедал, и мой сахар в крови упал до минимума, а может, в том, что я стою один в ледяной кромешной темноте подземного склепа. Но в чем бы ни заключалась причина, эффект налицо: я остро чувствую глупость всей нашей затеи и этого абсурдного культа. Книга жизни? Да это вообще и книгой едва ли можно назвать. «Хроники поющих драконов: том III» будет получше книга, чем это вот. Ширк, пых, чпок. Хотя, конечно, я не могу ее прочесть. Сказал бы я то же самое о книге на китайском, корейском или иврите? Громадные Торы в еврейских храмах смахивают на этого Мануция, верно? Ширк, пых, чпок – плотная сетка непостижимых значков. Может, во всем виновата моя собственная ограниченность. Моя неспособность понять, что я сканирую. Ширк, пых, чпок. А если б я мог это прочесть? Глянул страницу по диагонали, и так, знаете, ухватил шутку? Или обомлел от умело закрученной интриги? Ширк, пых, чпок. Нет. Переворачивая страницы шифрованной рукописи, я понимаю, что мои любимые книги – сродни открытым городам, где можно бродить любыми маршрутами. А эта штука – крепость без ворот. Чтобы попасть в нее, надо взбираться по стене, цепляясь за камни. Я замерз, устал и хочу есть. Я вообще не представляю, сколько уже здесь нахожусь. Чувство такое, что в этой гробнице я провел всю жизнь, а улицу и солнце лишь видел как-то раз во сне. Ширк, пых, чпок, ширк, пых, чпок, ширк, пых, чпок. Руки у меня – ледяные клешни, скорченные и зажатые, будто я сутки напролет резался в видеоприставку. Ширк, пых, чпок. Это кошмарная видеоигра. Наконец, я заканчиваю. Я сплетаю пальцы и выворачиваю ладони, выталкивая их в пространство. Подпрыгиваю на месте, пытаясь привести кости и мышцы в какое-то подобие нормальной человеческой конфигурации. Бесполезно. Колени ноют. Спина затекла. Струйки боли текут от моих больших пальцев к запястьям. Надеюсь, это пройдет. Я трясу головой. Мне не на шутку тоскливо. Эх, что ж я не прихватил злаковый батончик. Внезапно я понимаю, что умереть от голода в кромешной тьме подземелья – самый жестокий вид смерти. От этого мои мысли переходят к книгам жизни, которыми тут выложены стены, и внезапно у меня по спине ползут мурашки. Сколько мертвых душ расселись – в ожидании – на полках вокруг меня? Одна душа важнее всех прочих. Пришло время заняться вторым этапом моей миссии. Codex vitae Пенумбры где-то здесь. Я замерз, дрожу и хочу поскорее выбраться отсюда, но я пришел освободить не только Альда Мануция, но и Пенумбру. Внесем ясность: я во все это не верю. Я знаю, что ни одна из этих книг не может даровать бессмертия. Я только что целиком переворошил одну из них: плесневелая бумага, переплетенная в еще более плесневелую кожу. Пласт мертвой древесины и мертвой плоти. Но codex vitae Пенумбры – великий труд его жизни: если он действительно уместил все, чему научился, все свои знания в эту книгу – тогда, я считаю, кто-то должен сделать бэкап. Пусть это авантюра чистой воды, но другого случая у меня не будет. И вот я пускаюсь в путь вдоль стены, согнувшись пополам и читая вертикальные корешки. С первого взгляда ясно, что книги расставлены не по алфавиту. Ну разумеется. Видимо, они сгруппированы согласно какой-то глубоко секретной внутрикультовой иерархии, или по любимым простым числам, или по размеру брюк, или еще как-нибудь. Так что я просто обхожу полку за полкой, все больше углубляясь во тьму. Книги невероятно разномастные. Толстые и тонкие; высокие, как атласы, и коренастые, как пляжные издания. Я задумываюсь, нет ли и в этом своей логики: не закодирован ли в формате книги какой-то статус? Есть кодексы в матерчатых обложках, есть в кожаных, и много таких, где я просто не могу опознать материал. Одна книжка ярко сияет в луче моего налобника: ее обложка из тонкого алюминия. Тринадцать полок позади, Пенумбры не видно: я боюсь, что пропустил его. Фонарик дает узкий конус света, и я вижу не все корешки, особенно низко у пола… Вижу пустое место на полке. А, нет: при ближайшем рассмотрении ячейка не пустая, а черная. Почерневшая оболочка книги, а на корешке еще слабо читается имя: MOFFAT. Не может быть… Кларк Моффат, автор «Поющих драконов»? Да ну. Я хватаюсь за корешок и вытягиваю книгу, но в ту же секунду она рассыпается в прах. Обложка остается у меня в руке, но ворох почерневших страниц, оторвавшись от нее, падает на пол. Я шиплю: «Черт!» и сую обратно на полку то, что осталось от книги. Наверное, это они и подразумевают под сожжением. Книга уничтожена, остался только черный фантом. Может, это предупреждение. Руки у меня теперь тоже черные и скользкие от сажи. Я тру ладони друг о друга, и частицы Моффата летят на пол. Может, это его предок или троюродный брат. Не один же Моффат на свете. Я наклоняюсь собрать обугленные останки, и мой луч выхватывает корешок высокий и тонкий с выведенными на нем золотыми буквами: PENVMBRA. Это он. Я почти заставлю себя прикоснуться к книжке. Вот она – я ее нашел – но внезапно мне кажется, что я вторгаюсь во что-то личное: будто намереваюсь сунуть нос в налоговые декларации Пенумбры или порыться в его комоде. Что там внутри? Какая история там записана? Я подцепляю край корешка и, медленно наклоняя, вытягиваю книгу с полки. Книга прекрасна. Она выше и тоньше соседей, ее корки необычайно жесткие. Формат напоминает скорее не оккультный дневник, а увеличенную детскую книжку. Обложка голубая, точно как радужки Пенумбры, и даже слегка отсвечивает: под лучом фонарика она переливается и мерцает. Наощупь поверхность обложки бархатистая. У моих ног черной грязью лежат останки Моффата, и что бы ни было, с этой книгой я такого сотворить не дам. Я ее отсканирую. Я несу codex vitae своего бывшего работодателя обратно к Бурческопу и – отчего такой мандраж? – открываю первую страницу. Разумеется, там такая же мешанина из букв, как и в остальных кодексах. Книга жизни Пенумбры ничуть не более читаема, чем другие. Поскольку она такая тоненькая – лишь малая доля Мануция – дело не затянется, но я ловлю себя на том, что переворачиваю страницы медленнее, пытаясь что-то, хоть что-нибудь ухватить и понять. Я расслабляю глаза, расфокусирую взгляд, чтобы буквы превратились в легкие тени. Мне так отчаянно хочется разглядеть что-то в этой мешанине – по совести, я хочу, чтобы свершилось какое-то волшебство. Но нет: если я всерьез хочу прочесть опус моего чудаковатого старого друга, придется вступить в его секту. В секретной библиотеке Неразрывного Каптала бесплатных страниц нет. Работа заняла больше времени, чем планировалось, но вот я заканчиваю, и все страницы Пенумбры надежно сохранены на моем винчестере. И сильнее, чем после Мануция, я ощущаю, что сделал важное дело. Захлопываю ноут, плетусь к полке, откуда взял книгу – место помечено останками Моффата на полу – и всовываю переливисто-голубой codex vitae на место. Похлопываю по корешку и говорю: «Спи спокойно, мистер Пенумбра». И тут загорается свет. Ослепленный и потрясенный, я моргаю и мечусь в страхе. Что случилось? Я задел сигнализацию? Попал в какой-то капкан для слишком жадных воришек? Я выхватываю из кармана смарт и отчаянно жму на экран, возвращая его к жизни. Почти восемь утра. Как это могло случиться? Сколько же я ходил тут кругами вдоль полок? А сканировал Пенумбру? Свет горит, и я слышу голос. В детстве я держал хомячка. И он всегда боялся, кажется, абсолютно всего – всю жизнь он выглядел загнанным и дрожащим. Из-за этого владение хомячком не приносило мне, в общем-то, совершенно никакой радости на протяжении всех восемнадцати месяцев. И вот в первый раз в жизни я на 100 процентов чувствую себя своим Флаффом Макфлаем. Сердце колотится с хомячковой скоростью, и я суматошно оглядываю комнату, высматривая какой-нибудь выход. Яркие лампы – как прожекторы над тюремным двором. Я вижу собственные руки, вижу кучку горелой бумаги у своих ног, вижу стол со стоящими на нем ноутом и ажурной фермой сканера. А еще вижу прямо напротив темный силуэт двери. Я прыгаю к ноуту, хватаю его, потом цепляю сканер – ломая картон под мышками – и бросаюсь к двери. Я не имею понятия, что это за дверь, и что за ней – консервированная фасоль? – но теперь голосов уже не один, а несколько. Мои пальцы на дверной ручке. Задерживаю дыхание – умоляю, умоляю, будь не заперта – и жму на ручку. Бедный замученный Флафф Макфлай никогда не переживал чувства, подобного моему облегчению оттого, что дверь поддается. Я проскальзываю внутрь и затворяю ее за собой. За дверью вновь темнота. Секунду я стою, оцепенев, прижимая к телу неудобный груз и спиной навалившись на дверь. Заставляю себя не вдыхать глубоко; прошу свое хомячье сердце стучать потише, ну, пожалуйста, потише. За моей спиной звуки: движение, голоса. Дверь неплотно прилегает к проему в камне; как кабинка в туалете, которая всегда кажется слишком открытой. Но это позволяет мне, отложив в сторону сканер, лечь на холодный гладкий пол и наблюдать сквозь полудюймовую щель между полом и дверью. Читальня наполняется черными мантиями. Их тут уже с десяток, а по ступеням спускаются новые и новые. Что происходит? Декл забыл свериться с календарем? Или он нас предал? Сегодня ежегодный съезд? Я усаживаюсь на пол и делаю первое, что человек обычно делает в экстренной ситуации, то есть набираю эсэмэску. Не тут-то было. Телефон не находит сеть, даже когда я встаю на цыпочки и машу им у самого потолка. Нужно спрятаться. Я найду укромный закуток, свернусь в шар и выжду до следующей ночи, а потом ускользну. Придется терпеть голод и жажду, а может, и желание посетить туалет… однако все по очереди. Глаза вновь привыкают к темноте, и, посветив фонариком вокруг, можно определить форму помещения. Это тесная каморка с низким потолком, набитая какими-то темными предметами, сцепленными и перепутанными. В полумраке все это кажется сценой из научно-фантастического фильма: вот металлические шпангоуты с острыми краями, вот уходящие в потолок трубопроводы. Я ощупью иду вглубь комнаты. И вдруг дверь издает мягкий щелчок, от которого я опять вхожу в хомячий режим. Я бросаюсь вперед и съеживаюсь за каким-то из темных предметов. Что-то острое упирается мне в спину и покачивается, я тянусь подхватить его – это металлический прут, обжигающе холодный и скользкий от пыли. Смогу ли я ударить черную мантию прутом? А куда надо ударить? В лицо? Я не уверен, что смогу кого-нибудь ударить в лицо. Я Вор, а не Воин. В комнату проникает теплый свет, и я вижу силуэт в дверях. Округлый силуэт. Эдгара Декла. Он шаркает в комнату, раздается плеск. У Декла швабра и ведро, которые он неловко держит в одной руке, шаря другой по стене. Раздается низкое жужжание, и комнату заливает оранжевый свет. Я морщусь и жмурюсь. Декл отчетливо ахает, увидев меня, скорчившегося в углу со вскинутым на манер какой-то готической бейсбольной биты железным прутом. Глаза у него лезут на лоб. – Вы уже должны были уйти! – шипит он. Я решаю не сообщать, что меня задержали Моффат и Пенумбра. – Было совсем темно, – объясняю я. Со звяком и хлюпом Декл оставляет в сторону швабру и ведро. Вздыхает и вытирает лоб широким черным рукавом. Я опускаю прут. Теперь я вижу, что притулился у большой печи; железный прут – это кочерга. Я осматриваю комнату, и научной фантастике не остается места. Меня окружают печатные машины. Здесь беглецы из разных эпох: старый монотип, ощетинившийся рычагами и рукоятками; широкий тяжелый цилиндр, установленный на длинной салазке, и что-то причудливое из Гутенберговской мастерской – массивный куб из витого дерева с торчащим наверху гигантским штопором. Тут наборные кассы и верстатки. На широком потертом столе разложены орудия печатного дела: толстые книжные блоки и высокие катушки с суровой дратвой. Под столом длинные цепи, уложенные широкими бухтами. Укрывающая меня печь скалится широкой решеткой, а наверху из нее выходит толстая труба, исчезающая в потолке каморки. Тут, под улицами Манхэттена, я обнаружил страннейшую в мире типографию. – Но он у вас? – шепотом спрашивает Декл. Я показываю коробочку от карт. – У вас, – выдыхает он. Его потрясение быстро проходит: Эдгар Декл берет себя в руки. – Ладно. Я думаю, мы сейчас все утрясем. Я думаю, справимся. Он кивает своим словам. – Вот только унесу их… – он берет со стола три тяжелых тома, все одинаковые. – И сейчас же вернусь. Сидите тихонько. Поудобнее пристроив на груди свою ношу, он уходит туда, откуда пришел, оставляя свет включенным. Я жду, разглядывая печатню. Тут чудный пол: мозаика из букв, каждая на отдельной плитке, глубоко вырезана. Алфавит под ногами. Один из металлических ящиков крупнее прочих. На крышке я вижу знакомый символ: две ладони, сложенные книжкой. Зачем организации стараются все пометить своей эмблемой? Это как пес, помечающий все деревья. С Гуглом то же самое. И с «НовоБубликом» было. Крякнув, я двумя руками поднимаю крышку. Ящик разделен на секции – длинные, широкие и абсолютно квадратные. Во всех в несколько слоев насыпаны металлические литеры: пузатенькие трехмерные буквицы, те, которые выкладываются в ряд на печатном прессе, составляя слова, абзацы и страницы книг. Неожиданно, я понимаю, что это за ящик. Это Gerritszoon. Дверной замок вновь щелкает, и я оборачиваюсь: Декл стоит, спрятав руки в складках мантии. На миг меня парализует уверенность, что он прикидывается, что он все-таки предал нас, и сейчас послан меня прикончить. Он исполнит приказ Корвины – может, размозжит мне череп гутенберговским прессом. Но если он намерен совершить Клэймороубийство, то отлично притворяется: лицо у него честное, дружелюбное и заговорщическое. – Наследство, – говорит Декл, кивая на ящик со шрифтом. – Шикарно, да? Он не спеша приближается к ящику, будто мы с ним просто решили потусить здесь, в глубоких катакомбах, и, протянув руку, запускает пухлые розовые пальцы в россыпь литер. Выбирает миниатюрную «e» и подносит к глазам. – Самая используемая буква алфавита, – произносит он, поворачивая литеру и рассматривая со всех сторон. Хмурится. – Эх, поистерлась. Сквозь скальную породу рядом проносится поезд метро, и вся комната дребезжит. Шрифт Gerritszoon звякает и осыпается: в отделении «а» сходит маленькая лавина. – Не так уж их тут много, – замечаю я. – Стираются, – поясняет Декл, бросая «e» обратно в ящик, – Старые буквы портятся, а новых мы не можем сделать. Мы потеряли оригиналы. Одна из главных трагедий нашего братства. Декл смотрит на меня. – Некоторые думают, что, если изменить гарнитуру, последующие книги жизни не будут действительны. Они считают, мы навечно привязаны к Gerritszoon. – Могло быть и хуже, – говорю я. – Это, пожалуй, лучший… Из читального зала доносится шум: бьет звонкий гонг и повисает долгое тягучее эхо. У Декла загораются глаза: – Это он. Пора. Декл осторожно закрывает ящик, тянется за спину и выдергивает из-за пояса сложенный квадрат черной материи. Это еще одна мантия. – Надевайте, – говорит он. – И не высовывайтесь. Держитесь в тени. Переплетение В дальнем конце зала у деревянного помоста толпятся черные мантии – их десятки. Все тут? Переговариваются, шепчутся, двигают столы и стулья. Готовят сцену для какого-то действа. – Ребятки, ребятки! – громогласно взывает Декл. Черные мантии расступаются, давая ему дорогу. – Кто грязи натащил? Вон как натоптали. Только вчера протирал. Пол и впрямь сияет, как стекло, отражая разноцветные полки, превращая их в бледные пастельные блики. Смотрится красиво. Снова звучит гонг, и его звон отдается эхом под сводами пещеры, переплетаясь в суровый хор. Черные мантии выстраиваются перед помостом, где возвышается одинокая фигура – ясное дело, Корвина. Я пристраиваюсь точно за спиной высокого белокурого книжника. Ноут и смятый каркас Бурческопа спрятаны в сумке, висящей у меня на плече, скрытой только что выданным мне черным балахоном. Стою, низко склонив голову. Этим мантиям очень не хватает капюшонов. На кафедре перед Корвиной лежит стопка книг, и он похлопывает по ней мощными пальцами. Эти книги минуту назад Декл принес из печатни. – Братья и сестры Неразрывного Каптала, – возглашает Корвина. – Доброе утро. Festina lente. – Festina lente, – шелестят в ответ черные мантии. – Сегодня я хочу поговорить с вами о двух вещах, – продолжает Корвина. – И вот первая из них. Он берет одну из книжек в синей обложке и поднимает повыше, показывая всем. – После многих лет работы наш брат Зейд наконец завершил свою книгу жизни. По кивку Корвины один из балахонов выступает вперед и поворачивается лицом к аудитории. Это мужчина за пятьдесят, крепкого сложения, насколько позволяет судить мантия. У него лицо боксера, с расплющенным носом и пятнистыми щеками. Должно быть, это и есть Зейд. Он стоит прямо, сцепив руки за спиной. Лицо напряжено: он изо всех сил старается держаться уверенно. – Декл одобрил работу Зейда, и я прочел эту книгу, – говорит Корвина. – Внимательно прочел, как подобает. У него и впрямь есть харизма – в голосе звучит спокойная, но непоколебимая уверенность. Небольшая пауза, во время которой в Читальном зале сохраняется тишина. Все ждут вердикта Первого читателя. Наконец Корвина просто заканчивает: – Она превосходна. Черные мантии с одобрительными возгласами бросаются обнимать Зейда и наперебой жать ему руки. Два книжника рядом со мной затягивают песню, вроде бы «Ведь он такой славный парень»[18]. А может, и нет: поют они на латыни. Чтобы не выделяться, отбиваю такт ладонями. Корвина поднимает руку, требуя тишины. Черные мантии отступают и успокаиваются. Зейд по-прежнему стоит перед строем, но уже прикрывая глаза ладонью. Он плачет. – Сегодня Зейда переплели, – объявляет Корвина. – Его codex vitae зашифрован. Сейчас мы ставим его на полку, а ключ будет храниться в секрете до конца жизни Зейда. И как Мануций избрал Герритзуна, так и Зейд доверил свой ключ одному из наших братьев. Корвина делает паузу. – Эрику. Снова одобрительный гул. Эрика я знаю. Вон он, в первом ряду: бледное лицо, пегая черная борода. Корвина посылал его курьером в Сан-Франциско. Теперь черные мантии поздравительно хлопают его по плечам, и я вижу, как он улыбается, а на его щеках появляется легкий румянец. Может, он не такой уж и злюка. Это немалая ответственность, хранить ключ от Зейда. Интересно, позволяется ли его где-нибудь записать? – Эрик также назначается одним из курьеров Зейда, вместе с Дарием, – продолжает Корвина. – Братья, выйдите вперед. Эрик делает три твердых шага. Вместе с ним из толпы выступает еще один черный балахон, парень с золотистой, как у Кэт Потенте, кожей и плотной шапкой русых кудрей. Оба расстегивают мантии. У Эрика под ней серо-стальные брюки и накрахмаленная белая рубашка, а у второго курьера – джинсы и свитер. Эдгар Декл тоже выступает вперед, держа в руках два широких листа плотной рыжей бумаги. По одной он снимает книги с кафедры и ловко упаковывает, а потом вручает свертки курьерам: сначала Эрику, затем Дарию. – Три экземпляра, – поясняет Корвина. – Один для библиотеки. Он вновь демонстрирует собравшимся книгу в синей обложке. – И два на ответственное хранение. В Буэнос-Айрес и в Рим. Вручаем Зейда вам, братья. Примите этот codex vitae и не смыкайте глаз, пока не увидите его на полке. Теперь я лучше понимаю поведение Эрика. Он тогда приехал отсюда, доставляя на ответственное хранение свежеотпечатанный codex vitae. И, конечно, был на этом просто помешан. – Зейд отягчил нашу ношу, – торжественно продолжает Корвина. – Точно так же, как и все переплетенные до него. Год за годом, книга за книгой, наша ответственность возрастает. Он оглядывает зал, стараясь не упустить из виду ни одного черного балахона. Я задерживаю дыхание и втягиваю голову в плечи, прячась за высоким белокурым книжником. – Нам нельзя оступаться. Мы должны раскрыть тайну Основателя, чтобы Зейд и все его предшественники могли жить дальше. Толпа тихонько перешептывается. Стоящий перед ней Зейд уже не плачет. Он взял себя в руки, и теперь его облик горд и суров. На миг Корвина умолкает. Потом объявляет: – И еще кое о чем нам надо поговорить. Он дает легкую отмашку, и Зейд возвращается в толпу. Эрик с Дарием шагают к лестнице. Мелькает мысль: не пуститься ли следом? Но тут же передумываю. Сейчас мое единственное спасение – полностью раствориться в толпе, затаиться в тени, укрыться от этого морока. – Недавно я беседовал с Пенумброй, – говорит Корвина. – У него есть друзья в нашем братстве. Я тоже себя числю среди них. Поэтому считаю, что должен рассказать вам о нашем разговоре. По толпе проносится шепоток. – Пенумбра сильно провинился – трудно себе представить проступок более тяжкий. По его халатности была украдена одна из наших книг. Ропот и стоны. – Дневник, содержащий сведения о Неразрывном Каптале, его работе в Сан-Франциско на протяжении многих лет, стоял незашифрованным в свободном доступе. Спина у меня потеет под мантией, а глаза щиплет. Жесткий диск в коробке оттягивает карман, как свинчатка. Делаю вид, будто я тут совсем не при чем. Внимательно разглядываю собственные ботинки. – Это была грубая ошибка, причем не первая у Пенумбры. Снова стонут черные мантии. Разочарование Корвины, его досада передается слушателям и гулко разносится по кругу. Высокие темные фигуры сливаются в одну большую угрюмую тень. Кровожадная стая ворон. Я уже наметил путь к лестнице. И готов броситься наутек. – Зарубите себе на носу, – чуть повышает голос Корвина. – Пенумбра сам из разряда переплетенных. Его codex vitae стоит здесь на полке, где будет и книга, написанная Зейдом. Но судьба Пенумбры под вопросом. Твердый и уверенный голос Корвины разносится по залу: – Братья и сестры, скажу без обиняков: когда ноша столь тяжела, а цель столь серьезна, никакая дружба не защитит. Еще одна ошибка – и Пенумбра будет сожжен. Толпа ахнула, балахоны принялись коротко перешептываться. Озираясь, вижу: известие это их просто ошеломило. Похоже, Первый читатель переборщил. – Не воспринимайте свой труд как должное, – продолжает он, чуть смягчив тон, – и неважно, переплели вас или нет. Мы обязаны соблюдать правила. Обязаны работать целеустремленно. Мы не можем позволить себе… Пауза. – …рассеянность… Он переводит дыхание. Из Корвины получился бы неплохой кандидат в президенты – ораторствует предельно искренне и убежденно. – Для нас важен только текст, братья и сестры. Помните об этом. В нем уже заложено все, что нам нужно. Пока у нас есть текст и есть разум, – Корвина поднимает палец и постукивает по лоснящемуся лбу, – нам больше ничего не нужно. Засим толпа разбегается. Балахоны кружат вокруг Зейда, поздравляют, расспрашивают. Глаза его над грубыми красными щеками еще влажны. Неразрывный Каптал возвращается к своим трудам. Черные мантии склоняются над черными книгами, затягивая цепи. Возле кафедры Корвина совещается с дамой средних лет. Она размахивает руками, что-то объясняя, он смотрит в пол и кивает. Позади маячит Декл. Ловит мой взгляд. Дергает подбородком, и сразу ясно: пора смываться. Опустив голову и прижав к себе торбу, шагаю через весь зал, держась поближе к полкам. На полпути к лестнице спотыкаюсь о цепь и падаю на одно колено. Ладонью шлепаю по полу, один из балахонов косится. Высокий такой, с резко очерченной бородой. Негромко говорю: – Festina lente. Потом, очи долу, проскальзываю к лестнице. И через две ступеньки бегу, возвращаясь на земную твердь. С Кэт, Нилом и Пенумброй мы встречаемся в нортбриджском лобби. Они ждут, восседая на массивных серых диванах. Перед ними на столиках кофе и завтрак. Эдакий оазис здравомыслия и современности. Пенумбра хмурится. – Мальчик мой! – восклицает он, вскакивая. Оглядывает меня с ног до головы и поднимает бровь. А, вон в чем дело: я же так и остался в черной мантии. Бросив сумку на пол, стаскиваю балахон. Гладкий на ощупь, он поблескивает в приглушенном свете ламп. – Ты заставил нас поволноваться, – говорит Пенумбра. – Почему так задержался? Объясняю, что случилось. Сообщаю, что сканер Бурчалы сработал. Затем вытряхиваю из сумки на столик искореженные остатки машины. Потом рассказываю о церемонии в честь Зейда. – Переплетение, – говорит Пенумбра, – это редкое событие. Не повезло, что оно пришлось на сегодня. Тут его слегка передернуло. – А может, и повезло. Теперь ты лучше понимаешь, какого терпения требует Неразрывный Каптал. Я подзываю нортбриджского официанта и опрометчиво заказываю овсянку и «Синий экран смерти». Еще раннее утро, но мне нужно выпить. После этого я передаю слова Корвины о Пенумбре. Мой бывший работодатель машет прозрачной ладонью: – Его слова не имеют значения. Больше не имеют. Важно только написанное на этих страницах. Даже не верится, что все получилось. Подумать только: у нас в руках codex vitae Альда Мануция! Кэт с усмешкой кивает. – Тогда за дело, – говорит она. – Распознаем сканы и убедимся, что все в порядке. Она вынимает из сумки макбук и запускает его. Я подключаю миниатюрный жесткий диск и копирую его содержимое – почти полностью. Мануция перебрасываю на ноут Кэт, но Пенумбру оставляю с ебе. Я не собираюсь сообщать ему, да и никому другому, что сканировал его книгу жизни. Это подождет – если повезет, то и не понадобится. Codex vitae Мануция – вот проект. А книга Пенумбры – просто страховка. Я ем овсянку и поглядываю, как ползет полоска индикатора. Копирование завершается легким щелчком, и пальцы Кэт тут же начинают порхать по клавишам. – Все нормально, – говорит она. – Ушло. Чтобы взломать код, нам понадобится помощь ребят из Маунтин-Вью… но мы можем хотя бы запустить Хадуп и перевести страницы в текстовый формат. Готовы? Я улыбаюсь. Начинается приключение. У Кэт горят щеки: она в роли цифровой императрицы. Ну и «Синий экран смерти», похоже, слегка ударил мне в голову. Я подымаю свой мигающий стакан: – Да здравствует Альд Мануций! Кэт отрывисто щелкает по клавиатуре. Изображения страниц разлетаются по далеким компьютерам, где они превратятся в последовательности символов, которые можно будет скопировать и быстро расшифровать. Никакие цепи их больше не могут удержать. Пока компьютер Кэт раздает работу, я спрашиваю Пенумбру о сожженном кодексе с именем MOFFAT на обложке. Нилу тоже интересно. – Это был он? – спрашиваю я. – Разумеется, – отвечает Пенумбра. – Кларк Моффат. Он работал здесь, в Нью-Йорке. Но прежде, мой мальчик, он был нашим покупателем. Пенумбра усмехается и подмигивает. Думает, это произведет на меня впечатление. Так и есть. Мысленно переношусь в прошлое и ощущаю восторг: оказывается, мне выпало счастье лицезреть настоящую звезду. – Но ты держал в руках не codex vitae, – говорит Пенумбра, качая головой. – Это уже не он. Ну еще бы. Это была книга из пепла. – А что случилось? – Он издался, конечно. Погодите-ка, я что-то не понял: – Моффат опубликовал единственную книгу – «Хроники поющих драконов». – Именно, – кивает Пенумбра. – Его книгой жизни стал третий и последний том эпопеи, которую он начал писать еще до того, как присоединился к братству. Это был грандиозный акт веры: закончить свой труд, но отдать его в библиотеку Каптала. Моффат показал книгу Первому читателю – тогда это был Найвен, предшественник Корвины, – и тот одобрил ее. – Но Моффат забрал ее. Пенумбра кивает. – Он не сумел принести жертву. Не смог не напечатать заключительный том. Выходит, Моффат расстался с братством Неразрывного Каптала ради того, чтобы нам с Нилом и еще несметному множеству шестиклассников-ботанов просто крышу сносило, когда мы читали третий и последний том «Хроник поющих драконов». – Чувак, – говорит Нил, – это многое объясняет. Он прав. Третий том взрывал мозги школьников как раз потому, что там вся линия повествования идет вразнос. Меняется интонация. Персонажи преображаются. Сюжет сходит с рельсов и начинает подчиняться некой скрытой логике. Читатели привыкли объяснять это тем, что Кларк Моффат начал принимать психоделические вещества, но на самом деле причина еще более необычна. Пенумбра мрачнеет. – Я считаю, Кларк допустил трагическую ошибку. Ошибка или нет, но какое роковое решение! Если бы «Хроники поющих драконов» так и остались незавершенными, мы с Нилом никогда бы не подружились. Он бы тут не сидел сейчас. Может, и я не сидел бы. А занимался серфингом в Коста-Рике с каким-нибудь лучшим другом из параллельной вселенной. А может, торчал бы в серо-зеленом офисе. Спасибо, Кларк Моффат. Спасибо тебе за эту ошибку. Хроники поющих драконов, том II Дома в Сан-Франциско я застаю Мэта с Эшли вдвоем на кухне: уплетают какой-то замысловатый салат, оба в ярких эластичных спортивных костюмах. У Мэта к поясу прицеплен зажим-карабин. – Дженнон! – вопит он. – Ты когда-нибудь занимался скалолазанием? Признаюсь, что не приходилось. Я же привык ловчить, вот и предпочитаю те виды спорта, где главное не сила, а проворство. – Ну да, я так и думал, – говорит Мэт, кивая. – Но там дело не в силе. Там стратегия нужна. Эшли с гордостью смотрит на него. А он продолжает, размахивая насаженной на вилку зеленью: – Нужно изучать каждый маршрут на ходу – составлять план, прикидывать, корректировать. Серьезно, у меня вот мозг сейчас устал сильнее, чем руки. – Как съездил в Нью-Йорк? – вежливо интересуется Эшли. Не знаю, что и ответить. Как-нибудь так: «В общем, усатый хранитель секретной библиотеки взбесится из-за того, что я скопировал целиком их старинную шифровальную книгу и передал ее в Гугл, но, по крайней мере, я жил в приличном отеле»? Вместо этого говорю: – В Нью-Йорке было неплохо. – У них там шикарные скалодромы, – Эшли качает головой. – Наши и рядом не стояли. – Да уж, дизайн интерьеров в «Рок-сити» определенно… оставляет желать лучшего, – прибавляет Мэт. – Эта фиолетовая стенка… – с содроганием произносит Эшли. – Купили, наверное, первую попавшуюся краску. – А ведь стенка для лазания – это такой простор для фантазии, – говорит Мэт. Он воодушевляется: – Такой холст! На три этажа в высоту заполняй чем хочешь. Разрисуй как следует. В Ай-Эл-Эм есть один чувак… Оставляю их увлеченно обсуждать детали. Сейчас бы поспать в самый раз, но я покемарил в самолете и потому сейчас не могу расслабиться, будто что-то в моем мозгу все кружит и кружит над полосой, отказываясь идти на посадку. Я нахожу Кларка Моффата (целого и невредимого, не сожженного) на собственном коротком стеллаже. До сих пор неспешно перелистываю эпопею, читаю сейчас второй том, ближе к концу. Плюхаюсь на кровать и пытаюсь по-новому взглянуть на эту историю. В том смысле, что книгу написал человек, ходивший по тем же улицам, что и я, смотревший на те же сумрачные стеллажи. Он вступил в Неразрывный Каптал, а потом покинул его. Что он узнал в пути? Листаю до той страницы, где остановился. Герои, ученый гном и низверженный принц, пробираются через гиблые топи в Крепость Первого Чародея. Я, конечно, знаю, что будет дальше, ведь я читаю уже в четвертый раз: Первый Чародей обманет их и выдаст королеве Драгане. Всякий раз знаю предстоящий сюжетный поворот, знаю, что это должно произойти (а как еще герои попадут в башню Драганы и в конце концов победят королеву?), но читать эту главу всегда тяжко. Почему нельзя по-человечески? Налил бы им Первый Чародей по кружке кофе, да и приютил бы на время… Хоть я и узнал много нового, смысл истории от этого особо не меняется. Моффат здорово пишет: ясно и размеренно, без лишних общих рассуждений о драконах и судьбе, ровно так, чтобы придать своему рассказу нужный объем. Типажи притягательны. Ученый гном Кочедыга – эдакий всезнайка, умеющий выйти сухим из воды. Телемах Полукровка – герой, которому хочется подражать. У него всегда есть план действий, он в любой ситуации находит решение, вечно окружен тайными союзниками, которых можно призвать на помощь: пиратами и колдунами, чье расположение он завоевал своими давними подвигами. Как раз сейчас начинаю читать главу, в которой Телемах будет трубить в Золотой рог Гриффо, чтобы разбудить мертвых эльфов Пинакского леса, которые обязаны ему, потому что он освободил… Золотой рог Гриффо. Так-так. Гриффо, как Гриффо Герритзун. Открываю ноут, начинаю делать пометки. Повествование продолжается: – Золотой рог Гриффо тонко выделан, – сказал Ксенодот, проводя пальцем по изгибам Телемахова сокровища. – И все его волшебство в этой выделке. Понимаешь? В нем нет никакой магической силы – я не чую ее. Кочедыга с недоумением смотрит на него. Разве не ради этой колдовской трубы они только что вынесли ужасы гибл ых топей? А Первый чародей объявляет, что в ней нет никакого проку? – Волшебство – не единственная сила в этом мире, – тихо сказал старый маг, вручая рог его царственному хозяину. – Гриффо сотворил столь совершенный инструмент, что на зов его и мертвые восстанут. Он сделал его своими руками, без заклинаний, без драконьих песен. Мне жаль, что я такого не могу. Не знаю, в чем тут смысл, но какой-то смысл, наверное, есть. Дальше сюжет знакомый: пока Кочедыга и Телемах спят (наконец-то) в богато обставленных комнатах, Первый Чародей похищает рог. Затем зажигает красный фонарь и устремляет ввысь его пляшущий луч, подавая сигнал темным гробороям Драганы в Пинакском лесу. Они рыщут среди деревьев, отыскивая старые эльфийские могилы, выкапывая кости и размалывая их в прах, – но этот сигнал им понятен. Они сбегаются в крепость, и, внезапно проснувшись в комнате, Телемах Полукровка видит, что окружен огромными тенями. Они с воем набрасываются на принца. На этом и заканчивается вторая книга хроники. – Так прикольно, – говорит Кэт. Мы едим безглютеновую вафлю в «Гурманском гроте», и Кэт рассказывает мне об установочном собрании нового ПМ. На ней кремовая блузка с острым воротничком, надетая поверх красной футболки под горло. – Вообще обалденно, – продолжает она. – Самое лучшее собрание. Полностью… выстроенное. Точно знаешь, что происходит в каждую минуту. Все с ноутами… – Друг на друга хотя бы смотрят? – Не особо. Все, что нужно, у тебя на экране. Там повестка, которая сама корректируется. Групповой чат. И фактчекинг! Если ты выступаешь, специальные люди перепроверяют твои заявления, подтверждают или опровергают… Прямо Афины для инженеров. – …и продолжается оно часов шесть, не меньше, но время пролетает незаметно, потому что так активно думаешь. Выкладываешься полностью. Нужно усвоить массу информации, а поступает она очень быстро. И решения они принимают – мы принимаем – тоже быстро. Если кто-то ставит вопрос на голосование, все происходит вживую, и нужно голосовать сразу или доверить это кому-нибудь другому… Это уже скорее реалити-шоу. А вафля на вкус отвратительна. – Там есть инженер, Алекс, очень крутой, сделал большинство гугловских карт, и, кажется, я ему нравлюсь – он уже один раз делегировал мне свой голос, ну, это бред, я только пришла… Пожалуй, я бы делегировал этому Алексу кулак в рожу. – …и там куча дизайнеров, больше, чем обычно. Кто-то рассказывал, что алгоритм отбора слегка подкрутили. Наверное, потому я и попала туда, ведь я и дизайнер, и программист. Оптимальное сочетание. Типа того. Она наконец делает короткую паузу. – Я устроила презентацию. Это, наверное, не совсем то, чего от тебя ждут на твоем первом заседании ПМ. Но я спросила Раджа, и он сказал, что вроде бы ничего. И даже, пожалуй, хорошая идея. Произвести впечатление. Как-то так. Еще передышка. – Я им рассказала про Мануция. Ничего себе. – Какая это удивительная древняя книга, настоящая реликвия, настоящее старое знание, СЗ… Она и вправду рассказала. – …а потом я объяснила, что есть такая некоммерческая организация, которая пытается расшифровать… – Некоммерческая организация? – Это лучше звучит, чем, типа, тайное общество. В общем, я сказала, что они пытаются расшифровать код, и, ясное дело, публика тут же оживилась, потому что в Гуг ле все любят коды. Книги – скучно. Коды – круто. И эти люди рулят интернетом. – И я сказала, что, может быть, стоит заняться этой проблемой, поскольку тут можно придумать нечто совершенно новое, например, какой-нибудь общедоступный сервис по расшифровке… Эта девушка понимает своего слушателя. – …и всем эта идея очень понравилась. И мы проголосовали. Вот тебе раз. Больше не надо кругами ходить. Благодаря Кэт у нас теперь есть официальная поддержка Гугла. Фантастика. Интересуюсь, когда приступят к расшифровке. – Ну мне как раз поручили все это организовать. Кэт загибает пальцы на руке: – Я набираю волонтеров. Потом мы конфигурируем системы и проверяем, все ли в порядке с текстом, – тут поможет Джед. Само собой, надо переговорить с мистером Пенумброй. А вдруг он сможет приехать в Маунтин-Вью? Примерно так. Думаю, мы будем готовы где-то через пару недель. Скажем, две недели, считая от нынешнего дня. Она решительно кивает. Братство тайных книжников потратило на эту задачу пятьсот лет. А мы запланировали решение на утро пятницы. Величайшее СЗ Пенумбра соглашается не закрывать магазин, пока банковский счет не опустеет, так что я возвращаюсь на работу, но возвращаюсь с особой миссией. Я заказываю каталог поставщика. Запускаю новую рекламную кампанию на Гугле, теперь помощнее. Пишу организаторам большого литературного фестиваля в Сан-Франциско, который продолжается целую неделю и привлекает обеспеченных читателей даже из Фресно. Задача непростая, но, по-моему, она нам по плечу. Думаю, мы сумеем привлечь реальных покупателей. Глядишь, и обойдемся без Festina Lente. А там и превратим свой магазин в настоящий бизнес. За двадцать четыре часа после запуска рекламной кампании к нам забрели одиннадцать одиноких душ, и это уже здорово, ведь раньше тут обреталась лишь одна одинокая душа – я. Эти новые клиенты кивают, когда я спрашиваю, видели ли они нашу рекламу, а четверо из них что-то покупают. Трое из этой четверки берут роман Мураками, новые книги, которые я выложил небольшой аккуратной стопкой и сопроводил картонкой, где написано, какая это отличная книга. Аннотация подписана именем мистера Пенумбры с имитацией его неразборчивого почерка: я думаю, людям это понравится. После полуночи замечаю за окном Розовый Топик, которая, опустив голову, шагает к автобусной остановке. Бросаюсь к дверям. – Альберт Эйнштейн! – ору, выскакивая на тротуар. – Что? – не понимает она. – Меня зовут Дафна… – У нас есть биография Эйнштейна, – говорю я. – Автор – Азейксон. Который написал про Стива Джобса. Вам еще нужно? Она улыбается и поворачивается на своих высоченных каблуках – и у меня пять проданных книг за ночь, новый рекорд. Новые книги привозят каждый день. Когда я заступаю на смену, Оливер с изумлением и легкой настороженностью показывает мне груду коробок. С тех пор как я вернулся из Нью-Йорка и рассказал ему все, что там узнал, Оливер немного не в себе. – Я видел, что творится что-то странное, – тихо сказал он. – Но думал, тут наркотики замешаны. – Да ты что, Оливер! С какой стати? – Ну да, – подтвердил он. – Я думал, может, какие-то из этих книг напичканы кокаином. – И ты ни разу об этом не сказал? – Ну это же просто версия. Оливер считает, что с фондами у нас напряженка, а я чересчур вольничаю: – Нам бы не транжирить особо, чтобы по возможности надолго хватило, разве нет? – Вот слова настоящего хранителя, – хмыкаю я. – Деньги – не керамические черепки. Если тратить с толком, можно заработать больше. Надо постараться. Теперь у нас есть подростковые книжки про волшебников. Детективы про вампиров. Мемуары журналиста, манифест дизайнера, иллюстрированный роман знаменитого повара. Ностальгии ради, а то и с легким вызовом завезли новое издание «Поющих драконов», все три тома. А еще я заказал старую аудиокнигу с «Хроникой» – для Нила. Читать он практически перестал, но, может, хотя бы послушает, пока тягает железо. Пытаюсь воодушевить этими переменами Пенумбру – продажи за ночь у нас пока исчисляются двузначными суммами, но ведь раньше-то зарабатывали на порядок меньше. Однако он озабочен исключительно Великой Расшифровкой. Вот во вторник промозглым утром он заходит в магазин со стаканчиком кофе в одной руке и своим загадочным ридером в другой. Показываю ему очередную добычу: – Стивенсон, Мураками, последний Гибсон, «Информация», «Дом листьев», новые издания Моффата, – отмечаю на ходу. Каждая книга снабжена рекламным листком с подписью «Мистер Пенумбра». Не рассердится ли, что без спросу визирую от его имени? Но он даже не замечает. – Очень хорошо, мальчик мой, – говорит он, кивая, но не отрывая глаз от экрана читалки. Он вообще не соображает, о чем я толкую. Не обращает внимания на стеллажи. Кивает, а сам по диагонали просматривает очередную страницу в ридере. Наконец поднимает взгляд. – Сегодня будет встреча, – сообщает он. – К нам придут гугловцы. Он добавляет в это слово четвертый слог: «гуголовцы». – Познакомиться и обсудить наши методы. Помолчав, продолжает: – Думаю, тебе тоже надо присутствовать. И вот днем, сразу после обеда, в круглосуточном книжном магазине мистера Пенумбры собираются две гвардии – старая и новая. Пришли самые почтенные ученики Пенумбры – белобородый Федоров и женщина по имени Мюриэл с коротко стриженными серебристыми волосами. Ее вижу впервые: должно быть, обычно она здесь бывает днем. Федоров и Мюриэл берут пример со своего наставника. Проявляют норов. Делегатов от Гугла отобрала и прислала Кэт. Их зовут Пракеш и Эми, оба еще моложе меня. Третий – Джед с книжного сканера. Он с восхищением разглядывает передние стеллажи. Может, удастся потом что-нибудь продать ему. Нил сейчас в городе, на гугловской конференции разработчиков: ему хочется свести знакомство с коллегами Кэт и подготовить почву для поглощения «Анатомикса». Но он прислал к нам Игоря, который на подобном мероприятии вообще новичок, но, похоже, все схватывает на лету. Пожалуй, из всех присутствующих он самый умный. Молодежь и старики, мы вместе окружаем переднюю стойку, где выложены на всеобщее обозрение несколько раскрытых томов из Дальнеполочного фонда. Такой краткий экскурс в многовековую историю Неразрывного Каптала. – Это книги, – с сильным акцентом говорит Федоров, – а не просто буквенные цепочки. Он водит пальцами по странице. – Так что нужно разбираться не только с отдельными буквами, но и постранично. Именно постраничная композиция используется в некоторых самых сложных шифровальных системах. Гугловцы кивают и что-то помечают на своих ноутах. У Эми к айпаду прицеплена миниатюрная клавиатура. Звякает колокольчик над дверью, и в магазин вбегает поджарый мужчина с хвостом на затылке и в роговых очках. – Простите, опоздал, – запыхавшись, произносит он. – Привет, Грег, – говорит Пенумбра. – Привет, Грег, – одновременно говорит Пракеш. Они с Пенумброй переглядываются, потом смотрят на Грега. – Ух ты, – говорит Грег. – Ну дела. Оказывается, Грег – тот самый, от которого Пенумбре досталась его таинственная читалка! – одновременно инженер-электронщик в Гугле и новичок Сан-Францискской палаты Неразрывного Каптала. Тут же выясняется, что его помощь бесценна. Он выступает переводчиком между командой из книжного магазина Пенумбры и гугловцами, объясняя одним параллельную обработку данных, а другим – книжные форматы. Без Джеда нам тоже никак: ему приходилось распознавать книжки. – Будут ошибки распознавания, – поясняет он. – Например, строчная «f» может превратиться в «s». Он пишет буквы на экране своего ноута, чтобы мы увидели их рядом. – Строчные «rn» похожи на «m». Прописная «A» иногда превращается в «4», ну и много еще всякого подобного. Нужно учитывать все возможные ошибки. Федоров кивает и вставляет: – И еще оптические айгенвекторы текста. Гугловцы непонимающе пялятся на него. – Надо еще убрать эффект оптических айгенвекторов, – повторяет он так, будто говорит очевидные вещи. Гугловцы смотрят на Грега. Тот тоже не врубается. Игорь поднимает тонкую руку и неторопливо уточняет: – Наверное, можно сделать трехмерную матрицу степеней насыщенности чернил? У Федорова под белой бородой сверкает ухмылка. Мне непонятно, что будет, когда Гугл расшифрует Мануция. Само собой, кое-чего точно не произойдет: покойные братья и сестры Пенумбры не воскреснут. Не явятся вновь. Даже не промелькнут по-джедайски голубыми призраками. Реальная жизнь не похожа на «Хроники поющих драконов». Но все же это может стать сенсацией. Получается, тайная книга первого великого издателя оцифрована, расшифрована и опубликована? «Нью-Йорк Таймс» наверняка напишет об этом в блоге. Мы решаем: надо пригласить в Маунтин-Вью посмотреть на это событие всю местную палату братства. Пенумбра поручает мне передать приглашение тем, кого я знаю лучше всех. Я начинаю с Розмари Лапен. Совершаю крутое восхождение к ее хоббитовской норе на склоне холма и трижды стучу в дверь. Дверь чуть приотворяется, и в щели мигает один перепуганный глаз Лапен. – О! – пищит она, и распахивает дверь. – Это вы! А разве… то есть, как это… то есть… что стряслось? Она впускает меня, открывает окна и машет руками, разгоняя запах косяка. За чаем рассказываю о наших приключениях. У нее загораются глаза: сразу видно, ей хочется немедленно отправиться в Читальный Зал и облачиться в черную мантию. Сообщаю, что это не обязательно. Говорю, что великая тайна Неразрывного Каптала, возможно, через несколько дней будет раскрыта. У Лапен непроницаемое лицо. – Что ж, интересно, – наконец произносит она. Честно говоря, я ожидал чуть большего воодушевления. Рассказываю Тиндэллу, он откликается живее. Но непонятно, то ли его действительно взволновало предстоящее открытие, то ли он просто всегда так реагирует. Может, если сказать ему, что «Старбакс» внедряет новый латте, с книжным ароматом, Тиндэлл выдаст то же самое: – Изумительно! Головокружительно! Грандиозно! Он хватается за голову, ероша спутанные седые кудри. Расхаживает по комнате – у него тесная квартира-студия на берегу океана, в которой слышна негромкая перекличка туманных сирен. Нарезает круг за кругом, задевая локтями стены и сворачивая набекрень фотографии в рамках. Одна из них брякается на пол, и я наклоняюсь, чтобы поднять. На снимке изображен набитый пассажирами фуникулер под сумасшедшим углом, а на переднем плане в строгой синей униформе сам Тиндэлл: моложе, тоньше, с темными, а не седыми, как сейчас, волосами. Он широко улыбается, наполовину высунувшись из вагончика, и машет фотографу свободной рукой. Тиндэлл проводник на фуникулере: да, понятно. Он, наверное… – Чудесно! Он продолжает кружить. – Невероятно! Когда? Где? – В пятницу утром, мистер Тиндэлл, – говорю я. В пятницу утром, в пламенеющем средоточии интернета. Кэт я не видел уже почти две недели. Она слишком занята подготовкой Великой Расшифровки, да и другими проектами Гугла. Проектный Менеджмент – это как шведский стол, а Кэт проголодалась. По электронной почте не ответила ни на одно из моих игривых писем, а эсэмэски присылает по два слова. Наконец встречаемся наскоро вечером в четверг за суши. Погода холодная, и на Кэт толстый блейзер в гусиную лапку, а под ним тонкий серый свитер и белоснежная блузка. От красной футболки не осталось и следа. Она взахлеб рассказывает о проектах Гугла, ставших для нее откровением. Компания разрабатывает трехмерный браузер. И автомобиль, который ездит сам. И суши-поисковик – тут она указывает палочками на наш ужин, – чтобы помогать людям находить экологически чистую рыбу, не содержащую ртути. Строит машину времени. Пытается использовать в качестве источника возобновляемой энергии завышенную самооценку. С каждым новым мегапроектом, который она описывает, все больше и больше ощущаю свою ничтожность. Как можно сохранять интерес к одному предмету – или человеку, – когда ты способен переделывать мир? – Но что мне по-настоящему интересно, – сообщает Кэт, – так это вечный Гугл. Ну конечно: продление жизни. Она кивает. – Им не хватает ресурсов. Я стану их союзником в ПМ, буду изо всех сил продвигать эту тему. На перспективу это, пожалуй, самое важное дело для нас. – Не знаю, машина без водителя тоже впечатляет… – Может быть, завтра подкинем им что-нибудь новенькое, – продолжает Кэт. – Вдруг мы найдем в этой книге какую-то бомбу? Скажем, последовательность ДНК? Или формулу для нового препарата? У нее горят глаза. Надо отдать должное Кэт: на бессмертие ее воображения хватит. – Ты слишком многого ждешь от средневекового книгопечатника, – говорю я. – Окружность Земли вычислили за тысячу лет до книгопечатания, – фыркает Кэт. Потом тычет в меня палочками и говорит: – Вот ты можешь вычислить окружность Земли? – Вряд ли. Я секунду молчу. – Погоди-ка, а ты можешь? Она кивает. – Да. Это на самом деле пара пустяков. Я к тому, что в те времена люди многое умели. И всех тогдашних знаний мы до сих пор не восстановили. СЗ и ТЗ, помнишь? Старые знания. Это было бы величайшее СЗ. После ужина Кэт не приглашает меня к себе. Говорит, что ей нужно читать почту, изучать прототипы и редактировать вики-страницы. Неужели в четверг вечером я меркну на фоне справочных статей? Одиноко бреду в темноте, размышляя, как приступить к расчету окружности Земли. Ни малейшего представления. Наверное, лучше погуглить. Звонок Вечер накануне того дня, когда Кэт Потенте назначила тотальный штурм пятивекового codex vitae Альда Мануция. Ее гугловский батальон сформирован. Отряд Пенумбры приглашен. Волнующий момент – надо признать, так и есть, – но и тревожный, ведь я не представляю себе, что будет дальше с круглосуточным книжным магазином. Сам Пенумбра не сказал об этом ни слова, но у меня есть ощущение, что он сворачивает дело. Посудите сами: кому нужна такая обуза, старый книжный магазин, на подступах к вечной жизни? Увидим, что принесет завтрашний день. И чем бы оно ни обернулось, это будет занятное зрелище. Может, после него Пенумбра решит обсудить планы на будущее. Я по-прежнему хочу купить билборд на автобусной остановке. Уже довольно поздно, покупателей пока было лишь двое. Я роюсь на полках, подравнивая новые приобретения. Переставляю «Хроники поющих драконов» на полку повыше, потом от нечего делать листаю первый том. На задней обложке небольшой черно-белый портрет Клака Моффата. Ему тут тридцать с небольшим. Белесые космы и кустистая борода, одет в простую белую футболку, скалит зубы. Под портретом справка: Кларк Моффат (1952–1999) – писатель из города Болинас, штат Калифорния. Наиболее известные произведения – роман-бестселлер «Хроники поющих драконов» и детская книга «Новые приключения Кочедыги». Окончил Военноморскую академию США, служил связистом на атомной подводной лодке «Западная Вирджиния». И тут мне приходит в голову мысль. Сделать то, чего ни разу не делал, о чем даже и не думал, работая здесь все это время. Я собираюсь кое-что поискать в вахтенных журналах. Мне нужен журнал VII, тот самый, который я тайно переправил в Гугл: эти записи охватывают время от середины восьмидесятых до начала девяностых. Нахожу текстовый файл на своем ноуте, жму F и даю описание: человек с косматыми светлыми волосами и бородой. Получается не сразу, приходится перебирать разные запросы и отсеивать ложные результаты (как оказалось, бород тут хоть отбавляй). Просматриваю распознанный текст, а не рукопись, поэтому не могу сказать, кто здесь что писал, но знаю, что некоторые записи точно делал Эдгар Декл. Хорошо бы именно он… Есть! Номер карточки 6HV8SQ: Новичок берет Кингслейка, от души благодарит. Одет в белую футболку с символикой двухсотлетия США, джинсы «Левайс-501» и грубые рабочие ботинки. Голос хриплый, прокуренный: из кармана торчит полупустая пачка сигарет. Белесые волосы самые длинные, какие мне тут доводилось видеть. В ответ на мою реплику новичок объяснил: «Отращиваю, как у чародея». Понедельник, 23 сентября, 1:19. Безоблачно, пахнет о кеаном. Это Кларк Моффат, не иначе. Сделана запись после полуночи, то есть в ночную смену, а значит, пишет действительно Эдгар Декл. Вот еще одна: Новичок быстро продвигается в решении Загадки Основателя. Но даже больше, чем скорость, поражает его уверенность. Никакой робости, никакой растерянности, характерных для других новичков, в том числе и для меня. Как будто играет заученную мелодию или исполняет привычный танец. Синяя футболка, 501-е левайсы, рабочие ботинки. Волосы еще длиннее. Берет Брито. Пятница, 11 октября, 2:31 ночи. Звуки туманной сирены. Заметки продолжаются. Лаконичные, но смысл ясен: Кларк Моффат был в Неразрывном Каптале гением. Возможно ли… была ли болотно-зеленая линия на визуализации его траекторией? Неужели именно он успел охватить весь лик Основателя за то время, которое у других новичков уходило на одну ресницу или мочку уха? Наверное, есть какой-то способ соотнести отдельные записи с визуализацией, и… Звякает колокольчик, и я резко отвлекаюсь от бесконечной простыни текста на экране. Время позднее, и я ожидаю увидеть кого-то из братства, но нет – это Мэт Миттельбранд, который волочит черный пластиковый чемодан. Огромный, больше самого Мэта, чемодан застревает в дверях. – А ты что тут делаешь? – спрашиваю, помогая управиться с поклажей. Поверхность чемодана с увесистыми металлическими застежками бугристая и жесткая. – Я на задании, – говорит Мэт, тяжело дыша. – У тебя последняя смена, верно? Он уже наслушался моих жалоб на безразличие Пенумбры. – Может быть, – отвечаю. – Наверное. А что это ты принес? Мэт кладет чемодан плашмя на пол, громко щелкает застежками и распахивает. Внутри на упругой подложке из серого поролона – фотографический набор: светодиодные софиты с крепкой защитной решеткой, толстые складные алюминиевые опоры и широкие бухты толстого оранжевого провода. – Задокументируем это место, – говорит Мэт. Уперев руки в бедра, он оценивающе осматривается. – Его нужно зафиксировать. – Типа фотосессии? Мэт качает головой. – Это была бы только выборочная запись. Терпеть не могу таких вещей. Нет, мы отснимем каждую поверхность во всех ракурсах при ярком ровном свете. Пауза. – Чтобы можно было воссоздать. У меня отваливается челюсть. Мэт продолжает: – Мне приходилось делать фоторекогносцировку замков и особняков. А тут – маленький магазинчик. Всего три-четыре тысячи снимков. Затея Мэта абсолютно нереальна, чрезмерна и едва ли выполнима. Иными словами, как раз под стать этому месту. – Ну а камера-то где? – спрашиваю я. Как по команде, вновь звякает дверной колокольчик, и врывается Нил Ша с громадным «Никоном» на шее и с бутылкой ярко-зеленого капустного сока в каждой руке. – Принес подкрепиться, – объявляет он, подымая бутылки повыше. – Оба будете моими ассистентами, – говорит Мэт. Он подпихивает ногой черный пластиковый чемодан. – Давайте собирать. Книжный трещит от жара и света. Принесенные Мэтом софиты соединены в гирлянду и подключены к одной розетке за моей стойкой. Я практически уверен, что они выбьют пробки, а то и сожгут уличный трансформатор. Неоновая реклама «Попок» нынче рискует погаснуть. Мэт вскарабкался на стремянку. Он использует ее как операторский кран, а Нил потихоньку толкает, помогая перемещаться по магазину. Мэт держит аппарат неподвижно перед лицом и делает по одному кадру на каждый размеренный и широкий шаг Нила. Камера сама включает софиты, которые расставлены по углам и за стойкой, и все они дружно вспыхивают с каждым щелчком. – Знаешь, – говорит Нил, – мы можем из этих снимков сделать трехмерную модель. Он смотрит на меня. – В смысле, еще одну. Твоя хорошая была. – Да нет, я понял, – отвечаю. Стою за стойкой, составляю список всех деталей, которые нужно запечатлеть. Тонкие буквы на витрине и их зазубренные, стертые временем края. Дверной колокольчик, его язычок и изогнутую чугунную скобу, на которой он висит. – Моя смотрится как «Галага»[19]. – Можем сделать ее интерактивной, – продолжает Нил. – От первого лица, абсолютно фотореалистичной и проходимой. С выбором времени суток. Полки у нас будут отбрасывать тень. – Нет, – ворчит Мэт со стремянки. – Тридэшки эти ни о чем. Я хочу сделать миниатюрный магазин с миниатюрными книжками. – И миниатюрным Клэем? – спрашивает Нил. – Точно, можно в виде маленького чувака из лего. Мэт забирается повыше, и Нил катит его через магазин обратно. Софиты плещут, от них у меня в глазах рябит. Нил, толкая лестницу, перечисляет преимущества трехмерной модели: она глубже детализирована, сильнее эффект присутствия, копировать можно до бесконечности. Мэт ворчит. Пых! Пых! Во всем этом слепящем шуме я едва расслышал звонок. Просто слегка щекотнуло в ухе, но точно: где-то в магазине звонит телефон. Я бросаюсь сквозь стеллажи параллельно фотосъемке под не стихающий салют вспышек и заскакиваю в комнату отдыха. Звонит в кабинете Пенумбры. Толкаю дверь с надписью «Не входить» и мчусь вверх по ступеням. Хлопки софитов здесь не так слышны, и «дзынь-дзынь» из телефона (рядом со старым модемом) звучит громко и настойчиво, звук издает какой-то мощный допотопный механический шумогенератор. Звонки не прекращаются. Сдается мне, обычный мой принцип – на неизвестные звонки не отвечать – тут вряд ли подойдет. Дзынь-дзынь. В наше время телефон приносит исключительно дурные вести. Все эти «вы просрочили платеж по студенческому кредиту» или «ваш дядя Крис попал в больницу». Что-то прикольное или увлекательное, вроде приглашения на тусовку или в секретный проект, приходит через интернет. Дзынь-дзынь. Ну ладно: может, это любопытный сосед звонит узнать, что за кутерьма у нас тут, к чему все эти вспышки. А может, Розовый Топик из «Попок» хочет убедиться, что все в порядке. Это так мило. Снимаю трубку и с выражением объявляю: – Круглосуточный книжный магазин мистера Пенумбры. – Вы должны его остановить, – раздается в трубке, без всяких предисловий и имен. – Хм, вы, наверное, ошиблись номером. Это не Розовый Топик. – Я точно не ошибся номером. Я вас знаю. Вы мальчишка, продавец. Теперь и я узнаю этот голос. Спокойная властность. Чеканные слоги. Это Корвина. – Как вас зовут? – спрашивает он. – Клэй. Но сразу добавляю: – Вам, наверное, надо поговорить лично с Пенумброй. Перезвоните утром… – Нет, – сухо возражает Корвина. – Это не Пенумбра украл наше самое драгоценное сокровище. Он знает. Конечно, знает. Но откуда? Не иначе, донес кто-то из его ворон. Какие-то слухи пошли тут, в Сан-Франциско. – Ну, формально никакой кражи, по-моему, не было, – говорю я, глядя на свои ботинки, будто Корвина находится рядом со мной в этой комнате, – поскольку речь, вероятно, идет о всеобщем достоянии… Я замолкаю. Все эти споры ни к чему. – Клэй, – говорит Корвина ровным и мрачным тоном, – вы должны его остановить. – Простите, но я не верю в вашу… религию, – отвечаю я. Вряд ли я бы смог сказать это ему в лицо. Прижимаю к щеке черную загогулину телефонной трубки. – И, по-моему, не так уж важно, отсканируем мы старинную книгу или нет. Не думаю, что это имеет какое-то принципиальное значение. Я просто помогаю своему боссу – и другу. – Вы поступаете ровно наоборот, – говорит Корвина. На это мне ответить нечего. – Я знаю, что вы не разделяете нашей веры, – продолжает он. – Разумеется, не разделяете. Но и без того вы можете понять, что Аякс Пенумбра идет по лезвию бритвы. Он делает паузу, чтобы до меня дошло. – Я знаю его дольше, чем вы, Клэй – намного дольше. Позвольте мне кое-что про него рассказать. Он всегда был мечтатель, большой оптимист. Я понимаю, почему вас к нему тянет. Всех вас, калифорнийцев, – я жил в Калифорнии. Я знаю, что это такое. Точно. Молодой мужчина на фоне Золотых Ворот. Он от всей души улыбается мне с другого конца комнаты. – Вы, наверное, думаете, что я такой жесткий нью-йоркский начальник. Наверное, думаете, что я слишком суров. Но, Клэй, иногда дисциплина – самая честная форма доброты. Он часто называет меня по имени. Обычно так поступают продажники. – Мой друг Аякс Пенумбра перепробовал в жизни многое – разные схемы, всегда тщательно выстроенные. Он всегда был на грани прорыва – так он сам считал, по крайней мере. Я знаю его пятьдесят лет, Клэй – пятьдесят лет! И как вы думаете, сколько раз за все это время его замыслы увенчались успехом? Не нравится мне, к чему… – Ноль. Ни разу. Он содержит – с горем пополам – магазин, где вы сейчас сидите, и больше не добился абсолютно ничего примечательного. И вот эта, последняя и величайшая из его затей – из нее тоже ничего не выйдет. Вы это сами только что признали. Это глупость, обреченная на провал, а дальше-то что? Я волнуюсь за него, Клэй, искренне – как самый старый его друг. Знаю, он применяет ко мне джедайский обман разума. Но применяет весьма ловко. – Ладно, – говорю я. – Понятно. Я знаю, что Пенумбра немного со странностями. Конечно. Чего вы от меня хотите? – Вам нужно сделать то, чего не могу сделать я. Я бы уничтожил текст, который вы украли. Все его копии. Но я слишком далеко, и вы должны мне помочь, должны помочь нашему другу. Теперь голос Корвины звучит так, будто он стоит рядом: – Надо остановить Пенумбру, или эта заключительная неудача раздавит его. Трубка вернулась на свое место, хоть я и повесил ее не вполне осознанно. В магазине тихо: в торговом зале больше не слышно хлопков. Медленно оглядываю кабинет Пенумбры, обломки, накопленные за десятилетия цифровых грез, и предупреждение Корвины приобретает смысл. Я вспоминаю, с каким выражением лица Пенумбра излагал нам в Нью-Йорке свой замысел, и еще больше тревожусь. Снова смотрю на фотографию. Внезапно на ней предстает не заблудший друг Корвина – а сам Пенумбра. В дверях возникает Нил. – Ты нужен Мэту, – говорит он. – Посветить или еще что. – Ага, ладно. Я резко выдыхаю, выталкивая из головы голос Корвины, и следом за Нилом возвращаюсь в магазин. Мы подняли тучи пыли, и теперь софиты рисуют в воздухе яркие фигуры, разрезая пробелы на полках, выхватывая пушистые пылинки – микроскопические обрывки бумаги, частицы кожи, моей и Пенумбры, – и озаряя их сиянием. – Мэт свое дело знает, а? – говорю я, разглядывая этот неземной эффект. Нил кивает: – Виртуоз. Мэт вручает мне громадный кусок глянцево-белого плакатного картона и просит подержать неподвижно. Он снимает стойку крупным планом, отображая все детали фактуры. Картонка отражает так слабо, что я не замечаю ни малейшего блика на дереве, но, полагаю, она необходима для яркости и равномерности освещения. Мэт вновь начинает снимать, и софиты теперь просто спокойно светят, так что мне слышно клацанье фотозатвора. Нил стоит рядом с Мэтом, в одной руке держит софит, в другой – початую вторую бутылку капустного сока. Стоя с картонкой, размышляю. На самом деле Корвине на Пенумбру наплевать. Ему нужно все держать под контролем, и он пытается превратить меня в свое орудие. Слава богу, нас разделяет немалое расстояние: слышать этот голос вживую было бы сущим кошмаром. А может, он и не трудился бы меня убеждать. Просто нагрянул бы с шайкой черных балахонов. Но руки коротки: мы в Калифорнии, и целый континент нас ограждает. Корвина поздно спохватился, поэтому может пустить в ход только голос. Мэт придвигается еще ближе, по-видимому, фиксируя молекулярные структуры на стойке, за которой я в последнее время проводил столь значительную часть жизни. На мгновение вижу перед собой отлично скомпонованный портрет: мелкий согбенный Мэт, обливаясь потом, прижимает к глазу фотоаппарат, а дородный плечистый Нил, улыбаясь, неподвижно держит софит и хлебает капустный сок. Мои друзья работают сообща. Для этого тоже требуется вера. Я вот не соображаю, зачем нужна моя картонка, но доверяю Мэту. Я знаю: получится красиво. Корвина ничего не понял. Замыслы Пенумбры проваливались не потому, что он безнадежный фантазер. Будь Корвина прав, выходило бы, что никому не следует пробовать новое и рисковать. Может, у Пенумбры не получалось потому, что ему недостаточно помогали. Может, у него не было своего Мэта или Нила, Эшли или Кэт – а сейчас есть. Корвина сказал: Пенумбру надо остановить. Как бы не так. Мы, наоборот, ему поможем. Вот и рассвет, и с его наступлением я понимаю: Пенумбру нынче ждать не стоит. Он отправится не в магазин, носящий его имя, а в Гугл. Примерно через два часа дело, над которым Пенумбра с братьями и сестрами корпели десятилетиями и веками, даст свои плоды. А сейчас он, наверное, где-нибудь жует праздничный бублик. Здесь, в магазине, Мэт пакует софиты, возвращая их в серый поролоновый саркофаг. Нил заламывает белую картонку и несет в мусорный бак. Я сматываю оранжевые провода и навожу порядок на стойке. Все выглядит как обычно, ничего не сдвинуто. И все-таки что-то переменилось. Мы сфотографировали каждую поверхность: полки, стойку, дверь, пол. Засняли книги, все до одной, и те, что на передних полках, и Дальнеполочников. Конечно, мы не запечатлели отдельных страниц – это был бы проект иного масштаба. Если вам случится играть в «Братьев из суперкнижного», проходя по трехмерной модели магазина Пенумбры с розово-желтым светом за витринными окнами, с образуемой частицами дымкой в дальних углах, и вы решите впрямь почитать какую-нибудь из прекрасно текстурированных книг – увы. Построенная Нилом модель соответствует размерам магазина, но не его насыщенности. – Завтракать? – спрашивает Нил. – Завтракать! – соглашается Мэт. И мы уходим. Вот и все. Выключаю свет и плотно закрываю за собой дверь. Колокольчик радостно звякает. Ключа у меня никогда не было. – Дай глянуть фотки, – говорит Нил, вырывая у Мэта камеру. – Погоди, погоди. Мэт прячет фотоаппарат под мышку. – Их нужно рассортировать. Пока что это сырой материал. – Рассортировать? Первый сорт, второй, третий, так, что ли? – Сделать цветокоррекцию. Перевожу: мне надо добиться, чтобы они классно выглядели. Он поднимает бровь. – Я думал, ты работаешь с киностудиями, Ша. – Это он тебе сказал? Нил разворачивается и смотрит на меня в упор: – Ты ему сказал? Там документы! – Заходи в Ай-Эл-Эм на следующей неделе, – спокойно говорит Мэт. – Я тебе кое-что покажу. Оба уже далеко отошли, на полпути к машине Нила, а я все стою перед широкой витриной с ее большими золотыми буквами «Мистер Пенумбра», выполненными изящным шрифтом Gerritszoon. Внутри темно. Я прижимаю ладонь к эмблеме братства – двум рукам, сложенным в виде открытой книги, – и когда отнимаю ее, на стекле остается отпечаток моей пятерни. Очень большая пушка Наконец пришло время распутать шифр, который ждал пять столетий. Кэт подала заявку, чтобы использовать амфитеатр гугловского центра визуализации данных с его огромными экранами. На пятачке перед ними она сдвинула столы из обеденной палатки: получилось похоже на центр управления полетом прямо с пикника. Погода прекрасная: ярко-синее небо с легкими мазками белых облачков – завитушек и финтифлюшек. Любопытные колибри зависают перед экранами, потом упархивают прочь за сочные лужайки. В отдалении слышна музыка: духовой оркестр Гугла репетирует вальс, написанный по специальному алгоритму. Внизу готовится к работе собранная Кэт группа дешифровщиков. Вынимаются ноутбуки, каждый украшен своей коллекцией наклеек и голограмм. Втыкаются силовые шнуры и волоконная оптика, гугловцы разминают пальцы. Среди них и Игорь. Блестящие способности, показанные на встрече в книжном магазине, обеспечили ему специальное приглашение: сегодня он допущен к Большому Ящику. Игорь склоняется над ноутом, тонкие руки порхают по клавишам, сливаясь в сплошное голубоватое пятно, и двое гугловцев во все глаза глядят ему через плечо. Кэт снует между дешифровщиками, совещается с каждым по отдельности. Улыбается, кивает, похлопывает по спинам. Сегодня она полководец, а это ее воины. Здесь Тиндэлл, Лапен, Имберт и Федоров, а также все остальные местные новички. Они сидят на краю амфитеатра, рядком, на верхней каменной ступени. Подходят и другие. Здесь седовласая Мюриэл и Грег, гугловец с прической-хвостом. Сегодня он держится в компании братьев по Капталу. Большинство в братстве – люди старше средних лет. Некоторые, как Лапен, явно не молоды, а кое-кто еще старше. Вот, например, старикан в инвалидной коляске: взгляд утонул в темных колодцах глазниц, щеки бледные и помятые, как туалетная бумага; его катит молодой помощник в элегантном костюме. Старик еле слышно хрипит, приветствуя Федорова, тот жмет ему руку. А вот и Пенумбра. Собрав вокруг себя нескольких человек у края амфитеатра, он объясняет смысл происходящего. Улыбается и размахивает руками, указывая на гугловских инженеров за столами, потом на Кэт, потом на меня. Я не рассказал ему о звонке Корвины, и не собираюсь. Первый читатель больше ничего для нас не значит. Важны люди, собравшиеся в амфитеатре, и загадка на экранах. – Иди сюда, мой мальчик, иди сюда, – зовет Пенумбра. – Познакомься как следует с Мюриэл. Я улыбаюсь и жму ей руку. Мюриэл прекрасна. Волосы серебристые, почти белые, но кожа гладкая, с едва заметным кружевом тончайших морщин вокруг глаз. – Мюриэл держит козью ферму, – говорит Пенумбра. – Тебе надо сводить туда свою подругу, – он кив ает вниз, на Кэт, – надо сводить. Чудесная поездка получится. Мюриэл слегка улыбается. – Лучше всего весной, – говорит она. – Когда у нас появляются маленькие козлята. И тут же шутливо выговаривает Пенумбре: – Ты хороший посол, Аякс, но хотелось бы почаще видеть тебя у нас. Она подмигивает ему. – Ну, я был занят в магазине, – отвечает Пенумбра. – Но теперь, после этого… Он машет рукой, на всякий случай чуть хмурится – загадывать, мол, не надо, – но все же расплывается: – После этого нет ничего невозможного. Погодите-ка секунду – там уже что-то происходит? Там еще ничего не может происходить. Нет, похоже, началось. – Внимание, прошу тишины. Внимание! – кричит со сцены Кэт. Она поднимает голову, чтобы ее услышала толпа книжников, рассевшихся по каменным ступеням. – Итак, я Кэт Потенте, менеджер этого проекта. Я рада, что вы все пришли, но сначала несколько объявлений. Во-первых, вы можете пользоваться вай-фаем, но оптика предназначена только для сотрудников Гугла. Бросаю взгляд на плотную толпу братьев-книжников. У Тиндэлла карманные часы, длинной цепочкой соединенные с брюками, он смотрит на циферблат. Не думаю, что из-за технических ограничений возникнут проблемы. Кэт заглядывает в листок с распечаткой. – Во-вторых, все, что вы видите здесь, нельзя транслировать, твитить или шэрить. Имберт настраивает астролябию. Да, явно никаких проблем. – И в-третьих… Она усмехается. – Это не надолго, так что не устраивайтесь слишком удобно. Дальше Кэт обращается к своему войску. – Мы не знаем, с каким типом шифра имеем дело, – говорит она. – Это нам нужно выяснить прежде всего. Поэтому будем работать параллельно. В Большом ящике для нас выделены две сотни виртуальных машин, и ваш код запустится в нужном месте автоматически, если вы просто пометите его тэгом «кодекс». Все готовы? Гугловцы кивают. Одна девица надевает темные очки-консервы. – Поехали. Экраны вспыхивают, начинается блицкриг с визуализацией и анализом данных. Текст Мануция ярко и прерывисто мелькает на экранах – буквы, выбранные программой и сигналами оператора, обведены квадратиками. Это уже не книга, а выводимый массив данных. На экранах разворачиваются диаграммы разброса и столбчатые графики. По команде Кэт гугловские компьютеры перемалывают и тасуют данные девятьюстами способами. Девятью тысячами. Пока ничего. Гугловцы ищут в тексте послание – любое. Может, сложится целая книга, или несколько фраз, или единственное слово. Никто, даже в Неразрывном Каптале, не знает, что именно там зашифровано и каким способом, так что задача очень сложна. К счастью, гугловцы любят самые непростые задачи. Теперь они действуют более изобретательно. Отправляют в пляску по экранам разноцветные кресты, спирали и галактики. Графики обрастают новыми измерениями: сначала превращаются в кубы, пирамиды и шары, затем выпускают длинные щупальца. Пытаюсь уследить за этим зрелищем, и в глазах рябит. На одном из экранов промелькивает латинский словарь – целый язык проанализирован за миллисекунды. Появляются кривые N-грамм и диаграммы Воннегута. Карты, на которых буквенные последовательности каким-то образом переведены в долготы и широты, разбросанные по всему миру: россыпь точек над Сибирью и югом Тихого океана. Ничего. Экраны мерцают и полыхают: гугловцы перебирают все аспекты. В братстве зреет ропот. Некоторые еще улыбаются, другие уже понемногу хмурятся. Когда на экране появляется гигантская шахматная доска со стопкой букв на каждом поле, Федоров фыркает и бормочет себе под нос: – Мы это пробовали в 1627-м году. Не потому ли Корвина так уверен в провале нашей затеи, что Неразрывный Каптал перепробовал буквально все? Или просто потому, что это мухлеж: ведь у старика Мануция не было ни ярких экранов, ни виртуальных машин? Если продолжать строить доводы в этих двух направлениях, они захлопнутся капканом и уведут не куда-нибудь, а прямиком в Читальный Зал с его мелками и цепями. Я по-прежнему не верю, что на каком-то из экранов вспыхнет рецепт бессмертия, но как же мне хочется, чтобы Корвину посрамили. Я хочу, чтобы Гугл взломал этот код. – Ладно, – объявляет Кэт. – Нам только что выделили еще восемьсот машин. Ее звонкий голос разносится по лужайке: – Копаем глубже. Больше итераций. Не теряйтесь. Она ходит от стола к столу, советует, ободряет. У Кэт отличные лидерские качества – я это вижу по лицам гугловцев. Думаю, Кэт Потенте нашла свое призвание. Наблюдаю, как безуспешно бьется над текстом Игорь. Сначала он преобразует каждую строку в молекулу и моделирует химические реакции: на экране раствор дает серый осадок. Затем Игорь превращает буквы в трехмерных человечков и помещает их в цифровой город. Человечки ходят, утыкаются в здания, скапливаются на улицах, пока Игорь не уничтожает их мир, устроив землетрясение. Ничего. Никаких посланий. Кэт бредет вверх по ступеням, щурясь на солнце и прикрывая глаза ладонью. – Трудный шифр, – признает она. – Безумно трудный. Тиндэлл бросается к ней по краю амфитеатра, перепрыгивая через Лапен, которая пищит и защищается. Он хватает Кэт за локоть. – Нужно учесть фазы Луны во время написания книги! Лунная поправка необходима! Подхожу и отцепляю его дрожащую клешню от рукава Кэт. – Не волнуйтесь, мистер Тиндэлл, – говорю ему. Я уже видел, как по экранам прошествовала вереница надкушенных лун. – Они знают вашу технологию. Гугл не был бы Гуглом без своей дотошности. Пока экраны внизу переливаются и пылают, группа гугловцев обходит братство Каптала – молодые люди с планшетиками и приветливыми лицами задают вопросы вроде: «Где вы родились? Где живете? Какой у вас холестерин?» Я спрашиваю, кто это. – Они из Вечного Гугла, – отвечает Кэт, слегка смущаясь. – Интерны. Для них это удобная возможность. Некоторые из этих людей совсем старые, но здоровье у них в порядке. Лапен рассказывает о своей работе в Пасифик Белл девчушке с тоненькой видеокамерой. Тиндэлл плюет в пластмассовую склянку. Другая девушка-интерн подходит к Пенумбре, но тот отсылает ее одним движением ладони. Он не отводит взгляда от экранов. Полностью поглощен ими, его синие глаза расширены и сияют, как небеса над головой. Невольно в моей голове эхом отдается предупреждение Корвины: из этой, последней и величайшей из его затей тоже ничего не выйдет. Но это уже не просто затея Пенумбры. Дело гораздо серьезнее. Поглядите на всех этих людей – поглядите на Кэт. Он вернулась на пятачок у экранов и яростно печатает в телефоне. Потом сует его в карман и поворачивается к своему отряду. – Одну секунду, – кричит она, размахивая руками. – Постойте! Дешифровальная рулетка замедляет вращение и останавливается. На одном экране буквы из Мануция вихляются в пустоте, с разной скоростью вертясь вокруг своих осей. На другом какой-то сверхсложный узел пытается развязаться сам. – ПМ оказывает нам немалую любезность, – провозглашает Кэт. – Все, что у вас запущено, пометьте как критически важное. Примерно через десять секунд мы препоручаем этот шифр всей системе. Погоди… Всей системе? Той самой? Большому Ящику? Кэт улыбается. Она – артиллерист, который только что заполучил в свои руки очень большую пушку. Теперь она смотрит на слушателей – братство Каптала. Сложив ладони рупором, кричит: – Это была только разминка! По экранам пробегает обратный отсчет. Вспыхивают гигантские радужные цифры: 5 (красная), 4 (зеленая), 3 (голубая), 2 (желтая)… И вот солнечным пятничным утром три секунды никто не может ничего искать в интернете. Никто не может проверить почту. Смотреть видео. Ориентироваться в пути. Целых три секунды не работает ничего, потому что все до одного гугловские серверы в мире брошены на Мануция. Выстрелила очень большая, просто огромная пушка. Экраны пусты, сплошная белизна. Показывать нечего, потому что сейчас слишком многое происходит: больше, чем можно отобразить на блоке из четырех экранов, или из сорока, или из четырех тысяч. Текст подвергается всем преобразованиям, какие только можно к нему применить. Учтены все мыслимые ошибки, загнаны все оптические айгенвекторы. Все вопросы, какие только можно поставить перед последовательностью букв, будут поставлены. Три секунды, и допрос окончен. В амфитеатре тишина. Братство затаило дыхание – кроме самого старого человека в коляске: у того из горла раздается длинный рокочущий хрип. У Пенумбры в предвкушении горят глаза. – Ну? Что там у нас? – спрашивает Кэт. Экраны горят и содержат ответ. – Ребята? Что у нас? Дешифровщики молчат. На экранах ничего нет. Большой Ящик пуст. После всего этого – пшик. Амфитеатр безмолвствует. По ту сторону лужайки одинокий барабан из духового оркестра рассыпает дробь. Нахожу в толпе лицо Пенумбры. Он в полной прострации, все еще смотрит на экраны, ожидая чего-то, чего угодно. У него на лице написаны сплошные вопросы: «И как это понимать? В чем ошиблись? В чем я ошибся?» Внизу шепчутся гугловцы с кислыми лицами. Игорь еще горбится над клавиатурой, еще перебирает варианты. На его экране вспыхивают и гаснут разноцветные искры. Кэт медленно идет по ступеням. Обескураженная и расстроенная – хуже, чем в тот день, когда ее, как ей казалось, прокатили в ПМ. – Что ж, выходит, они ошибались, – говорит Кэт, вяло двигая ладонью в сторону братства. – Здесь нет зашифрованного послания. Только шум. Мы испробовали все. – Ну, не все, тут… Она свирепо смотрит на меня. – Нет, Клэй, все: мы только что накрутили примерно на миллион лет человеческих усилий. Лицо у нее горит: от злости, от смущения или от того и другого сразу. – Здесь ничего нет. Ничего. Какие остаются возможности? Либо шифр настолько хитрый, настолько сложный, что самая мощная в мировой истории вычислительная сила не может его взломать, – либо в книге нет вообще никакого послания, и братство попусту потратило время, все эти пять веков. Пытаюсь снова найти лицо Пенумбры. Смотрю в амфитеатре, скользя взглядом вверх и вниз по толпе братьев. Вон Тиндэлл, что-то шепчет себе под нос; Федоров, в раздумье поникший на скамье; Розмари Лапен с тающей улыбкой на лице. Наконец я его замечаю: высокая нескладная фигура понуро движется по гугловским зеленым лужайкам, уже почти у полосы деревьев, шагает быстро, не оглядываясь. Из этой, последней и величайшей из его затей тоже ничего не выйдет. Бросаюсь в погоню, но я не в форме, и вообще, как это он несется с такой скоростью? Несусь, пыхтя, через лужайку к тому месту, где сейчас был Пенумбра. Добираюсь, а он уже исчез. Вокруг кипит суматошный гугловский кампус, радужные стрелки указывают одновременно во все стороны, пять пешеходных дорожек разбегаются в пяти разных направлениях. А Пенумбры и след простыл. Это глупость, из нее ничего не выйдет, а дальше-то что? Пенумбра исчез. Башня Металлические кубики Мэтрополис захватил всю гостиную. Эшли с Мэтом вынесли оттуда диван, и, чтобы пройти, приходится протискиваться по узкому каналу между садовых столов, словно по петляющей Миттельривер с ее двумя мостами. Деловой район достроился, позади старого дирижабельного причала встали новые небоскребы, почти упирающиеся в потолок. Подозреваю, что и там Мэт что-нибудь построит. Скоро Мэтрополис соединится с небом. Уже за полночь, а мне не спится. Никак не войду в новый суточный ритм, хотя после нашей ночной фоторекогносцировки прошла целая неделя. И вот лежу на полу, нырнув в глубины Миттельривер, и переписываю «Хроники поющих драконов». Аудиокнига, которую я купил для Нила, издана в 1987 году, и в каталоге не указывалось, что она до сих пор продается на кассетах. На кассетах! А может, и указывалось, да я не заметил в суматохе, делая оптовый заказ. Так или иначе, все равно хочу подарить Нилу аудиокниги, и потому купил на И-Бэй за семь долларов плеер «Сони» и теперь проигрывая кассеты, переписываю к себе на ноут и перекидываю одну за другой на гигантский цифровой музыкальный автомат в небесах. Проделать это можно только в режиме реального времени, так что, по существу, мне приходится сидеть и заново слушать два первых тома целиком. Но ничего страшного, ведь читает сам автор, Кларк Моффат. Раньше я никогда не слышал его речь, и теперь, когда мне о нем кое-что известно, как будто встречаюсь с призраком. У него приятный голос, хрипловатый, но отчетливый, и я представляю себе, как он эхом разносился в книжном магазине. Могу себе представить, как Моффат зашел сюда впервые: звяк колокольчика, скрип половиц. Пенумбра спрашивает: «Что вы ищете на этих полках?» Моффат осматривается, оценивая размеры помещения – несомненно, отмечая сумрачные области Дальнеполочников – а затем спрашивает: «А что читают волшебники?» Тут Пенумбра должен был улыбнуться. Пенумбра. Он исчез, и магазин заброшен. Где его искать, ума не приложу. В миг озарения проверяю у доменных регистраторов адрес penumbra.com, и, конечно же, владелец он. Адрес куплен в доисторическую эпоху интернета Аяксом Пенумброй и продлен в 2007 году на оптимистичный десятилетний срок… но в регистрационной форме указан только адрес магазина на Бродвее. Дальнейший поиск ничего не дает. Цифровая тень Пенумбры оказалась едва заметной. В следующий, не столь яркий, миг озарения отыскиваю седовласую Мюриэл и ее козью ферму чуть южнее Сан-Франциско, в туманной мозаике полей под названием Пескадеро. Она тоже ничего не слышала о Пенумбре. – Он и раньше так делал, – рассказала она. – Уезжал. Но – обычно он звонит. Ее гладкое лицо чуть помрачнело, мелкие морщинки вокруг глаз потемнели. На прощание она подарила мне небольшой, с ладонь, круг козьего сыра. И тогда в последнем отчаянном озарении я открыл отсканированные страницы кодекса Penvmbra. Гугл не смог взломать Мануция, но нынешние кодексы не так хитро кодированы, а кроме того (в этом я не сомневался) уж в этой книге точно было что-то зашифровано. Я написал Кэт эсэмэску с вопросом, и ответ был краткий и категоричный: «Нет». Через тринадцать секунд: «Ни за что». И еще через семь: «Этот проект закрыт». Кэт не на шутку расстроил провал Великой Дешифровки. Она всерьез верила, что в тексте таится нечто сокровенное: она так хотела, чтобы книга действительно раскрыла некие глубины. Теперь же Кэт ринулась в ПМ, а на меня по большому счету перестала обращать внимание. Разве что может сказать: «Ни за что». Но это, наверное, к лучшему. Книжные развороты на экране моего ноута – массивные глифы Gerritszoon, резко высвеченные вспышками «мыльниц» на Бурческопе – по-прежнему вызывают во мне странные ощущения. Пенумбра предполагал, что его codex vitae не будут читать, пока он не уйдет. И я решил, что не стану лезть в книгу жизни человека, только чтобы узнать его домашний адрес. Наконец, исчерпав собственные идеи, я навел справки у Тиндэлла, Лапен и Федорова. Никто из них тоже ничего не знал. Все они готовятся переезжать на восток, искать пристанища в нью-йоркской палате Каптала и там примкнуть к сети Корвины. Лично я считаю это бессмысленным: мы выворачивали книгу Мануция, пока не порвали. В лучшем случае братство зиждется на тщетной надежде, в худшем – на лжи. Тиндэлл и остальные не готовы это признать, но когда-то придется. Если положение кажется мрачным – оно таково и есть. А я себя ужасно чувствую, ведь если отматывать назад шаг за шагом, никак не объедешь того обстоятельства, что во всем этом виноват я. Мой разум блуждает. Много ночей прошло, прежде чем я вновь добрался до этого места, и вот наконец Моффат дочитывает второй том. До сих пор я не слушал аудиокниг, и должен признать, что ощущения совершенно другие. Когда читаешь, описываемые события происходят у тебя в голове. А когда слушаешь, действие разворачивается как бы в облачке вокруг нее, похожем на ворсистую вязаную шапку, натянутую на глаза: – Золотой рог Гриффо тонко выделан, – сказал Ксенодот, проводя пальцем по изгибам Телемахова сокровища. – И все его волшебство в этой выделке. Понимаешь? В нем нет никакой магической силы – я не чую ее. Моффат изображает голос Ксенодота совсем не так, как я ожидал. Вместо густого и грозного чародейского рокота слышится ровный деловой говорок. Это голос корпоративного консультанта по магии. Кочедыга с недоумением смотрит на него. Разве не ради этой колдовской трубы они только что вынесли ужасы гиблых топей? А Первый чародей объявляет, что в ней нет никакого проку? – Магия – не единственная сила в этом мире, – тихо сказал старый маг, вручая рог его царственному хозяину. – Гриффо сотворил столь совершенный инструмент, что на его зов и мертвые восстанут. Он сделал его своими руками, без заклинаний, без драконьих песен. Мне жаль, что я такого сделать не могу. Когда это читает Моффат, я слышу в голосе Первого чародея злой умысел. Грядущее вполне очевидно: – Такой вещи позавидовал бы сам Олдраг, Великий Змей. Погодите-ка, что такое? До сих пор каждая строчка, произносимая Моффатом, звучала приятным повтором. Его голос, будто иголка звукоснимателя, прыгает себе по глубокой дорожке в моем мозгу. Но эта строчка – я ее раньше не читал. Она новая. Мой палец дрожит над кнопкой паузы, но я не хочу портить запись, предназначенную для Нила. Спешу к себе в комнату и выдергиваю с полки второй том. Пролистываю к концу, и точно: никакого Олдрага Великого Змея там нет и в помине. Олдраг был первым из поющих драконов, и он силой своей драконьей песни произвел из расплавленной скалы первых гномов, но речь не об этом – речь о том, что в книге нет этой строчки. А чего еще в ней нет? Какие еще расхождения? Чего ради Моффат стал импровизировать? Аудиокниги записаны в 1987 году, сразу после издания третьего тома. А значит, и сразу после того, как Моффат спутался с Неразрывным Капталом. Мое паучье чутье трепещет: тут есть связь. Но мне известны лишь три человека во всем мире, которые, возможно, что-то знают об этом поступке Моффата. Первый – темный повелитель Неразрывного Каптала, но у меня нет абсолютно никакого желания общаться с Корвиной или с кем-либо из его приспешников в компании Festina Lente, хоть над землей, хоть под ней. Кроме того, я все еще опасаюсь, что мой IP-адрес занесен в какой-то из их пиратских реестров. Второй – мой бывший наниматель, и с Пенумброй мне как раз очень хочется пообщаться, но я не знаю, как это сделать. Лежа на полу и слушая шипение чистой пленки в плеере, я осознаю нечто весьма печальное: этот тощий синеглазый старик свернул мою жизнь в какой-то сумасшедший крендель, а я знаю о нем не больше того, что написано на витрине его магазина. Есть и третья возможность. Эдгар Декл формально входит в команду Корвины, но есть несколько доводов в его пользу: 1. Он проверенный сообщник. 2. Он охраняет дверь в Читальню, значит, наверное, занимает в братстве довольно высокое положение и, соответственно, имеет доступ ко многим тайнам. 3. Он знал Моффата. И самое важное: 4. Он есть в телефонном справочнике. Бруклин. Кажется, будет уместно и вполне в духе Каптала написать ему письмо. А такого я не делал уже больше десяти лет. Последнее письмо, написанное мною чернилами на бумаге, было слюнявым посланием к моей далекой как бы подружке, отправленным ей в золотистую неделю после научного лагеря. Мне было тринадцать. Лесли Мердок так и не ответила. Для нынешней новой эпистолы выбираю плотную, архивного качества бумагу. Покупаю шариковую ручку с тонким кончиком. Тщательно компоную послание: сначала объясняю все, что появилось на ярких гугловских экранах, затем спрашиваю Эдгара Декла, что ему известно об аудиоизданиях Кларка Моффата. По ходу дела комкаю шесть листов архивной бумаги из-за того, что постоянно делаю орфографические ошибки или леплю слова слитно. Почерк у меня до сих пор ужасный. Наконец опускаю конверт в синий почтовый ящик и надеюсь на лучшее. Через три дня получаю от Эдгара Декла электронное письмо. Он предлагает поговорить в видеочате. Ну и отлично. Едва миновал полдень воскресенья, нажимаю на иконку в виде зеленой кинокамеры. Связь устанавливается, и вот на экране Декл. Он уставился в свой компьютер, в этом ракурсе его округлый нос чуть сплющен. Декл сидит в узкой, хорошо освещенной комнате с желтыми стенами; думаю, где-то над ним расположена застекленная крыша. За его косматой макушкой я вижу медные кастрюли, висящие на крючках, и дверцу сверкающего черного холодильника, увешанную яркими магнитиками и поблекшими рисунками. – Мне понравилось ваше письмо, – улыбается Декл, показывая архивный листок, аккуратно сложенный втрое. – Хорошо. Я рассчитывал. В любом случае. – Я уже знаю, что произошло в Калифорнии, – говорит Декл. – Молва в Неразрывном Каптале разносится быстро. Вы подняли волну. Я ожидал, что его все это злит, а он улыбается. – Корвине тогда досталось. Люди сердились. – Не волнуйтесь, он всеми силами пытался нас остановить. – Да нет, нет. Они злились, что мы сами этого не попробовали. «Нельзя было допускать, чтобы все удовольствие выпало этим выскочкам из Гугла», – вот как говорили. Тут я улыбаюсь. Может, власть Корвины не столь абсолютна, как кажется. – Но вы еще этим занимаетесь? – спрашиваю я. – Несмотря на то что мощные гугловские компьютеры ничего не нашли? – уточняет Декл. – Разумеется. Занимаемся вовсю. Вот у меня есть компьютер. Он щелкает пальцем по крышке своего ноутбука, отчего изображение трясется. – Это не волшебство. Компьютеры не умнее своих программистов, верно? Да, но там были весьма способные программисты. – Сказать по правде, – продолжает Декл, – кое-кого из людей мы действительно потеряли. Несколько молодых ребят, непереплетенных, еще только начинающих. Но это нормально. Это ничто по сравнению с… Позади Декла возникает смутное движение, и за его плечом появляется детское личико, тянущееся посмотреть на экран. Маленькая девочка, и что поразительно – уменьшенная копия Декла. У нее солнечно-золотистые волосы, длинные и спутанные, и папашин нос. На вид ей лет шесть. – Кто это? – спрашивает она, указывая на экран. Выходит, Эдгар Декл подстраховался: бессмертие по книге и бессмертие по крови. Интересно, у других членов братства есть дети? – Это мой друг Клэй, – объясняет Декл, обнимая девчушку за талию. – Он знает дядю Аякса. Он тоже живет в Сан-Франциско. – Мне нравится Сан-Франциско, – говорит девочка. – Мне нравятся киты! Декл наклоняется к дочке и спрашивает театральным шепотом: – Как кит разговаривает, моя хорошая? Девчушка высвобождается из его объятий, встает на цыпочки и, делая медленный пируэт, издает не то мычанье, не то мяуканье. Так она себе представляет кита. Я смеюсь и вижу, как она смотрит на экран и у нее горят глаза от зрительского внимания. Она снова затягивает китовую песню, крутясь волчком, и на сей раз убегает прочь, скользя по кухонному полу. Мяукающее мычанье стихает в соседней комнате. Декл, улыбаясь, глядит ей вслед. – Ну, к делу, – говорит он, вновь поворачиваясь ко мне. – Нет, я не могу вам помочь. Я видел Кларка Моффата в магазине, но, разгадав Загадку Основателя – примерно за три месяца, – он отправился прямиком в Читальный Зал. После этого я его не встречал, и уж точно ничего не знаю о его аудиокниге. Признаться, аудиокниги я вообще терпеть не могу. Но аудиокнига похожа на пушистую вязаную шапочку, натянутую на твои… – Но вы же знаете, кого нужно спрашивать, верно? Конечно, знаю. – Пенумбру. Декл кивает. – У него хранился ключ от codex vitae Моффата – вы это знали? Они дружили, по крайней мере там, в Сан-Франциско. – Но я никак не могу его найти, – уныло возражаю я. – Исчез, как призрак. Тут я соображаю, что разговариваю с любимым новичком Пенумбры. – Погодите-ка – вы знаете, где он живет? – Знаю, – отвечает Декл, глядя прямо в камеру. – Но не скажу. У меня, должно быть, такая расстроенная физиономия, что Декл тут же выставляет открытые ладони и продолжает: – Нет, я предлагаю сделку. Я нарушил все правила из книги – а книга очень старинная – и отдал ключ от Читального Зала, когда вам понадобилось, так? А теперь я хочу, чтобы и вы для меня кое-что сделали. Взамен я с удовольствием сообщу, где вы можете найти нашего друга, мистера Аякса Пенумбру. Я никак не ожидал от улыбающегося дружелюбного Эдгара Декла такой расчетливости. – Помните Gerritszoon, который я вам показывал в печатне? – Да, конечно. В подземной типографии. – Не много осталось. – Именно. Кажется, я вам говорил: оригинал у нас украли. Это было сто лет назад, сразу после того, как мы приплыли в Америку. Неразрывный Каптал пришел в ярость. Наняли команду сыщиков, заплатили полиции, вора нашли. – Кто это был? – Один из нас – из числа переплетенных. По фамилии Гленко, у него сожгли книгу. – За что? – Попался на том, что занимался сексом в библиотеке, – буднично сообщает Декл. Затем поднимает палец и добавляет вполголоса: – Что, кстати, и поныне не приветствуется, но теперь за это не жгут. Значит, Неразрывный Каптал все-таки постепенно добивается прогресса. – В общем, он уволок стопку кодексов и какие-то серебряные вилки с ложками – у нас в те годы была роскошная столовая. И заодно сгреб пуансоны для Gerritszoon. Кто-то считает, что это была месть, но, думаю, это было скорее отчаяние. Хорошим знанием латыни в Нью-Йорке не прокормишься. – Вы сказали, его схватили? – Да. На книги он покупателей не нашел, так что их мы вернули. Ложек след простыл. И пуансонов – они тоже ушли. С тех пор не обнаруживались. – Странная история. И что? – Я хочу, чтобы вы их нашли. Хм. – Серьезно? Декл улыбается. – Абсолютно. Я понимаю, что они могут лежать на дне какой-нибудь свалки. Но также возможно, – его глаза блестят, – что они спрятаны на виду у всех. Маленькие кусочки металла, пропавшие сто лет назад. Наверное, проще разыскать Пенумбру, обходя дом за домом. – Я думаю, вам это по силам, – продолжает Декл. – По-моему, вы очень изобретательны, у вас большой ресурс. Еще раз: – Серьезно? – Черкните мне, когда найдете. Festina lente. Он улыбается, и окошко чата чернеет. Ну вот, теперь я злюсь. Я рассчитывал, что Декл поможет мне. А он дает мне домашнее задание. Невыполнимое задание. Но: «По-моему, у вас большой ресурс». Такого мне еще не приходилось слышать. Задумываюсь над этим словом. Ресурс. Думая о ресурсах, я сразу вспоминаю Нила. Но может, Декл и прав. Все, чего я добился, сделано с чьей-либо помощью. Я знаю людей с особыми умениями и знаю, как сложить эти умения вместе. И если подумать, у меня есть и на эту задачу ресурс. В поисках старинного и непонятного, загадочного и значительного я обращаюсь к Оливеру Грону. Когда Пенумбра исчез и магазин закрылся, Оливер так проворно перескочил на новую работу, как будто она уже была у него в кармане, полагал я. Он устроился в «Пигмалион», один из подлинно независимых крепких книжных магазинов, открытый участниками «Движения за свободу слова»[20] на Энгельс-стрит в Беркли. И вот мы с Оливером сидим в тесном пигмалионовском кафетерии, втиснутом позади вальяжно раскинувшейся секции продовольственной политики. Ноги у Оливера слишком длинные для такого маленького столика, поэтому он вытягивает их в сторону. Я жую коржик с малиной и ростками фасоли. Похоже, Оливер доволен своей новой работой. «Пигмалион» громадный магазин, почти целый городской квартал, набитый книгами и чрезвычайно хорошо организованный. Яркие цветные квадраты на потолке обозначают границы между отделами, а по полу проведены узкие полоски тех же цветов, сплетающиеся в узоры, будто дорожки на печатной плате. Когда я пришел, Оливер перетаскивал охапку тяжелых томов в секцию антропологии. Может быть, его крепкое сложение выдает в нем не библиотекаря, а регбиста. – Ладно, что такое пуансон? – спрашивает Оливер. Его знания о загадочных объектах не столь глубоки после рубежа двенадцатого столетия, но меня это не пугает. Я объясняю, что система ручного набора держится на металлических буковках, которые составляются в строки, складывающиеся в свою очередь в страницы. Сотни лет эти буковки изготавливались по одной, каждая отливалась вручную. Для такого литья нужна матрица, шаблон, вырезанный из твердого металла. Этот шаблон и назывался пуансоном, и на каждую букву имелся свой пуансон. Оливер молчит, смотрит отстраненно. Потом говорит: – Ага, значит, послушай. В мире есть всего два типа предметов. Это прозвучит диковато, но… у одних предметов есть аура. У других нет. Что ж, ставлю на ауру. – Мы говорим об одной из главных реликвий многовекового культа. Оливер кивает. – Отлично. Бытовые предметы… домашний скарб? Исчезли. Он щелкает пальцами: пшик. – Большое везение, если случается найти, к примеру, роскошную салатницу. Но религиозные реликвии? Ты не поверишь, сколько ритуальных сосудов до сих пор в ходу. Никому не хочется быть обалдуем, который выкинул ритуальную чашу. – Значит, мне повезло, что быть обалдуем, который выкинул Gerritszoon, тоже никто не хочет. – Ага, и если кто-то его украл, это добрый знак. Кража – одна из лучших судеб, которые могут выпасть предмету. Краденое в обороте. Его не засасывает земля. Тут он плотно сжимает губы. – Но не слишком обнадеживайся. Поздно, Оливер. Я проглатываю остатки коржика и спрашиваю: – Ладно, если ты знаешь ауру, дальше что? – Если эти пуансоны существуют где-нибудь в моем мире, – говорит Оливер, – есть место, где ты их обнаружишь. Тебе нужен доступ в Инвентарную таблицу. Первый класс Табита Трюдо – лучшая подружка Оливера по Беркли. Невысокая, плотная, в русых кудряшках и с густыми внушительными бровями за толстыми стеклами темных очков. Теперь она заместитель директора самого загадочного музея всей Области Залива, крошечного помещения в Эмеривилле под названием «Калифорнийский музей вязальных искусств и вышивальных наук». Оливер познакомил нас по электронной почте и объяснил Табите, что у меня особое дело, которому он сочувствует. Еще он дал мне тактический совет: небольшое пожертвование не повредит. К сожалению, любое разумное пожертвование составило бы не меньше 20 процентов всего моего состояния, но у меня есть еще покровитель, так что я ответил Табите и сообщил, что, возможно, смогу передать тысячу долларов (от Фонда Нила Ша в поддержку женщин в искусстве), если она мне поможет. Увидев ее в музее – посвященные называют это место просто Спицей, – я тут же чувствую родство, потому что Спица – почти такое же странное заведение, как магазин Пенумбры. Это бывшее здание школы, одно большое помещение, оснащенное яркими дисплеями и детскими интерактивными стендами вдоль стен. У входа в широком ведре, будто мечи и копья, выставлены вязальные спицы: толстые, тонкие, одни из яркого пластика, другие из дерева, выточенные в форме человеческого тела. Сильно пахнет шерстью. – Много у вас тут народу бывает? – спрашиваю я, разглядывая одну из деревянных спиц. Прямо тотемный столб, только совсем тоненький. – Да не мало, – отвечает Табита, приподнимая очки. – В основном, школьники. Сейчас как раз к нам едет автобус, так что с вашим делом лучше не затягивать. Она сидит за администраторской стойкой, на которой стоит небольшая табличка: «Вход свободный, пожертвования пряжей». Я нашариваю в кармане чек от Нила и выкладываю на стойку. Табита принимает его с улыбкой. – Приходилось работать на таком? – спрашивает она, щелкая клавишу на голубом компьютерном терминале. Терминал звучно бибикает. – Никогда, – признаюсь я. – Два дня назад вообще не знал, что такие есть. Табита куда-то смотрит, и я следую за ее взглядом: на тесную музейную стоянку из-за угла въезжает школьный автобус. – Ну вот, – говорит Табита, – как раз такой. Разберетесь. Только не раздавайте наши экспонаты другим музеям. Я киваю и проскальзываю за стойку, меняясь местами с Табитой. Она порхает по музею, выравнивая стулья и протирая пластиковые столы антисептическими салфетками. А у меня свои дела: Инвентарная таблица запущена. Как я узнал от Оливера, Инвентарная таблица – это огромная база данных, где учтены все артефакты из всех музеев, какие только есть где-либо. Она ведется с середины двадцатого столетия. В те времена она работала на перфокартах, которые передавали, копировали, хранили в каталогах. В мире, где предметы постоянно перемещаются – с третьего подвального уровня запасника в экспозиционный зал или в другой музей (который может находиться в Бостоне или в Бельгии) – это насущная необходимость. Инвентарной таблицей пользуются все музеи на свете, от самых скромных местных краеведческих до богатейших национальных собраний, и в каждом из них стоит точно такой же монитор. Это Блумбергский терминал древностей. О любом новом артефакте, найденном или купленном, делается запись в этой музеологической матрице. Если же он продан или сгорел дотла, запись уничтожается. Но покуда любой клочок полотна, листок серебра или осколок камня хранится в музее, все равно каком и где, он числится в таблице. Инвентарная таблица помогает ловить фальсификаторов: каждый музей настраивает свой терминал на отслеживание новых записей о предметах, подозрительно схожих с артефактами, имеющимися в его собрании. И если Инвентарная таблица поступлений подает тревожный сигнал, значит где-то кого-то только что надули. Если мои пуансоны попадут в какой-нибудь музей, их занесут в Таблицу. Мне нужно всего минуту посидеть на терминале. Но вообще-то в любом законопослушном музее куратор от такой просьбы придет в ужас. В этом культе терминалы составляют секретное знание. Потому-то Оливер и предложил найти черный ход: маленький музей с хранителем, сочувствующим нашему делу. Стул за стойкой скрипит под моим весом. Я думал, Инвентарная таблица окажется чуть более высокотехнологичной, а в действительности она сама похожа на артефакт. Передо мной ярко-синий экран довольно старой модели: пиксели пробиваются сквозь толстое стекло. Новые поступления со всего мира прокручиваются сбоку. Средиземноморские керамические блюда, самурайские мечи, монгольские каменные бабы, символы плодородия – пышные моголки, крутобедрые, настоящие якшини – и еще очень много всего: антикварные секундомеры и рассыпающиеся мушкеты, даже книги, милые старинные книги в синих переплетах и с жирными золотыми крестами на обложках. И как это кураторы не пялятся в свой терминал целый день? В Спицу с воплями и визгами врывается толпа первоклассников. Двое мальчишек хватают из ведра на входе по спице и бросаются фехтовать, изображая звуки свистящих сабель и брызгая слюной. Табита уводит их к интерактивным стендам и пускает в ход свои чары. На стене за ее спиной плакат, сообщающий: «Вязаные изделия изящны». Вернемся к Инвентарной таблице. На другой стороне терминала есть графики, очевидно, вычерченные Табитой. Они отражают поступления в различных областях, представляющих интерес: «Текстиль», «Калифорния» и «Внефондовое». «Текстиль» – небольшая зубчатая гряда. У «Калифорнии» ярко выраженный восходящий уклон. «Внефондовое» – ровное плато. Ладно. Где тут окошко поиска? У Табиты уже пошла в ход пряжа. Первоклашки роются в широких пластиковых контейнерах, отыскивая любимые цвета. Одна девочка падает внутрь и визжит, две подружки бросаются тыкать в нее спицами. Окошка поиска нет. Жму кнопки наугад, пока вверху экрана не появляется панель с индексом (она, как оказалось, вызывается клавишей F5) Теперь передо мной полная и подробная классификация. Кто-то где-то разбил на категории все на свете: Металл, Дерево, Керамика. XV век, XVI век, XVII век. Политика, Религия, Ритуалы. Но постойте – какая разница между религией и ритуалом? В животе у меня будто что-то опускается. Принимаюсь исследовать «Металл», но там только монеты, браслеты и рыболовные крючки. Нет мечей – наверное, они значатся в разделе «Оружие». Или в «Войнах». Или в «Заостренных предметах». Табита склоняется к первоклашке, помогая ему правильно скрестить спицы и сделать первую в жизни петлю. Мальчуган морщит лоб в глубокой сосредоточенности – такие лица я видел в Читальном Зале, – и у него получается: петля готова, и он, подхихикивая, расплывается в улыбке. Табита смотрит на меня. – Уже нашли? Я качаю головой. Нет, еще не нашел. В XV веке нет. То есть, может, они и есть в XV веке, но там же числится все остальное – в этом и загвоздка. Я не сдвинулся ни на шаг, ищу иголку в стоге сена. Вероятно, в стоге древней династии Сун, который вместе со всем прочим сожгли монголы. Подпираю щеки ладонями, сгорбившись перед экраном и уставившись в синий монитор, который показывает мне кучу каких-то бесформенных зеленых монет, поднятых с испанского галеона. Не впустую ли я потратил тысячу долларов от Нила? Как разобраться с этой штукой? Почему Гугл еще не проиндексировал музеи? К стойке подскакивает девчушка с ярко-рыжими волосами, хихикает и затягивает на своей шее спутанную зеленую пряжу. Хм – славный шарфик? С широкой улыбкой она приплясывает на месте. – Привет, – говорю я. – Можно у тебя кое-что спросить? Она хихикает и кивает. – Как найти иголку в стоге сена? Первоклассница замирает в раздумье, тянет за концы зеленую пряжу на шее. Она всерьез ищет ответ. Маленькие шестеренки крутятся; она сцепляет пальцы, размышляет. Такая прелесть. Наконец поднимает глаза и серьезно заявляет: – Я бы попросила сено найти ее. Потом она испускает визг баньши и скачет прочь на одной ножке. У меня в голове звонко бьет гонг династии Сун. Ну конечно! Малявка гений! Хихикая про себя, стучу по кнопке «Сброс», пока не освобождаюсь вовсе от жуткой классификации, заложенной в терминал. Теперь я выбираю команду, называющуюся просто «Поступления». Все так просто. Ну конечно, еще бы. Первоклашка права. Иголку в стоге сена отыскать легко! Попроси сено найти ее! Карточка объекта длинна и сложна, но я стремительно заполняю ее: СОЗДАТЕЛЬ: Гриффо Герритзун ГОД: ок. 1500 ОПИСАНИЕ: Металлический шрифт. Пуансоны, гарнитура Gerritszoon. Все литеры. ПРОИСХОЖДЕНИЕ: Утрачены ок. 1900. Обнаружились в виде анонимного дара. Остальные поля оставляю пустыми, шмякаю клавишу «Ввод», отправляя свой новый экспонат, целиком придуманный, в Инвентарную таблицу. Если я верно понимаю принцип, сейчас мое поступление прокручивается по всем остальным терминалам, по всем музеям мира. Его проверяют и ищут в таблице музейные хранители, тысячи хранителей. Проходит минута. Еще одна. Растрепанный первоклашка с темной копной волос бочком подходит к столу, встает на цыпочки и заговорщицки наклонятся ко мне. – А какие-нибудь игры есть? – шепотом спрашивает он, указывая на терминал. Я уныло качаю головой. Извини, малыш, но может быть… Инвентарная таблица разражается громким «вау-вау». Высокий, нарастающий звук, вроде пожарной сирены: ва-ау, ва-ау. Растрепанный паренек подскакивает на месте, и все первоклашки поворачивают головы в нашу сторону. И Табита тоже глядит сюда, приподняв одну густую бровь. – У вас там все нормально? Я киваю, говорить от волнения не могу. Внизу экрана сердито моргают жирные красные буквы: ПОСТУПЛЕНИЕ НЕ ПРИНЯТО Ура! АРТЕФАКТ СУЩЕСТВУЕТ Ура, ура, ура! ПОЖАЛУЙСТА, СВЯЖИТЕСЬ С КОМПАНИЕЙ «ОБЪЕДИНЕННЫЕ УНИВЕРСАЛЬНЫЕ ДОЛГОСРОЧНЫЕ ХРАНИЛИЩА» Инвентарная таблица звонит – постойте, она что, умеет звонить? Заглядываю сбоку и обнаруживаю утопленную в гнездо ярко-синюю телефонную трубку. Музейная аварийная связь? «Помогите, гробница Тутанхамона пуста!» Снова звонок. – Эй, друг, ты что там делаешь? – окликает меня издалека Табита. Я бодро машу в ответ – все отлично, – затем снимаю трубку, плотно прижимаю к уху и шепчу в микрофон: – Алло, Спица слушает. – Я из Объединенных универсальных долгосрочных хранилищ, – раздается голос в трубке. Это женщина, и она говорит едва заметно в нос. – Не могли бы вы соединить меня с фондовым отделом? Я бросаю взгляд через комнату: Табита выпутывает двух первоклашек из кокона зеленой и желтой пряжи. Одна из девочек чуть раскраснелась, будто от удушья. В трубку я отвечаю: – Фондовым? Это я, мэм. – О, вы так обходительны! Ладно, слушайте, дорогуша, кто-то водит вас за нос, – говорит моя собеседница. – Этот – сейчас глянем – церемониальный артефакт, который вы сейчас забили, уже зарегистрирован у нас. Он тут много лет. Всегда нужно сперва проверить, дружок. Я едва удерживаюсь, чтобы не вскочить и не пуститься в пляс прямо за стойкой. Беру себя в руки и говорю в трубку: – Надо же, спасибо, что предостерегли. Я выставлю этого парня за дверь. Он совсем мутный, говорит, что принадлежит к тайному обществу и что у них эта штука хранилась веками, – ну, знаете, обычная песня. Дамочка сочувственно вздыхает. – История моей жизни, дружок. – Послушайте, – говорю я небрежно. – Как вас зовут? – Черил, дружок. Я правда тебе сочувствую. Никому не нравятся звонки из нашей конторы. – Неправда. Я оценил вашу заботу, Черил. Играю роль. – Но у нас музей маленький. И вообще-то, я ни разу не слышал о Долгосрочных… – Дорогой, ты не шутишь? Мы всего-то самое крупное и самое современное независимое хранилище, обслуживающее сектор исторических развлечений к западу от Миссисипи, – выкладывает она на одном дыхании. – Здесь, в Неваде. Бывал в Вегасе? – Ну, нет… – Самое засушливое место в Соединенных Штатах, милок. Идеально для каменных скрижалей. Отлично, значит, это оно и есть. Пользуюсь моментом: – Послушайте, Черил, а может, вы меня выручите? Мы тут в Спице только что получили большой грант от этого, как его… Фонда Нила Ша… – Неплохо. – Ну, большой по нашим меркам, а вообще-то не так уж много. Но мы составляем новую экспозицию, и… эти настоящие пуансоны у вас, правильно? – Я не знаю, что это такое, милый, но у меня записано, что они у нас. – Тогда мы бы хотели их одолжить. Я узнаю от Черил все необходимое, благодарю, прощаюсь и кладу синюю трубку обратно в гнездо. Клубок зеленых ниток летит по высокой дуге и падает на стойку, отскакивая мне на колени и разматываясь по пути. Я подымаю глаза, и это снова рыжая малявка, стоя на одной ножке, показывает мне язык. Толкаясь и колготясь, первоклашки выходят к автобусу. Табита затворяет входную дверь, запирает ее и ковыляет к стойке. На щеке у нее розовеет неглубокая царапина. Я принимаюсь сматывать зеленый клубок. – Буйный класс? – С этими спицами только успевай следить, – со вздохом отвечает она. – Как у вас? Я записал название хранилища и его невадский адрес на бумажке с логотипом Спицы. Показываю Табите. – Да и неудивительно, – говорит она. – Процентов девяносто от всего, что есть на этом экране, лежит в запасниках. Вы знали, что Библиотека Конгресса большинство своих фондов хранит за пределами округа Колумбия? У них что-то около семисот миль полок. Все на складах. – Кхм. Ерунда какая-то. – Но зачем, если никто этого никогда не увидит? – Задача музеев – сохранять ценности для потомков, – фыркает Табита. – У нас есть хранилище с особым температурным режимом, полное рождественских свитеров. Ну а как же. Знаете, я не в шутку начинаю думать, что весь мир – это лишь мозаика из разных безумных сект, у каждой из которых свои потайные подземелья, свои архивы, свои законы. В обратном поезде на Сан-Франциско я пишу на телефоне три коротких сообщения. Первое Деклу: «Кое-что нащупал». Второе Нилу: «Можно одолжить твою машину?» И последнее – Кэт, из одного слова: «Привет». Буря Объединенные универсальные долгосрочные хранилища – длинный, низко расположенный серый отрезок по обочине хайвэя на самом выезде из Энтерпрайза, штат Невада. Вкатываясь на их длинную стоянку, чувствую, как подавляет эта безликая масса. Воплощенная и оформленная тоска промзоны, но, по крайней мере, она таит в себе сокровища. «Эпплбиз» тремя милями дальше по дороге такой же депрессивный, и там ты точно знаешь, что тебя ждет внутри. В «Объединенные хранилища» я попадаю через металлодетектор и рентген, а потом меня еще обхлопывает охранник по имени Барри. Сумку, куртку, бумажник и мелочь из карманов – все конфискуют. Барри проверяет, нет ли ножей, скальпелей, шил, зубочисток, ножниц, кисточек и ватных палочек. Оценивает длину ногтей, затем заставляет надеть розовые резиновые перчатки. Наконец, он облачает меня в белый пластиковый комбинезон с резинками на запястьях и встроенными бахилами. Вступаю в сухой и прозрачный воздух хранилища обработанным до полной инертности: не могу ни скоблить, ни царапать, ни тереть, ни реагировать с любым физическим веществом в известной нам части Вселенной. Кажется, я все-таки могу что-нибудь лизнуть. Удивительно, что Барри не залепил мне рот скотчем. Черил встречает меня в узком коридоре, ярко освещенном люминесцентными лампами, перед дверью, на которой тонкими черными буквами выписано по трафарету: «Поступления/списания». Выглядит так, будто имеется в виду «Горячая зона реактора». – Добро пожаловать в Неваду, дорогуша! Она машет рукой и одаряет меня широкой улыбкой, от которой щеки у нее собираются в складки. – До чего же приятно увидеть здесь новое лицо. Черил – дама средних лет с копной черных кудрей. Одета в зеленый кардиган с четким зигзагообразным узором и блекло-голубые мешковатые джинсы – никаких скафандров. На шее шнурок с со служебным бейджиком, и фото на нем выглядит лет на десять моложе. – Ну вот, дружок. Это бланк межмузейного трансфера. Черил протягивает листок хрустящей зеленоватой бумаги. – А это ордер на вывоз. Другой листок, на сей раз желтый. – И надо расписаться тут. Розовый бланк. Черил переводит дух. Чуть хмурит лоб и продолжает. – Теперь вот что, радость. Ваше заведение не прошло национальной аккредитации, поэтому вынос и передачу мы тебе обеспечить не можем. Правила запрещают. – Вынос и передачу? – Так что извини. Черил вручает мне Айпад прошлого поколения в корпусе из шипованной резины. – Но вот тут карта. У нас теперь есть эти милые планшетики. Она улыбается. На экране узкий коридорчик (Черил тычет в него пальцем – «Видишь, мы вот здесь»), который упирается в огромный пустой прямоугольник. – А это хранилище, вот досюда. Черил поднимает руку, на которой бренчат браслеты, и показывает вдоль по коридору в сторону широких двустворчатых дверей. На одном из бланков – желтом – написано, что пуансоны Gerritszoon находятся на полке ЗУЛУ-2591. – И где их там искать? – На самом деле, милый, трудно сказать, – отвечает она. – В общем, увидишь. Здешнее хранилище – самое удивительное место, какое я когда-либо видел. А учтите, что я не так давно работал в вертикальном книжном магазине, а совсем недавно посетил тайную подземную библиотеку. Еще учтите, что в детстве я побывал в Сикстинской капелле, а в научном лагере нас возили на экскурсию на ускоритель элементарных частиц. Но склад в Неваде переплюнул всех. Потолок расположен высоко, ребристый, будто в самолетном ангаре. Внизу лабиринт высоких металлических стеллажей, заставленных коробками, банками, ящиками и лотками. Ничего особенного. Но стеллажи – все полки движутся. На секунду меня замутило, потому что перед глазами все плывет. Все мерцает и копошится, будто ведро с червями: то же самое переплетающееся движение, за которым не уследить. Стеллажи установлены на толстых дутых колесах и умело ими пользуются. Передвигаются короткими сдержанными толчками, потом вольно катятся по свободным участкам пола. Уступают дорогу, любезно пропуская друг друга; сбиваются в компании, формируя длинные караваны. Жуть. Натуральный «Ученик чародея». Потому и карта на айпаде пуста: хранилище постоянно переустраивается. В ангаре темно, с потолка ничего не светит, но у каждого стеллажа сверху вертится и моргает небольшая оранжевая лампочка. Этот свет отбрасывает странные летучие тени, сопровождающие сложные миграции стеллажей. Воздух сухой – это уж точно. Я облизываю губы. Мимо со свистом проносится стеллаж, нагруженный стойкой с длинными копьями и пиками. Закладывает резкий вираж – копья дребезжат, – и я вижу, что он направляется к широким воротам в дальней стене. Там темноту чуть рассеивает холодный голубой свет, и группа людей в комбинезонах, как у меня, снимает с полок коробки, сверяется с записями в планшетах и уносит коробки с глаз долой. Стеллажи стоят в очереди, будто школьники, – толкаясь и приплясывая, закончив процедуру у белых комбинезонов, откатываются прочь и снова вливаются в лабиринт. Здесь, в самом крупном и современном к западу от Миссисипи хранилище, обслуживающем сектор исторических развлечений, не ты находишь артефакты. Они тебя находят. Айпад мигает в моей руке, показывая в центре зала голубую точку, обозначенную как «Зулу». Что ж, уже что-то. Наверное, это индекс маячка. Или магическое заклинание. На полу у меня под ногами нарисована широкая желтая линия. Ступаю на нее одним носком, и все стеллажи поблизости вихляют, отскакивая в сторону. Отлично. Они видят, что я тут. Тогда я неспешно вхожу в Мальстрем. Некоторые стеллажи не сбавляют хода, но изменяют траектории движения, объезжая меня спереди или сзади. Я иду размеренно, медленным решительным шагом. Толкущиеся вокруг стеллажи проплывают мимо, как парад диковин. Тут громадные вазы, расписанные синим и золотым, связанные и укутанные в поролон; стеклянные цилиндры с бурым формалином, в котором едва виднеются колышущиеся щупальца; зеленовато рдеющие в темноте бруски кристаллов, торчащие из грубого черного камня. На одном из стеллажей ничего кроме живописного полотна двухметровой высоты: портрета какого-то сурового воротилы с тонкими усиками. Кажется, что, откатываясь прочь, он следит за мной взглядом. Интересно, а игрушечный город Мэта – ну, теперь это еще и город Эшли – когда-нибудь тоже окажется на таких стеллажах? Стянут ли его крест-накрест веревками? Или заботливо разберут, и каждое сооружение положат отдельно, упаковав в марлю? И потом здания на разных стеллажах разъедутся разными дорогами? И Мэтрополис рассеется по всему хранилищу, будто пригоршня космической пыли? Столь многие люди мечтают создать что-нибудь «для музея»… неужели они мечтают вот об этом? Внешний периметр зала – как автострада: там, видимо, кружатся популярные артефакты. Но чем ближе к середине зала, куда ведет меня айпад, тем медленнее становится движение. Здесь вешалка с плетенными масками, чайные сервизы в коробках с пенопластовой крошкой, толстые металлические листы, обросшие высохшими ракушками. Вон пропеллер от самолета, а вон костюм-тройка. Тут собраны всякие необычные штуки. И между прочим, здесь катаются не только стеллажи. Есть и бродячие сейфы – здоровенные стальные кубы на танковых гусеницах. Некоторые из них куда-то медленно ползут, другие стоят на месте. У каждого хитрый замок, а сверху поблескивает черная видеокамера. На одном из сейфов по дверце ярко расплескался знак биологической опасности; я обхожу его подальше. Внезапно раздается хруст гидравлики, и один из сейфов резко оживает. Он срывается с места, оранжевый маячок на макушке моргает. Я отскакиваю, и сейф катит по тому месту, где я только что стоял. Все стеллажи расступаются и дают ему дорогу, а он не спеша направляется в сторону широких дверей. Я понимаю, что если меня тут переедут, то найдут не скоро. Что-то мелькает. Область мозга, ответственная за распознание людей (особенно грабителей, убийц и вражеских ниндзя), загорается на манер здешних оранжевых мигалок. Кто-то приближается ко мне в темноте. Перехожу в режим хомячка. Кто-то бежит прямо ко мне, быстро приближается. Человек похож на Корвину. Я разворачиваюсь, чтобы встретить его, вскидываю перед собой руки и ору. Это снова тот портрет – усатый магнат. Подкатил глянуть еще разок. Следит, что ли? Нет – ну конечно, нет. Сердце колотится. Успокойся, Флаффи Макфлай. В самой середине зала ничего не движется. И тут трудно что-то разглядеть: стеллажи отключили свои мигалки, может, для экономии батарей, а может, просто от отчаяния. Затишье в эпицентре бури. Лучи света, приходящие с оживленных краев зала, заглядывают сюда, на секунду выхватывая рыжие побитые коробки, стопки газет, каменные плиты. Смотрю в айпад и нахожу мигающую голубую метку. Похоже, это где-то здесь, и я начинаю осматривать стеллажи. На каждой полке толстый слой пыли. Протираю полку за полкой и читаю ярлыки. Тонкими черными цифрами на ярко-желтом фоне написано: «Браво-3877», «Гамма-6173». Иду дальше, свечу телефоном как фонариком. «Танго-5179», «Ультра-4549». Наконец «Зулу-2591». Рассчитываю увидеть тяжелый ящик, какой-нибудь изящно выкованный ковчежец для великого творения Гриффо Герритзуна. На самом деле обнаруживаю картонную коробку с заправленными внутрь клапанами. Внутри каждый пуансон обернут в полиэтиленовый пакет и стянут резинкой, чтобы не размотался. Напоминает старые автозапчасти. Но когда я беру один пуансон в руки – это литера «икс», и она увесистая, – меня окатывает волна неудержимого торжества. Просто не верится, что держу эту штуку в руке. Не верится, что нашел их. Чувствую себя Телемахом Полукровкой с Золотым рогом Гриффо. Чувствую себя героем. Меня никто не видит. Я поднимаю «икс» над головой, будто волшебный клинок. Представляю себе молнию, бьющую в меч сквозь потолок. Воображаю, как немеют темные полчища Драганы. Потихоньку снимаю перегрузку, выдыхая: пшш! А потом беру коробку в охапку, стаскиваю с полки, и ковыляю обратно в ураган. Хроники поющих драконов, том III В кабинете Черил заполняю все нужные бумаги и терпеливо жду, пока она внесет новые данные в Инвентарную таблицу. Терминал на ее столе точь-в-точь как в Спице: синий пластик, толстое стекло, утопленная телефонная трубка. Рядом с терминалом стоит перекидной календарь с фотографиями кошек, одетых в костюмы знаменитых деятелей. На сегодняшнее число выпал белый и пушистый Юлий Цезарь. Я спрашиваю, знает ли Черил, какой исторической важностью обладает содержимое этой картонной коробки. – Ах, дорогуша, – Черил машет рукой. – Здесь все для кого-нибудь сокровище. Она склоняется к терминалу, перепроверяя написанное. И то верно. Что еще дремлет там, в глазу бури, дожидаясь, когда тот, кому это действительно нужно, придет и заберет? – Не хочешь поставить, дорогуша? – спрашивает Черил, подбородком указывая на коробку в моих руках. – С виду тяжелая. Я мотаю головой. Нет, не хочу ее ставить. Боюсь, что она исчезнет. Мне все еще кажется немыслимым, что я держу в руках Gerritszoon. Пять веков назад эти фигурки вырезал человек по имени Гриффо Герритзун – вот эти самые. Прошли столетия; миллионы, а то и миллиарды людей видели отпечатки, оставленные этими фигурками, хотя не знали этого. И вот я держу их на руках, будто младенца. И впрямь тяжелого. Черил стучит по клавишам, и рядом с терминалом, оживая, мурлычет принтер. – Почти готово, дружок. Для объектов такой эстетической ценности пуансоны выглядят невзрачно. Тонкие пластинки какого-то темного сплава, шершавые и поцарапанные, и только на самых кончиках начинается чудо, из металла проступают глифы, будто горные вершины из тумана. Внезапно решаю спросить: – А кому они принадлежат? – О, никому, – отвечает Черил. – Уже никому. Если бы они кому-то принадлежали, ты говорил бы с этими людьми, а не со мной! – Тогда… почему они тут? – Да мы же настоящий приют для множества бесхозных вещей, – отвечает Черил. – Ну-ка, глянем. Она сдвигает на нос очки и крутит колесико мыши. – Нам их прислал Флинтовский промышленный музей, но, конечно, они закрылись в восемьдесят восьмом. Славный музей. И славный куратор, Дик Сондерс. – И он просто оставил все здесь? – Ну, он приезжал, забрал какие-то старые машины, увез их на грузовике, а остальное просто передал Долгосрочным хранилищам. Пожалуй, Долгосрочным хранилищам пора устроить собственную экспозицию «Безвестные артефакты разных эпох». – Мы пытаемся что-то распродавать с аукционов, – говорит Черил. – Но такие предметы… Она пожимает плечами. – Как я сказала, тут каждый предмет для кого-нибудь сокровище. Но только этого человека редко удается найти. Это удручает. Если эти небольшие предметы, столь важные для истории печатного дела, полиграфии и средств сообщения, просто затерялись бы в гигантском хранилище… то каковы же тогда шансы у любого из нас? – Отлично, мистер Дженнон, – резюмирует Черил, изображая официальный тон. – Все готово. Она сует распечатку в мою коробку и треплет меня по руке. – У вас трехмесячный трансфер, который можно продлить до года. Готовы переодеть эти ползунки? Обратно в Сан-Франциско я везу в гибридной машине Нила на пассажирском сиденье коробку с пуансонами. Они наполняют салон густым запахом жженого металла, от которого у меня чешется нос. Может, их лучше прокипятить или еще как-то помыть. Боюсь, запах впитается в сиденья. Долог путь домой. Какое-то время слежу за расходом энергии на приборной доске тойоты, стараясь побить прежние свои рекорды экономии бензина. Но это быстро наскучивает, поэтому включаю плеер и начинаю слушать третий том «Хроник поющих драконов», начитанный самим Кларком Моффатом. Я откидываюсь, кладу руки на руль на десяти и на двух и отправляюсь в неведомое. Меня сопровождают братья из Неразрывного Каптала, разделенные столетиями: Моффат в колонках, Герритзун на пассажирском сиденье. Пустыня Невада не меняется на протяжении многих миль, а в башне королевы Драганы творятся совсем уже странные дела. Помните, цикл начинается с того, как поющий дракон погибает в море и зовет дельфинов и китов на помощь. Его спасает проходящее мимо судно, на борту которого оказывается ученый гном. Гном дружится с драконом и выхаживает его, а потом спасает от смерти, когда однажды ночью капитан корабля приходит перерезать дракону горло, чтобы добыть скрытое в зобе золото… и это только первые пять страниц: так что, знаете ли, сделать эту историю еще более диковинной – это серьезный поворот. Но теперь-то, конечно, я знаю причину: третий и последний том «Хроник» одновременно был книгой жизни Моффата. В заключительной части все действие происходит в башне королевы Драганы, и башня эта сама по себе оказывается практически отдельным миром. Вершина ее достигает звезд, а на каждом ярусе действуют свои законы, нужно решать свои загадки. В первых двух книгах были приключения, битвы и, конечно, предательства. А в этой сплошные загадки, загадки, загадки. Она начинается с того, что является дружественный призрак, чтобы вызволить гнома Кочедыгу и Телемаха Полукровку из подземелья Драганы и помочь им начать восхождение. В динамиках «Тойоты» Моффат описывает призрака так: Высокое, сотканное из бледно-голубого свечения существо с длинными руками и ногами, с тенью улыбки, а над этим всем глаза, сиявшие еще более синим светом, чем все тело. Погодите-ка, секундочку. – Что вы ищете в этом месте? – спросила тень напрямик. Тянусь, чтобы перемотать пленку назад. Перематываю многовато, поэтому проигрываю вперед на скорости, опять проскакиваю нужное место, и надо снова мотать назад, потом машина подскакивает на предохранительной полосе. Выкручиваю руль, возвращая колеса на дорогу, и наконец нажимаю пуск: …глаза, сиявшие еще более синим светом, чем все тело. – Что вы ищете в этом месте? – спросила тень напрямик. Еще разок: …сиявшие еще более синим светом, чем все тело. – Что вы ищете в этом месте? Да, все верно: Моффат изображает голос Пенумбры. Эта часть текста для меня не нова: дружественного голубого призрака в подземелье я помню и с первого прочтения. Но тогда, конечно, я никак не мог знать, что Моффат вставил в свою сказочную эпопею чудаковатого книготорговца из Сан-Франциско. И точно так же, шагнув впервые через порог круглосуточного книжного магазина, я ни сном ни духом не ведал, что уже несколько раз встречался с мистером Пенумброй. Аякс Пенумбра и есть синеглазая тень из подземелья Драганы. В этом нет никаких сомнений. И только послушайте, как читает Моффат, с какой грубоватой нежностью в голосе он заканчивает сцену… Ладошки Кочедыги горели на перекладинах. Сталь была ледяная, и каждая перекладина будто бы вгрызалась в плоть, всеми злыми силами желая, чтобы гном камнем рухнул в темную глубь подземелья. Телемах забрался высоко, уже подтягивался в лаз. Кочедыга посмотрел вниз. Тень была там, застыла в проеме тайной двери. Она улыбнулась вспышкой света сквозь прозрачную голубизну, взмахнула длинными руками и крикнула: – Лезь, мальчик мой, лезь! Наверх! И он двинулся вверх. …невероятно. Пенумбра уже заслужил прикосновение бессмертия. Знает ли он? Я прибавляю газу, возвращаясь на крейсерскую скорость, встряхиваю головой и сам себе улыбаюсь. Повествование тоже набирает темп. Теперь хриплый голос Моффата ведет героев по башне с яруса на ярус, по пути они разгадывают загадки и обретают новых союзников – вора, волка, говорящее кресло. Тут до меня впервые доходит: этажи башни – это метафора ступенчатых дешифровок в Неразрывном Каптале. Моффат использует башню, чтобы рассказать о собственном пути в братстве. Все это столь очевидно, когда знаешь, на что обращать внимание. В самом конце, после долгих и странных перипетий, герои оказываются на вершине башни, на площадке, с которой королева Драгана озирает мир, плетя свои захватнические замыслы. Она там дожидается героев, и с ней ее темный легион. Черные мантии теперь обретают еще большую значимость. Пока Телемах Полукровка ведет в последний бой свой немногочисленный отряд, ученый гном Кочедыга открывает кое-что важное. В роковой круговерти он подкрадывается к волшебному телескопу Драганы и заглядывает в него. И с этой обзорной площадки на немыслимой высоте видит нечто удивительное. Горы, разделяющие Западный материк, имеют форму букв. Кочедыга понимает, что это письмо, и не просто письмо, а то самое, о котором вещал в далеком прошлом сам Олдраг Великий Змей, и, прочтя эти слова вслух, Кочедыга… Твою ж дивизию! Когда я наконец въезжаю по мосту в город, голос Кларка Моффата в заключительных главах как-то по-новому переливается: наверное, от моих постоянных перемоток и повторов, новых и новых перемоток и повторов кассета растянулась. Да и мозги у меня, кажется, тоже слега растянулись. Там поселилась новая теория, родившаяся из зернышка, но стремительно растущая и целиком основанная на том, что я услышал в дороге. Моффат. Ты был великолепен. Ты увидел то, чего не заметил никто за всю историю Неразрывного Каптала. Ты прошел все ступени посвящения, стал одним из переплетенных, может быть, лишь ради того, чтобы попасть в Читальный Зал, – и потом переплел все их тайны под обложкой собственной книги. Ты спрятал их у всех на виду. Мне нужно было лишь услышать, чтобы все понять. Уже поздно, миновала полночь. Я паркую гибрид Нила вторым рядом возле дома и прижимаю большую кнопку, заставляющую мигать аварийные огни. Выскакиваю, хватаю коробку с пассажирского сиденья и взлетаю на крыльцо. Скребу ключом по замку – не попадаю в скважину, руки заняты, и дрожу от нетерпения. – Мэт! – подскочив к лестнице, кричу я в его комнату. – Мэт! У тебя есть микроскоп? Слышен слабый воркующий голос – Эшли – и наверху лестницы появляется Мэт в одних трусах-боксерах, на которых у него во всех красках воспроизведена целая картина Сальвадора Дали. Он размахивает гигантским увеличительным стеклом. Со своей огромной лупой Мэт похож на сыщика из комиксов. – Вот, вот, – успокаивающе говорит он, сбегая по ступеням, чтобы подать лупу мне. – Все, чем могу помочь. С возвращением, Дженнон. Не урони. Потом он скачет вверх по лестнице и с тихим щелчком затворяет дверь. Я тащу оригиналы Gerritszoon на кухню и зажигаю там все лампы. Я слегка не в себе, но в хорошем смысле слова. Осторожно вынимаю из коробки один пуансон – это опять «икс». Кладу его на пакетик, куда он был завернут, протираю полотенцем и подношу к фосфоресцирующему свету плиты. Подношу взятое у Мэта увеличительное стекло и смотрю сквозь него. Горы – это послание Олдрага, Великого змея. Паломник Прошла неделя, и я заметно продвинулся, причем в разных направлениях. Я написал Эдгару Деклу, что, если он хочет получить пуансоны, ему лучше бы приехать в Калифорнию. Написал, что неплохо будет, если он придет в четверг вечером в «Пигмалион». Я пригласил всех: своих друзей, братство Каптала, всех, кто мне помогал. Оливер Гроун убедил своего директора дать мне внутренний зал, где у них стоит аудио– и видеоаппаратура для книжных презентаций и поэтических слэмов. Эшли напекла веганских овсяных печенек, четыре подноса. Мэт расставил мебель. Вот Табита Трюдо сидит в первом ряду. Я познакомил ее с Нилом (новым меценатом Спицы), и он тут же предложил оформить экспозицию, посвященную тому, как выглядят сиськи в вязаных кофтах. – Это совершенно особая одежда, – убеждает Нил. – Самая эффектная. Правда. Мы проводили опросы. Табита хмурится и сводит брови в одну нитку. Нил гнет свое: – Там можно будет проецировать нарезку из классических фильмов, и мы можем разыскать те самые вещи, которые были на актрисах, и вывесить… Розмари Лапен сидит во втором ряду, рядом с ней Тиндэлл, Федоров, Имберт, Мюриэл, другие – большая часть той группы, что была в Гугле не столь давним солнечным утром. Федоров скрестил руки на груди, а на лице у него скептическая маска, как бы показывающая: я это уже видел однажды, но ладно, пусть. Сегодня он не разочаруется. Среди нас два непереплетенных из Японии – молодые ребята с прическами метлой и в синих джинсах в облипку. От других братьев до них дошел какой-то слух, и они решили не пожалеть времени и успеть на последний самолет до Сан-Франциско (и правильно сделали). С ними сидит Игорь, свободно болтающий по-японски. В первом ряду на стуле стоит ноут, через который за происходящим будет наблюдать Черил из Объединенных Долгосрочных. Она в видеочате, ее курчавая черная грива занимает все окошко. Я пригласил и Бурчалу, но тот сейчас в самолете – летит, как он сказал, в Гонконг. Сквозь входную дверь магазина вливается чернота: прибыл Эдгар Декл, а с ним свита нью-йоркских черных балахонов. Конечно, сюда-то они пришли без мантий, но все же одежда выдает в них чужаков: костюмы, галстуки, шиферно-серая юбка. Они проходят в двери один за другим, с десяток человек – и последним идет Корвина. На нем серый переливающийся костюм. Он по-прежнему внушительно выглядит, но как будто немного усох. Без той помпы и без катакомбных декораций он просто пожилой… Он сверкает глазами, отыскав взглядом меня. Ладно, может, не так уж и усох. Покупатели в «Пигмалионе» оборачиваются и провожают удивленными взглядами их отряд, марширующий сквозь магазин. У Декла на губах вялая улыбка. Корвина – сама серьезность и сосредоточенность. – Если у вас и в самом деле пуансоны Гриффо, – сухо бросает он, – мы их заберем. Я выпрямляю спину и на полдюйма поднимаю подбородок. Мы уже не в Читальне. – Они у меня, – отвечаю. – Но это только начало. Садитесь. Ох, ничего себе. – Пожалуйста. Он окидывает взглядом гомонящую толпу и мрачнеет, но тут же знаком приказывает своим черным мантиям садиться. Все они устраиваются на последнем ряду, черной скобкой замыкая собрание. Корвина встает позади них. Я ловлю проходящего Декла за локоть. – Он придет? – Я сказал ему, – отвечает Декл, кивая. – Хотя он уже знал и так. Молва в Неразрывном Каптале разносится быстро. Кэт тоже здесь, сидит в зале, где-то с краю, тихонько переговаривается с Мэтом и Эшли. На ней вновь блейзер в гусиную лапку. На шее зеленый шарфик, и с тех пор, как мы последний раз виделись, она успела постричься: теперь волосы у нее чуть-чуть ниже ушей. Мы больше не встречаемся. Это не было объявлено вслух, но это объективная истина, такая же, как атомный вес углерода или котировка акций Гугла. Это не помешало мне потревожить ее и добиться обещания прийти. Она, как никто другой, должна это увидеть. Публика ерзает на стульях, и вегетарианские печеньки почти закончились, но придется еще подождать. Лапен наклоняется ко мне и спрашивает: – Вы поедете в Нью-Йорк? Поработать в библиотеке, например? – Хм, нет, не собираюсь, – отвечаю сухо. – Мне это ни к чему. Она хмурится и плотно сцепляет ладони. – Мне вроде бы надо ехать, но что-то не хочется. Лапен смотрит на меня. У нее растерянный вид. – А как же наш магазин? А как же… Аякс Пенумбра. Он проскальзывает в двери «Пигмалиона», словно бродячий призрак, в застегнутом на все пуговицы темном пальто. Поднятый ворот прикрывает намотанный на шею тонкий серый шарф. Пнумбра оглядывает зал, замечает компанию на заднем ряду, делегацию братства – черные мантии во всей красе, – и у него расширяются глаза. Я бросаюсь к нему. – Мистер Пенумбра! Вы пришли! Он стоит ко мне вполоборота, закинув костлявую ладонь на шею. Он не хочет на меня смотреть. Синие глаза уставились в пол. – Прости, мальчик мой, – смущенно говорит он. – Не надо было мне исчезать так… Это было просто какое-то… То ли вздох, то ли шепот: – Мне стало стыдно. – Мистер Пенумбра, пожалуйста, не переживайте об этом. – Я был так уверен, что все получится, – продолжает Пенумбра, – но у нас ничего не вышло. И это видели и вы, и ваши друзья, и все мои ученики. Ощущаю себя просто старым дураком. Бедный Пенумбра. Представляю себе, как он где-то отсиживается, снедаемый чувством вины за то, что привел братство к позору на гугловских зеленых лужайках. Оценивает собственную веру и гадает, что теперь будет. Он сделал большую ставку – самую большую в жизни – и проиграл. Но ставил он не в одиночку. – Проходите, мистер Пенумбра. Я отступаю к своему реквизиту и машу рукой вперед. – Проходите, садитесь. Мы все болваны – все, кроме одного из нас. Садитесь, посмотрите. Все готово. В моем ноуте ждет своего часа презентация. Я понимаю, что великие расследования и впрямь должны совершаться в задымленной гостиной, где сыщик завораживает своих встревоженных слушателей лишь силой собственного голоса и дедукции. Но лично я предпочитаю книжные магазины и – слайды. Поэтому включаю проектор и занимаю свое место, пустой свет режет мне глаза. Сцепляю руки за спиной, расправляю плечи и, щурясь, смотрю в полный зал. Затем щелкаю пультом и начинаю: СЛАЙД 1 Если вам нужно сохранить послание на века, как этого добиться? Высечь его в камне? Вырезать на золоте? Или составить послание столь мощное, что люди не смогут не передавать его грядущим поколениям? А может, построить на его основе религию, задействовать человеческие души? А может, к примеру, учредить тайное общество? Или поступить, как Гриффо Герритзун? СЛАЙД 2 Гриффо Герритзун родился в северной Германии в середине пятнадцатого века в семье фермера. Его отец не был богачом, но благодаря своему доброму имени и общеизвестной почтительности смог отдать сына в ученики к ювелиру. В пятнадцатом веке это была великолепный вариант: юному Герритзуну, по существу, обеспечивалось безбедное будущее, если только он сам не пустит все прахом. А он пустил. Гриффо рос набожным мальчиком, и ремесло ювелира не пришлось ему по нраву. Целый день он расплавлял старые побрякушки, чтобы отлить новые, – он знал, что и его работу ждет такая же участь. По всей его вере выходило, что это неважно. В чертогах Господа нет золота. Итак, он делал, что ему говорили, осваивал ремесло – и очень хорошо освоил, – но когда ему исполнилось шестнадцать, распрощался с ювелиром и покинул мастерскую. И вообще покинул Германию. Отправился в паломничество. СЛАЙД 3 Я это знаю, потому что это знал Альд Мануций, и он это записал. Он написал об этом в своем codex vitae – который я расшифровал. (В зале сдавленные вскрики. Корвина по-прежнему стоит позади всех, лицо напряженное, рот искривлен, темная нитка усов обвисла. У остальных лица непроницаемые, застывшие в ожидании. Ищу глазами Кэт. Она сидит с серьезным видом: с таким, будто боится, что у меня в мозгах что-то переклинило.) Позвольте мне сразу объявить: в этой книге нет секретных формул. Нет магических заклинаний. Если и в самом деле существует секрет бессмертия, здесь его нет. (Корвина делает выбор. Он поворачивается и шагает по проходу мимо секторов истории и самопомощи к выходу. Проходит мимо Пенумбры, который стоит в сторонке, привалившись к невысокому стеллажу. Пенумбра смотрит вслед Корвине, потом вновь поворачивается в мою сторону и, сложив ладони рупором, кричит: «Продолжай, мальчик мой!») СЛАЙД 4 В действительности codex vitae Мануция полностью соответствует своему названию: это именно книга о жизни ее автора. Как историческому документу ей нет цены. Но я хочу сосредоточиться на той части, которая касается Гриффо Герритзуна. С латыни я переводил с помощью Гугла, поэтому будьте снисходительны, если где-то наврал в деталях. Молодой Герритзун странствовал по Святой земле, время от времени ради прокорма брал заказы на работу с металлом. Мануций пишет, что Гриффо общался с мистиками – каббалистами, гностиками, суфиями, всеми подряд – и пытался понять, как жить. А еще до него через цеховое братство ювелиров доходили слухи о том, что в Венеции происходит что-то удивительное. Перед вами карта странствий Гриффо Герритзуна, насколько я ее смог реконструировать. Он блуждал по Средиземноморью: через Константинополь в Иерусалим, через Египет обратно в Грецию, оттуда в Италию. В Венеции он и познакомился с Альдом Мануцием. СЛАЙД 5 Свое место в жизни Герритзун обрел в типографии Мануция. Печатное дело потребовало от него всех навыков кузнеца по металлу, но направило их на новые цели. Печатное дело – это не безделушки и браслеты, а слова и идеи. К тому же, по существу, это был интернет той эпохи: это увлекало. И точно так же, как сегодня интернет, печатное дело в пятнадцатом веке все время сталкивалось с проблемами. Как хранить чернила? Как смешивать металлы? Как отливать литеры? Ответы менялись каждые полгода. В каждом большом городе Европы работало с десяток типографий, и в каждой старались первыми придумать решение. В Венеции самая большая типография принадлежала Альду Мануцию, ей-то Герритзун и предложил свои услуги. Мануций тут же распознал в нем талант. Еще он говорит, что распознал его дух: увидел, что Герритзун тоже искатель по своей природе. Поэтому он принял новичка на работу, и они много лет трудились вместе. И стали лучшими друзьями. Мануций никому так не доверял, как Герритзуну, а Герритзун никого так не уважал, как Мануция. СЛАЙД 6 И вот наконец, через несколько десятилетий, создав новую индустрию и напечатав сотни книг, которые мы поныне считаем прекраснейшими в истории, оба наших героя состарились. И решили вместе осуществить грандиозный заключительный проект, в который вложат весь свой опыт и все свои знания, чтобы передать потомкам. Мануций написал свой codex vitae, и в нем был откровенен: рассказал, как на самом деле шли дела в Венеции. Рассказал про сомнительные сделки, которые заключал ради исключительного права на издание классиков; рассказал, как все конкуренты объединились, чтобы его свалить; рассказал, как в итоге сам свалил кое-кого из них. Именно потому, что он все так честно рассказал, этот труд, будь он напечатан сразу, нанес бы ущерб делу, которое Альд передавал сыну, и Мануций решил зашифровать текст. Но как? В это время Герритзун как раз вырезал шрифт, свой самый лучший – небывалый новый дизайн, который обеспечит типографию Мануция и после смерти ее основателя. Он попал в яблочко: эти контуры носят сейчас его имя. Но, вырезая этот шрифт, Гриффо сделал нечто неожиданное. Альд Мануций умер в 1515 году, оставив довольно откровенные мемуары. И в этот момент, согласно легенде Неразрывного Каптала, Мануций доверил Герритзуну ключ к шифру, которым эта книга записана. Но за минувшие пять веков при переводе кое-что потерялось. Герритзун не получал ключа. Герритзун и есть ключ. СЛАЙД 7 Вот фотография одного из пуансонов: литеры «икс». Она же крупным планом. И еще крупнее. Вот она через увеличительное стекло моего друга Мэта. Видите крохотные зазубрины по краям буквы? Похожи на зубцы шестерни, правда? Или на зубцы ключа. (Раздается хриплый сдавленный вскрик. Это Тиндэлл. На волнение с его стороны всегда можно рассчитывать.) Эти зазубринки появились не сами по себе, и их расположение не случайно. Они есть на всех литерах и на всех отливках, сделанных с этой матрицы, и на всех знаках шрифта Gerritszoon, когда-либо выпущенных. Смотрите, чтобы это вычислить, мне пришлось съездить в Неваду: я все понял, только услышав на пленке голос Кларка Моффата. Но если бы я знал, что искать, то просто мог бы открыть ноут, написать несколько слов шрифтом Gerritszoon и увеличить до 3000 процентов. В цифровой версии шрифта зарубки тоже есть. В библиотеке Неразрывного Каптала не смеют пользоваться компьютерами… но наверху, в компании Festina Lente применяют довольно мощные процессоры. Это и есть код, он перед вами. Эти вот крошечные зарубки. Никому за всю пятивековую историю братства не пришло в голову приглядеться к ним получше. И никому из гугловских дешифровщиков. Мы разбирали оцифрованный текст, записанный совсем другим шрифтом. Изучали последовательность знаков, а не их форму. Код одновременно сложный и простой. Сложный потому, что прописная F отличается от строчной f. Потому, что лигатура ff это не просто две строчных f – это совершенно другой знак. Меняющихся глифов в шрифте Gerritszoon множество: три P, две C, поистине эпическое Q – и все они означают что-то свое. Чтобы проникнуть в этот код, нужно мыслить типографически. Но после этого все становится просто, потому что остается только перечесть зарубки, что я и сделал: внимательно, с увеличительным стеклом, за кухонным столом, без всяких мега-серверов. Это код того типа, про который узнаешь в детских книжках: цифра соответствует букве. Простая замена, и расшифровка codex vitae Мануция не составит никакого труда. СЛАЙД 8 Но можно сделать еще кое-что. Если разложить пуансоны по порядку – как они лежали в пятнадцатом веке в типографской наборной кассе, – сложится другое послание. Оно исходит от самого Гриффо Герритзуна. Его последние слова, обращенные к миру, пять веков таились от нас на самом виду. В нем нет никакой жути, никакой мистики. Это просто письмо человека, который жил задолго до нас. Но есть и жутковатая деталь: оглянитесь вокруг. (Все оглядываются. Лапен выгибает шею. Она, похоже, встревожилась.) Видите ярлыки на полках – написано «История», «Антропология» и «Паранормальная подростковая романтика»? Я это заметил раньше: все эти ярлыки напечатаны шрифтом Gerritszoon. Gerritszoon загружен в айфоны. Любой новый документ в программе Microsoft Word по умолчанию набирается этим шрифтом. «Гардиан» набирает им заголовки, а еще «Монд» и «Хиндустан таймс». Энциклопедия «Британника» в свое время тоже печаталась шрифтом Gerritszoon; Википедия перешла на него в прошлом месяце. Только подумайте: курсовые, биографические справки, методички. Резюме, офферы, прошения об отставке. Контракты и судебные иски. Соболезнования. Он окружает нас повсюду. Мы встречаем Gerritszoon ежедневно. И он все время здесь, пять столетий смотрит нам в глаза. И это все – романы, газеты, тексты в компьютере – служило несущей волной для тайного послания, скрытого в колофоне. Таков был расчет Герритзуна: ключ к бессмертию. (Тиндэлл вскакивает со стула с воплем: «Но что там сказано?» Он рвет на себе волосы. «Что за послание?») Ну, оно на латыни. Перевод сделан Гуглом, приблизительно. Вспомните, что Альд Мануций при рождении носил другое имя: он был Теобальдо, так его и звали все друзья. В общем, вот оно. Вот послание Гриффо Герритзуна векам. СЛАЙД 9 Спасибо, Теобальдо. Ты мой лучший друг. И это стало ключом ко всему. Братство Шоу закончилось, и зал пустеет. Тиндэлл и Лапен встают в очередь за кофе в крошечном пигмалионовском кафе. Нил вновь обрабатывает Табиту на предмет неземной красоты сисек в свитерах. Мэт и Эшли ведут оживленную беседу с Игорем и японской парочкой, все они при этом медленно шагают к выходу. Кэт сидит в одиночестве, догрызая последнюю веганскую печеньку. Лицо у нее осунулось. Я спрашиваю, что она думает о бессмертных словах Гриффо. – Прости, – отвечает она, качая головой. – Ничего хорошего. Взгляд у нее хмурый, глаза опущены. – Он был такой одаренный, и все равно умер. – Все умирают… – И тебе этого достаточно? Он оставил нам записку, Клэй. Записку. Эти слова она выкрикивает, и овсяные крошки летят с ее губ. От полок с антропологией на нас, подняв бровь, бросает взгляд Оливер Гроун. Кэт смотрит на свои туфли. И тихо договаривает: – Не называй это бессмертием. – А что если это и есть самое лучшее в этом человеке? – говорю я. И на ходу сочиняю теорию. – А может, знаешь, – может, водиться с Гриффо Герритзуном не всегда было так уж приятно? Может, он был чудаком не от мира сего? Что если эти фигурки, которые он умел вырезать из металла, и были лучшим его качеством? Ведь эта его часть действительно бессмертна. Настолько бессмертна, насколько вообще может что-либо стать бессмертным. Кэт качает головой, вздыхает и чуть наклоняется ко мне, запихивая в рот остаток печенья. Я нашел старое знание, то самое СЗ, которого мы доискивались, но Кэт не нравится его смысл. Кэт Потенте будет искать дальше. Через мгновение она отстраняется, глубоко вздыхает и поднимается со стула. – Спасибо, что пригласил, – говорит она. – Увидимся еще. Она накидывает блейзер, машет рукой на прощанье и идет к дверям. Теперь ко мне подходит Пенумбра. – Потрясающе! – восклицает он, снова прежний: сияющие глаза, широкая улыбка. – Все это время мы играли в игру Герритзуна. Его литеры, мальчик мой, у нас на витрине! – Кларк Моффат это понял, – говорю я. – Не представляю себе, как, но сумел понять. А потом, думаю, он просто… решил играть дальше. Оставить загадку без ответа. Пока кто-нибудь не найдет всех ответов в его книгах. Пенумбра кивает. – Кларк был талантище. Всегда в одиночку, следовал интуиции, куда бы она его ни вела. Он умолкает, склоняет голову набок, потом улыбается. – Он бы тебе понравился. – Так вы не расстроились? У Пенумбры глаза на лоб полезли. – Расстроился? Ничуть. Это не то, чего я ожидал, но чего же я ожидал? Чего ожидал любой из нас? Я тебе так скажу: я не ожидал, что узнаю ответ при жизни. Это бесценный подарок, и я благодарен Гриффо Герритзуну и тебе, мой мальчик. Подходит Декл. Он сияет, едва не подскакивает. – У вас получилось! Он хлопает меня по плечам. – Вы их нашли! Я знал, что вы сможете, – знал – но не представлял себе, как далеко заведет этот поиск. У него за спиной черные балахоны оживленно переговариваются. Они выглядят взволнованными. Декл осматривается. – Можно их потрогать? – Они все ваши, – отвечаю я. Из-под стула в первом ряду я вынимаю пуансоны Gerritszoon в их картонном ковчеге. – Вам нужно будет официально выкупить их у «Объединенных хранилищ», но у меня все бумаги есть, и вряд ли… Декл поднимает руку. – Не вопрос. Сделаю – не вопрос. К нам подходит один из нью-йоркских черных балахонов, следом подтягиваются остальные. Склонившись над коробкой, они охают и ахают, будто в ней лежит младенец. – Значит, это ты пустил его по верному следу, Эдгар? – спрашивает Пенумбра, изогнув бровь. – Сэр, я вдруг подумал, – отвечает Декл, – что у меня в распоряжении оказался парень с редким дарованием. Пауза, улыбка, а потом: – Вы ведь умеете выбрать правильных продавцов. Пенумбра фыркает и усмехается. Декл продолжает: – Это триумф. Мы сделаем новый шрифт и перепечатаем кое-что из старых книг. Корвина не сможет ничего возразить. Пенумбра мрачнеет, заслышав имя Первого читателя – своего старого друга. – А что он? – спрашиваю я. – Он… мм… похоже, расстроен. У Пенумбры озабоченное лицо. – Тебе надо приглядеть за ним, Эдгар. Несмотря на его возраст, опыт разочарований у Маркуса невелик. И каким бы твердым Маркус ни казался, он хрупкий. Я боюсь за него, Эдгар. Правда. Декл кивает. – Мы о нем позаботимся. Нам надо понять, что делать дальше. – Что ж, – замечаю, – я вам кое-что подкину для начала. Наклоняюсь и вытягиваю из-под стула вторую коробку. Эта – новенькая, и по крышке перекрещена свежей пластиковой стяжкой. Я перерезаю стяжку, отгибаю клапаны, и все видят, что коробка набита книгами – плотно упакованными пачками бумажных изданий в фабричной полиэтиленовой обертке. Проткнув дырку в пленке, вынимаю одну пачку. На простой синей обложке тонкими белыми буквами отпечатано MANVTIVS. – Это вам, – поясняю я, подавая пачку Деклу. – Сто экземпляров расшифрованной книги. Латинский оригинал. Я подумал, что ваши ребята захотят перевести сами. Пенумбра смеется и говорит мне: – Так теперь ты еще и издатель, мой мальчик? – Цифровая типография, мистер Пенумбра, – отвечаю я. – Два бакса штука. Декл с черными мантиями уносят свои сокровища – одну старую коробку и одну новую – в арендованный микроавтобус у магазина. Седой администратор «Пигмалиона» настороженно наблюдает из кафе, как братия покидает магазин, распевая радостный гимн на греческом. У Пенумбры задумчивое лицо. – Об одном жалею, – говорит он. – Маркус непременно сожжет мой codex vitae. Как книга Основателя это часть истории, и мне грустно, что она исчезнет. Сейчас ошарашу его еще раз. – Тогда в библиотеке, – говорю, – я сканировал не только Мануция. Сую руку в карман, выуживаю синюю флешку и вкладываю Пенумбре в ладонь. – Не такая изящная, как сама книга, но слова все здесь. Пенумбра поднимает флешку над головой. Пластик блестит под лампами книжного магазина, а губы Пенумбры складываются в чудесную полуулыбку. – Мальчик мой, – шепчет он. – От тебя сплошные сюрпризы. Потом, подняв бровь, спрашивает: – И я могу ее напечатать всего за два доллара? – Без вопросов. Пенумбра обнимает меня за плечи худой рукой, наклоняется ближе и тихо говорит: – Наш город – я слишком поздно это понял, но мы в Венеции нынешнего мира. В Венеции. Его зрачки расширяются, потом он крепко жмурится и качает головой. – Как сам Основатель. Я не очень понимаю, куда он клонит. – Вот что я наконец-то понял, – продолжает Пенумбра. – Мы должны мыслить, как Мануций. У Федорова есть деньги, и у вашего друга – того, забавного. Теперь мы оба высматриваем что-то в дальнем конце магазина. – В общем, что вы скажете, если мы найдем инвестора или двух и… начнем с начала? Я не верю собственным ушам. – Должен признаться, – говорит Пенумбра, качая головой, – я преклоняюсь перед Гриффо Герритзуном. Его свершения неповторимы. Но у меня осталось еще не так уж мало времени, мальчик мой. Он подмигивает. – А на свете столько неразгаданных тайн. Ты со мной? Мистер Пенумбра. Какие разговоры?! Эпилог Ну и что же случится дальше? Нил Ша, владыка подземелий, преуспеет в намерении продать свою компанию Гуглу. Предложение в ПМ внесет Кэт, и его одобрят. Поглощенный «Анатомикс» переименуют в «Гугл Тело» и выпустят новую версию программы, которую всякий сможет установить бесплатно. Сиськи по-прежнему будут ее наилучшей частью. После этого Нил наконец разбогатеет безмерно и вовсю развернется в благотворительности. Первым делом Фонд Нила Ша в поддержку женщин в искусстве получит финансирование, офис и исполнительного директора – Табиту Трюдо. Она заполнит зал старой пожарной части картинами, рисунками, вышивками и гобеленами. Все эти произведения художниц подберут в «Объединенных долгосрочных хранилищах». А потом Табита начнет раздавать гранты. Большие. Потом Нил переманит Мэта Миттельбранда из Ай-Эл-Эм, и они вместе откроют продюсерский центр, где будут в ходу как пиксели и кривые, так и ножи с клеем. Нил купит права на экранизацию «Хроник поющих драконов». После продажи «Анатомикса» он немедленно наймет Игоря снова и назначит его главным программистом «Полукровки-фильма». Нил захочет снять трилогию в 3D. Мэтт будет ее режиссером. Кэт высоко поднимется в ПМ. Сначала она принесет в Гугл расшифрованные воспоминания Мануция, с которых начнется новое направление: «Утраченные книги». Об этом напишут в блоге «Нью-Йорк таймс». Затем приобретение «Анатомикса» и популярность «Гугл-Тела» продвинут Кэт еще выше. Ее портрет напечатают в «Уайерд», на целых полстраницы глянца: Кэт стоит перед широкой панелью мониторов Визуализационного центра, положив руки на бедра, в блейзере, накинутом поверх ярко-алой футболки «Шмяк!». Тут я пойму, что она все-таки не переставала ее носить. Оливер Гроун защитит докторскую по археологии. Работу он найдет немедленно, причем не в музее, а в компании, которая обслуживает Инвентарную таблицу. Ему поручат заново разбить на категории все мраморные артефакты, созданные ранее 200 года до нашей эры, и он будет на седьмом небе. Я приглашу Кэт на свидание, и она примет приглашение. Мы пойдем на концерт «Лунного суицида», и вместо разговоров о замороженных головах будем просто танцевать. Я узнаю, что танцовщица из Кэт никудышная. На крыльце своего дома она один раз слегка поцелует меня в губы, потом исчезнет в темноте дверного проема. Я отправлюсь восвояси пешком и по дороге пошлю ей эсэмэску. Там будет лишь одна цифра, которую я вычислил сам после долгой борьбы с учебником геометрии: 25 000 миль. Перемены произойдут и в Неразрывном Каптале. Первый читатель в Нью-Йорке будет призывать кары на головы всех непокорных. Для убедительности он и вправду сожжет codex vitae Пенумбры – и это будет роковой просчет. Черные мантии содрогнутся и в конце концов проголосуют. Все переплетенные соберутся в их книжном склепе, одна за другой поднимутся руки, и Корвина лишится своего поста. Он останется главным исполнительным директором компании Festina Lente – прибыли которой растут, и очень быстро, – но в подземелье появится новый Первый читатель. Им станет Эдгар Декл. Морис Тиндэлл отправится в Нью-Йорк, чтобы приступить к написанию собственного codex vitae, и я посоветую ему попроситься на замену Деклу на посту хранителя Читального Зала. Эту должность не мешало бы немного оживить. Хотя воплощение его будет уничтожено, содержание codex vitae Пенумбры сохранится, и я предложу напечатать его. Пенумбра уклонится: – Может быть, как-нибудь, но не сейчас. Пусть это пока останется тайной. В конце концов, мальчик мой… Синие глаза сощурятся и сверкнут. – Тебя, наверное, удивит, что там написано. Вдвоем с Пенумброй мы учредим новое братство – а на самом деле небольшую компанию. Уговорим Нила инвестировать в нас часть полученных Гуглом прибылей, а еще выяснится, что у Федорова миллионы в акциях Хьюлетт-Паккарда, и он тоже кое-что в нас вложит. Мы с Пенумброй раз за разом будем садиться и обсуждать, какого рода бизнес нам подойдет лучше всего. Новый книжный магазин? Нет. Какое-нибудь издательство? Нет. Пенумбра осознает, что счастливее всего он бывает в роли проводника и наставника, а не ученого и дешифровщика. Я осознаю, что мне просто нужен повод собрать всех, кто мне дорог, в одном месте. В итоге откроем консультационное агентство: этакий спецназ для компаний, работающих на стыке книг и высоких технологий и сталкивающихся с загадками, которые копятся в темных углах цифровых стеллажей. Первый контракт нам обеспечит Кэт: разработать систему пометок на полях для гугловского прототипа читалки, тонкого и легкого, с оболочкой не из пластика, а из коленкора, как у книги в твердой обложке. После этого нам придется продвигаться самим, и Пенумбра окажется виртуозным мастером рекламных презентаций. Облачившись в темный твидовый костюм, протерев очки, он будет вразвалку входить в переговорные Эппла и Амазона и, оглядывая сидящих за столом, тихо спрашивать: «Что вы ищете в этой сделке?» Его голубые глаза, кривозубая улыбка и (если честно) почтенный возраст всех ошеломят, очаруют и купят на корню. У нас будет небольшой офис на залитой солнцем Валенсия-стрит, вклинившийся между такерией и мастерской по ремонту мотороллеров, обставленный большими деревянными столами с блошиного рынка и высокими зелеными стеллажами из «Икеи». На полках будут стоять любимые авторы Пенумбры, вынесенные из магазина: первые издания Борхеса и Хэммета, Азимов и Хайнлайн в расписных обложках, пять разных биографий Ричарда Фейнмана. Раз в несколько недель мы будем выкатывать книжки на солнышко и устраивать уличную распродажу, о которой будет объявлено в твиттере в последнюю минуту. За этими большими столами будем сидеть не только мы с Пенумброй. К нам присоединится и третий сотрудник – Розмари Лапен. Я обучу ее языку Ruby, и она сделает нам сайт. Потом мы переманим к себе Джеда из Гугла, и я подпишу договор с Бурчалой. Компанию мы назовем «Пенумбра», просто «Пенумбра», и в логотипе, который нарисую я, будет – разумеется – использован шрифт Gerritszoon. Ну а что с круглосуточным книжным магазином мистера Пенумбры? Три месяца он простоит пустым с объявлением «Сдается» на витрине, потому что никто не будет знать, как распорядиться таким высоким и узким помещением. Потом наконец кое-кто сообразит. В контору «Кредитного союза Телеграф-хилл» Эшли Адамс явится, облаченная в графитно-серое и кремовое и с рекомендательным письмом от их старейшего живого клиента. Она изложит свое видение с вальяжностью и блеском профессионального пиарщика. Это будет ее последнее выступление в этом качестве. Эшли сломает полки, перестелет пол, добавит света и превратит книжный магазин в скалодром. Комната отдыха превратится в душевую; короткие стеллажи при входе сменятся строем эппловских моноблоков, с которых посетители будут выходить в интернет (по-прежнему через «Попки».) Нашу стойку сменит ослепительно-белый прилавок, за которым Розовый Топик (она же Дафна) будет готовить капустные шейки и шарики-ризотто. По стенам в передней части разольется буйство красок: Мэт напишет там яркие панно, составленные из увеличенных деталей старого магазина. Если знать, что искать, вы их увидите: строчку букв, строй корешков, яркий наддверный колокольчик. Там, где возносились Дальнеполочники, группа молодых художников под руководством Мэта выстроит огромный скальный тренажер. Это будет пестрая серо-зеленая стена, утыканная мерцающими золотистыми светодиодами и расчерченная ветвящимися синими линиями, а зацепы для скалолазов будут в виде крепких гор со снежными вершинами. В этот раз Мэт изваяет не просто город, а целый континент, цивилизацию, поставленную на попа. И здесь тоже тот, кто знает, что искать, – кто знает, как провести линии между зацепами, – увидит лицо, выглядывающее из стены. Я куплю абонемент и снова начну лазать. И наконец, я запишу все, что произошло. Что-то скопирую из магазинного журнала, что-то найду в старых электронных письмах и эсэмэсках, остальное восстановлю по памяти. Я дам посмотреть текст Пенумбре, а потом найду издателя, и книга появится в продаже всюду, где в наши дни продается литература: в большом «Барнсе энд Нобле», в модном «Пигмалионе», в тихой маленькой лавочке, встроенной в читалку. Вы возьмете эту книгу в руки и узнаете все, что узнал я, одновременно со мной. Нет иного бессмертия кроме того, что зиждется на дружбе и заботливо выполненной работе. Все тайны мира, которые стоит узнавать, скрываются на самом виду. Сорок одна секунда требуется, чтобы взобраться по приставной лестнице на высоту третьего этажа. 3012 год представить себе трудно, но это не значит, что не нужно пытаться. У нас появились новые возможности – непривычные способности, к которым мы еще не привыкли. Горная цепь – послание Олдрага, Великого змея. Жизнь должна быть открытым городом, где можно странствовать множеством самых разных путей. После этого книга поблекнет, как меркнут в памяти все прочитанные книги. Но, надеюсь, вот это вам запомнится. Человек, торопливо шагающий по темной пустынной улице. Быстрые шаги и тяжелое дыхание, сплошное удивление и жажда. Колокольчик над дверью и голосок, которым он тренькает. Продавец с лестницей и теплый золотистый свет, и вот: именно та, нужная книга, точно в нужный момент. Сноски 1 Американский институт графических искусств (прим. перев.). 2 Автор отсылает к изречению американского правоконсервативного философа и писателя Уильяма Бакли (1925–2008): «Консерватор – это тот, кто с криком «Стой» идет наперекор истории во времена, когда никто не будет ни слушать такого, ни долго терпеть». 3 Отсылка к философскому роману Фридриха Ницше «Also sprach Zarathustra» (нем.) – «Так говорил Заратустра». 4 Район Сан-Франциско поблизости от знаменитого моста Золотые Ворота. 5 Paris Review – литературный журнал, основанный в 1953 г. в Париже. Публиковал сочинения Джека Керуака, Филиппа Рота, Сэмюэля Беккета, Жана Жене и др. 6 ТСЗАП – технические средства защиты авторских прав, программы и устройства, препятствующие копированию или отслеживающие незаконные копии файлов. 7 Свидание с Рамой – роман писателя-фантаста Артура Кларка об искусственном астероиде внеземного происхождения. Три книги продолжения написаны в соавторстве с Джентри Ли. 8 В книге Николаса Бриггса «Поколение Далека» – планеты, пригодные для колонизации. 9 Билли Коллинз (Billy Colins) (р. 1941) – знаменитый американский поэт. 10 Penumbra (исп.) – полумрак, полутень. 11 10 варп – в эпопее «Звездный путь» – максимальная скорость звездолета с варп-двигателем, вообще – максимально возможная для человека скорость перемещения в пространстве. 12 Хадуп (Hadoop) – программная платформа для распределенных вычислений. 13 Отраслевой журнал американской книгоиздательской индустрии. 14 Чарлз Бэббидж (1791–1871) – английский математик, изобретатель первой вычислительной машины. 15 Название можно перевести как Северный мост, часть материнской платы компьютера. 16 Дамбо – район в Бруклине. 17 В Поттериане заклинание, помогающее увидеть скрытые волшебные свойства предмета. 18 «Ведь он такой славный парень» – традиционная британско-американская песенка из пяти строк, исполняемая при поздравлении с важным событием. 19 Галага (Galaga) – видеоигра 1980-х с примитивной графикой. 20 Демократическое студенческое движение, возникшее в 1964–1965 гг. в Калифорнийском университете в Беркли. See more books in http://www.e-reading-lib.com