Итак, оказывается, что засилье чужеязычных речений не грозит нашему языку ни малейшей опасностью уж хотя бы потому, что никакого засилья нет. Точно так же не способны испортить его те сложносоставные слова типа ЗАГС, управдом, поссовет, которые, начиная с Октябрьских дней, хлынули в него широчайшим потоком. Правда, среди этих слов попадаются порой отвратительные. Например, Облупрпромпродтовары, которое так рассердило смоленскую жительницу Татьяну Шабельскую, что она вместе с гневным письмом прислала мне коробку витаминов, на которой без зазрения совести начертано это бездарное слово. Я вполне разделяю негодование Татьяны Шабельской, но значит ли это, что нам подобает огулом, не считаясь ни с чем, осуждать самый метод образования слов из нескольких начальных слогов или букв? Ведь многие из них уже успели войти в исконно русскую, бытовую и литературную речь: СССР, РСФСР, ЦК, вуз, комсомол, колхоз, трудодень. Они уже .не кажутся искусственно склеенными, а живут такой же естественной жизнью, как, скажем, слова человек или азбука. Справедливо сказал о них Эммануил Герман в 1919 году, то есть в то самое время, когда возникли лучшие из них: В словах, доселе незнакомых, Запечатлен великий год — В коротких Циках, Совнаркомах И в грузном слове Наркомпрод. Дивлюсь словесному цветенью, И все б внимал! И все б глядел! Слова ложатся вечной тенью От изменяющихся дел [Э. Герман, Стихи о Москве. 1922, стр. 23, 24.]. Принято думать, что все эти новые словообразования возникли оттого, что “изменяющиеся дела” революции внесли в сознание русских людей столько новых, небывалых понятий. Это верно, но только отчасти. Конечно, в прежнее время не было и быть не могло таких явлений, как ЦИК, Совнарком, Наркомпрод. Но разве не примечательно, что точно такому же сжатию подверглись и те комбинации слов, которые существовали задолго до Октябрьских дней. Вот несколько разительных примеров. В России сберегательные кассы были учреждены в 1841 году, яо лишь после 1917 года, то есть после того, как они просуществовали лет восемьдесят, они, подчиняясь новым темпам общественной жизни, стали именоваться в народе сберкассами. Такова же участь Литературного фонда, который превратился в Литфонд. Литературный фонд был основан А.В. Дружининым в 1859 году, и в дореволюционное время ни у кого не было ии желания, ни надобности называть его сокращенно Литфонд. И еще пример такого же запоздалого словесного сплава. Московский Художественный театр лет двадцать был Московским Художественным театром и только в советскую пору сделался для каждого МХАТом. Прежде в домашнем кругу мы для скорости говорили: “Художественный”, отбрасывая первое и последнее слово: — Достали билет в Художественный? — В Художественном нынче “Дядя Ваня”. Но до МХАТа никто не додумывался. А если бы и додумался, слово это повисло бы в воздухе и нe вошло в широкий речевой обиход, так как такое сцепление звуков еще яе стало массовой привычкой [Даже не три, а четыре слова превратились в односложное МХАТ: Московский Художественный академический театр, то есть из 16 слогов стал один!]. Все эти примеры показывают, что был такой краткий период, когда вдруг стали срастаться не только те словосочетания, которые создала революция для новых учреждений и профессий, но и те, которые существовали в дореволюционное время и, не требуя никаких сокращений, жили десятки лет в своих первозданных формах. Значит, самая природа языка изменилась. Значит, та небывалая тяга к теснейшему сцеплению слов, благодаря которой у нас появились колхоз, комсомол, профсоюз, универмаг и т. д., была в то время так сильна и активна, что заодно подчинила себе даже такие слова, которые в готовых сочетаниях существовали задолго до советской эпохи. Сколько десятков лет я смолоду слыхал выражение: квартирная плата. Но только в 20-х годах новые тенденции речи превратили квартирную плату в квартплату. Такому же обновлению подверглась и старинная форма: главный бухгалтер, которая, подчиняясь этим новым тенденциям, неожиданно преобразилась в очень устойчивую форму: главбух. Скажут, что происхождение этих слов чисто административное и что их главный источник — распоряжение государственной власти. В иных случаях это вполне справедливо, недалеко не всегда. Всмотримся, например, каким образом создалось хотя бы такое словосочетание, как “Республика ШКИД”. Здесь никакого начальственного воздействия не было. ШКИД — это сокращенное наименование Школы имени Ф.М. Достоевского, созданное самими учащимися. Опять-таки характерно, что хотя школы имени Достоевского существовали в старой России лет тридцать, но только в революционные годы это название спрессовалось в короткое ШКИД — без всякого участия школьных властей. Новичок, попавший в эту школу, спросил у одного из учащихся: — А почему вы школу зовете ШКИД? — Потому,-ответил тот, — что это, брат, по-советски. Так же самочинно, так сказать, по воле народа возникали в ту пору бесчисленные агрегаты имен и фамилий. Сотни лет существовали в России всякие Иваны Ильичи Косоротовы, но до 20-х годов и в голову никому не приходило, что из этих традиционных трех слов можно сделать одно: Ивилькос. И что Марию Егоровну Шатову можно превратить в Маешат. А в ту пору, про которую мы сейчас говорим, это стало обычным явлением, опять-таки не имеющим никакого касательства к административным источникам, о чем свидетельствует хотя бы такой диалог, воспроизведенный в “Республике Шкид”: “— Как зовут заведующего? — Виктор Николаевич. — А почему же вы его не сократили? Уж сокращать так сокращать. Как его фамилия? — Сорокин, — моргая глазами, ответил Воробышек. — Ну вот Вик. Ник. Сор. Звучно и хорошо. — И правда, дельно получилось. — Ай да Цыган! — И в самом деле, надо будет Викниксором величать”. Таким же манером Элла Андреевна Люмберг была превращена в Эланлюм. Константин Александрович Меденников — в Косталмеда и пр. [Г. Белых и Л. Пантелеев, Республика Шкид. Л., 1960, стр. 29 и 91. Радуюсь, что после столь долгого перерыва эта отличная книга опять появилась на свет.]. Подобная тяга к сокращению имен наблюдалась тогда не только в “Республике Шкид”. В другой школьной повести, относящейся к той же эпохе, читаем: “В школе, где я преподаю, такие сокращения, как Алмакзай (Александр Максимович Зайцев) или Пeпа (Петр Павлович), давно завоевали себе право гражданства” [Н. Огнев, Дневник Кости Рябцева.] Такая наступила тогда полоса в жизни русской разговорной и письменной речи: всякие сращения слов вдруг сделались чрезвычайно активными. Активность эта выразилась именно в том, что сращениям подверглись даже старинные словосочетания, никогда не сраставшиеся в прежнее время. Произошло это без всяких административных нажимов, в порядке самодеятельности масс. Самодеятельность проявлялась порой в самых неожиданных и смешных буффонадах. Маяковский, например, рассказывал мне, будто молодые москвички, назначая рандеву своим поклонникам, произносят два слова: — Твербуль Пампуш! И те будто хорошо понимают, что так называется популярное место любовных свиданий: Тверской бульвар, памятник Пушкину. Этот Твербуль Пампуш был мне особенно мил, потому что в нем слышалось что-то украинское. В 20-х годах в Москве существовало двустишие: На Твербуле у Пампуша Ждет меня миленок Груша. Вообще такие новообразования нередко имели для русского уха какой-то иноязычный оттенок, и когда Кооператив сахарной промышленности стал сокращенно называться Коопсах, Маяковский ощутил это слово как библейское имя: Например, вот это говорится или блеется? Синемордое, в оранжевых усах, Навуходоносором библейцем — “Коопсах”. (“Юбилейное”) Сравни у Алексея Толстого: “Катя боялась некоторых слов, например, совдеп казался ей свирепым словом, ревком -страшным, как рев быка”. Словесные агрегаты так часто встречались в тогдашнем быту, что даже самые простые слова воспринимались как склеенные. В.И. Качалов рассказывал, что, увидев на двери какого-то учреждения надпись ВХОД, он остановился в недоумении, размышляя про себя, что же может она означать, и в конце концов решил, что это: “Высший Художественный Отдел Дипкурьеров”. Филологи, говоря об этих сращениях слов, любят указывать, что они существовали и прежде: “Российское общество пароходства и торговли” называлось РОПИТ, а “Южно-Русское общество торговли аптекарскими товарами” — ЮРОТАТ. Такие сокращенные наименования были присвоены еще нескольким коммерческим фирмам: РУСКАБЕЛЬ, ПРОДУГОЛЬ, ПРОДАМЕТ [На это указывает и Горнфельд, стр. 152-158, и Тимофеев, стр. 87-90, и Боровой, стр. 143-156.]. В те времена, вспоминают филологи, такое словотворчество было распространено в почтово-телеграфных сношениях представителей власти и торгово-промышленных фирм. Тогда работники почтово-телеграфного ведомства снабжались особыми списками сокращенных адресов и названий. В этих списках генерал-губернатор назывался Генгру, главный инспектор по пересылке арестантов Гипа, а управление военных сообщений Упвосо [Проф. А. Баранников, Из наблюдений кад развитием русского языка в последние годы. Ученые записки Самарского университета. Самара, 1919, стр. 28. ]. Все это так. Но мне кажется, что приведенные примеры никак не подходят к настоящему случаю. Раньше всего потому, что их было слишком уж мало. Они ничего общего не имели с массовой, я бы сказал, эпидемической тягой к сращению слов, какая обнаружилась в 20-х годах, когда даже старые слова, относящиеся к старым понятиям, стали сочетаться по-новому. “Разница между образованиями дореволюционными и современными, — говорит профессор А. Баранников, — в широте распространения. В то время как до войны подобные термины были доступны только немногим лицам, после революции они стали всеобщим достоянием” [Проф. А. Баранников, Из наблюдений кад развитием русского языка в последние годы. Ученые записки Самарского университета. Самара, 1919, стр. 28. ]. Разница, как мы увидим, чрезвычайно существенная. I