Они вновь встречались так, как когда-то, один, два, три раза в год. И снова проходили годы. Однажды он позвонил ей и сообщил, что через две недели приедет в Париж. Она сказала, что у нее не будет времени. — Я могу отложить поездку на неделю, — предложил Рубенс. — У меня все равно не будет времени. — А когда же ты сможешь? — Теперь уже нет, — сказала она с заметным замешательством, — теперь уже долго не получится… — Случилось что-нибудь? — Нет, ничего не случилось. Оба были смущены. Похоже, лютнистка больше не хочет видеться с ним, но ей неловко сказать ему об этом прямо. И в то же время эта догадка была так неправдоподобна (их встречи были всегда прекрасны, без малейшей тени), что Рубенс продолжал задавать ей вопросы, стремясь понять причину ее отказа. Но поскольку их связь с самого начала была основана на полной обоюдной независимости, исключавшей всякое принуждение, он запретил себе утруждать ее далее, пусть даже вопросами. Итак, он закончил разговор, добавив лишь: — Но я могу тебе еще позвонить? — Конечно. Отчего же нет? Он позвонил ей через месяц: — У тебя все еще нет времени повидаться со мной? — Не сердись на меня, — сказала она. — Ты тут ни при чем. Он задал ей тот же вопрос, что и в прошлый раз: — Случилось что-нибудь? — Нет, ничего не случилось, — ответила она. Он помолчал. Не знал, что сказать. — Тем хуже, — сказал он, печально улыбаясь в трубку. — В самом деле ты тут ни при чем. С тобой это никак не связано. Это касается только меня. Ему показалось, что в этих словах открывается для него какая-то надежда: — Тогда все это вздор! В таком случае мы должны увидеться! — Нет, — возразила она. — Если бы я был уверен, что ты уже не хочешь меня видеть, я не сказал бы ни слова. Но ты же говоришь, это касается только тебя! Что с тобой происходит? Нам надо поговорить! Но, произнеся это, он тотчас подумал: ах нет, это всего лишь ее деликатность, которая мешает ей сказать ему настоящую причину, даже слишком простую: он ей уже неинтересен. Она настолько деликатна, что не решается это сказать. А потому он не вправе ее уговаривать. Тем самым он стал бы ей неприятен и нарушил бы неписаный договор, который повелевал каждому из них никогда не требовать того, что нежелательно другому. И потому, когда она снова сказала «прошу тебя, не…», он больше не настаивал. Он положил трубку и вдруг вспомнил австралийскую студентку в огромных кроссовках. Она также была отвергнута по причине, ей неведомой. Если бы ему представилась возможность, он стал бы ее утешать теми же словами: «Ты тут ни при чем. Это с тобой никак не связано. Это касается только меня». Он вдруг интуитивно почуял, что история с лютнисткой кончилась и ему никогда не понять причины. Точно так же, как и австралийской студентке никогда не понять, почему кончилась ее история. Его туфли будут бродить по свету чуть более меланхолично, чем до сих пор. Так же, как и огромные кроссовки австралийки.19