ПОСЛЕДНИЕ ИЛЛЮЗИИ

Вопрос: на каком фоне рождалась и оформлялась в книги эта яростно-наивная и отчаянно-оптимистическая философия? Кстати, чуточку слишком яростная: «Юпитер, ты сердишься, значит, ты неправ». Они ещё убеждают всех вокруг, что правы, но уже сами себе немножечко не верят. А фон-то, в общем, весьма будничный: и работы всякой невпроворот и домашних забот не меньше. На совместное творчество времени остаётся не так уж много…

Начнём со старшего брата и с 1958 года. Вот что он пишет младшему о грядущем переходе на новую работу (письмо датировано 19 марта, но пишется, как мы поймем из дальнейшего, накануне):

А теперь заглянем в личный дневник АНа. В те годы он взял за правило все даты и дни недели записывать по-японски. Так что мне как биографу пришлось снять с полки учебник японского языка и потратить некоторое время на изучение их числительных. Кстати, всё оказалось совсем не так сложно.

17 марта, понедельник (это я сам перевёл!):

18 марта, вторник:

Четыре папки — вот что важно! Четыре папки для будущей нетленки наверняка его утешили сильнее, чем разговор с Касселем. Ну, не берут пока на НФ — и ладно, перебьётся, будет работать, как и прежде. А брату напишет, что всё хорошо, чтобы не беспокоился. Какая, в конце концов, разница — штатно работать, внештатно — главное работать.

14 апреля умер мамин брат дядя Саша, тот самый мясник, который подкармливал юного Аркадия в войну и женить пытался… Звонки, телеграммы, похоронное бюро. И в тот же день пришлось тащиться ещё и на занятия по основам оружия массового уничтожения, проводимые военкоматом в ДК имени Горбунова. А похороны были 16-го.

Весь май и всё лето он плотно работает над акутагавским «Каппой» («В стране водяных»), редактирует сразу на два издательства, при этом в одно регулярно ходит, переписывается с БНом, и они что-то всё время придумывают, наконец, он очень много читает.

В начале августа случаются сразу два приятных события: 6-го приезжает Борис, чтобы поработать в отпуске до 18-го, а 7-го они вдвоём идут в Домжур, и там АНу вручают давно обещанный членский билет Союза советских журналистов.

Принято считать, что СЖ СССР был создан только в 1959-м. Это не так: журналистский профсоюз существовал ещё с начала 1920-х, а в 1959-м произошла лишь смена вывески и реорганизация, ничего принципиально не давшая. Членство в ССЖ никогда не позволяло не работать — скорее наоборот, обязывало иметь профессию, связанную с прессой, но всё-таки это был какой-то статус, и начинающему писателю жить помогал.

Симпатичная запись сделана 19 октября, в пушкинский День лицея:

И ещё одну сторону жизни мы несправедливо обошли стороной. АН часто ходит в кино, но положительных впечатлений мало. Вот одно из них — 12 ноября:

Вкус не изменяет ему. Это был первый фильм сценариста Бориса Васильева. Будущего автора «А зори здесь тихие…», «Офицеров», «Завтра была война» и ещё многих великолепных повестей и сценариев.

С 4-го по 8-е декабря АН в Ленинграде. В дневнике по пунктам перечислены все тамошние впечатления:

Ещё бы не грустновато! Это их всего лишь третья встреча за весь год.

Редактор из «Детгиза» Черненко подбила его 21 декабря выступить в Доме детской книги. Не избалованный подобными приглашениями автор согласился. Вот что из этого вышло:

В дневнике за 1959-й год значительно меньше записей об англоязычной фантастике и больше о собственных с БНом рассказах, сочиняемых под рабочими названиями, которые зачастую нелегко расшифровать. Много записей о прохождении «СБТ» по уже последним кругам ада. Много всяких встреч — с Лёвой Петровым, с Володей Ольшанским, с Зиновием Юрьевым, с Ефремовым, один раз с Ильёй Эренбургом (от «Гослита» ездил за французским переводом Нома Хироси). По-настоящему значимых событий не слишком много. Впрочем, дневник прерывается посреди года, 3 июля, категорической записью о том, что вести его дальше таким же образом автор не видит никакого смысла. Жаль — мы придерживаемся несколько иного мнения.

2 февраля по телевизору показывают фантастов. О чем-то спорят Немцов, Казанцев и Андреев. АН пишет об этом не как о событии, а просто — ему любопытно было посмотреть. А нам любопытно узнать, что тогдашнее телевидение с его очень скромной аудиторией было куда лояльнее настроено к фантастике, чем в более поздние годы (и даже в новой России).

С 16 по 30 марта — снова ненавистные военные сборы.

18-е апреля. Хочется процитировать:

4 мая напомнили звонком, что он завтра в 2 часа, то есть после уроков, выступает в школе № 71 на Большой Филёвской. Любопытно сравнить эти новые впечатления с записью о декабрьской встрече с детьми. То ли опыта набирается, входит во вкус, то ли просто настроение лучше.

5 мая. Это день рождения И. М. Ошанина:

А 23 мая АН провожает Лену со всеми детьми (Наташей, Машей и Лёшей) на Юг, сажает в поезд, и тут же творческая мысль начинает работать с удвоенной скоростью. Ему приходит в голову, как спасти забракованный Борисом «Букет роз». Его надо написать по принципу знаменитого рассказа Акутагавы «В чаще», где каждый излагает свою версию событий, отличную от других. Примерно так у них и будет сделано в итоговом варианте «Частных предположений».

24-го аукнется его выступление в начале мая. Один из школьников пришлёт свой рассказ:

Он ещё находит время на развёрнутые ответы мальчишкам! Любопытно было бы сегодня попробовать найти это письмо у Брычкова Юрия, 1944 года рождения…

Лето промелькнёт быстро, а осенью, наконец, состоится его полноценный переход с одной работы на другую. По зарплате разницы не было. Что тогда получал обычный редактор? Конкретно АН — одну тысячу четыреста рублей. Не так плохо, но это вам не две с половиной, а то и три тысячи офицерских на Дальнем Востоке! Могли, конечно, положить в «Детгизе» и полторы, но скорее дали ещё меньше, чем в «Гослите». Так что аргументы были не материальные. При всей своей любви к японщине фантастикой АН увлекался в то время уже куда сильнее, и хотелось ему работать по своей настоящей специальности. А вдобавок он понимал, что, находясь внутри издательства, будет иметь больше возможностей печатать то, что они с братом пишут.

Юридическое оформление этой «охоты к перемене мест» затянулось в основном в связи с тем, что АН добивался непременного перевода, а не просто увольнения и поступления. Перевод приравнивался к непрерывному стажу работы на одном месте, это влияло на величину пенсии и при тогдашней жизни казалось необычайно важным. Кто б ещё знал, что лет через тридцать это станет вообще никому не нужно, а уж Стругацкому — тем паче! В процессе сражения за перевод стало ясно, что далеко не все в «Детгизе» так жаждут его прихода. Но проявивший инициативу Исаак Маркович Кассель (редактор «Страны багровых туч») был весьма настойчив, а к тому же, что было ещё существеннее, за Аркадия поручился сам Иван Антонович Ефремов.

В общем, выходил он на новую работу не как молодой специалист, а как редактор с опытом. Это во-первых. Во-вторых, ещё и как автор именно этого издательства. «Пепел Бикини» давно вышел, «Страна багровых туч» — только что. В-третьих, это не он предлагал себя, а ему предложили и его рекомендовали. Такую возможность нельзя было упускать, и он не без грусти попрощался с теплым коллективом «Гослитиздата», пообещав не пропадать надолго, но и не без радости окунулся в новые проблемы.

И сразу ему повезло. Заведующая редакцией фантастики Мария Михайловна Калакуцкая — дама строгая и, безусловно, человек старой закалки, не проявляла особой доброжелательности к Аркадию, но определила его в помощь Нине Берковой, его ровеснице — симпатичной, умной, талантливой, с хорошим искусствоведческим образованием и незаменимым для редактора вкусом к художественной прозе. Калакуцкая сказала Берковой: «Ну, вот, теперь вы будете… как это говорится? Мы с Тамарой ходим парой». Что она имела в виду, Нина не решилась переспросить, но Мария Михайловна как в воду глядела: редактура у каждого была своя, но общий язык они нашли сразу, понравились друг другу по-человечески, помогали во всём, и чем серьёзнее становились дела с изданием АБС, тем всё больше им случалось «ходить парой» не только по этажам «Детгиза», но и по самым разным инстанциям. Даже через много лет, когда АН уже совсем нигде не работал, а Нина Матвеевна трудилась на всяких ответственных должностях в СП СССР, их «хождение парой» по весьма высоким кабинетам продолжалось с завидным и теперь уже утомительным постоянством.

Нина Матвеевна Беркова была человеком удивительным и во многом даже загадочным. Я лично был знаком с нею больше пятнадцати лет, но, когда она умерла в 2003-м, с удивлением обнаружил, что очень мало о ней знаю. Точно так же мало знают и другие наши общие знакомые. Совсем недавно я разговаривал с сыном Нины Матвеевны — Сергеем Марленовичем, и оказалось, что даже он знает о матери гораздо меньше, чем это бывает в обычных семьях. Вот краткая биография Нины Матвеевны Берковой. Родилась в 1925 году в очень интересной семье: мать была из разночинцев, получила прекрасное университетское образование и занималась всю жизнь античной литературой, умерла в 70-х годах. Отец же на двадцать с лишним лет старше матери был из старых социал-демократов, попал в Туруханский край ещё в самом начале века и бежал оттуда через Японию и США вместе с Львом Григорьевичем Дейчем — одним из легендарных отцов первой русской марксистской группы «Освобождение труда». Матвей работал с ним в Европе, после революции вернулся на родину, женился, занимался не столько политикой, сколько бизнесом — это в советской-то России! Был активным членом «Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев», в 1935-м благополучно пережил разгон этого общества, затем все репрессии 1937-го, остался персональным пенсионером с пенсией в 400 рублей (по довоенным временам зарплата большого начальника) и умер в 1948-м своей смертью. Это всё, что мы знаем. А дальше начинается собственно биография Нины.

В сороковые она оказалась в эвакуации в Тбилиси, там закончила школу, из-за войны очень поздно, потом поступила на истфак МГУ (отделение искусствоведения), слушала лекции Николая Ивановича Ливана (вообще-то он читал на филфаке), диплом делала у Бориса Борисовича Пиотровского, будущего директора Эрмитажа (получается, что в Ленинграде — ещё одна загадка), а по окончании университета стала работать в Главлите. Согласитесь, довольно странное распределение. И хотя папа к этому моменту уже умер, надо думать, без его связей тут не обошлось. Завербовали её там, в Главлите, за те два-три года или нет — мы не знаем. Цензура в то время подчинялась уже напрямую ЦК, а не Министерству просвещения, но курировалась она во все времена чекистами. Об этой своей работе Нина Матвеевна ничего и никому не рассказывала за все двадцать с лишним лет редакторства в «Детлите». Занималась она всё время фантастикой, одновременно писала книги сама под псевдонимом Н. Матвеев — очень разные книги, общим числом десятка полтора-два. Первая вышла ещё под настоящей фамилией в 1962-м в издательстве «Физкультура и спорт» — «Куда ведут следы легенды?» с подзаголовком «Увлекательное путешествие по Армении». Была ещё книга о цирке, была «Принцесса науки» — о Софье Ковалевской. А вообще, всё больше тянуло её на документальные и биографические повести в сериях «Честь. Отвага. Мужество» и «Героическая биография» в «Молодой гвардии», а также в «Политиздате» — о белорусских партизанах, танкистах, моряках, подпольщиках. Однажды героем Нины Матвеевны стал даже печально знаменитый чекист Глеб Бокий — соловецкий душегуб, один из отцов ГУЛАГа, наверно, в серии «Пламенные революционеры». Беркова часто ездила выступать перед читателями в воинские части, удивляя солдат и офицеров несоответствием своего внешнего облика содержанию книг — маленькая, кругленькая, пухленькая женщина, вот тебе и Николай Матвеевич Матвеев, как писали иногда в выходных данных! Она ещё в 1960-е стала членом Союза писателей и ближе к концу 1970-х перешла на работу в аппарат СП СССР. Должности были разные, но под конец это называлось «ответственный секретарь Комиссии по фантастической и приключенческой литературе». В 1991 году, в шестьдесят шесть лет здоровье было уже не то, и она собиралась передать свой пост Виталию Бабенко, но тут у нас случилась очередная революция, и вся структура СП рухнула в одночасье.

Ну и ещё два штриха к биографии. Нина Матвеевна всю жизнь прожила без мужа, Серёжу, родившегося в 1956-м, растила и воспитывала одна, однако в декабре 1966-го въехала в большую новую квартиру в небезызвестном доме в Волковом переулке у метро «Краснопресненская», построенном за год или два до этого для сотрудников КГБ СССР. Бытует легенда, повторяемая жильцами этого дома как хорошо заученный текст, что якобы часть квартир отдали не разведчикам, а журналистам по какому-то негласному распоряжению. Возможно. Но тогда это и журналисты были соответствующие. Вот только Нина Матвеевна никогда журналисткой не была — разве что таким же формальным членом ССЖ, как и Стругацкий. Так что проще всего предположить, что муж её и отец Сергея — Марлен был глубоко законспирированным разведчиком-нелегалом, но доказательств этому — никаких.

Почему мы так подробно рассказываем о Берковой? По двум причинам. Во-первых, Нина Матвеевна была женщиной замечательной, достойной всяческого уважения. Во-вторых, трудно найти человека, который сделал для писателей Стругацких больше хорошего, чем она. Рейтинг можно выводить по числу надписанных книг. Я знаю ещё двух, ну, максимум трех друзей, у кого собралось столько же книг АБС с автографами обоих (подчеркиваю — обоих!) авторов.

С 1958 года и вплоть до 1991-го на Берковой держалось очень многое: пробивание их произведений в печать, борьба за авторские тексты, защита от несправедливых нападок, обеспечение участия во всяких комиссиях и мероприятиях… И право, не важно, какими связями пользовалась Нина Матвеевна — важно, что помощь была реальной. Возможно, сам АН знал о ней больше других, но он тоже всегда умел молчать. Начиная с Нового 1967 года, когда и случилось у Нины новоселье, АН часто бывал в том доме, в котором к тому же (в другом подъезде) жил и до сих пор живёт сослуживец его по ВИИЯ, так рано посетивший Японию — Борис Александрович Петров. Он, кстати, тоже ничего лишнего о себе не рассказывает…

Лирическое отступление о КГБ

Помню, в конце 1980-х, в эпоху нашей второй и главной оттепели, закончившейся уже не капелью и теплым ветром перемен, а настоящим, жарким демократическим летом, в эпоху великих откровений и разоблачений была публикация в одной из самых популярных тогда газет — в «Московских новостях». Кто-то из журналистов не поленился подсчитать, что в советское время — несущественно, сталинское, хрущёвское или брежневское — на КГБ у нас работал, если учитывать всех сексотов, внештатных осведомителей и добровольных помощников, каждый четвёртый взрослый человек . Цифра, конечно, ориентировочная, приблизительная (да и где взять точную?), но полагаю, что она очень близка к истине, ведь каждый из сегодняшних пятидесятилетних и старше может вспомнить своих хороших знакомых, замеченных в этой сакраментальной деятельности в студенческих группах и лабораториях НИИ, в цехах заводов и в совхозных конторах, в редакциях и воинских подразделениях, в стройбригадах и отделах министерств, в отделениях больниц и педсоветах… И таким образом за семьдесят лет под коммунистами у нас три поколения при всеобщем стукачестве сменилось. И сформировалось совершенно особое отношение к спецслужбам. Нам не равняться с Восточной Европой, где после распада СССР была проведена люстрация и ни один бывший агент КГБ не имеет ныне шансов остаться во власти, в публичной политике, в большом бизнесе… У нас ничего подобного не было и ясно уже, что и не будет. Могло быть? Теоретически — да, новые власти не просто могли, обязаны были провести люстрацию. Но практически — не решились, и, в общем, понятно почему: без большой крови не получилось бы, наверно. Слишком, слишком многих коснулось бы…

Один мудрый человек и мой хороший знакомый, известный в диссидентских и правозащитных кругах, помнится, сказал в перестройку, когда огромные толпы ходили по улицам и стояли на площадях, упоённо скандируя: «До-лой Ка-Гэ-Бэ! До-лой Ка-Гэ-Бэ!» «Понимаю, — сказал он, — приятно поорать после стольких лет молчания. Но почему вы не кричите „Долой министерство культуры!“ или „Долой Госплан!“ там ведь такие же сволочи сидели, а то и похлеще. А в КГБ, как и всюду, встречались порядочные люди…» Кому лучше его, отсидевшего, отмучившегося по полной программе, было знать, что это и в самом деле так. Оправдывать и обелять КГБ как систему нельзя ни в коем случае. Наоборот, необходимо повторять неустанно эту уже признанную истину: определённая часть огромного механизма, называвшегося ВЧК — ОГПУ — НКВД — КГБ была настоящим советским гестапо. Это надо помнить и знать. Но именно часть, а не вся многомиллионная армия солдатиков, машинисток, цензоров, водителей, уборщиц и просто честных офицеров, делавших своё дело без подлостей, без садизма, без тупой готовности исполнить любой приказ.

Стругацких частенько подозревали в связях с КГБ. Это одна из дежурных легенд в рядах их врагов. Особенно катили баллон на Аркадия. Ну, как же: выпускник ВИИЯ, военный переводчик, офицер разведотдела. И папа — партийный работник. И тесть — сотрудник Коминтерна. Ну и потом — такие связи, такие знакомства, такой якобы лёгкий и быстрый путь в литературу… Ну а Борис? Женился на генеральской дочке, в Ленинградский горком дверь ногой открывал и в писательской организации посты занимал… Много всякого говорили и говорят. Пусть говорят. Факты — вещь упрямая. Чего не было в биографии АБС — того не было. На КГБ не работали. Может быть, и жалели иногда об этом, мол, для писательского опыта пригодилось бы. Как Лев Толстой жалел под конец жизни, что не сидел в тюрьме. Но… что поделать — не довелось! Как говорится, лицом не вышли.

Могли предлагать, например, Аркадию работать в органах? Не могли. Он институт закончил в самый разгар антисемитской кампании. Партийным не был и даже из комсомола вылетел. Да ещё отец с сомнительной биографией — полная неблагонадёжность. И у Бориса всё то же самое — минус незапятнанная комсомольская юность, но плюс полное неприятие любой военной службы.

Вопрос номер два: могли их пытаться вербовать в сексоты? Не то что могли, а просто наверняка пытались! Через это прошли все за редчайшим исключением. БН сам рассказывает, как в институте (а был он старостой группы) вызвали его вместе с другими старостами к замдекана товарищу Отрадных и объясняли, что одной из их обязанностей является рассказывать здесь, в деканате, о неправильных поступках и даже намерениях товарищей. А он, наивный и чистый душою сталинец, растерялся, обиделся, не понял, о чём речь, — думал, ему предлагают ябедничать на прогульщиков и лентяев.

Аркадия тоже вербовали и не раз. Но в армии он прямо говорил, что не подходит для такой работы — в стукачи шли тихони и отличники боевой и политической, он же — рубаха-парень, весельчак, хулиган, возмутитель спокойствия и частый гость гауптвахты. А на гражданке, в писательской среде АН уже был умудрённый опытом и ощущал такое интеллектуальное превосходство над своими вербовщиками, что вычислял все их аргументы на восемь ходов вперёд и только неслышно подсмеивался в пышные усы. Может быть, в частности, ещё и поэтому не выпускали его за границу?

Аркадий Михайлович Арканов, друг АНа, рассказывал мне замечательный эпизод, как его самого вызывали на Лубянку в период опалы после «Метрополя».

Я спросил у Аркадия Михайловича про АНа: «А его могли вот так же?»

А друзья из КГБ у Аркадия были. И те, с кем вместе заканчивал ВИИЯ, и появившиеся намного позже. Михаил Михайлович Ильинский, например, с которым познакомился через Мариана Ткачёва. Здесь уместно будет рассказать про Ткачёва, который неоднократно и подолгу жил во Вьетнаме, лично был знаком с самим товарищем Хо Ши Мином и уж, конечно, общался и с нашими разведчиками. Однажды он попросил, может быть, у Ильинского, а может, и у более высокого начальника разузнать в Москве через своих, кто же это в КГБ так мешает жить Стругацким: печататься не даёт, за границу не пускает. Товарищ выяснил и сообщил тихим голосом, прогуливаясь на природе: «В КГБ у Стругацких врагов нет, ищите в своём Союзе писателей или, — он перешёл совсем на шёпот, — гораздо выше».

А теперь вспомним, с чего мы начали. 1958-й — начало работы в редакции фантастики, а точнее в редакции научно-художественной, приключенческой и научно-фантастической литературы. Замечательное время больших перемен и великих начинаний. Именно тогда редакция в «Детгизе» перестала быть единственной в стране, издающей фантастику (строго говоря, было ещё издательство географической литературы, но там НФ-рассказы появлялись только в ежегодном альманахе «На суше и на море» — в журналах, в том же «Вокруг света», и то больше было). А тут с января начала работать специальная редакция фантастики в главном комсомольском издательстве страны — в «Молодой гвардии». Иными словами, на высоком партийно-государственном уровне признали политическую значимость фантастики и вывели её за рамки детской литературы в область литературы молодёжной. Лиха беда начало: оживляется и «Географгиз», вскоре переименованный в «Мысль», уделяющий НФ всё больше внимания; в 1962-м создаётся редакция фантастики в издательстве «Знание», в 1964-м — в издательстве «Мир», ещё раньше включаются «Лениздат» и питерский филиал «Детгиза», и вообще региональные издательства подтягиваются. И так это всё развивается и ширится вплоть до конца 1960-х. О том, что было дальше, мы ещё расскажем и весьма подробно, а пока напомним, что именно Беркова познакомила Аркадия с писателем Сергеем Жемайтисом — заведующим редакцией — и Белой Клюевой — ведущим редактором фантастики в «Молодой гвардии». Знакомство было результативным. Рассказ «Шесть спичек» попадает в первый же сборник «Дорога в сто парсеков», составленный Клюевой и задуманный ею как ежегодный отныне. Он подписан в печать 22 августа 1959-го года — всего месяцем позже, чем «Страна багровых туч», тираж был напечатан в сентябре. С этой второй книжной публикации АБС и начинается долгая и очень непростая история их отношений с «Молодой гвардии».

В своей автобиографии АН формулирует три внешних обстоятельства, определивших литературный успех АБС: запуск первого спутника, выход «Туманности Андромеды» и наличие превосходных редакторов в «МГ» и «Детгизе». БН в своих комментариях признает два последних обстоятельства и удивленно вопрошает по поводу первого: «Но вот при чём здесь искусственный спутник?»

Мне хочется возопить ещё более удивленно: «Как это при чём?!! И это спрашивает фантаст и звёздный астроном?»

Ох, не случайно Ефремов стал флагманом новой фантастики именно в 1957-м! НТР и НФ были тогда близнецы-братья, наука казалась всемогущей, а бурное развитие космонавтики и первый спутник — это же как символ эпохи, как выстрел сигнальной ракеты для фантастов. Отсюда и целая плеяда имен, и новые специализированные редакции — это же всё звенья одной цепи. Или, если угодно, вообще одно большое и очень важное обстоятельство, которое в терминах Льва Гумилёва можно назвать эпохой пассионарности для фантастики. Ну всё совпало: оттепель, взросление множества талантов, НТР, космическая романтика! И на этом фоне — большие писатели Стругацкие, которые очень любили фантастику и как никто другой понимали, какой она должна быть и для чего нужна.

Они просто не могли не стать знаменитыми, они были обязаны прославиться, они были обречены на то, чтобы догнать и перегнать всех.

И они действительно работают как проклятые, используя любые возможности для встречи, а если не получается, непрерывно пишут друг другу.

После майских праздников в 1959-м АН пишет в дневнике:

А вот характерная строчка из его же письма от 20.05.59:

Полмесяца — это у них большой перерыв по тем временам. БНа, конечно, можно понять: 18 июня у него родится сын Андрей. Но старший брат не даёт расслабиться и отвлечься, ведь именно на переписке держится пока всё их творчество — встречи удаются гораздо реже, чем хотелось бы.

В том 1959-м после мая поработать за одним столом получится у них лишь через полгода. Только утром 24 октября АН приедет в Ленинград, зато уж как они поработают!.. Мы ещё вернёмся к этому чуть позже. А пока — дальше.

Год 1960-й. Лучше не станет. Может быть, только хуже. Ведь у АНа работы всё больше: и по редакции фантастики, и по переводам. Приехать в Ленинград удается лишь в апреле, на день рождения брата, однако так, чтобы остаться уже до дня рождения мамы — 5 мая. А БН мало того что к Пулкову и к маленькому сыну привязан, так ведь отправляют его ещё на целых четыре месяца в экспедицию на Северный Кавказ, словно нарочно пытаются выбить из работы. Но не тут-то было! Всё пойдёт только на пользу. Из кавказской поездки БН привезёт массу новых впечатлений, которые лягут в основу их будущих книг. Привезёт он и отличные наработки по «Полдню» — целый блокнот сюжетов, планов, афоризмов. Наконец, именно на Кавказе, в Кисловодске, будут созданы знаменитые брульоны «Понедельника…». Ему нравилось называть вот таким архаизмом, почерпнутым у Тынянова, черновики, зародыши одного из самых известных и, можно сказать, этапных произведений АБС.

А вот, например, совершенно программная формулировка из кавказского дневника БН за 21 августа:

Через три дня, 24-го, он допишет:

Так создавался Полдень. Без кавычек — просто с большой буквы.

А экспедиция была серьёзная и очень интересная. Искали место для строительства самого большого на тот момент шестиметрового телескопа. Терпеливо и последовательно замеряли в различных точках прозрачность атмосферы. Базировались на плато Бермамыт на северном склоне Большого Кавказа, в 35 километрах к юго-западу от Кисловодска в Карачаево-Черкесской АО. Южный скалистый выступ, отделённый от основного плато узкой седловиной и называемый Малым Бермамытом, имеет высоту 2643 метра. Основное плато — Большой Бермамыт, — достигает отметки 2591 метр. А главное, оттуда открывался шикарный вид на снежные цепи Кавказа и венчающий их Эльбрус.

Лазили и на Харбаз, и на мрачную плоскую гору с совсем не плоским названием Кинжал. Ох, нелегко это было! Только такой отчаянный и опытный мастер, как шофёр Юра Варовенко, и мог туда забраться на старом газике по полному бездорожью. Но уж очень всем хотелось найти самое лучшее место! (Кстати, именно на этом газике и научился БН азам вождения, а уж потом, вернувшись в Ленинград, сдал на права.) Поначалу, конечно, всё было безумно интересно. Потом осточертело. Особенно когда прозрачность атмосферы начальство признало хорошей, но с выбором места всё как-то мялось, а в итоге остановились не на этих вариантах, а на станице Зеленчукской, где были населенный пункт, дороги и вообще инфраструктура.

Кавказ мелькнёт в книгах АБС не однажды, иногда в весьма явном виде. Например, экспедиция по поиску Антигорода в «Граде обреченном» уж точно не обошлась без тогдашних впечатлений, и даже прямое указание в тексте есть:

А вот наиболее подробное описание из самого последнего романа:

Даже даты из дневника указаны без изменений.

Ну а кроме вождения, продолжается увлечение песнями под гитару:

Возвращаться Борис будет через Москву в самом начале октября. И здесь они многое обсудят и наметят на будущее. Брульоны вызовут настоящий фурор, до серьёзной работы над «Понедельником…» ещё далеко, но совместное желание написать нечто совсем необычное уже родилось.

Меньше чем через месяц, 25 октября, АН напишет брату:

История умалчивает, встречались ли они в конце того года — записей никаких не сохранилось — но если не встречались, когда же они всё успели? А было, было им тогда, что писать!

«Возвращение», задуманное как роман ещё в конце 1958-го, осенью 1960-го было уже закончено в общем и целом, несмотря на все мешающие обстоятельства. В шестом номере журнала «Урал» за 1961 год публикуются, по сути, уже не отдельные рассказы, а первые десять глав романа, причем под дорогим АБС названием «Полдень, XXII век». Это потом, в издательстве, всплывет старая заявка, и так он и станет путешествовать по всем этажам и инстанциям как «Возвращение», и в силу извечного бюрократического идиотизма ничего уже нельзя будет поменять в последний момент. Да и не до того будет.

«Полдень» — книга совершенно особенная в творческой биографии АБС. Никогда и никем не признавалась она лучшей, да и не была таковой. В разных изданиях сильно меняла свой состав. И вроде как были в ней, так и остались до самого конца вещи необязательные. И сквозного сюжета в книге нет. И даже сами авторы так и не определились, что это: роман, как называли поначалу, повесть, как написано абсолютно во всех изданиях, или вообще собрание рассказов, объединенных некоторыми общими героями. Точного литературного определения не нашел никто. А по сути, это была модель своего нового оригинального мира. Ни много ни мало. По существу они первыми в нашей фантастике занялись миротворчеством.

Формально первым был Ефремов. Тут и спорить не о чем. АБС признают, что задумывали «Возвращение» как полемику и дерзкую попытку соревнования с ним. И когда они выиграли это соревнование — думаю, сегодня даже самые рьяные поклонники Ефремова не станут это оспаривать. Оказалось, что перед читателем единственный в нашей литературе цельный, живой и законченный мир, в котором готовы жить не только сами авторы со своими друзьями (как они это для себя поняли), но и миллионы других людей.

Мир Ефремова был и остался красивой, чистой, абсолютно нереализуемой схемой, талантливым памятником эпохе и её величайшим заблуждениям. И не случайно в этом своём мире Иван Антонович сумел поработать ещё лишь дважды: в «Сердце змеи» и в «Часе быка», да и то в последнем романе мир его начал трагически искажаться.

Мир Полдня АБС оказался на удивление жизнеспособным, развивающимся, адаптирующимся к новым условиям. Он просуществовал при поддержке самих авторов на протяжении десяти повестей и двадцати пяти лет, а потом самым непостижимым образом обманул время и сегодня, ещё через четверть века, остаётся таким же привлекательным и живым, несмотря на все катаклизмы, реформы и перевороты в сознании. Силою своего таланта АБС оторвались от догм коммунистической идеологии, породившей их Полдень, оторвались ещё тогда, практически сразу, только сами не заметили этого, и поэтому в наши дни новые, совсем юные читатели воспринимают этот их мир, благополучно обживают его и обустраивают по-своему. И уж конечно, вся современная фантастика (по крайней мере, та, о которой стоит говорить) выросла именно из этого мира. И если уж договаривать до конца, то и не только фантастика…

Вот что такое Полдень. Вкратце. Вот что удалось создать Аркадию и Борису в те три или четыре года на ещё стартовом, но уже триумфальном этапе своего соавторства. И совершенно не важно теперь для нынешних и будущих поклонников, что ещё делали они в то время. Но для нас-то как раз важно. Мы-то как раз об этом. А делали они многое.

Вот, скажем, БН не только по горам лазил и замерял прозрачность атмосферы, но ещё и в Пулкове наукой занимался. Участвовал, например, в работе специальной комиссии, учреждённой с целью проверки основных выводов из теории Козырева. Конкретно БНу довелось проверять результаты измерений снимков Юпитера. Козырев из этих результатов сделал вывод, что фигура Юпитера асимметрична — неодинаково сплюснута у разных полюсов, что и следовало из его теории. БН старательно проделал все измерения, но — увы! — ничего не подтвердилось. Конечно, от этих частностей до «вечного двигателя», придуманного в «Забытом эксперименте», было далеко, но всё равно обидно.

Конечно, в ту пору он уже был, в первую очередь, инженером-эксплуатационником по счётно-вычислительным машинам. И всё более романтичной представлялась профессия программиста, которую он так и не успел освоить, если не считать, что уже в начале 1980-х стал программистом-самоучкой — так, для собственного удовольствия.

А жил он после рождения Андрюшки тоже в Пулкове — не хотелось тесниться у мамы. И вообще, БН любит подчеркивать, что жили они не просто в общежитии, а в гостинице-общежитии — это было жилье рангом выше. А на самом деле куда ещё — к родителям жены в Череповец? Позднее, после выхода Андрея Иосифовича в отставку, родители переехали в Киев, но и туда молодым было ни к чему. Только Пулково — тут их всё устраивало. И для работы удобнее, и любят они свободу, независимость, и вообще, там было совсем неплохо. Настроение, атмосфера этой гостиницы хорошо передана в одном из ранних вариантов «Страны багровых туч» (фрагмент написан именно БНом):

Простим автору «пластинку, пущенную наоборот» (как это возможно?). Картина в целом получилась очень живой и яркой, потому что БНу и в самом деле бывало там очень весело и хорошо. Бытовые неустройства ещё не расстраивали, а даже радовали иногда. И работать хотелось постоянно. И они работали. Много и продуктивно.

АН тем временем упорно продолжает переводить японцев и читает наших фантастов — в количествах, превышающих разумные пределы, — но было же интересно! Зачастую он не просто редактировал рукописи, но так добросовестно исправлял все ошибки авторов, что, сам того не ведая (а может быть, и ведая?), формировал вокруг себя новую фантастику, задавал тон, показывал пример, делал из набросков законченные картины, если было из чего делать, а, по счастью, было — таланты росли, как грибы после дождя, время такое… И хотелось выбирать не только лучшее, но и мало-мальски хорошее, ни крупицы не потерять, и он готов был за каждого переписывать неудачные фразы, и даже придумывать целые страницы. Нине Берковой приходилось сдерживать его, останавливать, буквально хватать за руку, а он никогда не жалел, ни времени, ни сил, ни нервов. И здоровья хватало, тогда ещё хватало. Он щедро разбрасывал свой талант во все стороны.

Иногда бывали особые случаи.

Вот история с фантастом Григорием Никитичем Грибоносовым, известным под псевдонимом Гребнев.

Калакуцкая подбросила АНу, что называется, на засыпку, задание почти как для Золушки — подготовить к печати не рукопись, собственно, а отдельные наброски повести «Мир иной». Гребнев в конце своей жизни сильно пил, был уже совсем больным человеком и не успел ничего толком написать. Но придумано было неплохо; опять же он считался почти классиком. И жена его приходила, плакала, мол, аванс проели и пропили давно, но договор-то есть, и рукопись одобрена (как это ни странно — по нескольким десяткам страниц). А им кушать совсем нечего. И тогда издательство заплатило ему из жалости полную сумму гонорара. А Гребнев взял и умер. Вот заведующая Аркадию и вручила от большой любви эти полсотни листочков: отредактируйте, говорит. Но это была не редакторская работа, там надо было сочинять с нуля почти всё. И он справился, даже определённое удовольствие получил.

Почему вообще взялся? Наверно, было несколько причин: и привычка не пасовать перед трудностями, и даже чисто спортивный азарт: «А вот не слабо!» и особое отношение к автору. Ведь ещё в школе безумно увлекался его повестью «Арктания» (заметьте, какое удивительное созвучие: Аркадия некоторые так и звали — Арктан), зачитал её до дыр, заставлял читать Бориса, сделал множество иллюстраций, порывался писать продолжение. И вот судьба так неожиданно повернулась через двадцать лет — ну, прямо, как подметил БН, каверинская история, в стиле «Двух капитанов»! И ещё маленькая, но немаловажная деталь: там, в «Мире ином», было про Дальний Восток, а он же знал его, любил по-настоящему, и воспоминания были совсем свежими.

Повесть вышла с упоминанием АНа как редактора, но сегодня уже можно говорить о реальном соавторстве.

Бывали истории и совсем другие. Например, бакинцы Евгений Войскунский и Исай Лукодьянов, прислали в «Детгиз» свой «Экипаж „Меконга“» — рукопись толстую, на первый взгляд, просто неохватную. А психология редактора — всегда одна: если много текста, значит, почти наверняка либо халтура, либо графомания. Ну и пролежала она в редакции добрый год, забытая всеми. И вот в один прекрасный день вызывает Калакуцкая, и это уже задание не для Золушки, это весьма почетное и ответственное поручение: написать разгромную рецензию на залежавшуюся рукопись и отослать её авторам. За такую работу сторонним рецензентам деньги платили. Некоторые жили на это. Два рубля за прочитанный авторский лист, и это уже без вычетов, при хорошей загрузке получалась вполне достойная зарплата. А ещё учтите, что кандидату наук платили три, а доктору — вообще пять рублей с листа. И читать в этих случаях можно было наискосок, через страницу.

От АНа тоже никто не требовал внимательного чтения. Однако он как начал, так и не смог оторваться. Рабочего дня не хватило, забрал домой. И дома читал всю ночь. Наутро доложил: «Никуда не отправляем, эту нужно издавать немедленно». Получился небольшой скандальчик, потому что бумажные объёмы уже распределены и дополнительной фантастики никто не планировал. Но АН был настойчив, выкинул несколько переизданий и всё-таки подсунул роман и директору, и главному редактору. Ошеломленные его натиском, они дали добро. Всё это происходило не так быстро. Евгений Львович вспоминает в подробностях, как получил от АН первое доброжелательное письмо, как делал исправления по его советам, как они с соавтором сокращали текст, как он приезжал в Москву…

пишет АН. Что любопытно, это первое письмо датировано 24 августа — в точности тем днём, когда БН на Кавказе делает запись в дневнике о своих современниках, уже сегодня годных для коммунизма. Евгений Львович определенно был одним из них, и его двоюродный брат Исай Борисович — конечно, тоже.

Войскунский вспоминает:

Войскунский знал Стругацкого ещё по первой повести и рассказам. Стругацкий отметил Войскунского по первым же страницам рукописи. Рыбак рыбака видит издалека. Время было хорошее, но даже в хорошее время не бывает много по-настоящему хорошей литературы. Они понимали, что надо помогать друг другу. Войскунский был старше, Стругацкий был опытнее как писатель и редактор. Им было, что подсказать друг другу. Но уже через пару лет, а точнее с выходом в свет «Попытки к бегству», Евгений Львович понял, как он сам признается, что этим авторам советовать больше нечего. Вдруг сделалось совершенно очевидно, насколько они выше всех…

И в этом контексте особенно интересно вспомнить ещё одну страничку из редакторской биографии АНа. Был в тогдашней фантастике человек, который не просто считал возможным давать советы всем, но мнил себя патриархом, классиком, великим и непогрешимым. Речь, конечно же, об Александре Петровиче Казанцеве. Этого персонажа нам придётся упомянуть ещё не раз. К сожалению.

Весной 1961-го на редактуру к АНу попадает роман «Внуки Марса». Вот как он сам об этом рассказывал:

Так и пошло всё в авторской редакции. Но фамилия Стругацкого в книжке стоит.

Вот мы и перешли плавно к следующему — 1961 году. С работой всё было примерно так же: много писем и мало встреч. Весной начинается плотная работа над «Стажёрами». Идея их возникла ещё минувшей осенью, а зимой появляются первые планы и наброски. В апреле — мае они встречаются в Москве и пишут. Вот очень важная фраза в письме АНа от 19 марта:

Этот принцип станет для них одним из главных на все последующие годы. Хотя как раз в «Стажёрах» он ещё не будет реализован полностью. Эта повесть станет торжественным прощанием с традиционной научной фантастикой.

И снова мы вынуждены вспоминать о неприятном факторе, мешающем работать АБС, а персонально АНу вообще мешающем жить. В свои тридцать пять он как офицер запаса — военнообязанный. С утомительной регулярностью его выдергивают на переподготовку. В те времена как-то не принято было манкировать повестками из военкомата. Как-то и в голову не приходило, что личные интересы могут быть выше общественных. А впрочем, весной 1961-го они уже вполне могли считать себя писателями, нужными обществу, а не только самим себе и друзьям. То есть общественными были и те, и другие интересы.

28 марта АН заводит новую общую тетрадку дневника и делает в ней первую запись, которую можно считать примечательной во многих отношениях:

Дома тошновато из-за тесноты. Когда люди живут в такой скученности, никаких хороших отношений надолго не хватит — начинаются конфликты. А тут ещё у Лены неприятности по работе. 10 апреля она уволится из своего словарного издательства. Традиционное намерение почитать ей вечером текст пролога, написанный по ходу военных занятий, говорит о том, что отношения у супругов в целом хорошие, но из-за водки они уже ругаются, а также из-за родителей, из-за детей, особенно из-за племянника Лёшки. А тут ещё эти сборы, и отвратительный Казанцев — всё одно к одному. Удрать и выпить.

Но главное — всё-таки главное! — договор на «Стажёра».

Он будет заключен, и жизнь наладится.

1 апреля, в день смеха (или дурака — кому как нравится), закончится официальное хождение старых денежных купюр. Непривычно копеечные цены уже потихонечку перестают раздражать. 2 апреля поднимается квартирный вопрос: АНу предлагают подать заявление, тогда к концу 1962-го получится квартира. Называется конкретная цена: 220 рублей за квадратный метр новыми — сумасшедшие деньги! Найдутся ли такие? Ответ задумчивый с многоточием:

Через пять дней он запишет:

Ещё через пару дней мелькнет более реальная идея — снимать жилье, просто чтобы не ютиться в одном месте всей толпой. Но и эта задача оказывается нерешаемой.

Невозможно не процитировать запись от 13 апреля:

На майские праздники в Ленинграде будет составлен «более или менее окончательный план „Стажёра“ — весьма развернутый и с эмбрионами эпизодов», как запишет АН.

И весь июнь, точнее с 9-го числа, они с БНом во время отпуска будут не отдыхать, а работать. В Ленинграде ударными темпами закончат «Стажёра».

5 июля АН улетает самолетом и ещё в ленинградском аэропорту покупает шестой номер «Урала» с сокращенным вариантом «Полдня». А в Москве уже на следующий день отдаст «Стажёра» на машинку. Нужно много копий.

Весь июль, отправив Лену с детьми в Крым, в село Рыбачье, а остальных ещё куда-то, АН наслаждается одиночеством в пустой квартире, ведет здоровый образ жизни, даже зарядку делает по утрам и работает над «Каппой». 28 июля он закончит этот замечательный перевод.

А к осени желание встретиться с соавтором сделается настоятельным и острым. Замыслы уже переполняют обоих. Вот дневник АНа, 1 сентября, пятница:

12 сентября, вторник:

В двадцатых числах сентября уже АН съездит в БНу на пару дней, но это будет относительно рабочая встреча. В дневнике он запишет:

А 30 сентября (всего полгода дали передохнуть) его снова призовут на сборы. Да ещё на какие долгие — практически до конца года! Придётся вспомнить юность боевую — пожить в лефортовской казарме. Неужели так сильна была у нашей армии потребность в переводчиках? Сегодня трудно в это поверить, но тогда многие и даже на самом верху всерьёз готовились к войне с США. А некоторые, стало быть, и к войне с Японией. Но, конечно, кто поумнее, понимали: дело тут не во вражеском окружении. Возможность войны в те годы не исключал никто, но главным было другое. Все эти сборы имели целью развить, углубить, усовершенствовать беспрецедентную систему унижения собственных граждан. Требовалось постоянно напоминать людям, где живут, чтобы не слишком увлекались свободой.

Утром первого дня пунктуальный Аркадий, прибывший точно по повестке к 9.00 скучает в ожидании вызова и скрупулезнейшим образом записывает всё, что видит и слышит вокруг. Надо понимать, просто разминается литературно, чтобы форму не терять. И во все последующие дни он делает в дневнике весьма пространные записи.

Эту запись я специально привожу практически целиком, во-первых, любопытно, как по-писательски и по-человечески внимателен АН к окружающим его людям, во-вторых, мы получаем некоторое представление о том, кого и зачем на этим курсы призывали, и, наконец, будет просто изумительно, если кто-то, читая нашу книгу, обнаружит здесь свою фамилию и вспомнит, как почти полвека назад служил вместе со Стругацким.

Есть совершенно особенная запись:

И под занавес милая подробность из офицерского быта:

Ну и ещё два коротких фрагмента из записей того периода. Мимо них никак нельзя пройти. Всё-таки XXII съезд был очень значительным событием в истории СССР. Достаточно напомнить, что сразу после него, согласно решению последнего закрытого заседания съезда, а именно в ночь с 31 октября на 1 ноября вынесли из мавзолея тело Сталина и захоронили у Кремлёвской стены, и в ту же ночь по всей стране демонтировали многие тысячи памятников тирану.

Это был роман японского фантаста Macao Сэгава — роман, судя по всему, так себе, но что-то в нем зацепило АНа, и он довольно долго с ним возился, но целиком так и не перевёл, иначе непременно где-нибудь опубликовал бы. Он уже тогда был профессионалом и переводить с японского просто для удовольствия полагал для себя слишком расточительным. Рукопись пока не найдена. Зато найдено упоминание в письме брату тремя днями раньше вышеприведенной записи:

А в тот же день, 29-го, он напишет маме в Ленинград:

Любопытно процитировать для сравнения из дневника БНа от 28 октября. Как они оба, не сговариваясь и вроде бы оставаясь на позициях марксистов-ленинцев, почти одинаковыми словами выражают свой здоровый скепсис:

Для АНа подобные рассуждения уже давно не новость, для БНа — почти событие. И конечно, не случайное. Не на голом месте возникает такая вдруг политизированность совсем ещё недавно аполитичного астронома и начинающего фантаста, не знавшего, кто у нас первый секретарь.

Именно в 1961-м в жизни его появляются друзья, которых раньше не было. У БНа в Ленинграде, как и у АНа в Москве, со всей неизбежностью возникают и налаживаются контакты в литературной среде — с молодыми и не очень молодыми писателями. Образуется совершенно новый круг, с совершенно другим идеологическим багажом. Это Миша Хейфец, филолог и журналист, на год моложе БНа, ставший потом довольно известным диссидентом, а главное — для нас — прототипом Изи Кацмана в «Граде обреченном» и позднее Сени Мирлина в «Поиске предназначения»; Владлен Травинский, тогдашний ответственный секретарь журнала «Звезда»; Илья Иосифович Варшавский, замечательный фантаст, мастер короткого рассказа, руководитель будущего семинара, умнейший и язвительнейший человек; далёкий от классического истмата историк Вадим Борисович Вилинбахов и многие другие. Захватывающие беседы, жаркие споры со всеми этими людьми крепко повлияли на политические взгляды молодого БНа.

Тем не менее, вплоть до конца 1961 года в душах АБС царит скорее восторженное состояние. Слагаемые этой эйфории очевидны: молодость и свойственное ей умение радоваться жизни во всех проявлениях, непререкаемая вера в завтра и, наконец, колоссальная творческая энергия, которая плещет через край. Чем только не занимаются они в эти годы, на что только не отвлекают их привходящие обстоятельства, но они пишут вместе, пишут с каждым днём больше и больше и получается всё лучше и лучше…

И хочется закончить рассказ о годе 1961-м воспоминанием БНа о конце 1959-го, потому что настроение, так ярко переданное им в том тексте, было почти таким же и два года спустя.

Вот такая Болдинская осень. А теперь прикинем (могу себе представить. Как это делает БН с его математическим складом ума): за месяц — повесть и 3 рассказа, за год — 12 повестей и 36 рассказов, за десять лет — 120 повестей и 360 рассказов…

Пожалуй, даже японцы такими темпами не работают, хотя известно, что именно они — мировые рекордсмены в литературе по листажу.

Ещё два года АБС работают, как японцы — с перерывами, конечно, но очень интенсивно: закончено «Возвращение», закончены «Стажёры», и придумано, обсуждено, начато, набросано ещё много-много всякого-разного.

Но именно 1961 год стал для них годом последних иллюзий — и политических, и литературных.

Забытая повесть (дополнение к главе)

Упомянув уже в третий раз повесть «С грузом прибыл» (под разными заголовками), я с легким удивлением обнаружил, что ведь ни слова не написал о ней. А меж тем она была задумана, написана и дважды издана под названием «Путь на Амальтею» именно в тот период, который охватывает эта глава. Действительно, подзабытая повесть. Её и сами-то авторы не слишком высоко ценили. АН 28 апреля 1961 года прямо написал в своём дневнике:

И братья не предлагали повесть к переизданию с 1964 по 1985 год, а всевозможные критики и даже поклонники АБС традиционно воспринимали эту вещь как некое бесплатное приложение к «Стране багровых туч», этакое миниатюрное «Десять лет спустя» к космическим «Трем мушкетёрам», как остроумно подмечает Светлана Бондаренко. Однако, если сегодня внимательно перечитать текст, легко видеть, какой огромный шаг вперёд сделали авторы. Во второй маленькой повести им удалось сказать больше, чем в первой огромной. И дело не только в стилистике, не только в пресловутом «хемингуэевском лаконизме» (а подражание сверхпопулярному и ещё живому тогда гению Стругацкие почти декларируют) — дело всё-таки в самой постановке литературной задачи и блестящем исполнении замысла. Как рассказывает БН, они хотели в этой «производственной» повести создать атмосферу обыденности, повседневности, антигероизма. И они сделали это. Поразительная и очень достоверная будничность совершаемого героями подвига роднит эту книгу не столько с Хемингуэем, сколько с Экзюпери, с его спокойными профессионалами-лётчиками из «Планеты людей» или «Ночного полёта». Они и были настоящими космонавтами 20-х годов: такой же риск, такое же мужество, такая же новизна ощущений. И кстати, название (первое) получилось тоже совершенно в духе Экзюпери — предельно простое и будто списанное с отчёта. Экзюпери долго мучился, как назвать свою первую повесть, а потом увидал на ящике надпись «Почта на Юг» и понял, что лучше уже не придумать. Вот и АБС взяли сухую строчку доклада «С грузом прибыл» — и всё, идеальный вариант. Зря поменяли на «Амальтею» — слишком красиво, а значит, шаг назад к героической романтике ранних вещей.

И как же правильно, что герои АБС не потащили с собой на Юпитер «двигатель времени», как собирались в одном из ранних вариантов! Да и космические пираты из более позднего варианта тоже были бы там лишними. Фантазия авторов, в ту пору буйная, необузданная, заставляла пускаться во все тяжкие, и всё-таки пираты и космические бои — это был бы явный фальстарт. И детско-юношеские издательства, обалдевшие от неожиданности, встали стеной против такого поворота. Почему? Странно… Если вдуматься, где тут посягательство на Систему? Чем отличаются космические пираты от привычных старой фантастике земных шпионов? Нет, неслучайно именно в глухие, застойные годы и особенно в детской фантастике пиратов этих стало видимо-невидимо. Стругацкие же к теме космического пиратства прикоснутся лишь однажды и не слишком удачным образом — «Экспедиция в преисподнюю», 1974-й год.

Правильно говорят — что Бог ни делает, всё к лучшему.