Глава двадцатая

— Как раз к открытию симозиума и поспеем, — сказал Межеумович. — Помните, я вам говорил, что покажу, что такое настоящий симпозиум, а не ваш сраный симпосий?

— Как не помнить, — сказал Сократ.

— Да, — ответил и я, лихорадочно придумывая, как бы мне убедительней напроситься на него. — А простому глобальному человеку можно присутствовать на этом симпозиуме?

— Можно.

— А пустят беспартийных? — спросил я, все еще робея.

— Пустят, пустят, — рассмеялся он. — Еще как пустят!

— Так и быть. Идем, — согласился Сократ.

— Спасибо за приглашение, — сказал и я.

— Не за что, — чему-то нахмурился Межеумович.

Через три минуты мы добрались до “Дома ученых”.

Строгая афиша висела над дверями, извещая: “Великая победа материализма над идеализмом в физике!” И ниже: “Дискуссия сиречь симпозиум”. Не скажу, что это объявление вызвало у Сократа неимоверный интерес. Потерять несколько часов, сидя в душном зале, вместо того, чтобы бесцельно шататься по улицам Сибирских Афин, ведя разговоры со встречными людьми? Но и подвести Межеумовича он не мог.

Из афиши явствовало, что на симпозиум приехали видные философы из Третьего Рима. Да и весь цвет философии и физики Сибирских Афин, конечно, соберется. Вряд ли я насмелился бы на такой дискуссии задавать вопросы, но и просто послушать было чрезвычайно интересно. Без Пространства и Времени симпозиум по физике вряд ли обойдется. Да и трезв я был до неприличия. И Каллипиги не было со мной рядом. Все сходилось на том, что без этого симпозиума мне не обойтись.

В буфет мы заходить не стали из-за абсолютного и окончательного отсутствия денег: драхм, фунтов, рублей, долларов и прочих недоступных нам денежных знаков. Холл с картинами на стенах, изображавшими проведение великих физических экспериментов, мы прошли быстрым шагом.

Межеумович направился за кулисы, а мы — прямиком в зал. Я-то желал бы затеряться где-нибудь в заднем ряду, но Сократ поперся к первому ряду, в котором, словно, специально для нас пустовали два места. Оказывается уже и ненавистный мне Аристокл сидел здесь. Он сдержанно приветствовал Сократа. И Сократ не стал поднимать шума. Я поспешно занял место подальше от ученика Сократ. Сам Сократ устроился между нами.

На сцене, слева от трибуны, стоял огромный стол, застеленный кумачом и украшенный графином с водой и одним единственным стаканом. За кулисами чувствовалось какое-то шевеление. Зал нервно переговаривался и шушукался. И вот цепочка членов президиума занимает за столом свои места. Славный Агатий, диалектический Межеумович, Даздраперма и, судя, по тогам с пурпурным окаймлением, гости из Третьего Рима. К ним особое почтение и место посреди стола. Научная аудитория приветствовала их стоя, сотрясая стены оглушительными аплодисментами.

— Послушай, глобальный человек, — сказал Сократ, — не кажется ли тебе, что мы оба сейчас испытываем какое-то божественное состояние?

— И даже очень, Сократ, — согласился я. — Вопреки настроению последних дней, нас, я чувствую, как бы подхватывает какой-то поток.

Аристокл, сидящий рядом с Сократом, недовольно фыркнул, но промолчал.

— Так будем слушать их в молчании, — предложил Сократ. — В самом деле, место это какое-то божественное, так что не удивляйся, если во время речей мудрых мужей я, возможно, не раз буду охвачен нимфами. Даже и сейчас мои слова звучат как дифирамб.

— Ты совершенно прав, Сократ, — снова согласился я.

— А причиной этому ты, глобальный человек и Аристокл. Но послушаем остальное, а то как бы это наитие не покинуло меня. Впрочем, это зависит от богов, клянусь собакой!

“Аристокл-то тут при чем?” — раздраженно подумал я.

Зал постепенно успокаивался. Диалектический Межеумович приподнялся со своего, надо полагать, председательского стула и торжественно произнес:

— Наш симпозиум, проводимый в духе и в соответствии с окончательными, категорическими и бесповоротными решениями истинно диалектического и исторического материализма и под непосредственным руководством давно лежащего в могиле, но от этого только еще более живого Отца и Основателя, открывает полосу творческих дискуссий в биологии, языкознании, физиологии высшей нервной деятельности отдельно взятого человека и даже самого Центрального Комитета Самой Передовой в Ойкумене партии, физике, поварском искусстве, космологии, научном словоговорении и так далее до бесконечности и тому подобное до самого конца концов! Наша дискуссия разом обеспечит разгром отживших и устаревших взглядов и тут же, не сходя с места, приведет к плодотворному развитию соответствующих отраслей передовой материалистической науки!

Присутствующие на симпозиуме бурно захлопали в ладоши, словно взбесились от прилива ума в своих головах.

— Посмотри-ка, — сказал Сократ, — каков молодец наш общий и непременный друг, Межеумович. Я-то всю жизнь ходил вокруг да около, а он, оказывается, уже давно превозмог себя во всех науках. Прекрасно слушать высокоумных мужей.

— Слово предоставляется благодетелю нас-всех, мудрейшему из присутствующих здесь мудрейших, хронофилу, славному Агатию! — возвестил председательствующий Межеумович.

— Вот повезло-то нам! — сказал Сократ. — Оказывается, и умнее Межеумовича мудрецы есть. А я-то думал, клянусь собакой, египетским богом, что умнее уже некуда.

Но меня сейчас мало интересовали реплики Сократ. Ведь вот-вот должна была открыться Тайна!

Славный Агатий, обряженный как и Межеумович в варварский костюм, только побогаче и понаряднее, сидел ближе всех к трибуне, поэтому он, видимо, и не взошел на нее, а начал говорить, стоя за столом.

— Вкладчики! Поприветствуем господ, прибывших из Третьего Рима! А четвертому, как известно, не быти! — Тут зал снова разразился громкими аплодисментами и криками: “Не быти! Не быти!” Но Славный Агатий легко перекричал и крики и аплодисменты: — Сенатор Гай Юлий Кесарь! Принцепс Марк Аврелий! Император Флавий Веспасиан! Спасибо, товарищи! Перейдем сразу к делу. Выводы, сделанные из итогов борьбы с саранчой, колорадским жуком и луговым мотыльком, необходимо распространить на всю физику, и прежде всего на учение о Пространстве и Времени, где идет не менее острая борьба между материализмом и идеализмом. Лагерь материализма в физике составляют прежде всего материалистические физики во главе с Материалистической партией Третьей Римской Империи. Ну и, конечно, всемирно известные Сибирские Афины! Лагерь физического идеализма составляет большинство физиков в странах современного варваризма. Указанные физики проповедуют идалистически-поповские выводы из достижений современной физики применительно как к макрокосмосу, это Джинс, Эддингтон, Милн, Эйнштейн, так и к микрокосмосу, — это Йордан, Гейзенберг, Дирак, Бор, Шредингер и многие другие.

Я был знаком с ними всеми, правда, не очень близко, и уж, во всяком случае, не предполагал, что они (вот ведь подлецы!) уводили физику в сторону от правильного пути, а то и вспять.

— Что же, — сказал мне Сократ, — хочешь, глобальный человек, и мы присоединимся к общему мнению, соглашаясь, что дело обстоит именно так, а не только будем считать, что надо без опаски повторять чужое, но разделим также угрожающую им опасность подвергнуться порицанию со стороны какого-либо искусника, который стал бы утверждать, что это не так.

Я даже не ответил Сократу. Не до этого было.

— А ты, Аристокл? — обратился Сократ к своему ученику.

Но и Аристокл, словно, не слышал Сократа.

— К лагерю материализма, — продолжил славный Агатий, — и в варварских странах примыкают отдельные, но сильно выдающиеся ученые. Задача материалистических философов — оказывать всемерную, активную поддержку материализму в его борьбе против идеализма в современной квантовой механике и ядреной физике, космоголии и космогонии, но делать это, разумеется, с позиций диалектического материализма. К такой непримиримой борьбе против физического идеализма призывает физиков и философов наша Самая Передовая в мире партия, ум, честь и совесть всего прогрессивного, а также человечества.

— Если нужно идти этим путем, то им и пойдем, — шепнул мне на ухо Сократ.

А я-то уже и так шел.

— Это тем более важно, — продолжил хронофил, что у некоторых сибирских эллинских физиков имеются нездоровые настроения, выражающиеся в том, что они предпочитают уклоняться от участия в активной борьбе против махизма и других модных философских течений, пропагандируемых физиками “копенгагенской”, “кембриджской” и других заграничных варварских школ и школок. Более того! У нас, в Сибирских Афинах, имеются некоторые физики и философы, которые до недавнего прошлого пропагандировали физический идеализм и, по существу, не отказались от своих взглядов и до сих пор. А вот и один из них! — Оратор ткнул указательным пальцем в первый ряд и попал точно в Сократа. — Сократ!

— Я-то, славный Агатий, ничего такого и не говорил.

— Как не говорил?! А мне доносили…

— Но, мой славный Агатий, ты так нападаешь на меня, будто я уже знаю то, о чем только еще хотел спросить, и соглашаюсь с тобой, когда мне вздумается. Однако все обстоит иначе. Я, наоборот, все время стремлюсь вместе с другими выяснить поставленный мною вопрос, потому что сам я не знаю ответа. А сказать, согласен ли я с тобою или нет, я хочу после того, как мы с тобой этот вопрос выясним. Потерпи же, пока мы его рассмотрим. Все, что ты говоришь, еще не так удивительно, но однажды мне попалась книжка одного мудреца, в которой превозносились полезные свойства зевания, да и другие вещи подобного рода не раз бывали предметом усерднейших наставлений, а потом…

— Сократ! — вскочил диалектический Межеумович. — Ты всегда мутишь воду при рассуждении вроде какого-то злоумышленника. Я тебе слова не давал!

— Достойнейший Межеумович! Я делаю это без умысла — ведь тогда бы я был мудр и искусен по смыслу твоих утверждений. Так что будь ко мне снисходителен: к невольному злоумышленнику надо иметь снисхождение.

— Дождешься, Сократ, что я снизойду к тебе, — пообещал Межеумович, но пока что снисходить не стал.

— Вот она, идеалистическая сущность, и выходит наружу, — радостно заявил славный Агатий. — Сначала нужно всемерно поддержать материализм, а уж потом задаваться вопросами. А еще лучше — обойтись вообще безо всяких вопросов, а сразу и безоговорочно согласиться.

— Да я и сам с собой не согласен, — сказал Сократ. — Однако, как я утверждал, я всегда блуждаю вокруг да около и никогда не имею твердого мнения на какой-нибудь счет. Правда, неудивительно, что я или другой какой-либо обычный человек здесь находится в заблуждении. Но если уж вы, мудрецы, станете тут блуждать, это и для нас ужасно, раз мы даже с вашей помощью не сможем избавиться от ошибок.

— Наш путь прямой и ясный! — надавил славный Агатий.

— Значит, сподоблюсь я хоть к старости приобщиться к истине, — умиротворенно сказал Сократ.

— Каждый сибирский эллин, физик или философ, должен отдавать свое Время в рост… пардон… отдавать себе отчет в том, что его прямой долг, как истинного ученого, — вести самую беспощадную борьбу против идеализма в физике и философии, против раболепного преклонения перед любым представителем современной варварской науки, будь то Бор или Дурак, Эйнштейн или Гейзенберг. — Славный Агатий уже не заглядывал в бумажку. Голос его звенел правотой и убежденностью. — Сибирские эллинские философы и физики должны совместно разоблачать и громить идеалистическое нутро варварской науки и ее конкретных представителей. Объективизм, аполитизм в отношении к варварской науке, уклонение от борьбы против ее идеалистических выводов на деле означает примиренчество к враждебной нам идеологии. Материалистический концентрационный лагерь физиков и философов Третьего Рима и Сибирских Афин должен стать более воинствующим, должен решительнее и смелее бить своего заклятого врага — физический идеализм во всех его проявлениях.

— О, Аполлон! Как высоко мы взобрались, — сказал Сократ.

А я все более убеждался, что не зря пришел на этот симпозиум.

— Я крепко надеюсь, — сказал славный Агатий, — что наша дискуссия пройдет плодотворно и еще, в какой уже раз, подтвердит первенство самой передовой в мире материалистической науки. А после этого, все жители Ойкумены станут вкладчиками Пространства и Времени. А уж об остальном мы-все позаботимся.

Хронофил сел на свое место. Аплодисменты показали сильную заинтересованность симпозиума в проблеме Пространства и Времени.

Межеумович встал и таинственно сказал:

— Я предоставляю слово лично мне.

После чего взошел на трибуну и без промедления начал речь.

— Товарищи по несчастью! Перейдем сразу к делу. У некоторых наших физиков и философов в Сибирских Афинах создалась традиция “не выносить сор из избы”. Эти физики и философы вместо того, чтобы поставить перед общественностью во весь свой гигантский рост вопрос о положении с теорией физики, до сих пор сопротивляются этому, уклоняются от обсуждения общих теоретических и философских вопросов. Приведу пример, характеризующий положение с критикой и самокритикой в Государственном университете Сибирских Афин. Недавно там был поставлен доклад проконсула Третьего Рима Пакувия о теории относительности применительно к игре в кости. И что же получилось? Никто, кроме одного официального представителя, не пожелал высказаться.

— Не думаю, — громко втиснулся в речь диалектического материалиста Сократ, — чтобы первому встречному было по плечу правильно решить это дело, разве только тому, кто достиг высшей степени мудрости.

— Это кто это тут — “первые встречные”?! — взвился Межеумович. — Уж, не сотрудники ли Университета, которым по рангу положено бить и бичевать?!

— Ну не смешной ли я человек со своими невпопад сказанными словами! Ты уж, диалектический и исторический Межеумович, не обращай на меня, пожалуйста, внимания.

— Ох, и получишь ты у меня, Сократ!

— Хорошо бы, да поскорее, а то у меня уже ничего и не осталось.

Межеумович переборол себя внутренне, деловито самонастроился и продолжил речь.

— Приведу другой пример, показывающий, к чему ведет некритическое отношение к некоторым, с позволения сказать, “теориям”, имеющим хождение в варварских странах, да и в самой Сибирской Элладе. Не так давно состоялся симпосий у некоей Каллипиги по теории химического строения, на котором я осудил, как ненаучные, теории резонанса и мезомерии Фалеса, Анаксимандра и Анаксимена. В то же время на этом симпосии была раскрыта тайная и преступная связь воззрений сторонников указанных антинаучных, с позволения сказать, “теорий” с воззрениями таких варварских физиков, как Гейзенберг. Однако многие философы и физики, возлежа на симпосии и регулярно производя возлияния, в раскрытии антинаучного содержания, так называемых, “теорий” резонанса и мезомерии никакого участия не приняли. — Тут Межеумович обратился к листу бумаги. — “Симпосий у Каллипиги отмечает ненормальность самоустранения большей части физиков и философов от участия в борьбе за создание передовой науки”.

“Когда же они успели принять такой документ?! — удивился я. — Может, когда я вместе с Дионисом покорял Ойкумену?”

Я вгляделся в лица президиума симпозиума. Гай Юлий Кесарь сидел энергично, Марк Аврелий явно страдал с похмелья, Флавий Веспасиан спал, но глаз не прикрывал, иногда всхрапывая, но тут же согласно кивая головой. Мол, да, да, все верно!

— Казалось бы, — продолжил Межеумович, — естественным ожидать от таких известных псевдо-философов, как Сократ, всюду сующий свой нос, чтобы он подал голос за устранение индифферентизма философии в деле применения физической теории к развитию Самой Передовой материалистической науки или хотя бы в деле борьбы с тормозящим развитие науки воззрениями, заимствованными от физиков-идеалистов. Однако и до сих пор имеет место самоустранение и неучастие в этой борьбе подозрительных лиц, группирующихся возле псевдо-философа Сократа, сына Софрониска и повивальной бабки Фенареты.

Исторический и диалектический Межеумович говорил легко, убежденно. Чувствовалось, что он привык, чтобы к его мнению прислушивались. Чувствовалось, что за ним стоит какая-то мощная сила, и все должны об этом знать и не строить себе идеалистических иллюзий.

Я затылком видел, как головы большинства присутствующих повернулись в нашу сторону.

— Или у тебя есть, что сказать по этому поводу, Сократ? — издевательски спросил материалист.

— Откуда же, друг мой? — удивился Сократ. — Да если бы я сам был способен найти ответ, я не стал бы приставать к тебе, считая, что ты его скорее найдешь, чем я.

— Но с Фалесом-то и с другими ты вел беседу? — спросил Межеумович.

— Как не вести беседу на симпосии? Конечно, вел, — согласился Сократ. — Да к тому же, диалектический Межеумович, я ведь ни на чем не настаиваю из того, что говорил. Просто я рассмотрел вместе с Фалесом, Анаксимандром и Анаксименом проблему возникновения, существования и уничтожения, как нам все это представлялось, так что говори смело, если знаешь что-то лучшее, ведь я приму это с охотой. Еще бы! Я и не удивился бы, если бы ты умел лучше сказать об этом. Ведь мне сдается, что ты и сам над этим размышлял, и у других учился. Так что если ты скажешь что-то лучшее, запиши и меня одним из твоих учеников в науке о мезомерии и резонансе.

— Не мое это дело, — тихо озлился Межеумович.

— Мужайся, дорогой, говори смело то, что ты думаешь. Быть может, это принесет тебе величайшую пользу.

— Точно так же естественно было ожидать от псевдо-философа Сократа, — и в самом деле смело продолжил диалектик, — в соответствии с призывами Самой Передовой партии Сибирских Афин, выступления за развертывание критики и самокритики в среде его друзей и недругов! Но пока что Сократ, сын Софрониска и повивальной бабки Фенареты, этого не сделал. Что ж… Подождем. Больше решительности, Сократ! Ведь участники нашего симпозиума не невежды, они доверчивы и доброжелательны.

— Милый Межеумович, уж не говоришь ли ты это с целью меня приободрить?

— Признаться, да, Сократ.

— Тогда ты достигнешь совсем обратного. Если бы я доверял себе и считал, будто знаю то, о чем говорю, тогда твое утешение было бы прекрасно: кто знает истину, тот в кругу понимающих и дорогих ему людей говорит смело и не колеблясь о самых великих и дорогих ему вещах. Но когда у человека, как у меня, сомнения и поиски, а он выступает с рассуждениями, шаткое у него положение и ужасное — не потому, что я боюсь вызвать смех, что было бы просто ребячеством, а потому, что, пошатнув истину, я не только сам свалюсь, но и увлеку за собой и своих друзей. У нас же речь идет о том, в чем всего меньше должно колебаться. Я припадаю к Адрастее, великий Межеумович, ради того, что собираюсь сказать! Боюсь только, что стать невольным убийцей все же меньшее преступление, чем сделаться обманщиком в деле прекрасного, благого, справедливого и законного. А поскольку такой опасности лучше уж подвергаться среди врагов, чем в кругу друзей, ты уж лучше меня не подбадривай.

— Вот видите! — обрадовался диалектический Межеумович. — По всем вопросам Сократ, не знаю, чей уж он только сын (не идеализма ли?), имеет свои безапелляционные суждения. Для сокрушения своих противников и защиты собственных неправильных воззрений он применяет своеобразные методы полемики, далеко не соответствующие действительному развитию борьбы мнений и свободы критики и самокритики. Метод полемики, применяемый Сократом, рассчитан на то, чтобы вбить клин между философами и физиками. Мы со всей возможной сокрушительной силой протестуем против этой тенденции, как противоречащей современной материалистической науке. И надеемся, Сократ. Очень надеемся. А не то…

Сократ оживленно молчал.