25

После часа поисков я все-таки нашел веб-сайт Дженет. Я запускаю рекламный видеоролик: появляется Дженет в очках ночного видения, в черном кружевном лифчике, таких же трусиках и в тяжелых военных ботинках. На заднем плане знакомая мебель – ее гостиная. Качество паршивое, изображение расплывается, но тут я слышу мальчишеский голос Дженет, и мне становится безумно грустно. Я просматриваю список «Часто задаваемых вопросов» и уже на первом начинаю истерически смеяться.

Я возвращаюсь на главную страницу и включаю коротенький ролик: Дженет танцует зажигательно, но не то чтобы уж очень эротично. Так трогательно, что танцует она под «Отступившее море» – песню своего покойного брата.

– Это порно? – Возбужденный молодой Эван заглядывает мне через плечо.

– Это что, похоже на порно?

– Но она раздевается.

– Не совсем. Это понарошку.

– Охренеть, Джек. Ты с ней знаком? Лично? Зацени, какие у нее очки!

– Это снайперские очки, и не утруждай себя звонками.

– Что?

Эван как раз пытается запомнить телефонный номер: я слышу, как он бормочет цифры.

– Ты зря потеряешь время, – говорю я ему. – Она не ответит.

– Брось. Как ее зовут?

– Забудь, – говорю я. – Это сестра Джимми Стомы.

– О-го!

– Эван, тебе заняться нечем?

Просмотри расписание, чтобы выяснить, когда я свободна, но не злись, если я вдруг не отвечу. Наш отряд специального назначения в любой момент могут бросить на освобождение заложников, или послать отлавливать наркодилеров, или улаживать еще какое-нибудь ЧП.

Я щелкаю мышкой на расписание Дженет и замечаю, что у нее обычно заняты два часа по утрам в четверг. Попытка не пытка. Может быть, она оставила сообщение постоянным клиентам, а может, купила новый компьютер и занимается своим бизнесом в другом месте.

Я набираю на клавиатуре ее номер. И слушаю бесконечные гудки.

Кого я пытаюсь обмануть? Дженет больше нет.

– Откуда ты это знаешь? – спрашивает Рик Таркингтон.

– Кровь та же самая. Поверь мне.

– В этом я не сомневаюсь, Джек, но откуда тебе это известно? Понимаешь меня?

Таркингтон – государственный обвинитель по особо важным делам при прокуроре штата. Я не могу не восхищаться его отношением к работе. Он мог бы зарабатывать миллион долларов в год как частный адвокат в Майами или Лодердейле, но ему противна сама идея защищать убийц, насильников или девятнадцатилетних наркобаронов. Он предпочитает отправлять их за решетку, а иногда и в камеру смертников. Таркингтон – представитель почти вымершего поколения упрямцев, которые верят, что некоторые преступные личности не способны исправиться, переродиться или искупить свою вину перед обществом. Он уверен, что некоторые люди злы по природе, а другие просто безнадежные ублюдки, поэтому всем им прямая дорога за решетку. Он считает, что система исправительных учреждений Америки – это, по существу, выгребная яма общества и ничего возвышеннее ждать от нее не стоит.

– Я мог бы продавать билеты на заседание, – говорит он, – куда тебя вызовут свидетелем. «Мистер Таггер, не могли бы вы рассказать суду, зачем вы вломились в дом жертвы и украли ее тампон?»

Рик Таркингтон мой ровесник, но выглядит лет на десять моложе. Разница бросается в глаза, и я морщусь от досады. Вот человек, который с утра до ночи погружен в ужасающие подробности преступлений рода человеческого, но его, похоже, совсем не преследуют вечные вопросы или боязнь смерти. Он циник до мозга костей, но счастлив по уши.

За полчаса я выдаю Таркингтону практически всю историю про Джимми Стому – на одном дыхании, как и Эмме. Я даже притащил с собой магнитофон и дал ему послушать «Сердце на мели» – Таркингтон сказал, что похоже на раннего Баффетта.^[114] Я надеялся, что страсть прокурора к рок-н-роллу сыграет мне на руку. Над его столом висит фотография «Роллинг Стоунз», сделанная за кулисами «Апельсиновой чаши».^[115] На ней подпись: «Р.Т., спасибо, что не обыскивал мою гримерку. Кит».

– Я пришел к тебе, – говорю я Таркингтону, – потому что мне нужна помощь.

– Это уж точно. – Он качается на стуле, закинув на стол ноги в поношенных ботинках. Таркингтон родом из округа Лафайетт, там до сих пор можно вляпаться на улице в коровье дерьмо. – Джимми Стома! Будь я проклят! – восклицает он, прищелкивая языком. – Я, когда увидел некролог, даже залез на чердак и откопал старую кассету с «Болезненным жжением». Задавали ребята жару. – Таркингтон рывком убирает ноги со стола и наклоняется вперед, моментально посерьезнев. – Но, Джек, я не понимаю, какого черта тебе нужно от меня.

Мы уже дважды говорили на эту тему, и он забраковал обе мои идеи.

– Женщина пропала, – устало повторяю я, – а в ее доме пятна крови. Мы разве не можем предположить, что она ранена или даже мертва?

– Мне нужен ордер на обыск, а на каком основании я могу его потребовать? Ты мне сказал, что никто не звонил и не заявлял о нарушении правопорядка. Никто не заявил о ее пропаже, – говорит Таркингтон. – Однако если ты согласишься дать показания, что ты проник в ее жилище и решил, что там было совершено преступление…

– Ты прекрасно знаешь, что я не могу подписать такой документ. – Я превращусь в свидетеля, а тот, кто замешан в истории, не может писать о ней статью. Материал отдадут другому, уж юристы компании об этом позаботятся. – А как насчет Джея Бернса? – спрашиваю я.

– Не пойдет. Бедолагу раздавил грузовик. – Таркингтон воздевает руки к небу. – Он был пьян и под кайфом, а его голова превратилась в пепперони. Мать твою, Джек, и ты просишь меня доказать, что это убийство?

– Послушай, я знаю, есть некоторые сложности…

– Сложности? Приятель, ты уже наговорил мне достаточно, чтобы я мог прямо сейчас привлечь тебя за нарушение частных владений, взлом и проникновение, несанкционированное изъятие улик и препятствование правосудию, – продолжает Таркингтон. – При условии, что между нами состоялся этот разговор, которого на самом деле не было.

Билеты на Спрингстина – а я уж и забыл. Иногда полезно быть жополизом.

– Отличное было шоу, – говорит Таркингтон, и при воспоминании о концерте его черты смягчаются. – Партер, пятый ряд, центр. Я твой вечный должник, Джек. Но в данном случае от меня мало толку. Я много чего могу, парень, но я не волшебник.

– А если окажется, что сестру Джимми действительно убили?…

– Я наброшусь на них, как аллигатор на пуделя, – обещает он, – и без малейших колебаний вызову в суд твою тощую белую задницу, даже если ты будешь кричать о Первой поправке.^[116] А теперь, пока ты не ушел, я хочу еще раз послушать эту твою песню.

Как трогательно: Таркингтон слушает музыку, закрыв глаза и подперев голову, а перед ним на столе четыре толстые коричневые папки: два убийства, вождение в нетрезвом виде, повлекшее смерть, и избиение одиннадцатилетнего подростка на сексуальной почве. Люди уверены, что в газетах пруд пруди чутких либералов, но, насколько мне известно, большинство журналистов на стороне таких людей, как Рик Таркингтон.

– Неплохо. – Это он о пении Джимми. – Да, проперся парень от островного грува.

Я выключаю магнитофон.

– Итак, что же мы будем делать, советник?

– А что мы имеем? – говорит Таркингтон. – У нас есть амбициозная молодая вдова, которая, возможно, – а возможно, и нет – прикончила своего знаменитого муженька. Тем не менее у нас нет его бренных останков, которые можно было бы исследовать, ибо погибший был весьма непредусмотрительно кремирован. Однако у нас есть труп – более-менее целый – клавишника с дурными привычками. У нас также имеется три разбойных нападения: на рыболовное судно, на квартиру автора некрологов и на жилище сестры погибшего музыканта, которая, возможно, – а возможно, и нет – была похищена.

– И не забудь Тито Неграпонте, – ворчу я.

– Как можно? У нас есть басист, раненный в зад двумя мексиканцами, предположительно нанятыми все той же амбициозной молодой вдовой. К несчастью, у нас нет подозреваемых, нет свидетелей обвинения и, черт возьми, нет никаких улик, даже косвенных. Что возвращает нас к нашей милой любовной песенке, предполагаемому мотиву, который стоит за всеми этими преступлениями…

– Эй, я только что понял, чем ты можешь мне помочь.

– Подожди, Джек. Я еще не закончил…

– Мне нужна от тебя цитата. Больше ничего. Таркингтон фыркает:

– Ты еще и глухой? Специально для тебя повторяю: тебя здесь нет. И меня здесь нет. Нашего разговора не было.

– Одна маленькая цитатка, – канючу я. – Я не буду ее публиковать сейчас, может, позднее.

– Я могу сказать тебе только одно: будь осторожен, хитрюга. Не делай глупостей и не давай себя прищучить. И это не для публикации.

– Только одну-единственную цитату, Рик. Тебе что, жалко? Не обязательно что-то монументальное.

– О, ты меня успокоил, – хмыкает Таркингтон.

Я пытаюсь тряхнуть стариной и изобразить «полную журналистскую готовность» – это мне когда-то неплохо удавалось:

– Давай ты скажешь, что прокурор штата «расследует возможную связь» между смертями Джимми Стомы и Джея Бернса, а также хладнокровным нападением на третьего участника группы. Ты можешь не упоминать Клио и песню. Просто скажи, что вы собираетесь выяснить, не хочет ли кто-нибудь прикончить всех «Блудливых Юнцов». Офигительный ведь заголовок получится!

– Есть только одно маленькое «но»: мы ничего не расследуем.

– Да, но вы будете расследовать – разве нет, Рик? – когда у вас появится больше улик. Новых, и даже, как у нас говорят, ошеломляющих улик.

– Не забудь мне позвонить, когда это произойдет. Тогда и получишь свою бесценную цитату.

Я не собираюсь признаваться Таркингтону в маленьком затруднении: мне маловато цепи нелепых происшествий, чтобы продать нашему главному редактору историю Джимми Стомы. Аксакал, возможно, и фанат «Блудливых Юнцов», но еще он упрямый осел, когда дело касается первой полосы. Ему нужно, чтобы кто-то из органов подтвердил, что дело пахнет керосином. Таркингтон подошел бы идеально. К сожалению, он тоже упрямый осел.

– Ты хочешь мне сказать, – наступаю я, – что все это не больше чем совпадения? Все то, что случилось после смерти Джимми?

– Черт, я не слишком-то верю в совпадения, – сухо отвечает он. – Думаю, ты что-то раскопал.

– А разве пятен крови не достаточно для того, чтобы ты сделал один телефонный звонок? Это же кровь его сестры!

Таркингтон уставился на меня, как будто я только что плюнул ему на ботинки.

– Какая, нахрен, кровь, дурья ты башка? Тот образец, что ты украл, когда вломился в чужой дом? Ты понимаешь, о чем ты меня просишь?!

– Рик, я должен был знать наверняка. Вот почему я это сделал.

– А я сначала должен получить ордер, дружок. Найди мне улики, тогда я найду судью, и мы вырежем кусок из ковра – по закону. – Он встает, потягивается, затем зевает, на тот случай, если я вдруг не понял намека. – Джек, не сердись. Ты нарыл отличный материал…

– Но что?

– Убойный материал, как вы говорите. Но ты еще не закончил. Не хватает ленточки и красивого бантика. – Таркингтон кивает на гору папок. – А теперь извини меня, я тоже должен задать пару вопросов нескольким вдовушкам. А они, в отличие от твоей, все как на подбор истерички.

– Ладно, но сначала скажи мне, что ты обо всем этом думаешь – одно слово, Рик.

– Интригующе, – произносит он.

Это хорошее слово, но мне не подходит. Аксакалу подавай чего посерьезней.

– Как насчет «подозрительно»? – решаюсь я.

– Да, согласен. Все это подозрительно.

– Очень подозрительно. Скажешь, нет?

– Я скажу «до свидания», мистер Таггер. И если на этой неделе я увижу свое имя в статье за твоей подписью, то, для твоего же блага, это должно случиться потому, что я как-нибудь зрелищно скопытился.

Вот об этом я и говорю. Я бы никогда не осмелился даже шутить на подобную тему. Как только дверь его кабинета закрывается за мной, я достаю блокнот и пишу:

Простите меня, мистер Вудворд, ибо я согрешил.