– Как вы думаете, может наги соотечественник, долго живя за границей, оставаться при этом русским человеком?

– Это очень серьезный и глубокий вопрос. Я не думаю, что само пребывание человека в другом культурном пространстве делает его менее русским. Если мы посмотрим на русскую эмиграцию XX века, особенно после революции 1917-го, думаю, можно найти немало примеров того, как человек, с одной стороны, чувствует себя русским, а с другой – полноценным членом того общества, в котором живет. Если говорить о церковных деятелях, можно привести в пример отца Александра Шмемана, который родился в эмиграции, провел детство и юность во Франции, после войны уехал в США, стал ректором Свято-Владимирской семинарии. Живя всю жизнь за границей, он себя не ощущал ни французом, ни американцем. Он был русским человеком. Он принадлежал к тем, кто сохранял русскую культуру гораздо лучше многих, живших в СССР. Человек просто должен иметь внутренний стержень, понимать, кто он такой, какова его вера, убеждения… Жизнь за границей располагает к тому, чтобы рефлексирующий человек часто задумывался, о том, кто он такой, а это, в свою очередь, помогает ему там тверже стоять на ногах, делать шаги в новой среде, не теряя себя.

Часто здесь бываешь свидетелем того, как человек, приехавший в Испанию, через полгода-год начинает разговаривать на какой-то чудовищной смеси родного языка с испанским. В смешанных браках дети часто совсем не знают русского или украинского. Но это совершенно не означает, что они интегрировались в местную культуру, стали испанцами. Это пример того, как люди всё теряют, ничего не приобретая.

– Для большинства «понимать, кто он такой, какова его вера, убеждения», вероятно, очень непросто. Люди ведь чаще всего ориентируются на массовую культуру, а не на классическую литературу, Библию… Представить себе 14-летнего мальчика, которого интересует православие, который ходит в храм, гораздо сложнее, чем 14-летнего мальчика, который интересуется поп-музыкой, дискотеками, особенно если он живет в Мадриде.

– Да, во многом это определяется культурой семьи. На службу в наш храм ходит достаточно много детей, подростков, но общее их число невелико. Если говорить о процентном соотношении, то оно примерно такое же, как и в России. У многих дети – на Родине: родители в Испании вынуждены работать, чтобы оплатить учебу.

– В Западной Европе, ко всему прочему, еще и присутствует тенденция стирать различия между народами. Одни политики здесь говорят о некоей общей европейской национальности. Другие – ратуют за сосуществование разных этносов и культур (что-то вроде советского интернационализма) – за мультикультурализм.

– Не стоит думать, что Европа предлагает нам полный отказ от нашей национальной идентичности. Есть политики, которые выступают за это в рамках ЕС. Что касается мультикультурализма, то он имеет положительные стороны. Наш храм построен на земле, которая бесплатно предоставлена властью Мадрида. Традиционно католическая Испания признала существование достаточно большого количества православных людей, а также их право иметь собственную инфраструктуру. Если бы современная европейская политика была бы настроена на однородное культурное содержание, тогда бы для православных двери здесь не открывались, а закрывались. По крайней мере, мы на протяжении более чем 10 лет не испытываем какого-либо прессинга в отношении нашей идентичности. Нас никто здесь не вынуждает от нее отказываться. Наоборот, испанские власти считают: для того чтобы люди смогли интегрироваться в общество, в культуру страны, им надо создать нормальные условия для жизни, в том числе для жизни религиозной.