Глава 39

Ранним утром Петр сидел в кресле в покоях Вавельского замка и с теплотой смотрел на Воротынского, примостившегося рядом на стуле. За последние годы царь сблизился с регентами. Если к Пожарскому он относился как к другу, сильному и справедливому, готовому защитить от любого обидчика, то к Воротынскому он скорее как к отцу — доброму, понимающему, мудрому.

Боярин эмоционально пересказывал последние новости. На роскошной, как у Санта-Клауса, седой бороде играли разноцветные блики утреннего солнца, пробивающегося через витражные окна, в умных глазах блестели хитрые искорки.

После коронации прошло несколько недель. Петр не уставал поражаться: он — король польский и великий князь литовский! Фантастика! Теперь, конечно, его страна будет развиваться гораздо быстрее. Здесь и воздух посвободнее, и к Европе ближе.

В Варшаве отгремели коронационный торжества, и Петр перед возвращением в Москву решил съездить в Краков, древнюю столицу Польши. Город поразил его своей красотой: строгие готические соборы, мощная крепостная стена и прекрасный Вавельский замок. Он не раз видел его фотографии в интернете, но разве они могли сравниться с реальностью?

— Ох, и благоволят тебе паны, батюшка, особливо опосля того, как Радзивилл с Пожарским разбили свеев под Вильно.

Да-а, у нас теперича силушка немалая, не зря ж король Густав поспешает с нами мир-то учинить. Его ноне война в закатных странах заботит. А у нас иная печаль — османцы.

Собственно, ради этого Петр и вызвал Воротынского в такую рань.

— Что ж, Иван Михалыч, вот и до них очередь дошла. Пора Крым воевать!

— Да как же, государь, — запротестовал боярин, — где силушку-то взять? Это ж те же османцы. А под ними вон полЕвропы стонет, как же мы их одолеем?

— Поверь, османцы — это полбеды, — усмехнулся Петр. — Меня французы боле тревожат. Они вон уже под себя и Англию, и Испанию подмяли, да и Священная Римская империя, поди, долго не продержится. А куда они опосля двинутся? Не на Речь ли Посполитую? Свергнутый Сигизмунд не зря во Францию бежал, теперича, чай, Людовика подзуживает, богатства и земли сулит.

Воротынский заёрзал на стуле. Да, мимо внимания юного царя ничего не проходит.

— Французы зело сильны, но сколь еще минет, пока они с Габсбургами-то будут воевать. Нам бы покуда с османцами совладать, из Подолья их выдавить.

— Есть у меня план. Направь-ка ты, Иван Михалыч, вестника к Аббасу. Пущай персы к концу лета ударят всей мощью, на какую способны, и отвлекут султана.

— Так вот ты почто людишек-то евонных привечал!

— А то как же, — усмехнулся Петр. — Теперича мы с шахом большие друзья. И к патриарху Константинопольскому человека пошли. Передай, чтоб учинял, как сговаривались — надобно разжечь бунты в Греции, Сербии и Болгарии.

Воротынский знал, что Кирилл давно помышляет прослыть возродителем православной веры. Чтобы если не при его жизни, так хоть при потомках вернулись его единоплеменники в Константинополь. Ох, и умён Петр Федорович, ох, умён!

— Вот османцам-то лихо придется! — Князь с улыбкой покачал головой и пригладил бороду.

— А в Азове пущай позволят Джанибек-Гирею бежать, но токмо скрытно, — продолжал царь. — Надобно, чтоб он не догадался.

— Да почто ж его выпускать-то, государь-батюшка? Обменять, чай, можно на православных пленников.

— Можно. Но это нашему плану прибытку не даст. А так пойдет он в свой Бахчисарай, и начнется там маленькая война за ханский престол. Ослабятся татары, ну а мы в это время вместе с ляхами на них и нападем.

Воротынский хмыкнул. А ведь верно. Он сам читал письма Джанибека, переписанные Охранной избой. Пленник с Мансурами и с другими беями договаривался о поддержке. Ох, и каша у татарвы заварится, если он в Крым вернётся!

— Заруцкий со своими казачками тоже пущай на стругах по Дону спускаются, ноне султану верно не до Азова будет. А они на той войне подкормятся немного. Ну, а возьмём Крым, тысячи православных из полона вытащим, не то, что при обмене.

— Добро, государь, — отвечал Воротынский, не переставая удивляться разумности одиннадцатилетнего мальчика. Подумать только, как он все предусмотрел!