Апокалипсис Петра

«Откровение Иоанна» – не единственный апокалипсис, который был известен христианам. Мы уже упоминали «фрагмент Муратори» – самый ранний список будущего ортодоксального канона, написанный в Риме около 170 г.н. э. Кроме «Откровения Иоанна», в нем упоминается как канонический другой Апокалипсис – Апокалипсис Петра.

«Апокалипсис Петра» – это текст, который признавался ранней церковью как канонический, многократно цитировался отцами церкви, а затем по какой-то причине вылетел из списков разрешенных книг, да так основательно, что сейчас сохранился только во фрагментах.

По какой же причине «Апокалипсис Петра» был разжалован из разрешенных книг?

«Апокалипсис Петра», в отличие от Иоанна, был написан после Евангелия от Марка. Это мы можем сказать совершенно точно, потому что он развивает и толкует одну из сцен, описанную у синоптиков: сцену Преображения.

У Марка Иисус поднимается (или возносится) на гору Фавор в сопровождении Иоанна, Петра и Иакова и там преображается перед ними, как Моисей после своего восхождения на гору Синай. Во время этого преображения Петр видит рядом с Иисусом Моисея и Илию, что и побуждает его, как человека недалекого и ограниченного, на бестактную ремарку: «Равви! Хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи, тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии» (Мк. 9:5). Таким образом, Петр предстает у Марка конченым дебилом, только и думающим в момент просветления, как об улучшении жилплощади.

В Апокалипсисе Петра сцена Преображения носит принципиально другой характер. В ней, собственно, объясняется, кто такие Моисей и Илия и с чего им вздумалось именно в этот момент навестить гору Фавор.

Когда Иисус поднялся на гору вместе с двенадцатью апостолами, рассказывает Апокалипсис Петра, Петр попросил его «показать нам одного из наших праведных братьев, ушедших из мира, чтобы мы увидели, каковы человеческие подобия их»^[413].

Иисус выполняет желание Петра, и рядом с ними на горе появляются два человека, на которых Петр не в силах смотреть. Ибо «их лики светились, как солнце, и одеяния их сверкали так, что глаз человеческий никогда не видел подобного»^[414].

Как мы видим, это существенная теологическая разница. Преображению в Апокалипсисе Петра подвергается не Иисус, а сам Петр. Он оказывается в состоянии видеть святых и ангелов. А ангелы, которых он видит – это не кто иной, как бывшие члены яхада/церкви/общины праведников.

Они принадлежат к числу вечных праведных душ, время от времени надевающих на себя как одежду, тела смертных. Когда-то они были Моисеем и Илией, потом они вселились в тела членов общины, потом они по каким-то причинам выбыли из списков живых, и теперь Петр любопытствует посмотреть: точно ли эти погибшие на небе? Точно ли они святые и ангелы?

Любопытство его удовлетворено вполне. Всё так, как обещал учитель: лица сияют, волосы их вьются, и облик их прекрасен, как облик небесных святых и голливудских актеров.

Петр, однако, гнет свое и продолжает допытываться: хорошо, вот это двое праведников, но покажи мне всех. Иисус снова идет навстречу его желаниям.

«И Господь показал мне очень большое место вне этого мира, чрезвычайно яркое светом, и воздух этого места был пронизан лучами солнца, и земля цвела цветами, которые не увядали, и была полна пряностей и растений, прекрасно-цветущих и нетленных, и приносящих благословенные плоды»^[415]. Обитатели этого места были облачены в одежды сияющих ангелов, и Господь сказал: «Это место ваших первосвященников, праведников».

Мы снова видим тот же мотив, что и в книгах Еноха. Верующие в Иисуса преображаются в ангелов после смерти (ср. 1 Енох. 19:139). Они совлекают с себя земные одежды (т.е. тело), облачаются в ангельскую плоть и сияют (ср. 1 Енох. 19:137). Более того, отдельные избранные, вроде Петра, получают возможность преобразиться и видеть тот мир еще при жизни.

Однако в этом своем видении Петр видит не только праведников. Он видит и грешников, которых мучают черти.

В современный христианский ад люди попадают за грехи: за убийства, взятки, за ненависть к ближнему. Не то грешники, которых видит Петр. Абсолютное большинство персонажей этого, самого раннего в истории христианства, ада оказались в нем потому, что обидели, оскорбили или вообще как-то не так взглянули на праведников.

Те, кто говорил гадости о праведниках, подвешены за языки. Тех, кто отвернулся от праведности, ангелы пассеруют и тушат в огненном озере. Тех, кто преследовал праведников, жарят до середины огнем, а внутренности их пожирают неутомимые черви. Тем, кто злословил против пути праведности, выкалывают раскаленным железом глаза, и немаловажная казнь постигает псевдомартусов, фальшивых мучеников, то есть тех, кто, может быть, и умер за Христа, но верил в него неправильно. Эти мужчины и женщины, скрежеща, жуют свои языки, и огонь изнутри пожирает их поганые рты^[416].

Одной из важных составных частей блаженства праведников в Апокалипсисе Петра является наслаждение праведников этими страданиями. Точно такой же мотив присутствует в Книге Еноха. При этом речь идет именно о физических страданиях. Как и в Книге Еноха, в Апокалипсисе Петра праведники испытывают райское наслаждение от запаха паленой плоти, опорожненных сфинктеров и страшных физических пыток людей, которые или злословили Христа, или веровали в него, но неправильно.

Более того: эти грешники не только гложут свои языки, доставляя удовольствие праведникам – они еще и признаются при этом, что были неправы. Страшный суд в Апокалипсисе Петра напоминает один грандиозный троцкистско-бухаринский процесс 1937 года – в сочетании с застенком инквизиции.

Все грешники в нем признают свою неправоту. Все они попросят прощения. Но прощение им не будет даровано, и они день за днем, век за веком, тысячелетие за тысячелетием будут вариться в огненных озерах и пожираться огненными червями, а праведники, чьи тела будут тоже физически воскрешены и чья плоть будет извергнута съевшими ее зверями, будут испытывать особое блаженство при виде этих нечеловеческих мук своих гонителей, хулителей и еретиков.

Сидя на золотых тронах и в небесных венцах, праведники будут кайфовать, в то время как корчащиеся от невыносимых мук жертвы будут громкими голосами признавать глубокую заслуженность своих вечных мук.

«И все, кто мучимы, возопят в один голос: смилуйся над нами, ибо ныне мы знаем Суд Божий… И ангел, Владыка Ада, придет и будет мучать их еще большею мукою, и скажет им: „Теперь-то вы раскаиваетесь, когда уже нет времени для раскаяния, и ничего не остается от жизни“. И они скажут: праведен Суд Божий… ибо нам воздалось по делам нашим»^[417].

«Вся низость, вся мстительность, весь эгоизм, вся жестокость, вся ненависть, вся мерзость, на которую способно сердце человеческое, расцвело и дало плод в одном этом слове – Ад», – как то воскликнул в одной из своих лекций американский агностик Роберт Ингерсолл^[418].

Римляне, вероятно, были бы вполне с Ингерсоллом согласны. Античная религия не предполагала ничего подобного. Поклонники Афины не грозили вечными муками поклонникам Деметры и даже тем, кто тоже верит в Афину, но не так, как правильно.

Античная культура не позиционировала себя как праведную и высокоморальную, но несмотря на это – а может быть, именно поэтому – садистское смакование блаженства при виде вечно вырываемых кишок ей было явно чуждо. Ровно наоборот – величайшие произведения этой культуры, «Илиада» и «Одиссея», были преисполнены уважения к противнику. Сами понятия язычества, ереси и схизмы, так же, как и понятие канона, то есть единственно правильного свода текстов и правил, в этой культуре отсутствовали. Всеми этими понятиями мы обязаны христианскому новоязу. Вряд ли римлян радовали тексты религиозных садистов, искренне считающих себя праведниками.

Но неужели христиан приговорили только за тексты?