15. Великий опыт

На следующее утро в 9 часов Чарли внезапно возник у двери колокольни. Она заметила его раньше, чем он ее. В расстегнутой шинели, в одной перчатке, он нервно курил. По одним его движениям она уже могла сказать, что он нервничает как из-за того, что она приедет, так и из-за того, что нет. Его кожа была обветрена как у ковбоя, лицо похудело, и черты еще более заострились. Но это бесспорно был все тот же Чарли, читавший ей лекции о свете и сомневающийся по поводу цвета.

Когда она подошла ближе и он ее увидел, он заметно расслабился и двинулся ей навстречу. Быстро протянул к ней руку и слегка приобнял. Ни ему, ни ей не хотелось, чтобы на них глазели снующие вокруг солдаты и офицеры. И обоим хотелось узнать, сколько у них времени. Когда ей надо вернуться в Деньекур? Когда нужно вернуться ему? В любом случае у них чуть больше полутора суток.

— Что покажешь мне сегодня? — спросила она.

— Хотел спросить тебя. Что бы ты хотела мне показать?

— Ну, — проговорила она, — если ты посмотришь вверх, увидишь великолепные свинцовые небеса.

— О, — сказал он, — за последнее время я уже видел их пару раз.

— Ну, это все, что я пока могу предложить. Я еще только учусь. И стану разговорчивее. Со временем.

Ей нравилась это выражение: «Со временем».

— Разве ты не заметила, — продолжал он, — что я всегда выбираю темы, хорошо мне известные, и старательно избегаю того, чего не знаю? Виноградарства, или, скажем, собирания марок, или принципов работы двигателя внутреннего сгорания. Я отнюдь не человек эпохи Возрождения. Я всего-навсего опираюсь на свои ограниченные силы.

— Мне этого достаточно.

Тут оба поняли, что солдаты со всей площади уставились на них — жадные до крох их страсти.

— Будет большое наступление противника, — пробормотал он, и половина солдат, которых мы здесь видим…

— Но только не ты.

— Конечно, не я. Меня послали сюда на разведку. На случай нашего выдвижения вперед, когда начнется наступление немцев. И должен признаться, что изучал этот собор, чтобы произвести на тебя впечатление. Но там будет чертовски холодно. Прежде всего давай найдем кафе.

Они пошли через площадь. Ей вдруг сделалось дурно — обдало жаром.

— Предстоящее наступление?..

— Не волнуйся, — сказал он. — Сейчас мы в резерве. В любом случае, здесь или там, по нам не ударят.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что мы для них слишком хороши, — просто, без намека на браваду сказал он. — Они не полезут на канадских или британских ветеранов, — продолжал он. — Они ударят по несчастным британским призывникам, восемнадцатилетним пацанам, которых бросили в окопы с несколькими хорошими старыми сержантами. Видишь ли, таков один из недостатков призыва, — солдаты плохо обучены. Дивизии сами себя не знают.

Было удивительно слышать от него подобные речи — точно от военного аналитика, в роли которого он никогда прежде не выступал.

Вероятность скорого наступления была далеко не единственной причиной ее смятения. Пересекая площадь, они ощущали взаимное притяжение своих тел. И она знала, что он испытывает то же самое, в противном случае притяжение не было бы взаимным. Они сидели в кафе расстроенные, чувствуя сбой в их абсолютном взаимопонимании, который надо было пережить. Он заказал бренди и выпил его залпом, кашель от коньяка остался далеко в прошлом. Ушел вместе с ангельским обликом. Она выпила светлую жидкость, которую французы именуют чаем. Он протянул через стол руку без перчатки и взял ее руку, она почувствовала, какая она холодная. И вновь пожатие руки не привлекало здесь внимание всевидящего ока, как в Маклее.

— Ты самый лучший товарищ, — сказал он. — Ты хочешь увидеть собор? Я имею в виду, ты сама хочешь? Не ради моей болтовни…

В соборах было что-то и головокружительное, и очищающее. Они были чем-то вроде готических автоклавов. Но она уже достаточно насмотрелась. Она хотела быть с ним, чтобы между ними не стояла архитектура.

— Чарли, это замечательное строение. Не знаю, что сказать.

— Слушай, — сказал он, — есть одна вещь, которую я хочу увидеть на случай, если его обратят в руины. Не могла бы ты встать? Это «Beau Dieu» — «Господь Всеблагой». Статуя над главным входом. Ты не против?..

«Или, — подумала она, — его увлеченность по-прежнему не знает границ. Или он нервничает, и „Господь Всеблагой“ лишь способ потянуть время?» И она ответила:

— Конечно, нет. Я бы тоже хотела посмотреть.

Они подошли к собору с башнями разной высоты и увидели улыбающегося каменного Христа, который пытался даровать прощение обнаженным грешникам, тянувшимся из чрева ада на внутренней арке этого великого каменного портала. Еще один Христос стоял, благословляя, между двумя дверями, воздев руку, тихо сострадая и сожалея. То был не Господь Всемогущий, а скорбящий за своих чад.

А затем они, разумеется, вошли внутрь. Но инстинкт, как будто аккумулировавший некое страстное желание, неотступно нашептывал ей, что вполне можно было ограничиться «Господом Всеблагим».

Их нынешняя экскурсия не напоминала утонченность осмотра Руанского собора. Однако отнюдь не по вине самого собора. Просто сейчас их мысли блуждали далеко отсюда. Они прошли вдоль заложенного мешками с песком нефа, замечая следы пожара на стенах в некоторых местах. Все витражи были убраны. Как и множество статуй из боковых приделов. Но алтарь был по-прежнему богато украшен. На некоторое время оба погрузились в его изучение. Но все это огромное хитроумное нагромождение камня, эти молитвенно сложенные руки, все эти своды, так долго сопротивлявшиеся силе тяготения, все это служило лишь предлогом отсрочить главную цель свидания.

В одной из боковых ниш, глубокой и темной, отгороженной дополнительной горкой мешков с песком, они так стремительно бросились друг к другу, что трудно было понять, кто был зачинщиком. Поцелуй был настолько глубоким и томным, насколько позволяло место. Губами она ощутила запах и сладкую крепость коньяка. Чувствуя, что оказалась в неведомом краю, где кончается явь обычного самоощущения, она, чуть помедлив, сказала:

— Я все думала, как долго мы будем добираться до этого места.

Он рассмеялся низким голосом совсем рядом с ее лицом.

— Значит, не я один думал о том, сколько потребуется времени, — проговорил он, — но, если хочешь знать, я подготовился… не знаю даже, как тебе об этом сказать. Есть одно местечко, к северу отсюда. Там всего несколько солдат… деревушка Айи-Сюр-Сомм. Там же, на западном берегу, небольшой довольно приличный отель. Я забронировал два номера и дал взятку шоферу, чтобы он нас туда отвез, как он думает, только ради обеда за городом. И мы действительно пообедаем. Потом сможем вернуться или остаться там.

Он потер на удивление гладкий подбородок. Ту же часть лица, промелькнуло у нее в голове, что отстрелили офицеру Констеблю. Ей следовало побороть все еще крепко сидящую в ней привычку Дьюренсов принимать все, сулящее чистую радость, с обязательной примесью грусти и страха.

— О, мы непременно останемся, — сказала она ему как женщина, знающая, что делает, женщина, о существовании которой в себе она никогда раньше и не подозревала.

— Ты говоришь непременно? — спросил он как-то недоверчиво.

— Да. И меня не беспокоит, потеряешь ли ты ко мне так называемое уважение.

— С чего это я потеряю к тебе уважение?

Лишь много позже такие слова стали банальностью, повторяемой миллионами, словно некий молитвенник или иной менее сакральный устав предписывал обмен не только обычными брачными обетами, но приемами соблазнения. Тем не менее для этих двоих в нише все это казалось новым. Салли всегда ужасно хотелось вести себя бесшабашно, казаться искушенной и тем вызывающей зависть. И момент настал, Чарли любил ее за это.

— Нужно зайти в кафе, — он сказал, словно мог осознать произошедшее только сидя. — Подожди, — сказал он. — Не сейчас.

Они нашли кафе и устроились за столом, стоящим в тени. На сей раз они пили кофе.

— Послушай, — сказал Чарли. Он смотрел на нее прямо, но даже на обветренном лице она не могла не заметить проступившего румянца смущения. — Нас ждет нечто роковое или восхитительное, — сказал он. — Я заказал два номера, но все это без толку. Мадам не обманешь. Здесь все не так, как у англичан, где достаточно приличным считаются смежные номера. Впрочем, это к делу не относится.

Ей подумалось, что она, может статься, волнуется даже сильнее его, но не знает, как ему сказать, чтобы он перестал об этом думать. И в то же время его нервозность нравилась ей и возбуждала ее.

— Не думал, что в итоге нам придется обсуждать подобные пошлости, — сказал он. — Все эти дешевые уловки. Все эти танцы с тенями. Прости меня.

Она тронула его за руку, словно просила: давай с этим покончим!

— Почему приходится все это планировать как какое-то преступление? — вздохнул он.

— Потому что теперь счастье сделалось преступлением, — ответила она.

Он благодарно рассмеялся, но покачал головой. Его замешательство так и не прошло.

— Но все гораздо хуже, чем я тебе сказал, — продолжал он. — Еще эта фальшивка, свидетельство о браке… Французские офицеры изготавливают их и продают нам… Приехав туда, я могу сказать, мадам, бронирование двух номеров было ошибкой… Мне с женой достаточно…

Она подняла руки вверх.

— Не нужно мне об этом рассказывать, — проговорила она. — Оставь это при себе.

— Но почему мир озабочен подобной формалистикой?

— Чтобы люди дважды подумали, — предположила она.

Но почему-то не думают дважды, собираясь оторвать молодым ребятам голову. Не думают дважды, прежде чем начать артиллерийский обстрел или газовую атаку. Все это можно проделать, не вылезая из кожи вон. Ни подложных документов, ни обмана и лжи.

— Чарли, это бессмысленное сотрясение воздуха.

Он восхищался ею. Ему не верилось в ее согласие. При этом она сама удивлялась собственному стремлению дойти до конца.

И если шофер, который во второй половине дня вез их вдоль берега в деревню Айи, и подозревал об их истинных намерениях, им это было все равно, и они радостно вышли перед загородным отелем, стоящим прямо в лесу, и дорога от него спускалась к реке. Салли уселась в кресло в маленькой гостиной, а Чарли погрузился в меню. Она не чувствовала абсолютно никакого смущения. Она чувствовала себя женщиной, которой владеют.