Сто монахов
– На Птичьем, конечно, на Птичьем, – толковал Крендель. – Мы его там сразу накроем. А куда ему девать монахов? Понесёт на Птичий.
По Вековой улице мы бежали на Птичий, и навстречу нам то и дело попадались люди, которые тащили клетки с канарейками, аквариумы, садки с голубями. Один за другим мчались мимо автобусы, из окошек выглядывали голубятники, собачники, птицеводы, птицеловы и любители хомяков.
На рынке уже в воротах мы влипли в толпу аквариумистов. Здесь был лязг, хруст, гвалт, давка. В прозрачных банках бились огненные барбусы, кардиналы, гурами, макроподы, сомики, скалярии и петушки. То там, то сям из толпы высовывались рыбы-телескопы с такими чудовищно выпуклыми глазами, какими, наверно, и впрямь стоило бы поглядеть на Луну.
– Трубочник! – кричал кто-то где-то за толпой. – Трубочник!
Самый мелкий,
самый маленький,
самый махонький,
самый мельчайший трубочник.
– Инфузория на банане! – вполголоса предлагал вполне интеллигентный человек и показывал всем банку, доверху забитую инфузориями.
Меня стиснули двое. Один продавал улиток, а другой покупал их. Я встрял между ними, и покупатель так давил меня в спину, будто хотел просунуть сквозь неё рубль.
– Красного неона Петух уронил! – заорал кто-то, и толпа развалилась.
Я выскочил на свободное место и чуть не упал на человека, стоящего среди толпы на коленях. Это был Петух – знаменитый на рынке рыбный разводчик.
– Стой! – крикнул Петух и яростно снизу посмотрел на меня. А потом быстро пополз на четвереньках и вдруг – ах, чёрт! – уткнулся носом в землю прямо у моего ботинка. Он накрыл губами красную с золотом рыбку, трепещущую на земле. Да ведь и нельзя хватать пальцами красного неона, только губами, только губами, чтобы не повредить нежнейших его плавничков.
Вскочив на ноги, Петух выплюнул неона в изогнутую стеклянную колбу. Да, это был красный неон – редкая рыбка с притоков реки Амазонки. Три пятьдесят штука.
А в голубиных рядах и народу, и голубей было полно. Голуби – носатые, хохлатые, ленточные, фильдеперсовые, жарые – трепыхались в садках, плетёнках, корзинках, за пазухами и в руках у продавцов и покупателей. Десять… двадцать… пятьдесят… сто монахов хлопали крыльями, клевали коноплю, переходили из рук в руки.
– Крендель пришёл! Монахов своих ищет!
– Моньку у него украли!
– Когда?
– Вчера?
– Моньку-то моего никто не видал? – спрашивал поминутно Крендель.
– Пара рубликов! Пара рубликов! – тянул меня за рукав пожилой голубятник. – Бери, пацан, не прогадаешь!
У одной клетки, где сидели как раз пять монахов, Крендель остановился. Это были не те монахи, но хорошие, молодые, ладные.
– Чего уставился? – сказал Кренделю хозяин, голубятник-грубиян по прозвищу «Широконос».
– А чего? – сказал Крендель.
– А то, – ответил Широконос.
– Ладно, ладно, – сказал Крендель.
– Ещё бы, – добавил я.
– Гуляй, гуляй, – сказал Широконос. – Не твои монахи.
– Подумаешь. Поглядеть нельзя.
Мы отошли было в сторону, но Широконос сказал вдогонку:
– Дурак ты, и всё. Бублик.
Крендель побагровел.
– Кто бублик? – сказал он и, прищурясь, подскочил к Широконосу.
– Моньку прошляпил – дурак. На Птичьем ищешь – опять дурак.
– Это почему же?
– Кто ж понесёт Моньку на Птичий? Здесь его каждая собака знает.
– Куда ж тогда нести?
– Думай. Мозгами.
– Куда? – растерялся Крендель. – Не пойму куда.
Широконос презрительно посмотрел на него и сплюнул:
– В город Карманов.