7
Все понемногу входило в привычную колею. Сэр Адам Кельно успевал съездить на другой берег Темзы и пообедать дома, а его адвокат спешил в частный клуб, где его ждал накрытый столик. Эйб и Шоукросс направлялись в маленький отдельный кабинет на втором этаже таверны «Три бочки» в переулке возле Чансери-Лейн. Меню здесь было типичным для лондонского паба: холодное мясо в разных видах, салат и яйца по-шотландски — смесь яиц, мясного фарша и хлебных крошек. После того как они научили бармена готовить сухой холодный мартини, здесь стало совсем не так уж плохо. В общем зале внизу толпились у стойки молодые адвокаты, судебные секретари, студенты и бизнесмены. Все они знали, что наверху обедает Абрахам Кейди, но как истинные британцы старались его не беспокоить.
И так все шло изо дня в день. Судебное заседание открывалось в десять тридцать утра и шло до часа, когда судья объявлял перерыв на обед, а потом продолжалось с двух до четырех тридцати.
После первой схватки с Баннистером Адам Кельно понимал, что, несмотря на все намеки и инсинуации, тот заработал не так уж много очков. Его сторонники тоже полагали, что большого ущерба он не понес.
— Итак, доктор Кельно, — начал Баннистер после перерыва немного выразительнее, чем вначале, когда его голос звучал просто монотонно, хотя в его словах и можно было уловить определенный ритм и тонкие нюансы, — перед перерывом вы говорили, что познакомились с доктором Тессларом еще в студенческие годы.
— Да.
— Каково было население Польши перед войной?
— Больше тридцати миллионов.
— И сколько из них было евреев?
— Примерно три с половиной миллиона.
— Некоторые из них были потомственными жителями Польши, их предки жили здесь столетиями?
— Да.
— Существовал ли в Варшавском университете студенческий союз для студентов-медиков?
— Да.
— И из-за антисемитских взглядов польского офицерства, аристократии, интеллигенции и высших классов евреи в этот союз на допускались?
— У евреев был свой союз.
— Вероятно, потому, что их не допускали в этот?
— Возможно.
— Действительно ли студентов-евреев сажали отдельно в задних рядах аудиторий и иными способами изолировали от остальных студентов и от поляков вообще? И действительно ли студенческий союз устраивал «дни без евреев», организовывал погромы еврейских магазинов и иными способами занимался их преследованием?
— Не я создавал эти условия.
— Но Польша их создала. Поляки были антисемитами по своей природе, по своей сущности и по своему поведению, не так ли?
— В Польше существовал антисемитизм.
— И вы в студенческие годы принимали активное участие в таких действиях?
— Я должен был вступить в союз. Я не несу ответственности за его действия.
— Полагаю, вы проявляли крайнюю активность. Далее, после оккупации Польши Германией вы, конечно, узнали про гетто, созданные в Варшаве и по всей Польше?
— Я уже был заключенным в концлагере «Ядвига», но я про это слышал.
Хайсмит с облегчением вздохнул и передал Ричарду Смидди записку: «Эта линия допроса ничего ему не даст. Он, кажется, расстрелял все свои патроны».
— Концлагерь «Ядвига», — продолжал Баннистер, — вполне можно охарактеризовать как неописуемый ад.
— Хуже всякого ада.
— И по всей Польше подвергались истязаниям и погибали миллионы людей. Вы знали это, потому что многое видели своими глазами, а кроме того, получали информацию через подполье.
— Да, мы знали, что происходит.
— Сколько лагерей принудительного труда находилось поблизости от «Ядвиги»?
— Примерно пятьдесят, там было до полумиллиона рабов, которые работали на военных, химических и других заводах.
— В качестве рабочей силы использовались преимущественно евреи?
— Да.
— Из всех оккупированных стран Европы?
— Да.
«Господи, куда это он клонит? — подумал Кельно. — Хочет вызвать ко мне сочувствие?»
— Вы знали, что новоприбывшие проходят селекцию и всех, кто старше сорока лет, а также всех детей отправляют прямо в газовые камеры лагеря «Ядвига»?
— Да.
— Это были тысячи? Миллионы?
— Я слышал много разных цифр. Говорили, что в газовых камерах «Ядвиги» погибли два миллиона человек.
— А другим делали татуировку и нашивали им на одежду разные значки, чтобы разделить их на категории?
— Мы все были заключенные. Я не понимаю, о каких категориях вы говорите.
— Хорошо, что это были за значки?
— Были значки для евреев, цыган, немцев-уголовников, коммунистов, участников Сопротивления. Было сколько-то русских военнопленных. Я уже упоминал о своем значке, который указывал на национальность.
— Вы помните еще одну разновидность значков, которые носили капо?
— Да.
— Расскажите, пожалуйста, милорду судье и господам присяжным, кто такие капо.
— Это заключенные, которые надзирали за другими заключенными.
— Они были очень жестоки?
— Да.
— И за сотрудничество с эсэсовцами они получали большие привилегии?
— Да… но были даже евреи-капо.
— Вероятно, в сравнении с численностью евреев среди заключенных их среди капо было крайне мало?
— Да.
— Большинство капо были поляки, верно?
Адам запнулся, борясь с искушением ответить отрицательно. Баннистер подвел к этому издалека, но теперь все стало ясно.
— Да.
— В главном лагере «Ядвига» было сначала около двадцати тысяч заключенных, которые построили сам лагерь и обслуживали газовые камеры и крематорий. Позже число заключенных выросло до сорока тысяч.
— Я готов принять ваши цифры.
— А прибывающие евреи привозили с собой немногие оставшиеся у них ценности — золотые кольца, бриллианты и так далее, которые прятали в своем скудном багаже.
— Да.
— И перед тем, как этих несчастных голыми отправляли в газовые камеры, их систематически грабили. Вы это знали?
— Да, это было ужасно.
— И вы знали, что их волосы шли на матрацы для Германии и на прицелы для подводных лодок, а у трупов вырывали золотые зубы и, прежде чем трупы сжечь, им распарывали животы, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь ценного. Вы это знали?
— Да.
Эйбу стало не по себе, он закрыл лицо руками и подумал: «Скорее бы кончился этот допрос». Терренс сидел белый, как мел, публика в зале, потрясенная, замерла, хотя подобные истории все слышали и раньше.
— Вначале в лагерях были германские врачи, но позже заключенные взяли лечение на себя. Сколько медицинского персонала было у вас?
— В общей сложности пятьсот человек. Из них шестьдесят — семьдесят врачей.
— Сколько среди них было евреев?
— Десяток, может быть, дюжина.
— Но они занимали низшие должности: санитаров, уборщиков и так далее?
— Если они были квалифицированными врачами, я использовал их в качестве врачей.
— Но немцы их так не использовали, верно?
— Да.
— И их число было совершенно непропорционально численности евреев среди заключенных?
— Я использовал квалифицированных врачей в качестве врачей.
— Вы не ответили на мой вопрос, доктор Кельно.
— Да, врачей-евреев было непропорционально мало.
— И вам известно еще кое-что из того, чем занимались Фосс и Фленсберг. Эксперименты с целью вызвать рак шейки матки, стерилизация путем введения едких жидкостей в фаллопиевы трубы, эксперименты по определению момента, когда у жертвы происходит психический срыв.
— Я точно не знаю, я приходил в пятый барак только для того, чтобы оперировать, а в третьем только посещал своих пациентов.
— Хорошо. Вы обсуждали эту тему с врачом-француженкой — доктором Сюзанной Пармантье?
— Не припомню такой.
— Француженка, протестантка, врач из заключенных. Психиатр.
— Милорд, — прервал его сэр Роберт Хайсмит. В голосе его звучал сарказм. — Мы все прекрасно представляем себе, что творилось в лагере «Ядвига». Мой высокоученый друг явно пытается возложить на сэра Адама вину за газовые камеры и другие зверства нацистов. Я не вижу, какое отношение это имеет к делу.
— Да, к чему вы клоните, мистер Баннистер? — спросил судья.
— Я полагаю, что даже в ужасных условиях концлагеря «Ядвига» существовали разные ранги заключенных и что одни из них считали себя привилегированными по сравнению с другими. Там существовала определенная кастовая система, и привилегии предоставлялись тем, кто работал на немцев.
— Понимаю, — сказал судья.
Хайсмит сел на место недовольный.
— Далее, — продолжал Баннистер. — У меня в руках копия документа, подготовленного вашим адвокатом, сэр Адам, — это ваша исковая жалоба. У меня есть еще несколько точных копий, которые я хотел бы передать милорду судье и господам присяжным.
Хайсмит просмотрел документ, кивнул, и помощник Баннистера раздал копии судье, присяжным и сэру Адаму.
— Вы утверждаете там, что были сотрудником штандартенфюрера СС доктора Адольфа Фосса и штандартенфюрера СС доктора Отто Фленсберга.
— Под словом «сотрудник» я имел в виду…
— Да, что именно вы имели в виду?
— Вы искажаете смысл совершенно обычного слова. Они были врачами, и я…
— И вы считали себя их сотрудником. Вы, конечно, очень внимательно читали эту исковую жалобу. Ваши адвокаты обсуждали ее с вами строчку за строчкой.
— Это просто оговорка, ошибка.
— Но вы знали, чем они занимаются, вы подтвердили это в своих показаниях, и вы знали, что после войны они были осуждены, и все же вы пишете в своей исковой жалобе, что были их сотрудником.
Баннистер взял в руки еще один документ. Адам с надеждой взглянул на часы — не идет ли дело к перерыву: ему нужно было собраться с мыслями.
Помолчав немного, Баннистер заговорил:
— Вот у меня отрывок из обвинительного заключения по делу Фосса. Согласится ли мой высокоученый коллега считать его точной копией?
Хайсмит взглянул на документ и пожал плечами.
— Мы уклонились далеко в сторону, — сказал он. — Это еще одна попытка доказать связь, якобы существовавшую между заключенным и нацистским военным преступником.
— Позвольте, позвольте, — возразил Баннистер и обернулся к О’Коннеру, который поспешно рылся в бумагах, лежавших перед ним на столе. Он вытащил одну и передал Баннистеру. — Вот ваше письменное показание, данное под присягой, доктор Кельно. Абзацы первый и второй в нем — список документов, имеющих отношение к данному делу. У вас в руках экземпляр — это ваша подпись под ним стоит, доктор Кельно?
— Я вас не понимаю.
— Тогда давайте разберемся. Когда вы возбудили этот иск, вы сами представили в его поддержку некоторые документы. Среди них и обвинительное заключение по делу Фосса. Это была ваша инициатива.
— Поскольку мои адвокаты сочли это необходимым…
— Когда вы представили этот документ в поддержку вашего иска, вы не сомневались в его подлинности, не так ли?
— Наверное, нет.
— В таком случае я зачитаю присяжным часть обвинительного заключения по делу Фосса.
Судья взглянул на Хайсмита, который просматривал обвинительное заключение.
— Возражений нет, — произнес тот сквозь зубы.
— «Штаб-квартира фюрера, август 1942 года, секретно, единственный экземпляр. 7 июля 1942 года в концлагере „Ядвига“ состоялось совещание по вопросу стерилизации еврейской расы, в котором участвовали доктор Адольф Фосс, доктор Отто Фленсберг и рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Было решено провести на здоровых, обладающих полной потенцией евреях и еврейках ряд экспериментов». А вот, доктор Кельно, второй документ в вашем списке — письмо Фосса Гиммлеру, где он пишет, что для получения убедительных результатов должен провести эксперименты с облучением по меньшей мере на тысяче человек. Доктор Кельно, вы сказали, что вместе с доктором Лотаки около двадцати раз делали подобные операции или ассистировали при них. А какая судьба постигла остальных упомянутых в письме Фосса — по меньшей мере девятьсот восемьдесят человек?
— Я не знаю.
— С какой целью эти документы были представлены в качестве доказательств?
— Только чтобы показать, что я был жертвой. Все это делали немцы, а не я.
— Я полагаю, что в действительности было сделано еще много сотен таких операций, о которых вы не упоминаете.
— Может быть, их делал тот еврей Дымшиц, за что и был отправлен в газовую камеру. А может быть, Тесслар.
— Когда вы возбуждали иск, вы знали, что нам придется выбирать, кому поверить на слово — вам или доктору Тесслару, потому что операционный журнал утрачен.
— Я должен решительно возразить, — заявил сэр Роберт. — Нельзя ссылаться на журнал, которого не существует. Мистер Баннистер задал сэру Адаму вопрос, сколько операций сделал он, и сэр Адам на него ответил.
— Мистер Баннистер, — сказал судья, — я хотел бы обратить ваше внимание на то, что иногда в ваших вопросах звучит ваш собственный комментарий и ваши оценки.
— Прошу извинить, милорд. Далее, для немцев было важно и то, насколько быстро можно осуществить программу массовой стерилизации. Не может ли быть так, что эти операции были проведены в присутствии доктора Фосса, чтобы продемонстрировать, с какой скоростью их можно делать?
— Я оперировал не настолько быстро, чтобы причинить вред пациенту.
— А не гордились ли вы тем, что можете так быстро удалять семенники евреям, и не хотели ли продемонстрировать это Фоссу?
— Милорд, я, конечно же, возражаю, — снова вмешался сэр Роберт. — Мой клиент уже раньше сказал, что операции проводились без лишней спешки.
— Я вынужден еще раз сделать вам замечание, мистер Баннистер, — сказал Гилрей. Он повернулся к присяжным, и впервые за все время процесса его голос стал властным. — Это попытка дискредитировать доктора Кельно с помощью намеков. Когда придет время, я подробно разъясню вам, что относится к делу, а что нет.
Баннистер, однако, и бровью не шевельнул.
— Вы помните доктора Шандора?
— Был такой еврей-коммунист.
— Нет, на самом деле доктор Шандор — католик и в коммунистической партии не состоял. Он был одним из врачей, которые у вас работали. Вы помните его?
— Смутно.
— И не припоминаете ли вы разговора с ним, когда вы сказали: «Сегодня я сделал яичницу из двадцати пар еврейских яиц»?
— Я никогда этого не говорил. Шандор был членом коммунистического подполья и мог наговорить на меня все, что угодно.
— Я думаю, сейчас как раз удобный момент, чтобы объяснить милорду судье и господам присяжным, какие это два подполья существовали в лагере «Ядвига». То подполье, членом которого были вы, вы назвали националистическим, не так ли?
— Да.
— Кто в него входил?
— Люди из всех оккупированных стран Европы, которые были против немцев.
— Я утверждаю, что это неправда. Я утверждаю, что девяносто пять процентов вашего подполья состояло из поляков и что руководящие посты в нем занимали исключительно бывшие польские офицеры. Так это было или не так?
— Не помню.
— Вы не припомните какого-нибудь чеха, или голландца, или югослава, который занимал бы сколько-нибудь важный пост в вашем националистическом подполье?
— Нет.
— Но вы безусловно можете припомнить польских офицеров.
— Некоторых.
— Да, некоторые из них находятся сейчас в этом зале в качестве зрителей и будущих свидетелей. Я утверждаю, доктор Кельно, что это националистическое подполье состояло из тех же самых польских офицеров, которые до войны занимались активной антисемитской деятельностью и потом оказались в концлагере «Ядвига».
Кельно не отвечал.
— Вы сказали, что было еще и коммунистическое подполье. Это не то же самое, что интернациональное подполье?
— Да, оно состояло из коммунистов и евреев.
— А также некоммунистов и неевреев, которых было в пятьдесят раз больше, чем польских офицеров, и которые представляли в руководстве этого подполья все оккупированные страны в равной пропорции. Так это было?
— Там задавали тон евреи и коммунисты.
— Теперь скажите, может ли скорость проведения операции быть одной из причин послеоперационных кровотечений? — спросил Баннистер, в очередной раз круто меняя тему.
Кельно выпил глоток воды и вытер лоб.
— Если хирург достаточно квалифицирован, быстрое проведение операции часто уменьшает опасность шока.
— Давайте вернемся к середине сорок третьего года, когда в лагерь «Ядвига» прибыл доктор Марк Тесслар. Вы были уже не чернорабочим, подвергавшимся избиениям, а врачом, наделенным немалой властью.
— Под контролем немцев.
— Однако решения вы принимали самостоятельно. Например, решения о том, кого следует положить в больницу.
— Я постоянно испытывал моральное давление.
— Но к тому времени, когда появился доктор Тесслар, у вас установились хорошие отношения с немцами. Вы пользовались их доверием.
— В какой-то степени да.
— А какие взаимоотношения были у вас с доктором Тессларом?
— Я узнал, что Тесслар — коммунист. Фосс привез его из другого концлагеря. Выводы каждый может сделать сам. При встречах с ним я вел себя вежливо, но старался держаться от него подальше.
— Я утверждаю, что вы многократно разговаривали с Тессларом, потому что на самом деле ничуть его не опасались, а он предпринимал отчаянные попытки добыть пищу и лекарства для послеоперационных больных, которых лечил. Я утверждаю, что вы в этих разговорах упоминали о двадцати тысячах операций, сделанных вами с необычайной скоростью.
— Вы можете утверждать что угодно, пока вам не надоест, — огрызнулся Адам.
— Я и намерен это делать. Так вот, доктор Тесслар рассказал, что однажды в ноябре сорок третьего года вы сделали за день четырнадцать операций. Восемь мужчин, из них семеро голландцев, были либо полностью кастрированы, либо у них было удалено по одному семеннику. У шести женщин вы тогда же удалили яичники. В пятом бараке началась такая паника, что эсэсовцы послали медрегистратора Эгона Соботника за доктором Тессларом, чтобы он успокаивал заключенных, пока вы не закончите операций.
— Это наглая ложь. Доктор Тесслар никогда не появлялся в пятом бараке, когда я оперировал.
— И еще доктор Тесслар заявил, что вы не делали ни спинномозгового обезболивания, ни предварительного укола морфия.
— Это ложь.
— Так. Теперь поговорим о тех операциях по удалению яичников, о которых упоминает доктор Тесслар. Забудем на минуту, что он сказал, и будем говорить о нормальном ходе таких операций. Сначала вы делаете разрез брюшной стенки, верно?
— Да, после того, как пациентку вымыли и я сделал ей укол морфия и обезболивание.
— Даже тем, у кого были тяжелые радиационные ожоги?
— У меня не было выбора.
— Далее вы берете зажим, приподнимаете матку, ставите другой зажим между яичником и фаллопиевой трубой, а потом отрезаете яичник и бросаете его в тазик.
— Более или менее так.
— Я полагаю, доктор Кельно, что при этом вы не зашивали должным образом яичники, матку и вены.
— Это неправда.
— Остающуюся культю называют также ножкой, верно?
— Да.
— Разве не полагается закрывать эту ножку лоскутом перитонеума?
— Вы хороший юрист, мистер Баннистер, но мало что понимаете в хирургии.
По залу прокатился смешок, на который Баннистер не обратил ни малейшего внимания.
— Тогда объясните мне, пожалуйста.
— Там поблизости нет никакого перитонеума, которым можно было бы закрыть культю. Единственный способ — сшить ее перекрестным швом с тазовой связкой. Таким способом можно предотвратить воспаление, образование спаек и излишнее кровотечение.
— И вы всегда это делали?
— Естественно.
— Доктор Тесслар припоминает, что во время шести операций по удлалению яичников, на которых он присутствовал, вы этого не делали.
— Это чушь. Тесслар никогда на операциях не присутствовал. А даже если бы он и был в операционной, то не мог видеть, как я работаю, разве что у него рентгеновское зрение. При том, что рядом со мной стоят помощники, тут же находятся Фосс и другие немцы, а изголовье пациентки, где, как утверждает Тесслар, сидел он, отгорожено простыней, он ничего не мог видеть.
— А если бы он сидел сбоку, а простыни не было?
— Все это только гипотезы.
— Значит, вы утверждаете, что доктор Тесслар не предупреждал вас об опасности кровотечения или развития перитонита?
— Нет.
— И доктор Тесслар не упрекал вас, что вы не моете рук перед следующей операцией?
— Нет.
— И что вы продолжаете работать теми же инструментами без стерилизации?
— Я квалифицированный хирург и горжусь этим, мистер Баннистер. Я отвергаю ваши намеки.
— Вы вели какие-нибудь записи, из которых было бы видно, какой семенник и какой яичник — левый или правый — следует удалить?
— Нет.
— Но разве не бывает таких случаев, когда хирург ампутирует, например, не тот палец, не посмотрев в свои записи?
— Это был концлагерь «Ядвига», а не лондонская больница.
— А как вы узнавали, что надо удалить?
— В операционной был санитар Креммер, который проводил облучение. Он говорил мне, левый или правый.
— Креммер? Шарфюрер Креммер? Тот самый полуквалифицированный радиолог — это он вам говорил?
— Он же их облучал.
— А если доктор Тесслар при этом не присутствовал, значит, он не мог вас упрашивать не делать операции при таких тяжелых радиационных ожогах или хотя бы давать общий наркоз?
— Я еще раз повторяю — я делал укол морфия и спинномозговое обезболивание, и делал это сам. Я оперировал быстро, чтобы избежать пневмонии, остановки сердца и Бог знает чего еще. Сколько раз мне еще это повторять?
— До тех пор, пока все не станет совершенно ясно.
Баннистер сделал паузу и посмотрел на Кельно, прикидывая, насколько тот утомлен: существует предел, за которым у свидетеля происходит нервный срыв, а это может склонить судью и присяжных к сочувствию. Да и часы на стене показывали, что пора переходить к решающему моменту допроса.
— Значит, все сказанное Марком Тессларом — выдумки?
— Все это ложь.
— Что мужчины и женщины отчаянно кричали от страшной боли?
— Ложь.
— Что вы грубо обращались с больными, лежащими на операционном столе?
— Меня не в чем упрекнуть как хирурга.
— А как по-вашему, почему доктор Тесслар возвел на вас столько лжи?
— Из-за наших прежних стычек.
— Вы сказали, что однажды, когда вы занимались врачебной практикой в Варшаве, вы направили кого-то из членов вашей семьи к Тесслару на аборт без ведома самого Тесслара. Теперь я прошу вас сказать, кому из членов вашей семьи он сделал аборт.
Кельно беспомощно огляделся. «Держи себя в руках, — сказал он себе. — Главное — держи себя в руках».
— Я отказываюсь отвечать.
— Я утверждаю, что никаких абортов доктор Тесслар не делал. Я утверждаю, что он был вынужден покинуть Польшу, чтобы закончить свое медицинское образование, из-за антисемитской деятельности вашего студенческого союза. Я утверждаю, что в концлагере «Ядвига» доктор Тесслар никогда не делал абортов и не участвовал в экспериментах эсэсовцев.
— Тесслар оболгал меня, чтобы спасти свою шкуру! — выкрикнул Кельно. — Когда я вернулся в Варшаву, он работал у коммунистов в тайной полиции и имел приказ преследовать меня, потому что я польский националист, скорбящий о потере любимой родины. Эти выдумки были признаны ложью восемнадцать лет назад, когда британское правительство отказалось меня выдать.
— Я утверждаю, — сказал Баннистер подчеркнуто спокойно, — что, вернувшись в Польшу и узнав, что Тесслар и еще несколько врачей остались в живых, вы бежали из страны и впоследствии выдумали все эти обвинения против него.
— Нет.
— И вы никогда не били пациентку, лежащую на операционном столе, и не называли ее жидовкой?
— Нет. Все это Тесслар выдумал.
— На самом деле, — произнес Баннистер, — к показаниям Тесслара это не имеет никакого отношения. Это говорит женщина, которую вы били, — она жива и сейчас находится на пути в Лондон.