Сергей Стратановский
или
«Здесь что ни день умирает надежда-птица…»
Когда стирается грань между дозволенным и неподцензурным, для поэта, принадлежавшего к андеграунду советской поры, начинается самое главное и сложное, непредсказуемое. Зачастую вместе с ощущением освобождения наступает утрата былой определенности и гарантированности оценок, выставленных по принципу «не так, как диктуют с трибун, значит – хорошо». Падение железного занавеса поэты, рожденные в роковых тридцатых-сороковых, пережили по-разному. Соблюдая раз и навсегда принятый в нашей рубрике принцип, мы и на этот раз не будем никого ни с кем сравнивать, а просто обозначим, что в девяностые-двухтысячные путь Сергея Стратановского, одного из самых заметных поэтов ленинградского неофициального круга, выглядит заведомо непростым, и эта непростота обусловлена обстоятельствами, далеко выходящими за пределы одной отдельно взятой жизни и судьбы.
Внешне для Стратановского почти ничего не изменилось – вынужденная немногочисленность публикаций приобрела свойства немногочисленности, вызванной соображениями взыскательной разборчивости. Всегдашние серьезность и отточенность, почти формульность стиля также остались незыблемы, равно как и усложненность поэтического зрения, благодаря которой самый простой пейзажик или нехитрое рассуждение вбирают в себя контексты и смыслы, отсылающие к искусству самых разных времен и народов. Вот фрагмент стихотворения рубежа семидесятых-восьмидесятых:
Бог в повседневности:
в овощебазах, на фабриках
В хаосе матчей футбольных,
в кружке ларечного пива
В скуке, в слезах безысходности,
в письмах обиды любовной
В недрах библейских дубов,
в дрожи плоти от страха бескровной
Смотрит колхозник смиренный
на Его тонкотканный шатер…
Грань между миром овощебаз и библейскими событиями оказывается стертой, то и другое существует на равных правах. Реальность есть сумма воззрений людей, их взглядов на жизнь, и потому нет истинных и ложных картин мира, правильных и ошибочных убеждений. Перечень событий, система оценок, кодекс правил поведения оказываются тем более «верными», чем глубже они укоренены в традиции, чем больше людей являются (или являлись в прошлом) их носителями. Наиболее отчетливо эти творческие принципы реализованы в цикле стихотворных обработок фольклорных легенд, сказок, национальных эпических сказаний, позднее составивших книгу «Оживление бубна». Название, кстати, весьма символично – оно свидетельствует о намерении автора не просто стилизовать «Сказки разных народов» в современных стихах, но именно воссоздать, оживить даже не произведения искусства и устного творчества, но системы воззрений, упущенные из виду, лишь временно пропавшие из поля зрения людей нынешней эпохи. Чего стоит, например, сконструированный Сергеем Стратановским поверх временных и пространственных барьеров диалог Урал-батыра и Гильгамеша, заглавных героев башкирского и шумеро-аккадского эпосов!
Урал-батыр:
Много дел богатырских
совершил я, Урал-батыр:
Я со змеем Заркуном боролся
И с отцом его,
дивов владыкой, боролся,
Против зла их боролся.
Только главное зло
на земле обитает без тела
И лица не имеет.
Смертью зовется оно.
Как его победить,
рассказала мне девица-Лебедь:
………………………………………
Гильгамеш:
…заплакал я бурно,
когда друг мой Энкиду умер,
И пошел я от горя
к последнему морю на берег
И добыл на дне моря
цветок, на шиповник похожий,
Смерть саму убивающий…
И понес я народу своему,
не сорвав лепесточка даже,
……………………………….
Урал-батыр:
Ты не смог стать бессмертным –
владыка народа забытого.
Я им стану – я знаю.
Гильгамеш:
Берегись, воин сильный,
не стремись стать бессмертным, герой.
Нет в бессмертье веселья
зря к нему люди стремятся.
………………………………..
Урал-батыр:
Смерть не гостья, а вор…
Не бывает такого, старик.
Гильгамеш:
Знаю… видел… бывает.
Имена древних героев отсылают к двум разным эпическим мировоззрениям, отношениям к смерти, однако ни одно из них не отменяет друг друга, как непосредственная, «данная нам в ощущении» реальность современного мира не отменяет мифологические рациональности, лишь по видимости исчезнувшие, канувшие в прошлое. Напротив того, именно прошлое, древность гарантирует культурным смыслам долговечность и незыблемость. Есть и иные критерии фундаментальности этих смыслов: их тотальность и интенсивность. С этой точки зрения высокой степенью подлинности обладают воззрения не закрепляющие наличный порядок вещей, но обращенные к идеальному будущему, мечте, в частности – воззрения утопические. В давнем стихотворении «На смерть утопии» на вопрос «Кто такая Утопия?» ответ дается ясный и недвусмысленный:
Это утопленница
В мутной, нечистой воде,
В омуте дней настоящих
Вот и уложена в ящик
…………………………
Закопали, забыли
А ведь когда-то любили
Как же нам без нее
Совершенствовать технику жизни?
Строго говоря, смерть утопии так же невозможна, как и окончательное забвение уроков древних эпосов: даже советская утопия в своем раннем изводе, отмеченном почти космическим размахом перспектив и ожиданий, продолжает существовать об руку с современностью, ее поправшей. Отсюда в стихах Стратановского отчетливые мотивы поэзии молодого Андрея Платонова, особенно сборника «Голубая глубина»:
Прораб сказал:
движенье звезд
Прообраз нашего сознанья
Мы строим человеко-мост
над ночью мирозданья
Пролетарий – субъект созиданья
Демиург и космический мозг…
Как видим, поэтика Стратановского была и остается шире противостояния «советского» и «антисоветского», освобождение от цензуры не привело и не могло привести к автоматическому обретению осознанной непринужденности и правильности мировосприятия:
Пел советский певец:
«Как я счастлив, что нет мне покоя».
Вот и мне нет покоя,
и что хорошего?
Здесь порою такое
выползает из дыр и щелей.
Здесь что ни день умирает надежда-птица…
И ночами не спится,
а если заснешь под утро,
Лучший мир не приснится.
Дело не в наличии либо отсутствии внешних барьеров для поэтического высказывания. Дело, по Стратановскому, в природе самого этого высказывания. При всей кажущейся отвлеченности от привычного «лиризма» самовыражение подлинного поэта непременно должно быть связано с многочисленными смысловыми «фильтрами», зачастую отсылающими к далекому прошлому. Прозрачность этих фильтров – мнимая, они продолжают жить, они непосредственно и мощно воздействуют на реальность, по-разному преломляют основные потоки смыслов, воскрешают подлинную геометрию человеческого мира.