Глава 8. Духовное величие Руси. Преподобные Иосиф Волоцкий и Нил Сорский
(кон. XV-нач. XVI в.)
Победа Дмитрия Донского на Куликовом поле, помимо прочего, окончательно превратила Москву в центр, столицу Руси, воспринимаемую как средоточие ее мощи, — и практически-действенной, и духовной; последнее, кстати сказать, было не менее или даже, пожалуй, более важно.
Конечно, столетний путь от 1380 до 1480 года, когда Московская Русь со всей очевидностью предстала как одна из великих держав тогдашнего мира, был далеко не прост; на этом пути стране довелось пережить немало тяжких испытаний и поражений. Политическая история этого столетия подробно освещена С. М. Соловьевым и заняла в его знаменитом труде более 500 (!) страниц. Но, как уже сказано, огромное значение имело и духовное развитие Руси.
Поскольку период монгольской власти ложно оценивается как время заведомого упадка и даже «позора и бессмыслицы» (о чем не раз говорилось выше), многие полагают, — не давая себе труда узнать и задуматься о реальном положении дел, — что с середины XIII и до конца XV века русская духовная жизнь захирела, еле-еле теплилась. Между тем, погрузившись в тщательное изучение житий русских святых и в связи с этим, естественно, в историю Церкви в целом, В. О. Ключевский в свое время не без определенного даже удивления обнаружил, что если в течение первых двух с половиной столетий со времени принятия христианства на Руси (конец X — 1237 год) было основано примерно сто монастырей, то за такой же срок с середины XIII века и до 1480 года (т. е. в «монгольский» период) их было создано в два раза больше, около двухсот, притом, — что особо подчеркнул наш выдающийся историк, — преобладающая часть монастырей создавалась тогда не в основных городах (как ранее), а на всем пространстве Руси — вплоть до дальних ее окраин.
А монастыри, как явствует из любых объективных исследований их истории, были подлинными творцами духовной жизни страны и, одновременно, культуры во всем ее объеме — от строительной, зодческой деятельности высшего тогдашнего уровня до творчества в слове — опять-таки в высшем его выражении.
Такие основанные в период между 1237 и 1480 годами и быстро развивавшиеся монастыри, как Троице-Сергиев, Кирилло-Белозерский, Саввино-Сторожевский, Спасо-Каменный (на Кубенском озере), Соловецкий, Ферапонтов Белозерский, Боровский Пафнутьев, Ипатьев Троицев (вблизи Костромы), Толгский (на Волге), Иосифов Волоколамский и многие другие, созидали и излучали духовность и культуру, воздействовавшие и на правителей Руси, и в той или иной мере на весь ее народ. И без этого воздействия, без сомнения, были бы немыслимы и Куликовская победа, и то величие Руси, которое стало очевидным для всех к концу XV века.
Здесь целесообразно сделать отступление общего характера. Нередко сталкиваешься с представлением, что в те далекие времена, когда отсутствовали являющиеся сегодня вроде бы абсолютно необходимыми для «нормальной» жизни страны средства транспорта и связи, не могло-де иметь место и духовное единство Руси. Так, в некоторых сочинениях, затрагивающих вопрос о роли преподобного Сергия Радонежского в Куликовской победе, выражено сомнение в том, что троицкий игумен имел реальную возможность для существенного общения даже хотя бы с Дмитрием Донским, не говоря уж о Руси в целом. Не раз касавшийся этой проблемы Александр Шамаро писал, например, что для такого общения был «слишком долог — по тем временам — путь от Москвы до Троицкого монастыря» — не говоря уже о пути до места битвы (см.: «Наука и религия», 1980, № 8, с. 22).
Расстояние от Москвы до Троицкой обители — 70 километров (то есть, с нынешней точки зрения, совсем малое), но уместно ли тогда говорить о сколько-нибудь значительном воздействии на судьбу Руси Кирилло-Белозерского монастыря (около 500 км от Москвы) и, тем более, Соловецкого (более 1000 км)?!
Однако применение современных понятий о необходимых условиях общения людей (и, конечно, совокупностей людей, имеющих местопребывание в той или иной части страны) к давнему человеческому бытию, еще не «облагодетельствованному» новейшими техническими достижениями, начисто лишает нас возможности понять реальное положение вещей.
В современном сознании господствует представление о безусловном превосходстве жизни, пронизанной многообразной техникой. Но технический прогресс — как, впрочем, и любой прогресс вообще — всегда означает не только приобретения, но и утраты, притом утраты, в конечном счете, «равноценные» приобретениям (это, в сущности, неизбежное следствие всеобщих законов бытия).
Возьмем элементарный пример: необходимая для жизни вода течет из крана в каждой квартире, между тем как наши предки в любую погоду носили ее на себе из, возможно, весьма отдаленных родников или колодцев (то есть опять-таки скрытых в земной глубине родников). Какое освобождение от повседневной тяготы! Однако в наше время люди стремятся носить домой из магазинов «родниковую воду» — по цене минимум доллар за бутылку и к тому же, строго говоря, обладающую весьма сомнительной «родниковостью»… И если подойти к проблеме с собственно ценностной, аксиологической точки зрения, «приобретение» едва ли превосходит «утрату», и сегодня достаточно большое количество людей горячо стремится (а подчас даже и реализует свое стремление) к жизни в «нецивилизованной» — в частности, оснащенной колодцем, а не водопроводом, — местности…
Я обратился к этому примеру ради его сугубой наглядности. Перейдем теперь к гораздо более сложной проблеме общения людей, имея в виду не чисто личное, «частное» общение, но обладающее так или иначе историческим значением, способное повлиять в конечном счете на судьбу страны.
Сейчас такое общение, в сущности, немыслимо без участия «средств массовой информации» или хотя бы усилительной техники (без которой современный «идеолог» не в состоянии воздействовать на собрание из всего нескольких сот человек). И даже нелегко понять, каким образом было возможно сколько-нибудь широкое общение духовных вождей и народа в те времена, когда никаких СМИ не имелось.
Горячие апологеты прогресса утверждают, что широкое общение людей — вплоть до общения их с целым миром! — только и стало реальностью в наш замечательный технический век, а ранее люди были замкнуты в узких границах, довольствуясь крайне скудной «информацией», не выводящей их за пределы их тесного мирка.
Но, во-первых, дело обстоит не совсем так даже и с чисто «количественной» точки зрения. Обратимся, например, к такому имеющему исключительно важное значение в русской культуре явлению, к песня. Ныне та или иная песня становится широким — в пределе всеобщим — достоянием посредством телевидения, радио, на худой конец, многотиражных грам- и магнитофонных записей. Однако хорошо известно, что вызывавшие живой отклик в душе народа песни легко распространялись по всей Руси-России и тогда, когда никаких вышеуказанных технических достижений не было и в помине, — распространялись благодаря прямому, непосредственному общению людей.
И в связи с этим снова встает проблема (по сути дела, глубоко прискорбная…) двойственности прогресса: все его приобретения оборачиваются не менее существенными утратами. И действительное общение людей в наш технический век не только не расширилось (как бездумно заявляют «прогрессистские» идеологи), но, напротив, стремительно сокращается. Реальное, живое общение людей все в большей мере заменяется, вытесняется потреблением «продуктов информационной индустрии», которые по своей человеческой и народной ценности не идут ни в какое сравнение с плодами подлинного общения людей (уместно напомнить о предложенном выше сопоставлении родниковой воды и хлорированной жидкости из водопроводного крана).
Типичный «современный» человек реально общается с очень малым кругом своих ближайших родственников, еще меньшим числом сохранившихся с юных лет друзей, очень немногих сослуживцев (и то только до достижения пенсионного возраста), и нескольких соседей по лестничной площадке (хотя нередко и это не имеет места).
Между тем в давние времена человек, во-первых, обладал громадными родственными (и «свойственными») связями (вплоть до самых дальних степеней родства), находился в постоянном общении со всеми жителями своей деревни или городского «околотка» (тем более своего церковного прихода), и даже многими жителями окрестных селений и соседних городских урочищ, — притом дело шло о полнокровном, истинном человеческом общении.
И любая «информация», полученная каким-нибудь образом одним человеком, быстро становилась достоянием его селения, окрестных селений и распространялась — как круги от всплеска на водной поверхности — практически безгранично. Да, о той же Куликовской победе не сообщалось ни с телеэкрана, ни из радиорепродуктора, ни в газетах, но вот выразительнейший факт: в селах далекого Архангельского края передавали из уст в уста сказку (см. знаменитое собрание сказок А. Н. Афанасьева, № 317), воепевающую подвиги «русского посла» к Мамаю «Захарья Тютрина» (Тютчева)…
Мое, быть может, несколько затянувшееся «отступление» все же, полагаю, необходимо; оно призвано, в частности, показать, что предпринятые некоторыми историками попытки «умалить» роль преподобного Сергия Радонежского в судьбе Руси, — попытки, которые, как уже говорилось, были продиктованы чисто современными представлениями о том, каким образом может «идеолог» воздействовать на широкий круг людей и, в конечном счете, на целый народ, — едва ли сколько-нибудь серьезны.
На первых страницах этой книги были приведены слова В. И. Вернадского о том, что заново «открытое» в конце XIX — начале XX века, в своих уцелевших образцах, «огромное» (как он определил), «художественное творчество» XIII и последующих столетий «могло возникнуть и существовать только при том условии, что оно было связано в течение поколений глубочайшими нитями со всей жизнью нашего народа, с его высокими настроениями и исканиями правды».
Средоточиями этого творчества и были, вполне понятно, монастыри, где и совершалась деятельность зодчих, «иконников» (слово, дошедшее из XV века), книгописцев и т. д., но, как уже сказано, монастыри создавались тогда даже в самых дальних окраинах страны, куда приходили для своего подвига из Москвы и ее окрестностей — прежде всего из Троицкой обители — люди высшего духовного уровня и необычайной энергии.
XIV–XV века — это, как давно уяснено, время расцвета святости; именно в эту пору родился образ-понятие «Святая Русь». Простой перечень тогдашних творцов высокого и труднейшего подвига, причисленных — кто раньше, кто позже, — к лику святых, занял бы несколько страниц.
В сущности, каждый из них видел своего прямого наставника или вдохновителя в величайшем русском святом — богоносном Сергии Радонежском. Это и его непосредственные ученики и сподвижники (действовавшие в эпоху Куликовской победы), — такие, как Кирилл Белозерский, Дмитрий Прилуцкий (он создал достославный монастырь вблизи Вологды), Павел Обнорский (обитель на реке Обноре в округе Костромы), Савва Звенигородский, Ферапонт Белозерский, Авраамий Чухломский, Сергий Нуромский и многие другие. Это и более поздние подвижники — Зосима и Савватий Соловецкие, Пафнутий Боровский, Дионисий Глушицкий, Александр Ошевенский и т. д.
Далее, в конце XV — начале XVI века в качестве духовных вождей Руси выступают Иосиф Волоцкий и Нил Сорский, но их деятельность совершается уже в новой, глубоко драматической ситуации.
Стремительное — как бы даже неправдоподобное, «чудесное» — возвышение Москвы, которая к рубежу XIII–XIV веков была еще, в сущности, «рядовым» городом (правда, «посажение» в нее в 1280-х годах сына самого Александра Невского, Даниила — пусть и младшего — имело великое «потенциальное» значение), связано, несомненно, с тем, что этот пока еще не имевший высокой славы город привлек к себе свв. митрополитов Петра и, затем, Феогноста (1328–1353). Еще большее значение имела деятельность следующего пребывавшего в Москве (хотя он все еще звался «Киевским»!) митрополита св. Алексия (1354–1378) — одного из величайших глав русской Церкви за всю ее историю. Он был теснейшим образом связан с преп. Сергием Радонежским и даже, как известно, упрашивал его сменить себя на митрополичьем служении, но троицкий игумен был предназначен для своей — неоценимой — миссии.
И нельзя не видеть глубокий судьбоносный смысл в том, что ни с чем не сравнимый духовный подвиг Сергия совершался именно в пору подготовки Куликовской победы. Когда некоторые современные историки пытались доказывать, что те или иные сведения могут вызвать сомнение в прямом, «практическом» участии святого в этой победе, они, как уже отмечалось, неправомерно и даже, прошу извинения, наивно применяли к бытию шестивековой давности нынешние представления о политической «практике».
В сказаниях XV–XVI веков могучее воздействие преп. Сергия на события 1380 года нередко толкуется как чудо, как воплощение сверхъестественного дара святого. Для глубоко религиозных людей это объяснение — вполне достаточное. Но уместно поставить вопрос и по-другому. Воздействие пребывавшего в Троицкой обители святого на героев Куликовской битвы и духовное состояние Руси в целом в самом деле было трудно уследимым (а с точки зрения наших современных способов «передачи информации» вообще непонятным), в точном смысле слова таинственным, и потому версия о чуде, в известном смысле, являет собой правду, которую могут принять и лишенные Веры люди…
Но двинемся далее. Как бы пронизавшая всю Русь деятельность многочисленнейших учеников и продолжателей преп. Сергия Радонежского в течение столетия — от 1380 до 1480-х годов — сыграла поистине великую роль. Разумеется, одновременно осуществлялась и многообразная политическая деятельность правителей Руси и их окружения. Но летописи донесли до нас множество сообщений о том, что правители той поры считали необходимым получить советы и благословения у наиболее чтимых подвижников, находившихся подчас далеко от столицы. И в высшей степени показательно, например, что акту окончательного отвержения Иваном III зависимости от ордынцев предшествовало (о чем шла речь выше) весьма резкое послание к нему архиепископа Ростовского Вассиана.
Словом, политическое и духовное развитие Руси в течение XIV–XV столетий — это, по сути дела, единое историческое творчество, которое к концу XV века превратило Русь в явную всему миру великую державу.