III

Такой была моя первая встреча с Кинг Конгом. В обычной обстановке я был бы рад приветствовать его как одного из легендарных руководителей голландского Движения сопротивления. Этот человек вырвал из рук гестапо десятки беженцев и союзных летчиков, сбитых над оккупированной Голландией, тайно переправив их в Англию. Он причинил большой ущерб нацистским охранным отрядам, отличавшимся своей жестокостью, и не раз обводил вокруг пальца немцев, пытавшихся заманить его в ловушку. Если бы Кинг Конг вежливо попросил меня пропустить его в лагерь, я с удовольствием принял бы его и даже распил бы с ним бутылочку старого доброго вина. Но, будучи начальником лагеря, я не хотел давать заключенным и охране плохой пример. Я не мог позволить гражданским лицам, как бы знамениты они ни были, нарушать воинские инструкции и уставы.

Позже мне показалось, что я был слишком груб с Кинг Конгом. Такое публичное унижение известного всем человека могло навлечь на меня разные неприятности. Может быть, Кинг Конг просто не знал принятых в армии порядков? Не вел ли я себя еще хуже, чем он?

Вдруг интересная мысль пришла мне в голову. Почему он так быстро стушевался? Прославленный герой, окруженный толпой почитателей, даже если он чувствовал свою неправоту, должен был защищаться. Кинг Конг же, которого публично осмеяли, не смог сказать ничего вразумительного. Он лишь угрожал пожаловаться при первой же возможности. Его поведение было по меньшей мере странным для человека с такой репутацией. Может быть, этим человеком следовало заняться?

Возвратившись в штаб, я послал, за помощником. Это был замечательный парень. Он служил во французском иностранном легионе и как шпион был заслан в Танжер. Он обладал удивительной памятью: не забывал мельчайших подробностей, касающихся Движения сопротивления во всех странах Европы и шпионов, которые работали по обе стороны линии фронта.

— Вильгельм, — обратился я к нему, — ты что-нибудь знаешь о Кинг Конге — одном из руководителей Движения сопротивления?

Его лицо стало сосредоточенным. Через минуту он рассказал мне следующее.

— Его настоящее имя Христиан Линдеманс. Он родился в Роттердаме. Сын владельца гаража, бывший боксер и борец. Ходили слухи, что он убил несколько человек. У него десятки любовниц. — Он хитро улыбнулся. — Хотите, я назову их имена?

Я покачал головой.

— Что-нибудь еще?

— Да, сэр. Он старший из четырех братьев, и все они участники Движения сопротивления.

— И все они живы? — спросил я.

Но здесь память изменила Вильгельму. Он пошел в комнату, где хранились архивные материалы, просмотрел несколько дел и наконец нашел нужное. Вернувшись, он сообщил:

— Все они живы. Самый младший вместе с танцовщицей кабаре Вероникой, которая здесь числится как любовница Линдеманса, попал в руки гестапо. Они работали на одном маршруте побега.

Он пробежал глазами одну из страниц дела.

— Затем и он и она были освобождены.

— Что?

Он пожал плечами.

— Здесь написано, что они были освобождены. Конечно, довольно странно, что немецкая разведка выпустила их на свободу, не так ли?

— А что еще там написано? — спросил я.

Мое нетерпение возрастало. Я стал подозревать что-то недоброе.

— Сам Линдеманс был арестован немцами во время облавы несколько недель спустя... Ему прострелили легкое. Но позже товарищи освободили его из тюремного госпиталя во время ночного налета.

— И много было убитых?

— Один эсэсовец был убит и двое ранено. Этот отряд понес очень большие потери. Линдеманс и двое его друзей бежали. Остальные сорок семь человек были убиты. Немцы напали на них, когда Линдеманс со своими бойцами покидал госпиталь.

— У меня создается впечатление, что немцы знали о готовящемся налете, — сказал я, медленно произнося слова.

Вильгельм внимательно посмотрел на меня. Глаза его сузились. Он догадался, на что я намекал. Он молча кивнул.

— Я возьму у тебя это дело на два-три дня, — сказал я, беря в руки лежавшую на столе папку. — И если мне повезет, я добавлю к нему пару страниц. Утром я уеду в Брюссель...