Глава 1

Происхождение

В бесчисленных письмах, интервью и многотомных сочинениях Е. П. Блаватской едва ли удастся найти больше пары строчек о её предках. Очевидно, она не желала кичиться знатным происхождением. За этими сведениями исследователям придётся обратиться к другим источникам.

Её мать, Елена Ган, была известной романисткой, о её книгах отзывались как о «выдающихся произведениях русской литературы. Её сравнивали c самим Лермонтовым, о ней писали такие прославленные критики, как В. Г. Белинский»^[21]. Также Е. Ган называли русской Жорж Санд^[22]. Бабушка Блаватской по материнской линии, княжна Елена Павловна Фадеева, с которой она провела бóльшую часть детства и юности, была видным деятелем науки и искусства. Она происходила из древнего русского рода Долгоруких, берущим начало от варяжского князя Рюрика, основателя государства, ставшего впоследствии Российской империей. По одной из версий, от названия племени русов, которым правил Рюрик, и произошёл топоним Русь.

Елена Андреевна Ган, урождённая Фадеева (1814–1842), мать Е. П. Блаватской

Среди прямых предков Е. П. Блаватской были русские, немцы и гугеноты. Кроме того, в ней текла кровь древних скандинавов, поскольку Рюрик принадлежал к викингам. В марте 1985 г. в журнале «Нэшнл Джиогрэфик» вышла статья под заголовком «Нашествие на Русь… Следы викингов на востоке». В ней говорилось:

Викинги пустили корни на русской земле, когда воины и торговцы скандинавского племени Русь создали централизованное государство и дали ему своё имя. Легендарный Рюрик, предводитель племени, стал новгородским князем в 862 г. Спустя 1000 лет его бронзовая фигура украсила собой памятник «Тысячелетие России» на площади Новгородского кремля. К XI в. Киевская Русь (и её торговые пути) простиралась от Балтийского до Чёрного моря.

В первой русской летописи говорится, что Рюрик и два его брата не являлись захватчиками, они были призваны на княжение. Этот факт упоминается даже в американском справочнике по СССР^[23]. Блаватская обращается к этой странице истории в статье, посвящённой произведению И. С. Тургенева «Отцы и дети»: «Приглашая Рюрика прийти и править ими, послы славянских племён обратились к нему со словами: „Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами“. Эти слова, – добавила Е. П. Блаватская, – были бы столь же, а то и более, уместны в устах их потомков»^[24].

Предками Блаватской из рода Рюриковичей были князья Ярослав Мудрый, Михаил Черниговский, причисленный к лику святых, и, позднее, Яков Долгорукий, приближённый Петра Великого.

Французская линия вплелась в историю рода, когда прадедушка Е. П. Блаватской, князь Павел Васильевич Долгорукий, женился на графине Генриетте дю Плесси, дочери знатного гугенота. Последний подвергся гонениям на родине, эмигрировал в Россию и служил при дворе Екатерины Великой. Обыкновенно эта линия родословной не удостаивается внимания исследователей, однако смелость Блаватской наверняка была унаследована от гугенотов, привыкших противостоять жестоким религиозным преследованиям.

У князя Павла Васильевича и графини Генриетты родилась дочь, Елена Павловна Долгорукая, бабушка Е. П. Блаватской по материнской линии. Она была на редкость образованной, особенно для своего времени. Тогда в России женщины не допускались в университеты, поэтому образование Елены Долгорукой оказалось по большей части домашним. Она прекрасно рисовала и музицировала, бегло говорила на пяти языках. В частности, изучала древний и современный варианты греческого языка и впоследствии обучила их основам внучку, которая тоже проявляла способности к овладению иностранными языками^[25]. Княжна Елена Павловна особенно увлекалась ботаникой и археологией. Знаменитая британская путешественница, леди Эстер Стэнхоуп, упоминала о ней в своей книге о России:

В этой варварской стране я встретила невероятно образованную женщину. В Европе она бы непременно снискала себе славу, но… там, где она жила, никто не мог оценить её по достоинству^[26].

Научные исследования Елены Павловны заинтересовали нескольких именитых учёных, в том числе Александра Гумбольдта. Она вела активную переписку с геологом сэром Родериком Мурчисоном, основателем королевского географического сообщества в Англии^[27]. Французский геолог Гоммер де Гель, семь лет проживший в России, упоминал о гостеприимстве и достижениях Е. П. Фадеевой^[28] и назвал в её честь одну из обнаруженных им окаменелостей, Venus Fadeef. По словам одной из наших переводчиц, Екатерины Юнг, Елену Павловну Фадееву, урождённую Долгорукову, и сегодня высоко ценят в России.

Е. П. Блаватская в молодости

В 1813 г., в возрасте 23 лет, княжна вышла замуж за Андрея Михайловича Фадеева, который состоял на государственной службе и впоследствии стал саратовским губернатором^[29]. Его прадед, капитан армии Петра Великого, погиб в битве под Полтавой, когда Россия подверглась вторжению шведского короля Карла XII. Дед А. М. Фадеева скончался от ран во время одной из турецкий войн, а его дядя был убит при нашествии Наполеона в 1812 г. Вероятно, история переставала быть для Е. П. Блаватской обыкновенным уроком, когда она читала об этих жестоких войнах, унёсших жизни её родственников^[30].

Несмотря на полный дом прислуги, княжна Елена сама вырастила и воспитала всех своих детей: сперва мать Елены Петровны, Елену Андреевну, затем Екатерину, мать графа Сергея Витте, ставшего впоследствии председателем Совета министров России, следом Ростислава, будущего прославленного генерала, историка и общественного реформатора,^[31] и, наконец, Надежду, подругу детства Елены Петровны, которая была почти её ровесницей. Елена Андреевна так отзывалась о своей матери: «Даже если я скажу, что наша мать была нашей кормилицей, воспитателем, учителем и ангелом-хранителем, этого всё равно будет недостаточно для того, чтобы описать её жертвенную, бесконечную, самозабвенную любовь к нам, которой она ежесекундно озаряла нашу жизнь»^[32]. Впоследствии она повторит этот подвиг для своей внучки, Елены Ган, в замужестве Блаватской.

Более того, в своей доброте и самопожертвовании Елена Павловна не ограничивалась собственной семьей: она благодетельствовала бедным, спасла многие семьи от голодной смерти и учредила детский приют^[33]. Она была глубоко верующей, поэтому в доме, где выросла Елена Петровна, чтили традиции православного христианства. Бабушка говорила ей: «Мудр и добр всемогущий Господь, и всё сотворённое им в этом мире прекрасно и полезно»^[34]. Один из писателей XIX в. написал, что княжна «дожила до глубокой старости (!)… и умерла в 72 года»^[35].

* * *

Отец Е. П. Блаватской, Пётр Алексеевич Ган, был потомком знаменитого немецкого рода Роттенштерн. Однажды во время Крестового похода в палатку его дальнего предка, графа Роттенштерна, пробрался сарацин, намереваясь его убить. Графа разбудил крик петуха, который спас ему жизнь. В благодарность он добавил к своему имени слово «Ган» (Hahn), что в переводе с немецкого означает «петух»^[36].

Фамилия Ган была широко известна не только на родине, но и в России, куда предки Петра Алексеевича эмигрировали за несколько поколений до его рождения. В XVII и XVIII вв. изгнанников и искателей приключений привлекал не только Новый Свет, но и Россия. Е. П. Блаватская рассуждала о выходцах из западной Европы, прибившихся к русскому племени, удивляясь тому, что имена эмигрантов «порой были русифицированы до неузнаваемости, к примеру, английская фамилия Гамильтон превратилась в „ХОМУТОВ!“»^[37].

Пётр Ган избрал военное поприще и дослужился до звания полковника. Его отец, генерал-майор Алексей Фёдорович Ган, был награждён знаком особого отличия за победу в решающем сражении в Швейцарии, где он был назначен комендантом Цюриха на время его оккупации российскими войсками. Он женился на графине Елизавете Максимовне фон Прёбсен. Именно от своей немецкой бабушки Елена Петровна унаследовала серебристые, кудрявые волосы, живое чувство юмора и беззаботный нрав^[38].

Отец Блаватской обладал совсем иным чувством юмора – язвительным остроумием убеждённого скептика. Образованный и эрудированный, он был далёк от всего религиозного и оккультного, называя это бабушкиными сказками. Чего только стоит его реакция на растущие психические возможности дочери, о которой вы прочтёте позже.

Двоюродной бабушкой Елены Петровны по отцовской линии являлась известная немецкая писательница графиня Ида Ган-Ган. Её книги печатались в Европе и Великобритании. По странному стечению обстоятельств эта бабушка и мать Елены Петровны занимались общим делом. В предисловии ко второму изданию собрания сочинений Елены Ган, увидевшему свет в 1905 г., написано следующее:

В 30-х гг. прошлого века во Франции, Германии и России один за другим появились несколько романов. В этих романах впервые за всю мировую историю освещались вопросы социального положения женщин во всех его аспектах. Можно сказать, на Западе с них начались так называемое движение феминисток и борьба за избирательные права женщин. Авторами романов были три писательницы: знаменитая Жорж Санд во Франции, графиня Ида Ган-Ган в Германии и Елена Андреевна Ган [мать Е. П. Блаватской] под псевдонимом Зинаида Р-ва в России. В своих сочинениях они старались изобразить безрадостную судьбу и жалкое социальное положение женщин, которые в силу обстоятельств были обречены никогда не узнать счастья супружества или же переживали полное крушение брака^[39].

В своих произведениях Елена Андреевна затрагивала проблему общечеловеческой несправедливости, от которой страдают не только женщины. Она была в числе первых, кто писал об этом в России. Героиня нашумевшего романа «Теофания Аббиаджио» как-то вечером проходит мимо домов богачей и видит в окнах дам, разодетых в пух и прах. Невольно она задается вопросом: «Чем они заслужили эти богатства? За что они получили всё, в то время как другие лишены всех увеселений и радостей… а между тем весь труд и тяжёлая работа возложены на плечи этих изгнанников?» Затем, проходя через бедную улицу с крошечными жалкими лачугами, наполовину вросшими в землю, она видит «обезображенные лица кочегаров… Здесь живут те, благодаря кому в городе кипит жизнь, и всё же их никто не замечает и не вспоминает». Неподалёку богачи любуются фейерверками, а «на расстоянии сотни шагов целая семья погибает от голода, лёжа на сырой земле, и ни одна искорка фейерверка, падая, не превратится в манну небесную, чтобы спасти несчастных от смерти…»^[40]. В сочинениях Е. П. Блаватской мы видим ту же глубокую озабоченность страданиями людей. В книге «Голос Безмолвия», которую, как говорят, нашли на прикроватном столике Альфреда Теннисона в день его смерти,^[41] есть следующие строки:

Да внемлет Душа твоя каждому крику боли подобно тому, как лотос обнажает сердце своё, чтобы испить свет утреннего солнца.

Пусть не иссушит палящее Солнце ни единой слезы боли до того, как ты сотрёшь её с очей страждущего.

И пусть упадёт каждая горючая слеза на сердце твоё и там пребудет, не пытайся смахнуть её до того, как исчезнет страдание, её создавшее.

О, ты, чьё сердце полно сострадания, знай же, слёзы эти – ручьи, что орошают поля бессмертного милосердия. На этой лишь почве растёт полуночный цветок Будды, и не сыскать на всём свете более редкого цветка… Знай, что поток сверхчеловеческого знания… тобою изысканный, должен от тебя… в другое русло устремиться… Чистые свежие воды его станут усладой среди горьких волн Океана – глубокого моря печали, полного людских слёз^[42].

Писательская карьера Елены Андреевны только началась, когда её старшей дочери Елене минуло пять лет. Однако позвольте вернуться к моменту рождения Е. П. Блаватской, когда её матери было 17 лет.

Глава 2

Рождённая в трудные времена

Елена Петровна родилась на исходе ночи, ранним утром 12 августа 1831 г. в Екатеринославе, который был основан во время правления Екатерины Великой. Позже его переименовали в Днепропетровск в честь Петра Великого и протекающей через город реки Днепр.

В истории России Днепр играет особую роль. Именно вдоль этой реки, второй по величине в России, начала распространяться династия Рюриковичей. К началу XI в. границы государства Русь со столицей в Киеве простирались от Балтийского до Чёрного моря. Днепр стал важным торговым путём, ведущим в Константинополь.

Нельзя не упомянуть и о религиозном значении этой реки. Именно у Днепра потомок Рюрика, киевский князь Владимир, недавно принявший христианство, проводил обряд массового крещения. За обращение русского народа из язычества в христианство Владимир был причислен к лику святых^[43]. Есть доля иронии в том, что спустя восемь столетий другой потомок Рюрика, рождённая в городе, стоящем на той же реке (мы имеем в виду Е. П. Блаватскую), в своих сочинениях критически оценивала смысл церковных таинств, в частности, крещения, которое дарует спасение всем участникам таинства, подразумевая, что некрещёные люди прокляты навечно. Тем не менее Блаватская вовсе не была противницей христианства. В своём первом крупном произведении «Разоблачённая Изида» она подчёркивает, что в этой книге «нет ни единого слова против священных учений Иисуса, лишь беспощадно обличается их низведение в тлетворные церковные системы…»

Определённо стоит упомянуть обстоятельства крещения самой Елены Петровны. Во время её рождения в 1831 г. Россия переживала трудные времена. Азиатская холера – опаснейшее и жесточайшее инфекционное заболевание – годом ранее распространилась в западных странах, а затем перекинулась на территорию Российской империи и большей части Европы. Она сметала на своём пути целые народы. Жертвой холеры стал и брат царя Николая I, великий князь Константин Павлович. В имении Фадеевых на юге России, где родилась Елена Петровна, тоже несколько человек погибли от этой болезни. Повсюду стояли гробы, ожидая захоронения. Крестьяне видели дурное предзнаменование в том, что господская дочь родилась в такое время.

Возможно, по причине всеобщего волнения Елена появилась на свет раньше срока и оказалась так слаба, что семьёй было принято решение немедленно окрестить её из боязни, что она умрёт «с бременем первородного греха на душе». Так драматично описывал случившееся один из её родственников:

Церемония крещения в «православной» России требует соответствующей атрибутики: горящих восковых свечей, «пары» крёстных родителей; при этом каждый из наблюдателей и непосредственных участников таинства держит освящённую восковую свечку на протяжении всей церемонии. К тому же все присутствующие должны во время обряда крещения стоять – в греческой церкви никому не дозволено сидеть при проведении богослужения, в отличие от римской католической и протестантской церквей. Для проведения таинства выбрали самую большую комнату в родовом поместье, но толпа желающих присутствовать на церемонии была ещё больше.

Надя, которая приходилась новорождённой тётей, хоть и была всего несколькими годами старше её, стояла в первом ряду вместо какого-то отсутствующего родственника, прямо перед достопочтенным протоиереем. От почти часового стояния девочка устала, никем не замеченная, устроилась на полу и, вероятно, задремала, утомлённая духотой тесного помещения в тот жаркий августовский день. Тем временем церемония близилась к завершению. Восприемники произносили слова отречения от дьявола и его злых деяний, подкрепив их трёхкратным плевком в невидимого врага согласно традициям греческой церкви. В этот момент юная леди, забавляясь со своей горящей свечкой, нечаянно подожгла длинную ниспадающую рясу священника. К несчастью, это заметили слишком поздно. Несколько человек, включая пожилого священника, получили сильные ожоги.

Руководствуясь религиозными предрассудками русского православия, это происшествие тоже истолковали как дурной знак; с того самого дня невинная причина этого бедствия – будущая госпожа Блаватская – была в глазах всего города обречена на бурную жизнь, полную злоключений и бед^[44].

Но были и добрые знаки. Согласно старому юлианскому календарю, который тогда использовали в России, младенец родился около полуночи с 30-го на 31 июля. В русском фольклоре бытовало поверье, что такой человек наделён властью над злыми силами, в частности демонами и ведьмами^[45].

Некоторые могут задаться вопросом, действительно ли является дурным знаком рождение во времена великих страданий, будь то болезни или другие бедствия. Достаточно вспомнить знаменитый отрывок из Песни Господа («Бхагавад-Гита»), в котором мудрец Кришна обращается к своему ученику:

И мне, и тебе довелось пройти через череду рождений… Я помню все свои жизни, ты же о своих не знаешь… Каждый раз я принимаю свой изначальный облик… Всякий раз, когда пороки и несправедливость берут верх над добродетелью, я прихожу сюда из века в век во имя сохранения справедливости, избавления от зла и восстановления праведности^[46].

Чета Фадеевых переехала в свой особняк в Екатеринославе за 16 лет до рождения Елены Петровны. Тогда её дед Андрей Михайлович был назначен управляющим конторой иностранных поселенцев, а её матери исполнился всего один год. В этом доме появилась на свет и сама Елена Петровна^[47]. Он всё ещё существует, и в 1991 г., спустя 100 лет после кончины Блаватской, на стену дома прикрепили табличку, которая гласит, что это здание является исторической достопримечательностью.

В момент рождения дочери Пётр Ган находился в Польше, куда его отправили для участия в подавлении восстания. Когда он вернулся домой, Елене уже шёл седьмой месяц. Годом позже Ганы переехали в Романьково, военный городок неподалёку от Екатеринослава, и зажили там в собственном доме.

Глава 3

Кочевая жизнь

Однако Ганы ненадолго задержались в Романькове, в скором времени им пришлось переехать в другую часть Украины. Поскольку Пётр Ган служил в конной артиллерийской батарее, семья была вынуждена часто менять место жительства. Административная работа деда Блаватской, Андрея Фадеева, также вынуждала его часто перемещаться по разным городам России. В силу того, что Елена Андреевна с детьми жила то с мужем, то со своими родителями, Елена Петровна с раннего детства привыкла к кочевой жизни, ей приходилось соприкасаться с различными культурами и людьми. Возможно, это подготовило её к будущим путешествиям по всему свету.

Когда Елене исполнилось два года^[48], их семью, живущую в очередном военном городке вдали от родных, постигло первое большое горе. Младший сын Ганов Саша серьёзно заболел, а докторов поблизости не было. Весенние дожди сделали дороги непригодными для пеших или конных путешествий. Бедной матери пришлось наблюдать за медленной смертью своего дитяти, не имея возможности вылечить его или хотя бы облегчить страдания^[49].

На время следующей беременности Елена Андреевна переехала в Одессу, признанный культурный центр и курорт на Чёрном море. Там же в этот период находился и её отец, исполнявший обязанности члена комитета иностранных поселенцев, которые целыми семьями приезжали из далёкой Германии, чтобы осесть на новообретённых территориях России. Когда Елене исполнилось три с половиной года, родилась её сестра, Вера.

Вскоре Елена Андреевна воссоединилась с мужем, и семья продолжила кочевать по городам и сёлам Украины. Отсутствие постоянного места жительства и налаженного быта стало бы суровым испытанием для любой матери, не говоря уж о Елене Андреевне, не отличавшейся крепким здоровьем. Кочевая жизнь с Петром «подобно грозовому облаку, постоянно нависала над её головой», вспоминал Цырков. «Как только она привязывалась к новому дому, как только завязывалась дружба с новыми знакомыми, а окружающая обстановка становилась милой сердцу, весь кошмар пугающих слов „нас переводят“ обрушивался на неё, в который раз принуждая оставить всё позади и уехать в незнакомое, пустынное место. Маленькие, грязные провинциальные городишки, скучные обеды и чаепития, окутанные густым дымом сигарет, вечные разговоры о лошадях, собаках, оружии и подобных вещах»^[50].

Глава 4

Жизнь в Петербурге

Весной 1936 г. пришла радостная весть – Петра с его батареей переводят в Санкт-Петербург. В то время в России ещё не было железных дорог. Путешествие длиною в девятьсот вёрст на конной повозке, вероятно, стало увлекательным приключением для маленькой Елены. Но матери двоих детей, один из которых был младенцем, оно далось тяжело. И всё же Елена Андреевна была взволнована перспективой окунуться в культурную жизнь столицы – самого европейского города России, почти наравне с Лондоном и Парижем.

Петру Санкт-Петербург не был в новинку, здесь он вырос и по-прежнему жила его семья. Когда он был занят работой, его братья любезно сопровождали невестку в музеи, театры и оперу. «Здесь в Петербурге, – заметила писательница Екатерина Некрасова, – ты мог внезапно столкнуться с людьми, о которых до этого читал только в книгах; здесь можно было вживую увидеть великих поэтов»^[51]. В одной частной галерее Елену Андреевну ожидал большой сюрприз, о котором она потом написала Екатерине:

Я натолкнулась на человека, показавшегося мне знакомым… Присмотревшись, я узнала в нём Пушкина. Я воображала его тёмным брюнетом, а его волосы не темнее моих, длинные и взъерошенные. Он невысок, лицо заросшее, некрасив, только глаза его беспрестанно сверкают, как угли… Несколько раз он с улыбкой бросал на меня взгляд – должно быть, на лице моём застыло выражение восхищения^[52].

Среди всех открывшихся ей восхитительных возможностей, пишет Некрасова, Елена Андреевна ничуть не забыла о детях: «Как и прежде, она играла на фортепиано дуэтом с Лоло, пела с ней песни, учила её читать и писать и восхищалась необычайными способностями и умом своей пятилетней дочери»^[53]. (Домашние ласково звали Елену Петровну Лоло, Лёля и Лёленька.)^[54].

С самого рождения Елена «стала объектом тревожной любви своей матери», «несмотря на юный возраст, 17-летняя Елена Андреевна сама кормила и нянчила своё дитя», отметила Екатерина Некрасова в своём биографическом очерке, опубликованном в 1880 г. в историческом журнале «Русская старина». Этот очерк ранее не переводился и не использовался в биографиях Е. П. Блаватской. Между тем он имеет особую ценность, поскольку основан на письмах Елены Андреевны к её старшей сестре Екатерине. По-видимому, это её единственная сохранившаяся переписка. До настоящего момента биографам Е. П. Блаватской оставалось строить догадки о её отношениях с матерью. Так, Мэрион Миде в биографии 1980 г. «Мадам Блаватская: женщина и миф» могла безнаказанно утверждать, что мать, увлечённая карьерой романистки, была «бесконечно далека» от Елены Петровны, оставляя её на попечение и воспитание гувернанток. Затем Миде сделала и вовсе необычное заявление, будто ребёнок всегда испытывал к матери «глубокую враждебность» и намеревался «убить её»^[55].

Находясь в Санкт-Петербурге, Елена Андреевна не прекращала учиться. Она читала книги на немецком, итальянском и английском языках, которыми овладела самостоятельно. Английский был ею особенно любим. Прочтя «Годольфин», последний роман Бульвер-Литтона, она решила перевести его фрагмент на русский язык и, борясь с нерешительностью, отправила свой перевод в популярный журнал «Библиотека для чтения». К её немалой радости, журнал согласился опубликовать перевод, а главный редактор посоветовал ей писать самой. Так началась её писательская карьера.

Некоторые из романов Елены Андреевны описывают трудное положение женщины, которая несчастлива в браке. Они были отчасти автобиографичны, ведь её жизнь с мужем вдвое старше по возрасту оказалась полным разочарованием^[56]. В романе «Суд света» она писала:

Острый, блестящий ум моего мужа, как правило, сопровождаемый колкой иронией, день за днём разбивал вдребезги мои самые светлые, невинные и чистые желания и чувства. Всё то, чем я восхищалась, к чему стремилась с самого детства, что было свято для моего сердца, высмеивалось или же показывалось мне в безжалостном, циничном свете его холодных, жестоких рассуждений^[57].

Неотвратимо приближался перевод Петра из Санкт-Петербурга на Украину, и его жена содрогалась при одной мысли об этом. В своём последнем письме из Петербурга, адресованном сестре Екатерине, она писала: «Признаюсь, мне страшно даже вспоминать о том, что нам необходимо вернуться в какой-нибудь Оскол или Романьково! О, Боже, дай мне терпения». Вскоре она решила, что в этом нет необходимости; пришла пора расстаться с мужем, хотя бы на время. Поэтому она переехала к своим родителям.

Её решение совпало с большими переменами в жизни семьи Фадеевых. Незадолго до этого Андрей Михайлович был назначен попечителем калмыцких племён и немецких колонистов в Астрахани. Этот полувосточный город стратегически расположен в устье Волги, в том месте, где река впадает в Каспийское море. Много веков назад викинги, предки Е. П. Блаватской, использовали Волгу в качестве торгового пути на рынки Ирана и Дальнего Востока.

Андрей Михайлович был вызван вышестоящим начальством в Санкт-Петербург для получения указаний относительно его новой должности. Прибыв в Петербург, он застал там семью Ган. Когда же он отбыл обратно в Астрахань, Елена Андреевна с детьми отправилась вместе с ним. Мать Блаватской писала: «Она отправилась в путь, под защитой и покровительством отца, на другой конец России. Ни расстояние в тысячу вёрст, ни тяжелые, изматывающие дороги не пугали её»^[58]. Под попечительством Андрея Фадеева находились сотни тысяч буддистов, что позволило Елене Петровне впервые соприкоснуться с восточной религией.

В Россию калмыцкий народ мигрировал в XVI в. из Китая. В Астрахани Фадеевым и Ганам доводилось бывать в гостях у калмыцкого предводителя, князя Серебджаба Тюменя. Его дом в европейском стиле располагался на одном из островов в дельте Волги. Князь проводил дни в молитве в построенном им буддистском храме. В молодые годы, после того как Россия одержала победу над Наполеоном, он собрал полк из своих людей и принял участие в триумфальном шествии на Париж. За это его пожаловали царскими наградами^[59].

Елена Андреевна прожила в Астрахани около года и написала здесь два романа. Один из них повествовал о жизни калмыков – впоследствии он был переведен на французский. Действие второго разворачивалось на Кавказе, куда семья часто приезжала в последние годы ради горячих источников, которыми славится эта местность.

Глава 5

И снова в путь

Уход жены несколько отрезвил Гана. К тому же он соскучился по горячо любимым детям. Через какое-то время Пётр Алексеевич попросил Елену Андреевну вернуться. Вскоре семья воссоединилась и продолжила своё странствие по военным гарнизонам.

Их первым пристанищем стала Полтава, где они задержались дольше обыкновенного. За детьми присматривала гувернантка, Антония Кюльвайн, что значительно облегчило для Елены Андреевны тяготы материнства. Долгие годы она провела с семьёй как учитель и близкий друг. Елена Андреевна продолжила уроки игры на фортепиано со старшей дочерью. Позже, когда у девочки обнаружился музыкальный талант, с ней начали заниматься учителя музыки. У Елены Андреевны был чудный голос, по вечерам она пела русские народные песни и аккомпанировала себе на фортепиано, а Антония учила детей танцевать. Это было прекрасное, золотое время, о котором дети впоследствии вспоминали с теплом и любовью^[60].

К счастью, бóльшая часть событий того времени нам хорошо известна благодаря дневнику Веры, младшей сестры Елены Петровны. Она начала вести его в 10-летнем возрасте, описав и прошедшие годы, пока воспоминания были ещё свежи^[61]. Позже эти дневники послужили основой для двух её автобиографий: «Как я была маленькой» и «Моё отрочество». Обе автобиографии были переведены на английский для этой книги, поскольку они являются кладезем бесценной информации о занятиях Елены Петровны и судьбе её семьи. Повзрослев, Вера продолжила описывать свою сестру как «женщину со своими достоинствами и недостатками». И даже «питая к ней горячую любовь», она «не собиралась преувеличивать её заслуги». Вера «не испытывала отторжения к её учениям, но и не была увлечена ими настолько, чтобы позабыть идеалы и высокие истины христианства, в свете которого», как она считала, «померкли все возвышенные и нравственные учения древности»^[62].

Вера стала популярной и самобытной писательницей. Её сочинения были таким же источником вдохновения для детей в России, как рассказы Луизы Мэй Олькотт для американской молодёжи. В лондонском журнале «Обзор обзоров» говорится, что Вера писала и для взрослых читателей. Среди её работ 12 романов, 60 рассказов, две пьесы – драма и комедия, обе удостоены премии Новороссийского университета, и «книги для народа», которыми зачитывались во всех муниципалитетах страны^[63]. Свои произведения она создавала под именем Вера Желиховская, взяв фамилию второго мужа.

Надежда Андреевна Фадеева (1829–1919), тётя Е. П. Блаватской

Вере было всего два года, когда семья жила в Полтаве. Вот как она вспоминает об этом времени в автобиографии «Как я была маленькой»:

Помню, что мама часто болела, а когда была здорова, то подолгу сидела за своей зелёной коленкоровой перегородкой и всё что-то писала. Место за зелёной перегородкой называлось маминым кабинетом, и ни я, ни старшая сестра, Лёля, никогда ничего не смели трогать в этом уголке, отделённом от детской одною занавеской. Мы не знали тогда, что именно делает там по целым дням мама. Знали только, что она что-то пишет.

Через четыре года Вера с удивлением узнала о том, что её мама пишет книги. Антония рассказала ей, что мамины произведения печатаются в журнале вместе с сочинениями других авторов, и им за это платят деньги.

– А маме тоже платят? – спросила Вера.

– Да, ей платят много денег. Этими деньгами она расплачивается с гувернантками и учителями за работу и покупает книги для себя или для нас.

– А тебе она тоже платит?

– Нет, – ответила Антония, – мне она не платит. Я получаю деньги от царя. А с вами живу, потому что люблю вашу маму больше всех на свете.

История о том, как Антония стала получать средства от царя, похожа на сказку о Золушке, только намного более печальную. Судьба впервые улыбнулась ей, когда её приняли в Екатерининский институт. Он был основан императрицей Екатериной Великой для обучения девушек из благородных семей. Антония окончила институт с отличием и получила от царя Николая I золотую медаль. Узнав о том, что она сирота, царь предложил ей выбор. Она могла остаться на попечении школы и в дальнейшем преподавать либо получать пожизненное пособие из казны. Антония выбрала второй вариант, так как хотела повидать мир^[64].

* * *

Батарею Петра перевели из Полтавы в другую часть Украины. Весной 1839 г. его жена с детьми уехала в Одессу, чтобы поддержать слабое здоровье минеральными водами. Здесь Елена Андреевна решила осуществить свой давний замысел – найти гувернантку, способную обучить детей английскому языку, который она считала неотъемлемой частью хорошего образования. Но кто согласится сопровождать семью в их путешествиях в дальние, безлюдные места? Молодая женщина из Йоркшира, Августа Джефферс, согласилась «стойко переносить тяготы путешествий» и «никогда не расставаться с семьёй». Через несколько лет мисс Джефферс всё же оставила семью, а её место заняла другая юная обрусевшая англичанка, которая помогала детям не забыть язык^[65].

Глава 6

В гостях у бабушки и деда

После отдыха в Одессе семья провела безотрадное лето в Польше, куда перевели Петра. Здоровье Елены Андреевны не улучшалось. К тому же она снова была в положении. Поэтому по поручению её родителей рядом с ней постоянно находился молодой врач Василий Бенценгер^[66]. Когда родители Елены Андреевны переехали из Астрахани в Саратов, крупный город на Волге, а отец стал саратовским губернатором, она приехала к ним с детьми, оставив мужа в Польше. В Саратове они провели год, наполненный счастьем, в идеальной обстановке. Елена Андреевна стала чувствовать себя значительно лучше, что дало ей возможность снова начать писать. В июне 1840 г. на свет появился мальчик, Леонид^[67].

Именно в тот период, когда Елене Петровне уже шёл 10-й год, мы начинаем узнавать что-то о её личности. Вера ещё мало что помнила и понимала, будучи на четыре года младше сестры. А вот тётя Надя, которая была на два года старше Елены, сохранила немало воспоминаний о том времени, о которых впоследствии поведала А. П. Синнетту, первому биографу Блаватской:

Ребёнком Елена испытывала симпатию и сочувствие в основном к людям более низкого класса. Она всегда больше любила играть с детьми слуг, чем с детьми своего круга, и… постоянно приходилось следить за тем, чтобы она не сбежала из дома и не подружилась с оборванными уличными мальчишками. И в дальнейшей жизни она всегда сопереживала тем, чьё положение было более скромным, чем её собственное, и выказывала подчёркнутое равнодушие к «аристократии», частью которой была по праву рождения^[68].

Она была престранной девочкой с крайне противоречивым характером. Озорство в ней сочеталось со склонностью к мистическому и метафизическому… Трудно было найти более непослушного сорванца, способного на всевозможные шалости… Но в то же время, как только приступ озорства заканчивался, она бралась за учёбу с рачительностью, достойной седовласого профессора; и тогда её невозможно было заставить отложить книги, которые она не выпускала из рук круглые сутки, пока длился этот порыв. Даже огромной библиотеки её бабушки и дедушки едва хватало для того, чтобы утолить её жажду…^[69]

Одна её особенность часто доставляла неприятности: у Елены была привычка говорить людям в лицо всё, что она о них думала, чего в приличном обществе делать не принято. Этим она «шокировала многих людей и ставила своих родных в крайне неудобное положение». Вместе с тем, «она была так добра и отважна, что с лёгкостью решилась бы отдать и сделать всё, что угодно, для друга, нуждающегося или несправедливо обиженного человека». «Она совершенно не помнила причинённых ей обид и зла»^[70][71].

Глава 7

Рождество на Украине

Следующей весной семья Ган воссоединилась на Украине. В распоряжении Елены Андреевны были просторные комнаты, в которых она могла писать. Вера вспоминает, что «единственным досугом её матери был писательский труд; её отрадой и утешением стали подрастающие дети, на которых она сосредоточила все свои чаяния и надежды»^[72].

Елена Петровна решила изучать немецкий и начала брать уроки у Антонии три раза в неделю. Восхищённый замечательными успехами дочери, Пётр Ган воскликнул: «Достойный потомок своих славных предков, немецких рыцарей рода Ган-Ган фон Ротерган, которые не знали другого языка, кроме немецкого»^[73][74].

Осенью Елена Андреевна серьёзно заболела. Доктор Бенценгер советовал ей немедленно ехать лечиться в Харьков, но она решила подождать до весны и поехать в Одессу, где у неё было много друзей.

Автобиография Веры «Как я была маленькой»^[75] рисует сокровенную картину последнего Рождества, которое дети провели с матерью^[76].

Пришла зима. Занесло, замело все поля, все дороги снегом… Заперлись, законопатились окна и двери, затрещал яркий огонь в печках; пошли длинные-длинные вечера, а серые деньки замелькали такие коротенькие, что невозможно было успеть покончить уроков без свечей.

До самых рождественских праздников я не запомнила ни одного случая, который бы сколько-нибудь нарушил однообразие нашей жизни. Перед Рождеством папа ездил в Харьков и навёз оттуда всем подарков и много чего-то, что пронесли к маме в комнату под названием кухонных запасов. Занятые своими книжками с картинками, мы не обратили на это никакого внимания.

Вечером нас позвали в гостиную, где мы увидали, что все собрались при свете одной свечи, и ту папа задул, когда мы вошли.

– Что это? Зачем такая темнота? – спрашивали мы.

– А вот увидите зачем! – отвечала нам мама.

– Не шевелись! – сказала Антония, повёртывая меня за плечи. – Стой смирно и смотри прямо перед тобою.

Мы замерли неподвижно в совершенном молчании… Я открыла глаза во всю ширину… но ничего не видала.

Вдруг послышалось шуршание, и какой-то голубой, дымящийся узор молнийкой пробежал по тёмной стене.

– Это? – вскричали мы.

– ! Смотрите, какой у мамы огненный карандаш! Что она рисует! – раздался весёлый голос папы.

На стене быстро мелькнуло лицо с орлиным носом, с ослиными ушами… Потом другой профиль, третий… Под быстрой маминой рукой змейками загорались узоры, рисунки…

– Читайте! – сказала она.

И мы прочли блестящие, дымившиеся, быстро тухнувшие слова: «Лоло и Вера – дурочки!»

– Ну вот ещё! – с хохотом закричала Лёля, бросившись к маме. – Покажите, мамочка! Что это такое?.. Чем вы пишете?

– А вот чем! – сказала мама и, чиркнув крепче по стене, зажгла первую виденную нами фосфорную спичку. Серные спички явились в России в начале 40-х гг. Ранее того огонь выбивали кремнем.

Наступил канун 1842 г.

Скучный, пасмурный, грустный канун!.. Почти с самого утра мы всё были одни: мама – сказали нам, – нездорова, и зная, что она часто не выходит из спальни, когда больна, мы нисколько не удивлялись ни тому, что Антония целый день от неё не отходила, ни даже тому, что отец почти не показывался. Он только пришёл, когда мы обедали втроём с мисс Джефферс; поспешно съел свой борщ, посмотрел на нас через очки, улыбаясь, ущипнул меня за щёку, пошутил с Лёлей и ушёл, сказав, что ему некогда. После обеда мисс Джефферс исчезла тоже.

Мы с Лёлей уселись смирно в полутёмной комнате, вспоминая с затаёнными вздохами о наших прошлогодних праздниках, о подарках бабушки, о чудесной ёлке Горова, и недоумевая, сделают ли в Саратове без нас ёлку или сочтут Надю слишком большой для этого…

За окном, в жёлтом сумраке, быстро, частой сеткой, мелькали снежные хлопья, и ветер уж начинал подвывать в трубах свою тоскливую, ночную песню.

Не только я, но даже беззаботная, всегда весёлая Лёля присмирела…

Вдруг отворилась двери, вошла Аннушка с Леонидом на руках, а за нею – её толстая сестра, Марья… наша ключница и швея. Они обе, улыбаясь, сели у стенки, поглядывая то на нас, то на дверь, – словно ожидая чего-то… когда снова отворилась дверь, и мамина горничная, Маша, вошла с ещё более весёлым лицом…

– Барышни! – сказала она. – Идите скорее! Вас маменька к себе зовут!

– Ах! – вскрикнула тут Лёля, хлопнув себя по лбу. – Я знаю зачем!

И выпрыгнув за дверь, она бросилась к маминой комнате. Я, разумеется, за ней, но только добежав до порога спальной, поняла, в чём дело. Совсем неожиданная, разукрашенная ёлочка блистала огнями среди комнаты. Под нею лежали игрушки, а вокруг стояли мама, Антония, папа, мисс, и все улыбались, очень довольные, что, целый день провозившись с ёлкой, нас так искусно обманули^[77].

Глава 8

Горечь утраты

Наступила весна, и поскольку перемен в здоровье Елены Андреевны не было, она поехала лечиться в Одессу в сопровождении всех членов семьи, за исключением мужа, который не мог оставить службу.

История жизни матери Е. П. Блаватской описана биографом Екатериной Некрасовой, в том числе со слов доктора Бенценгера и Веры. Она пишет:

Несмотря на все заботы и усилия известного в Одессе врача Гэно, ей становилось с каждым днём всё хуже. Определённую роль в этом сыграли кровопускания, излюбленное средство врачей того времени… И без этого обессилевшая, она становилась всё слабее и ближе к могиле. Боясь не дожить до приезда родителей, Елена Андреевна начала писать прощальное письмо… Она горячо благодарила родителей за всё и умоляла мать не бросать внуков^[78].

Приезд родителей и сестёр вдохнул в неё жизнь, и на этот прекрасный месяц она будто бы снова стала собой. Все так поверили в её скорое выздоровление, что начали строить планы о переезде в Саратов на постоянное проживание^[79]. Мать и сёстры Елены Андреевны, Катя и Надя, отлично плавали и часто ходили купаться в Чёрном море. Так и Елена Петровна стала искусным пловцом.

Однако вскоре после этого наступило резкое ухудшение здоровья Елены Андреевны, и она скончалась на руках матери 24-го июня, на 29-м году жизни. Семья была убита горем, дети безутешны^[80]. Смерть Елены Андреевны оплакивала вся читающая публика России. Критиком Белинским была написана следующая эпитафия:

Мир праху твоему, необыкновенная женщина, жертва богатых даров своей возвышенной натуры!.. Благодарим тебя за краткую жизнь твою: не даром и не втуне цвела она пышным, благоуханным цветом глубоких чувств и высоких мыслей… В этом цвете – твоя душа, и не будет ей смерти!^[81]

В последний месяц жизни Елена Андреевна была поглощена мыслями о детях. Некрасова рассказывает, что в письме к Екатерине (18 ноября 1841 г.) она выказывала волнение за их будущее, «предчувствуя свою скорую смерть». «Мысли об их воспитании не давали ей покоя, – добавляет Некрасова, – она говорила, что хочет дать им хорошее „элементарное“ образование, но единственное доступное ей средство – это её собственное перо». Особенно сильно она беспокоилась о Елене Петровне:

От гувернанток для её старшей дочери не было проку – она быстро их перерастала. Елена Андреевна начала задумываться о том, чтобы отправить её учиться в Одесский институт, хотя институтское образование мало соответствовало её основным убеждениям; но из двух зол всегда выбирают меньшее. Мысль о собственной болезни терзала её по этой причине^[82].

Вера отмечает, что все эти годы их мать сильнее всего беспокоилась о Елене, «с детства наделённой исключительным характером»^[83]. На смертном одре с губ матери слетели пророческие слова: «Что ж, может быть, это и к лучшему, что я умираю. По крайней мере, я не увижу, что приключится с Еленой! В одном я уверена – её жизнь будет непохожа на жизнь других женщин, и ей придётся много страдать»^[84].

Каких страданий страшилась мать Блаватской? Возможно, ответ на этот вопрос заключается в строках из её произведений «Идеал» и «Напрасный дар»:

Всякая выдающаяся женщина, в особенности писательница, испытает на себе преследование со стороны всего мира… Положение мужчины с высшим умом нестерпимо в провинции; но положение женщины, которую сама природа поставила выше толпы, истинно ужасно.

Стоглавая гидра общественного мнения, объявив её бессмертной, втопчет в грязь её благородные чувства… И напрасен дар её, напрасны все порывы к усовершенствованию; она как преступник, отверженный обществом, не вырвется более ни к свету, ни к жизни^[85].

Елене Андреевне и самой довелось столкнуться с враждебностью и злопыхательством провинциальных умов^[86].

В другой её повести, «Суд света», героиня изобличает жестокость провинциального общества в предсмертном письме: «Члены этого страшного трибунала все люди малодушные. С позорной плахи, на которую он положил голову мою, когда уже роковое железо смерти занесено над моей невинной шеей, я ещё взываю к вам последними словами уст моих: „Не бойтесь его!.. он раб сильного и губит только слабых…“»^[87].

Должно быть, Елена Петровна не раз перечитывала эти строки, проливая над ними слёзы, как и над другими сочинениями своей матери, которые были опубликованы в форме изящного четырёхтомника через год после её смерти – как живое наследие для её детей.

Глава 9

В Саратове

Вскоре после смерти Елены Андреевны дети переехали в Саратов насовсем. Путешествие по живописным степям России несколько скрасило горечь утраты. Их путь пролегал и через пустыни, где лошадей, тянувших две большие кареты Фадеевых, к восторгу детей пришлось заменить верблюдами.

По приглашению князя Тюменя они на сутки остановились в калмыцком улусе. Там им своими глазами довелось увидеть жизнь кочевых племён в пустыне. Княжна Елена, хорошо осведомлённая о традициях калмыцких буддистов, поведала о них внукам. Она рассказала им о молитвенном колесе:

– Если буддисты слишком заняты или устали, чтобы молиться, они крутят ручку колеса так быстро, как только смогут; в это время внутри колеса вращается свёрток с молитвами. Один раз повернул – всё равно что помолился.

– Вот дураки! – заявила Вера.

Елена парировала:

– Дураки есть и среди наших людей. Разве вращать колесо – это не то же самое, что бездумно бормотать себе под нос молитву…?

И она рассмешила детей, напомнив, как их ключница, помолясь перед иконами, кричала на горничных и раздавала им оплеухи.

В Саратове у детей началась новая жизнь – вдобавок к Антонии у них появились три новых учителя. Одна из них – француженка Генриетта Пекёр – в дни французской революции была редкой красавицей. Синнетт писал о ней:

Её любимым занятием было рассказывать детям о том славном, прекрасном времени, когда «фригийские красные колпаки» выбрали её на роль богини свободы в уличном фестивале Парижа. День за днём она купалась в лучах славы, двигаясь по улицам города в пышной процессии. Сама рассказчица ныне представляла собой забавную старушку, согбенную под тяжестью лет, и более походила на злую фею Карабос, чем на кого бы то ни было. Но её юных благодарных слушателей трогало красноречие и очарование описываемых событий… Лёля тут же заявила, что будет «Богиней свободы» всю свою жизнь^[88].

Следующим летом Елена нашла свой собственный «зал свободы» в огромном загородном особняке, полном подземных тоннелей, заброшенных коридоров, башен и укромных уголков, который семья арендовала на весь сезон. Вера вспоминает:

Нам позволили исследовать тоннели в сопровождении полдюжины мужской прислуги с фонарями и факелами… Елена не удовольствовалась одним-единственным визитом, впрочем, и второго ей тоже не хватило. Она сделала это зловещее место своим залом свободы и надежным убежищем, где она могла скрываться, прогуливая уроки. Прошло много времени, прежде чем её секрет был раскрыт… Из старых сломанных стульев и столов она соорудила себе башню в углу под окном, запертым на железный засов. Там, под самым сводом потолка, она могла прятаться часами, читая Книгу Премудрости Соломона, в которой были собраны всевозможные легенды…

Что до сказок, среди бесчисленной дворни Фадеевых была одна старая няня, которая славилась своим умением их рассказывать… В отличие от всех нас, с детской беззаботностью забывавших услышанное, Елена никогда не забывала этих сказок и не считала их выдумкой. Она всем сердцем сопереживала героям и верила, что все удивительные приключения происходили на самом деле^[89].

Елена не только любила слушать и читать истории, целиком отдаваясь воображению, но и мастерски рассказывала свои собственные. Из воспоминаний Веры:

Примерно в десяти верстах от губернаторской усадьбы было поле, обширный песчаный участок земли, когда-то, очевидно, бывший дном моря или огромного озера, поскольку в почве находились окаменелые останки рыб, моллюсков и зубов неведомых (нам) чудовищ. Бóльшая часть этих останков была разрушена и истёрта временем, но порой можно было найти целые камни, на которых отпечатались фигуры различных видов рыб, растений и животных, ныне вымерших, но, несомненно, существовавших в доисторические времена. Не счесть удивительных и поразительных историй, которые мы, дети и школьницы, услышали от Елены в ту эпоху. Я хорошо помню, как она, растянувшись на песке, подперев голову ладонями и глубоко погрузив локти в мягкий песок, мечтала вслух и рассказывала нам о своих видениях, ясных, живых, и таких же осязаемых для неё, как сама жизнь!..

Как чудно она рассказывала нам о подводной жизни всех этих существ, чьи искорёженные останки теперь рассыпались в прах вокруг нас. Как живо она описывала их прошлые сражения на том самом месте, где она лежала, уверяя нас, что видела это своими глазами; и как подробно она рисовала пальцем на песке фантастические очертания давно исчезнувших морских чудовищ, буквально заставляя нас увидеть красочную флору и фауну этой ныне безжизненной местности…^[90]

Уже в то время Елена говорила о реинкарнации.

Особое удовольствие ей доставляло собрать вокруг себя компанию из младших детей, как начнёт смеркаться, и, приведя всех нас в большой тёмный музей (в кабинете её бабушки), заставить, затаив дыхание слушать её фантастические истории… Каждое чучело животного в музее по очереди доверялось ей и рассказывало историю своих предыдущих инкарнаций, то есть жизней. Где она могла услышать о реинкарнации? Кто в христианской семье мог посвятить её в тайну метемпсихоза? Как бы то ни было, она растягивалась на своём любимом животном, гигантском тюлене, и, перебирая пальцами его мягкий серебристо-белый мех, повествовала о его приключениях, о которых будто бы узнала от него самого. И настолько яркими и убедительными были её истории, что даже взрослые против своей воли находили их интересными^[91].

Среди слушателей Елены были и дети крепостных. В России крепостное право прекратило своё существование в 1861 г., за полтора года до того, как Линкольн отменил рабство в Америке^[92]. В семье Фадеевых к крепостным относились скорее как к членам семьи, и княжна Елена никому не позволяла обижать их. В этом Елене Петровне как-то пришлось убедиться на собственном опыте. Через много лет эту историю от самой Е. П. Блаватской услышал Г. С. Олькотт, президент Теософского общества, и записал её в своих «Листах старого дневника»:

…Однажды, разгневавшись на старую няню, прожившую в семье Фадеевых всю жизнь, она ударила её по лицу. Когда об этом стало известно бабушке, она позвала девочку к себе, расспросила её, и той пришлось признаться в содеянном. Тогда бабушка, позвонив в колокольчик, созвала всех слуг, коих в доме было множество, и собрала их в большом зале. Она сказала внучке, что ударить беззащитную крепостную, которая не осмелится себя защитить, – поступок, недостойный истинной леди; и приказала ей попросить прощения у няни и поцеловать её руку в знак искренности.

Сперва ребёнок, пунцовый от стыда, был готов воспротивиться; но бабушка пригрозила, что выгонит её из дома с позором, если она сейчас же не повинуется. Она добавила, что ни одна по-настоящему благородная дама не откажется признать свою неправоту перед прислугой, особенно той, которая своей верностью заслужила любовь и доверие господ.

Будучи от природы доброй и сострадательной по отношению к людям более низкого сословия, девочка разрыдалась, встала на колени перед старой няней, поцеловала её руку и попросила прощения. Стоит ли говорить о том, что с этого времени она пользовалась всеобщим обожанием прислуги. Она рассказала мне, как много для неё значил этот урок, который научил её важному принципу – быть справедливым к тем, чьё социальное положение не позволяет ответить обидчикам^[93].

Вспыльчивый характер Елены с возрастом не стал спокойнее. Однажды Генри Олькотт спросил об этом её учителей-Махатм: «Я спросил, почему её взрывной темперамент нельзя постоянно контролировать, и почему она не может постоянно быть умиротворённым средоточием мудрости», которым она бывала временами. Ему ответили, что «такой подход непременно привёл бы её к скорой смерти от апоплексии; в её теле жил пылкий, необузданный дух, с детства не ведавший запретов; и если бы её безудержная энергия не находила выхода, результаты были бы плачевными». Олькотт продолжает:

Мне посоветовали ознакомиться с историей её предков, русского рода Долгоруких, чтобы понять, что имелось в виду. Я последовал совету, и увидел, что этот благородный и воинственный род, восходящий к Рюрику, всегда отличался отвагой, бесстрашием перед лицом любой опасности, страстной любовью к свободе и независимости и отсутствием страха перед последствиями исполнения их желаний.

Глава 10

Загадочные происшествия

Для Елены вся природа была полна загадочной, неизведанной жизни, – рассказывает Вера. – Она слышала голоса разных предметов и веществ, живых и мёртвых; и верила, что сознание есть не только у таинственных сил, которые она видела и слышала там, где другие могли разглядеть лишь пустое место, но и у неодушевлённых предметов, таких как галька, литейная форма и фосфоресцирующая гнилушка^[94].

Вероятно, по причине этих убеждений Елену тянуло к 100-летнему старцу по прозвищу Бараний Буерак, который жил недалеко от Саратова. Поговаривали, что он святой, знахарь и целитель. Его жилище находилось в овраге в соседнем лесу. «Он знал всё о целительных свойствах трав и цветов, – рассказывает Вера, – о нём ходили слухи, будто он умеет предсказывать будущее». Личность Буерака обладала в глазах Елены «невообразимой притягательностью», продолжает Вера:

Она приходила к таинственному старцу, как только выдавалась возможность… Оказываясь там, она засыпала его вопросами и увлечённо слушала его разъяснения о том, как научиться понимать язык пчёл, птиц и животных… Он постоянно говорил нам о ней: «Маленькая барыня совсем не такая, как вы все. Великие события ожидают её в будущем. Жаль, мне не дожить до исполнения своих предсказаний о её судьбе; но все они свершатся!»^[95].

Мудрая персона иного порядка, нежели Буерак, по-видимому, была заинтересована в благополучии Елены. «Из раннего детства у неё осталось воспоминание, – пишет Синнетт, – о видении степенного защитника, чей образ то и дело возникал в её воображении с самого нежного возраста. Этот защитник всегда был один и тот же, его черты не менялись; впоследствии она встретила его вживую, и он был ей так знаком, будто она знала его с детства»^[96].

Нет никаких свидетельств того, что Елена рассказывала своим родным об этом человеке. Однако Вера упоминает, что в детстве Елена говорила: «Мудрецы существовали во все времена, существуют они и в наши дни, но открываются лишь тем, кто достоин видеть и знать их, тем, кто поверит им, а не поднимет на смех»^[97].

Возможно, именно так называемому защитнику она обязана своей неуязвимостью, если верить тому, что рассказал Синнетт о некоторых случаях из её жизни. Первое происшествие случилось с ней в фамильной галерее, где висели портреты её предков Долгоруких. Одна из картин возбуждала любопытство Елены. Она была занавешена и висела так высоко, что до неё нельзя было дотянуться. Родные не говорили, кто был на ней изображён, поэтому Елена однажды незаметно проникла в комнату, когда никого рядом не было. Далее со слов Синнетта:

Она придвинула к стене стол и ухитрилась водрузить на него ещё один небольшой столик, сверху которого поставила стул, и, наконец, взобралась на эту шаткую конструкцию. Едва доставая до картины, она опёрлась одной рукой о пыльную стену, а другой изловчилась отдёрнуть занавеску. Вид картины так впечатлил её, что она вздрогнула, и этого движения хватило для того, чтобы опрокинуть неустойчивое сооружение. Что случилось дальше, она не помнила. Она потеряла сознание в тот момент, когда пошатнулась и начала падать, а очнулась, лёжа на полу, совершенно невредимая. Столы и стул были на своих обычных местах, занавеска полностью закрывала портрет, и она могла бы подумать, что всё это ей приснилось, если бы не отпечаток её маленькой ладони, оставшийся на пыльной стене рядом с картиной^[98].

В другой раз, рассказывает Синнетт, Елена чудом сохранила жизнь при не менее странных обстоятельствах: «Лошадь под ней понесла – она упала, и её нога запуталась в стремени. К тому времени, как лошадь остановилась, Елена могла бы быть мертва, если бы не таинственная сила, которая витала вокруг неё, не давая ей упасть наперекор гравитации».

Как отметил Синнетт в книге «Случаи из жизни мадам Блаватской»: «Если бы подобные удивительные истории были редкостью в жизни мадам Блаватской, я бы не стал включать их в её биографию. Однако, как вы сами убедитесь позже, они составляют основную часть того, что имеет рассказать о ней каждый человек, который когда-либо с ней соприкасался».

Что же касается странных происшествий, описанных в этой главе, то Е. П. Блаватскую явно не удовлетворяла отведённая ей роль участницы. Она хотела понимать их, как и свои растущие психические способности. Но откуда ей было взять книги на подобные темы? В письме к своему другу детства, князю Александру Дондукову-Корсакову, Блаватская упоминает библиотеку, которую её бабушка унаследовала от своего отца, князя Павла. В ней насчитывались сотни книг об алхимии, магии и других оккультных науках. «Все эти книги я прочитала с величайшим интересом ещё до того, как мне исполнилось 15… – пишет она. – Скоро ни Парацельс, ни Кунрат, ни К. Агриппа не смогут научить меня чему-то новому»^[99]. Лишь годы спустя, во время путешествия на Восток, она отыскала более подробные ответы на интересующие её вопросы.

* * *

В этой главе встречаются слова маг, магия и оккультный. Следует пояснить, каким смыслом их наделяет Е. П. Блаватская в своих сочинениях. В Теософском словаре напротив слова маг приведены цитаты из её собственной книги «Разоблачённая Изида»:

Этот термин, некогда связанный со славой и отличием, со временем приобрёл искажённое значение, далёкое от первоначального. Когда-то он внушал почёт и уважение, обозначая человека знающего и мудрого. Теперь же он превратился в эпитет, описывающий мошенника и обманщика; другими словами, шарлатана или того, кто «продал душу дьяволу» применяет свои знания во зло, в низких и опасных целях – согласно учениям духовенства… Это слово производное от магх, мах или маха – что в переводе с санскрита означает «великий», то есть человек, обладающий эзотерическими знаниями.

Е. П. Блаватская добавляет, что в латыни есть слово Magi – «волхв», известное всем из истории рождения Христа, в которой три мудреца, или волхва, увидели Вифлеемскую звезду^[100].

Блаватская определяет белую или благотворную магию как «божественную магию, которой не свойственно себялюбие, жажда власти, почестей или наживы, которая используется только во благо всего мира в целом и своего ближнего в частности. Малейшая попытка использовать собственные сверхъестественные силы для удовлетворения своих желаний превращает их в чернокнижие или чёрную магию».

Термины белая и чёрная магия, разумеется, никак не связаны с цветом кожи. В статье Е. П. Блаватской «Практический оккультизм», напечатанной в теософском журнале «Люцифер» в 1888 г., говорится: «От одного лишь внутреннего побуждения зависит, станет применение сверхъестественных сил чёрной, опасной или же белой, благотворной магией».

В словаре сообщается, что слово оккультный происходит от латинского occultus – «скрытый». Блаватская утверждает, что истинный оккультизм нисколько не связан с оккультными искусствами, такими как алхимия, месмеризм и культивирование различных психических способностей. В Индии истинный оккультизм называется атма видья, что востоковеды переводят просто как «знание души» или «истинная мудрость». На самом деле значение этого термина гораздо глубже. Идущий по этой тропе становится обладателем «благотворных сил природы… не для себя, но для мира, в котором живёт. И лишь когда себялюбивое „я“ сводится к нулю, возможно единение с „высшим Я“… Тогда великолепный Авгоэйд, божественное Я, вибрирует в сознательной гармонии с обоими полюсами человеческой Сущности – с человеком очистившимся и вечно чистой душой» и становится «единым и неразделимым с Ним навсегда»^[101].

Глава 11

Отъезд в Тифлис

1845 г. принёс семье Фадеевых немало волнений. Андрея Михайловича принуждали оставить должность губернатора Саратова. Дальнейшая его судьба была неясна. Несколько месяцев он провёл в Петербурге, ожидая перевода на новое место службы. Наконец к нему на помощь пришёл его давний друг, граф Воронцов, наместник на Кавказе, который предложил ему занять должность управляющего государственным имуществом на недавно отвоёванной у турков земле. За время службы на Кавказе Андрей Михайлович был несколько раз повышен в звании.

Переезд из любимой России в «варварскую Азию» оказался настоящей пыткой для семьи. К тому же ехать туда без вооружённого сопровождения было небезопасно. Сотня тысяч русских солдат были расквартированы на Кавказе, чтобы защищать границы и отражать набеги черкесских горцев на местное население^[102]. Годы спустя дядя Елены Ростислав написал обзор «Шестьдесят лет Кавказской войны», ставший классическим источником сведений о конфликтах множества этнических и религиозных общностей, которые жили на этой экзотической субтропической территории с её пышной растительностью и величественными снежными вершинами. В своё время эти чудеса и остатки древней иранской мусульманской культуры привлекли таких видных деятелей культуры, как Пушкин, Толстой, Чехов и Чайковский^[103].

Чета Фадеевых вместе с юной Надей первыми отбыли из Саратова, чтобы совершить все необходимые приготовления для приезда остальных. По мере того, как они приближались к Астрахани, толпы немецких иммигрантов, которые и спустя 10 лет помнили Андрея Михайловича за его честность и принципиальность, горячо приветствовали его каждый раз, как судно швартовалось к причалу, чтобы пополнить запасы топлива и провизии.

Спустя несколько недель путешествия по морю и суше они наконец прибыли в столицу Грузии, Тифлис, современный Тбилиси. Оставшимся дома пришлось немало поволноваться, ожидая вестей об их благополучном прибытии, ведь в то время письма могли идти месяцами.

Пройдёт почти год, прежде чем дети Елены Андреевны и их тётя Екатерина с мужем Юлием Витте и двумя сыновьями смогут воссоединиться с родными. Тем временем в их жизни тоже наблюдались большие перемены.

Лето и осень они провели на другом берегу Волги, где Юлий Витте управлял большим государственным хозяйством. Вера писала:

Что за зелёное, широкое раздолье, что за тишь да гладь да Божья благодать представилась нам, детям, непривычным к настоящей деревне, в этом степном заволжском просторе… Здесь не было ни гостей, ни шумного съезда наших подруг; ни фейерверков, ни акробатов, ни музыки, которыми нас баловали в последние годы пребываний наших на даче. К нам близко подступила простая сельская жизнь, с её работами, о которых мы и понятия иметь не могли. Лёля, увлекаясь своими фантазиями, внушила мне мысль, что мы теперь обратились в «совсем простых девочек», в племянниц «сельского фермера»; а дядя наш такой же простой фермер, как farmer Gray в английской повести этого имени.

Детей переполняла «простая, здоровая энергия» их новой жизни^[104].

С приходом зимы семья вернулась в Саратов, но не в поместье губернатора, а в крошечный домик с комнатками не больше чулана. Елена сокрушалась: «Вот она, настоящая бедность!» С щемящей тоской смотрели девочки на свой старый дом, который теперь занял новый губернатор^[105].

В мае 1847 г. пришло время уезжать в Тифлис. В своих мемуарах Вера живо и красочно описывает их путешествие, полное событий, и первые годы жизни на Кавказе^[106].

Семья поселилась на окраине города в недавно выстроенном прекрасном дворце, который принадлежал коммерсанту из Армении. Через год они переехали в особняк, прежним владельцем которого был князь Чавчавадзе. В нём обе семьи – Фадеевы и Витте – прожили 20 лет и вернулись в Одессу уже после смерти Елены Павловны, Андрея Михайловича и Юлия Витте.

Летом улицы Тифлиса превращались в настоящее пекло, и все, кто мог, спасались от жары в горах. Поэтому за последующие годы дети Ганов со старшими родственниками объездили множество горных оздоровительных центров и минеральных источников, которыми славится Кавказ^[107]. Вера рассказывает о том, как во время одной из поездок Елена, Надя, Екатерина и её муж едва избежали смерти: «ранним же летом снега на кавказских великанах начинают таять, сползают, тяжестью своей всё увлекая, заваливая пути и погребая под собою встречных путешественников. В то время перевал через горы был гибелью сотен людей». Семья своими глазами наблюдала сход лавины с пика Майорши, от которой они чудом спаслись: «По самой счастливой случайности, дядя Юлий Фёдорович, жалея измученных лошадей, едва втащивших экипажи на Кайшаурские высоты, приказал отдохнуть несколько минут возле духана. Пока вынесли ямщикам по стакану водки, прошло, быть может, минут 10, – и они-то и оказались спасительными: не пережди они их, весь поезд, как раз, попал бы под массу снега, и все скатились бы навеки в пропасть…»^[108].

Глава 12

Прощание с детством

В возрасте 16 лет в жизни Елены Петровны, по-видимому, наступил переломный момент. С того времени, говорила она, «у меня всегда была вторая жизнь, таинственная, непостижимая даже для меня, до тех пор, пока я во второй раз не встретила моего ещё более таинственного индуса»^[109]. До сих пор она вела активную общественную жизнь, полную танцев и балов^[110]. Госпожа Ермолова, жена губернатора Тифлиса, в разговоре с подругой, Е. Ф. Писаревой, отзывалась о Елене как о «блестящей, но своенравной юной леди». Писарева добавила: «Те, кто был давно с ней знаком, вспоминали о ней с восторгом – непоколебимая, импульсивная, жизнерадостная, она так и сыпала колкими шутками и остроумными речами. Она обожала шутить, поддразнивать и создавать сумятицу»^[111]. Однако теперь Елена была сильнее, чем когда-либо, погружена в изучение мистических книг в библиотеке своего прадедушки. Как раз в это время она встретила того, с кем могла обсуждать подобные темы: князя Александра Голицына, старшего сына друга семьи Фадеевых, князя Владимира Сергеевича Голицына. По словам Веры, Александр был частым гостем в их доме. В одной из последних статей, «Русский путь к теософии», профессор Академии наук СССР Дмитрий Леонидович Спивак называет князя Александра «известным франкмасоном и мистиком». Через несколько месяцев князь уехал из Тифлиса, и неизвестно, довелось ли Е. П. Блаватской встретить его снова^[112].

Александр, несомненно, обладал богатым опытом в сферах, которые Елена страстно желала изучить. Он немало знал о святых местах в Греции, Египте, Иране и даже Индии. Неудивительно, что, обладая такими наклонностями, Елена тяготилась ограниченной жизнью и традиционными обязанностями, отведёнными женщинам в те времена. И вдруг случилось то, что, как могло показаться сперва, ещё сильнее ограничило её свободу.

Зимой 1848–1849 гг. Елена, 17 лет от роду, потрясла родных известием о своей помолвке. Ещё куда более удивительным оказался выбор мужа. Надя объяснила, как состоялась помолвка: «Однажды гувернантка сказала Елене, что ни один мужчина не согласится стать её мужем из-за её дурного характера. Она добавила с насмешкой, что даже старик, которого Елена считала уродливым и со смехом называла „беспёрым вороном“ – и тот не возьмёт её в жёны! Этого было достаточно: через три дня он уже просил её руки»^[113].

Вскоре, испуганная тем, что натворила, Елена попыталась уговорить своих родственников воспрепятствовать браку. Они отказались, а бабушка Елена была слишком слаба, чтобы вмешаться^[114]. Тогда она попросила жениха отказаться от неё: «Вы совершите огромную ошибку, женившись на мне. Вам же прекрасно известно, что Вы годитесь мне в деды». Но её мольбы не были услышаны. В отчаянии Елена убежала из дома, но вернулась через несколько дней. Никто не знал, где она была всё это время, но её отсутствие дало повод для сплетен, и теперь её родственники сильнее прежнего хотели, чтобы она вышла замуж и остепенилась. Ко всеобщему удивлению, она больше не противилась браку. Как Елена впоследствии рассказала близким друзьям, её осенило, что, будучи замужем, она избавится от постоянного контроля, который был обычным делом для незамужних девушек из благородных семей того времени^[115].

Елена вышла замуж за Никифора Блаватского в маленьком городке близ Эривани (ныне Ереван) 7 июля 1849 г. незадолго до своего восемнадцатилетия^[116]. Это было пышное празднество со множеством гостей из Тифлиса. К месту бракосочетания Никифора сопровождали 20 лихих курдских всадников, до которых дошла весть о том, что их бывший комендант собирается жениться^[117].

Из воспоминаний Нади о дне свадьбы:

Её пытались вразумить беседами о торжественном бракосочетании, её будущих обязанностях перед новоиспечённым мужем и семейной жизни. Через несколько часов, стоя перед алтарём, она услышала обращённые к ней слова священника: «Ты должна почитать мужа своего и повиноваться ему». При звуке ненавистного ей слова «должна» её лицо вспыхнуло от гнева, а затем стало мертвенно бледным. Никто не услышал, как она процедила сквозь сжатые зубы: «Ничего я не должна»^[118].

Рассказ завершает Вера:

В тот же день после обеда молодые уехали в Даричичаг – горное местопребывание всех эриванских служащих в летнее время. На гору Безобдал, по которой круто извивалась дорога, они въехали верхом. Кроме их оригинального конвоя [Курдов], множество гостей, бывших на свадьбе… поехали провожать их. Въехав на первый уступ, все остановились, Лёля нам махала платком; курды приподняли свои мохнатые пики в знак прощания, некоторые выстрелили, и поезд скрылся.

Я горько заплакала. Особенной дружбы с сестрой у меня не было, – ей мешала разность лет и характеров наших, – но мы друг друга всегда горячо любили. Это была первая наша разлука, и разлука – печальная! Она клала… конец моему детству и отрочеству, конец всему, что было мне доныне близко, мило, что казалось неразрывным со мною^[119].

Что до Елены, она думала, что навечно расстается со своей любимой семьёй. Она намеревалась в тот же день сбежать от Никифора и уехать из России через границу с Ираном. Очевидно, она подговорила одного из курдов помочь осуществить её планы, но вместо этого тот рассказал о них её мужу. С того дня она находилась под непрестанной охраной^[120].

Все три месяца совместной жизни между супругами шла непрекращающаяся война характеров. Никифор требовал от Елены исполнения супружеского долга, а она отказывалась. Первые два месяца они провели в Даричичаге («стране цветов»). В конце августа молодожёнов навестили старшие Фадеевы, Надя и Екатерина, после чего они вместе отправились в Эривань^[121]. Здесь Елена провела последний месяц со своим мужем, ныне губернатором региона. В связи с этой его почётной должностью они жили в сказочно прекрасном Сардарском дворце, бывшей резиденции турецких правителей.

На фоне окрестных пейзажей Эривани выделяется библейская гора Арарат. В сопровождении своего стража, курдского князя Сафара Али Бека – который, по словам Е. П. Блаватской, однажды спас ей жизнь, – Елена несколько раз верхом пересекала турецкую границу и огибала гору^[122].

С течением времени отношения с Никифором всё ухудшались, и однажды в сентябре, ускользнув от охраны, Елена ускакала в Тифлис – рискованное путешествие для одинокой женщины в то неспокойное время. «Я укрылась у своей бабушки, – пишет она. – Я поклялась, что убью себя, если меня заставят вернуться»^[123].

От Елены Петровны Синнетт узнал, что «был созван семейный совет, который принял решение отослать непокорную невесту к отцу». Он обещал встретить дочь в Одессе, и она тотчас же отправилась в сопровождении лакея и горничной в порт Поти, откуда пароход должен был доставить её к отцу. Однако, по словам Синнетта:

Её отчаянная жажда приключений вкупе с подозрением, что отец может попытаться восстановить неудавшийся брак дочери, заставили её внести свои корректировки в планы родственников. Во время поездки по Грузии Елена подстроила несколько сложностей… из-за которых она и её сопровождающие опоздали на пароход в Поти. В порту стояло маленькое английское судно. Госпожа Блаватская поднялась на борт – по её словам, судно называлось «Коммодор» – и убедила шкипера помочь ей за щедрое вознаграждение.

«Коммодор» сперва направлялся в Керчь, затем в Таганрог на Азовском море, и, наконец, в Константинополь. Госпожа Блаватская взяла билеты для себя и своих слуг, якобы до Керчи. По прибытии в порт она отправила слуг на берег, чтобы они нашли комнаты и подготовили их для неё к завтрашнему утру. А ночью, освободившись от последних уз, связывающих её с прошлой жизнью, она уплыла на «Коммодоре».

Это короткое путешествие оказалось богатым на приключения.

Во время проверки «Коммодора» береговой охраной в Таганроге пришлось пойти на ухищрения, чтобы они не заподозрили присутствия лишнего человека на судне. Единственное укромное место – среди мешков с углём – пассажирка сочла непривлекательным, и там пришлось скрываться юнге, в то время как она, притворившись больной, притаилась на его койке. Далее, когда судно прибыло в Константинополь, возникли другие трудности, и ей пришлось спешно добираться до берега в каюке^[124] с молчаливого согласия стюарда, чтобы избежать преследования шкипера.

В Константинополе ей наконец улыбнулась судьба, и она столкнулась со знакомой из России, графиней К[иселёвой]. Они стали близки и вместе посетили Египет, Грецию и другие страны Восточной Европы.

Глава 1

Начало странствий

Были ли жажда приключений и желание сбежать от мужа единственными причинами, по которым Елена Петровна Блаватская променяла жизнь в роскоши и комфорте на бесчисленные трудности, с которыми одинокая женщина может столкнуться в огромном враждебном мире?

Ответ на этот вопрос содержится в её письмах князю Дондукову-Корсакову, с которым она познакомилась в Тифлисе в бытность его ближайшим помощником наместника. Со временем князь станет киевским генерал-губернатором и главноначальствующим в других регионах. Когда Блаватская писала ему из Индии в 1880 г., он жил в Тифлисе и занимал пост генерал-губернатора Кавказского военного округа^[125].

Пройдёт 70 лет, прежде чем станет известно о существовании этих писем. После смерти князя они попали в руки Лео Семере, венгра неизвестного происхождения. Пытаясь продать их, он обратился в несколько теософских обществ, но затем вдруг исчез, прекратив переговоры. Семере пришёл к убеждению, что эта переписка – его талисман, который дарует обладателю бессмертие. Будучи венгерским политическим активистом, Семере спасался от преследования нацистов, переезжая с места на место. И лишь смертельно заболев, согласился расстаться с перепиской^[126].

В одном из писем к князю Елена Петровна отвечает на его вопрос касаемо обстоятельств, которые привели её к личной встрече с её «таинственным индийским Учителем», который до этого являлся ей лишь во снах и видениях. «Я была в поисках неведомого, – писала она. – Если бы, беседуя с вами об алхимии, я рассуждала о брачном союзе „красной Девы“ с „астральным минералом“, то есть о философском камне (единстве Души и Духа), то не послали бы вы меня к чёрту? Но не правда ли, что, высказываясь на определённую тему, мне следует использовать надлежащую терминологию, которая соответствует предмету разговора?»

В этом самом письме Блаватская признавалась в том, что изучала книги из библиотеки прадеда, посвящённые «алхимии, магии и другим оккультным наукам». «Парацельс, Кунрат и Агриппа, – писала она, – все они говорили о „бракосочетании красной Девы c Иерофантом“ или „астрального минерала с сивиллой“, о сочетании женского и мужского начала»^[127], которое на Востоке принято называть гармонией Инь и Ян.

Во времена Е. П. Блаватской образованные люди высмеивали сумрачный язык алхимиков, но сегодня дело обстоит иначе. Последние 30 лет жизни Карл Юнг посвятил «алхимии в религиозно-психологическом смысле»^[128]. «Должен признаться, – писал Юнг, – мне нелегко было побороть свойственное многим предубеждение против кажущейся абсурдности алхимии… Однако моё терпение было щедро вознаграждено… Настоящая алхимия не может быть средством обогащения или карьерой, она истинное искусство, которое рождается только в молчаливом, самоотверженном труде»^[129]. Из «Алхимических исследований» Юнга становится ясно, что истинные приверженцы алхимии «не были заурядными золотоискателями, но стремились обладать золотом знаний; их интересовала не трансмутация основных металлов, а психическая трансформация их собственной личности; их целью был не эликсир бессмертия, а философский камень, таинственный lapis, символизирующий самого человека»^[130]. Блаватская писала, что в мистическом смысле «философский камень символизирует трансмутацию низшей животной природы человека в высшую божественную». Последнюю она называет «универсальным растворителем»^[131].

Символ красная Дева требует дополнительных разъяснений, поскольку красный цвет у большинства людей ассоциируется со страстью. Юнг утверждает, что «красный и белый являются цветами алхимии; красный символизирует солнце, а белый луну»^[132]. Блаватская упоминает схожим образом «божественный золотисто-красный свет солнца», который «не имеет ничего общего с багровой краснотой кама-рупы»^[133]. (Сложносоставное слово «кама-рупа» на санскрите обозначает страстную человеческую натуру.) Как интригующе пишет Юнг, триединство тела, души и духа «должно преобразиться в круг, то есть, в беспрестанное рдение или вечное пламя». (Выделено курсивом автором текста.)^[134].

С того времени, как Е. П. Блаватская покинула Россию, события её жизни становится сложнее подтвердить документально. Она не вела дневника, и рядом не было её родных, которые могли бы стать свидетелями этих событий. Надя пишет: «За первые восемь лет мы, семья её матери, не получили от неё ни весточки, ни единого признака жизни, поскольку она боялась, что её выследит законный „господин и повелитель“». Лишь её отец «один знал о её местопребывании. Понимая, что он не в силах заставить её вернуться к [Никифору], он молчаливо согласился с её побегом и отсылал ей деньги, когда она находилась там, где могла безопасно получить их»^[135].

Вера Петровна Желиховская (1835–1896), сестра Е. П. Блаватской

Критикам Блаватской кажется невероятным тот факт, что в те дни женщина могла спокойно путешествовать по тем странам, в которых, как утверждалось, она побывала. В личной переписке с Синнеттом, который в то время находился в процессе создания её биографии, она напишет:

Что, если бы я призналась вам, ни капли при этом не солгав, что [в Индии] я была в мужской одежде (ведь я была очень стройна в то время)? Что бы сказали на это люди? И когда мы со старой графиней [Киселёвой] были в Египте, я переодевалась студентом, к её немалому удовольствию. «Господин студент», так она меня называла. Теперь Вы видите все мои трудности? То, что для другого было бы воспринято как чудачество или каприз, ныне будет лишь компрометировать меня^[136].

В Каире Е. П. Блаватская встретила профессора Альберта Лейтона Росона, который на тот момент был студентом художественного института в Соединённых Штатах. Так как они вновь встретились в Нью-Йорке два или три года спустя, а затем судьба столкнула их в этом же городе в 1870 г., его можно считать важным свидетелем некоторых её путешествий. У самого Росона была интересная жизнь, о которой написано в книгах «Кто есть Кто в Америке» (1607–1896) и «Биографический словарь выдающихся американцев XX века». Он изучал юриспруденцию и участвовал в археологических исследованиях, получил степени доктора богословия и юридических наук в Оксфорде, а также медицинскую степень в парижской Сорбонне. Автор множества книг о религии, филологии и археологии, он четырежды побывал на Востоке.

Свою встречу с Блаватской Росон описал в одной из статей уже после её смерти. Тогда она сказала ему, что занимается делом, которое однажды освободит человеческое сознание от оков. Росон отметил, что «она была совершенно бескорыстна в своём стремлении, часто повторяя: „То, что я делаю, исходит не от меня, а от пославшего меня“». (Евангелие от Иоанна, 7:16)^[137].

Путешествие на Средний Восток оказалось для Елены Петровны сплошным разочарованием. Она писала князю Дондукову:

Где бы я ни была – в Афинах, в Египте, на берегах Евфрата – я везде искала свой философский камень… Я жила с кружащимися дервишами, с друзами Ливана, с арабскими бедуинами и с марабутами из Дамаска. И я нигде его не нашла! Я изучила некромантию и астрологию, гадание на магическом кристалле и спиритуализм – и ни единого следа «красной Девы»!^[138]

После этого Е. П. Блаватская отправилась с отцом в путешествие по Европе, о чём она впоследствии сообщила французскому корреспонденту^[139]. Вероятно, во время этой поездки они побывали в Лондоне. По её словам, это случилось в 1844-м или 1845 г., но она не отличалась хорошей памятью на даты^[140]. Исходя из списка событий, который вела Вера, ни Елена, которая на тот момент жила в Саратове, ни её отец, занятый военной службой, не могли в те годы провести несколько месяцев за границей^[141]. Однако в 1850 г. они вполне могли посетить Лондон.

Целью визита могло быть её желание усовершенствовать свои музыкальные навыки. Блаватская упоминала, что ей дал несколько уроков сам «старый Мошелес», виртуозный пианист и композитор, преподаватель Лейпцигской консерватории. Всё это наводит на мысль о том, что она собиралась сделать музыку своей профессией. Говорят, через несколько лет Блаватская в самом деле дала несколько концертов в Англии и континентальной части Европы^[142].

По-видимому, Елена Петровна недолго оставалась с отцом. Она направилась в Париж, где, по словам Синнетта, познакомилась «со многими прославленными литераторами того времени, и где знаменитый месмерист, который и сейчас жив, хотя и находится в преклонном возрасте, открыл в ней поразительные психические способности. Он стремился взять её под контроль как медиума. Но не существовало цепей, способных удержать её, и она упорхнула из Парижа, вероятно, чтобы избежать его влияния»^[143].

В начале 1851 г. Е. П. Блаватская вернулась в Лондон, чтобы стать компаньонкой старой подруги семьи, графини Багратион. Они остановились в отеле «Майвартс», который теперь называется «Клэриджес». С момента отъезда из России прошло уже два года, и Блаватская находилась в глубокой депрессии. Слова Вольтера, которыми он охарактеризовал своё состояние, эхом отзывались в её мыслях: «40 лет из своего земного пути я провёл в поисках философского камня истины… и всё ещё остаюсь в неведении»^[144].

Спустя 30 лет она рассказывала Дондукову-Корсакову об этом этапе своей жизни:

Испытывая отвращение ко всему миру, устав от бедной старой графини Багратион, которая держала меня взаперти в отеле «Майвартс», заставляя читать Четьи-Минеи и Библию, я сбежала на мост Ватерлоо, захваченная отчаянным желанием умереть. Искушение сделать это давно уже подкрадывалось ко мне. На этот раз я ему не сопротивлялась, и мутные воды Темзы казались мне мягкой постелью. Я искала вечного покоя, не сумев найти «камень» и потеряв «Деву»^[145].

Затем перед её взором возникла фигура её Учителя и покровителя. Он «пробудил и спас меня, и, чтобы примирить меня с жизнью, пообещал мне „Камень и Деву“», – вспоминает Елена Петровна^[146].

Глава 2

Памятная ночь

В 1851 году в лондонском Гайд-парке проводилась Всемирная выставка. В великолепном Хрустальном дворце можно было увидеть «промышленные работы всех народов», включая новейшие изобретения в области науки и техники. Королева Виктория открыла выставку в мае, и к моменту её закрытия, в октябре, на ней успело побывать более шести миллионов посетителей со всех частей света. Неизвестно, была ли Е. П. Блаватская впечатлена этим событием века, но именно там состоялось самое необыкновенное знакомство в её жизни. Одну из индийских делегаций сопровождал Учитель из её сновидений! «Я дважды видела его, – писала она Синнетту. – В первый раз он отделился от толпы, затем повелел мне встретиться с ним в Гайд-парке. Я не могу, не должна говорить об этом. Я не хочу рассказывать об этом на весь мир»^[147].

Миру стало известно об этой встрече только через два года после смерти Блаватской, когда появилась книга «Воспоминания о Е. П. Блаватской и Тайной Доктрине». Её автор, графиня Констанция Вахтмейстер, вдова бывшего шведского посла в Лондоне, жила с Еленой Петровной в Германии и Бельгии во время создания «Тайной Доктрины».

Графиня писала:

В Вюрцбурге произошёл любопытный случай. Госпожа Фадеева – тётя Е. П. Блаватской – написала ей, что отправила на улицу Людвигштрассе коробку со всяким хламом (вещами, которые Блаватская оставила, покидая Россию в 1860-х гг.). Когда коробку доставили, на меня была возложена задача её распаковать. Одну за другой доставая вещи из коробки и передавая их госпоже Блаватской, я слушала её восторженные возгласы. Она сказала: «Посмотри, что я написала в 1851 г., в тот день, когда увидела моего благословенного Учителя»; и она показала мне альбом для набросков, в котором выцветшими чернилами были начертаны несколько строчек, описывающих эту встречу^[148].

Этот альбом всё ещё существует, и здесь вы видите копию одной из его страниц^[149].

Рис. 1. 1851. Изображение лодки; день, когда Е. П. Блаватская впервые встретила своего Учителя. (Журнал «Теософист», август 1931, с. 558. Архивы Теософского общества в Адьяре)

Графиня спросила Блаватскую, почему упомянут Рамсгит (курортный город на Северном море), если ранее та говорила, что встретила Учителя в Лондоне. Она пишет: «Е. П. Блаватская сказала мне, что это хитрость для отвода глаз, чтобы те, кто случайно откроет её книгу, не узнали, где на самом деле она встретила своего Учителя».

Тогда Елена Петровна поведала графине об обстоятельствах этой встречи:

Однажды она шла по улице и вдруг, к своему изумлению, увидела высокого индуса, окружённого другими индийскими вельможами. Она тотчас же узнала его… Её первым желанием было подойти и заговорить с ним, но он знáком попросил её оставаться на месте. Стоя неподвижно, будто зачарованная, она наблюдала, как он прошёл мимо. На следующий день она пошла в Гайд-парк, чтобы прогуляться там в одиночестве и спокойно подумать об этом диковинном событии. Подняв глаза от земли, она увидела, что к ней приближается знакомая фигура. Учитель сказал ей, что приехал в Лондон с индийскими принцами ради важной миссии. Он стремился встретиться с ней лично, поскольку ему потребуется её помощь в предстоящем деле (о характере которого он не упомянул). Для подготовки к этой важной задаче… ей придётся провести три года в Тибете^[150].

Сама графиня находилась «в Англии во время визита индусов и припоминает, что слышала об этой свите изысканно одетых мужчин, один из которых был невероятно высоким»^[151]. По слухам, рост учителя Е. П. Блаватской составлял более двух метров.

Перед тем как отправиться в Индию, Елена Петровна попросила благословения у отца. Констанция Вахтмейстер считала, что в то время он находился в Лондоне, но Блаватская уверила Синнетта в обратном^[152]. Следовательно, она могла получить его одобрение только почтой. Получив его, она сразу же уехала в Индию, сообщает графиня^[153]. Вернее, по пути в Индию она посетила обе Америки, поскольку хотела сперва увидеть Новый Свет.

Глава 3

Новый Свет и мать Индия

Причиной, по которой Е. П. Блаватская стремилась увидеть Новый Свет, оказалось её желание познакомиться с мудростью индейцев^[154]. Но лишь годы спустя она сможет в полной мере оценить влияние этого решения на её деятельность. «Тайная Доктрина» учит:

…Даже сейчас, на наших глазах, новая раса и расы находятся в образовании, и что именно в Америке трансформация эта будет совершаться, и она уже тихо началась. Из чистых англо-саксонцев, едва 300 лет тому назад, американцы Соединённых Штатов уже стали отдельной народностью, и, благодаря сильной примеси различных национальностей и бракам между ними, они являются расой почти sui generis, не только умственно, но также и физически…

Таким образом, человечеству Нового Света, который гораздо старше нашего старого мира… назначено Кармой сеять семена для грядущей великой и гораздо более блестящей Расы, нежели все те, о которых мы знаем сейчас. За Циклами Материи будут следовать Циклы Духовности и вполне развитого разума^[155].

Однако в 1851 г. Блаватская отправилась в Новый Свет именно ради знакомства с индейцами, о которых она прочла в романах Джеймса Фенимора Купера. Купив билет до Канады, она прибыла в Квебек, где её представили группе индейцев, от которых она надеялась узнать о секретах их народной медицины. Однажды они исчезли вместе с некоторыми её пожитками, прихватив в том числе и её любимые ботинки^[156]. В «Разоблачённой Изиде» она говорит о «печальных примерах скоротечного морального разложения» индейцев, причиной которого стала «жизнь в непосредственной близости от христианских миссионеров и чиновников»^[157].

В скором времени был составлен новый план путешествия. Синнетт пишет:

На первых порах Е. П. Блаватская хотела встретиться лицом к лицу с мормонами, которые тогда начинали привлекать всеобщее внимание; но их город Науву в штате Миссури недавно пережил нападение буйствующей толпы их менее трудолюбивых и зажиточных соседей, а те немногие, кто уцелел в бойне, направились через пустыню на поиски нового дома. Учитывая эти обстоятельства, Мексика показалась госпоже Блаватской привлекательным, пусть и опасным местом, в которое она отправилась, посетив перед этим Новый Орлеан^[158].

Там она погрузилась в изучение магии вуду, но её посетило видение о том, что эта секта применяет опасные практики, и она сразу же её покинула. Синнетт продолжает:

Через Техас она направилась в Мексику. Ей удалось увидеть бóльшую часть этой небезопасной страны, путешествуя под защитой собственной порой безрассудной отваги и случайных людей, которые время от времени заботились о её благополучии. С особой благодарностью она говорит о старом канадце, известном как отец Жак, которого она встретила в Техасе, когда осталась совершенно без дружеского общения. Он помог ей избежать опасностей, которые встретились на её пути в то время^[159].

В 1852 г. путешествия привели её в Центральную и Южную Америку, где она посетила древние руины. Некоторые из этих приключений она описала в «Изиде»^[160].

Решив, что пришло время отправляться в Индию, сообщает Синнетт, «она написала некому англичанину, которого встретила в Германии пару лет назад, и который, как ей было известно, имел схожие стремления, и предложила ему присоединиться к ней в Вест-Индии, с тем чтобы потом вместе направиться на восток». К ним присоединился ещё один попутчик, индус, которого Блаватская встретила в Гондурасе. Он оказался чела, то есть учеником великих мудрецов. «И вот трое странников в поисках таинственного отправились через мыс Доброй Надежды на Цейлон, откуда отплыли на корабле в Бомбей», в который прибыли в конце 1852 г. Затем их пути разошлись, «поскольку каждый из них преследовал свои цели»^[161].

Более подробные сведения о первом путешествии Е. П. Блаватской в Индию содержатся в её письме князю Дондукову, в котором она говорит о своём Учителе:

В Англии я видела его дважды, и во время нашей последней беседы он сказал мне: «Судьба твоя находится в Индии, но ты встретишь её позже, через 28 или 30 лет. А сейчас поезжай туда и посмотри страну». Я поехала туда – сама не знаю почему! Всё было словно во сне. Я провела там около двух лет, путешествуя по стране на деньги, которые мне перечисляли каждый месяц – кто это делал, я не имею ни малейшего понятия, и строго следуя данному мне плану маршрута. Я получала письма от моего индуса, но ни разу не видела его за прошедшие два года^[162].

Перед отъездом из Индии Блаватская предприняла попытку проникнуть в Тибет через Непал, но была остановлена британским представителем^[163]. Эти и другие сведения она сообщила Синнетту через 30 лет после путешествия, когда подтвердить их было довольно сложно, что дало скептикам предлог для сомнений в их правдивости. Основным их аргументом было утверждение, что её путешествие в Индию могло состояться только на более позднем этапе её деятельности. Как бы то ни было, через два года после её смерти история с британским представителем чудесным образом подтвердилась.

В 1893 г. Олькотт с другом, находясь в Индии, ехал на поезде и встретил отставного офицера, генерал-майора Чарльза Мюррея. В разговоре прозвучало упоминание о принадлежности Олькотта к Теософскому обществу, и Мюррей рассказал, как много лет назад он не позволил Е. П. Блаватской въехать в Тибет. Олькотт записал детали задержания на обороте своего дневника за 1893 г., а Мюррей подтвердил написанное своей подписью:

3 марта 1893 г. С. В. Эдж и я повстречали в поезде между Налхати и Калькуттой генерал-майора Ч. Мюррея (в отставке), бывшего офицера бенгальской пехоты, ныне председателя муниципалитета Монгхира, который встретил Е. П. Блаватскую в 1854-м или 1855 г. в Панкабари, у подножия холмов Дарджилинга. В то время он командовал отрядом сапёров-минёров Себанди в звании капитана. Она пыталась попасть в Тибет через Непал, «чтобы написать книгу», и с этой целью хотела перебраться через реку Рунгит. Караул сообщил капитану Мюррею о том, что заметил там какую-то европейскую леди, поэтому он последовал за ней и вернул её обратно. Она была сильно разгневана, но всё тщетно. Около месяца она провела с капитаном Мюрреем и его женой. Поняв, что её план не удался, она покинула их, а позже до капитана Мюррея дошли слухи, что её видели в Динаджпуре. В то время ей было около 30 лет.

Вышеизложенное верно.

Ч. Мюррей, генерал-майор

Поскольку вышеуказанный текст был тут же опубликован в апрельском выпуске издаваемого в Индии журнала «Теософист» за 1893 г.,^[164] у Мюррея была возможность ознакомиться с собственными засвидетельствованными показаниями в печатном виде и опротестовать их в случае несогласия. Очевидно, никто не потрудился проверить историю Олькотта по военному досье генерал-майора, пока в 1952 г. некая миссис Стэнли из Лондона не запросила более подробную информацию^[165]. Записи подтвердили, что в 1854-м и 1855 г. Мюррей был «командиром отряда сапёров-минёров в Себанди». По словам Мэрион Миде, Мюррей «рассказал Олькотту, что в 1854-м или 1855 г. одна европейка пыталась пересечь границу, но была задержана стражей»^[166]. Тот факт, что Мюррей отдельно упомянул имя Блаватской, она утаила по вполне понятной причине. Миде, как и многие другие биографы Е. П. Блаватской, уверена в том, что в течение 10 лет, проведённых за пределами России, та не бывала в Индии, а предавалась безнравственной жизни в европейских столицах. Следовательно, рассказы о её путешествиях являются хитрыми отговорками, а её Учителя попросту не существуют.

Профессор Росон приводит доказательства того, что Блаватская в течение означенного периода дважды бывала в США и один раз в Индии. Что касается Индии, то письмо Росона, опубликованное в 1878 г., опровергает все обвинения в том, что она никогда не была на Востоке:

«Некоторые из моих знакомых встречали госпожу Блаватскую на Дальнем Востоке; другие лишь слышали о её пребывании там; например, известный врач и хирург, Дэвид Е. Дадли, практикующий в Маниле; мистер Фрэнк А. Хилл из Бостона, штат Массачусетс, который жил в Индии уже не первый год… Редактор нью-йоркского журнала „Строитель“, мистер Уильям О’Грэди родом из индийского города Мадрас, часто навещал госпожу Блаватскую в Нью-Йорке, познакомившись с ней в Индии.

Зачем я перечисляю эти доказательства? Даже одно принятое свидетельство имеет вес, при этом тысячи свидетельств будет недостаточно тем, кто упрямо отказывается верить»^[167].

В 1854 г., после того как планы Е. П. Блаватской посетить Тибет были сорваны Мюрреем, она уехала из Индии. Князю Дондукову она написала, что получила от Учителя письмо: «Возвращайся в Европу и делай всё, что хочешь, но будь готова вернуться». Тогда Блаватская «купила билет на корабль „Гвалиор“, который потерпел крушение рядом с Мысом Доброй Надежды, но была спасена вместе с другими двумя десятками пассажиров»^[168]. Никаких подробностей случившегося обнаружить не удалось.

Глава 4

Второй раз вокруг света

Когда Е. П. Блаватская вернулась в Англию, между Турцией и Россией вовсю шла Крымская война. В январе 1854 г. флотилии Британии и Франции вошли в Чёрное море, а в феврале император Николай I отозвал российских послов из Лондона и Парижа. Для русских, находящихся в Англии, это было непростое время, но, по словам Веры, её сестру там удерживал контракт (по-видимому, связанный с концертной деятельностью): «Благодаря своему выдающемуся музыкальному таланту, она стала членом филармонического общества»^[169].

В июне 1854 г. Блаватская снова встретила своего Учителя. Она пишет: «Я встретила его в доме иностранца в Англии, куда он прибыл в сопровождении развенчанного индийского принца. Наше общение ограничилось двумя беседами, которые, произведя на меня сильное впечатление своей неожиданностью, странным характером и даже строгостью обращения, всё же, как и многие другие, канули в Лету»^[170]. Упомянутым ею «развенчанным индийским принцем» был, вероятно, Далип Сингх, свергнутый махараджа Лахора. Он прибыл в Саутгемптон 18 июня, а первого июля был представлен королеве Виктории^[171]. После этого Елена Петровна покинула Англию и уехала в Нью-Йорк^[172].

Там она возобновила общение с профессором Росоном. По его словам, в то время шёл 1853 г., однако, 1854-й представляется куда более вероятным. Когда, будучи молодым художником, Росон впервые повстречался с Блаватской в Каире, ей было 29 лет. Вот как она выглядела в его глазах теперь, 22 или 23 лет от роду:

У неё было круглое лицо, подобное лику луны – очертания, которые так ценят на Востоке; взгляд её ярких, ясных глаз в минуты покоя был кроток, как у газели, но в гневе или возбуждении они сверкали змеиным блеском. Вся её юная фигура, до тех пор, пока ей не исполнилось 30, была полна гибкости, силы и гармонии, достойной восхищения художников. Её небольшие изящные кисти рук и ступни ещё сильнее подчеркивали нежность и свежесть юности, оставаясь такими до конца её жизни.

В обществе она слыла почти неотразимой, поскольку могла одной лишь короткой беседой расположить к себе любого мужчину, который был достаточно умён, чтобы не считать себя центром вселенной.

Однако её мало заботило восхищение мужчин, видевших в ней лишь привлекательную женщину, говорит Росон. «Она не переставала учиться, – вспоминает он, – трудилась без устали и никогда не останавливалась на достигнутом. Больше света, больше фактов, новейших теорий, различных гипотез и предположений, вечное стремление к идеалу». [Журнал Фрэнка Лесли «Ежемесячник о популярном», февраль, 1892 г.]

* * *

Как сообщает Синнетт, из Нью-Йорка Блаватская «сначала направилась в Чикаго, в то время молодой город… а затем на дальний Запад», по пути «пересекла Скалистые горы с караванами эмигрантов, пока не оказалась в Сан-Франциско», где села на корабль, отплывающий на Восток^[173].

В классическом произведении Джона Унру «Через равнины» говорится о том, что «испытания переселенцев 1850-х гг.», – а именно в то время Блаватская направлялась на Запад – «были чрезвычайно сложными». Необходимость переправляться через бурные реки и пересекать обширные пространства раскалённых, безводных пустынь являлась лишь частью этих трудностей. Сломанное колесо телеги или павшие от изнеможения волы оборачивались для путешественников настоящей бедой. Они пересекали Скалистые горы через Южный Перевал в Вайоминге, на высоте двух тысяч метров.

После перевала через Скалистые горы многие путешественники, среди которых, по слухам, была и Е. П. Блаватская, останавливались в Солт-Лейк-Сити, чтобы отдохнуть и пополнить запасы. Известно, что Елена Петровна переночевала в доме последовательницы мормонства Эммелин Б. Уэллс (1828–1921), издательницы и редактора журнала «Образец женщины». Как рассказала миссис Уэллс внучке, Дейзи Вудс, на Блаватской были мужские ботинки, которые она надела специально для путешествия по горам и пустыням. Создавалось впечатление, что она находится на пути в Мексику^[174]. Унру отмечает, что «помимо отелей и столовых, многие переселенцы находили пристанище в домах мормонов во время остановки в Солт-Лейк-Сити»^[175]. Если Е. П. Блаватская в самом деле направилась в Мексику и, может быть, в другие страны Центральной и Южной Америки, она могла добраться до Сан-Франциско на одном из прибрежных судов, и уже оттуда пуститься в путь на Восток^[176].

Первый взгляд, брошенный на Тихий океан, часто оставляет в памяти путешественников неизгладимое впечатление. Уолт Уитмен увековечил увиденный им морской пейзаж в стихотворении «Глядя на запад с берегов Калифорнии», которое рассказывает о том, как много лет назад он пустился в странствие на Запад из древней Индии, и вот теперь:

Когда Е. П. Блаватская пересекала Тихий океан, приближаясь к Калькутте в 1855-м или 1856 г.,^[178] возможно, она задавалась этим же вопросом: «Почему оно до сих пор не найдено?»

Глава 5

Мудрецы Востока

Вы, наверное, помните о том, что в первый раз Е. П. Блаватская отправилась в Индию по указанию своего Учителя, при этом ни разу его там не встретив. В новом путешествии всё было иначе. В следующих отрывках из «Разоблачённой Изиды» оба путешествия Е. П. Блаватской, по-видимому, слились в одно:

Давным-давно, во время наших^[179] первых странствий на Востоке, когда мы исследовали его тайные, заброшенные святилища, два вопроса беспрестанно омрачали наши мысли: Где, Кто и Что есть Бог? Видел ли кто-нибудь бессмертный дух человека, чтобы быть уверенным в его бессмертии?

В то время как мы были целиком поглощены разрешением этих непостижимых вопросов, нам встретились несколько человек, наделённых такими таинственными силами и глубокими знаниями, что их можно было с полным на то основанием назвать мудрецами Востока… Они показали нам, что, сочетая науку с религией [курсив С. Крэнстон], доказать существование Бога и бессмертие человеческого духа не сложнее, чем теорему Евклида.

Мы впервые уверились в том, что в восточной философии есть место только одной вере – абсолютной, непоколебимой вере во всемогущество собственного бессмертного «Я» человека. Нам поведали, что это всемогущество происходит от родства человеческого духа с Всемирной Душой – Богом! Но Бог, сказали они, может проявиться только через человеческий дух. Дух человека доказывает существование духа Бога, как капля воды доказывает существование источника, из которого она проистекла. (ч. VI)

Посему, добавляет Блаватская, когда кто-то видит человеческое существо, как и эти мудрецы Востока, «проявляющее невероятные способности, управляющее силами природы и устанавливающее связь с миром духов, ум, склонный к размышлениям, тотчас же утверждается во мнении, что, коль скоро человеческое духовное Я может делать такие вещи, могущество Духа Отца^[180] должно быть настолько же обширнее, насколько мощь и величина океана превосходят каплю. Из ничего ничто не происходит; докажите, что у человека есть душа, явив миру её чудесные силы – и вы докажете, что есть Бог!.. Это знание бесценно; и оно скрыто только от тех, кто его игнорирует, высмеивает или отрицает само его существование»^[181].

* * *

Е. П. Блаватская писала Синнетту о своей жизни в Индии в 1856 г.: «Я переезжала с место на место, никому не говоря, что я русская, и обо мне думали лишь то, что я сама хотела… Если бы мне пришлось описать этот год, проведённый в Индии, то получилась бы целая книга»^[182].

Часть её приключений в Индии и вправду вошли в книгу «Из пещер и дебрей Индостана»^[183]. Первоначально это был цикл очерков, которые она написала с 1878 по 1886 гг. под псевдонимом Радда-Бай, и которые были опубликованы в «Московских ведомостях» под редакцией именитого русского журналиста М. Н. Каткова. Очерки вызвали живой интерес у читателей, поэтому в 1883 г. их издали повторно, включив в приложение к журналу Каткова «Русский вестник», а затем продолжили публикацию цикла. В литературном отделе этого журнала публиковались знаменитые писатели, в числе которых Толстой и Тургенев.

В книге «Из пещер и дебрей Индостана» в художественной форме описывается часть путешествий Блаватской с её Учителем, который появляется там под вымышленным именем Гулаб Сингх^[184]. «Я пишу о реальных событиях и персонажах, – признаётся она Синнетту, – всего лишь сократив временной промежуток до трёх-четырёх месяцев, хотя в реальности все факты, явления и некоторые феномены моего Учителя происходили на протяжении нескольких лет»^[185]. По её словам, многие из них случились во время её второго путешествия в Индию. Зинаида Венгерова рассматривает этот цикл очерков в своей статье, посвящённой жизни Е. П. Блаватской, вошедшей в «Критико-биографический словарь русских писателей и учёных» (1892).

В целом критически настроенная по отношению к некоторым этапам карьеры Блаватской, Венгерова тем не менее не скупилась на похвалы, оценивая эту книгу:

Произведение «Из пещер и дебрей Индостана» нельзя ставить в один ряд с обыкновенными красочными описаниями заморских стран. Здесь автор выступает не в качестве любознательной путешественницы, описывающей увиденные ею чудеса. Скорее она предстаёт в роли члена научной экспедиции, изучающей основы истории человечества по застывшей цивилизации Индии. Эта цель неизменно присутствует в повествовании Радды-Бай, что придаёт ему особый шарм. Автор подчёркивает каждую деталь, которая указывает на великое прошлое этой ныне закрепощённой нации. Она так просто и в то же время образно описывает величественные здания, разбросанные по Индии с незапамятных времен и нетронутые прошедшими веками… Но куда больше, чем всевозможные произведения искусства, демонстрирующие величие индийской цивилизации, или живописные пейзажи, в описании которых реальность многократно превосходит самое живое воображение, её внимание привлекает образ жизни местного населения… ведь, куда бы она ни направлялась, она жила не в европейских кварталах, а в индийских бунгало, среди коренных жителей…

Читая её книгу, не следует ни на минуту забывать о том, что Радда-Бай в первую очередь является теософом, что она отправилась в Индию на поиски тайных знаний востока, поэтому её внимание прежде всего направлено на учения индийских мудрецов… Особенно её интересует мистическая школа раджа-йогов, божественных мудрецов, развивших в себе духовные способности до такой степени, что научились творить абсолютно чудесные вещи. Один из раджа-йогов, Гулаб Сингх, которого она знала лично… отвечал на её невысказанные вопросы; исчезал и появлялся, когда этого меньше всего ожидали; открывал путешественникам тайные ходы в горах, ведущие к подземным святилищам, и делал многое другое. И он делал всё это без особых усилий, попутно весьма правдоподобно объясняя свои действия. Многие из феноменов Гулаба Сингха, описанные Блаватской, напоминают те, которые она сама впоследствии совершала. Возможно ли, что именно от таинственного Гулаба Сингха она научилась «создавать» и дезинтегрировать предметы?^[186].

Книга «Из пещер и дебрей Индостана» была впервые частично переведена на английский язык в 1892 г. племянницей Е. П. Блаватской, Верой Джонстон. Сегодня существует ещё один перевод, объёмом более 700 страниц, доступный в цикле Собрание сочинений Блаватской. В настоящий момент готовится к публикации второй том русских сочинений, который станет продолжением цикла.

* * *

Потерпев неудачу в попытке проникнуть в Тибет через Непал во время первого путешествия в Индию, Блаватская снова попробовала попасть туда через Кашмир. В своём отчёте о встрече с генерал-майором Мюрреем, который сорвал первую попытку, полковник Олькотт добавляет:

В одной из официальных поездок по северу Индии я напал на след её очередной попытки посетить Тибет в лице индийского господина, живущего в Барейлли. Как только Е. П. Блаватская прибыла на станцию по приезде в Индию (1879), этот господин узнал в ней ту европейскую даму, которая много лет назад оказалась у него в гостях, когда направлялась на север, чтобы через Кашмир добраться до Тибета. Они приятно побеседовали о былых временах^[187].

Кашмир находится в северо-западной части Индии, и некоторые из его районов некогда носили название Малый Тибет. Севернее располагается западный Тибет, который Блаватская посетила во время этой поездки. Тем не менее ей не удалось побывать в сердце оккультизма, восточном Тибете, где часто проживал её Учитель с другими адептами. Там же находится и Лхаса, столица страны и резиденция Далай-ламы.

Как сообщает Синнетт, перед путешествием в западный Тибет Е. П. Блаватская встретилась в Лахоре с другом отца, бывшим лютеранским священником, немцем по фамилии Кюльвайн. Узнав о том, что он с друзьями собирается в путешествие по Востоку, полковник Ган, обеспокоенный благополучием дочери, попросил его разыскать её^[188].

Вчетвером они пересекли Кашмир в сопровождении татарского шамана, который направлялся домой в Сибирь после 20-летнего отсутствия. Шаман примкнул к Блаватской в надежде на её заступничество перед русскими властями, от которых ему нужно было получить разрешение на въезд.

Всячески маскируясь под местных жителей, они попытались попасть в Тибет. Кюльвайн заболел и был вынужден вернуться. Его друзьям не позволили пересечь границу, пропустив лишь шамана и Елену Петровну. Её монгольские черты, по-видимому, были лучшей маскировкой. О некоторых из этих своих приключений она повествует в «Изиде». Одно из них связано с талисманом, который шаман всегда носил под левой рукой:

«Зачем тебе этот талисман и в чём его ценность?» – этот вопрос мы часто задавали нашему проводнику. Он никогда не давал прямого ответа, всячески избегая разъяснений, но обещал, что, как только предоставится возможность и мы останемся наедине, он позволит камню «самому ответить». С этой весьма неопределённой надеждой нам оставалось довольствоваться лишь собственным воображением. Но вскоре наступил день, когда камень наконец «заговорил».

Это произошло в самый отчаянный период нашей жизни, в то самое время, когда натура скитальца увлекла писательницу в далёкие земли, где не было ни цивилизации, ни малейшей уверенности в собственной безопасности.

Однажды население деревни, в которой они жили, отправилось наблюдать за буддистской церемонией, что предоставило шаману возможность продемонстрировать способности камня.

Он достал из-за пазухи небольшой камень размером с грецкий орех и, бережно развернув его, как нам показалось, проглотил. Спустя несколько мгновений конечности его застыли, тело окаменело, и он упал, холодный и недвижимый, как труп. Если бы губы его не шевелились едва заметно, отвечая на заданные вопросы, зрелище было бы совсем неприятным и даже пугающим. За два с лишним часа мы получили самые живые, несомненные доказательства тому, что астральная душа шамана путешествовала где-то, исполняя наше невысказанное желание.

Е. П. Блаватская попросила душу шамана посетить её подругу, румынку из Валахии, и рассказать, о чём она думает в настоящий момент. Голос возвестил, что старушка сидит в саду, читая письмо. Е. П. Блаватская поспешно схватила бумагу и перо, чтобы записать слова, которые голос медленно произносил на валашском наречии, которым она не владела, но узнала по звучанию. Позже она написала женщине письмо, спросив о её занятиях в тот самый день. «Будучи мистиком по натуре, но убеждённым скептиком во всём, что касалось подобных оккультных феноменов», подруга ответила ей, что «в то утро она сидела в саду и варила варенье; письмо, которое отправила ей Блаватская, слово в слово повторяло письмо, которое она получила от своего брата; совершенно внезапно – как ей казалось, из-за жары – эта женщина потеряла сознание, и ей хорошо помнится, что она видела писательницу в пустынном месте, которое подробно описала; по её словам, та сидела под „цыганским шатром“». «С этого времени, – добавляет Елена Петровна, – мои сомнения развеяны!.. Время в Бухаресте в точности совпадало с тем временем, когда произошло это явление».

Е. П. Блаватская продолжает:

Но наш эксперимент оказался ещё убедительнее. Мы направили внутреннее «Я» шамана к человеку, ранее упомянутому в этой главе, качи из Лхасы, который постоянно путешествует в британскую Индию и обратно. Нам известно, что он был уведомлён о нашем критическом положении в пустыне; поскольку через несколько часов подоспела помощь, и мы были спасены двумя десятками всадников. Их предводитель указал им точное место, где нужно нас искать, чего обыкновенный человек, не наделённый сверхъестественными способностями, сделать никак не мог. Предводителем всадников был Шаберон, «адепт», с которым мы никогда не сталкивались ни до, ни после этого случая, поскольку он никогда не покидал свой сумэ (ламаистский монастырь), а нас туда не пускали. Однако он был близким другом этого качи^[189].

«Это происшествие, – говорит Синнетт, – положило конец странствиям госпожи Блаватской в Тибете», и «её проводили обратно до границы по дорогам и проходам, о которых она до этого не знала…» Он добавляет, что «её оккультный хранитель повелел, чтобы она покинула страну незадолго до бед, обрушившихся на Индию в 1857 г.». Имеются в виду восстания сипаев, которые вспыхнули в мае и очень быстро распространились, поставив под угрозу британское правление. По указанию Учителя Е. П. Блаватская отправилась из Мадраса на остров Ява на борту голландского судна «ради определённой задачи»^[190]. Позже она вернулась в Европу.

Глава 1

Возвращение в Россию

Был рождественский вечер, 1858 г. близился к концу. Полковник Ган с младшей дочерью Верой присутствовали на свадьбе в Пскове, недалеко от Санкт-Петербурга. Вера, оставшаяся к тому времени вдовой с двумя детьми, приехала к родственникам покойного мужа, Яхонтовым, чтобы провести зиму с ними. В их имении и проходило свадебное торжество.

«Все уже сидели за банкетным столом, – вспоминает Желиховская, – кареты с гостями прибывали одна за другой, и колокольчик, возвещающий об их прибытии, звенел без умолку. Когда друзья жениха поднялись с мест, держа в руках бокалы с шампанским, чтобы пожелать молодым всего наилучшего – в России это крайне торжественный момент – колокольчик вновь нетерпеливо зазвенел». Вера, «движимая неукротимым порывом, невзирая на то, что прихожая была полна слуг, вскочила с места и, ко всеобщему изумлению, помчалась сама отворять двери. Она была уверена в том, что это её сестра!». Действительно, там, на пороге, стояла госпожа Блаватская!»^[191]

Вернувшись из Индии, Е. П. Блаватская провела несколько месяцев во Франции и Германии, а затем ненадолго приехала навестить родню в Санкт Петербург. Её тётка Надежда оказалась первой родственницей, с которой она связалась, попросив не рассказывать о своём приезде остальным. Блаватская опасалась, что её муж станет требовать супружеских прав, и попросила Надю, которая на тот момент жила в Тифлисе, установить связь с Никифором. Тот ответил:

Передайте Елене Петровне, что я даю слово чести никогда не преследовать её… С того момента, как со мной приключилось это несчастье, и вследствие его, я тружусь над своим характером, чтобы ничто не могло меня ранить. Часто я даже смеюсь над глупостями, которые когда-то совершал… Человек может привыкнуть ко всему. Так и я привык к безрадостной жизни в Эривани без Елены^[192].

По приезде сестры в Псков Вера вполне естественно ожидала подробного описания её странствий, но узнала лишь, что Елена «путешествовала по Европе, Америке и Азии»^[193]. Позже, объясняя свою немногословность Синнетту, Е. П. Блаватская написала: «С 17 до 40 я прилагала все усилия для того, чтобы не оставлять следов во время путешествий… Я не хотела, чтобы люди знали, где я была и что я делала. Мои родственники, несомненно, предпочли бы, чтобы я занималась чем-то обыденным, вместо того чтобы изучать оккультизм». Для этих людей увлечение подобными науками означало, что она «продана дьяволу»^[194].

Уже после основания Теософского общества Блаватская ответила на настойчивые вопросы злопыхателей о её прошлом:

Даже самым близким друзьям я никогда не рассказывала ничего, кроме отрывочных и общих сведений о моих странствиях, и впредь я не собираюсь потакать любопытству других, меньше всего – моих врагов. Последние вольны верить во что угодно, распускать столько небылиц обо мне, сколько им вздумается, и придумывать новые истории, так как старые со временем приходят в негодность. Почему бы им не делать этого, если они не верят в теософских адептов (учителей мудрости)?^[195]

Доброжелательно настроенному собеседнику она дала другой ответ: «В истории моей жизни есть несколько страниц, о которых я никогда не говорю. Я скорее умру, чем раскрою их тайну, но не потому, что я их стыжусь, а потому что для меня они слишком священны»^[196].

Глава 2

Оккультные чудеса

Вера Желиховская в серии очерков о своей сестре, опубликованных в русском журнале «Ребус», пишет:

Люди, читающие газеты и журналы, должно быть, не раз встречали в них имя Елены Петровны Блаватской. Едва ли возможно перечесть все россказни и нелепости, с которыми на неё нападали её собственные соотечественники – от обмана и мошенничества до тяжких преступлений. Мы достаточно близко знаем Е.П. с самого детства до зрелых лет и давно стремились написать несколько ознакомительных очерков о ней для тех, кого интересует эта неординарная личность. Нас не волнует, поверят ли в правдивость нашей истории, нам достаточно знать самим, что рассказанное нами чистая правда – по-видимому, единственная правда, когда-либо сказанная о ней в России.

Обе серии оказались настолько популярными, что их вскоре опубликовали в форме двух буклетов.

Когда Е. П. Блаватская возвратилась в Россию, Вера вспоминает, что «её окружала таинственная атмосфера, полная зрительных и звуковых явлений, которые были заметны, но совершенно чужды и непонятны окружающим»^[197]. Позже Блаватская сказала У. К. Джаджу, сооснователю Теософского общества, что «в тот период она позволила собственным психическим силам свободно проявляться, обучаясь в полной мере понимать и контролировать их»^[198].

Вера пишет:

«Все, кто жил с ней в одном доме, заметили странные явления, происходящие вокруг. Стуки и шорохи, скрипы, загадочные и необъяснимые, ныне следовали повсюду за новой обитательницей дома. Она признавала, что эти звуки усиливались или ослабевали, а порой даже прекращались одним лишь усилием её воли, обыкновенно тут же доказывая истинность своего утверждения…

Те звуки не были обыкновенным шорохом… они обладали изрядной долей разума, раскрывая прошлое и будущее тем, кто вёл беседу с их помощью… Более того, они обнаруживали невысказанные мысли, например, свободно проникая в самые потаённые альковы человеческого разума и извлекая оттуда мысли о поступках прошлого и намерениях настоящего».

Родственники сестры госпожи Блаватской вели светский образ жизни, и в их доме постоянно собиралось общество. Её присутствие привлекало ещё больше гостей, ни один из которых не уходил неудовлетворённым, поскольку вызываемые ею шорохи давали им пространные ответы, порой даже на нескольких языках, некоторые из которых были ей самой неизвестны.

Она по своему обыкновению тихо и безразлично сидела на диване или в кресле, занимаясь вышиванием, и будто бы не принимая решительно никакого участия в происходящей вокруг неё суматохе. А суматоха была поистине выдающаяся. Один из гостей называл буквы алфавита, другой записывал полученные ответы, а задачей всех остальных было мысленно задавать вопросы^[199].

Явление со звуками было довольно долгим процессом. Моя сестра могла бы использовать «автоматическое письмо», что было бы намного быстрее, но она «опасалась применять его, боясь, как она выразилась, подозрения глупых людей, которые ничего не понимают во всём процессе»^[200].

Е. П. Блаватская объясняет процесс звукового феномена так:

Когда нужно было передать мысль человека с помощью стука… эту мысль нужно было прежде всего уловить у спрашивающего и хорошо её запомнить, прежде чем она исчезнет; далее надо следить за буквами алфавита, которые кто-то произносит или показывает, и напрячь волевой поток, чтобы произвести стук на нужной букве, а затем направить его на стол или другой объект, избранный для роли проводника звука. Это очень непростой процесс, куда сложнее, чем автоматическое письмо^[201].

Вера свидетельствует:

Скептики выдвигали самые нелепые догадки. Например, они предположили, что она издаёт громкие стуки с помощью специальной машинки, спрятанной в кармане, или стучит ногтями; согласно самой оригинальной теории, «пока её руки были заняты работой, она производила звуки пальцами ног».

Дабы положить конец всем домыслам, она соглашалась выполнять самые нелепые требования; её обыскивали, связывали руки и ноги верёвкой. Она даже разрешила уложить себя на диван, снять обувь и положить руки и ноги на подушки, так чтобы их всем было видно; в таком положении её попросили произвести стук в дальнем конце комнаты. Она объявила, что попытается, но не может ничего обещать. Тем не менее эти указания, как правило, немедленно исполнялись, особенно когда публика проявляла неподдельный интерес. По её команде стуки раздавались в потолке, на подоконниках и различных предметах мебели в смежных комнатах, а также в довольно далёких от неё местах.

Временами она из чувства мести жестоко подшучивала над теми, кто в ней сомневался. Например, однажды стук раздался в очках молодого профессора М., когда она сидела на другом конце комнаты, и был так силён, что очки практически слетели с носа, заставив его побледнеть от страха. В другой раз одна свободомыслящая дама, очень гордая и жеманная, на свой ироничный вопрос о том, какой материал является лучшим проводником для этих звуков, получила весьма странный и интригующий ответ.

– Золото, – бросила ей Блаватская и затем добавила:

– И мы сейчас же это вам докажем.

Дама продолжала улыбаться, слегка приоткрыв рот. Но едва прозвучали эти слова, как она резко побледнела, вскочила с кресла и прикрыла рот рукой. Её лицо исказила гримаса страха и изумления… она почувствовала сильный удар и стук в своих искусственных золотых зубах! Пристыжённая раскрытым секретом, женщина немедленно покинула комнату^[202].

В то время Вера, как и многие другие, приписывала эти явления спиритическим силам её сестры, но сама Е. П. Блаватская это отрицала. Вера пишет:

Моя сестра провела бóльшую часть своих 10-летних странствий в Индии, где, как многие знают, спиритические теории об установлении связи с умершими не пользуются популярностью. Явления, которые мы называем сверхъестественными, у них принято объяснять множеством различных причин – и моя сестра считает недостойным черпать силы из этих источников… Она утверждает, что тогда, как и сейчас, она была во власти других сил – тех, которыми владеют индийские мудрецы, раджа-йоги. Она также уверена, что тени, которые она видела всю жизнь, были не привидениями или духами умерших, а образами её всемогущих покровителей в их астральных телах.

В любом случае, какая бы сила ни была источником этих явлений, они постоянно случались всё время, пока мы с сестрой Еленой жили у Яхонтовых, неизменно приводя в замешательство свидетелей, независимо от того, верили они в сверхъестественное или же нет^[203].

Исключение составляли Пётр Ган, их отец, и брат Леонид. Впрочем, сомнения последнего были развеяны однажды вечером, когда гостиная Яхонтовых была переполнена гостями. Историю, рассказанную Верой, мы приводим в сокращённом виде:

Брат был сильным, мускулистым юношей, пропитанным латинскими и немецкими премудростями в университете, и на тот момент ни в кого и ни во что не верил. Он остановился за спинкой кресла, на котором сидела сестра, слушая её рассказ о том, как некоторые люди, называющие себя медиумами, делали лёгкие предметы такими тяжёлыми, что их нельзя было поднять; и напротив, тяжёлые предметы они превращали в лёгкие.

– Ты хочешь сказать, что тоже можешь это сделать? – спросил юноша с насмешкой.

– Медиумы могут, и мне как-то довелось это делать; хотя я не всегда уверена в успехе, – холодно ответила госпожа Блаватская.

– Но ведь Вы попробуете? – спросил кто-то из присутствующих; и все остальные тут же присоединились к его просьбе.

– Я постараюсь, – сказала она, – но прошу вас помнить о том, что я ничего не обещаю. Я просто закреплю этот шахматный столик на одном месте. Тот, кто хочет поучаствовать в эксперименте, должен поднять его сейчас, а затем попытаться поднять снова, после того как я его закреплю.

– Вы хотите сказать, что совсем не будете его касаться?

– Зачем мне его касаться? – возразила госпожа Блаватская с полуулыбкой.

Услышав это необыкновенное заявление, один из молодых мужчин решительно подошёл к шахматному столику и поднял его легко, как пёрышко.

– Хорошо, – сказала она. – Теперь будьте так любезны, поставьте его на место и отойдите в сторону!

Он тут же подчинился её указанию и в комнате воцарилось молчание. Затаив дыхание, все взволнованно ждали, что будет делать госпожа Блаватская. Против всех ожиданий она, казалось, вовсе ничего не делала. Она лишь устремила свои большие голубые глаза на столик и напряжённо глядела на него. Затем, не отводя глаз, она молча движением руки пригласила того же молодого человека попробовать поднять столик. Он подошёл и уверенно схватился за ножку столика. Но не смог сдвинуть его с места! Тогда он взялся за столик обеими руками. Столик стоял, будто намертво привинченный к полу. Лицо молодого человека покраснело от натуги, но все его усилия были напрасны!

Раздался гром аплодисментов. Молодой человек в сильном смущении медленно проговорил:

– Что ж, это хорошая шутка!

– Она и вправду неплоха! – отозвался Леонид. В его голове промелькнуло подозрение, что их гость действовал согласно тайной договорённости с его сестрой.

– Можно мне тоже попробовать? – вдруг спросил он её.

– Пожалуйста, мой дорогой, – ответила она смеясь.

При этих словах мой брат, улыбаясь, приблизился и схватил столик за ножку. Но в ту же секунду улыбка исчезла с его лица, уступив место выражению немого изумления. Он с силой ударил по столику ногой, но тот даже не шелохнулся. Тогда он налёг на столик своей могучей грудью, обхватив его.

– Как странно! – проговорил он с выражением колоссального потрясения.

Тогда Е. П. Блаватская обратилась к нему со своим обычным беззаботным смехом:

– Попробуй поднять его теперь.

Потянув столик за ножку, Леонид едва не вывихнул руку. Он снова был легче пёрышка!^[204].

Синнетт сообщает:

По словам госпожи Блаватской, этот феномен можно было совершить двумя способами: первый – с помощью магнитных потоков, направленных усилием её воли на столик, создать давление, которое воспрепятствует любым попыткам сдвинуть его с места; и второй – с помощью тех существ, с которыми она постоянно поддерживала связь, и которые, пусть и невидимые, всё же могли удержать столик^[205].

Глава 3

Петербург и Ругодево

Весной 1859 г. Е. П. Блаватская с отцом и сестрой Верой отправились в Санкт-Петербург по важным делам. Они остановились в отеле «Париж». Первую половину дня они посвящали личным занятиям, а после обеда принимали гостей или сами отправлялись в гости, поэтому им некогда было даже вспоминать о феноменах.

Однажды вечером их навестили двое давних друзей Петра Гана. Оба интересовались спиритуализмом, и, разумеется, им не терпелось увидеть сверхъестественные явления своими глазами. Как рассказывает Вера:

После нескольких удавшихся феноменов гости выразили восторг и изумление, гадая, какую пользу можно извлечь из способностей госпожи Блаватской. Чего они не могли понять, так это равнодушия её отца, который невозмутимо раскладывал пасьянс, пока вокруг него происходили такие поразительные явления. Когда у него потребовали объяснений, он назвал всё происходящее чепухой. Этот упрёк вовсе не задел пожилых господ, и они настояли на том, чтобы полковник Ган ушёл в соседнюю комнату, написал вопрос на клочке бумаги и положил его в карман, никому не показывая^[206]. Уступив их настойчивости, он возвратился к своему пасьянсу, попутно уверяя своих друзей, что «скорее поверит в существование дьявола, русалок, чародеев и ведьм, чем в этот вздор; и тогда можете поместить меня в психиатрическую лечебницу».

С помощью стука и алфавита мы сложили лишь одно слово, но оно оказалось настолько странным, преувеличенно абсурдным и не имеющим явной связи с тем, что мог бы написать её отец, что все мы, находясь в ожидании длинной фразы, посмотрели друг на друга, не решаясь прочесть его вслух. В ответ на наш вопрос, всё ли это, стук стал более энергичным: Да!.. да, да, да!!!

Заметив наше оживлённое перешёптывание, отец госпожи Блаватской посмотрел на нас поверх очков и спросил:

– Ну что же, есть ли у вас ответ? Наверняка это нечто замысловатое и глубокомысленное!

– У нас всего одно слово – «Зайчик».

Стоило видеть, как резко изменилось выражение лица этого пожилого мужчины, когда он услышал это слово! Он побледнел как смерть. Достав из кармана записку, написанную в соседней комнате, он в полном молчании передал её дочери и гостям. Они прочли: «Как звали моего любимого боевого коня, на котором я ездил во время своей первой турецкой кампании?» и ниже в скобках было приписано: (Зайчик).

Одно это слово произвело огромное впечатление на отца. Как это часто бывает с закоренелыми скептиками, узнав о том, что его дочь действительно обладает определёнными способностями, которые никак не связаны с обманом или фокусами, он с головой погрузился в изучение сверхъестественного с пылом заядлого исследователя^[207].

После этого визита гости стали рассказывать всем о том, что видели. Вскоре к нам повалили толпы посетителей, желая убедиться в правдивости слухов. Однако явления удавались лучше всего, когда мы были одни, никто не пытался устраивать эксперименты или проводить бессмысленные тесты и не требовал просвещения или убеждения… Я хорошо помню, как во время грандиозного ужина, на котором присутствовали семьи наших друзей, приехавшие издалека, чтобы узреть феномен, Е. П. Блаватская так ничего и не сделала^[208]. Но только лишь за ними закрылась дверь, как всё в комнате будто бы зажило своей жизнью. Казалось, каждый предмет мебели наделён живой душой, голосом и речью. Остаток вечера и бóльшую часть ночи мы провели словно в заколдованных стенах волшебного дворца Шахерезады.

Куда проще перечислить явления, которые не произошли во время тех памятных часов, чем те, которые случились. Однажды, сидя за ужином в столовой, мы услышали громкие звуки фортепиано, которое стояло в смежной комнате, запертое на ключ, причём все мы могли видеть его сквозь открытые двери.

Также по первому слову и взгляду госпожи Блаватской прямо в её руки по воздуху прилетали её табачный кисет, коробка спичек, носовой платок и всё, о чём бы она не попросила, или о чём бы её не заставили попросить.

В другой раз, когда мы собирались садиться за стол, в помещении внезапно погас свет, и лампа, и восковые свечи, как будто могучий порыв ветра промчался по комнате; а когда кто-то зажёг спичку, оказалось, что вся тяжёлая мебель – диваны, кресла и столы – находится в перевёрнутом положении, словно чьи-то невидимые руки бесшумно опрокинули её^[209].

Позже Е. П. Блаватская объяснила, что выражение «невидимые руки» хорошо подходит для описания ситуации. Ведь перевёрнутая мебель была делом её астральных рук^[210]. Как известно, астральное тело может быть в несколько раз больше физического.

Уладив дела в Петербурге, семья направилась в село Ругодево, которое было куплено мужем Веры незадолго до смерти. Здесь Е. П. Блаватская прожила около года.

Вера пишет:

Обосновавшись в моём селе, мы, казалось, попали в волшебный мир и так привыкли к необъяснимым передвижениям мебели, к вещам, перемещающимся с места на место, и к присутствию в нашей повседневной жизни неизвестной, но рациональной силы, что вскоре начали считать её чем-то обыденным, зачастую не обращая внимания на то, что другим людям казалось чудом. Привычка и в самом деле становится второй натурой!..

Однажды утром, когда отец спустился вниз выпить свою утреннюю чашку чая, у него на лице застыло странное выражение. Я испугалась, увидев его таким взволнованным и бледным, и подумала, что он нездоров. Однако он успокоил меня: «Я не болен, но я очень подавлен. Я не спал всю ночь. Сразу после того, как я лёг спать, ваша мать пришла в мою комнату. Я вдруг заметил её, смотрящую на меня со спокойствием и любовью. Я сел на кровати и хотел было броситься к ней, но она вытянула руку и попросила меня не трогать её… Голос, лицо, то, как она вела себя – всё говорило о том, что это была она. Даже привычка слегка хмуриться во время разговора!»

Он утверждал, что помнит каждое сказанное ею слово, но отказался раскрыть, что она говорила. Впоследствии он несколько раз выражал желание увидеть её снова, но этого так и не случилось^[211].

Тихой жизни в селе сестры пришёл конец, когда Е. П. Блаватская серьёзно заболела. Много лет назад, вероятно, во время её путешествия в одиночку в степях Азии, она получила весьма необыкновенную рану. Она никогда не рассказывала, как это случилось. Достаточно сказать, что эта глубокая рана временами открывалась, и в это время она испытывала ужасные страдания, часто сопровождавшиеся конвульсиями и трансом, напоминающим смерть. Болезнь обыкновенно длилась от трёх до четырёх дней, а затем рана заживала так же неожиданно, как и открывалась, будто невидимая рука закрывала её, и от недуга не оставалось и следа. Однако члены её семьи ничего об этом не знали, и состояние Елены Петровны повергло их в ужас и отчаяние. Они послали в ближайший город за доктором; но от него было мало пользы, не столько из-за его недостаточной компетентности, сколько из-за увиденного им поразительного явления, внушившего ему такой ужас, что он лишился способности действовать и мыслить рационально. Не успел он как следует осмотреть рану пациентки, распростёртой перед ним в полном беспамятстве, как вдруг увидел между собственной рукой и раной, которую он как раз собирался обработать, огромную чёрную ладонь. Зияющая рана находилась в области сердца, и рука совершила несколько медленных движений от шеи больной к её талии. Внезапно, к ужасу доктора, комната наполнилась невообразимым шумом, какофонией звуков, исходящих из потолка, пола, оконных стёкол и всей мебели, какая только была в комнате, заставив его пожалеть о том, что кроме него здесь находилась одна лишь пациентка без сознания^[212].

После выздоровления Блаватской доктор списал появление чёрной руки на плохое освещение в комнате и дрожащее пламя свечей, что на долгие месяцы стало поводом для смеха у жителей села.

* * *

Вера продолжает: «Весной 1860 г. обе сестры покинули Ругодево и отправились на Кавказ навестить бабушку с дедушкой. За время трёхнедельного путешествия из Москвы в Тифлис произошло немало странных явлений». Однако, по её словам, самое загадочное из них случилось «в Задонске… центре паломничества, где хранятся мощи святого Тихона». Тем не менее описание случившегося не вошло в «Правду о Е. П. Блаватской», поскольку русский цензор запретил публиковать этот отрывок. К счастью, он сохранился в оригинальной рукописи Веры и вошёл в биографию Синнетта. Вот что исключил цензор:

Мы остановились передохнуть в Задонске, и я уговорила свою ленивую сестру сходить со мной в церковь на богослужение. Мы узнали, что в тот день богослужение возле упомянутых мощей должен был проводить митрополит киевский Исидор, известный своей просвещённостью, с которым мы обе были хорошо знакомы со времён нашего детства в Тифлисе, где он был… духовным наставником всех архиепископов и глав церкви в Грузии. Во время службы почтенный старец узнал нас, и сразу же отправил к нам монаха с приглашением навестить его в доме архиепископа. Он принял нас крайне благосклонно. Но только мы заняли свои места в гостиной Святого митрополита, как ужасный гам, шорох и громкий стук раздался во всех мыслимых направлениях с силой, непривычной даже нам самим: каждый предмет мебели в обширной приёмной скрипел и стучал – от огромной люстры под потолком, каждая хрустальная подвеска которой, казалось, начала двигаться сама по себе, до стола, на который опирался локтями сам его Святейшество.

Стоит ли рассказывать, какой сконфуженный и поражённый вид у нас был – хотя, по правде говоря, выражение лица моей непочтительной сестры было более весёлым, чем мне бы того хотелось. Митрополит Исидор сразу же заметил наше смущение и понял со свойственной ему проницательностью его истинную причину. Он прочёл немало историй о так называемых «спиритических» явлениях, и, увидев огромное кресло, медленно скользящее к нему, рассмеялся и проявил живой интерес к этому феномену.

Выяснив, какая из сестёр «обладала такой странной силой», митрополит попросил у Е. П. Блаватской разрешения задать серьёзный вопрос её «невидимкам». Полученный ответ оказался настолько уместным, что он не прекращал беседовать с ними несколько часов кряду, по словам Веры, «непрестанно выражая глубокое изумление их всезнанием»^[213].

Исидор благословил мою сестру и дал ей несколько наставлений касательно её исключительного дара, сказав бесценные, памятные слова, которые навсегда остались в её памяти как мудрость просветлённого православного священника. Он сказал: «Нет силы, которая исходила бы не от Бога! Не стоит бояться своей силы, если только не используешь её во вред. Разве в природе мало необъяснимых сил? Людям не запрещается учиться владеть ими. Со временем все они будут освоены и использованы во благо человечества. Да благословит тебя Господь на все деяния твои, добрые и благие»^[214].

Глава 4

Возвращение на Кавказ

Прибыв весной в Тифлис, Е. П. Блаватская целый год прожила у Фадеевых. Но ей недолго удалось побыть с любимой бабушкой, поскольку в августе старая барыня покинула этот мир.

Так описывает жизнь в имении Фадеевых их частый гость, генерал П. С. Николаев:

Они жили в древнем особняке князя Чавчавадзе, один вид которого носил отпечаток исключительности, навевая мысли об эпохе Екатерины Великой. Длинная, слабо освещённая передняя, увешанная портретами семей Фадеевых и Долгоруких; затем гостиная со стенами, затканными гобеленами, подарком императрицы Екатерины князю Чавчавадзе; к ней примыкала комната Н. А. Фадеевой [Нади]. Эта комната, по сути, была незаурядным музеем и ценной библиотекой.

Отмена крепостного права никоим образом не повлияла на жизнь Фадеевых, чья многочисленная прислуга осталась с ними уже в качестве наёмных работников, и всё шло своим чередом, в комфорте и изобилии. Я любил бывать у них вечерами. В четверть одиннадцатого дедушка удалялся в свою комнату… ужин подавали в гостиной, плотно затворяли двери и заводили оживлённые беседы. Временами речь заходила о современной литературе или нерешённых проблемах жизни в России; в другие дни все слушали рассказы какого-нибудь путешественника или отчёт обожжённого солнцем офицера, только что вернувшегося с поля боя… или же рассказчиком становилась Радда-Бай (Елена Петровна Блаватская, внучка А. М. Фадеева), которая вспоминала о былой бурной жизни в Америке.

Порой разговор устремлялся в мистическое русло; Радда-Бай, по-видимому, вызывала невидимых сущностей: «Пламя свечей начинало трепетать, изображения на гобеленах, казалось, оживали, невольно становилось не по себе, а небо на востоке уже медленно светлело на фоне тёмной южной ночи»^[215].

На какое-то время Е. П. Блаватская отправилась в Зугдиди и Кутаис, после чего вернулась к деду и прожила с ним ещё год. Она зарабатывала на жизнь, участвуя в различных коммерческих предприятиях. Вера рассказывает, что её сестра «мастерски вышивала и создавала прекрасные искусственные цветы», добавив:

Чтобы продавать их, она открыла мастерскую, оказавшуюся весьма успешной. Позже она взялась за более широкую сферу торговли, поставляя за границу древесину орехового дерева, ради чего её пришлось перебраться в Мингрелию, на берег Чёрного моря…^[216] В Мингрелии она купила себе дом.

Её сверхъестественные силы всё это время вместо того, чтобы ослабнуть, крепли с каждым днём, и наконец она научилась подчинять своей воле все возможные явления. О ней говорили по всей стране. Суеверная гурийская и мингрельская знать вскоре начала считать её чародейкой, и люди потянулись к ней из самых дальних мест, чтобы получить от неё совет личного толка или исцелиться от болезней. Она уже давно перестала связываться с миром сверхъестественного с помощью стука и предпочитала отвечать людям устно или посредством автоматического письма, что было куда более быстрым и удобным способом^[217].

Когда предшествующий отрывок переводили для Синнетта, Е. П. Блаватская дополнила его интригующим описанием того, как она читала мысли людей. Вот её рассказ об этом в третьем лице:

Чтение мыслей всегда происходило в полном сознании и заключалось в созерцании ментальных потоков, исходивших из головы посетителей в виде завитков светящегося дыма, иногда в форме струящегося материала, испускающего сияние… который складывался в хорошо различимые картинки и изображения. Нередко подобные мысли и ответы на них возникали в её собственном сознании, оформленные в слова и предложения так же, как и обыкновенные мысли. Однако, насколько можно судить, способ с видениями был намного более надёжен, поскольку они были независимы и отделены от её собственных впечатлений, и относились к непосредственному ясновидению, без процесса передачи, при котором неизбежно возникает влияние собственных более ярких ментальных впечатлений^[218].

В Мингрелии Блаватская подхватила таинственную болезнь, из-за которой за короткое время исхудала до состояния живого скелета. Местный врач потребовал, чтобы она вернулась в Тифлис. После изнурительного путешествия по реке Риони до Кутаиса она прибыла в Тифлис, будучи почти при смерти. Вера рассказывает:

Она никогда ни с кем об этом [о болезни] не говорила. Но, едва поправив здоровье, она покинула Кавказ. И всё же ещё до её отъезда из страны в 1863 [1864] г. природа её сил, по-видимому, полностью изменилась^[219] …Почти пять лет мы имели возможность лично наблюдать за различными сменяющими друг друга фазами трансформации психической силы Елены. В Пскове и Ругодеве она зачастую была неспособна контролировать и прекращать явления. Впоследствии она день за днём всё лучше управляла ими, пока наконец, после необычной затяжной болезни в Тифлисе, полностью не подчинила их своей воле^[220].

Пять лет, проведённые Блаватской в России, были полны напряжённой усердной работы. Однако, судя по наброску, выполненному чернилами, который расположен ниже на этой странице, в её жизни случались и светлые моменты. В апреле 1862 г. Е. П. Блаватская посетила Тифлисский оперный театр, в котором в то время шла опера Шарля Гуно «Фауст», всего спустя четыре года после мировой премьеры в Париже. Два исполнителя ведущих партий в тифлисской опере, Агарди и Терезина Митрович, были её близкими друзьями. Терезина исполняла партию Маргариты, а её муж – знаменитый в то время бас – Мефистофеля.

Рис. 2. Митровичи в «Фаусте», 1862 г. (Теософское общество. Архивы в Адьяре.)

Глава 5

Новые странствия

Снова покидая Тифлис, как и 10 лет назад, Е. П. Блаватская призналась, что «там ей было тяжело на сердце, и не хватало свободы». Скука монотонной жизни в России и отсутствие реальной независимости гнали её прочь^[221]. На какое-то время она уехала в Одессу. После этого трудно определить точную последовательность её перемещений, однако известно, что помимо Ирана, Сирии, Ливана и Иерусалима Блаватская успела несколько раз побывать в Египте, Греции и Италии. Возможно, именно в это время она занялась изучением Каббалы под покровительством просвещённого раввина. Она поддерживала с ним связь до самой его смерти и с благоговением хранила его портрет.

В 1867 г. Е. П. Блаватская провела несколько месяцев в путешествии по Венгрии и Балканам. О городах, в которых она останавливалась, можно узнать из сохранившегося журнала путешественника, который она вела^[222]. Её последними местами пребывания стали Венеция, Флоренция и Ментана^[223]. Ментана, крошечный городок к северо-востоку от Рима, сыграл особую роль в истории длительной борьбы Италии за независимость: 3 ноября 1867 г. здесь развернулась битва между войсками итальянского освободителя Гарибальди и армией папистов с их союзниками-французами.

Восемь лет спустя, когда Блаватская находилась в Нью-Йорке, один репортёр услышал о её участии в этом сражении. Он написал очерк под заглавием «Героические женщины». В нём говорилось:

Её жизнь была чередой превратностей, а пространство её деятельности ограничивается разве что всем миром… В борьбе за свободу она сражалась под победоносными знамёнами Гарибальди. Она снискала известность своей неуклонной отвагой в пылу ожесточённых сражений и была вознаграждена высоким положением, став одним из доверенных лиц великого генерала. На её теле ещё не зажили шрамы, полученные в тех боях. Дважды лошадь под ней оказывалась убита, и сама она избегала неминуемой смерти лишь благодаря собственному хладнокровию и непревзойдённому мастерству.

Принимая во внимание всё вышесказанное, госпожа Блаватская —

УДИВИТЕЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА.

Позже Е. П. Блаватская вклеила газетную вырезку с этим очерком в свой альбом и подписала внизу: «Каждое слово – ложь. Никогда не была приближённой Гарибальди…»

Она написала Синнетту: «Лишь сыновья Гарибальди знают всю правду; и ещё несколько его сторонников. О моих деяниях вы знаете лишь урывками, вы не знаете всего»^[224]. В другой раз она заметила: «Вопросы о том, участвовала ли я в сражениях по чьему-то указанию или по стечению обстоятельств, относятся к области личного»^[225]. Один из убеждённых критиков Блаватской, Рене Генон, признаёт, что высокопоставленный масон Джон Яркер (чьи труды Е. П. Блаватская высоко оценивает в «Изиде») был «другом Мадзини и Гарибальди» и «однажды видел госпожу Блаватскую среди их окружения»^[226].

Е. П. Блаватская рассказывала Олькотту, что в Ментане она вместе со многими другими европейскими женщинами воевала как доброволец. Он вспоминает: «В доказательство своего рассказа она показала мне свою левую руку, которая была сломана ударом сабли в двух местах, и заставила нащупать в правом плече пулю мушкета, застрявшую в мышце, и ещё одну в ноге». Всего Блаватская получила пять ранений, а затем её, потерявшую сознание, пришлось вытаскивать из канавы для трупов. По мнению Олькотта, это состояние на грани жизни и смерти сыграло критическую роль в её становлении, вследствие чего она научилась более эффективно использовать личное «я» как орудие своего высшего «Я».

В начале 1868 г., оправившись, по-видимому, от ран, Е. П. Блаватская уехала во Флоренцию. Затем, минуя север Италии, она отправилась на Балканы, где, по её словам, провела некоторое время, ожидая указаний от Учителя. Наконец ей повелели направляться в Константинополь, а оттуда в Индию,^[227] после чего она посетила восточный Тибет. Данная поездка ознаменовала её первое длительное пребывание в этой таинственной стране.

Глава 6

В Тибете

Когда в 1851 г. Е. П. Блаватская впервые встретила в Лондоне своего Учителя, он сказал ей, что в качестве подготовки к предстоящему делу – тому, в котором ему потребуется её помощь – ей придётся провести три года в Тибете. В ответ на вопрос о причинах её пребывания там она пишет следующее:

Правда в том, что нет смысла ехать в Тибет или Индию ради того, чтобы найти там знания и силы, «сокрытые в душе каждого человека»; приобретение знаний и сил высшего порядка требует не только долгих лет напряжённой учёбы, доступной лишь исключительному разуму, и отваги, несокрушимой перед опасностями, но также длительного уединения в окружении учеников, преследующих ту же цель, в месте, где сама природа, словно неофит, сохраняет абсолютное, ничем не замутнённое безмолвие, если не тишину! Там, где воздух на сотни миль не загрязнён миазмами… где атмосфера и человеческий магнетизм абсолютно чисты, и где не пролилась кровь ни одного животного^[228].

Такие места сохранились и в отдалённых частях Китая, если верить приведённому ниже письму. Оно было получено Теософским обществом в Адьяре спустя девять лет после смерти Е. П. Блаватской и опубликовано в журнале «Теософист» в августе 1900 г. со следующим вступлением: «По милости индийского принца мы получили письмо, адресованное господином из Симлы, который путешествовал в Китай, его индийскому другу. Упоминание имени Е. П. Блаватской делает его особенно интересным. Мы сознательно опускаем все имена, указанные в оригинале письма, которое сейчас находится у нас».

Рунджун

Махан, Китай

1 января 1900 г.

Мой дорогой _____

Письмо, которое ты передал через Его Высочество Раджу Санхиба Хира Сингха, попало ко мне в руки, когда я пересекал горы Спити. Теперь я нахожусь по ту сторону гор в Махани, Китай. Это место носит название Рунджун и находится на территории Китайской империи. Здесь есть огромная пещера, окружённая высокими горами. Это основное убежище лам и, по-видимому, излюбленное пристанище Махатм. Великие Риши выбрали это место из-за его древности и прекрасных, чарующих пейзажей. Окружение чудесно подходит для божественного созерцания. Нигде не сыскать более подходящих условий для того, чтобы сосредоточить ум.

Здесь живёт великий лама Кут Тэ Хум… учитель всех лам… Его чела (ученики) постоянно медитируют, пытаясь полностью погрузиться в Божественную сущность. Из беседы с ними я узнал, что госпожа Блаватская посещала это место и медитировала здесь в течение некоторого времени. Ранее я сомневался в том, что она здесь бывала, но все мои сомнения были развеяны, и теперь я твёрдо верю в то, что она практиковала внутреннюю концентрацию в этом священном, божественном месте. Эти ламы научили меня, что взгляды Теософского общества нельзя назвать исключительно умозрительными и теоретическими, поскольку в них заложены практические начала…

Перед тем как осесть в месте, которое ныне называется Индией, брахманы жили далеко на севере и, по словам Е. П. Блаватской, утверждали, что их священные тексты, Веды, были созданы на берегах озера Манасаровар в Тибете^[229]. Сам Будда родился в Капилавасту, там, где в наши дни находится Непал, на границе с крышей мироздания, как в старину называли Тибет.

За 25 лет, прошедшие с момента смерти Будды, его последователи распространили его учения по территории Азии и других материков, сформировав огромное количество школ с различными духовными практиками и интерпретациями^[230]. Одним из самых запутанных и непостижимых учений Будды является доктрина об отсутствии «я» (анáтмана), то есть, постоянной, неизменяемой души человека, отдельной от всеобъемлющего бытия. Многие люди, особенно на Западе, понимали это учение так, будто Будда отрицает существование бессмертного внутреннего «я», которое возрождается в каждой последующей жизни. 14-й Далай-лама, духовный лидер тибетских буддистов, высказался по поводу этого постулата во время своего первого визита в Соединённые Штаты, где он читал лекции в Центре изучения мировых религий Гарвардского университета, 17 октября 1979 г. Он утверждал, что «исходя из нашего опыта, духовное „я“ существует… Если бы мы отрицали его существование, то никто в этом мире не был бы способен на сопереживание». Даже в нирване, добавил он, «континуум сознания не прерывается…»^[231] Тому же учила и Е. П. Блаватская^[232]

* * *

Наиболее частый аргумент против того, что Е. П. Блаватская на самом деле жила в Тибете, заключается в том, что несколько веков подряд границы страны были закрыты для иностранцев. Кроме того, учитывая ужасающие условия передвижения через высокие горные перевалы, как удалось одинокой женщине преодолеть их живой и невредимой?

Существуют малоизвестные факты, которые опровергают первый из названных аргументов. Лобсанг Лхалунпа, автор сочинения «Тибет, Священная страна», к которому написал предисловие сам Далай-лама, пишет:

При всей относительной изолированности Тибета – история научила его опасаться чужеземцев, и Лхасу веками называли на западе Запретным городом – он всегда был открыт для населения соседних стран, и туда не прекращался поток посетителей, паломников и торговцев из Монголии, Китая, Бутана, Индии и Ладакха. Во время главных буддистских праздников город разрастается почти вдвое, принимая десятки тысяч монахов и паломников в стенах древней цитадели^[233].

Е. П. Блаватской с её монгольскими чертами лица и оливковой кожей наверняка не составляло труда проживать в Лхасе, как и в любом другом городе Тибета.

Что касается второго аргумента, то Блаватская никогда не утверждала, что путешествовала пешком и в одиночестве, как предполагают её противники. Скорее всего, она добиралась туда верхом в сопровождении своих Учителей. Генрих Харрер в произведении «Семь лет в Тибете» отмечает, что женщины, передвигающиеся верхом, были там не редкостью^[234]. Сама Е. П. Блаватская была искусной наездницей. Один из её учителей писал Синнетту: «Те, кого мы хотим видеть у себя, найдут нас, едва переступив границу». Другие же, отметил он, «не смогут отыскать нас, даже если пойдут на Лхасу с целой армией»^[235]. Кроме того, существовали и более простые пути в Тибет, чем горная тропа, на которой потребовалось бы большое количество припасов, а также местные носильщики, чтобы их нести. В частности, Харрер добрался в Тибет по реке Инд. Помимо этого наличие продуктовых рынков освобождало от необходимости тащить с собой запасы пропитания.

Следует отметить, что учителя Е. П. Блаватской были не тибетцами, а индусами. Особенно уважаемый ею гуру, Махатма Мория (которого она обычно называла Учителем М.) был родом из Пенджаба; его собрат, Махатма Кут Хуми (Учитель К. Х.) родился в Кашмире. Е. П. Блаватская писала:

Здесь, над гималайскими вершинами^[236], находится ядро Адептов различных национальностей, и все они известны Таши [Панчен] Ламе. Они действуют сообща, и некоторые из них находятся рядом с ним, но всё же остаются неизвестными даже обыкновенным ламам – большинство из которых попросту невежественные глупцы^[237]. Мой Учитель и К.Х., и некоторые другие, кого я знаю лично, находятся здесь, приходят и уходят. Все они постоянно поддерживают связь с адептами в Египте и Сирии, и даже в Европе^[238].

Таши, или же Панчен-Лама, проживал в городе-монастыре Ташилунпо близ Шигадзе. Очевидно, именно сюда отправилась Блаватская на исходе своего первого путешествия в Тибет. Лхаса намного более удалён от тибетской границы. И всё же, независимо от того, являлись ли пунктом назначения Лхаса или Шигадзе, путешественникам приходилось пересекать участки гор, располагавшиеся на высоте более четырёх тысяч метров над уровнем моря, что делало поездку крайне утомительной. Однако шведский исследователь Тибета и Центральной Азии Свен Гедин с восторгом описывает своё путешествие по «величественным горам-гигантам с заснеженными вершинами и лабиринтами извилистых долин», которые он называет самым изумительным зрелищем на всём свете:

Мы всё глубже погружались в неизвестное, оставляя позади одну горную цепь за другой. После каждого перевала перед нашими глазами разворачивались всё новые дикие, пустынные виды на таинственные, неизведанные горизонты, новые очертания округлых или заострённых снежных вершин. Заблуждаются те, кто воображает, что подобное путешествие в одиноком, безлюдном месте однообразно и изнурительно. Сложно придумать более впечатляющее зрелище. Каждый переход, каждая пройденная миля несёт в себе открытия невообразимой красоты^[239].

Стоит ли удивляться тому, что Е. П. Блаватская однажды воскликнула – мол, она лучше будет жить в пещере в Тибете, чем в любой из так называемых цивилизованных стран этого мира!

Говоря о существующих доказательствах пребывания Блаватской в Тибете, стоит упомянуть о том, что её знание тибетского буддизма было намного более глубоким, чем знания простых местных обывателей и даже западных исследователей. Профессор Г. П. Малаласекера, президент-основатель Мирового сообщества буддистов, пишет в статье «Блаватская» в своей монументальной «Энциклопедии буддизма»: «Её близкое знакомство с тибетским буддизмом, как и с эзотерическими буддистскими практиками, не вызывает сомнений»^[240]. Японский философ и учитель Д. Т. Судзуки, который познакомил запад с дзен-буддизмом, считал, что «госпожа Блаватская несомненно была неким образом посвящена в сокровенные глубины учения Махаяны…»^[241] О том, заслуживает ли его мнение доверия, можно судить из статьи в лондонском журнале «Таймс», опубликованной по случаю смерти профессора в возрасте 95 лет:

Профессор Судзуки был поистине выдающейся личностью в области восточной философии, поскольку он одновременно являлся учёным международного уровня, духовным наставником, самостоятельно достигшим просветления, которое стремился передавать другим, и писателем, который оставил два десятка сочинений, рассказывающих Западу о природе и целях дзен-буддизма. Он занимался изучением буддистских текстов на санскрите и китайском, а также хорошо разбирался в европейских философских системах, владея несколькими европейскими языками.

Судзуки оказал влияние не только на последователей философии дзен, но и на представителей разных профессий того времени. Его семинары в Колумбийском университете в конце 1950-х гг. посещали такие известные психоаналитики и психотерапевты, как Эрих Фромм и Карен Хорни, а также художники, композиторы и писатели^[242]. Около полусотни американских психиатров и психологов прошли у него в 1957 г. недельный курс. Результатом этой конференции стал совместный труд Фромма, Судзуки и Де Мартино «Психоанализ и дзен-буддизм», опубликованный издательством «Харпер энд Роу».

Говоря об отношении Судзуки к сочинениям Е. П. Блаватской, нельзя не упомянуть, что вплоть до 1927 г., когда появились его первые труды, почти все буддистские тексты были известны на Западе в переводе школы тхеравады, одного из направлений южного буддизма. Соответственно, когда в 1910 г. в руки профессора Судзуки попал перевод «Голоса Безмолвия» Е. П. Блаватской, опубликованного в 1889 г., он был впечатлён. «Я впервые наткнулся на „Голос Безмолвия“ во время учёбы в Оксфорде, – рассказывал он другу. – Я достал экземпляр и отправил его своей жене миссис Судзуки (в то время мисс Беатрис Лейн) в Колумбийский университет, написав ей: „Вот подлинный буддизм Махаяны“»^[243]. Кстати говоря, многие западные учёные не признают ценность «Голоса Безмолвия», потому что они незнакомы с источником, из которого были взяты его положения.

Другое свидетельство почтения, которое Судзуки испытывал к Блаватской, относится к 1935 г., когда он приехал в США. Борис Цырков неоднократно связывался с ним по вопросу буддистских писаний. Узнав о планируемом прибытии профессора в страну, он при помощи Нёгэн Сэндзаки, буддистского монаха, преподававшего в Лос-Анджелесе, организовал с ним встречу в собственном офисе, расположенном в международной штаб-квартире Теософского общества в городе Пойнт-Лома, Калифорния. Едва японский философ переступил порог, как его внимание привлёк портрет Е. П. Блаватской на стене. После продолжительного созерцания портрета он обернулся к хозяину и произнёс: «Она была той, кто достиг»^[244].

В 1989 г. по случаю 100-летнего юбилея публикации «Голоса Безмолвия» было выпущено специальное издание, предисловие к которому написал нынешний Далай-лама^[245]. В том году он был награждён Нобелевской премией Мира и Премией имени Рауля Валленберга. Предисловие гласит:

Путь Бодхисаттвы

Я впервые встретил членов Теософского общества более тридцати лет назад, когда посетил празднование 2500-летнего юбилея Будды в Индии. С тех самых пор я имел удовольствие делиться своим мнением по разным вопросам с теософами из различных частей света. Меня глубоко восхищают их духовные стремления.

Я верю, что для того, чтобы быть хорошим человеком, необязательно становиться человеком духовным. Я также признаю за людьми право не желать духовности или исповедовать любую другую религию. В то же время я всегда считал, что внутреннее духовное развитие необходимо для того, чтобы быть счастливым и нести благо окружающим. Поэтому я безмерно доволен своими длительными связями с теософами и счастлив узнать о юбилейном издании ГОЛОСА БЕЗМОЛВИЯ, которое планируется к публикации в этом году. По моему мнению, эта книга оказала значительное влияние на множество искренних искателей, стремящихся к мудрости и сопереживанию на пути бодхисаттвы. Я радостно приветствую это юбилейное издание и надеюсь, оно принесёт ещё больше пользы человечеству.

XIV Далай-лама 26 апреля 1989 г.

Рис. 3. Печать и подпись XIV Далай-ламы в предисловии к «Голосу Безмолвия» (Concord Grove Press, Санта-Барбара, Калифорния)

За предисловием в юбилейном издании следует послание от девятого Панчен-Ламы (1883–1933), которое он написал для «Голоса Безмолвия», опубликованного на английском языке в 1927 г. Обществом исследования китайского буддизма в Пекине^[246]. Это послание или сутра, как его называют в буддизме, написано Панчен-ламой в тибетской каллиграфии:

Рис. 4. Тибетская каллиграфия Панчен-ламы; сутра для китайского издания «Голоса Безмолвия» Е. П. Блаватской 1927 г. (Общество исследования китайского буддизма, Пекин, Китай, 1927.)

Вышеупомянутую сутру сочинил и записал тибетскими иероглифами девятый Панчен-лама, по просьбе которого её включили в китайское издание «Голоса Безмолвия» Е. П. Блаватской 1927 г.

Перевод сутры:

В редакторском предисловии к изданию 1927 г. написано, что оно было напечатано по просьбе Панчен-ламы, и что его подопечные вместе с китайскими учёными проверили перевод тибетских слов, выполненный госпожой Блаватской. Также предисловие гласит, что она в течение нескольких лет училась в Ташилунпо и близко знала предыдущего Панчен-ламу.

Вероятно, Блаватская впервые ознакомилась с рукописями, вошедшими в «Голос Безмолвия», во время своего первого путешествия в Тибет. Во вступительной части она пишет:

Эти страницы позаимствованы из «Книги Золотых Правил», одного из сочинений, которые вручаются посвящённым ученикам на Востоке. Знание этих правил обязательно в той школе, учения которой разделяют многие теософы. Поскольку я знаю многие из этих правил наизусть, их перевод оказался для меня сравнительно лёгкой задачей…

Переведённое мною произведение относится к той же серии, что и станцы «Книги Дзиан», на которой основана «Тайная Доктрина»… Оригинальный текст «Правил» вырезан на тонких продолговатых пластинах; копии часто выполнялись на дисках. Эти диски или пластины обычно хранятся на алтарях в храмах, которые относятся к «созерцательным» или махаяна (йогачарья) школам. Правила записаны на пластинках разными способами, иногда на тибетском языке, но чаще всего в виде идеограмм.

«Книга Золотых Правил» – часть которых появилась до возникновения буддизма, тогда как остальные относятся к более позднему времени – содержит около 90 отдельных коротких трактатов. Из них 39 я выучила наизусть много лет назад. Чтобы перевести остальные, мне пришлось бы пересортировать огромное количество записок и пометок, собранных за последние 20 лет и никогда не приводимых в порядок. Лишь тогда эта задача стала бы возможной. К тому же их никак нельзя было перевести и преподнести миру, слишком эгоистичному и привязанному к материальным объектам и, следовательно, совершенно не готовому правильно принять столь возвышенную этику. Ведь лишь человек, упорно стремящийся к самопознанию, способен услышать наставление подобной природы. Посему… я решила тщательно отобрать только те трактаты, которые лучшим образом подойдут тем немногим истинным мистикам Теософского общества и будут отвечать их потребностям^[247].

Е. П. Блаватская не просто перевела «Голос Безмолвия» на английский язык. Она снабдила текст пометками и комментариями, призванными помочь читателям правильно понять и использовать изложенные там правила.

Около 10 лет назад друзья автора этой книги, Джером и Розева Мураторы, пригласили тибетского ламу, Геше^[248] Лозанг Чжампсала, к себе домой в Нью-Джерси. До того как покинуть Тибет, он жил и обучался в Ташилунпо. Лама был преподавателем санскрита у Розевы в Колумбийском университете. Пока он гостил у Мураторов, те показали ему издание «Голоса Безмолвия», обратив его внимание на заметки. Эффект оказался потрясающим. Лама признался, что не ожидал найти подобную информацию на Западе. О Блаватской же он выразился так: «Она наверняка была бодхисаттва» (близка к состоянию Будды).

Глава 7

Тибетские феномены

От свидетельств, касающихся познаний Е. П. Блаватской в области тибетского буддизма, мы переходим к другим возможным доказательствам её пребывания в Тибете. Первое доказательство было представлено Маргарет Казинс, которая вызвала всеобщее уважение в 1920-х гг., посетив священную пещеру Амарнатх в Гималаях, расположенную на высоте более четырёх тысяч метров над уровнем моря. В статье «Паломничество в Гималаи» она с таким глубоким чувством описывает красоты горных пейзажей, что возможность ознакомиться с текстом этой статьи лишь на страницах старого журнала невольно вызывает сожаление^[249]. В следующем номере журнала появилось такое сообщение:

По возвращении в Шринагар, столицу штата Кашмир, миссис Казинс получила приглашение от именитого садху (духовного учителя) навестить его, поскольку он был весьма впечатлён храбростью дамы, которая проделала такой трудный и долгий путь почти в одиночку и вне сезона паломничества. Во время беседы, которая преимущественно вращалась вокруг религии, философии и искусства, миссис Казинс спросила садху, не встречал ли он европейцев, которым удалось проникнуть в тайные пристанища в Гималаях и обучиться мудрости у великих Риши. Он ответил, что «знал очень мало таких людей, а те, кто оказывался в горах, обычно не преследовали никаких высоких целей и не были подготовлены духовно и психически».

Затем он вспомнил, что «в самом начале его обучения в Гималаях, он слышал о даме, которая отыскала великих учителей и обучилась у них Древней Мудрости. Полагаясь на свою память, он утверждал, что дама была не британкой, а русской, и наконец ему удалось вспомнить её имя – Блаватская. Сам он её никогда не встречал, но слышал о её достижениях от других отшельников»^[250].

Доказательство совершенно другого рода связано с экспериментом, проведённым в 1886 г. в Австрии известным теософом Францем Гартманом. Помощь в проведении эксперимента ему оказала ясновидящая, немка, которая прислуживала в доме родителей Гартмана, когда он был ребёнком. Гартман случайно столкнулся с ней, возвратившись в Австрию после года, проведённого в штаб-квартире Теософского общества в Адьяре. Она пригласила его к себе домой, где занималась оказанием медицинской помощи бедным. Будучи опытным терапевтом, Гартман с удивлением узнал, что женщина обладала невероятной способностью ставить правильные диагнозы с помощью ясновидения, всего лишь рассматривая мочу пациентов. Таким образом она точно определяла заболевания внутренних органов. Положив руку на спину Гартмана в области позвоночника, она «поделилась» с ним своими видениями. На основании этих опытов он написал работу «Медицинская диагностика посредством ясновидения» (журнал «Теософист», февраль, 1887 г., с. 291–292). Однако особенный интерес представляет следующая статья Гартмана под названием «Психометрические эксперименты» (журнал «Теософист», март, 1887 г., с. 354–358), из которой позаимствован этот отрывок:

Предметом изучения в моём последнем докладе стали способности к ясновидению немецкой крестьянки, живущей в пригороде Кемптена. Отправив свой доклад в редакцию, я решил протестировать её психометрические силы с помощью писем и отправился к ней домой, вооружённый следующими документами:

1. Письмом от госпожи Роды Бэчелор из Утакаманда [Индия].

2. Письмом от полковника Г. С. Олькотта [из Адьяра, Мадрас].

3. Письмом от графини Вахтмейстер из Остенде [Бельгия].

4. «Оккультным письмом», предположительно написанным неким адептом, без марки и любых других опознавательных знаков, которые могли указывать на место, где оно было написано.

Я дал женщине письмо № 1 и попросил приложить его ко лбу, при этом оставаясь спокойной и расслабленной и стараясь ни о чём не думать, а после рассказать мне о том, что она видела. Она призналась, что вряд ли что-то увидит, поскольку никогда не слышала о подобных экспериментах, но согласилась попробовать.

Спустя некоторое время она начала описывать домик с верандой, стоящий на склоне холма. В одной из его комнат были высокие потолки и эркерное окно. Она описала мебель в этой комнате и деревья, которые были видны с веранды; она не видела таких деревьев в нашей стране, но внешне они напомнили ей тополя. Короче говоря, я легко узнал в её описании жилище миссис Бэчелор в Ути, которое носило название «Лавры», и эвкалиптовые деревья в его окрестностях. Также она говорила о даме в сером платье, но мне так и не удалось понять, кого она имела в виду.

Затем я передал ей второе письмо, написанное полковником Олькоттом. Я предполагал, что оно было написано в комнате полковника. Если бы источником этих психометрических видений было чтение мыслей, то я наверняка услышал бы описание этой комнаты. Но вместо этого она принялась описывать большой зал с высокими потолками, колоннами и скамейками, полностью соответствующий внешнему виду вестибюля в штаб-квартире Теософского общества в Адьяре. Она с поразительной точностью описала дорожки, посыпанные гравием, деревья и реку, упомянула соседнюю комнату, в которой что-то писал «мужчина с бородой», а также нечто вроде «клетки», расположенное рядом с рекой. Ни она ни я так и не смогли разгадать предназначения этой «клетки».

В этом месте Олькотт, исполняющий обязанности редактора «Теософиста», включил сноску: «Судя по тому, что в описании женщины клетка находилась „около реки“, речь идёт о строительных лесах, которые использовались при постройке новой Санскритской библиотеки и были таким образом сложены на берегу реки, что действительно походили на клетку; но об этом доктор Гартман, разумеется, ничего не знал».

Гартман продолжает:

Следующим было письмо графини Вахтмейстер, и я услышал очень точное описание «светловолосой и голубоглазой» графини и «статной и очень приятной на вид пожилой дамы», в которой я с лёгкостью узнал госпожу Блаватскую. Кроме того, женщина описала дом, в котором жили эти дамы; множество рукописей «на иностранном языке»; и мебель в комнатах. [В то время Е. П. Блаватская писала «Тайную Доктрину»]. Примечательно, что она увидела в доме несколько статуй и бюстов; однако эту деталь я не могу подтвердить, поскольку никогда не бывал в Остенде и не видел этого дома.

Здесь доктор включил примечание: «В ответ на вышенаписанное я получил письмо от графини. Оно гласило: „Женщина верно указала на обилие статуй в доме. Здесь и вправду очень много бюстов“».

Эксперимент № 4 оказался самым важным для Гартмана и заставил его поволноваться. Было ли письмо действительно от адепта? Неужели Учителя мудрости и вправду существуют? Гартман продолжает:

Это письмо я взял наугад из моей коробки со схожими письмами. По окончании эксперимента я рассмотрел его и вспомнил, что однажды нашёл его лежащим на столе в моей комнате в Адьяре, хотя за секунду до этого там ничего не было…

Теперь же, с тяжестью на сердце и предчувствием недобрых новостей, я передал ей «оккультное письмо». Она тут же радостно и удивлённо воскликнула: «Ах! Что это? Я никогда в жизни не видела ничего настолько прекрасного!»

Далее приведены наблюдения женщины, переведённые Гартманом, за исключением незначительных деталей:

Я вижу перед собой высокую, искусственно сделанную насыпь или холм, на котором стоит здание, похожее на храм с высокой китайской крышей. Храм ослепительно белый, будто сделан из чистейшего белого мрамора, а его крыша покоится на трёх колоннах. В верхней точке крыши находится сияющее солнце; – хотя нет! – оно лишь похоже на солнце; кажется, это какое-то животное. Я не знаю, как описать его; Я никогда не видела ничего подобного; но оно сияет, словно солнце.

К храму ведёт красивая аллея, усыпанная гладкими камешками, и несколько ступеней, по которым я поднимаюсь. Теперь я внутри, и, подумать только, пол – это озеро, в котором отражается свет того солнца на верху крыши! Но нет – я ошибаюсь; это вовсе не вода; это что-то вроде желтоватого мрамора, который блестит, словно зеркало. Теперь я хорошо его вижу! Это квадратный мраморный пол, в центре которого находится чёрное, круглое пятно. Здесь всё такое красивое и до некоторой степени напоминает Вальхаллу, что недалеко от Регенсбурга.

Сейчас я внутри храма, и я вижу двух мужчин, которые рассматривают что-то на стене. Один из них очень хорош собой, но он одет совсем не так, как люди в нашей стране. На нём свободные, ниспадающие белоснежные одежды, а мысы его туфель загнуты вверх. [Как было сказано ранее, учителя Е. П. Блаватской были не тибетцами, а индусами.] Другой мужчина меньше ростом и лыс; у него чёрное одеяние и серебряные пряжки (орнамент?) на туфлях.

Они разглядывают картину, висящую на стене. На картине изображена ваза с какими-то тропическими растениями; они похожи на листья опунции, но в то же время отличаются от всех опунций, которые я видела до сих пор. Ваза не просто нарисована, она настоящая. Сначала я подумала, что это всего лишь картина. Она стоит в углу и покрыта причудливым орнаментом.

На стенах висят картины и рисунки. Там, где потолок переходит в крышу, есть участок, панель, покрытая интересными фигурами. Одна из них похожа на цифру 15, другая на букву V, остальные напоминают квадраты и нули; между ними разнообразные узоры. Они выглядят как цифры, но я не думаю, что это цифры. Они могли бы быть буквами иностранного алфавита или иероглифами. Над этим участком или панелью находится ещё один, на котором расположены квадратные картинки или пластины с очень странными рисунками. Они подвижные; по крайней мере, мне так кажется; но я не вполне уверена в этом.

После этого я попросил женщину нарисовать то, что она видела, на бумаге. Не будучи художником, она смогла изобразить свои видения лишь очень схематично, несмотря на все свои старания. Прилагаемая иллюстрация – это копия её рисунка. Как поведала мне женщина, если она лишь воображает вещь, то воспоминания о ней вскоре покидают её; если же она использует ясновидение, то видение остаётся в её разуме, и она может вызвать его из памяти, когда пожелает.

Изображение было опубликовано целиком на обложке выпуска «Теософиста» (март, 1887 г.) с докладом Гартмана. Ниже представлена лишь та его часть, которая соответствует описанию, приведённому выше:

Рис. 5. Крыша и колонны храма, описанные немецкой ясновидящей («Теософист», март 1887 г. Обложка)

Женщина продолжает:

«Теперь эти два господина вышли на улицу, и я следую за ними. Вокруг много деревьев, похожих на сосны. Думаю, это они и есть. Есть и другие деревья, с крупными мясистыми листьями и колючками, напоминающие опунции. Я вижу горы и холмы, и озеро. Они уводят меня прочь от храма. Боюсь, я не смогу найти обратную дорогу. Я вижу большой овраг и деревья, вероятно, оливы; но я не уверена, потому что никогда не видела олив. Теперь я прибыла на место, откуда мне открывается широкий обзор окрестностей. Те два господина ушли. Я вижу какое-то древнее строение, от которого осталась лишь полуразрушенная стена, и фигуру, фотографию которой вы мне показывали. Кажется, вы называли её Сфинксом. [Незадолго до этого Гартман действительно показывал ей обложку немецкого журнала „Сфинкс“.] Там же находится что-то вроде колонны, на вершине которой стоит статуя. Выше пояса она выглядит, как женщина, а нижняя часть её тела похожа на рыбий хвост. Кажется, она держит в руках мох, или просто положила на него руки».

Здесь ясновидящая засмеялась, и когда я спросил её о причине её смеха, она ответила: «Как забавно! Там много маленьких женщин и детей. У них смешная одежда и меховые шапочки. К их ступням привязаны подошвы! [Ясновидящая никогда до этого не видела сандалии.] Они собирают что-то на берегу и складывают это в корзины. А сейчас всё зрелище будто бы растворяется в тумане».

Так окончился этот важный эксперимент…^[251]

Перед тем как передать этот доклад в журнал «Теософист» для публикации, Гартман отправил его в Остенде, чтобы с ним ознакомилась ЕПБ. Однако, он не отправил ей рисунок женщины. 5 декабря 1886 г. ему пришло ответное письмо от Блаватской:

Мой дорогой доктор: Прошу Вас простить меня за то, что так надолго оставила Вас, моего давнего друга, без внимания. Признаться честно, моя работа сводит меня с ума. Только я сяду писать письмо, как все мои мысли спутываются, и я не могу написать ни строчки «Тайной Доктрины» в этот день. Но Ваше письмо (последнее) настолько меня заинтересовало, что я просто обязана на него ответить. Вы сделаете благое дело, отправив свой эксперимент в «Теософист». Он имеет огромное значение в свете лживых обвинений Ходжсона, и я рада, что Вам удалось добыть эти независимые доказательства; ведь астральный свет в любом случае не может лгать мне во благо^[252].

Я выскажусь только по поводу четвёртого письма, поскольку Вы и сами знаете о том, что остальные три были разгаданы правильно. То, что описала ясновидящая, похоже на тайный храм^[253] таши [Панчен] Лам, расположенный около Шигадзе, который построен из материала, напоминающего «Мадрасский цемент»; он блестит подобно мрамору, за что его называют снежный «Шаканг» [храм]^[254], если мне не изменяет память.

На крыше храма нет «ни креста, ни солнца», но зато там есть dagoba algiorna – треугольная башенка на трёх колоннах, украшенная золотым драконом и сферой. На драконе изображена свастика^[255], которую по незнанию можно принять за «крест». Я не помню «аллей, усыпанных гравием» – их там нет, но храм действительно стоит на искусственной насыпи, и к нему ведёт тропа, выложенная камнем, и ступеньки, точное число которых я не помню (мне не позволяли туда входить); я видела этот храм лишь снаружи и знаю о его внутреннем убранстве понаслышке. Полы почти во всех храмах Будды (Санге) выполнены из отполированного жёлтого камня, который добывают в Уральских горах и в северном Тибете, расположенном ближе к России. Название этого камня мне неизвестно, но внешне он похож на жёлтый мрамор.

«Господин» в белом вполне может быть Учителем, а мужчина «с лысой головой», скорее всего, старый обритый наголо жрец. Они обычно носят тёмные плащи – такой плащ я привезла Олькотту из Дарджилинга – но откуда его серебряные пряжки и бриджи, я не имею ни малейшего представления. Как Вам известно, священники носят высокие ботинки до икр, сшитые из фетра и зачастую украшенные серебряной вышивкой… Вероятно, это лишь причуда астрального видения, которое благодаря схожести идей смешалось с воспоминанием о ранее виденных ею картинах.

В подобных храмах всегда находятся подвижные «картинки», на которые нанесены различные геометрические и математические задачи для учеников, изучающих астрологию и символизм. Причудливые китайские вазы также часто используются в храмах для хранения разнообразных вещей. В углах храмов часто можно наблюдать статуи всевозможных божеств (Дхьяни). Крышу всегда (или почти всегда) поддерживают два ряда деревянных колонн, которые делят её на три прямоугольника. А зеркало «Мелонг» из воронёной стали (круглое, как солнце) нередко помещают на крышу. Я сама однажды приняла его за солнце. На куполах дагобы порой можно увидеть конусообразный шпиль, а над ним золотой диск, расположенный вертикально, и наконечник в форме груши, а также полумесяц, поддерживающий сферу со свастикой.

Спросите её, не видела ли она «Ом трам ах хри хум», знаки, которые часто изображают на медных зеркалах мелонг для защиты от злых духов. [Вспомним, что Е. П. Блаватская не видела рисунка женщины (рис. 5), но сходство почти полное.] Также она могла видеть ряд маленьких деревянных кубиков, на которые нанесены такие рисунки:

Рис. 6. Тибетские символы, нарисованные Е. П. Блаватской, стали подтверждением ви́дения женщины. (Журнал «Путь», январь 1896 г., с. 298.)

Если так, то я знаю, что она видела. Подобные храмы всегда окружены «сосновыми лесами», их обычно строят вблизи сосен, зарослей дикой опунции и китайских фруктовых деревьев, из которых жрецы делают чернила. Озеро там присутствует, без сомнения, и вокруг полно гор – там, где живёт Учитель; если же то место находится рядом с Шигадзе, то там есть лишь небольшие холмы. Статуи Мэйлха Гуалпо, андрогинной Богини Саламандр или Гения Воздуха, похожи на этого «сфинкса»; но нижняя половина её тела затеряна в облаках, а вовсе не представляет собой хвост рыбы, и она вовсе не красива, а лишь символична. Рыбачки и вправду носят одни подошвы, вроде сандалий, и все они носят меховые шапки. Вот и всё; Вам этого достаточно? Но не забудьте написать об этом^[256].

Особая трудность заключалась в том, чтобы расшифровать, или вернее, распознать странные иероглифы, которые имелись и на рисунках немки, и в письме Е. П. Блаватской. Дело в том, что они совершенно не были похожи на тибетские символы. Чтобы разрешить эту головоломку, автор этой книги обратилась за помощью к Уэсли Нидему, заведующему обширной тибетской коллекцией Йельского университета и знатоку этого языка. Со своим вопросом автор отправила ему доклад Гартмана и письмо Е. П. Блаватской. 8 декабря 1986 г. от Нидема пришёл ответ:

Я с большим интересом прочитал о психометрических экспериментах и могу утверждать, что на странице 299 «Писем Е. П. Блаватской к Гартману» начертаны тибетские буквы «Ом трам ах хри хум». Вверху страницы они сгруппированы следующим образом:

ОМ

трам ах хри

хум —

санскритские мантры, написанные тибетскими буквами

Чуть ниже буквы, сгруппированные в квадрат, оказались мантрами, связанными с пятью Дхьяни-Буддами:

[Тибетский]

Лам

Ям

Рам

Кхам

Вам

[Санскрит]

Ратнасамбхава

Амогхасиддхи

Амитабха

Вайрочана

Акшобхья

(Ваджрасаттва)

На странице с пометкой ROOF (крыша) буквы в квадратах отличаются от тех, что на странице 299, и мне они неизвестны. [Последние нарисованы на подвижных пластинах, и Е.П. привела несколько примеров, хотя не видела рисунка ясновидящей.]

Под квадратами мы снова видим «Ом трам ах хри хум» – санскритские мантры тибетскими буквами, в том же порядке. Их называют слогами-семенами и не переводят [на обычные тибетские печатные буквы]. Они тоже связаны с пятью Дхьяни-Буддами.

Таким образом подтвердился тот факт, что необразованная женщина из Германии смогла воспроизвести с помощью тибетских слогов-семян священную буддистскую мантру, о которой она ранее ничего не знала. Катализатором этого выдающегося фокуса и её видений стало, как мы видим, оккультное письмо, по слухам, написанное одним из Учителей Е. П. Блаватской в Тибете.

Осталось сделать ещё один шаг, чтобы считать эксперимент Гартмана завершённым, а именно, убедиться в правильности высказываний Блаватской и видений той женщины, хотя часть из них уже была подтверждена на предыдущих страницах. Мы снова обратились за помощью к Уэсли Нидему из Йельского университета. Ему был выслан список предметов, информация о которых требовала подтверждения. Несмотря на доступ к большой тибетской коллекции, ему удалось найти подтверждения сведений лишь о двух объектах. Первое подтверждение гласило: «В тибетских храмах содержатся бесчисленные изображения Дхьяни Бодхисаттвы и Будды, а также разъярённых божеств-хранителей». Второе – «Конический шпиль и диск, очевидно, представляют собой обыкновенный чортен. Смотри Ипполито Дезидери „Отчёт о Тибете“, вклейка IV, с. 132». Нидем посоветовал мне проверить правдивость информации об остальных предметах с помощью брата Далай-ламы, профессора Тхуптэн Д. Норбу из Университета Индианы в городе Блумингтон. Норбу не смог нам помочь.

Спустя некоторое время я узнала, что двое моих друзей, Анджела Сарторио и Терри Дикинсон, вместе с третьим товарищем, исследователем буддизма, собираются в путешествие по Индии, и, помимо многих других мест, планируют посетить Дхарамсалу, чтобы увидеть Далай-ламу. Они вызвались продолжить поиск необходимых сведений, но не смогли ничего выяснить. И тогда секретарь Далай-ламы посоветовала им посетить нескольких лам из монастыря Ташилунпо в Тибете, разорённого китайскими коммунистами. Она договорилась о встрече моих друзей с семью ламами в обители, которую возглавлял почтенный Качен Лхадкор. Ламы отнеслись к каждому заданному вопросу с искренним вниманием и попытались восстановить в своей памяти события давно минувших лет.

Две детали вызвали их несогласие: по их словам, жёлтый мрамор никогда не использовался в буддистских храмах для отделки пола; к тому же ламы никогда не слышали, чтобы тайный храм Панчен-ламы называли «снежный Лхаканг». Остальные детали описания ламы подтвердили: в той местности вокруг буддистских храмов действительно росли сосны, опунции и деревья, из которых монахи изготавливали чернила. Нередко встречались статуи Мэйлха Гуалпо на колоннах, а на крыше зачастую виднелся золотой дракон со сферой или огромные зеркала (мелонги) из воронёной стали, круглые, как солнце, с выгравированной на них молитвой «Ом трам ах хри хум». Ламы также добавили, что мелонги были сделаны из сплава металлов.

Вполне вероятно, что ламы не узнали тайное пристанище Панчен-ламы, упомянутое Е. П. Блаватской, потому что не ведали о его существовании, не будучи посвящёнными. Или же, напротив, они прошли посвящение и потому не смели рассказывать об этом храме. Подобные предположения порождает тот факт, что Блаватская дала точное описание другого, известного пристанища Панчен-ламы, тайной школы близ Шигадзе, главой и основателем которой был Цонкапа. В этой школе хранятся бесценные оккультные труды, которые Е. П. Блаватская использовала при написании «Тайной Доктрины»^[257].

* * *

Блаватская никогда открыто не заявляла о том, что посещала тибетский закрытый город Лхаса. С момента короткой остановки там аббата Гука в 1847 г. и вплоть до 1904 г., когда в Тибет вторглась британская армия, нет никаких сведений о том, что там побывал кто-то из европейцев. Первой оказалась французская исследовательница Александра Дэвид-Нил, которой во время своей пятой поездки в Тибет (1923–24 гг.) удалось сделать невозможное – проникнуть в закрытый город. Однако, по словам сестры Е. П. Блаватской, Веры, «совершенно очевидно, что Елена бывала в Лхасе, столице Тибета, и его главном религиозном центре Шигадзе… и в горах Каракорум в Куньлуни. Она неоднократно подтверждала это своими красочными, живыми рассказами»^[258].

Представляется маловероятным, что Блаватская, прожив в Тибете почти три года, не удосужилась посетить Лхасу, великую Мекку буддистского мира. Учителя могли легко провести её туда, переодетую паломником, а её азиатские черты лица не вызвали бы ни у кого подозрений. Однако, рассказав об этом позже, она бы поставила своих хранителей в неловкое положение. В те дни Панчен-лама и Далай-лама никак не могли договориться о степени изолированности Тибета от всего остального мира. Это подтверждает и исследователь Свен Гедин: хотя Панчен-лама оказал ему тёплый приём, ему так и не позволили посетить Лхасу и увидеть Далай-ламу^[259].

Даже если Е. П. Блаватская являлась первым человеком с Запада со времён Гука, побывавшим в Лхасе, это отнюдь не умаляет поразительного достижения госпожи Дэвид-Нил. Литературное приложение лондонской газеты «Таймс» опубликовало восторженный отзыв о её книге «Моё путешествие в Лхасу», назвав её «одним из самых эпичных путешествий нашего времени».

В своём дневнике Дэвид-Нил упоминает переписку с подругой из Великобритании, Элизабет Морган: «Однажды, отвечая на моё письмо, Элизабет проронила пару слов о теософии и женщине по фамилии Блаватская». Это, добавляет она, открыло «новый этап моей жизни»^[260]. В другом источнике утверждается, что с этого момента Александра начала посещать лекции по восточным религиям, «особенно лекции Парижского теософского общества, посвящённые буддизму», и загорелась идеей исследовать Восток^[261].

Глава 8

Тибет. Ученичество

Во время заключительного периода путешествия Е. П. Блаватской в Тибет она, по-видимому, побывала в горах Каракорум, которые находятся севернее Кашмира и Гималаев и намного западнее Шигадзе и Лхасы. По словам Веры, Блаватская остановилась у Махатмы К. Х., который жил с сестрой и племянником. «У Махатмы Мория, – писала Вера, – её гуру, не было постоянного дома… он постоянно путешествовал и жил там, где в нём сильнее всего нуждались»^[262]. К. Х. тоже часто отсутствовал, выполняя важные задачи, и бывал в Ташилунпо^[263]. Блаватская утверждает, что впервые встретила его в 1868 г^[264].

В письме к Холлис Биллингс (от 2 октября 1881 г.) Е. П. Блаватская сообщает, что дом К. Х. «находится в Малом Тибете, который ныне относится к Кашмиру. Это большое деревянное здание в китайском стиле, похожее на пагоду, которое располагается между озером и прекрасной горой». Она добавила, что Учитель М. тоже часто там бывает. Оба Учителя, по её словам, редко открыто появлялись где-либо, «но могли отправить свои астральные тела куда угодно»^[265].

Жилище К. Х. или ашрам, как его называл Олькотт, служило сразу нескольким целям, о чём Уильяму К. Джаджу доверительно сообщил теософ из Индии по имени Дамодар, который побывал там во время астрального путешествия. Дамодар пишет:

«Я оказался в диковинном месте. Оно находилось в верхней части Кашмира у подножия Гималаев… Там стояли всего два дома друг против друга, и больше не было никаких признаков жилья. Из одного дома вышел… Кут Хуми. Это был его дом. Напротив него стоял [Учитель М.]. Брат К. приказал мне следовать за ним. Пройдя около полумили, мы пришли к природному подземному тоннелю в Гималаях – старому руслу реки Инд, которая несёт под ним свои бурные, ревущие воды. По проходу можно передвигаться лишь по одному, и всего один неверный шаг может решить судьбу путешественника…

Пройдя значительное расстояние по этому подземному проходу, мы вышли на открытую равнину в Л… к. Там стояло огромное здание… являвшееся не чем иным, как Главным центром, в который отправляются все наши братья, достойные посвящения в мистерии, для участия в заключительной церемонии и пребывания там в течение установленного периода. В сопровождении моего Гуру я поднялся в Большой зал. Безмятежное великолепие этого места невольно внушало трепет…

Главный трон не имеет равных в своём благолепии, он окружён ореолом величия, которое исходит от того, кто на нём сидит»^[266].

Поскольку во время совершения этого эксперимента – а также несколькими годами позже, когда он побывал там в физическом теле, Дамодар находился под попечительством Е. П. Блаватской^[267]. – то легко предположить, что в том самом месте происходили и её посвящения, причём не только во время настоящей поездки, но и в прошлый раз, когда она проникла в Тибет через Кашмир.

О том, чем Блаватская занималась во время своей второй поездки в Тибет, гостя у К.Х., она доверительно сообщила Синнетту в письме, написанном после необыкновенно яркого сна, возродившего в её памяти мельчайшие детали её жизни в тот период.

Значительную часть своего времени Блаватская посвящала изучению двух языков. Одним из них был сензар, «тайный язык жрецов» или «загадочный диалект посвящённых адептов всего мира», как она говорила^[268]. По слухам, именно на этом языке были изначально написаны «Станцы», послужившие основой для «Тайной Доктрины» и «Голоса Безмолвия»^[269].

Вторым языком являлся английский. Решение учить английский язык в Тибете, несомненно, покажется вам несуразным. Разве Блаватская не учила английский в детстве и не практиковалась в нём, проживая в Англии и Америке? Что ж, она и впрямь владела разговорным английским, но он был ненамного выше уровня, достаточного, чтобы прочитать истории про Фермера Брауна, которые ей задавала гувернантка из Йоркшира. Но даже обладая определённым знанием языка, Елена Петровна стеснялась на нём говорить, потому что собеседники смеялись над её йоркширским акцентом, перенятым у гувернантки.

«Помнится, – делилась Блаватская с Синнеттом, – ещё когда я была в Венеции в 1867 г., мне было тяжело понять книгу, написанную на хорошем английском языке». Рассказывая миру о теософских идеях, она неизменно сталкивалась с тяжелейшей задачей: ей приходилось разъяснять тонкости эзотерической философии и метафизики на западном языке, не предназначенном для обсуждения подобных тем. Каждый день она занималась тем, что переводила предложения с сензара на английский язык. Учитель К. Х., владевший обоими языками, поправлял её. Кроме того, в течение этого времени Е. П. Блаватская разговаривала исключительно на английском, даже со своим учителем. «Ему было всё равно, насколько хорошо или плохо я говорю, – признавалась она, – ведь он не знал этого языка, однако, понимал каждое слово, которое возникало в моей голове…»

В сновидении Блаватской «обстановка меняется, и я уезжаю в сопровождении Учителя, который отправляет меня обратно в Европу»^[270]. В одном источнике указано, что прощание происходило на холмах Манасаровара в Тибете^[271][272]. Судя по картам, эта знаменитая местность расположена к югу от гор Каракорум.

Глава 9

Таинственный посланник

В то время как Елена Петровна находилась в Тибете, с её тётей Надей в Одессе произошло нечто удивительное. Годы спустя она напишет об этом происшествии из Парижа в Лондон Генри Олькотту. Вот отрывок из этого письма, отправленного 26 июня 1884 г., переведённый с французского языка:

…Когда моя племянница была на другом конце света… ни одна душа не знала, где она находится – что нас безмерно печалило. Все наши поиски были напрасны. Мы уже были готовы поверить, что её нет в живых, когда – кажется, это было в 1870 г., или немногим позже – я получила письмо от человека, которого Вы, если я не ошибаюсь, называете «К.Х.». Это письмо попало ко мне самым непостижимым и загадочным способом: его принес посыльный азиатской внешности, который затем исчез прямо на моих глазах. В письме говорилось, что мне нечего бояться, она в полной безопасности. Я сохранила письмо в моём доме в Одессе. Когда я вернусь туда, я сразу же пришлю его Вам и буду очень рада, если оно сможет быть Вам полезно.

Прошу меня извинить, но мне сложно, если не сказать невозможно, представить, насколько глупы люди, считающие, будто моя племянница и Вы сами выдумали тех, кого называете Махатмами! Не знаю, как давно знакомы с ними Вы, но моя племянница подробно рассказывала мне о них много лет назад. Ещё до того, как она написала свою «Изиду», она писала мне, что снова встретила некоторых из них и возобновила общение с ними. Зачем ей было выдумывать этих персонажей? Какой прок ей был бы от них, если бы они не существовали на самом деле?..

Я всегда была ревностной христианкой и надеюсь оставаться таковой до конца своих дней. И если даже я верю в существование этих людей – хотя и склонна сомневаться в реальности некоторых чудес, которые им приписывают – то почему другие в них не верят? Я могу подтвердить существование по меньшей мере одного из них. Кто, если не один из этих адептов, мог написать мне письмо, поддержав меня в тот момент, когда я больше всего в этом нуждалась? Почерк был мне незнаком, это правда; но столь необычная манера изложения не могла принадлежать никому, кроме адепта оккультной науки. Письмо пообещало мне возвращение моей племянницы – и обещание было в точности исполнено. Как бы то ни было, я пошлю его Вам, и через две недели оно прибудет к Вам в Лондон^[273].

Через 10 дней письмо и конверт с адресом получателя были отправлены Олькотту. Оба они были написаны на французском на изготовленной вручную рисовой бумаге, которая часто используется в Кашмире и Пенджабе. В письме значилось:

Уважаемой

Достопочтенной госпоже

Надежде Андреевне Фадеевой

Одесса

У благородных родственников госпожи Е. П. Блаватской нет никаких причин для печали. Их дочь и племянница вовсе не покинула этот мир. Она жива и желает уведомить тех, кого любит, о том, что довольна и счастлива быть в далёком, неизвестном пристанище, которое она сама для себя выбрала. Недавно она была тяжело больна, но уже поправилась; ведь благодаря покровительству Владыки Санге^[274], она нашла преданных друзей, которые заботятся о её физическом и духовном благополучии. Посему, пусть её родные не беспокоятся. До того, как взойдут восемнадцать новых лун, она вернётся к своей семье^[275].

На конверте Надиным почерком сделана надпись карандашом на русском языке: «Получено в Одессе, 7 ноября, о Лёлиньке, 11 ноября, 1870, возможно из Тибета, Надежда Ф.»^[276].

Это письмо было опубликовано в отчёте Генерального совета Теософского общества за 1885 г. с приложением следующего комментария:

И записка, и адрес на конверте написаны ныне хорошо знакомым нам почерком Махатмы К. Х. Поэтому тем, кто утверждает, что госпожа Блаватская придумала Махатм и подделала почерк, придётся опровергнуть ещё и тот факт, что они были знакомы семье госпожи Блаватской… за пять лет до учреждения Теософского общества в Америке.

Многие люди в Индии и Европе тщательно сравнивали эту записку с другими, чудесным образом полученными через киот в Адьяре и в других местах, а также с многочисленными письмами К.Х., которые хранятся у г-на Синнетта, и пришли к выводу, что почерк в них полностью совпадает^[277].

Даже Фредерик Майерс из Общества психических исследований выразил согласие касательно авторства письма, полученного тётей Е. П. Блаватской. «Я видел это письмо, – говорит он, – и мне представляется, что оно определённо написано рукой К.Х.»^[278].

В письме родным от 29 октября 1877 г. (которое некогда хранилось у графа Кроуфорда, а теперь находится в Адьяре) Е. П. Блаватская писала, что её Учитель питает глубокое почтение к духу христианских учений. Также она сообщала, что однажды провела семь недель в лесу неподалёку от гор Каракорум, где скрывалась от всего мира. Учитель навещал её каждый день, правда, неизвестно, делал ли он это астрально, или каким-либо другим способом. Джадж утверждает, что во время этого периода уединения ей показали пещерный храм, в котором находились статуи великих учителей этого мира^[279][280]. «Громадная статуя Иисуса из бронзы, прощающего Марию Магдалину, стоит в одном из подземельных храмов. Рядом с ней Готамы статуя, который дает пить из своих горстей нищему, и Ананды, ученика и брата двою[ро]д[ного] Будды, пьющего у колодца из чаши, подаваемой ему Парией-Проституткой. Это я знаю». («Беседы с Е. П. Блаватской», 1:223–24.)

Глава 10

В ожидании

С момента отъезда из Тибета пройдёт более года, прежде чем Е. П. Блаватская воссоединится с семьёй в Одессе. Всё это время она путешествовала по Ближнему и Среднему Востоку. Она рассказывала, что побывала на Кипре и в Греции, где впервые встретила Учителя Иллариона^[281]. В Сирии и Египте она обучалась у нескольких учителей мудрости и установила связь со многими членами Братства^[282].

«По моему мнению, нет никаких сомнений в том, – пишет профессор Росон, – что госпожа Блаватская была знакома с многими, если не со всеми, традициями, церемониями и положениями, практикуемыми друзами Ливанской горы в Сирии. Она рассказывала мне о таких вещах, которые известны лишь немногим посвящённым»^[283]. Сам Росон тоже прошёл в этом месте обряд посвящения, если верить справочнику «Кто есть Кто в Америке» (издание охватывает три века, с 1607-го по 1896 г.).

В греческом порту Пирей Е. П. Блаватская поднялась на борт парохода «Эвномия», направлявшегося к Ионическим островам. Конечным пунктом её путешествия был Каир. Однако судно, перевозившее порох и фейерверки, взорвалось, не завершив плавания. Лондонская газета «Ллойдс» упоминала об этом событии, которое произошло 6 июля 1871 г. Из 400 пассажиров выжить удалось лишь 16^[284]. В этом крушении Блаватская потеряла все свои накопления и имущество. Греческое правительство позаботилось о том, чтобы выжившие благополучно добрались до мест назначения^[285].

Синнетту удалось, опираясь на письма, которые ему показали родственники Е. П. Блаватской, воссоздать картину произошедшего.

В 1871 г. госпожа Блаватская написала из Каира своим друзьям о том, что покинула Индию и потерпела крушение где-то по пути (недалеко от острова Спеце). Она собиралась вернуться домой спустя некоторое время. А пока, находясь в Египте, решила создать «Духовное общество», которое будет заниматься исследованием медиумов и различных явлений согласно теориям и философии Аллана Кардека. По её мнению, это было единственным способом наглядно продемонстрировать людям степень их заблуждения. Сперва она намеревалась дать свободу действий общеизвестным, признанным учениям, а затем, когда публика убедится в том, что они не работают, предложить им своё объяснение сверхъестественного. Она говорила, что готова преодолеть любые трудности, чтобы достичь этой цели, – она даже была согласна на некоторое время прослыть неумелым медиумом. «Других медиумов они и не знают, а мне это нисколько не вредит – ведь в скором времени я покажу им разницу между пассивным медиумом и энергичным созидателем», – утверждала она.

Через несколько недель, пишет Синнетт, друзья получили от неё второе письмо.

В нём она с отвращением рассказывала о совершенно неудавшемся предприятии. В поисках медиумов она писала, кажется, в Англию и Францию, но безрезультатно. И только лишь от полной безысходности окружила себя медиумами-любителями – француженками-спиритками, бóльшая часть которых являлись бездомными попрошайками, если не аферистками, в тылу армии инженеров и рабочих, строивших Суэцкий канал под началом Лессепса.

Они крадут деньги общества, – писала она, – пьют как сапожники, а недавно я поймала их на попытке бессовестно обмануть членов общества, которые исследуют медиумов, путём фальшивых феноменов. У меня состоялись крайне неприятные беседы с несколькими людьми, которые посчитали меня виноватой во всём этом. Поэтому я выставила их вон… «Духовное общество» не продержалось и двух недель – сейчас оно не более, чем груда руин – величественных, но столь же поучительных, как гробницы фараонов… Дабы немного разбавить комедию драмой, добавлю, что меня едва не застрелил фанатик – грек, который присутствовал на двух спиритических сеансах, единственных, что мы успели провести, и, по-видимому, стал одержим злыми духами^[286].

Оригинал второго письма хранится в архивах Теософского общества в Адьяре. Оно оканчивается следующими словами:

Клянусь навечно положить конец подобным спиритическим сеансам – они слишком опасны, а я недостаточно сильна для того, чтобы контролировать злых духов, которые могут подобраться к моим друзьям в это время^[287].

Из Каира Е. П. Блаватская отправилась в Сирию,^[288]. Палестину и Константинополь, и наконец в июле 1872 г. она возвратилась к семье в Одессу, где задержалась на девять месяцев, до апреля 1873 г^[289]. Из этого периода её жизни до нас дошли сведения лишь об одном происшествии, которое она позже описывала в письме к Надежде:

Никогда не забуду тот особенный день, точнее, вечер, в Одессе, в твоём доме за ужином. Тётя [Екатерина Витте] затеяла со мной спор о религии, категорично утверждая, что ни один еврей или идолопоклонник не сможет войти в Царство Божье, ибо там нет для него места. С того самого момента я начала размышлять об этих словах. «Если даже тётя, – думала я, – такая добрая, благородная и справедливая, настолько ослеплена христианской верой, что верит в такую чудовищную, ужасную несправедливость Бога, то во что тогда верят другие христиане, многие из которых не стоят и её мизинца?»

…Различия в религиозных догмах были созданы не святыми, а грешными смертными… [и] они разделили человечество на враждующие нации и расы.

Если бы не было догм, не существовало бы и протестантов, католиков, буддистов, брахманистов и т. д.; все верили бы в Единого Бога… и считали бы друг друга братьями… им было бы стыдно на глазах у остальных своих братьев безжалостно убивать друг друга в войнах, пытать друг друга подобно диким зверям и желать ада своим ближним^[290].

Из Одессы Е. П. Блаватская отправилась в Бухарест, чтобы навестить друга, а затем в Париж, где она жила с кузеном Николаем Ганом. Среди её друзей была врач, профессор Лидия Маркетт, которая двумя годами позже, находясь в Нью-Йорке, описала занятия Блаватской в столице Франции. Она сделала это по просьбе полковника Олькотта, которому постоянно досаждали косвенные намёки на «разгульный образ жизни», который Е. П. Блаватская якобы вела в Париже. Вот что написала профессор Маркетт:

Нью-Йорк, 26 декабря, 1875 г.

Дорогой господин,

В ответ на Ваши вопросы я имею сказать, что познакомилась с госпожой Блаватской в 1873 г. Она жила на рю дю-Палев в апартаментах своего [двоюродного] брата господина Гана вместе с ним и его близким другом господином Лекё. Мы виделись почти каждый день, и, на самом деле, я проводила с ней большую часть времени, когда не находилась в больнице или на лекциях. Посему я смею утверждать, что знаю, каково было её поведение. Мне доставляет особое удовольствие сказать, что её поведение было безупречным, достойным всяческого уважения. Она проводила своё время за рисованием и писательским трудом, лишь изредка выходя из своей комнаты. У неё было мало знакомых, но в их число входили господин и госпожа Леймари. Госпожу Блаватскую я считаю одной из самых достойных и интересных женщин, которых я когда-либо встречала. Наша дружеская связь продолжается и после того, как я покинула Францию.

Искренне Ваша,

(Подпись) Л. М. Маркетт, д-р мед^[291].

Олькотт вспоминает о том, что привело Блаватскую к решению уехать из Парижа в Нью-Йорк: «Е. П. Блаватская сказала мне, что прибыла в Париж, намереваясь осесть там на некоторое время под покровительством родственника, но однажды получила от [своих Учителей] безапелляционное указание ехать в Нью-Йорк и там ждать от них вестей. На следующий же день она отбыла на корабле в Нью-Йорк, потратив почти все имеющиеся у неё сбережения на билет»^[292].

О том же рассказывает и Вера: «В июне 1873 г. она была в Париже, где собиралась пожить какое-то время, когда внезапно пришло письмо – „совет, которому я не хочу и не могу противостоять“, как она объяснила нам в переписке – от одного из её Учителей с Дальнего Востока. Ей наказали отправляться в Америку».

В конце июня Е. П. Блаватская отплыла в Нью-Йорк. Происшествие, которое случилось, когда она поднималась на борт, годы спустя было описано в газете «Нью Йорк Таймс» (6 января 1889 г.). У. К. Джадж, недавно вернувшийся из Лондона, где он навещал Блаватскую, ответил на вопросы репортёра. В частности, внешность Е. П. Блаватской он описывал таким образом:

Черты, которые ярче всего проглядывают в её выражении лица, это, в равной степени, энергия и огромная доброта. Глядя на неё, нетрудно понять, что она относится к тому типу женщин, которые способны на поступок, совершённый ею 10 лет назад, когда она приехала сюда из Франции. Блаватская прибыла в Гавр с билетом первого класса до Нью-Йорка и двумя-тремя долларами в кармане, поскольку деньги никогда не были для неё важны. Уже собираясь подняться на борт, она заметила бедно одетую женщину с двумя маленькими детьми, которая сидела на пристани и горько плакала.

– Почему ты плачешь? – спросила Блаватская.

Женщина ответила, что её муж послал ей деньги из Америки, чтобы она вместе с детьми могла приехать к нему. Она потратила все деньги на покупку билетов третьего класса для себя и своих детей, но билеты оказались фальшивыми. Женщина не знала, где искать мошенника, который так бессердечно её обманул, и осталась без средств к существованию в чужом городе.

– Пойдём со мной, – сказала госпожа Блаватская. Она сразу же отправилась к агенту пароходной компании и потребовала, чтобы тот обменял её билет первого класса на билеты третьего класса для женщины с детьми и для неё самой.

Каждый, кто хоть раз пересекал океан в помещении для пассажиров третьего класса в толпе эмигрантов, непременно оценит глубину самопожертвования тонко чувствующей женщины, привыкшей к комфорту^[293].

Мэрион Миде узнала, что во время плавания судно «столкнулось с необычайно сильными западными штормовыми ветрами и встречными волнами», которые привели к неисправности двигателя и четырёхдневной задержке судна. «На кораблях с эмигрантами, – добавляет она, – в помещение для пассажиров третьего класса можно спуститься по лестнице, через люк. Через эти люки почти не проникал свежий воздух, а в плохую погоду, когда потребность в воздухе ещё более возрастает, их и вовсе закрывали. Две недели без глотка свежего воздуха, в тесном, многолюдном помещении, в условиях антисанитарии, с испорченной едой и водой, и вдобавок ко всем страданиям – неизменный риск кораблекрушения. Учитывая травмирующий опыт Е. П. Блаватской во время плавания на пароходе „Эвномия“, можно только представить, каким кошмаром обернулось для неё путешествие через Атлантику»^[294].

Но для женщины и её детей, напротив, было намного лучше оказаться на борту, чем остаться без денег в незнакомом городе.

Глава 1

Начало жизни в Нью-Йорке

Прибыв в Нью-Йорк летом 1873 г., Е. П. Блаватская не почувствовала свойственного иммигрантам изумления и трепета, поскольку уже бывала здесь ранее. Окажется ли это очередным путешествием, полным событий, или она останется здесь надолго? Знала ли она сама об этом? Единственное, что нам известно, – в тот же год 22 сентября она подала первые документы для получения гражданства Соединённых Штатов^[295].

Зная о её непрестанных путешествиях, родственники Блаватской были удивлены. Впоследствии, вспоминая об этом, Вера скажет: «Найдя цель, достойную её усилий, она тут же остановилась, подобно блуждающему кораблю, который заходит в нужный ему порт и уверенно бросает якорь, завершая свои скитания… Этой работе она оставалась верна всю свою жизнь. Она отдала ей своё здоровье, время и душу, считая её делом своей жизни, предназначенным ей самой судьбой… „Люди повсюду потеряли идеалы и веру, – часто говорила она. – Псевдонауки разрушили их. В наше время людям требуется научное подтверждение, научные доказательства существования бессмертной души. Древние эзотерические науки способны их предоставить“»^[296].

История о том, как Е. П. Блаватская в один день уехала из Франции, не была отговоркой, придуманной задним числом, как считают многие её недоброжелатели. Она являлась чистой правдой, которая подтвердилась уже после её смерти. Олькотт пишет: «В Адьяре у нас остановилась американка, мисс Анна Бэллард, маститая журналистка, пожизненный член Пресс-клуба Нью-Йорка, которая во время исполнения профессиональных обязанностей встретила Е. П. Блаватскую всего через несколько дней после того, как последняя прибыла в Нью-Йорк. Беседуя со мной, она упомянула, помимо прочих менее важных фактов, один случай, который я сразу же попросил её записать…» Вот что она написала:

Адьяр, 17 января 1892 г.

Дорогой полк. Олькотт:

Моё знакомство с госпожой Блаватской состоялось куда раньше, чем Вы предполагаете. Я встретила её в июле 1873 г. в Нью-Йорке, не более чем через неделю после её прибытия. В то время я была репортёром в штате нью-йоркской газеты «Сан», и получила задание написать статью на тему, связанную с Россией. В поисках материала я узнала от своего друга о недавнем прибытии этой русской дамы и позвонила ей; так началось наше общение, которое продлилось ещё не один год.

Во время первого интервью она поведала мне, что и не думала уезжать из Парижа в Америку до того, как получила письмо вечером накануне отплытия. О причине отъезда и о том, кто так торопил её, она ничего не сказала. Я хорошо помню, с каким восторгом она произнесла: «Я была в Тибете». Я не могла понять, почему она выделяла это, придавая путешествию в Тибет бóльшее значение, чем поездкам в Египет, Индию и друге страны, о которых она мне рассказывала. Но она говорила это с особой важностью и оживлением. Теперь я, разумеется, понимаю, почему.

Анна Баллард^[297].

Листая страницы газет того периода, редактор «Мэйн Карент» Фриц Кунц наткнулся на заметку о Е. П. Блаватской в нью-йоркском издании «Трибуна» (26 сентября 1873 г.). Он пишет: «Эта женщина была неординарной личностью задолго до того, как её стал окружать ореол оккультной таинственности. Журналист „Трибуны“ сделал репортаж о русской аристократке, которая прибыла в Нью-Йорк третьим классом, потому что поделилась своим билетом первого класса с несчастной иммигранткой, находившейся в бедственном положении»^[298].

Об обстоятельствах жизни Блаватской и её окружении в этот период стало известно лишь в 1931 г., когда в декабрьском номере «Теософиста» были опубликованы «Воспоминания о Е. П. Блаватской в 1873 году» Элизабет Холт. Судя по тому, как мисс Холт описывает Нью-Йорк 1870-х гг., он являлся не лучшим местом для зарождения всемирного движения в отличие от Лондона и Парижа, которые в то время считались культурными центрами Запада.

Нью-Йорк 1873 г. был небольшим городом в сравнении с тем, какой он сейчас. До северной границы острова Манхэттен можно было добраться на конной повозке, причём поездка на общественном конном транспорте занимала несколько часов; не было мостов через реки Ист-Ривер и Гудзон; если требовалось перебраться на другой берег, приходилось садиться на паром. Небоскрёбов, разумеется, тоже не было – в центре города возвышался лишь шпиль церкви Тринити, единственный заметный ориентир на много миль вокруг. Пейзаж на севере острова преимущественно состоял из гранитных утёсов, тянувшихся вплоть до Восточной 40-й улицы. В то время их ещё не сравняли с землёй, чтобы построить дома и дороги. Между Третьей и Второй Авеню лежали сплошные валуны, среди которых жили поселенцы в своих неприметных лачугах, играли их дети да скакали козы. Вторая и Третья Авеню ещё не были застроены, и некоторые кварталы были скрыты водами Ист-Ривер. [На Пятой Авеню и Бродвее происходило довольно активное движение транспорта, а Центральный Парк, который был открыт в год прибытия Блаватской, посетили десять миллионов человек.]

Привычки и помыслы людей того времени были столь же мало похожи на современные, как то скопление одноэтажных построек может напоминать сегодняшний город небоскрёбов. Дарвин и его теория эволюции являлись предметом ожесточённых споров. Я хорошо помню проповедь местного священника – в целом добродушного пожилого господина – об ужасной трагедии, потрясшей весь город. На предыдущей неделе в Бруклине сгорел дотла театр, при этом были сожжены заживо три с лишним сотни людей, в основном женщины и дети. Проповедник сказал нам, что Бог в своём праведном гневе послал огонь в наказание тем распущенным людям, которые проводили своё время в таком дьявольском месте.

Даже в общественных делах мы вели себя по-викториански сдержанно. Женщины, конечно же, не принимали участия в предпринимательстве; очень немногие из них только начинали отстаивать свои «права»; те, кому приходилось самим зарабатывать на жизнь, работали учительницами, телеграфистками, швеями и работницами на малых предприятиях, где их труд очень плохо оплачивался. Женщина, путешествующая в одиночку, не могла рассчитывать на комнату в хорошем отеле, поскольку вызывала подозрения, если её не сопровождал родственник мужского пола.

Возможно, именно проблемы с поиском достойного жилья привели Е. П. Блаватскую туда, где я впервые её встретила. Я всегда удивлялась тому, как она, иностранка, только что приехавшая в Нью-Йорк, смогла отыскать это место. Оно было уникальным продуктом той своеобразной эпохи. В то время приличным рабочим женщинам с небольшими средствами было трудно найти подходящее жильё; случилось так, что 40 из них в качестве небольшого эксперимента поселились вместе. Они арендовали новый многоквартирный дом, построенный по адресу 222, Мэдисон Стрит [в районе Нижнего Ист-Сайда], кажется, один из первых подобных домов в Нью-Йорке. Эксперимент по совместному проживанию женщин, не обладавших ни капиталом, ни коммерческим потенциалом, оказался провальным, он продолжался всего несколько месяцев.

Мы с мамой провели лето 1873 г. в Саратоге. Чтобы вовремя подготовиться к началу учебного года, в августе я вернулась в наш дом на Мэдисон-Стрит, где жила мамина подруга, которая согласилась присмотреть за мной. Там-то я и повстречала госпожу Блаватскую. Насколько я знаю, это было её первое пристанище в Нью-Йорке. Она жила в комнате на втором этаже по соседству с маминой подругой, и они быстро поладили. Все, кто жил в этом кооперативном доме, хорошо знали друг друга и часто встречались в общей гостиной, которую устроили в комнате, расположенной рядом с входной дверью. Моя комнатка была прямо напротив, и я имела возможность наблюдать за госпожой Блаватской, которая проводила в гостиной бóльшую часть своего времени. Она редко оставалась одна, притягивая, подобно магниту, всех, кто оказывался поблизости. День за днём я видела, как она сидит там, свёртывает папиросы и курит без остановки. Она определённо была неординарной личностью. Из-за своей полноты она казалась куда ниже, чем была на самом деле^[299]. Сама её наружность являлась воплощением мощи. Во всём доме царило с трудом подавляемое возбуждение, связанное с её присутствием, в целом приятное, но с некоторым оттенком благоговения.

Я никогда не воспринимала её как нравственного учителя. Для этого она была слишком легко возбудима; если она бывала с чем-то не согласна, то начинала отстаивать свою точку зрения с рвением, обескураживающим её собеседников. Я никогда не видела, чтобы её гнев был направлен на человека или предмет из её окружения. Её неприязнь всегда была безлична. Сталкиваясь с моральной или физической дилеммой, каждый инстинктивно обращался к ней, чувствуя её бесстрашие, свободу от стереотипов, её великую мудрость, огромный опыт и сердечную благосклонность – сочувствие к слабым и обездоленным.

Моя подруга мисс Паркер, трезвомыслящая, рассудительная женщина тридцати с небольшим лет шотландско-ирландского происхождения, была поражена, когда госпожа Блаватская начала рассказывать ей такие детали её жизни, о которых знала лишь она сама. Мисс Паркер попросила госпожу Блаватскую установить контакт с духом её давно умершей матери, но та отказала, объяснив, что дух её матери стал частью высших материй и находится вне досягаемости.

Госпожа постоянно повторяла, что она находится под властью невидимых сил; в то время спиритуализм был весьма модным явлением, и все окружающие думали, что эти высшие силы были её духами-наставниками. Для людей, которые никогда не слышали о невидимых силах за пределами церкви и кружков спиритуалистов, это было самое логичное умозаключение.

В то время госпожа Блаватская испытывала серьёзные финансовые трудности; ранее её отец регулярно высылал ей деньги, но вдруг прекратил это делать, и она осталась почти без гроша. Некоторые излишне настороженные жители нашего дома предположили, что она аферистка, и её единственной целью является добыча денег. Но моя подруга мисс Паркер, которая сопровождала госпожу Блаватскую во время визита к русскому консулу, уверила меня, что она была самой настоящей русской графиней^[300]; что консул слыхал о её семье и пообещал сделать всё возможное, чтобы связаться с ними и разузнать о причинах трудностей. Здесь я могу добавить, что перерыв в поступлении денежных средств был вызван смертью её отца. Родственникам потребовалось некоторое время на то, чтобы уладить его дела, и период безденежья продлился до тех пор, пока она не съехала из дома № 222 на Мэдисон стрит.

Владельцем этого дома был мистер Ринальдо, который лично собирал плату за аренду и был знаком со всеми жителями дома. Как и всех остальных, его заинтересовала Е. П. Блаватская, и он представил её двум своим друзьям. Они довольно часто приходили повидаться с ней и даже оказывали помощь, предлагая ей работу. В частности, она придумала внешний вид рекламных листовок для их компании и некоторых других. Думаю, эти господа владели фабрикой по пошиву воротников и рубашек, потому что лучше всего мне запомнились рисунки маленьких фигурок, одетых в рубашки и воротнички их производства. Кажется, они были первыми, кто начал использовать рекламные листовки в Нью-Йорке. Также Блаватская попробовала себя в нанесении орнамента на кожаные изделия и произвела несколько утончённых и замысловатых образцов, но они плохо продавались, и она оставила это занятие.

По словам Олькотта, живя на Мэдисон-стрит, Блаватская также «добывала средства, изготавливая шейные платки и искусственные цветы – уже не помню, какие – для добродушного еврея, владельца лавки. Она отзывалась об этом простом человеке с глубокой благодарностью»^[301].

Позже до мисс Холт дошли слухи о том, что «госпожа Блаватская уехала в Итаку, чтобы вручить профессору Корсону из Корнелльского университета кольцо, данное ей одним из её таинственных наставников, которое должно было доказать, что она является их посланницей». Хайрам Корсон был ведущим спиритуалистом того времени. Его сын, Юджин, практикующий врач, опубликовал переписку отца с Е. П. Блаватской. Во втором письме от 16 февраля 1875 г. она сообщает:

И вот я здесь, в этой стране, по указу моего Хранителя, по зову истины современного спиритуализма, и мой священный долг раскрыть то, что есть, и выявить то, чего нет. Быть может, мне следовало приехать сюда на сотню лет позже… ибо людей с каждым днём всё меньше заботит правда, и с каждым часом всё сильнее волнует золото, посему мои жалкие усилия и протесты навряд ли окажутся замеченными.

Она уверяла профессора, что её интерес к спиритуализму пробудился «не под влиянием лживых, плутоватых медиумов, жалких орудий неразвитых духов из низшей сферы, древнего царства теней. Источник моей веры куда древнее, чем стуки Рочестера, из него черпали ещё Раймонд Лулли, Пико делла Мирандола, Корнелиус Агриппа, Роберт Фладд, Генри Мор и многие другие, находившиеся в поисках системы, которая поможет постичь глубины божественной природы и выявит узы, связывающие всё сущее в этом мире. Наконец, много лет назад, жажда моего разума была утолена теософией^[302], которую проповедуют и передают ангелы… во благо судьбе человечества». [Слова, типичные для иудеев, христиан и каббалистов.]

Глава 2

Расцвет спиритуализма

Понятие спиритуализма вызывает отторжение у многих людей лишь потому, что ассоциируется у них с оккультными практиками. На самом же деле спиритуализм всего лишь является противоположностью материализму, как объясняет Е. П. Блаватская в «Теософском словаре».

СПИРИТУАЛИЗМ. В философии – состояние или положение ума, противоположное материализму или материалистической концепции сущего. Теософия, доктрина, которая учит, что всё существующее оживлено или наполнено Всемирной Душой или Духом, и что ни один атом в нашей вселенной не нарушает этого вездесущего Принципа – есть чистый спиритуализм. Что касается верования, которое фигурирует под этим названием, а именно, верования в постоянное общение живых с мёртвыми, либо посредством собственных медиумических способностей, либо через так называемого медиума – это не что иное, как материализация духа и деградация человеческой и божественной душ. Верующие в подобные сношения просто бесчестят умерших и постоянно кощунствуют. В древности это справедливо называлось некромантией. Но наши современные спиритуалисты обижаются, когда им излагают эту простую истину.

Современный спиритуализм зародился в 1848 г. с так называемых «рочестерских стуков», психических явлений, о которых рассказали сёстры Фокс, проживающие в Гайдвилле, штат Нью-Йорк, неподалёку от Рочестера.

В двухтомнике «История спиритуализма» сэр Артур Конан Дойл рассуждает: «Сверхъестественные способности были „заразны“ или рассеивались, подобно некоему психическому облаку, проявляясь у людей, которые были к ним предрасположены… За кратчайший срок движение с присущими ему странностями и стадиями фанатизма» распространилось по стране^[303]. Традиционные религии отделывались общими фразами о бессмертии и жизни после смерти, спиритуалисты же считали, что у них есть доказательства этого.

Как отметил профессор Р. Лоренс Мур, «на сеансах и в спиритических кружках присутствовали не только незрелые, необразованные и излишне доверчивые люди. Число выдающихся личностей, посещающих спиритические собрания», было поистине впечатляющим^[304]. Даже авторитетные учёные в итоге смогут убедиться в подлинности явлений с помощью контролируемых экспериментов.

Спиритуализм процветал не только в Соединённых Штатах, но и в Англии, Франции, Германии и России. Его популярность в Европе в основном предопределил знаменитый медиум Даниэль Ом. Конан Дойл пишет, что «император Наполеон III, императрица Евгения, царь Александр, германский император Вильгельм I и короли Баварии и Вюртемберга были в равной степени впечатлены его сверхъестественными способностями»^[305].

Россию в 1850-х гг. захлестнуло повальное увлечение мистикой. Надя и Вера участвовали в переписке с духами и сеансах столоверчения (левитации). Даже чинная, благоразумная тётя Екатерина присоединилась к такому кружку^[306]. Елена Петровна в то время находилась далеко от дома.

В 1860-х спиритические сеансы проводились даже в Белом доме. В биографии Авраама Линкольна, написанной Карлом Сэндбергом, упоминается один из таких сеансов, на котором с разрешения президента присутствовали журналист, военный министр Стэнтон и министр военно-морских сил Уэллс. Сэндберг приводит цитаты из пространной статьи под заголовком «Спиритуализм в Белом доме», которая была напечатана во многих газетах^[307].

Миссис Линкольн была страстно увлечена спиритуализмом и познакомила президента с известным медиумом того времени Нетти Колбурн, с которой он, по-видимому, советовался, когда назрел серьёзный кризис в борьбе за сохранение единства страны и освобождение рабов^[308]. Как-то раз Линкольна спросили, каков, по его мнению, источник посланий, полученных им на сеансах. По словам очевидцев, он ответил: «Я не готов рассуждать о разуме, который властвует над телом этой девочки. Но она точно не могла знать ни о том, что происходило в кабинете министров до того, как я присоединился к спиритическому кружку, ни об обстановке на фронте, ни о событиях, известных лишь мне одному, о которых я никому не рассказывал и которые не предавал гласности»^[309].

Как сказал современник президента Линкольна: «Мы хорошо помним всеобщее негодование населения и беспокойство учёных, вызванное в то время спиритизмом… Спиритизм был своего рода тараном, который пробил первую брешь в материализме, заполнившем головы людей, и заставил их думать… Вера в то, что существует лишь материальный мир, пошатнулась»^[310].

Блаватская приветствовала научное исследование спиритуализма и в статье «Свидетельство науки», опубликованной в журнале «Теософист» в июле 1881 г., привела внушительный список выдающихся исследователей в этой области. Одним из них был Альфред Рассел Уоллес, который независимо от Дарвина разработал теорию эволюции. В предисловии к своему труду «Чудеса и современный спиритуализм» он пишет:

До того, как ознакомиться с сущностью спиритуализма, я был отъявленным философом-скептиком. Я являлся настолько убеждённым материалистом, что в моей голове в то время не нашлось бы места для концепции духовной сущности… Тем не менее факты – упрямая вещь… Им удалось побороть мои убеждения. Мне пришлось признать факты, а вслед за ними и принять спиритуализм.

Также в списке Блаватской оказался прославленный физик и химик сэр Уильям Крукс. «Британская энциклопедия» сообщает, что он «сохранял убеждённость в реальности оккультных явлений с 1870 г. до самой смерти»^[311]. В 1897 г. он стал президентом Общества психических исследований, и тогда же ему было присвоено дворянское звание рыцаря. В апреле 1969 г. в честь 50-летней годовщины со дня смерти учёного американский журнал «В мире науки» написал: «Сэр Уильям Крукс был прямым потомком давно ушедших гигантов мысли, людей, которые могли одинаково легко трудиться в различных сферах науки, добиваясь неослабевающей значимости в каждой из них. Разнообразные таланты, наблюдательность, терпение и неугасающая жажда открытий наряду с пылким умом и воображением поэта ставят сэра Крукса в один ряд с наиболее выдающимися английскими деятелями науки всех времён».

В сочинении «Исследование спиритуализма» Крукс описывает 13 классов феноменов, которые он наблюдал, и отмечает: «За весьма немногими исключениями, я готов подтвердить несколько сотен явлений – чтобы воспроизвести их с помощью механических или физических средств, не хватит даже мастерства Удена, Боско или Андерсена со всеми их затейливыми аппаратами и многолетним опытом – которые происходили у меня дома, некоторые из них и вовсе при моём участии в условиях, полностью исключающих использование простейших вспомогательных механизмов»^[312].

Блаватская, Олькотт и Синнетт были добрыми друзьями Крукса. Крукс с женой 20 ноября 1883 г. присоединились к Теософскому обществу, а в следующем году он стал советником Общества в Лондоне^[313].

В заключении статьи «Свидетельство науки» Блаватская приводит цитату из книги профессора Цельнера о спиритуализме «Трансцендентальная физика», которая содержит признание двух именитых фокусников того времени: «Господа Маскелайн из Лондона и Самуэль Беллачини, придворный маг из Берлина, подтвердили то, что уже давно было доказано французским иллюзионистом Робертом Уденом; а именно, что бесконтактное левитирование в присутствии медиумов – явление, недоступное профессиональным мошенникам; что это отнюдь не дело человеческих рук, кто бы ни был к нему причастен»^[314].

Маскелайн подчёркивает, что «никогда не отрицал подлинности подобных явлений, но я утверждаю, что они ни на йоту не доказывают, что душам усопших нечем заняться, кроме как передвигать мебель».

Явление левитации нетрудно объяснить, говорит Блаватская. Измените полярность предмета или человеческого тела, и они взлетят, поскольку их притяжение к магнитному центру земли – а именно оно создаёт иллюзию веса – будет нарушено^[315]. Сделать это, по её мнению, можно было несколькими способами, один из которых Елена Петровна описала в письме к Гартману от 3 апреля 1886 г. Ниже приведён отрывок из этого письма, в котором упоминается первая встреча Е. П. Блаватской с Олькоттом. Это произошло на знаменитой ферме братьев Эдди в Вермонте.

Меня сознательно направили в Америку на ферму Эдди. Там я встретила Олькотта, живо интересующегося духами… Мне приказали объяснить ему, что без знания философии оккультизма явления могут быть опасными и обманчивыми. Я доказала ему – всё, что медиумы делают с помощью так называемых дýхов, другие люди могут делать самостоятельно; что колокольчики, чтение мыслей, стуки и физические явления подвластны каждому, кто обладает способностью управлять своим физическим телом через органы астрального тела; я умела делать это с четырёх лет, и об этом известно всей моей семье. Я могла заставить мебель двигаться, а различные предметы летать, при этом мои астральные руки оставались невидимыми, удерживая предметы; а ведь в то время я даже не была знакома с учителями. Итак, я рассказала Олькотту всю правду. Я поведала ему о своём знакомстве с адептами «Братьями», не только в Индии и за Ладакхом, но и в Египте и Сирии – поскольку «Братья» существуют там и по сей день^[316].

Глава 3

Судьбоносная встреча

Генри Стилл Олькотт впервые повстречал Блаватскую, когда ему было 42 года, уже имея за плечами обширный жизненный опыт. Он родился в Ориндже, штат Нью-Джерси, в пуританской семье, в течение года обучался в колледже в Нью-Йорке, потом два года работал на ферме в Огайо, после чего возвратился в Нью-Йорк, чтобы изучать агрономию. Когда ему было чуть больше 20 лет, научный труд в области образцового ведения хозяйства принёс ему общемировую известность. Греческое правительство пригласило его на должность профессора агрономии в Афинском университете, а в США ему предложили возглавить правительственную сельскохозяйственную организацию, но он отказался, предпочитая независимую деятельность. Генри стал редактором сельскохозяйственного раздела нью-йоркской газеты «Трибуна».

С началом Гражданской войны Олькотт поступил на военную службу и участвовал в нескольких кампаниях генерала Бернсайда. Позже он был назначен на должность специального следователя по выявлению коррупции и казнокрадства в военном министерстве^[317]. Там ему было присвоено звание полковника. По завершении одного из дел ему телеграфировал военный министр Стэнтон:

Я сердечно поздравляю вас с результатом сегодняшнего суда. Он значит для правительства не меньше, чем победа в сражении.

Олькотт занимался аналогичной работой и в министерстве военно-морского флота. Позже, когда был застрелен Линкольн, он стал одним из трёх членов специального комитета по расследованию этого убийства.

После войны он три года изучал юриспруденцию, и в 1868 г. получил лицензию юриста в Нью-Йорке. Систематизировал сложную практику страхования и стал специалистом по таможенным пошлинам, налогообложению и страхованию, приобретя таким образом обширную и состоятельную клиентуру^[318].

Интерес Олькотта к спиритуализму зародился ещё во времена его работы на ферме в Огайо, когда он навестил своих трёх дядюшек, ярых поклонников этого занятия^[319]. При этом его воспитание было строго пресвитерианским.

Генри Стилл Олькотт (1832–1907), президент-основатель Теософского общества

Касаемо обстоятельств, которые привели к знакомству с Е. П. Блаватской, Олькотт писал в «Листах старого дневника»:

«Однажды в июле 1874 г. я сидел в своей адвокатской конторе, размышляя над сложным делом, которое мне поручила одна нью-йоркская компания, и вдруг меня осенило, что все эти годы я не уделял внимания спиритическому движению. Не знаю, какая ассоциация заставила мои мысли перейти от механической конструкции водоизмерителя к современному спиритуализму, но, как бы то ни было, я сходил к торговцу газетами за углом и купил у него „Знамя света“. В нём я прочёл описание одного невероятного явления, а именно отвердевания фигуры фантома, которое произошло в фермерском доме в óкруге Читтенден, штат Вермонт, в нескольких сотнях миль от Нью-Йорка. Я сразу же понял, что, если посетители фермы и вправду могли видеть, касаться и разговаривать со своими покойными родственниками, которые каким-то образом сумели на некоторое время сделать свои тела и одежду твёрдыми, видимыми и осязаемыми, то это является самым важным событием в области современных естественных наук. Я решил отправиться туда и увидеть всё своими глазами. Так я и сделал, убедился в правдивости истории, задержался там на три-четыре дня и вернулся в Нью-Йорк.

О своих наблюдениях я написал в нью-йоркскую газету „Сан“, и эта статья неоднократно публиковалась в других странах, поскольку описанные в ней факты были глубокомысленными и интересными. Тогда редактор „Дэйли Грэфик“ предложил мне возвратиться в Читтенден в сопровождении художника, который будет делать зарисовки по моему указанию и тщательно расследовать это происшествие. Оно так глубоко заинтересовало меня, что я отдал необходимые распоряжения касаемо дел в конторе и уже 17 сентября снова прибыл на „Ферму Эдди“, названную так в честь семьи владельцев. В этом таинственном доме, окружённом фантомами и наполненном явлениями самого невероятного характера, я пробыл две недели, если мне не изменяет память. Тем временем издание „Дэйли Грэфик“ дважды в неделю публиковало мои письма о „призраках Эдди“, каждое из которых сопровождалось изображением привидений, увиденных художником мистером Каппесом, мною, а также остальными зрителями сеансов, коих насчитывалось до 40 человек»^[320].

Братья Уильям и Горацио Эдди – простые необразованные фермеры. В их семье издавна были люди со сверхъестественными способностями. В 1692 г. их прабабушку в четвёртом поколении признали ведьмой на суде в городе Сейлем, штат Масачуссетс. Во время своих сеансов Уильям производил материализацию умерших. Сеансы Горацио носили совершенно другой характер. Братья не брали денег за демонстрацию своих способностей, лишь за проживание и питание многочисленных постояльцев.

А вот что сообщает газета «Глобус», выходившая в соседнем городе Ратленде:

Полковник Генри С. Олькотт, которому газета «Дэйли Грэфик» поручила исследовать и докладывать о явлениях «Эдди», всколыхнул волну интереса по всей стране. До публикации его первого письма из Ратленда тема спиритуализма не поднималась в светских изданиях с тех пор, как всю Европу взбудоражили появившиеся в Англии статьи мистера Крукса и брошюра Альфреда Уоллеса. Теперь же нью-йоркские ежедневные газеты обсуждают спиритуализм на первых полосах – почти все они отправили репортёров в Читтенден, и их примеру последовали издания из Чикаго, Хартфорда, Рочестера, Олбани и многих других городов. Какова бы ни была правда о деле Эдди, нет никаких сомнений в том, что общественность с интересом гадает, правда ли, что духи умерших возвращаются к нам, или же это ложь^[321].

В Нью-Йорке статьи Олькотта пользовались таким спросом, что цена экземпляра «Дэйли Грэфик» выросла до одного доллара. Именно столько заплатила Е. П. Блаватская за копию газеты. Со знакомой француженкой она отправилась на ферму Эдди, прибыла туда 14 октября и провела там две недели. Олькотт рассказывает:

Я помню нашу первую встречу так, как будто это было вчера; кроме того, я записал её основные подробности в своей книге («Люди из другого мира», с. 293 и далее)^[322]. Стоял солнечный день, и даже старый мрачный фермерский дом выглядел приветливо. Он стоит среди живописных окрестностей, в долине, окружённой зелёными склонами гор, покрытых лиственными рощами почти до самых вершин.

У Эдди обед подавался в полдень, и, входя в двери пустой, лишённой уюта столовой, мы с Каппесом впервые увидели Е. П. Блаватскую. Она прибыла незадолго до полудня с француженкой из Канады, и, когда мы вошли, они уже сидели за столом. Сперва мне в глаза бросилась её ярко-алая рубашка-гарибальдийка, которая контрастировала с тусклым, бесцветным окружением. Её волосы, в то время светло-русые, не доходили до плеч и густой шелковистой копной окружали её голову, завиваясь от самых корней и напоминая руно овец котсвольдской породы.

Эти волосы и красная рубашка завладели моим вниманием до того, как я разглядел её черты. У неё было крупное калмыцкое лицо, на котором читался намёк на мощь, просвещённость и властность, и которое столь же сильно выделялось на фоне непримечательных физиономий присутствующих, как и её красная одежда… Остановившись на пороге, я шепнул Каппесу: «Боже правый! Посмотрите-ка на эту особу». Я направился к ней и занял место напротив, чтобы предаться своему излюбленному занятию, наблюдениям за персонажем. Дамы вели разговор на французском…

Ужин закончился, и они вышли на улицу. Блаватская начала скручивать себе сигарету. Я обратился к ней со словами: Permettez moi, Madame и дал ей прикурить; так, начавшись с дыма, наше знакомство раздуло большой, неугасающий огонь… Поскольку моя первая фраза была сказана на французском, мы продолжили общение на этом языке… Прогуливаясь со своей новой знакомой, я обсудил с ней феномен Эдди и похожие явления в других странах. Она оказалась опытной путешественницей, которая повидала множество оккультных вещей и адептов оккультных наук. Однако сначала она не дала мне ни единого намёка на существование гималайских мудрецов или на собственные сверхъестественные силы. Она говорила о тенденции к материализму в американском спиритуализме, которая искажала суть явлений, и о сравнительном безразличии к философии^[323].

В «Людях из другого мира», написанных вскоре после этого, Олькотт добавляет:

Со временем я понял, что эта дама, чьи блестящие достижения и выдающиеся добродетели делали её достойной всяческого уважения не менее, чем её высокое социальное положение, была одним из самых замечательных медиумов в мире. В то же время её медиумизм в корне отличается от всего, что я видел до сих пор; тогда как другие медиумы находятся во власти духов и выполняют их волю, она будто бы сама управляет духами, которые действуют по её указанию. В чём заключается секрет её обладания такими способностями, я не имею представления, но я видел слишком много доказательств, чтобы позволить себе сомневаться в них^[324].

Как он узнал позже, эта сила являлась скорее осознанным посредничеством, нежели пассивным медиумизмом. Её первым признаком было стремительное изменение характера явлений Эдди в присутствии Е. П. Блаватской. В «Листах старого дневника» сказано:

До того, как Блаватская появилась на месте действия, возникающие образы представляли собой индейцев, американцев или европейцев… Но в первый же вечер после её прибытия перед нами появились призраки других национальностей. Среди них был грузинский мальчик-слуга с Кавказа; торговец-мусульманин из Тифлиса; молодая русская крестьянка и многие другие. На другой вечер явился курдский всадник, вооружённый кривой турецкой саблей, пистолетами и пикой… и европейский господин с лентой и крестом святой Анны, в котором госпожа Блаватская узнала своего дядю^[325].

Появление подобных фигур в комнате для сеансов этих бедных, почти неграмотных фермеров, у которых не было ни денег на покупку театрального оборудования, ни умения использовать его, ни места, в котором они могли бы его хранить, являлось для всех присутствующих весомым доказательством того, что духи были настоящими^[326].

Спустя долгое время я узнал, что она вызывала их с помощью своих развитых, непревзойдённых способностей. Она сама подтвердила это в записке, оставленной в альбоме ТО для газетных вырезок, т. 1, напротив статьи из лондонской газеты «Спиритуалист», опубликованной в январе 1875 г^[327].

Вырезанная статья под заголовком «Материализованные фигуры духов» была написана Бенджамином Коулманом, и в ней Блаватскую взволновали следующие строки: «Присутствие графини на некоторых из сеансов Эдди привело к самым удивительным явлениям, включая появление духов её знакомых из разных стран». Елена Петровна написала от руки: «Да, ведь я призвала их САМА»^[328].

По словам Олькотта, пока они находились у Эдди, «Е. П. Блаватская всеми своими силами пыталась внушить мне, что явления Уильяма Эдди доказывают способность духов управлять разумом медиума; она говорила, что, если призраки настоящие, они не что иное как двойник медиума, выходящий из его тела и перевоплощающийся в другие образы (неосознанно проецируемые зрителями, которые желают увидеть своих близких); но я ей не верил.

Я настаивал на том, что фигуры слишком различаются по высоте, весу и объему, чтобы быть воплощёнными одним Уильямом Эдди; они наверняка являются тем, чем кажутся, а именно, духами умерших. Порой наши дискуссии принимали разгорячённый характер, поскольку в то время я ещё недостаточно глубоко разбирался в пластичной природе Двойника человека, чтобы уловить смысл её намёков, а о восточной теории Майя я не знал решительно ничего»^[329].

Блаватская отмечает: «Даже материализованная фигура моего дяди на ферме Эдди была лишь изображением; это я отправила её из своей головы, поскольку приехала, чтобы ставить эксперименты, никому об этом не сказав. Это было подобие пустой внешней оболочки моего дяди, которую я будто бы набросила на проекцию астрального тела медиума. Я видела весь процесс, я знала, что Уилл Эдди настоящий медиум, а явления абсолютно реальны, и поэтому, когда для него наступили трудные времена, я защищала его в газетах»^[330].

Один из её экспериментов удался лучше других: «Среди прочих я смогла вызвать образ человека, которого в то время считала мёртвым, хотя тот, как выяснилось позже, был жив и здоров: это был Михалко, мой грузинский слуга! Сейчас он вместе со своим дальним родственником живет в Кутаисе, как сообщила мне моя сестра в Париже пару месяцев назад. Говорили, и я думала, что он умер, но на самом деле он вылечился в больнице. Вот вам и „определение личности духа“»^[331].

К сожалению, объяснение материализации духов умерших, очевидно, неприменимо к некоторым случаям. Здесь в игру вступает жуткий аспект спиритуализма. Мысли зрителей притягивают к медиуму разлагающиеся астральные останки умерших, отделившиеся от души в процессе перехода на высшие уровни сознания между двумя жизнями. Об этом Елена Петровна пишет сестре:

Чем больше медиумов я наблюдаю – ведь Соединённые Штаты являются настоящим рассадником, самой благоприятной почвой для разнообразных медиумов и телепатов, настоящих и фальшивых – тем яснее я вижу опасность, которой окружено человечество… Ты ведь помнишь, Вера, как я проводила эксперименты для тебя в Ругодево, как часто я видела духов людей, которые жили в этом доме, и описывала их тебе, поскольку ты не могла их увидеть… Что ж, всё то же самое день и ночь происходило в Вермонте. Я наблюдала за этими бездушными созданиями, лишь тенями собственных земных тел. Их, в большинстве случаев, давно покинули дух и душа, но они всё ещё существуют и сохраняют свою полуматериальную сущность, питаясь жизненной энергией сотен посетителей, которые приходят и уходят, и самих медиумов…

Как ужасно было видеть этот процесс! Он часто вызывал у меня тошноту и головокружение, но я должна была смотреть, и всё, что я могла сделать, – держать эти отвратительные создания на расстоянии вытянутой руки. Но какое было зрелище, когда спиритуалисты приглашали эти тени! Они рыдали и ликовали вокруг медиума, одетые в пустые материализованные оболочки… У меня сердце кровью обливалось при их виде. «Если бы они могли видеть то, что вижу я», – часто думала я. Если бы они знали, что эти подобия мужчин и женщин целиком состоят из земных страстей, пороков и суетных мыслей, оставшихся от былой личности; эти остатки не смогли последовать за освободившейся душой и духом, и остались ждать повторной смерти в земной атмосфере^[332], видимые каждому среднему медиуму и обывателям^[333].

Именно поэтому, говорит Е. П. Блаватская в другом месте, индуисты и буддисты с древних времён предостерегали об опасных последствиях общения с умершими^[334].

В противовес этим «явлениям низшего порядка… банальностям и общим фразам медиумов» Блаватская выделяет «поистине удивительные явления высшего порядка, в которых проявляется несомненный интеллект и знания». По её словам, подобные явления возникают благодаря активности высшего «я» телепата^[335]. В некоторых случаях высокоразвитая душа может использовать чистый канал в благодетельных целях. В пример можно привести ранее упомянутую беседу Авраама Линкольна с медиумом.

Основная причина, по которой теософы опровергают представление о непрекращающемся общении живых с мёртвыми, заключается в том, что постоянное пребывание умерших в нашем мире со всеми его страданиями и жестокостью превратило бы жизнь после смерти в сущий ад. Душе нужен покой и отдых между двумя жизнями^[336]. Однако это вовсе не значит, что мы полностью отрезаны от родных и близких, ушедших в мир иной. В произведении «Ключ к теософии» Блаватская пишет:

Близкие, которых мы потеряли в материальной форме, остаются с нами, и сейчас они намного ближе к нам, чем когда были живы… Ведь чистая божественная любовь распускает свои лепестки не в сердце человека, корни её уходят глубоко в вечность… Любовь на том свете, хотя вы можете назвать её иллюзией, обладает магической, божественной силой, которая воздействует на жизнь… Она проявляется в сновидениях и зачастую в различных событиях – случаях чудесного спасения и избавления от бед, ибо любовь это крепкий щит, не ограниченный временем и пространством. Более того, рано или поздно карма приводит тех, кто любил друг друга с таким духовным чувством, к реинкарнации в той же самой семье.

Глава 4

Первые публикации

В течение года, предшествующего основанию Теософского общества, мы застаём Е. П. Блаватскую в качестве соратницы спиритуалистов. Учитывая её реальные чувства – касаемо опасности спиритических практик – это занятие вызывает удивление. Возможно, она надеялась с помощью дружеских советов отвлечь спиритов от этих практик и пробудить в них интерес к рациональной философии, которая объясняет не только сверхъестественные явления, но и множество других тайн окружающего мира^[337].

По словам Олькотта, Блаватская начала защищать спиритуалистов в глазах общества, как только вернулась в Нью-Йорк из Вермонта:

Известный медик из Нью-Йорка, профессор Бирд, привлечённый в Читтенден моими письмами в «Грэфик», выступил с напыщенным и глупым объяснением феноменов Эдди, назвав их обыкновенным мошенничеством, и она спустила с него семь шкур в ответе, написанном 27 октября и опубликованном 30 октября в «Грэфик». В своём письме она так отважно и искромётно защищала медиумов Эдди и свидетельствовала о семи «призрачных фигурах», которые показались ей весьма убедительными, что моментально приковала к себе внимание общественности, теперь уже навсегда^[338].

Её манера речи и письма поражали живостью, вызывающей откровенностью и одновременно товарищеской теплотой, а ясный ум вкупе с нетерпимостью к лицемерию общества и подлости притягивал окружающих, заставляя их удивляться её духовной силе. Тогда она ещё не так блистала умом, как во время написания «Разоблачённой Изиды», но непрестанно черпала из памяти, полной воспоминаний о собственных бедах и приключениях, а также глубоких знаний оккультных наук, равными которым, насколько мне известно, не обладал больше ни один человек в Америке. Она была совершенно другим человеком в сравнении с тем, какой стала позже, погрузившись в дело всей своей жизни, для которого всё её прошлое оказалось лишь подготовкой^[339].

С письма Е. П. Блаватской доктору Бирду начинается первый том её альбома для газетных вырезок. Историк теософии Майкл Гомес отмечает:

Госпожа Блаватская была и остаётся величайшим летописцем Теософского общества. В адьярских архивах хранятся двадцать больших альбомов для газетных вырезок за период с 1874-го по 1884 год, которые, без сомнения, были составлены Е. П. Блаватской. Первые семь томов, содержащие более тысячи статей и упоминаний о нью-йоркских теософах, она снабдила огромным количеством пометок и разделила на тематические части, носившие заглавия вроде «История Теософского общества до и после возникновения»^[340].

После стычки с Бирдом Блаватская сосредоточилась на попытках минимизировать последствия сильнейшего скандала в спиритическом движении. Ведущий спиритуалист, Роберт Дейл Оуэн, бывший конгрессмен США и иностранный посол, открыто признался в том, что был обманут на сеансах медиумов Дженни и Нельсона Холмсов, где предположительно появлялся знаменитый дух Кэти Кинг. Ранее этот дух возникал на сеансах сэра Уильяма Крукса в Англии, и его появление в Соединённых Штатах взбудоражило всю страну. Скандал разразился, когда женщина по имени Элиза Уайт призналась, что выдавала себя за призрак Кэти^[341]. Ранее сам Роберт Оуэн авторитетно подтверждал подлинность явлений.

Дабы спасти ситуацию, Холмсы через Оуэна обратились к Олькотту, чтобы он протестировал их способности^[342]. Он согласился и в сопровождении Блаватской отправился в Филадельфию, где проживали медиумы. Первый сеанс провели 11 января 1875 г.; последний – 25 января. В целом все сеансы прошли успешно; но только в последний вечер удалось полностью материализовать дух Кэти и тем самым подтвердить сверхъестественные способности Дженни Холмс^[343]. Годы спустя Олькотт, к своему удивлению, узнал, что благодарить за успех следовало другого человека. Листая первый том Альбома для вырезок Елены Петровны, он наткнулся на записку, в которой говорилось о том, что «её следовало опубликовать после смерти автора»:

ВАЖНАЯ ЗАПИСКА

По последнему предложению можно заключить, что записка была написана незадолго до сентября 1875 г., когда было впервые объявлено о формировании ТО. Какое-то время учения оставались тайными из-за искажений и насмешек, возникавших, когда журналистам и противникам этого направления становилось что-то известно^[345].

Так кем же являлся вышеупомянутый Джон Кинг? Поскольку Блаватской наказали скрывать, что происходящие в её присутствии явления были её творением, ей следовало отнести их на счёт кого-либо другого. Выбор пал на Джона Кинга, имя которого было широко известно в спиритических кругах. Олькотт, уже в то время убеждённый спиритуалист, был доволен этим объяснением. Он комментирует: «Разве младенцев не кормят молоком?.. Разве меня сперва не заставили поверить, что я взаимодействую с бесплотными духами; разве тот, кто занимался стуками, написанием писем и материализацией форм, не скрывался под псевдонимом Джона Кинга?» Блаватская использовала это имя, говоря о своих Учителях и их посланниках. «Мало-помалу, – добавляет Олькотт, – Е. П. Блаватская поведала мне о существовании восточных адептов и их способностях и путём разнообразных явлений доказала собственное умение управлять силами природы, которое до тех пор приписывали Джону Кингу»^[346].

В это же время она начала обучать Олькотта эзотерической философии и метафизике. Она писала ему: «Мне поручили трудное и опасное задание, Генри, попытаться научить Вас, полагаясь на свой скудный, хромающий английский. Они, очевидно, придерживаются высокого мнения о вашей интуиции, ведь, откровенно говоря, я мало верю в силу собственного красноречия и умения понятно объяснять. Вы ведь понимаете, друг мой? Что ж, продолжу, как могу…»^[347].

Олькотт был не единственным, кого Блаватская обучала лично. В «Тайной Доктрине» (1: xviii-xix) она упоминает о том, что «значительная часть философии», изложенной ею позже во время поездки в Индию, «преподавалась в Америке ещё до публикации „Разоблачённой Изиды“ двум европейцам и моему коллеге, полковнику Г. С. Олькотту». Одним из этих европейцев был Уильям К. Джадж, другим мог оказаться судебный адвокат К. К. Мейси, который прибыл на некоторое время из Лондона.

* * *

После сеансов с участием супругов Холмс Блаватская много месяцев провела в Филадельфии. За это время она вышла замуж за Михаила Бетанелли, грузина родом с Кавказа; её первого мужа, по всем сведениям, уже не было в живых^[348]. Олькотт рассказывает эту историю:

Одно из моих писем из Читтендена, опубликованных в «Дэйли Грэфик», заинтересовало этого господина Б. – русского подданного – и сподвигло его написать мне из Филадельфии^[349] и выразить сильное желание встретиться с моей коллегой, дабы поговорить о спиритуализме. Поскольку она не возражала, он приехал в Нью-Йорк в конце 1875 г. [на самом деле в 1874 г.], и они встретились. Оказалось, он сразу же испытал чувство глубокого восхищения, которое моментально выразил в личной беседе и позже, в письмах, адресованных ей и мне. Видя его серьёзные намерения, она постоянно давала ему отпор, раздражённая его настойчивостью. Однако этим она вызвала ещё более преданное обожание, и в конце концов он пообещал свести счёты с жизнью, если она не согласится выйти за него… Он уверял, что не просит ничего, кроме удовольствия опекать её, что испытывает исключительно самозабвенное благоговение перед её мощным интеллектом, и обещал не посягать на привилегии супружеской жизни. Он с таким упорством осаждал её, что она – как мне казалось, в минуту безумия – наконец согласилась поверить ему на слово и стать его женой; но с оговоркой, что она сохранит собственное имя и полную свободу от всех дисциплинарных ограничений…

Неизбежным результатом стало расставание этих двух несчастных людей спустя несколько месяцев совместной жизни. Супруг позабыл свои клятвы в бескорыстии… она оставила его и более не вернулась.

Бетанелли подал на развод, ссылаясь на уход жены, и их брак был расторгнут. Через несколько лет его дела пошли плохо, и он вернулся в Грузию^[350].

Олькотт говорил, что в период замужества «почти всё своё время Блаватская уделяла написанию статей для периодических изданий, сперва о западном спиритуализме, а впоследствии об оккультизме на Востоке»^[351]. Она не перестала работать, даже когда серьёзно заболела из-за травмы ноги, полученной в начале года во время падения на тротуар. Волнуясь, Бетанелли писал генералу Липпитту: «Доктор Пэнкост, который навещал и лечил её, сдался, сказав, что не в силах ничего сделать с надвигающимся параличом, и, хуже того, может потребоваться ампутация ноги. Я не знаю, что делать. И, представьте себе, будучи так серьёзно больна, она продолжает непрерывно писать, работать и вести переписку, тогда как доктор советовал ей отдыхать и не напрягать мозг. Я уверен, что болезнь отчасти вызвана её невниманием к самой себе и чересчур усердной работой. Помогая другим, она не хочет помочь себе даже вылечить ногу»^[352].

Это было трудное время для Елены Петровны, полное депрессии и переживаний, когда, по словам одного из Учителей, её будущее висело на волоске^[353].

Глава 5

Новые достижения

В июле 1875 г. была опубликована статья Е. П. Блаватской, которую она подписала в своём альбоме для вырезок: «Мой первый оккультный выстрел»^[354]. Статья под заглавием «Несколько вопросов Хайрафу» никогда не появилась бы, если бы Блаватская предыдущим летом не приобрела ферму на Лонг-Айленде. Совладелица фермы, Клементина Геребко, нарушила условия контракта, и Блаватская подала в суд на возмещение убытков. Её интересы представляла адвокатская контора Бергена, Джейкобса и Айвинса. Уильям Айвинс, начинающий адвокат, представлял Елену Петровну в суде присяжных, который проходил 26 апреля 1875 г. Позже он стал известным адвокатом по гражданским делам. Он записал некоторые подробности того заседания:

В то время дорога из Нью-Йорка в Лонг-Айленд занимала много времени из-за ограниченности в средствах передвижения. Эта судебная сессия продвигалась крайне медленно, и все стороны находились там в ожидании своей очереди на выступление перед судом. Поскольку значительная часть документов и свидетельских показаний была на французском языке, а в суде не имелось штатного переводчика, Уильям С. Фейлс, стажёр адвокатской конторы генерала Бенджамина Трейси, выступил в качестве переводчика и зачитал показания Е. П. Блаватской, которые были также написаны на французском. Целых две недели судье, адвокатам, секретарям, поручителям и переводчику пришлось провести в скучном загородном отеле^[355].

Айвинс упоминает о том, что, ожидая рассмотрения дела, Блаватская переводила на русский язык «Историю цивилизации в Англии» Г. Т. Бокля и «Происхождение видов» Дарвина^[356]. Случалось и другое, комментирует Цырков в её собрании сочинений: «Айвинс был не только блестящим адвокатом, но и книголюбом с феноменальной памятью. Скорее в шутку, чем всерьёз он забрасывал свою клиентку вопросами об оккультизме, гностицизме, Каббале, белой и чёрной магии. Вторя Айвинсу, Фейлс тоже мог подолгу рассуждать о мистической арифметике, астрологии, алхимии, средневековом символизме, неоплатонизме, розенкрейцерстве и кватернионах»^[357].

Давний друг Айвинса и Фейлса, Чарльз Р. Флинт, описал некоторые детали суда в своей книге «Воспоминания об активной жизни»:

…Показания мадам, которая была основной свидетельницей по собственному делу, разительно отличались от того, чего ожидали её адвокаты… Они предусмотрительно просмотрели вместе с мадам её показания перед слушанием и посоветовали, на каких фактах ей следует сделать акцент; однако, к их великому замешательству, стоя на свидетельской кафедре, она закусила удила и начала давать совершенно отличные от их советов показания. В ответ на их упрёк она ответила, что рядом с ней (невидимый никому, кроме неё) стоял её «приятель», которого она называла Томом [Джоном] Кингом, и подсказывал ей слова. После того как суд принял дело к рассмотрению, мадам уехала из города, но написала несколько писем Айвинсу, справляясь у него о продвижении процесса, и, наконец, удивила его письмом, в котором описала в общих чертах решение в её пользу, которое судьи вынесут через несколько дней. Её предсказание подтвердилось: суд вынес решение об удовлетворении иска на основаниях, близких к описанным в её прошлом письме^[358].

Айвинс и Фейлс входили в престижный дискуссионный клуб в Бруклине, где однажды вечером встретились с тремя другими членами, Фредериком Хинрихом, Джеймсом Робинсоном и Чарльзом Адамсом. Годы спустя Хинрих, будучи известным политическим реформатором, напишет об этой встрече:

Они в шутку предложили друг другу написать мистические статьи о теософии, эзотерической науке и тому подобном. Когда-то я читал «Занони», книгу о розенкрейцерстве, и книгу о жизни Парацельса – поэтому я писал в основном по этой теме. Мадам [Е. П. Блаватская] относила себя к розенкрейцерам, посему Фейлс состряпал статью «Розенкрейцерство», которая состояла из трёх-четырёх не связанных между собой источников. Фейлс также составил из наших инициалов акростих «Хайраф» и использовал его в качестве псевдонима. Мы от души посмеялись над составной статьёй и отправили её мадам в Бостон. Насколько я помню, она опубликовала её в двух номерах собственного периодического издания и написала две крайне лестные редакционные статьи о «Хайрафе». Местные теософы сказали, что мы, при всей своей молодости, написали статью лучше, чем нам казалось, и, вероятно, на это нас вдохновили высшие силы. Этого я не знаю, хотя, возможно, так оно и было. Единственное, что я могу сказать наверняка, на «Хайраф» нередко ссылались как на авторитетный источник в различных печатных изданиях^[359].

Журнал, на который ссылался Хинрих, назывался «Спиричуал Сайентист», он выпускался в Бостоне редактором Джерри Брауном. Привлечённые его смелой критикой дурных сторон спиритуализма, Блаватская и Олькотт посылали туда статьи и оказывали изданию финансовую поддержку^[360].

Сочинение «Хайраф» было опубликовано в номерах «Спиричуал Сайентиста» от 1 и 8 июля, а реакция Е. П. Блаватской появилась в двух последующих выпусках. Это было её первое публичное признание в существовании братства адептов. «Я рассказываю, – говорит она, – лишь малую часть того, чему научилась в своих путешествиях по Востоку – этой колыбели оккультизма». Вот несколько отрывков:

Среди бесчисленных наук, которыми занимается дисциплинированная армия истовых учёных этого века, ни одна… не пережила столько насмешек, как старейшая из них – оккультизм, наука наук, почтенная мать, рядом с которой все современные учения кажутся пигмеями. Как правило, с оккультизмом, как с опасным, обоюдоострым мечом, сложно совладать тому, кто не готов посвятить ему всю свою жизнь. Теория его, не подкреплённая основательной практикой, навечно останется в глазах тех, кто имеет предубеждения против этого серьёзного дела, пустыми, безумными рассуждениями, годными лишь для того, чтобы услаждать слух невежественных старух. Обернувшись назад и посмотрев на то, как обращались со спиритуализмом в течение последних 30 лет… как мы можем надеяться, что оккультизм… который так же относится к спиритуализму, как бесконечное к конечному… с лёгкостью обретёт почву там, где глумятся над спиритуализмом?..

Хайраф выражает сомнение в существовании, в Англии или ещё где-либо, того, что мы называем колледжами для неофитов этой Тайной Науки. По собственному опыту могу сказать, что подобные места существуют на Востоке – в Индии, Малайзии и других странах…

Истинная, полноценная восточная Каббала, какой она была в первые века человечества, подвластна лишь нескольким восточным философам; но о том, где они, кто они, мне не известно… Единственное, что я могу сказать, они существуют, и местонахождение их Братства никогда не будет раскрыто другим странам до тех пор, пока человечество не пробудится от духовной летаргии и не откроет незрячие глаза навстречу ослепительному свету Истины^[361].

Олькотт отметил, что в то время, когда весь западный мир был увлечён феноменальным появлением современной науки, люди с удивлением узнавали о том, что существовали древние науки и люди, познавшие тайны мира, в котором они жили.

Позже последовали другие статьи Е. П. Блаватской о восточном оккультизме. Некий писатель заметил:

Спиритуалисты 1875 г. ничего не знали об этих вопросах; достаточно перевернуть страницы журналов, посвящённых спиритическим явлениям и религии, чтобы обнаружить разительный контраст между философским рвением госпожи Блаватской и психическими фантазиями традиционного спиритуализма… Двадцать семь лет спиритических сеансов не принесли существенного прогресса, лишь огромные накопления тривиальных психических посланий, не имеющих особой ценности, за исключением чудесного способа их передачи^[362].

Из пяти членов Хайрафа трое – Айвинс, Хинрих и Робинсон (до своей ранней смерти) – продолжили общение с Блаватской. В 1912 г. в разговоре с их общим другом Айвинс отзывался о ней как о «чудесной женщине, которая, в общем и целом, достигла наибольших высот в сравнении со всеми женщинами, которых он когда-либо встречал. Он сожалел о её решении посвятить свою жизнь созданию общества и считал, что, если бы она занималась исключительно писательской деятельностью, то снискала бы славу и жила бы куда более спокойной жизнью. Он признавал, что она обладает психическими способностями неимоверной величины, но думал, что она могла бы применить свои таланты в сфере литературы, а не ехать в Индию, чтобы преподавать там религию… Он видел слишком много сотворённых ею явлений, чтобы сомневаться в её величайшем даре в этой области. Он критиковал лишь её лишённое здравого смысла решение взяться за неблагодарную задачу убеждать людей в существовании других миров»^[363].

Если бы Блаватская последовала его совету, её жизнь и вправду была бы более размеренной, и она нажила бы меньше врагов, в особенности среди спиритуалистов; ведь, когда она начала открыто писать об опасностях медиумизма, спиритические газеты развернули против неё чрезвычайно мстительную кампанию травли, которая продлилась не один год. После её смерти в 1891 г. «Религиозно-философский журнал» написал, что «как моральный урод она не имеет равных среди женщин в этой стране. Сомнительные подделки, потворствовавшие её любви к обману и честолюбию и покрывавшие её пороки, закончились вместе с её смертью»^[364].

Весной 1875 г. Блаватская оставила в своём альбоме заметку следующего содержания:

Приказано начать рассказывать людям правду о явлениях и их проводниках. Близится начало моего мученичества! Все спиритуалисты будут против меня вдобавок к христианам и скептикам! О, М∴, да свершится воля твоя!

В марте 1876 г. Блаватская написала жене профессора Корсона, Кэролайн, о клевете, исходящей от «моих злейших врагов, спиритуалистов и медиумов… которые пойдут на любую подлость и низость… Я буду лишь счастлива, если, потеряв своё доброе имя, спасу миллионы людей, которые сейчас находятся в заблуждении, думая, что все духи, с которыми они общаются, являются ангелами чистоты, бесплотными сущностями… Истина выходит на свет медленно, очень медленно; но невозможно держать свет под спудом»^[365].

Глава 6

Прибытие нового соратника

Вскоре после возвращения Генри Стила Олькотта и Е. П. Блаватской летом 1875 г. (в июле или августе) в Нью-Йорк на сцене появился ещё один будущий сооснователь Теософского общества. Это был 24-летний выходец из Ирландии Уильям К. Джадж. Он прочитал «Людей из другого мира» Олькотта (серию статей о феноменах Эдди, опубликованных в журнале «Дэйли Грэфик») и, написав их автору, получил приглашение посетить Блаватскую в её доме по адресу Ирвинг Плэйс, 46^[366]. Впоследствии именно он способствовал росту популярности Теософского общества в Америке.

Джадж находился в тесном контакте с дублинскими теософами и прослыл среди них героем. С дублинским ТО главным образом ассоциировались Уильям Батлер Йейтс и Джордж Рассел, основные лидеры Ирландского Литературного Возрождения^[367]. В своём произведении «Улисс» Джеймс Джойс говорит о всеобщем расположении к «Джаджу, самому достойному из всех римлян»^[368]. Через много лет после его смерти Рассел написал: «Джадж был самым впечатляющим человеком из тех, кого я когда-либо встречал, не из-за какого-нибудь чувства собственного достоинства, а просто оттого, каким он был на самом деле»^[369].

Уильям К. Джадж (1851–1896), сооснователь Теософского общества

О юности Джаджа известно немногое. Он родился в Дублине 13 апреля 1851 г. Его мать, Элис Мэри Куон, умерла рано, во время седьмых родов. Его отец, Фредерик Джадж, был масоном и интересовался мистицизмом. Уильям смертельно заболел, когда ему было семь лет. В краткой биографии Джаджа говорится, что «врач заявил, что маленький страдалец умирает, затем объявил его мёртвым; однако вслед за этим убитые горем родственники узнали, что дитя выжило…»^[370].

Во время выздоровления у мальчика обнаружились ранее никак не проявлявшиеся способности и знания, заставив взрослых недоумевать, где и как он научился всем этим вещам. Он был всё тем же, но в то же время изменился; его семье пришлось узнавать его заново, и хотя он никогда не обучался чтению, с момента его выздоровления на восьмом году жизни он жадно читал все книги, которые мог найти, о месмеризме, френологии, чтении символов, религии, магии, розенкрейцерстве, проявляя особый интерес к Книге Откровений [в Библии] и стараясь раскрыть её истинное значение…

Он был не болезненным, но тщедушным, и в то же время упорным и целеустремлённым не по годам. Эти черты ясно обнаруживаются в одной истории из его детства. Он вместе с другими мальчиками был на берегу ручья. Его друзья поплыли к острову, который находился на некотором расстоянии от берега, и оттуда дразнили и задирали своего младшего товарища, не умевшего плавать… Он бросился в воду, намереваясь добраться до острова или погибнуть. Не умея держаться на плаву, он ушёл под воду, опустился на дно, сделал несколько шагов, поднялся на поверхность, барахтаясь, снова начал тонуть, сделал шаг, другой, повторил этот процесс и таким образом, прикладывая все свои силы, всплывая и погружаясь, молотя руками по воде и при этом задерживая дыхание, он сумел добраться до берега острова, где его, полуживого, вытянули из воды его изумлённые товарищи^[371].

Эта бесстрашная, неуклонная целеустремлённость проявилась позже, когда Джаджу пришлось преодолеть серьёзные испытания и трудности, работая в Соединённых Штатах без какой-либо помощи и опоры.

Когда Уильяму было 13, его семья эмигрировала в Соединённые Штаты и поселилась в Бруклине, штат Нью-Йорк. Уильяму удалось завершить обучение, прежде чем начать работать. Со временем он стал клерком в адвокатской конторе Джорджа П. Эндрюса, впоследствии занявшего пост судьи в Верховном суде Нью-Йорка. В апреле 1872 г. он получил американское гражданство, а ещё через месяц был допущен в адвокатуру штата Нью-Йорк.

После смерти Блаватской Джадж написал о своей первой встрече с ней:

Меня привлекли её глаза, глаза той, с кем я, должно быть, был знаком во время своих прошлых жизней. Она посмотрела на меня так, будто узнала с самой первой минуты, и с тех пор этот взгляд никогда не менялся. Она видела во мне не искателя ответов на философские вопросы, бредущего во тьме к свету, замутнённому различными школами и мудрёными теориями, а того, кто долгое время блуждал по коридорам жизни в поисках друзей, способных показать, где сокрыты планы работы. И в ответ на мой призыв она вновь раскрыла мне планы, не пускаясь в объяснения, просто указала на них и приступила к работе. Казалось, будто мы расстались накануне вечером, не завершив дел, предпринятых с общей целью; как учитель и ученик, старший брат и младший, устремлённые к единому исходу^[372], с той разницей, что она обладала силой и знаниями, которыми наделены лишь львы и мудрецы. Так, став её другом, я тотчас же почувствовал себя в безопасности. Насколько мне известно, другие с подозрением смотрели на облик, за которым не могли узреть душу, и хотя они вправду приводили множество доказательств, вооружившись которыми, можно растоптать и мудреца, и бога, лишь их слепота не позволила им рассмотреть львиный взгляд и алмазное сердце Е. П. Блаватской^[373].

По словам близкого друга, Джадж часто говорил, что «его осознанное существование началось лишь тогда, когда он узрел разоблачение „Изиды“»^[374]. Так Блаватскую называли её близкие знакомые в Нью-Йорке.

Глава 7

Зарождение движения

Листая альбом для вырезок Блаватской, можно наткнуться на следующую заметку, написанную ею в июле 1875 г.: «Из Индии получено указание основать философско-религиозное Общество и выбрать ему имя – а также избрать Олькотта»^[375].

7 сентября 1875 г. 16 или 17 человек присоединились к Блаватской в её жилище по адресу Ирвинг Плейс, 46, чтобы послушать лекцию Джорджа Фелта, инженера и архитектора, об «Утерянном каноне пропорций египтян, греков и римлян»^[376]. Выступление было принято с большим воодушевлением, и Олькотт написал на клочке бумаги: «Хорошо было бы создать общество для подобных изысканий, не правда ли?» Через Уильяма К. Джаджа он передал эту записку Блаватской, и та согласно кивнула. Джадж предложил избрать Олькотта председателем общества, а тот, в свою очередь, предложил назначить Джаджа секретарём. На этом было решено отложить собрание до следующего вечера.

Заметка о первом собрании появилась в нью-йоркской газете, а позже была перепечатана в издании Эммы Хардинг Бриттен «Чудеса девятнадцатого века», откуда взят следующий отрывок:

Недавно в Нью-Йорке было учреждено движение особого значения. Основным организатором общества, позже названного Теософским, стал полковник Генри С. Олькотт^[377]. Его создание не было запланировано заранее, о нём было объявлено вечером 7 числа в апартаментах, занимаемых госпожой Блаватской, в присутствии 17 дам и господ, собравшихся ради встречи с мистером Джорджем Генри Фелтом, чьё открытие геометрических фигур в египетской каббале можно считать одним из самых удивительных прорывов человеческого интеллекта. В числе присутствующих были несколько высокообразованных и влиятельных людей. Аудиторию Фелта составляли главные редакторы двух религиозных изданий; сооснователи двух литературных журналов; доктор юридических наук из Оксфорда; почтенный еврейский учёный и известный путешественник; автор редакционных статей одной из нью-йоркских утренних газет; президент Нью-Йоркского общества спиритуалистов; мистер К. К. Мэсси, гость из Англии [адвокат высшего ранга]; миссис Эмма Хардинг Бриттен и профессор Бриттен; два нью-йоркских адвоката помимо полковника Олькотта; партнёр одного издательства в Филадельфии; известный врач профессор Сет Пэнкост и, главное, сама госпожа Блаватская^[378].

Рис. 7. Оригинал протокола первого заседания Теософского общества в Нью-Йорке, 8 сентября 1875 г. (Архив Теософского общества, Пасадена, Калифорния.)

Кроме тех, кто был перечислен в предоставленном отчёте, свидетелями основания общества являлись также Уильям Ливингстон Олден, автор редакционных статей «Нью Йорк Таймс», Джон Сторер Кобб, редактор «Новой эры», периодического издания реформистских иудеев и Чарльз Содеран, научный редактор «Американ Библиополист» и высокопоставленный масон.

На следующих заседаниях был разработан регламент общества и избраны члены правления. Олькотта избрали президентом, а профессора Пэнкоста и Джорджа Фелта – вице-президентами. Блаватская согласилась исполнять обязанности секретаря-корреспондента, Содеран стал библиотекарем, а Джадж юрисконсультом. Выбрать название для общества оказалось нелёгким делом. Наконец, листая словарь, Содеран наткнулся на слово «теософия», которое было единогласно одобрено.

Многовековая история этого термина восходит к неоплатоникам. Позже он использовался христианскими мистиками^[379]. Термин «теософия» образован от греческих слов «теос» – «бог» и «софия» – «мудрость», означая, таким образом, богоподобную мудрость или, как говорит Блаватская, «Божественную мудрость, подобную той, которой обладают боги»^[380].

Пытаться найти более точное объяснение этого термина – неблагодарное занятие, как подметил профессор Ральф Хэннон в статье на эту тему:

Вопрос «Что есть теософия?» с самого начала играл значительную роль в истории Теософского общества. В первом же выпуске «Теософиста» госпожа Блаватская написала длинную статью, ответив на него. Позже её примеру пытались последовать многие другие. Мне неоднократно задавали этот вопрос как члены общества, так и те, кому это просто было интересно. Боюсь, к моим ответам всегда примешивалась определённая доля сомнения в собственных силах. Лишь недавно я начал понимать, что прикладывал слишком много усилий. Ответ, как это всегда и бывает, кроется в иерархии; многоуровневой системе, ограниченной лишь нашими способностями к осмыслению. Другими словами, «Что есть теософия?» – это коан. Дзен-буддизм учит, что «коан – это формулировка… указывающая на высшую истину. Коан нельзя разгадать с помощью логических обоснований, это можно сделать, лишь пробудив более глубокие уровни разума, чем дискурсивный интеллект»^[381].

Профессор Хэннон открывает свою статью отрывком из сочинения Джаджа:

Сила теософии заключается в том, что ей нельзя дать определение. Это означает, что эволюция, медленно продвигаясь вперёд, откроет новые истины и новые аспекты старых истин, таким образом полностью исключая существование догм или «недвусмысленных определений»^[382].

Тем не менее как практическая, этическая философия, Теософия имеет определение, как указывает Е. П. Блаватская в письме к ежегодной конвенции американских теософов 1888 г.:

Многие из тех, кто слышал об Обществе, сами того не ведая, являются теософами; ведь сущность теософии заключается в идеальной гармонии божественного и человеческого в индивидууме; в проявлении его божественных качеств и стремлений и их преобладании над земными, животными страстями. Доброта, отсутствие дурных чувств или себялюбия, милосердие, доброжелательность ко всем существам и совершенная справедливость к себе и другим людям являются её основными чертами. Тот, кто учит теософии, проповедует евангельскую доброту, и столь же верно обратное – тот, кто проповедует доброту, учит теософии^[383].

В другом источнике она замечает, что «между христианскими церквями и нашим Обществом есть одно весомое различие: каждый крещёный ребёнок или взрослый считается христианином, тогда как мы всегда разделяли такие понятия, как теософ и просто член ТО. По-нашему, теософом является тот, для кого теософия становится источником жизненной силы»^[384]. Как-то раз она перефразировала выражение «тот красив, кто красиво поступает» следующим образом: «Теософом является тот, кто поступает по-теософски»^[385].

Можно задаться вопросом, какую практическую пользу принесло теософское общество, преследуя свои цели. В том же самом письме 1888 г. Блаватская отвечает на этот вопрос:

Теософы непременно являются друзьями всех движений в этом мире, и интеллектуальных, и практических, во имя улучшения положения человечества. Мы друзья всех тех, кто борется с мраком, с жестокостью в отношении животных, с несправедливостью к женщинам, с продажностью в обществе и правительстве, хотя мы и не вмешиваемся в политику. Мы друзья тех, кто занимается благотворительностью, кто стремится хотя бы немного облегчить груз нищеты, обрушившийся на бедных. Однако, будучи теософами, мы не можем всецело отдать себя ни одной из этих великих задач. Мы можем сделать это как отдельные индивидуумы, перед теософами же стоят более великие, важные и куда более сложные цели…

Функция теософов заключается в том, чтобы открыть сердца и умы людей для милосердия, справедливости и щедрости, свойственных царству человека и естественных для него, когда в нём в достаточной степени развиты человеческие качества. Теософия учит человека-зверя быть гуманным человеком; научившись думать и чувствовать так, как это подобает делать человеческому существу, они будут поступать по-человечески, и тогда милосердие, справедливость и щедрость станут совершаться всеми спонтанно^[386].

Теософское общество преследует три цели, которые уже были перечислены в Предисловии. Они звучат следующим образом:

1. Сформировать ядро всеобщего братства человечества, без различия по признаку расы, вероисповедания, пола, касты или цвета кожи.

2. Изучать древние и современные религии, философии и науки, подчёркивая важность их освоения.

3. Исследовать неизвестные законы природы и психические возможности, заложенные в человеке.

Солидарности с первой целью было вполне достаточно для того, чтобы стать частью ТО. Для этого не требовалось веры в карму, реинкарнацию или существование Учителей и какие-либо другие учения. То, что у Общества отсутствовало собственное вероучение, было подтверждено американским судом общего права в 1880-х гг. при вынесении положения о регистрации Теософского общества в Сент-Луисе. Судья Август У. Александер объявил: «Орган, подавший петицию, не является религиозным… одно лишь обучение религиям не приравнивается к религиозной деятельности в установленном законом смысле. Следует отметить, что в ст. 2 Устава Общества слово „религия“ используется во множественном числе. Обучение религиям носит образовательный характер, не религиозный. „Содействовать изучению религий“ – в некотором роде то же самое, что способствовать изучению истории человечества. Ко всему прочему, Общество не имеет религиозного вероисповедования и не практикует культов и обрядов»^[387].

Официальной датой зарождения ТО принято считать 17 ноября 1875 г., когда президент общества произнёс вступительную речь спустя 70 дней после предложения о его создании. Слова, которыми он начал выступление, оказались в определённом смысле пророческими: «В будущем, когда беспристрастные историки напишут доклад о прогрессе религиозных идей этого века, возникновение Теософского общества, на первом официальном заседании которого мы сейчас присутствуем, не останется незамеченным».

Вложив в свой альбом для газетных вырезок только что составленную «Преамбулу и регламент Теософского общества», Блаватская с ликованием написала:

«Дитя родилось! Осанна!»^[388].

Пятнадцатью годами позже, живя в Лондоне, Е. П. Блаватская получила от редактора ведущего американского издания «Северо-Американский Обзор» предложение написать статью о «прогрессе в теософии за последнее время». Её статья под этим заголовком появилась в августовском выпуске журнала за 1890 г. В ней описывались феноменальные достижения в области человеческой мысли, осуществлённые к тому времени. Нас более всего интересуют причины такого успеха. Е. П. Блаватская пишет:

Появление теософского движения было необходимостью в то время. Оно распространялось лишь благодаря присущему ему порыву, без применения каких-нибудь случайных методов. С самого начала движение не полагалось ни на деньги, ни на фонды пожертвований, ни на покровительство общества и правительства. Оно взывало к некоторым из человеческих инстинктов и желаний и придерживалось высоких идеалов стремления к совершенству, которые были несовместимы с устоявшимися интересами общества, обречённого на постоянную борьбу с ними. Благосклонно принимая результаты научных изысканий, обнаруживающих теологические ошибки, применяя методы и принципы науки, сторонники теософии пытаются спасти от обломков культов бесценные крупицы истины, которые содержатся в каждом из них. Отвергая чудесные и сверхъестественные теории, они стремятся обнаружить родство всех мировых религий и их общую согласованность с наукой…

Долгие годы «великая сирота», человечество, громко взывало из мрака о свете и наставничестве. Среди цветущего благолепия прогресса исключительно материальной природы, наук, питающих разум, но оставляющих дух голодать, человечество, смутно чувствуя своё происхождение и предугадывая судьбу, в мольбе протянуло к Востоку пустые руки, которые способна наполнить одна лишь духовная философия. Страдая от разобщённости, зависти, ненависти, раздирающих его существование, оно настойчиво требовало твёрдой почвы, на которой смогло бы построить солидарность, некой надёжной метафизической опоры, которая позволила бы подняться их самым высоким социальным идеалам… Такова цель, которую наметила себе теософия.

Глава 8

Психофизиологические перемены

В конце весны 1875 г., ещё до основания Теософского общества, Блаватской пришлось пережить то, что Олькотт назвал «чудесной психо-физиологической переменой… о которой я не волен рассказывать»^[389]. Однако она несколько раз упоминала об этом в переписке со своими родственниками, когда в 1876 г. возобновила общение с ними после почти трёхлетнего перерыва. Тогда она не уведомила их о частых сменах почтового адреса, а их попытки разузнать о ней оказались безуспешными.

Рассказывая Вере о минувших событиях, Елена Петровна упомянула перенесённую ею в начале 1875 г. серьёзную травму ноги, которую её индийский Учитель вылечил, когда над ней нависла угроза ампутации. Блаватская продолжает:

Примерно в это время я почувствовала странное ощущение раздвоенности. Несколько раз в день я замечала, что, кроме меня, в моём теле есть ещё кто-то отдельный. Я никогда не теряю осознание собственной личности; но я чувствовала себя так, будто храню молчание, в то время как кто-то другой – жилец в моём теле – говорит моим языком.

Например, я знаю, что не бывала в местах, которые описывает моё «другое я», но оно – другое я – не лжёт, рассказывая о неведомых мне местах и вещах, потому что видело их и хорошо их знает. Я оставила попытки понять это; позволила судьбе вести меня по своему милосердному усмотрению; кроме того, что я могла поделать? Было бы абсолютно смехотворно, если бы я начала отрицать знания, которыми владеет моя личность № 2, давая окружающим повод подумать, что я сохраняла их в тайне из скромности.

Ночью, когда я в одиночестве лежу в постели, вся жизнь моей личности № 2 пролетает у меня перед глазами, и в ней я вижу вовсе не себя, а совсем другого человека – иной расы, с иными чувствами. Но что толку говорить об этом? Так недолго и с ума сойти. Я стараюсь свыкнуться со своей жизнью и позабыть о странности происходящего. Это не медиумизм и ни в коем случае не нечистая сила; эта сила обладает слишком большой властью над нами и влечёт нас к свету и добру^[390].

Позже она сообщила своей семье о личности № 2 или её Учителе:

Я вижу этого индуса каждый день так же ясно, как любого живого человека, с той лишь разницей, что он казался мне более воздушным и прозрачным. Раньше я помалкивала о том, что вижу эти образы, считая их галлюцинациями. Но теперь их начали различать и другие люди. Он (индус) появляется и даёт нам советы касаемо наших действий и написания произведений. Он, очевидно, знает обо всём происходящем, даже о мыслях других людей, и велит мне выражать его знания. Иногда мне кажется, что он полностью затмевает меня, подобно эфирному веществу, проникая в меня через поры и растворяясь во мне^[391]. После этого мы можем вместе разговаривать с другими людьми, и я начинаю понимать и запоминать различные науки и языки – всё, чему он меня учит, даже если он больше не со мной^[392].

Очевидно, что Блаватская черпала вдохновение не только в общении со своими учителями, поскольку она писала Вере: «это не я пишу и говорю; что-то внутри меня, моё высшее, светящееся Я, делает это за меня»^[393].

Степень удивления семьи Елены Петровны полученным от неё письмам раскрыта в статье Веры, опубликованной после смерти сестры в периодическом издании «Русский вестник» под заголовком «Е. П. Блаватская. Биографический очерк»:

Она удивляла нас рассказами о задуманном ею «Обществе Всеобщего Братства», об изучении древней философии людей с Востока – о которой она начала писать огромный трактат («Разоблачённая Изида»). Я хорошо помню, как будто это произошло прямо сейчас, до какой степени мы были огорошены этими вестями. Я решительно не знала, что думать, как объяснить подобные фантазии… Её родные сперва отказывались верить в них и долгое время были скептически настроены по отношению к её сочинениям, ища им объяснения, откровенно говоря, в трюках и мошенничестве!..Я всегда считала свою сестру умной, одарённой женщиной, но когда она вдруг начала писать о науке, дотоле неизвестной, я стала опасаться, что она потеряла рассудок… Меня несколько успокаивало лишь то, что Елена Петровна время от времени присылала мне свои статьи из американских журналов вместе с рецензиями на них, которые убеждали меня в отсутствии срочной необходимости поместить её в психиатрическую лечебницу.

Об Учителе Е. П. Блаватской Вера писала следующее:

Та, которая никогда никому не покорялась, которая с раннего детства во всём следовала своей воле – она вдруг встретила мужчину, господина и властелина, которому молча уступила! И при том, какого мужчину! Своего рода чародея, полумистического индуса с берегов Ганга! Я ничего не понимала!.. И, должна признать, что до сих пор не до конца во всём разобралась. Несмотря на то что в течение последних пяти лет я каждый год была у неё в гостях – проводя, таким образом, по нескольку месяцев под её крышей – я мало что поняла из её энергичных пояснений. И сегодня, как и 15 лет назад, меня куда сильнее восхищает необъяснимый феномен её глубокомысленного учения, будто бы сошедшего на неё с небес, чем чудеса, приписываемые ей теософами^[394].

Олькотт тоже был сбит с толку свежеприобретёнными знаниями, которые Блаватская проявила при написании «Разоблачённой Изиды». Втайне от неё он написал письмо на французском Наде, спрашивая об образовании её племянницы. Ниже приведён отрывок из её ответного письма от 8 мая 1877 г.:

[Е. П. Блаватская] получила образование, обычное для девочки из хорошей семьи. Она была хорошо воспитана, но вовсе не эрудированна, а уж об образованности не может быть и речи. Однако необыкновенное богатство её ума, изящество и быстрота мысли, изумительные способности к пониманию, осознанию и усвоению самых сложных предметов, на овладение которыми у иных людей ушли бы годы напряжённой учёбы; чрезвычайно развитый интеллект вкупе с преданным, прямодушным, честным, энергичным характером – всё это давало ей необычайное превосходство, которое настолько возвышало её над невзрачным большинством, что она не могла не привлекать к себе внимания и проистекающей из него зависти и враждебности всех тех, кто в своей тривиальной неполноценности чувствовал себя задетым богатством способностей и талантов этой поистине восхитительной женщины.

Вы спрашиваете, какие языки она изучала. С детства помимо русского, её родного языка, она знала лишь французский и английский. Через весьма длительное время, путешествуя по Европе, она научилась немного говорить на итальянском. Во время нашей последней встречи, состоявшейся четыре года назад, это были все известные ей языки; в этом я нисколько не сомневаюсь, уверяю Вас. Что касается неизмеримых глубин её эрудиции четыре года спустя, как я и сказала, ранее на неё не было ни малейшего намёка^[395].

Если бы на самом деле Е. П. Блаватская самостоятельно изучила все эти предметы, разве не было бы странно, что она ставит все свои познания в заслугу мифическим Махатмам, полностью отказываясь от собственных лавров? За два года до смерти она выразила сожаление в связи с тем, что стала первой, кто познакомил Запад с существованием таких высокоразвитых душ. В сочинении «Ключ к Теософии» она написала:

Каждое надувательское и мошенническое общество в коммерческих целях теперь заявляет, что находится под водительством «Учителей»… Тысячи людей были удержаны от вступления на путь Истины и Света дискредитацией и плохой репутацией, которую создали шарлатаны, обманщики и мошенники всему, что с этим связано. [Е. П. Блаватская] скорей предпочла бы, чтобы люди серьёзно думали, что единственным местом, где живут Махатмы, является серое вещество её мозга и что она извлекла их из глубин собственного внутреннего сознания, чем если бы их имена и великие идеалы выносились на поругание и осквернялись, как происходит сейчас… И лишь нежелание выглядеть в собственных глазах вороной, красующейся в павлиньих перьях, до сих пор заставляло её настаивать на истине [касаемо источника её знаний]^[396].

Глава 9

«Разоблачённая Изида»

Едва ли найдётся более будничное и менее пафосное событие, чем начало работы над «Изидой», – вспоминает полковник Олькотт. – Однажды летом 1875 г. Е. П. Блаватская показала мне несколько страниц рукописи, написанных её рукой, и сказала: «Я написала это прошлой ночью „по указанию“, но чёрт бы меня побрал, если я знаю зачем. Может быть, это для газетной статьи или для книги, а может, и просто так; как бы то ни было, я сделала то, что мне приказали». И она убрала рукопись в комод и никоим образом не упоминала о ней в течение некоторого времени^[397].

То, что она намеревалась написать серьёзное произведение, явствует из письма, отправленного ею профессору Корсону ранее в 1875 г.: «Всё свидетельствует о том, что мы стоим на пороге новой эры, в которой будут раскрыты тысячи загадок, и то, насколько скоро наступит просвещение этого мира, отчасти зависит от таких ничтожных, земных факторов, как ваше перо и моё, и других подобных нам рачительных тружеников»^[398].

Фотография Е. П. Блаватской, подписанная для профессора Х. Корсона из Корнельского Университета, около 1875 г.

В сентябре того же года Блаватская провела несколько недель в гостях у Корсона в Итаке, где продолжила работу над «Изидой». Новые сведения касаемо этого визита не так давно обнаружил Майкл Гомес в бумагах Корсона, хранившихся в Корнелле^[399]. До этого основным источником информации был том с письмами Блаватской Корсону, который опубликовал и снабдил комментариями его сын, Юджин. Что касается профессорской должности в Корнелле, д-р Эндрю Уайт, ректор университета, писал, что он был «во многих отношениях одним из самых значимых профессоров, когда-либо работавших в Университете Корнелла, широко известным за свои лекции и труды по английской литературе»^[400].

К спиритуализму Корсона привела скоропостижная смерть его 16-летней дочери, ради разговора с которой он и пригласил к себе Блаватскую. В то время он писал сыну: «Я ожидал, что у нас будет нечто вроде „заседаний“, но она не только не расположена, но и решительно настроена против подобных вещей». Таким было его первое впечатление о ней: «она умная женщина, но абсолютно несведуща в прелестях и благах жизни. Она прямо-таки русская медведица»^[401].

Как сообщает Юджин, Блаватская «проводила всё своё время, сидя за письменным столом, творя, творя и творя бóльшую часть дня и засиживаясь до поздней ночи, и писала множество длинных писем. Здесь она начала работу над „Разоблачённой Изидой“, исписывая убористым почерком около 25 страниц в день. У неё не было возможности обратиться к книгам, поскольку обширная библиотека моего отца была почти полностью посвящена английской литературе… а у него она крайне редко спрашивала совета»^[402]. В интервью с писателем Чарльзом Лейзенби профессор Корсон подтверждает:

Она постоянно заставляла меня с интересом и любопытством ожидать, что же случится дальше. Она обладала глубокими познаниями обо всём, а её методы работы были крайне необычны. Она писала, лёжа в постели, с девяти утра, выкуривая бесчисленное количество сигарет. Она дословно цитировала длинные отрывки из десятков книг, копий которых, я абсолютно уверен, в то время не было в Америке, с лёгкостью переводила с нескольких языков и время от времени заглядывала в мой кабинет, чтобы узнать, как перевести какое-нибудь устаревшее выражение на литературный английский, поскольку в то время она ещё не обладала той беглой манерой выражения мыслей, которая отличала «Тайную Доктрину»^[403].

Внучка профессора Паулина Корсон Коуд вспоминала о том, что её дедушка не мог понять, как Блаватской удавалось получать статистические данные. Однако вскоре выяснилось, что из-под скатерти появлялась узкая коричневая рука индийца и записывала нужные ей сведения, которые при проверке всегда оказывались правильными^[404].

Что касается цитат в «Изиде», то профессор Корсон отмечает:

Она сама рассказывала мне, что записывала их, когда они появлялись перед её глазами на любой объективно существующей плоскости. Таким образом, она ясно видела страницу книги и нужную ей цитату и просто переводила её на английский… Она цитировала сотни книг, которых точно не было в моей библиотеке, многих из них не было в Америке, некоторые очень редкие экземпляры было тяжело достать и в Европе. И если бы она цитировала их по памяти, это было бы ещё более удивительно, чем списывание с эфира. Сам по себе это факт невероятный, и его объяснение непременно приведёт в замешательство тех, кто обладает более заурядным сознанием^[405].

Олькотт утверждает, что, продолжая работать над «Изидой» в Нью-Йорке, Блаватская использовала доступные книги, в том числе и из его личной библиотеки. Другие же, по его словам, она заимствовала из астрального света или от своих учителей-адептов, или же использовала собственные душевные ощущения. Он добавляет: «Откуда я об этом знаю? Я два года трудился с ней над „Изидой“ и ещё много лет над другими литературными сочинениями»^[406].

Мэрион Миде утверждает, что визит к Корсону окончился разрывом дружеских отношений между Е. П. Блаватской и профессором. В доказательство Миде приводит отрывок из письма Блаватской Корсону: «Я пишу вам уже третье письмо подряд, и ни слова в ответ. Вы злитесь?»^[407]. Но теперь у нас есть ответное письмо Корсона. В нём он уверял её, что его письмо, вероятно, потерялось: «На что, по-Вашему, я должен злиться? Разве мы не расстались лучшими друзьями? Разве наша дружба не стала крепче за время, проведённое вместе? С того времени, как Вы уехали, мне одиноко, и я хотел бы, чтобы Вы вернулись». Когда много лет спустя его попросили перечислить самых выдающихся и примечательных людей, с которыми он был знаком, он назвал имя госпожи Блаватской^[408].

По возвращении в Нью-Йорк Блаватская продолжила работу над «Изидой» в ускоренном темпе, порой не выходя из дома по полгода. Она писала Надежде, что работает по 17 часов в день, питаясь одной лишь овсяной кашей. «Лучше ешь не овсянку, а ростбиф и ветчину, – ответила ей тётя, – не вреди себе…»^[409]

Несмотря на напряжённый труд, связанный с созданием «Изиды», – в книге насчитывалось более двухсот страниц мелким шрифтом – она, очевидно, не стремилась стать популярной или успешной писательницей, о чём свидетельствует написанное в предисловии:

Чтобы показать, что мы вовсе не скрываем от себя серьёзность нашего предприятия, мы можем заранее сказать, что не будет ничего удивительного, если нижеперечисленные классы ополчатся на нас:

Христиане, которые увидят, что мы ставим под сомнение подлинность их веры^[410].

Учёные, которые увидят, что их претензии на непогрешимость помещены в ту же связку, что и претензии римско-католической церкви, и по некоторым отдельным подробностям мудрецы и философы древнего мира классифицированы выше, чем они.

Псевдоучёные, разумеется, будут яростно на нас нападать.

Широко мыслящие церковники и свободомыслящие обнаружат, что мы не принимаем того, что они принимают, но требуем признания всей истины.

Писатели и различные авторитеты, которые прячут свои истинные верования из-за уважения к общепринятым предрассудкам.

Наёмники и паразиты прессы, которые проституируют её более, чем королевскую власть, и обесчещивают благородную профессию, найдут, что им легко насмехаться над вещами, которые слишком чудесны, чтобы они их могли понять, ибо им плата за абзац дороже, чем цена искренности.

От многих может поступить честная критика, а от многих – нет. Но мы смотрим в будущее… мы трудимся для более светлого завтра^[411].

Это светлое завтра, отметила она в другом источнике, находится не за углом и даже не в XX веке. У XXI века есть возможности, полагала она, но при определённом стечении обстоятельств^[412].

Глава 10

Революционная книга

Одним осенним днём 1876 г. профессор Александр Уайлдер^[413], именитый философ-платоник, археолог, писатель, просветитель и практикующий врач, находился у себя дома в Ньюарке, штат Нью-Джерси, когда в дверь позвонил незваный гость, полковник Олькотт. В своей статье «Как была написана „Изида“», опубликованной в 1908 г., он рассказывает: «Олькотта направил ко мне Д. У. Боутон». Это был издатель, для которого он отредактировал несколько книг. Олькотт объяснил Уайлдеру, что «госпожа Блаватская написала труд на оккультную и философскую темы, а господина Боутона попросили взяться за его публикацию». Уайлдер вспоминает, что так и не смог понять, каким образом это было связано с ним, поскольку никто не подозревал «о моём интересе к необычным явлениям и страстном увлечении беседами о мистике и трансцендентальной философии. Думаю, это оказалось неожиданностью даже для самого полковника Олькотта».

Он продолжает:

За несколько дней до этого господин Боутон купил билет в Англию, и я нанёс ему несколько визитов и даже приехал из Ньюарка, чтобы попрощаться с ним утром перед отъездом. И всё же он ни единым словом не обмолвился о рукописи. Действительно ли он ожидал, что я её прочитаю, или попросту намеревался ускользнуть от необходимости что-либо с ней делать, не давая прямого отказа? Теперь я склоняюсь к мысли о том, что он послал полковника Олькотта ко мне затем, чтобы ему самому не пришлось говорить: «Нет». Однако, в то время я полагал, что, хотя поведение господина Боутона нельзя было назвать деловым, он действительно хотел, чтобы я ознакомился с произведением, и я согласился на это.

Это был по-настоящему фундаментальный труд, который отражал исследования в очень обширной области и требовал должного внимания и осведомлённости в различных темах… Считая себя обязанным действовать на благо господина Боутона, я не выразил особого расположения, полагая, что несправедливо требовать этого от меня. Я посчитал своим долгом проявить строгость. В своём отчёте я написал ему, что рукопись, несомненно, является продуктом серьёзного исследования и в соответствии с современными взглядами в ней есть некая революционность, но также добавил, что она чересчур длинна для того, чтобы её издание оказалось прибыльным. Как бы то ни было, господин Боутон решил издать это сочинение.

Поскольку рукопись действительно была длинной, задача Уайлдера состояла в том, чтобы сократить её, однако он признался, что отказался «лишь от тех терминов и фактов, которые счёл избыточными»… таков был этот «бескорыстный труд».

Уайлдер продолжает:

«Полковник Олькотт страстно желал познакомить меня с госпожой Блаватской, [и после долгих сомнений] я вместе с ним отправился в их учреждение на 47-й улице… Её манера общения и образ разительно отличались от того, что я ожидал увидеть. Она была высокая, но не долговязая; лицо её носило отпечаток характера той, которая много видела, много думала, много путешествовала и пережила… Она была превосходной собеседницей и свободно дискутировала на любую предложенную тему. Она свободно владела английским языком, как если бы знала его в совершенстве и думала на нём. Я чувствовал себя так, будто беседую с одним из своих знакомых. Она с готовностью принимала идеи так, как они были изложены, и сама выражала мысли ясно, осознанно и зачастую убедительно… Всё, что, по её мнению, не заслуживало одобрения и почтения, она моментально отвергала, называя трескотнёй. Больше ни от кого я не слышал такого словечка.

После того как книга была опубликована и выпущена в продажу, возникли споры касаемо её авторства. Многие отказывались признать, что госпожа Блаватская достаточно осведомлена и умна для того, чтобы её написать… Мне сообщили, что один священник русско-греческой церкви из Нью-Йорка утверждал, будто бы я был настоящим автором книги… хотя ни один из тех, кто знаком с моей манерой изложения, не стал бы приписывать мне авторство „Разоблачённой Изиды“»^[414].

Уайлдер также опроверг слухи, распространяемые спиритуалистами и увековеченные в некоторых современных биографиях Е. П. Блаватской, о том, что «Изида» была списана с рукописей барона Джозефа Генри Луи Палма, которые обнаружили в сундуке после его смерти^[415]. Занедуживший барон и вправду был близок с теософами и даже нашёл временное убежище в доме Олькотта. Содержимым его сундука оказались обесценившиеся акции и купчие на залоговое имущество, которые он завещал ТО, да несколько украденных у Олькотта сорочек с замазанными инициалами последнего. Проведя расследование, Олькотт узнал, что барона разыскивали в нескольких городах Европы.

Лишь одно бесценное достояние осталось грядущим поколениям Америки от Палма: он завещал Олькотту как президенту ТО свой труп, ставший первым кремированным трупом на территории Соединённых Штатов. Его смерть вызвала сенсацию по двум причинам: во-первых, заупокойная служба проходила в масонском храме в Нью-Йорке 29 мая 1876 г., во-вторых, спустя шесть месяцев его тело было сожжено в недавно построенном крематории доктора Фрэнсиса Лемуана, который тот строил для себя. О кремации, произошедшей шестого декабря в городе Вашингтон в западной Пенсильвании, написали более семи тысяч газет в Соединённых Штатах и за их пределами^[416]. ТО подверглось массовой критике за введение этого кощунственного языческого обряда.

Олькотт присутствовал на кремации, и, как утверждают некоторые исследователи, Блаватская тоже была там. Однако в день события она написала Уайлдеру: «Олькотт вернётся домой к вечеру пятницы. Думаю, я не поеду, хотя меня ждут там сегодня. Откровенно говоря, меня не прельщает перспектива заплатить 40 или 50 долларов за возможность наблюдать сожжение человека. В Индии я повидала достаточно сожжений мёртвых и живых людей»^[417].

Приблизительно в это время было принято решение о названии «Изиды». Его смысл кроется в широко известной древней надписи на статуе Изиды: «Я всё, что было, есть и будет, и ни один смертный никогда не поднимал моего покрова». Первоначально название книги должно было быть более непритязательным, чем «Разоблачённая Изида». «Я хотела назвать её „Изиды“, – писала Блаватская, – и это заглавие используется во всём первом томе по сей день»^[418]. Но ещё до появления печатной формы второго тома она получила письмо от Боутона, написанное 8 мая 1877 г.

Вчера ко мне пришёл наш общий друг Содеран и во время нашего разговора предложил нечто, заслуживающее внимания, учитывая источник этой информации. Оказывается, в Англии уже была опубликована книга под заголовком «Покров Изиды», причём очень неплохая… Как ни странно, к нам с Содераном одновременно пришла идея несколько изменить название книги, и мы, не сговариваясь, предложили одно и то же название, а именно «Разоблачённая Изида», которое во многих отношениях кажется мне лучше, чем прежнее, поскольку в нём заключается смысл, которым первое название не обладает^[419].

Вычурная формулировка подзаголовка также, вероятно, принадлежит авторству Боутона: «Ключ к тайнам древней и современной науки и теологии». Блаватская не одобрила ни заголовок, ни подзаголовок: «Разве кто-нибудь утверждал, что книга обладает таким значением? Уж точно не её автор»^[420]. (Авторские права принадлежали Боутону, и Блаватская не могла влиять на печать издания.)

Подарив один экземпляр книги учёному Альфреду Расселу Уоллесу, она написала:

Название книги совершенно не подходит к её содержанию, поскольку я не обнаруживаю сокровенных тайн грозной богини – Изиды. Нет нужды рассказывать Вам, жившему на Востоке, о том, что высшие загадки и тайны никогда не раскрываются широкой публике… Пусть я и не снимаю покрова с богини из Саиса, надеюсь, мне удалось показать, где может быть приподнят покров её святилища, ибо только там могут быть раскрыты высшие тайны: о сущности человека, его происхождении, его способностях и судьбе^[421].

На это Уоллес ответил:

Суррей

1 января 1878 г.

Милостивая государыня,

Я премного благодарен Вам за эти два чудесных тома, вручённых мне в подарок. Правда, до настоящего момента у меня нашлось время прочитать лишь пару глав там и тут. Я восхищён блестящей эрудицией, сквозящей в этих строках, и затронутыми в них интереснейшими темами. Более того, Ваше владение всеми тонкостями нашего языка не оставляет Вам повода опасаться критики в этом вопросе. Ваша книга откроет многим спиритуалистам целый мир новых идей, и будет непременно иметь огромное значение в исследованиях, которые занимают умы современности.

Альфред Р. Уоллес^[422].

«Изида» была опубликована в сентябре 1877 г., и оба тома были посвящены «Теософскому обществу, основанному в Нью-Йорке в 1875 г. с целью изучения предметов, изложенных в этих томах». Книга имела потрясающий и незамедлительный успех, удивительный, прежде всего, для самой Е. П. Блаватской. Журнал «Американский продавец книг» писал: «Продажи беспрецедентно высоки для книги подобного рода, всё издание [тиражом в одну тысячу экземпляров] раскупили за 10 дней с момента публикации… Спрос на книгу весьма примечателен и во много раз превосходит ожидания её издателей»^[423]. Впоследствии были выпущены несколько дополнительных тиражей. («Изиду» никогда не переставали печатать, и в настоящий момент только на английском языке её публикуют три издательства.) Вот несколько отзывов из американских периодических изданий:

«Нельзя не признать, что это замечательная женщина, которая читала, видела и думала больше, чем большинство мудрых мужчин. Её сочинение изобилует цитатами, переведёнными с десятка разных языков, не с целью тщеславной демонстрации собственной эрудированности, но с намерением обосновать свои специфические взгляды… Её страницы пестрят сносками, отсылающими к величайшим писателям прошлого… Этот труд требует серьёзного внимания мыслителей и заслуживает аналитического чтения». – «Бостон Ивнинг Трэнскрипт».

«Превосходно написанное, исчерпывающее произведение исключительного значения, возрождающее Герметическую философию в мире, который слепо верит в то, что давно уже перерос её». – «Нью Йорк Уорлд».

«Изумительная книга и по содержанию, и по манере изложения. Некоторое представление о её редкостном богатстве содержания можно получить, исходя из того, что один лишь указатель насчитывает 50 страниц, и мы ничем не рискуем, сказав, что подобный этому предметный указатель ещё никем не был составлен. Она, несомненно, заинтересует всех, кто увлекается историей, теологией и загадками древнего мира». – «Дэйли Грэфик».

«Тот, кто внимательно прочтёт эту книгу, будет знать всё о чудесах и загадках, кроме разве что паролей к ним… Нетрудно предугадать реакцию на эту книгу. Яркие особенности, отвага, многогранность и огромное разнообразие затрагиваемых тем делают её одним из самых замечательных произведений этого века». – «Нью Йорк Геральд».

Редактор газеты «Нью Йорк Таймс» в письме Боутону выразил сожаление о том, что не смог опубликовать отзыв на «Изиду», поскольку «испытывал священный ужас перед мадам Блаватской и её письмами»^[424]. Однако лондонская газета «Паблик Опиньон», чьей суровой критики повсеместно боялись писатели и художники, назвала её «одним из самых выдающихся трудов XIX в.»^[425]. Именитый британский издатель и книготорговец Бернард Куорич написал Боутону (27 декабря 1877 г.), что «эта книга очевидно добьётся успеха в Англии и станет классикой. Я счастлив быть её официальным представителем в этой стране»^[426].

Едва ли кто-то мог предположить, что прославленный британский философ Герберт Спенсер прочитает «Изиду». Вот запись в дневнике Олькотта, сделанная Блаватской в его отсутствие:

19 октября, [1878]. Некая мисс Поттер, высокая, молодая, образованная дочь миллионера, приходила с рекомендательным письмом от Э.К. [Эмили Кислингбери] из Лондона. Настаивала на встрече со мной. Полжизни прожила в семье Герберта Спенсера. Знает Гексли и Тиндаля. Интересуется теософией; сомневается в спиритуализме. Она, как и восемь её сестёр, материалистка. Герберт Спенсер прочитал «Изиду» и нашёл там несколько прекрасных и свежих, оригинальных идей^[427].

В своём произведении «Происхождение, развитие и судьба английского языка и литературы» профессор Джон Уэйсс отмечает, что «Изида» – это «кладезь новых фраз и фактов, изложенных так живо, что даже непосвящённый с интересом прочтёт о них». В аналитической таблице он сравнил писательский слог ряда прославленных писателей и нашёл, что стиль Е. П. Блаватской «практически идентичен стилю проф. Сэмюэла Джонсона, который настолько близок к классическому совершенству, насколько этого можно пожелать»^[428].

«В результате публикации „Разоблачённой Изиды“ на Блаватскую пролился поток почестей», – сообщает У. К. Джадж. В том числе она получила в подарок от индийского принца древнейший экземпляр «Бхагавад-Гита» в перламутрово-золотом переплёте^[429].

Очередную сенсацию, на этот раз среди американских масонов, вызвала новость о том, что госпожа Блаватская получила диплом от братства масонов в Англии, удостаивавший её членства в масонском ордене. Некоторые из них сомневались в правомерности этой награды. Блаватская ответила скептикам статьёй в масонском журнале, воспользовавшись случаем противопоставить восточное масонство западному. В ходе недавних исследований выявились дополнительные факты о полученной награде. Гомес пишет:

Содеран с восторгом написал о ней своим знакомым масонам в Англии, в числе которых был Джон Яркер, великий мастер древних и первобытных обрядов вольных каменщиков. В знак признательности за всесторонние знания, проявленные в «Изиде», Яркер послал Блаватской сертификат, подтверждающий её принадлежность к высшему рангу адаптивного масонства и делавший её коронованной принцессой… Содеран торжественно сообщил читателям «Знамени света» [2 февраля 1878 г.]: «Не существует более высокого знака отличия в масонском обществе, который был бы пожалован женщине, и его дарование останется в памяти братства как значимое историческое событие». Когда возникли сомнения в её соответствии полученным званиям, сам Яркер заявил: «Я не пожаловал госпоже Блаватской ни единого звания, которого она не была бы достойна в соответствии с международными правилами и положениями так называемого масонства высшего ранга. В то же время я в полной мере осознаю, что от более древних источников она получила нечто куда большее, чем от меня»^[430].

«Разоблачённая Изида» публикуется в двух томах, первый из которых называется «Наука», а второй – «Теология». Предисловие к первому тому начинается с этих слов:

Книга, которая теперь выносится на суд публики, является плодом довольно близкого знакомства с восточными адептами и изучения их науки. Она предлагается тем, кто готов воспринять истину, где бы он ни встретил её, и защищать её, даже прямо глядя в лицо общераспространённым предрассудкам. Это попытка помочь исследователям разглядеть жизненные принципы, лежащие в основе философских систем старины…

[Книга] хочет воздать должное и говорить правду без злобы и без предвзятости. Но она не оказывает ни снисхождения сидящему на троне заблуждению, ни уважения самозванному авторитету. Она требует уважения оклеветанному прошлому за его достижения – уважения, которое так долго ему не воздавалось. Она требует возврата чужих одеяний владельцам и восстановления оклеветанных, но славных репутаций. Ни к какой форме поклонения, ни к какому религиозному верованию, ни к какой научной гипотезе её критика в другом духе направлена не будет. Люди и партии, секты и школы – только мотыльки-однодневки мирового дня. Истина, высоко восседающая на своей алмазной скале, одна только владычествует вечно^[431].

В предисловии ко второму тому Е. П. Блаватская пишет:

Если бы это было возможно, мы бы не давали этот труд в руки многим христианам, которым чтение его не принесёт пользы, и не для которых он был написан. Мы имеем в виду тех, кто искренне и чистосердечно верит в свои церкви, и тех, чья безгрешная жизнь отражает блестящий пример Пророка из Назарета, чьими устами дух истины громко говорил человечеству… Они облагородили христианство, но принесли бы такой же блеск любой другой вере, какую бы они ни исповедали, ибо они были выше своего вероисповедания… Их можно найти и в наши дни: на кафедре и на церковной скамье, во дворцах и в хижинах; но растущий материализм, увлечённость мирскими делами и лицемерие быстро уменьшают их соответственную численность. Их благотворительная деятельность и простая, как бы детская вера в непогрешимость их Библии, их догм и их духовенства, приводят в полное действие все добродетели, какие заложены в присущей нам всем натуре… Мы всегда избегали вступать с ними в споры, чтобы не быть виновными в совершении жестокости, задевая их чувства; также мы не лишали ни одного мирянина его слепой веры, если только она одна делала для него возможной святую жизнь и спокойную смерть.

В последней главе «Изиды» содержатся знаменитые «Десять положений Изиды», изложенные следующим образом:

Чтобы понять принципы естественных законов… читатель должен держать в уме основные положения восточной философии, которые мы последовательно раскрывали. Давайте очень кратко повторим:

1. Чудес нет. Всё, что происходит, есть результат закона – вечного, нерушимого, всегда действующего.

2. Природа триедина: существует видимая, объективная природа; невидимая, заключённая внутри, сообщающая энергию природа, точная модель первой и её жизненный принцип; и над этими двумя – дух, источник всех сил, один только вечный и неразрушимый. Две низших постоянно изменяются; третий, высший, не изменяется.

3. Человек также триедин: он имеет объективное, физическое тело; оживляющее астральное тело (или душу)… и над этими двумя витает и озаряет их третий – повелитель, бессмертный дух. Когда действительному человеку удаётся слиться с последним, он становится [сознательной] бессмертной сущностью.

4. Магия как наука представляет собою знание этих принципов и способа, посредством которого всезнание и всемогущество духа и его власть над силами природы могут быть приобретены человеком, пока он всё ещё находится в теле. Магия, как искусство, есть применение этого знания на практике.

5. Злоупотребление сокровенным знанием есть колдовство; применение во благо – истинная магия, или мудрость.

6. Медиумизм есть противоположность адептства; медиум есть пассивный инструмент чужих воздействий; адепт активно управляет самим собою и всеми ниже его стоящими силами.

7. Поскольку всё, что когда-либо было, есть и будет, оставляет запись о себе на астральном свете, или скрижалях невидимой вселенной, то посвящённый адепт, пользуясь зрением своего духа, может узнать всё, что когда-либо было известно или может стать известным [в нашей солнечной системе].

8. Человеческие расы различаются по духовной одарённости так же, как по цвету кожи, росту или по каким-либо иным внешним качествам; среди некоторых народов от природы преобладает дар провидчества, среди других – медиумизм…

9. Одним из проявлений магического искусства является добровольное и сознательное выделение внутреннего человека (астральной формы) из внешнего человека (физического тела). У некоторых медиумов это выделение (экстериоризация) происходит бессознательно и непроизвольно… Ни время, ни пространство не являются препятствиями странствующей астральной форме. Тауматург, полностью сведущий в оккультной науке, может заставить себя (то есть своё физическое тело) казаться исчезнувшим или на вид принять любую форму, какую он захочет. Он может сделать свою астральную форму видимой или придать ей многообразную внешность.

10. Краеугольным камнем магии является основательное практическое знание магнетизма и электричества, их свойств, соотношений и потенций.

Суммируя в нескольких словах – магия есть духовная мудрость; природа – материальный союзник, ученик и слуга мага. Один общий жизненный принцип насыщает всё, и он управляем усовершенствованной человеческой волей… Адепт может управлять ощущениями и изменять состояние физических и астральных тел других личностей, не являющихся адептами; он может также управлять и пользоваться по своему усмотрению духами стихий. Но он не может повелевать бессмертным духом какого-либо человеческого существа, живого или мёртвого, ибо все такие духи являются одинаковыми искрами божественной сущности и никакой внешней власти не подчинены^[432].

Хотя «Изида» открыто учит реинкарнации, писательница не описывает её особенности, как в более поздних работах, довольствуясь лишь подготовкой почвы в обществе, настроенном против идеи реинкарнации, для более доброжелательного восприятия этого древнего постулата. Там, где она упоминается, Блаватская заменяет её термином «метемпсихоз». На Западе это слово веками обозначало, что человеческие существа проживают множество жизней до того, как достичь совершенства. Другое слово, обозначающее перерождение в западном полушарии, – «трансмиграция». Однако у этого слова есть недостатки, поскольку оно часто используется с целью обозначить, что человеческое существо может переместиться в низшее царство. Эта идея получила широкое распространения на Востоке, где её используют священники, пугая людей перерождением в теле животного, если они не будут подчиняться строгим кастовым обычаям. Как утверждает теософия, «один раз человек – всегда человек». После того как в индивидууме просыпаются самосознание и ответственность, он не может вернуться на ступень животного, он достиг точки невозврата.

Во время создания «Изиды» Блаватская избегала слова «реинкарнация», поскольку его использовал французский спиритуалист Аллан Кардек, который верил в незамедлительное перерождение без периода покоя между жизнями^[433]. И потому, используя слово «реинкарнация» в нескольких местах в «Изиде», она отрицает правдивость этого учения. В связи с этим некоторые из критиков Блаватской считали, будто она не верит в реинкарнацию, до тех пор, пока в 1878 г. она не покинула Америку и не поселилась в Индии. В следующем отрывке из «Изиды» утверждается обратное:

Учение о метемпсихозе изрядно осмеивалось учёными мужами и отвергалось теологами, но понятое правильно в его приложении к неразрушимости материи и бессмертию духа – оно предстало бы как возвышенная концепция… Не было сколько-нибудь известного философа, который не придерживался бы учения о метемпсихозе, как его преподавали брахманы, буддисты, а позже пифагорейцы… [Отцы церкви] Ориген и Климент Александрийский, Синесий и Халцидий, все в него верили; и гностики, единодушно провозглашённые историей самыми утончёнными, образованными и просвещёнными людьми, все верили в метемпсихоз… Если бы метемпсихоз пифагорейцев был основательно объяснён и сопоставлен с современной теорией эволюции, то обнаружилось бы, что он восполняет все «недостающие звенья» в её цепи. Но кто же из наших учёных согласится тратить своё драгоценное время на причуды древних?^[434]

Цель эволюции человека посредством реинкарнации указана в другом отрывке из «Изиды»:

Эта философия учит, что природа никогда не оставляет свою работу незавершённой; если не удалась первая попытка, она предпринимает следующую. Когда природа развивает человеческий зародыш, смысл заключается в том, чтобы человек стал совершенным – физически, умственно и духовно. Тело его должно вырастать, достигать зрелости, изнашиваться и умирать; его ум должен раскрываться, созревать и обретать гармоничную уравновешенность; его божественный дух должен озарять внутреннего человека и легко сливаться с ним. Ни один человек не завершит свой великий цикл, или «круг необходимости», пока всё это не достигнуто. Как неповоротливые участники конных бегов ещё только преодолевают первую четверть дистанции, в то время как победитель уже пересекает финишную черту, так же и в беге [к сознательному] бессмертию некоторые души опережают остальных и достигают цели, когда мириады участников едва передвигаются под тяжестью материи где-то рядом с отправной точкой. Некоторые неудачники выбывают насовсем, теряя всякие шансы на награду; некоторые возвращаются назад той же дорогой и начинают снова… Так, подобно оборотам колеса, постоянно сменяют друг друга смерть и рождение^[435].

Издатель «Изиды» был так «удивлён и доволен» объёмом её продаж, пишет Олькотт, «что в воскресенье, 10 февраля 1878 г. в моём присутствии предложил Е. П. Блаватской 5000 долларов за литературное право на издание однотомника, если она напишет его, ещё немного „разоблачив Изиду“». Он собирался напечатать всего 100 экземпляров и продать их по цене 100 долларов за штуку. «Испытывая значительную нужду в деньгах, – говорит Олькотт, – она тем не менее ответила отказом на его предложение на том основании, что в то время ей не было дозволено раскрывать больше мистических тайн, чем она раскрыла в „Изиде“»^[436]. Однако, по-видимому, в двух томах «Изиды» содержится куда больше разоблачений, чем кажется на первый взгляд, поскольку сама Блаватская однажды призналась: «В „Изиде“ заключены разъяснения сотен тайн, полускрытые… ожидая лишь, когда разум, ведомый оккультными знаниями, прольёт на них свет»^[437].

В другой раз она писала, что «несмотря на её незначительные недостатки, „Разоблачённая Изида“ таит в себе массу оригинальных и никогда дотоле не разглашавшихся сведений по оккультной тематике… В ней я защищаю идеи и учения, не боясь обвинений в тщеславии, поскольку ни идеи, ни учения мне не принадлежат, как я уже не раз говорила; и я утверждаю, что они имеют огромное значение для мистиков и последователей теософии»^[438].

Глава 11

«Ламасери»

С конца 1876-го и по конец 1878 г. теософское общество как организация практически бездействовало, – сообщает Олькотт. Он продолжает:

Его регламент существовал лишь на бумаге, заседания почти прекратились… Признаки его растущего влияния заключались в увеличении объёма местной и иностранной корреспонденции основателей общества, их противоречивых статьях в прессе, учреждении ответвлений общества в Лондоне и на Корфу и установлении связей с его сторонниками в Индии и на Цейлоне. Все влиятельные спиритуалисты, сперва присоединившиеся к нам, разом ушли; наши заседания в казённом помещении – Мотт-мемориал-холл на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке – пришлось прекратить; были упразднены членские взносы, ранее уплачиваемые при вступлении в общество… и всё же его идеи бурлили, как никогда ранее, и само общество было особенно полно жизни, лишившись своей внешней структуры; дух его сконцентрировался в наших умах, сердцах и душах.

Настоящей штаб-квартирой общества был дом Блаватской на углу 8-й авеню и 47-й улицы, ставший «самым привлекательным салоном мегаполиса». Блаватская переехала туда в июне 1876 г. или же, быть может, на пару месяцев позже^[439]. Один журналист из Нью-Йорка окрестил его «Ламасери в Нью-Йорке»^[440][441]. Олькотт отмечает:

Я нисколько не преувеличиваю, говоря, что ни в одном из домов Нью-Йорка не было такой неземной атмосферы. Социальные различия наших посетителей оставались за порогом; и независимо от того, богат он или беден, христианин, иудей или атеист, образован или не образован, каждый наш гость мог рассчитывать на одинаково радушный приём и терпеливое внимание к его вопросам на религиозные и другие темы. Будучи урождённой аристократкой, Е. П. Блаватская чувствовала себя непринуждённо, вращаясь в высших кругах общества, а свойственный ей демократический альтруизм проявлялся в сердечном гостеприимстве по отношению к самым скромным посетителям^[442].

Дэвид Кёртис, один из умнейших репортёров Нью-Йорка, рассказывал, что в комнатах Блаватской можно было встретить «католических священников, актрис, военных врачей, торговцев, иностранных графинь, художников, терапевтов и случайных азиатов». Он добавляет:

Почти все они были неописуемыми безбожниками. Почти все были поразительно умны. Почти все они восставали против консерватизма в том или ином направлении, будучи явными или тайными представителями богемы. И все они признавали за госпожой Блаватской бесспорное лидерство в их интеллектуальном восстании… Каждый мыслимый предмет, будь он на земле, в небесах или в земных глубинах, обсуждался там с той причудливой смесью остроумия и философских размышлений, которой не найти было и в огромных томах «Разоблачённой Изиды»^[443].

Встречались в этом кругу и раввины, говорит Олькотт: «Я знал одного раввина, проводившего долгие вечерние часы в компании Блаватской, обсуждая каббалу. Как-то раз он сказал ей в моём присутствии, что, потратив 30 лет на изучение тайных знаний своей религии, он всё же научился у неё вещам, о которых ранее не подозревал, и увидел в ясном свете некоторые положения, которые были непонятны даже лучшим из его учителей»^[444].

Окружённая бунтарями, посещавшими «Ламасери», Е. П. Блаватская чётко обозначила предел допустимого применения силы. Она вклеила в свой альбом для газетных вырезок статью под заголовком «Открытый мятеж» из газеты «Нью Йорк Гералд» (от 6 сентября 1878 г.), в которой было приведено высказывание Чарльза Содерана, призывающего группу бастующих к применению радикальных действий. Блаватская прокомментировала: «Теософ, ставший мятежником, приветствующий революцию и убийство, недостоин быть частью нашего Общества. Ему следует уйти»^[445]. В её сочинениях тут и там обнаруживаются подобные резкие высказывания против деятельности анархистов и нигилистов, особенно в России, где они положили начало коммунизму.

Интригующее описание Е. П. Блаватской появилось из-под пера репортёра из Коннектикута, посетившего «Ламасери». Оно было опубликовано в газете «Хартфорд Дэйли Таймс» от 2 декабря 1878 г.:

У неё редкостное лицо. Его черты всегда выражают смесь настроений. Кажется, она никогда не бывает поглощена одним-единственным вопросом. По выражению её пытливых, живых глаз легко угадать тонкие, едва различимые оттенки чувств. Это выражение поразило нас тогда – и продолжало поражать в дальнейшем – ощущением того, что в ней присутствовало два человека: казалось, будто она находится с нами и в то же время где-то далеко; говорит с нами и вместе с тем своими мыслями или действиями уносится в другие места… Вся её личность выражала самообладание, властность и определённое хладнокровие, граничащее с мужской сдержанностью, но ни на секунду не преступающее грань женской чувствительности…

Бросив взгляд на пачку писем, только что принесённую слугой, я воскликнул: «Какая у Вас объёмная корреспонденция, мадам! И на стольких языках! Скажите же, на каком языке Вы думаете?»

«На моём собственном языке, который не является ни русским, ни французским, ни каким-либо ещё известным Вам языком».

Олькотт заметил: «Возможно, она мыслит пифагорийскими цифрами, почём знать; или же думает на каком-нибудь мёртвом языке, принадлежавшем расам, достигшим такого уровня цивилизации, в сравнении с которым недавнее изобретение – фонограф – покажется обыденностью. Кто знает, может быть, мадам найдёт в музее „недавних раскопок“ листок оловянной фольги^[446], который заговорит с ней на языке её мыслей?»

Следующим вечером… мадам показала нам свой ценнейший альбом, содержащий портреты иностранных членов теософского общества. Это было поистине самое выдающееся сборище образованных, высококультурных, благородных людей, которое мы когда-либо имели удовольствие наблюдать. Там были представлены мужчины и женщины всех национальностей; разнообразнейшие лица, от бывалого английского генерала до индийского философа с тонкими, резко очерченными, выразительными чертами и восхитительно совершенными формами.

На титульном листе рукой Д. А. Кнаппа был выполнен набросок здания, в котором располагался «Ламасери». Это здание всё ещё существует^[447]. Его узкий фасад выходит на 8-ю авеню. На втором этаже над магазином располагались апартаменты Блаватской – кроме них на этом этаже находилась ещё одна квартира. В большой комнате, где собирались посетители и где работала сама Блаватская, были два окна, выходящие на улицу, и ещё одно с другой стороны. Репродукция рисунка Кнаппа появилась в журнале «Путь» в серии очерков Джаджа под заглавием «Жилище Е. П. Блаватской». Автор замечает:

Именно в этой квартире, в просторной передней комнате была дописана до конца «Разоблачённая Изида». Здесь произошло столько невероятных явлений, что потребуется не один том, чтобы вместить в себя их описания. Здесь часто слышались звуки «астральных колокольчиков и музыки», источником которых, по мнению самозваных критиков, являлась горничная, прогуливающаяся по залу с инструментами в руках: абсурдное заявление для тех, кто, подобно мне, бывал там и лично слышал эти звуки. Здесь, в углу комнаты над 8-й авеню, стояло и время от времени моргало чучело совы… Это был скромный, непритязательный уголок, расположенный в оживлённом районе большого города; однако сколько всего здесь происходило, какие могущественные силы бурлили в этих четырёх стенах, пока колоссальная личность, известная нам под именем Елены Петровны Блаватской, занимала эти комнаты!^[448].

Рис. 8 Изображение здания «Ламасери» в Нью-Йорке, выполненное Д. А. Кнаппом. (Журнал «Путь», ноябрь 1893 г., с. 238.)

Олькотт тоже жил в «Ламасери». Этажом выше проживала его сестра, Белль Митчелл, с мужем и детьми. Ранее они жили в многоквартирном доме на Западной 34-й улице, где также на какое-то время поселились Блаватская и Олькотт. Белль была очень привязана к Е. П. Блаватской, и когда некая англичанка, миссис Фредерика Шауэрс, опубликовала в лондонском журнале «Спиритуалист» от 8 марта 1878 г. оскорбительное письмо в котором критиковала правдивость и личностные качества Елены Петровны, Белль написала ей ответ, полный негодования. Олькотт, вероятно, счёл его слишком длинным для публикации и не передал в «Спиритуалист», однако позже опубликовал его в «Теософисте». Вот отрывок из этого письма:

Рис. 9. Столовая в «Ламасери»

Я не отношу себя к буддистам, брахманистам, теософам или спиритуалистам, я всего лишь прихожанка пресвитерианской церкви, в вере которой была воспитана и с которой рассчитываю умереть. Я сестра полк. Г. С. Олькотта, жена, мать своих детей; и, вдобавок, могу уверить Вас – я не жертва обмана или психологических трюков госпожи Блаватской. Но я женщина, взывающая о справедливости к женщине… Я имела удовольствие быть другом госпожи Блаватской в течение последних трёх лет, и значительное время (до настоящего момента) жила с ней под одной крышей. Неужели вы поверите, что мать позволит своим детям находиться рядом с таким монстром, каким её изобразила миссис Шауэрс? В общении со мной она всегда держится приветливо, непринуждённо и просто; и я смею утверждать, что лишь мне одной дозволен свободный доступ в её комнаты днём и ночью… и даже в часы самой напряжённой работы, когда никому нельзя к ней входить, она свободно позволяет мне навещать её.

Я нахожу, что госпожа Блаватская искренняя, честная женщина, всецело преданная телом и душой своей священной цели, ради которой она идёт на любые жертвы. Своей праведностью, милосердием и добротой она меняет окружающий мир к лучшему… Нет никакой нужды говорить об увиденных мною удивительных, феноменах, произведённых госпожой Блаватской без какой-либо помощи и подготовки^[449].

Позже она описала некоторые явления, свидетельницей которых была, в статье «Мадам Блаватская»^[450].

Блаватская всегда демонстрировала действие психических законов и сил исключительно в узком кругу. По словам Олькотта, многие из первых членов ТО покинули его из-за того, что она «отказалась производить любые, даже самые незначительные феномены на наших заседаниях»^[451]. В письме в Санкт-Петербург к Александру Аксакову, написанном в апреле 1875 г., за шесть месяцев до основания ТО, Блаватская написала: «Я уверилась в том, что людей нельзя убедить одними лишь сомнительными фактами, ведь даже правдивые факты всегда имеют слабую сторону, за которую могут зацепиться недоброжелатели. Поэтому я установила правило никогда, ни в коем случае не позволять чужакам расходовать мои психические силы. Кроме Олькотта да пары-тройки других близких друзей никто не видел, что происходит вокруг меня»^[452].

Число свидетелей выросло после того, как была написана «Разоблачённая Изида». Олькотт писал К. К. Мэсси и У. Стэйнтону Мозесу о том, что шесть или восемь человек одновременно становились очевидцами демонстрации такого количества самых разнообразных явлений, какого ему никогда не доводилось наблюдать раньше^[453].

Отдавая дань памяти Е. П. Блаватской, Олькотт рассуждал о причинах, по которым она решила показать ему свои феномены:

Создание «Изиды» с её бесчисленными цитатами и странным содержанием само по себе было достаточным чудом, способным убедить меня в том, что она обладала психическим даром высшего порядка. Однако доказательства на этом не закончились. Очень часто, когда мы работали вдвоём, сидя за письменными столами до глубокой ночи, она иллюстрировала свои описания оккультных сил в природе и человеке с помощью импровизированных экспериментальных явлений. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что эти явления, по-видимому, были выбраны с определённой целью – обучить меня психической науке, подобно тому, как лабораторные эксперименты Тиндаля, Фарадея или Крукса должны были помочь ученикам последовательно усвоить законы физики или химии… Собственно говоря, от меня ей требовалась помощь в литературном оформлении книги; и чтобы я понял оккультные законы, затронутые в обсуждении, она приводила доказательства с научной точки зрения, которой сама придерживалась^[454].

В письме тёте Блаватской, Надежде, Олькотт рассказал о некоторых феноменах, которые её племянница продемонстрировала в этот период. Надежда ответила на это письмо 8 мая 1877 г.:

Они очень любопытны и удивительны, эти подлинные чудеса; но при этом вовсе не являются редкостью и исключением. Я много раз слышала и часто читала в трудах, связанных со спиритуализмом, духовных и мирских, поразительные описания явлений, похожих на те, что Вы упомянули в своём письме. Разница состояла лишь в том, что те явления были единичными случаями или происходили из разных источников. Такая сила, сосредоточенная в одном человеке – целая группа самых невероятных феноменов, исходящих из единого источника, как в случае с госпожой Блаватской – вот что по-настоящему редкая и, возможно, даже уникальная вещь. Я давно знаю, что она обладает такой силой, самой большой из тех, что мне доводилось встречать, но в бытность её здесь её способности были куда слабее тех, которых она достигла сейчас^[455].

Многие феномены, имевшие место в этот период, описаны в первом томе «Листов старого дневника». Известная учредительница издательства «Готэм бук март», Фрэнсис Стелофф, однажды отправила экземпляр этой книги русскому математику П. Д. Успенскому, автору Tertium Оrganum и одному из главных последователей Гурджиева. Тот ответил:

Уважаемая мисс Стелофф,

Я премного благодарен Вам за эту книгу и за Ваше желание помочь мне, но один экземпляр у меня уже есть. Посему я возвращаю Вам Вашу книгу с огромной благодарностью. Мой экземпляр находится в Англии, и я впервые прочитал его в год смерти Олькотта, 1907-й. Я всегда считал, что это самая странная книга во вселенной, поскольку, что бы там о ней ни говорили, я чувствую, что Олькотт не лгал. Это и отличает её от других подобных книг.

Искренне Ваш,

П. Д. Успенский^[456].

Олькотт выделил семь типов феноменов, демонстрируемых Еленой Петровной в те дни:

1. Те, создание которых требует знаний первичных свойств материи, когезионных сил, скрепляющих атомы, и в особенности знания Акаши, её строения, содержимого и потенций.

2. Связанные с мощью элементалов [невидимых сил природы], подчинённой человеческой воле.

3. Те, при которых гипнотическое воздействие медиума посредством передачи мысли создаёт иллюзорные ощущения, сопровождающиеся внешними, звуковыми и тактильными образами. [В «Изиде» это называется месмерическими галлюцинациями (т. II, с. 588)].

4. Связанные с умением создавать объективные образы в виде картинок или надписей… к примеру, возникновение рисунка или надписи на бумаге или любой другой материальной поверхности, или же появление буквы, картинки или другой отметки на коже человека.

5. Относящиеся к чтению мыслей и ясновидению, связанному с прошлым и будущим.

6. Те, которые курсируют между её разумом и разумами других живых существ, обладающих равными или более развитыми психическими способностями в сравнении с ней…

7. Явления высшего порядка, возникающие в результате духовного глубокомыслия, интуиции или вдохновения… при создании которых она черпала из резервов человеческих знаний, накопленных в высшем регистре астрального света, также называемых записями Акаши^[457].

Джадж также стал свидетелем многих феноменов, сотворённых в Нью-Йорке. 1 марта 1884 г. он написал письмо Дамодару, одному из активных последователей теософии в Индии. В нём говорилось:

Я видел, как она заставляет предметы в комнате перемещаться без чьей-либо помощи. Однажды на наших глазах серебряная ложка прилетела прямо к ней в руки из дальней комнаты, пройдя через две стены и три помещения, повинуясь её молчаливой воле. В другой раз она-или-он извлекла из стены дюжину баночек с краской, которую я хотел использовать для создания картины в её комнате. Как-то раз она взяла письмо в конверте, скреплённое печатью, и в мгновение ока письмо уже лежало на её ладони, хотя конверт остался целым; затем она взяла всё то же письмо кончиками пальцев, и от него отделилась копия. Таким образом, в её руках оказались два в точности одинаковых письма. У неё было кольцо с тремя сапфирами, которое она сняла и отдала даме, страстно желавшей его поносить какое-то время. Однако после ухода дамы выяснилось, что настоящее кольцо осталось на пальце Е. П. Блаватской, а дама унесла с собой всего лишь его иллюзию. И таких случаев происходило бесчисленное множество.

Но все они блекнут и тускнеют перед теми дивными часами, когда мы слушали Просветлённых, приходивших поздно ночью, когда вокруг царил покой, и часами разговаривавших с Г.С.О. и со мной… За то время, пока я находился с ней в Нью-Йорке, я увидел и услышал много удивительных вещей, бо́льшая часть которых приходилась на время с полуночи до четырёх утра^[458].

Бо́льшая часть упомянутых явлений относятся к первому пункту по классификации Олькотта. Логическое обоснование этих феноменов было блестяще изложено чела – одним из адептов – в письме к почтенному профессору химии в Университете Сиднея и президенту Королевского общества в Новом Южном Уэльсе Джону Смиту. Это письмо было опубликовано в «Теософисте» в октябре 1883 г. (с. 22). Шестьюдесятью годами позже, в августе 1959 г., выдержка из него была напечатана в Трудах Королевского химического института Австралии, в статье Дж. Л. Дэвиджа «Профессор Джон Смит и теософия». Ниже приведён отрывок из письма этого чела:

Первым будет рассматриваться феномен «осмоса» [извлечения. – ред.] записки из запечатанного конверта, прошитого нитью, и её замены ответным письмом учителя без повреждения печати или нити. Это является одним из свидетельств великолепной осведомлённости об атомарных отношениях и способности управлять ими, присущей восточным адептам, в отличие от современных западных учёных… Здесь были задействованы силы той же природы, что и при формировании письма из воздуха в вашей комнате в Бомбее 1 февраля 1882 г.; бесчисленного количества других писем, возникших ниоткуда; дождя из роз; золотого кольца, показавшегося в лепестках мускусной розы… копии сапфирового кольца, сделанной для высокородной дамы некоторое время назад, и в несметном количестве других случаев. Разгадкой является тот факт, что «притяжение в межмолекулярной связи»… может быть прервано и вслед за этим восстановлено в любой группе атомов… Материю можно определить как уплотнённую Акашу (эфир); которая при расщеплении на атомы распадается подобно тому, как частицы воды отделяются от нагретого пара в сжатом состоянии. Верните расщеплённый материал в прежнее состояние, и Вам не составит труда увидеть, как он может пройти сквозь поры вещества в расщеплённом состоянии^[459]. С той же лёгкостью мы постигаем перемещение электричества и других сил по их проводникам. Требуется великое мастерство для того, чтобы усилием воли прерывать и вновь восстанавливать атомарные отношения в определённом веществе: удерживать атомы на таком расстоянии, чтобы они были невидимыми, при этом сохраняя между ними полярное напряжение, или радиус притяжения, а затем позволить им вернуться к прежним цепким связям и образовать единый предмет^[460].

Как только предмет расщеплён и стал невидимым, добавляет Джадж, его можно отправить «с помощью потока эфира в любую точку на земле. В желаемой точке действие расщепляющей силы отменяется, затем когезия немедленно восстанавливается, и предмет появляется в целости»^[461].

Есть два способа осуществления феномена, в ходе которого один материал проходит сквозь другой, к примеру, камень сквозь толстую стену, объясняет Джадж: в первом случае «маленький предмет расщепляется оккультным способом и проходит сквозь другой предмет», во втором, «если предмет необходимо переместить без расщепления, то любое плотное препятствие расщепляется, создавая достаточное пространство для прохождения сквозь него этого предмета». В качестве примера можно привести случай, когда Блаватская «взяла на моих глазах маленький предмет вроде кольца и, положив его на стол, заставила его появиться внутри закрытого ящика, не дотрагиваясь до него. В этом случае она либо расщепила кольцо и заставила его переместиться в ящик, либо расщепила ящик» таким образом, чтобы в него могло попасть кольцо^[462].

* * *

Во время жизни в «Ламасери» внимание Елены Петровны привлекали не только философия и феномены, как явствует из истории, рассказанной Олькоттом.

Однажды астральный колокольчик зазвонил очень печально, когда умерла ручная канарейка Елены Петровны, и она расстроилась и заплакала. «Это была самая обыкновенная самочка канарейки, – вспоминает Олькотт, – не отличавшаяся особой красотой, но поразительно деловитая домохозяйка…» Он купил ей прекрасного певчего друга и так говорил об их паре:

Мы позволяли им свободно летать по комнате в своё удовольствие, и за это самец вознаграждал нас мелодичным пением, сидя на раме картины рядом с нашим рабочим столом. Самочка опускалась на наш стол самым бесстрашным образом, щебеча прогуливалась у нас под самым носом, подбирала и уносила обрывки ниток и тому подобные материалы для сооружения гнезда под потолком в бронзовых завитках люстры. Кажется, ей особенно нравились длинные тонкие обрезки бумаги, остававшиеся после того, как Е. П. Блаватская склеивала и приводила в порядок свои рукописи. Малышка Дженни порой терпеливо ждала, пока её хозяйка отрежет полоску бумаги, уронив её на стол или пол, подскакивала к ней и уносила под одобрительное пение своего красавца мужа по прозвищу Пип.

Наконец с сооружением гнезда было покончено, и мы лишь время от времени видели, как головка Дженни, целыми днями сидящей высоко над столом, появляется над краем бронзового плафона, мелькает за узором или над газовой трубкой. Пип пел ещё слаще, а мы с приятным интересом ожидали, когда вылупятся птенцы. Одна неделя шла за другой, Дженни всё ещё сидела в гнезде, а мы ждали. Но чириканья птенцов всё не было слышно, и мы задавались вопросом, что могло случиться. Наконец однажды, когда птичка улетела поклевать зёрнышек и попить воды, я водрузил стул на письменный стол и, пока Е. П. Блаватская придерживала его, взобрался наверх посмотреть. Гнездо было абсолютно пустым… Блаватская предложила единственно возможное объяснение: «„Дженни высиживала собственные иллюзии“… она убедила себя в том, что отложила яйца, и сочла своим долгом их высидеть»^[463].

Но не только пение Пипа звучало в «Ламасери». Время от времени Блаватская играла на фортепиано. Олькотт пишет:

Она была блестящей пианисткой и играла с непревзойдённым мастерством и экспрессией. Её руки – идеальные и совершенные – могли бы послужить моделью для скульптора, и до чего же прекрасное было зрелище, когда они порхали над клавиатурой в поисках волшебных мелодий. Она была ученицей Мошелеса… Порой в сумерках она сидела в пустой комнате, где кроме неё находился лишь я, и наигрывала на благозвучном инструменте импровизации, которые нетрудно было принять за гандхарвам, пение небесного хора^[464].

Доктор Юджин Корсон вспоминает, как мать рассказывала ему, что «Е. П. Блаватская садилась за фортепиано и умело импровизировала, проявляя удивительное мастерство для того, кто лишь изредка это делал, так что казалось, будто она движима неким духом»^[465]. Это было в Итаке, штат Нью-Йорк, в 1875 г.

Глава 12

Важное решение

В первом томе «Листов старого дневника» Олькотт вспоминает об одном событии, «имевшем важнейшие последствия для всей моей последующей жизни»:

Однажды вечером, когда наша работа над «Изидой» на сегодня была закончена, я пожелал Е. П. Блаватской спокойной ночи, уединился в своей комнате, по обыкновению закрыл дверь, уселся поудобнее, закурил и углубился в книгу; если я правильно помню, то были «Путешествия по Юкатану» Стивенса… Кресло и стол стояли слева от двери, койка – справа, окно находилось напротив двери, а над столом висел газовый рожок.

Я спокойно читал, полностью погрузившись в свою книгу… Вдруг краем глаза – а я сидел, слегка отвернувшись плечом от двери – я заметил, как справа от меня мелькнуло что-то белое; я повернул голову и в изумлении выпустил из рук книгу при виде возвышавшегося надо мной статного восточного мужчины в белом одеянии с тюрбаном из ткани с янтарными полосками, ручной вышивкой жёлтым шёлком. Из-под тюрбана на плечи ниспадали длинные волосы цвета воронова крыла; кончики его чёрной бороды, вертикально разделённой надвое на подбородке по моде раджпутов, были закручены и заправлены за уши; в его глазах пылал душевный огонь; взгляд милостивый и в то же время пронзительный; взгляд ментора и судьи, но смягчённый любовью отца, смотрящего на сына, нуждающегося в совете и наставлении. Он был настолько исполнен величия, духовной силы и сияния, так явственно возвышался над остальным человечеством, что я, испытывая робость в его присутствии, склонил голову и преклонил колено, как перед богом или богоподобной фигурой. К моей голове легко прикоснулась ладонь, мягкий, но сильный голос приказал мне сесть, и, подняв глаза, я увидел, что мой гость уже сидит в кресле по другую сторону стола.

Он сказал мне, что пришёл в трудное для меня время, когда я в нём нуждался; что к этому меня привели мои действия; что от меня одного зависит, часто ли мы будем встречаться в этой жизни для совместного труда на благо человечества; что ему предстоит выполнить великую работу, и я имею право поучаствовать в ней, если захочу; что таинственные узы, которые он не в силах объяснить мне сейчас, связали меня с моей соратницей; узы, которые никогда не разорвутся, какими бы натянутыми они ни были временами. Он рассказал мне такие вещи о Е. П. Блаватской, которых я не могу повторить, а также подробности моей собственной жизни, которые касаются только меня. Не могу сказать, как долго он пробыл у меня: может быть полчаса или час; мне же казалось, что прошла всего лишь минута, настолько быстро для меня пролетело время.

Наконец он поднялся, заставив меня в очередной раз удивиться его высокому росту и залюбоваться его величественной наружностью – не внешним сиянием, а скорее мягким внутренним светом, который мог бы принадлежать духу. Вдруг мне в голову пришла мысль: «Что если это всего лишь галлюцинация; если Е. П. Блаватская загипнотизировала меня? Вот бы у меня осталось нечто осязаемое, способное доказать мне, что он действительно был здесь; предмет, который я мог бы потрогать после того, как он уйдёт!» Учитель улыбнулся, будто прочитав мои мысли, размотал со своей головы фехту, приветливо кивнул мне на прощание – и исчез: его кресло опустело; я остался наедине со своими эмоциями! Правда, я был не совсем один, поскольку на столе лежал расшитый кусок ткани; осязаемое, долговечное доказательство тому, что я не был околдован или одурачен с помощью психических манипуляций, а встретился лицом к лицу с одним из Старших братьев человечества, одним из Учителей нашей расы бестолковых учеников^[466].

Это происшествие, сказал Олькотт, послужило решающим фактором, заставившим его последовать за Блаватской в Индию. Насколько важную роль сыграло это решение для Запада и Востока, станет ясно из ч. V, которая называется «Миссия в Индии».

Глава 13

Последние дни в Америке

Восьмого июля 1878 г., по истечении положенного законом срока ожидания, Елена Петровна получила американское гражданство. Олькотт вспоминает: «На следующий день американские газеты пестрили статьями об этом событии. К новоявленной гражданке были отправлены репортёры, которых она насмешила своими наивными взглядами на политику и политиков»^[467]. Так, она ответила на вопрос репортёра из «Дэйли грэфик»:

«Да, я стала гражданкой Соединённых Штатов, и должна сказать, что горжусь этим званием. Вы спрашиваете, почему я отказалась от подданства своей страны? Я отвечу – потому что я люблю свободу. Сегодня в России почти нет свободы. Здесь же всё наоборот. Там мне постоянно докучали и так часто облагали штрафами, что их сумма составляет не менее десяти тысяч долларов, и в основном за мелкие правонарушения. У вас великая страна, но в ней есть один большой недостаток. Здесь слишком ушлые люди и много коррупции»^[468].

Блаватской пришлось вновь упомянуть своё гражданство, когда «Бомбейская газета» назвала её русской баронессой, а в «Таймс оф Индия» появилась информация, будто она выдаёт себя за княгиню. Она написала в «Газету»:

Ныне я собираюсь призвать к ответу «Газету» за баронскую диадему, навязанную против воли моей республиканской голове. Учтите, пожалуйста, раз и на всегда: я не «графиня», не «княгиня» и даже не скромная «баронесса», кем бы я ни была до прошлого июля. Тогда я стала простой гражданкой Соединённых Штатов Америки – звание, которое я ценю куда больше, чем любой титул, жалуемый королём или императором… Мой жизненный опыт в целом и столкновение с павлиньими перьями в частности внушили мне презрение к титулам, поскольку, как оказалось, за пределами собственной родины русские князья, польские графы, итальянские маркизы и немецкие бароны чаще встречаются на территории полицейского участка, нежели на воле… Я никогда не выдавала себя за ту, кем не являюсь на самом деле, но точно могу сказать, кто я – честная женщина, ныне гражданка Америки, моей второй родины, единственной по-настоящему свободной страны во всём мире^[469].

Почему же в таком случае она покинула свою вторую родину? Вот что об этом говорит Джадж:

Её недоброжелатели поговаривают, что она всего лишь оставила бесплодное поле, повинуясь внезапному импульсу, без какой-либо определённой цели. На самом же деле всё в точности наоборот… Она всегда говорила, что ей придётся уехать в Индию, как только Общество достаточно окрепнет, а «Изида» будет окончена. Уже будучи в Индии, она писала мне письма, в которых выражала намерение отправиться в Англию и учредить там активную ветвь общества, чтобы во всём мире существовало три основных центра теософского движения – в Индии, Англии и Америке.

Что касается её отбытия в Индию из Америки, об этом я знаю из первых уст… поскольку по её просьбе и от её имени я заключал контракт на публикацию «Изиды» с нью-йоркским издательством… Выйдя на улицу после его подписания, она сказала мне: «Теперь я должна уехать в Индию»^[470].

Как и в случае с основанием ТО, Блаватская не была инициатором переезда на Восток. Она ждала, пока Олькотт сам предложит ей это. И вот как это произошло, по его словам:

Однажды вечером в 1877 г. в «Ламасери» зашёл американец-путешественник, недавно возвратившийся из Индии. Он сидел таким образом, что, глядя на него, я заметил висевшую за его спиной фотографию в рамке, на которой были запечатлены два индийских господина, с которыми мне довелось пересекать Атлантику в 1870 г. Я показал ему эту фотографию, сняв её со стены, и спросил, знаком ли ему кто-нибудь из них. Он и впрямь был знаком с Мулджи Такерси и недавно встретил его в Бомбее. Я записал его адрес и вскоре написал Мулджи о нашем Обществе, нашей любви к Индии и о её причинах. Через некоторое время я получил от него ответ, полный энтузиазма; он с радостью принял предложенный ему диплом, делавший его членом нашего общества, и рассказал мне о великом индийском пандите и реформаторе [Свами Даянанде Сарасвати], который создал влиятельное движение под названием «Арья Самадж», направленное на возрождение истинной ведической религии.

Тогда же он в самых лестных выражениях порекомендовал мне некого Харричанда Чинтамона, президента Бомбейского ответвления «Арья Самадж», с которым я в дальнейшем вёл активную переписку; и который дурно обошёлся с нами по прибытии в Бомбей, но это уже совсем другая история… Господин Харричанд написал мне, ознакомившись с моим пояснением наших взглядов касаемо безличности Бога – Вечного и Вездесущего Принципа, который присутствует во всех религиях под разными именами – что принципы движения «Арья Самадж» очень похожи на наши, и намекнул, что в этом случае существование двух отдельных обществ бессмысленно, и путём их слияния мы сможем объединить наши силы и пользу и повысить шансы на успех… Итак, я описал ситуацию моим соратникам, и в мае 1878 г. наш Совет принял предложение объединить два общества в одно под названием «Теософское общество Арья Самадж»…

До сих пор всё шло хорошо, но через некоторое время я получил из Индии перевод правил и доктрин движения «Арья Самадж» на английский язык… который привёл нас в ужас – во всяком случае, меня… Было совершенно очевидно, что «Самадж» по природе своей совершенно не похож на наше Общество, а скорее напоминает новую секту Индуизма – ведическую секту, признающую Свами Даянанда высшим судьёй, который определяет степень непогрешимости различных вед и шастр. Стало очевидно, что выполнить задуманное слияние невозможно, и мы незамедлительно сообщили об этом нашим коллегам в Индии^[471].

Теософское общество вернуло себе прежний статус, а для тех, кто жаждал объединиться с «Арья Самадж», было основано новое движение. Связь с «Арья Самадж», несмотря на все её изъяны, послужила предлогом для поездки в Индию. Перед отъездом Блаватская воспользовалась возможностью оказать противодействие расхожему мнению о невежественности индусов и других восточных наций, распространяемому миссионерами.

В год их отбытия, 1878-й, членом теософского общества стал Томас Эдисон. Олькотт вспоминает:

5 апреля Т. А. Эдисон прислал мне подписанную им заявку на членство в ТО. Мне уже приходилось встречаться с ним для обсуждения Парижской Выставки, на которой он демонстрировал свои электрические изобретения; ведь я был почётным секретарём Национального гражданского комитета, основанного по поручению французского правительства с целью убедить Конгресс Соединённых Штатов одобрить участие нашей страны в первой международной промышленной выставке со времён падения империи и основания Французской Республики^[472]. Мы с Эдисоном разговорились о сверхъестественных силах, и он глубоко заинтересовал меня упоминанием о проводимых им экспериментах в этой области. Его целью было выяснить, сможет ли маятник, подвешенный на стене его собственной лаборатории, начать двигаться под действием усилия воли^[473].

В те дни от потенциальных членов общества требовали расписку о конфиденциальности, поскольку, как упоминалось ранее, Общество было скомпрометировано публикациями ложных сведений о его деятельности. Ниже приведена копия расписки Эдисона^[474].

Рис. 10. Копия расписки Томаса Эдисона, написанная при вступлении в Теософское общество в 1878 г. (Журнал «Теософист», август 1931 г., с. 657, Теософское общество, Адьярский архив.)

ТЕОСОФСКОЕ ОБЩЕСТВО,

основанное в городе Нью-Йорк в 1875 г.

Елена Петровна обсуждала членство Эдисона со своей тётей Надей и 3 июля написала ей:

Разумеется, Эдисон всегда держал своё слово и не нарушит его впредь. Глупый Добровольский упустил бóльшую часть моей статьи (об Эдисоне в «Правде»^[475]) и, без сомнения, самую интересную. Эдисон творит настоящие чудеса. Кришнаварма научил его ещё двум премудростям, и теперь с помощью крошечного, почти невидимого приспособления на шее глухие смогут хорошо слышать.

Кришнаварма, индус из Пенджаба, ранее живший в «Ламасери», также сопровождал Блаватскую и Олькотта в деловой поездке в Миннеаполис. Оттуда Блаватская пишет:

«Мимо окон нашего отеля и террасы, на которой мы сидим, целыми процессиями прогуливаются дамы, чтобы поглазеть на Кришнаварму. Он замечательно хорош собой… хотя его смуглая кожа цветом напоминает кофе. В своих длинных белых муслиновых одеждах и белом же узком тюрбане на голове, с бриллиантами на шее, босой, он действительно выделяется среди американцев в чёрных плащах и фраках. Ко мне приходили фотографы с просьбой позволить сфотографировать его, но он отказал им всем, удивив их своим правильным, чистым английским. Одному Богу известно, сколько ему лет. При первом взгляде на него кажется, что ему не больше 25, но порой он выглядит, как столетний старик»^[476].

Что касается влияния теософии на философию Эдисона, то тридцатью годами позже он рассуждал о своих метафизических взглядах в интервью, опубликованном в «Сайнтифик америкэн». Врач Арчибальд Китли тщательно сравнил их с «Тайной Доктриной» и обнаружил у них девять общих принципов^[477]. Незадолго до смерти Эдисона репортёры спрашивали его, верит ли он в жизнь после смерти. Он ответил: «Единственное продолжение жизни, доступное моему пониманию, это начало нового жизненного цикла на земле»^[478].

В апреле 1878 г., когда Эдисон стал членом Теософского общества, с Блаватской произошло загадочное событие, о котором она писала Вере:

Я не писала тебе уже месяц, и знаешь, по какой причине? Одним прекрасным утром вторника в апреле я встала, как обычно, и по своему обыкновению села за письменный стол, чтобы писать своим корреспондентам в Калифорнии. Вдруг – прошло не больше секунды, как мне показалось – я поняла, что по какой-то непонятной причине я нахожусь в своей спальне, лёжа на кровати; и уже вовсе не утро, а вечер. Вокруг себя я увидела всех наших теософов, докторов, смотрящих на меня в замешательстве, Олькотта и его сестру миссис Митчелл – мою самую близкую подругу в этой стране: лица у обоих бледные, кислые и такие сморщенные, будто их в кастрюле варили.

«В чём дело? Что произошло?» – спросила я их. Вместо ответов они засыпали меня вопросами о том, что случилось со мной. И как мне было им отвечать – со мной решительно ничего не случилось. Я ничего не помнила, но вот ведь странно, всего пару моментов назад было утро вторника, а теперь, по их словам, был вечер субботы; что до меня, эти четыре дня забвения показались мне одним мгновением. Хорошенькое дельце! Ты только представь себе, все они думали, что я умерла, и уже готовы были сжечь разрушенный храм моего бренного тела. Но в этот момент Учитель телеграфировал Олькотту из Бомбея: «Не бойтесь. Она не болеет, а отдыхает. Она слишком много работала. Её тело нуждалось в передышке, но теперь с ней всё будет хорошо». Учитель оказался прав… Но столько работы накопилось, что и подумать страшно^[479].

В мае были получены указания начать подготовку к скорому отбытию в Индию^[480]. В декабре Блаватская и Олькотт наконец уехали. Сперва предполагалось, что их поездка будет носить ознакомительный характер. Их сопровождали два уроженца Великобритании: учительница Роза Бейтс и Эдвард Уимбридж, художник и архитектор, назначенные «членами комитета теософского общества по посещению зарубежных стран»^[481].

Олькотт назначил генерал-майора Эбнера Даблдея временно исполняющим обязанности президента в его отсутствие. Сын конгрессмена Соединённых Штатов, Даблдей родился в штате Нью-Йорк в 1819 г. Когда разразилась Гражданская война, он был вторым по рангу в Форт-Самтере и как-то раз первым дал команду «огонь» во время нападения на форт. Он с честью прошёл множество кампаний, и на месте былого сражения в Геттисберге была установлена его бронзовая статуя за проявленный в бою героизм. Выдающийся инженер, Даблдей сконструировал канатную дорогу для холмистого Сан-Франциско.

Генерал Эбнер Даблдей (1819–1893)

Кроме назначения Даблдея президентом Теософского общества, Олькотт объявил Уильяма К. Джаджа временным казначеем и секретарём-корреспондентом^[482]. Предполагалось, что он поедет в Индию с остальными, но он скрепя сердце отказался. Он написал Дамодару: «Путь мне преградило моё слово чести; как однажды сказала или Е. П. Блаватская, или М.: „Слово чести бывает неудобным“». Трудности были связаны с его женой: «Разве не было бы подлостью с моей стороны убежать, оставив за собой неоплаченные долги и женщину без средств к существованию, которая по моей просьбе оставила хорошо оплачиваемую работу учительницей, чтобы выйти за меня замуж? Она этого не переживёт. Это никак нельзя назвать справедливым». Его жена, «убеждённая христианка… ненавидела ТО и Блаватскую, и не желала разговаривать на религиозные темы»^[483]. Тем не менее позже она помогала своему мужу в теософской работе, а в 1915 г., через несколько лет после его смерти, она вступила в Объединённую ложу теософов^[484].

Час отбытия приближался, и жильцы дома на 47-й улице были заняты лихорадочными приготовлениями. Девятого декабря на аукционе распродали всю мебель за очень небольшие деньги. Поток репортёров всё не прекращался. Десятого декабря «Нью Йорк Гералд» написал: «В этой гостиной принимали посетителей из всех частей света, нередко её гостями становились и достойнейшие из жителей Нью-Йорка». Репортёр «Дэйли Грэфик» спросил Блаватскую, действительно ли она собирается уехать. «Да, – ответила она, – и покидаю „Ламасери“, в котором провела немало счастливых часов… Как счастлива я буду снова вернуться домой, в Индию!»^[485]

Е. П. Блаватская на пути из Нью-Йорка в Индию, 1878 г.

Перед отъездом Олькотт навестил Эдисона в Менло-парке и на следующий день возвратился от него с фонографом весом в 100 фунтов. Пятнадцатого декабря в «Ламасери» устроили прощальный вечер. По словам Олькотта, «множество наших собратьев и друзей, среди них некий мистер Джонстон, которого Эдисон отправил вместо себя (поскольку никак не мог присутствовать), наговорили на звукоприёмник сообщения нашим знакомым и незнакомым братьям в Индии… Среди записей есть голос Блаватской – очень чёткая и ясная запись – мой, мистера Джаджа и его брата Джона, профессора Алекса Уайлдера», и многих других, «известных литераторов, журналистов, художников, скульпторов, музыкантов». Запись, к сожалению, не сохранилась.

«Семнадцатого декабря был наш последний день на американской земле», – пишет Олькотт. Блаватская написала в его дневнике: «Прекрасный день! Олькотт упаковался… Что дальше? Впереди мрак – но я спокойна». «А потом, – говорит полковник, – крупными буквами, как радостный крик души, написано: CONSUMATUM EST!»^[486]. Слова эти в Евангелии от Иоана (19:30) были последним возгласом распятого Христа: «Совершилось!»

Последняя запись Блаватской за этот день гласит: «Олькотт вернулся в семь часов вечера с билетами на британский пароход „Канада“ и писал письма до половины двенадцатого. Кёртис и Джадж провели вечер у нас… Почти в двенадцать, около полуночи, Г.С.О. и Е.П.Б. попрощались с люстрой», под которой было написано столько трудов, «и отправились в карете к пароходу».

Прошло пять с половиной лет с тех пор, как Блаватская, никому не известная русская иммигрантка, впервые ступила на этот берег. Теперь она покидала его, чтобы никогда не вернуться. Глядя на эти события сегодня, через призму времени, остаётся только удивляться огромному объёму работы, проделанной за такой короткий период.

Глава 1

Пробуждение Востока

Профессор Эдвард Конзе, который наряду с Джузеппе Туччи является одним из ведущих современных исследователей буддизма, в своей книге «Буддизм: сущность и развитие» сделал удивительное признание:

В 1875 г. произошло событие чрезвычайной важности^[487]. Мадам Блаватская и полковник Олькотт основали Теософское общество. Его деятельность благоприятствовала распространению знаний об азиатских религиях и восстановила среди азиатских народов пошатнувшуюся веру в себя. В то время европейская цивилизация – смесь науки и торговли, христианства и милитаризма – казалась невероятно сильной… Всё больше образованных людей в Индии и на Цейлоне как и японцы примерно в тот же период, приходили к выводу, что им не остаётся ничего, кроме как перенять западную систему со всеми её последствиями. Христианские миссионеры предвкушали массовые обращения буддистов.

Но затем ситуация весьма резко и неожиданно изменилась. Несколько представителей господствующей расы, белые мужчины и женщины из России, Америки и Англии, теософы, обратились к индусам и цейлонцам, чтобы выразить своё восхищение древней мудростью Востока. Мадам Блаватская отзывалась о буддизме [и индуизме] с высшей степенью похвалы, полковник Олькотт написал «Буддистский Катехизис», а А. П. Синнетт опубликовал очень успешную книгу, в которой предлагались разнообразные загадочные и привлекательные идеи, и назвал её «Эзотерический буддизм»… Благодаря своему своевременному возникновению теософское общество оказало большую услугу идеям буддизма^[488].

Почти то же самое пишет профессор Карл Джексон в своих произведениях «Восточные религии» и «Американское мышление»:

Обессилевшие от внутреннего разложения и подавленные иностранным правлением и миссионерскими нападками, индуистская и буддистская конфессии в конце XIX в. переживали отнюдь не лучшие времена, стремительно теряя образованную молодёжь. Одной из кардинальных перемен этого периода оказалось удивительное возрождение обеих религий, в котором теософское общество сыграло значительную роль, возбудив их потребность в обновлении^[489].

В 1940-х гг. знаменитый философ С. Радхакришнан, впоследствии ставший президентом Индии, выразил схожее мнение:

Когда в результате разного рода политических ошибок и экономических кризисов мы, индусы, усомнились в ценностях и состоятельности нашей культуры, когда всё, окружающее нас, в том числе светское образование, казалось, умаляет значение индийской культуры, теософское движение сослужило нам огромную службу, отстояв эти ценности и идеи. Едва ли возможно в полной мере оценить влияние, оказанное теософским движением на индийское общество^[490].

В знак признательности за результаты деятельности теософского общества в Индии правительство выпустило в 1975 г. памятную марку в честь 100-й годовщины основания ТО. На марке изображены знак общества и его девиз – «Нет религии выше истины».

Рис. 11 Индийская памятная марка, выпущенная в 1975 г. и изображающая знак теософского общества. (Архивы Сильвии Крэнстон, Санта-Барбара, Калифорния.)

Если индуисты в Индии и буддисты на Цейлоне, в Бирме и Японии – в тех странах, где теософы трудились над возрождением местной культуры – потеряли веру в своё наследие и поддались чужеземным веяниям, неужели они не стали бы лёгкой добычей позже, когда Азию наводнили коммунисты? В Великобритании всегда опасались, что Индию постигнет эта участь.

Американцам было невдомёк, что решающую роль в культурном возрождении этих стран сыграл один из их соотечественников, полковник Олькотт, с Еленой Блаватской и их учителями-адептами.

Статья Мартина Д. Берка в газете «Нью Йорк Гералд Трибьюн» (18 февраля 1962 г.) рассказывает о похожем возрождении на Цейлоне:

По всему острову Цейлон [Шри-Ланка], от древней столицы Анурадхапуры до священной вершины Шри-Пада зажглись тысячи отполированных медных светильников, буддисты прервали свои повседневные занятия, чтобы отдать дань уважения американцу… Благоговение, проявленное цейлонскими буддистами, связано с днём смерти пол. Олькотта (17 февраля 1907 г.), который считается ключевой, священной фигурой в возрождении их религии и национальной культуры.

В 1968 г. правительство Цейлона выпустило памятную марку в знак признания Олькотту за содействие развитию образования и буддизма в этой стране. В 1880 г., на момент прибытия Олькотта и Блаватской, на Цейлоне было всего две буддистские школы, все остальные являлись либо миссионерскими, либо церковными, и они почти полностью истребили буддизм на острове. К 1900 г., в основном стараниями Олькотта, там уже насчитывалось около 200 буддистских школ^[491]. Кроме портрета Олькотта на марке изображён придуманный им буддистский флаг. Блаватская объясняла, что до этого времени «у буддистов не было такого символа, каким является для христиан крест, и потому им не хватало важного знака их общности». По её словам, флаг был всего лишь одним из множества проявлений ощущения братства, которое теософы стремились пробудить во всех людях^[492].

Олькотт добился таких успехов в возрождении буддизма на Цейлоне и в Бирме, что в 1888 г. японский национальный комитет буддистских священников попросил его сделать то же самое в их стране и отправил в Индию посланника, чтобы он сопровождал Олькотта в поездке в Японию. В обращении к теософам посланник призвал Олькотта «вселить мужество в сердца нашего молодого поколения, чтобы доказать выпускникам наших колледжей и университетов, а также тем, кто получает образование в Америке или Европе, что западные науки небезупречны и не способны заменить религию, а могут лишь идти с ней рука об руку». При общем содействии девяти основных японских буддистских сект Олькотт провёл четырёхмесячную лекционную поездку по всей территории острова. Лекции вызвали такой интерес, что сразу же стали событием национального значения^[493].

Что же касается Индии, то 27 июня 1885 г. в присутствии семисот слушателей Олькотт выступил с торжественной речью по случаю третьей годовщины основания Бенгальского теософского общества, сравнив условия жизни в стране до и после прибытия теософов. Он напомнил о закрытых древних школах брахманов-гуру, о бесценных писаниях, «пылящихся на полках в ожидании покупателей… и в довершение картины национального упадка об обширном пантеоне индуистских богов, превратившемся в каменоломню со старыми каменными фигурами, безжизненными и бессмысленными, над которыми насмехались даже неоперившиеся юнцы в современных школах и колледжах… Разве так всё обстоит сейчас? Пройдитесь по стране, загляните в местные газеты и прочую современную литературу и ответьте… Старые книги находят покупателей, возникает потребность в новых изданиях, заново открываются школы санскрита… В индусах зарождается убеждение в том, что их праотцы обладали мудростью и добротой, а их родина была „колыбелью искусств и верований“»^[494].

Тот же год ознаменовался возникновением Индийского национального конгресса, который впоследствии под руководством Мохандаса Ганди стал доминирующей силой, ведущей Индию к историческому часу освобождения. «В самом начале, – рассказывал Ганди своему биографу Луи Фишеру, – главными членами конгресса были теософы»^[495]. Более того, один из них, Аллан О. Хьюм, был провозглашён Отцом Конгресса. В своей книге об индийском самоуправлении «Хинд Сварадж» Ганди пишет: «Как можем мы забыть то, о чём писал мистер Хьюм, как он побуждал нас к действию, сколько усилий приложил, чтобы мы стремились достичь целей Конгресса»^[496].

Вот что говорил Ганди своему биографу Луи Фишеру о теософии:

Теософия – это учение мадам Блаватской. Это индуизм в лучшем его проявлении. Теософия – Братство всех людей. Когда-то Джинна и другие мусульманские лидеры были членами Конгресса. Они ушли, задетые ощущением покровительства, выказываемого индуизму… Они не нашли братства людей среди индуистов. Они называют ислам Братством всех Людей, но на самом деле он является братством мусульман. Теософия – вот настоящее Братство всех Людей^[497].

Поскольку Теософское общество не участвовало в политической жизни, то любые действия теософов в Конгрессе рассматривались как деятельность частных лиц. Е. П. Блаватская пишет:

Этот примечательный политический орган был задуман некоторыми из наших англо-саксонских и индийских членов по образу и подобию Теософского общества и с первых дней находился под руководством наших соратников; самых влиятельных людей Индийской империи… Мы заставили воспрянуть дремлющий дух индуистов… и их новая жизнь нашла выход в создании Конгресса^[498].

Блаватская считала, что час освобождения Индии всё ещё далёк. В письме к Синнетту она заметила: «…Учитель сказал, что ещё не пробил час, когда вы, англичане, уйдёте. Он наступит лишь в следующем столетии, и произойдёт это так не скоро, что „к тому времени даже Денни успеет постареть“, как однажды сказал К.Х.»^[499]. Денни был сыном Синнетта, рождённым в 1868 г., в 1947 г., когда Индия обрела независимость, ему могло бы быть 79 лет, если бы он был жив.

Первая встреча Ганди с теософами произошла в 1889 г., когда он изучал юриспруденцию в Лондоне. До этого времени, как пишет профессор Джеймс Хант в книге «Ганди в Лондоне», его больше привлекала мода, чем перспектива стать юристом. Он страдал от «колониального менталитета, который вынудил его отвергнуть индийские традиции и принять западные ценности». За время, проведённое в Лондоне, он научился танцевать и интересовался западной музыкой, посещал уроки ораторского искусства, изучал французский^[500] и верил всем сердцем, что индусы должны быть похожими на англичан. «Именно теософия», – продолжает Хант, – «вдохновила Ганди на изучение культурного наследия своей родины. Такое же влияние она оказала на многих других индусов…»^[501]

В «Автобиографии» Ганди вспоминает, что «ближе к концу второго года моего пребывания в Англии я познакомился с двумя теософами, братьями…^[502] Мы разговаривали о „Гите“… Они предложили мне почитать её в оригинале вместе с ними. Мне было стыдно, ведь я не читал божественную поэму ни на санскрите, ни на гуджарати… Я начал читать „Гиту“ с ними»^[503]. Так «Бхагавад-Гита» стала самой важной книгой в его жизни^[504] и повлияла на все принятые им решения на долгом пути борьбы Индии за независимость от британского правления. Он утверждал, что свою философию «Ахимса» (непротивление, ненасилие) он позаимствовал из этого священного писания^[505].

Впоследствии братья-теософы, познакомившие Ганди с «Гитой», взяли его с собой в Ложу Блаватской, где он был представлен самой Елене Петровне и миссис Безант^[506]. Он говорил: «Я помню, как по настоянию братьев прочитал „Ключ к теософии“ мадам Блаватской^[507]. Это сочинение пробудило во мне желание читать книги об индуизме и вывело меня из заблуждения, навязанного миссионерами, якобы индуизм полон предрассудков»^[508].

Встреча Ганди с Блаватской состоялась в ноябре 1889 г. Тогда он не вступил в ТО, объясняя это тем, что «со своими скудными познаниями о собственной религии… не хотел принадлежать к какой-либо религиозной организации». Однако по истечении полутора лет, 26 марта 1891 г., он стал членом-корреспондентом Ложи Блаватской^[509]. Три месяца спустя, 12 июня, он возвратился в Индию.

Когда в 1893 г. Ганди поехал в Южную Африку, у него завязалось близкое общение с теософами в отделении Общества в Йоханнесбурге: «Каждый день я подолгу беседовал с ними о религии. Они устраивали совместные чтения теософских произведений, а порой мне удавалось попасть на их собрания»^[510]. В 1895 г. он написал: «Я собираюсь распространять как можно больше сведений о теософии»^[511].

Джавахарлал Неру тоже был членом ТО и, подобно Ганди, заинтересовался великими индийскими писаниями после знакомства с теософами. В автобиографии «К свободе» он рассказывает о том, как в возрасте 11 лет ощутил на себе влияние своего нового домашнего учителя Фердинанда Брукса:

Он привнёс в мою жизнь новое веяние, которое на долгое время всецело захватило меня. Это была теософия. В его комнатах каждую неделю проводились заседания теософов, на которых я присутствовал, исподволь впитывая теософские постулаты и идеи. Я был свидетелем споров о метафизике и дискуссий о реинкарнации, астральных и других сверхъестественных телах, аурах, доктрине кармы, в которых они ссылались не только на большие труды мадам Блаватской и других теософов, но и на индийские писания, буддистскую Дхаммападу, сочинения Пифагора, Апполония Тианского и многих других философов и мистиков. Я не понимал большей части этих рассуждений, но они звучали так загадочно и привлекательно, что казались мне ключом к тайнам вселенной. Тогда я впервые осознанно задумался о религиях и других мирах. Особенно возвысился в моих глазах индуизм; но не его ритуальная или церемониальная часть, а его великие книги, «Упанишады» и «Бахавад-Гита»… Я стал членом теософского общества в возрасте 13 лет, и мою церемонию посвящения проводила лично миссис Безант… Без сомнения, годы, проведённые рядом с Ф. Т. Бруксом, произвели на меня глубокое впечатление, и я чувствую себя обязанным ему и теософии^[512].

В 1983 г. дочь Неру, премьер-министр Индира Ганди, читала лекцию об Анни Безант в адьярском Теософском обществе. Она заметила:

Теософское общество – это содружество искателей. Всем известен его вклад в возрождение политики и культуры Индии. Мягкая сила, свойственная стремлению к истине, помогла ему выдержать неприятие и ошибочное толкование в его ранние годы. Может быть, именно этим оно и привлекло моего отца… и, вероятно, посыл теософии во многом перекликался с его универсализмом, его почтением к разным верам и отвращением ко всякого рода фанатизму^[513].

Чувство универсализма, культивируемое теософией, способствует осуществлению её основной цели – наступлению всеобщего братства. В статье «Наши три цели» («Люцифер», сентябрь, 1889 г.) Е. П. Блаватская рассказывает о том, насколько общество успело продвинуться в достижении этих целей в Индии:

Когда в феврале 1879 г. мы прибыли в Индию, между расами и сектами на полуострове отсутствовало единение. У них не было ни общих государственных интересов, ни намерения выстроить взаимоотношения между разными направлениями древнего индуизма, а также между представителями индуизма и ислама, джайнизма, буддизма и зороастризма…

С тех пор прошло 10 лет, и что же мы видим?.. В одной только Индии возникли 125 отделений нашего Общества, каждое из них – ядро идеи всеобщего братства, центр религиозного и общественного единения… О росте этого благожелательного чувства среди населения свидетельствуют следующие факты: во-первых, беспрецедентное собрание представителей различных рас, каст и сект на ежегодных конвенциях Теософского общества^[514]; во-вторых, стремительное увеличение объёмов теософской литературы, проповедующей наши альтруистские взгляды в различных периодических изданиях на нескольких языках [местного населения], и резкое сокращение межконфессиональных разногласий.

Деятельность теософского движения в Индии помогла в некоторой степени преодолеть предрассудки между британским правительством и коренными жителями. Олькотт приводит этому пример:

4 марта [1880 г.] одна европейская дама из северной Индии, жена высокопоставленного военнослужащего, была принята в Общество. Этот факт я упоминаю лишь для того, чтобы воскресить в памяти обстоятельства, демонстрирующие полнейшее отсутствие социальных контактов между двумя расами. По окончании церемонии посвящения я попросил нескольких из наших умнейших членов, парсов и индусов, сказать слова приветствия и расположения, которые эта дама могла бы передать нашим коллегам в Лондоне. Все они выступили с изысканными, лаконичными речами на превосходном английском. Миссис М. призналась, что немало удивлена и рада встретить таких образованных людей среди местного населения. За 80 лет жизни в Индии она не разговаривала ни с одним индусом, кроме своих слуг! А между тем она была женой старшего офицера!^[515]

Интересным представляется факт, что в XIX в. теософы являлись не первыми, кто пытался продвигать в Индии идею всеобщего братства. Похожий эксперимент провёл в 1867 г. известный йог из южной Индии Рамалингам. У него были тысячи последователей, но их сильнее интересовали демонстрируемые им мнимые чудеса, чем его идеи. В 1882 г. один из его учеников, Пандит Веллаю, студент президентского колледжа при Мадрасском университете, признался, что его учитель до самой своей смерти в 1874 г. постоянно говорил своим ученикам следующее:

Вы недостойны того, чтобы стать членами Общества Всеобщего Братства. Подлинные члены этого Братства живут далеко, ближе к северной Индии. Вы не слушаете меня, не следуете принципам моего учения. Кажется, вы полны решимости не позволить мне убедить вас. НО НЕДАЛЁК ТОТ ДЕНЬ, КОГДА В ИНДИЮ ПРИЕДУТ ЛЮДИ ИЗ РОССИИ, АМЕРИКИ (эти две страны он называл постоянно) и других зарубежных стран И СТАНУТ ПРОПОВЕДОВАТЬ ТО ЖЕ САМОЕ УЧЕНИЕ О ВСЕОБЩЕМ БРАТСТВЕ. Лишь тогда вы поймёте и оцените великую истину, которую я напрасно стараюсь донести до вас. Вскоре вы узнаете, что БРАТЬЯ, КОТОРЫЕ ЖИВУТ ДАЛЕКО НА СЕВЕРЕ, сотворят много чудес в Индии, и принесут несметную пользу нашей стране.

Пандит Веллаю добавляет: «Сдаётся мне, это пророчество только что сбылось. Существование Махатм на севере – не новость для индусов; а то удивительное обстоятельство, что прибытие госпожи Блаватской и полковника Олькотта из России и Америки было предсказано несколькими годами раньше [в 1874 г.], является неоспоримым доказательством того, что мой Гуру находился в сообщении с теми Махатмами, под чьим руководством впоследствии было основано Теософское общество»^[516].

Глава 2

Приезд в Бомбей

Блаватская и Олькотт прибыли в Бомбей 16 февраля 1879 г. С того времени, как они покинули Нью-Йорк, прошло два месяца. Проведя две насыщенные событиями недели у лондонских теософов, они отправились на корабле в Индию. Плавание оказалось таким тяжёлым, что даже Елена Петровна, обычно не страдавшая морской болезнью, оказалась на несколько дней прикованной к постели.

В тот вечер, когда корабль бросил якорь в Бомбейском порту, их ожидал торжественный приём, на котором присутствовали около 300 местных жителей. В своей книге «Другие алтари» профессор по восточным религиям Роберт Элвуд цитирует слова Олькотта о «прекрасных первых днях на азиатской земле»:

Каждый вечер мы устраивали импровизированные аудиенции, на которых обсуждали самые затруднительные вопросы философии, метафизики и науки. Мы жили и дышали в атмосфере размышлений среди высших духовных идеалов… Посетители не переставая осаждали наше бунгало до позднего вечера, чтобы поговорить с нами на религиозные темы. Среди них были и старые, и молодые, их возраст не имел значения; таким образом, сразу окунувшись в общение с индусами, мы познали разницу между жизненными идеалами Запада и Востока и великое достоинство последнего. Вопросы богатства, цвета кожи, бизнеса или политики лишь изредка звучали в наших стенах; основной темой наших споров была Душа…

Назовите нас фанатиками, если пожелаете; безумными энтузиастами; непрактичными мечтателями… и всё же мы мечтаем о совершенстве человека, жаждем божественной мудрости, надеемся помочь человечеству достичь более высоких помыслов и достойной жизни. Под этой тенистой пальмой нас посетили сами Махатмы; их присутствие воодушевило нас и придало нам сил на пути, который мы избрали для себя^[517].

Вскоре путешественникам пришло время заняться обустройством, и Блаватская с Олькоттом переселились в свой новый дом на Джиргаум Бэкроуд в индийском квартале Бомбея, где редко бывали европейцы. Этот дом стал штаб-квартирой ТО на следующие два года. Они нашли слугу по имени Бабула, который всё время находился рядом с Е. П. Блаватской, пока та жила в Индии. Этот 15-летний юноша из Гуджарати знал несколько языков, причём французскому его, по слухам, обучила сама Елена Петровна^[518].

В это время с Блаватской, Мулджи Тэкерси и Олькоттом произошла череда странных событий, позже описанных Олькоттом в «Листах старого дневника». Вот как он рассказывает об одном из них:

25 марта Е. П. Блаватская попросила Мулджи раздобыть двуколку, и когда её просьба была исполнена, села в неё вместе с ним. Она отказалась отвечать на его вопросы о том, куда они едут, и лишь просила его передавать погонщику её указания, где нужно повернуть направо или налево, а где ехать прямо. О том, что произошло, Мулджи рассказал нам в тот же вечер, когда они вернулись. Госпожа указывала путь сквозь многочисленные извилистые улицы и сельские дороги, пока они наконец не очутились в хвойной роще, в восьми или десяти милях от Бомбея… Мулджи знал это место, поскольку его мать была кремирована неподалёку. Дороги и тропы беспорядочно пересекались, однако Блаватская без единого промедления продолжала указывать дорогу, которая в конце концов привела их на побережье. К удивлению Мулджи, они остановились перед воротами частного имения с чудесным розовым садом, в глубине которого стояло прелестное бунгало с верандами в восточном стиле.

Блаватская вышла из коляски и велела Мулджи ожидать её там и ни в коем случае не пытаться подойти к дому. Посему юноша остался ждать её в полном замешательстве; ведь он, коренной житель Бомбея, ни разу не слышал об этих владениях. Мулджи подозвал одного из садовников, которые трудились неподалёку, но тот так и не сказал ему ни имени своего хозяина, ни о том, как давно он ему служит или когда было построено это бунгало – скрытность, весьма необычная для индусов. Е. П. Блаватская тем временем прошла прямо к дому, у дверей которого её тепло поприветствовал высокий индус изысканной, благородной наружности, полностью одетый во всё белое. Они вошли внутрь и через некоторое время снова появились. Загадочный незнакомец распрощался со своей гостьей и вручил ей букет роз, который ему принёс один из садовников. После этого она села в коляску и приказала ехать домой. Мулджи удалось вытянуть из своей госпожи лишь то, что незнакомец являлся оккультистом и её давним знакомым, с которым ей сегодня необходимо было уладить кое-какие дела… Самым странным в этой истории стало то, что, насколько нам было известно, у Е. П. Блаватской не имелось ни единой возможности изучить эту местность и узнать к ней дорогу, потому что с того времени, как мы прибыли в Бомбей, она ни разу не покидала дом в одиночестве. Однако, судя по всему, она прекрасно знала путь. Мы не могли проверить, существует ли это бунгало на самом деле, и полагались лишь на свидетельство Мулджи.

Он был так потрясён увиденным, что не переставал рассказывать об этом своим друзьям. В результате один из них, который в совершенстве знал эти окрестности, побился об заклад на 100 рупий, что на побережье нет такого бунгало, и Мулджи не сможет показать к нему путь. Услышав это, Блаватская выразила полную уверенность в том, что Мулджи проиграет спор. Однако он заявил, что досконально изучил дорогу, по которой они ехали, и согласился принять пари. Посему мы втроём тотчас же взяли коляску и отправились в путь… Мы готовы были дать ему столько времени на поиски, сколько потребуется, но, без толку проколесив по городу несколько часов, он пришёл в растерянность и признал себя побеждённым, после чего мы вернулись домой.

Блаватская объяснила нам, что Мулджи сумел бы отыскать путь к таинственному бунгало, если бы его взгляд не был затуманен чарами. Она добавила, что это бунгало, подобно всем местам, в которых живут Адепты, надёжно защищено от вторжения незнакомцев с помощью иллюзий, созданных вокруг него силами духов природы. Оно находится под присмотром надёжного посланника и используется для отдыха и встреч гуру и чела в путешествиях. [Далее она сказала]: «Все сокрытые древние библиотеки и несметные скопления сокровищ, которые должны храниться в тайне, пока карма не повелит им ещё раз послужить человечеству, защищены от непосвящённых с помощью иллюзорных скал, твёрдой неровной почвы, зияющих пропастей и других подобных препятствий»…^[519]

В последующие недели Елена Петровна со своим окружением посетила знаменитые пещеры Карли, затем они направились на север страны, где побывали в Раджпутане, Аллахабаде, Бенаресе и других местах^[520]. Из Агры Блаватская написала профессору Уайлдеру в США:

Агра, 28 апреля 1879 г.

Дорогой профессор, мой дражайший друг,

Знали бы Вы, как я сожалею о том, что Вы не с нами! Как часто я думаю о Вас и представляю себе, что Ваша душа археолога и поэта была бы на седьмом небе от восторга, если бы Вы поехали с нами… Здесь мы за последний месяц путешествовали поездом и повозкой, ездили на слонах, верблюдах и портовых шлюпках, останавливаясь на пару дней в каждом городе, деревне и порту; мы видели подземную Индию, не ту, что наверху… Правда, с самого начала марта мы непрестанно жаримся, печёмся и паримся… Но до чего же неописуемо прекрасна прохлада утренних и вечерних часов. Луна в Америке в сравнении со здешней покажется в лучшем случае закопчённой масляной лампой. Мы встаём в четыре, а ложимся спать в девять. Путешествуем мы по большей части ночью, нежели утром и днём…^[521]

Глава 3

Сопротивление переменам

В начале мая 1879 г. вся компания вернулась в Бомбей. Учитывая то, с каким восторгом Олькотт описывал происходящее, сложно вообразить, что изнутри его терзали мысли о том, какой огромной ошибкой было его путешествие в Индию. Об этом свидетельствует письмо, полученное им в то время от одного из его учителей-махатм:

Поскольку ты пришёл к выводу, что было «безумием» покинуть родину и приехать сюда так, как это сделал ты, якобы, по заверениям Харричанда Чинтамона и Мулджи Тэкерси, хотя ты и сам знаешь, что это не так, чем скорее мы достигнем понимания, тем лучше будет для всех нас. Прежде всего, ты сам страстно желал поехать в Индию…

Не воображай себе то, чего не может быть; не надейся, что в последний момент тебе помогут. Если ты не способен пройти первое испытание и доказать своё право быть Адептом, подчинив себе обстоятельства, то ты равным образом не способен выдержать остальные испытания…

Фотография сына на стене комнаты всегда будет манить тебя обратно в Америку^[522].

Он впал в отчаяние главным образом по причине упрямого несогласия местного населения помочь теософам в возрождении индийской культуры. Феноменальных успехов, о которых говорилось в предыдущих главах, общество добилось не сразу. Поэтому в 1881 г. Е. П. Блаватская имела все основания написать следующее:

Вот уже шесть лет мы открыто говорим о том, что индийская йога^[523] была и остаётся истинной наукой, подтверждённой тысячами экспериментальных доказательств; и что настоящих индийских йогов, пусть их и осталось совсем немного, всё ещё можно найти, если уметь правильно искать.

Вполне естественно, что европейцы не согласны с подобными заявлениями… но то, что сами индусы, потомки древних философов, стали отрицать и высмеивать их, оставило горький осадок. Мы упрямо продвигали свои идеи, и не шёпотом, а дерзко и открыто. Но не услышали отклика на свой зов из огромной индийской пустоты. Ни одна храбрая душа не поддержала нас, не сказала, что мы правы, что йога – истинная наука, что настоящие йоги всё ещё существуют. Вместо этого нам возражали, что Индия мертва; что свет духовности догорел в её фонаре; что современные науки доказали несостоятельность древних… Лишь когда они увидели, что нас не заставить молчать, и что какие-либо весомые доказательства привести попросту невозможно, в их точке зрения появились первые изменения^[524].

Ничуть не меньше их настораживал тот факт, что Блаватская в течение полутора лет находилась под пристальным наблюдением британской секретной службы как потенциальная русская шпионка. Под подозрение попал даже Олькотт. Каждое их движение отслеживалось, приходящие к ним письма читали, а отправленные зачастую исчезали. Русофобия достигла пика из-за успеха русской армии в закаспийском регионе, когда судьба Афганистана висела на волоске^[525]. Елена Петровна писала жительнице США мисс Берр, которая жаловалась на пропавшие письма: «Ура могущественной, бесстрашной, непобедимой старой Англии! Грозный царь зверей, британский лев, видит очертания русского медведя даже в складках платья русской старухи, прижимает уши, нервно бьёт хвостом и рычит – есть отчего исполниться уважения к силе Великобритании»^[526]. Под влиянием этих подозрений многие из местных жителей приняли решение повременить с вступлением в Теософское общество^[527].

В Индии Е. П. Блаватская стала постоянно подвергаться оскорбительным преследованиям со стороны миссионеров, которым в её деятельности мерещились посягательства на их «данное богом» право спасти язычников. Однажды она заметила:

Для проверки собственной философии лучше всего подходят обстоятельства, которые «испытывают человеческие души»; легко быть обворожительно умиротворённым вдали от поля битвы. Пусть те, кто претендует на венец мученика, приедут в Индию или на Цейлон и помогут нам построить общество, основанное на принципах Равенства и Братства. Тогда они поймут, из какого теста сделан среднестатистический христианин^[528].

Как-то раз один из Учителей в письме к теософу назвал деятельность Теософского движения «Отчаянным предприятием». В ответ на резонное удивление адресата он пояснил: «Под „Отчаянным предприятием“ я понимаю следующее: величина задачи, стоящей перед теософами, и в особенности бесчисленные силы противника, которые уже выстроились и ещё выстроятся против них, позволяют сравнить Теософское движение с отчаянным сопротивлением превосходящим силам соперника, которое истинный солдат почитает за честь для себя»^[529].

Олькотт успешно поборол искушение вернуться в Америку, и вскоре основатели собрались с силами и учредили ежемесячный журнал «Теософист», редактором которого стала Е. П. Блаватская. Журнал издавался и за пределами Индии, привлекая на Западе множество читателей, которые до этого никогда не слышали о Теософии. Первый выпуск журнала появился в октябре 1879 г.

Теософы нуждались в собственном издании по ряду причин. «С тех самых пор, как мы прибыли сюда, – писала Елена Петровна генерал-майору Даблдэю (16 июля 1879 г.), – местные газеты обходят нас вниманием и душат расчётливым равнодушием и пренебрежением»^[530]. В предисловии редактора указаны иные причины:

Стремительное распространение Теософского общества из Америки в страны Европы и Азии; увеличение затрат на переписку с членами Общества из дальних стран; потребность в органе, посредством которого восточные учёные могли бы передавать свои знания миру Запада, причём тонкости индуизма, буддизма и парсизма передавались бы местными священниками или пандитами, единственными сведущими проводниками; и наконец, в целях изложения фактов – особенно тех, что связаны с оккультизмом, – которые члены Общества почерпнули среди различных народов…

Наш журнал будет интересен как философам, так и тем, кто не относит себя к ним. Одни с восторгом последуют за пандитами сквозь дебри метафизических тонкостей и переводы древних манускриптов, другим более придутся по вкусу мистические легенды и предания. На страницах нашего журнала, как на пиршестве, найдётся угощение на любой вкус, ни один читатель не останется неудовлетворённым. Для многих практические аспекты жизни являются более важными, чем духовные, и коль скоро мы не намерены ими пренебрегать, в нашем журнале их будет предостаточно.

В течение шести лет Е. П. Блаватская была редактором журнала «Теософист» и внесла значительный вклад в его развитие. Пять томов её собраний сочинений заключают в себе её статьи, написанные для этого журнала. Однако известный британский литературный критик Беатрис Хастингс заявила, что журнал следует перевыпустить, чтобы читатели могли ознакомиться с ним в полном объёме:

Без сомнений не было и нет журнала привлекательнее, чем «Теософист» под редакцией Е. П. Блаватской! Если читателям интересно, какой она была «между интригами», им сто́ит его прочесть. Его следует перепечатать целиком и полностью, вплоть до рекламы, без сокращения того, что покажется кому-то неважным; в нём важно всё, он отражает саму жизнь Общества^[531].

Миссис Хастингс наверняка была бы рада узнать, что первые два тома журнала были переизданы в виде книг в мягкой обложке^[532].

Во втором выпуске «Теософиста» (ноябрь, 1879 г.) Елена Петровна опубликовала статью о том, что мы сейчас называем экологией, и написала к ней введение. В те времена немногие понимали важность этой темы. Статья, подписанная псевдонимом «Лесник», называлась «Леса Индии». Ниже приведён отрывок из введения под названием «Руины Индии»:

Любовь к нашей второй родине побуждает нас время от времени уделять внимание проблеме сохранения лесов на этих страницах. Во время последней поездки на север страны, состоявшейся в апреле, мы с горечью глядели на обожжённые поля, над которыми трепетал раскалённый воздух, и наш уставший взгляд находил отдохновение лишь на редких клочках зелени. Не обязательно обладать фантазией поэта, достаточно намётанного взгляда опытного статистика для того, чтобы увидеть в этой пустынной местности, опалённой солнцем, лишённой растительности, предзнаменование гибели, которой не миновать, если не помочь щедрой природе заново покрыть зеленью подножия гор…

В Америке мы имели возможность наблюдать варварское уничтожение лесов. Там выжигали целые области высокого леса для того, чтобы расчистить место для возделывания земли. Прокладывание 90 000 миль железной дороги и 80 000 миль телеграфных линий привело к вырубке огромных участков леса, чтобы удовлетворить потребность в шпалах и столбах…

Хотя каждый патриот Индии сетует на упадок своей страны, лишь немногие понимают его подлинную причину. Она заключается не столько в иностранном правлении, избыточном налогообложении и невежественном, истощающем земледелии, сколько в уничтожении лесов. Снятие верхнего слоя земли с холмов и лишение их растительности и живительной влаги являются настоящими преступлениями против нации и способны истребить население более результативно, чем меч или иноземные завоеватели…

Нам следует лишь взглянуть на страницы истории, чтобы убедиться в том, что крушение и последующее вымирание нации следует за уничтожением лесов так же неизбежно, как ночь следует за днём. Природа создала условия для развития человека; её законы нельзя нарушить, не вызвав этим катастрофу. Несколько месяцев назад великий патриот этой страны написал нам: «эта несчастная нация медленно погибает от недостатка хлебного зерна». И это, увы, чистая правда. Тому, кто хотел бы узнать ответ на вопрос, почему пропадает хлебное зерно, повышается уровень бедности, пересыхают реки, а голод и заболевания разрывают страну на части, следует прочесть послание «Лесника» в этом номере.

Решением организационных вопросов, связанных с изданием журнала «Теософист», стал заниматься Дамодар К. Маваланкар, который совсем недавно вступил в ТО. Он же был и частым автором статей, публикуемых на его страницах. Прочитав «Разоблачённую Изиду», он был так впечатлён, что посетил штаб-квартиру Общества в Бомбее, чтобы засвидетельствовать своё почтение её автору. Сын состоятельного брамина, Дамодар вскоре отказался от своей касты, а затем и от дохода в 50 000 рупий, когда его семья потребовала, чтобы он отрёкся от теософии^[533].

Олькотт пишет:

Когда Дамодар вступил в ТО, в Индии был сезон дождей, и бедный мальчик приходил повидаться с нами по вечерам, одетый в белый резиновый плащ и гамаши, белую шляпу с отворотами, с фонарём в руке. С кончика его длинного носа стекала вода. Он был худ, как Сара Бернар, с впалыми щеками. Ноги его – по выражению Е. П. Блаватской – похожи на два графитовых карандаша. Принимая во внимание его наружность, трудно было ожидать, что он станет Махатмой или хотя бы на тысячу миль приблизится к истинному ашраму. Но его внешность оказалась так же обманчива, как и у многих других членов общества, которые, как нам тогда ошибочно казалось, превосходили его духовно…

В детстве, когда Дамодар заболел лихорадкой и при смерти метался в бреду, ему привиделось, будто к нему подошёл благосклонный мудрец, взял его за руку и сказал, что он не умрёт, а останется жить ради важной работы. После встречи с Блаватской внутреннее зрение Дамодара постепенно раскрылось, и в том, кого мы называем К.Х., он узнал гостя, пришедшего в тот критический момент. Это ещё сильнее укрепило его преданность нашей цели…^[534]

Дамодар К. Маваланкар, (1857 —?)

Прочитав «Изиду» и вступив в ТО, Дамодар написал:

Не будет преувеличением сказать, что я стал по-настоящему живым только за последние несколько месяцев; ведь между жизнью, какой я её вижу сейчас, и той, которая была раньше, лежит необозримая пропасть… Все мои стремления сводились к новым заминдари^[535], социальному положению и удовлетворению капризов и страстей…

Изучив теософию, я увидел в новом свете мою страну, мою религию, мой долг. Я стал куда лучшим индуистом, чем когда-либо был. Мои братья-парсы также говорили мне, что вступление в теософское общество сделало их лучшими зороастрийцами. Я видел, как буддисты писали Обществу, что благодаря изучению теософии они стали больше ценить свою религию. Следовательно, эта наука заставляет каждого человека сильнее уважать собственную веру. Она даёт ему ви́дение, которое позволяет проникнуть сквозь мёртвую букву и ясно узреть дух… Если рассматривать все религии в общепринятом смысле, может показаться, что они совершенно противоположны друг другу в различных аспектах, и не существует двух верований, схожих в своих взглядах… Однако должна быть общая почва, на которой зиждутся все религиозные системы. И почва эта, которая является основой всему, зовётся истиной^[536].

Дамодар был первым, кто использовал в теософской терминологии слово «махатма», обозначая им гималайских адептов. Ранее их было принято называть Братьями. Но сам термин «махатма» придумал не он, так называли мудрецов в древней Индии^[537]. В статье Блаватской «Махатмы и чела» («Теософист», июль, 1884 г.) дано следующее определение термина:

Махатма – это человек, путём особых тренировок и обучения развивший в себе высшие способности и приобретший духовные познания, которых всё остальное человечество сможет достичь лишь спустя бесчисленное множество реинкарнаций в процессе космической эволюции, если, конечно, оно не пойдёт против целей Природы и не придёт таким образом к собственному уничтожению.

Глава 4

Путешествия на север

Дамодар переселился в бомбейскую штаб-квартиру ТО и с этого времени жил с Е. П. Блаватской и Олькоттом. В декабре 1879 г. он вместе с ними отправился во вторую поездку на север, где они познакомились с Альфредом Перси Синнеттом и его женой Пейшенс. В последующие годы супруги сыграют немалую роль в деятельности движения. Синнетт был редактором одной из ведущих газет Индии, «Пионер», которая считалась рупором правительства.

«Через девять дней после прибытия в Бомбей», – сообщает Олькотт, – от Синнетта пришло письмо, в котором он выразил «желание познакомиться с Е. П. Блаватской и со мной, если мы вдруг окажемся на севере страны, и готовность опубликовать интересные факты о нашей миссии в Индии. Наряду с остальной индийской прессой „Пионер“ отметил наше прибытие». Синнетт добавил, что интересуется оккультизмом, поскольку хочет понять законы, лежащие в основе удивительных феноменов, свидетелем которых он однажды стал в Лондоне. Объяснения, которые он получил тогда, были «беспорядочной смесью утверждений и предположений»^[538].

В то время Синнетты проживали в Аллахабаде, зимней столице наместника короны и его правительства. Теософы прибыли туда четвёртого декабря и остались там почти на две недели. Это был их первый опыт близкого общения с британским правительством. Олькотт пишет:

Миссис Синнетт приняла нас с очаровательным радушием, и не успела она сказать и десятка предложений, как мы уже знали, что нашли в её лице бесценного друга. В тот день среди гостей были судья Верховного суда и министр народного просвещения. Миссис Элис Гордон появилась седьмого числа, проделав долгий путь ради того, чтобы увидеть Е. П. Блаватскую. Так, мало-помалу мы познакомились с большинством местных англо-индийцев, которых стоило знать по причине их образованности и широты взглядов. Некоторые из них очень располагали к себе, но никто не притягивал нас так сильно, как чета Синнеттов и миссис Гордон, ошеломлявшая цветущей красотой и блистательным умом… Этикет англо-индийского общества строго предписывает, что новоприбывшие обязаны приглашать к себе постоянных жителей, но, поскольку Е. П. Блаватская никого к себе не звала, жаждущим с ней познакомиться приходилось нарушать традиции и самим навещать её тогда, когда им этого хотелось^[539].

Пейшенс Синнетт (?-1908)

Альфред Перси Синнетт (1840–1921)

В Бомбее Елена Петровна познакомилась с Алланом Хьюмом, секретарём правительства в отставке, ставшим другом общества на следующие несколько лет. Впоследствии Хьюм стал отцом Национального Конгресса Индии.

* * *

Следующим пунктом назначения оказался Бенарес, где местные пандиты выразили Олькотту благодарность за возрождение интереса к санскритской литературе и индийской философии. «С этой встречи, – вспоминает Олькотт, – я отправился засвидетельствовать своё почтение профессору Джорджу Тибо, доктору философии, директору колледжа Бенареса и давнему ученику и подопечному профессора Макса Мюллера. Он оказался очень приятным человеком, подкованным в санскрите и при этом полностью лишённым претенциозности и напыщенности…»^[540]

В тот же вечер на небольшом приёме профессор познакомился с Еленой Петровной. Со слов Олькотта, когда речь зашла о йоге, он обратился к своей собеседнице с сильным немецким акцентом:

«„Госпожа Блаватская, пандиты в Бенаресе рассказали мне, что, вне всяких сомнений, в древности существовали йоги, которым действительно удалось развить в себе сиддхи^[541], описанные в шастрах; они умели творить чудеса: к примеру, вызвать дождь из роз в такой же комнате, как эта; но сейчас никто этого не может…“ Не успел он произнести последнее слово, как мадам Блаватская подскочила в своём кресле, насмешливо взглянула на него и проговорила: „Ах, это они так говорят? Говорят, что никто этого не может? Что ж, я покажу им; а Вы передайте им от меня, что, если бы современные индусы меньше старались угодить своим западным учителям, были бы менее поглощены своими пороками и более похожи на своих предков, то им бы не пришлось делать столь уничижительное признание и заставлять старуху с Запада, похожую на гиппопотама, доказывать подлинность их шастр!“ Затем, поджав губы и невнятно бормоча, она повелительно взмахнула правой рукой в воздухе, и бах! – прямо на головы присутствующих упала дюжина роз…^[542]

Беседа возобновилась с удвоенным оживлением. Её темой была Санкхья [школа индийской философии], и Тибо задавал Е. П. Блаватской множество глубоких вопросов, на которые она отвечала так исчерпывающе, что, по признанию самого профессора, ни Макс Мюллер, ни другие востоковеды, не смогли так хорошо разъяснить ему истинное значение философии санкхья, за что он сердечно её поблагодарил.

К концу вечера во время перерыва в разговоре он повернулся к Блаватской и сказал, что, поскольку ему не посчастливилось поймать ни одну розу, так неожиданно они упали, не сотворит ли она ещё одну для него „на память об этом прекрасном вечере?“ …Вероятно, втайне он думал, что, если первый дождь из цветов был хитрым трюком, она не сможет повторить его ещё раз, застигнутая врасплох! „Ах, да, конечно! – ответила она, – сколько Вам угодно“. И по взмаху её руки сверху снова посыпались розы; причём, одна из них упала прямо на голову профессору»^[543].

* * *

Основной целью поездки в Бенарес в тот раз была встреча со Свами Даянандом Сарасвати, лидером движения «Арья Самадж», с которым теософы всё ещё были связаны. Дамодар прибыл в Бенарес раньше Е. П. Блаватской и Олькотта и посетил Свами.

О последующих событиях рассказывается в письме Дамодара Уильяму К. Джаджу от 24 января 1880 г. В ходе разговора Дамодар спросил Свами, не слышал ли он об азиатской оккультистке по имени Маджи. Он задал этот вопрос потому, что несколькими месяцами ранее ученик этой женщины, пандит М. В. Пандея, писал Елене Петровне о ней. Свами ответил, что никогда о ней не слышал.

Позже, лично посетив Свами, Е. П. Блаватская задала ему тот же вопрос. К немалому удивлению Дамодара, он ответил, что хорошо её знает, и с удовольствием проводит Блаватскую и её коллег в ашрам Маджи, который находится в одной или двух милях от его резиденции на берегу Ганга. Но когда пришло время посетить Маджи, Елена Петровна заболела и не смогла поехать. Узнав об этом, Маджи понимающе взглянула на Олькотта, поскольку оба они чувствовали её присутствие. Затем Маджи сказала, что никогда не навещала европейцев, но ей хотелось бы увидеть Блаватскую один или два раза до того, как теософы покинут Бенарес.

При первой встрече с Еленой Петровной Маджи поинтересовалась, знает ли она о том, что у них один и тот же гуру. Со слов Дамодара: «Она сказала, что гуру госпожи родился в Пенджабе, но обычно живёт в южной части Индии, чаще всего на Цейлоне. Ему около 300 лет, и его спутнику столько же, хотя на вид им нельзя дать и сорокá».

Уходя, Маджи пообещала навестить теософов ещё раз до их отъезда. Во время следующего визита Блаватская не сразу присоединилась к присутствующим. Как рассказывал Джаджу Дамодар, «Полковник Олькотт задал Маджи несколько вопросов о мадам. И Маджи поведала ему, что мадам не та, кем кажется. Внутри неё находится дух мужчины, который уже дважды был в теле индуса, и это его третье воплощение»^[544]. Маджи также призналась, что до настоящего времени «никогда не видела европейцев, но, услышав о Мадам от своего гуру, пришла познакомиться с ней. Затем я спросил её, находится ли прежний, настоящий дух Е. П. Блаватской в её теле. Но она отказалась отвечать, добавив только, что сама она – Маджи – уступает мадам в силе».

Дамодар пишет Джаджу о разговоре, который состоялся у него с Маджи:

Сначала она пыталась уговорами заставить меня отказаться от моих стремлений; однако, потерпев неудачу, сказала, что, если я хочу добиться духовного развития и увидеть наших Братьев, я должен полностью довериться мадам. Ведь никто, кроме неё, не обладает достаточно глубокими знаниями, чтобы вести меня по правильному пути. Пытаясь найти дорогу самостоятельно, я буду годами бродить туда-сюда в поисках гуру, но от этого не будет никакого толку… Теперь Вы увидели, как важно для меня постоянно находиться рядом с мадам. Я с самого начала чувствовал всё то, о чём мне сказала Маджи. Прошло всего два или три дня после подачи заявки на членство в обществе, когда я рассказал Е. П. Блаватской о своих чувствах, о том, что я считаю её своей покровительницей, уважаю её как своего гуру и люблю её больше, чем родную мать… Позже я советовался со Свамиджи [Даянандом], и он, не услышав от меня ни слова о том, что сказала Маджи, настоятельно просил меня о том же самом, а именно, довериться Е. П. Блаватской^[545].

Впоследствии Дамодару представился случай упомянуть Маджи в статье «Могут ли женщины стать адептами?», опубликованной в «Теософисте» в октябре 1883 г. Помимо прочих он упомянул «высшего адепта-женщину» в Непале и третью величайшую посвящённую в южной Индии по имени Увайяр. Субба Роу в своих трудах приводит другие примеры, а затем замечает, что «есть одна женщина, имя которой всё ещё находится в списке Маха Чохана [одного из величайших мудрецов]… Ей принадлежит множество необычных открытий»^[546].

Из Бенареса теософы вернулись вместе с Синнеттами, вступившими в Теософское общество двадцать шестого декабря. Тридцатого декабря вся компания отправилась в Бомбей, прибыв туда в первый день 1880 г.

В январе Елена Петровна получила новости из России о том, что её первая заметка из серии «Из пещер и дебрей Индостана» была опубликована и восторженно принята читателями^[547]. Публикация серии продолжалась несколько лет, и Олькотт рассказывал, что в 1884 г. в Европе он встретил двух молодых русских дворян, которые, прочитав эту серию статей, отправились исследовать Индию. По их словам, вся Россия была очарована и ошеломлена этими историями^[548].

Глава 5

Цейлон. Среди буддистов

Едва Е. П. Блаватская и Олькотт прибыли в Бомбей, как их стали осаждать жители Цейлона с просьбой посетить их страну. Сделать это им удалось лишь в мае 1880 г. Теософы провели на Цейлоне три месяца, передвигаясь от одного города к другому, и куда бы они ни приезжали, им везде оказывали восторженный, тёплый приём.

Удивительно, но жители острова слышали о Блаватской и Олькотте ещё до того, как те приехали в Индию. Известный британский буддист Деннис Лингвуд рассказывает крайне занимательную историю:

В 1870-х гг. величайший оратор в истории Цейлона, Мегетхуватте Гунананда, искал способ подорвать миссионерское влияние на острове. Христиане организовали в Панадуре большой публичный диспут, намереваясь раз и навсегда расправиться с этим опасным противником. Гунананде предстояло состязаться с умнейшими представителями сообщества миссионеров. Одинокий, но неустрашимый, он предстал перед объединёнными силами христианства, и столь пламенна была его речь, столь неопровержимы приводимые им доводы, что его оппонентам пришлось признать себя побеждёнными. Отголоски этих исторических дебатов были слышны даже в Америке, и спустя несколько лет Гунананда получил письмо от американского полковника и знатной русской дамы, в котором они поздравили его с победой и уведомили о создании Теософского общества в Нью-Йорке в 1875 г. Вместе с письмом пришли два объёмистых тома под заглавием «Разоблачённая Изида». Гунананда тут же вступил в регулярную переписку с доброжелателями и начал переводить их письма и отрывки из «Изиды» на сингальский язык^[549]. Эти отрывки разошлись по всему острову, благодаря чему имена Г. С. Олькотта и Е. П. Блаватской с благоговением повторялись в каждом буддистском доме задолго до их появления в Индии^[550].

Е. П. Блаватская, Цейлон (Шри-Ланка), 1880 г.

Во время первой поездки на Цейлон Олькотт и Блаватская приняли буддизм. Позже этот поступок вызвал всеобщее непонимание, хотя Елена Петровна подробно объяснила своё решение:

Правда в том, что я считаю философию Гаутамы Будды самой совершенной, чистой и, прежде всего, самой логичной из всех философских систем. Веками её разрушали амбиции и фанатизм проповедников, превратившие её в популярную религию… Я предпочитаю придерживаться первоначального источника, а не черпать из бесчисленных ручьёв, проистекающих из него… В своих реформах и противостоянии лукавым браминам, злоупотребляющим властью, Гаутама основывался исключительно на эзотерическом смысле великих древних писаний^[551].

За время, проведённое теософами на Цейлоне, на острове было основано несколько отделений ТО, и к Обществу присоединилось множество сингальцев. Одним из них был 16-летний юноша, ведущий буддистский миссионер своего времени Анагарика Дхармапала – ключевая фигура в духовном возрождении Азии. В журнале «Азия» (сентябрь, 1927 г.) он рассказывает о своей второй встрече с Еленой Петровной:

В декабре 1884 г. госпожа Блаватская и полковник Олькотт снова посетили Коломбо на пути в Мадрас. Я пришёл к отцу и сказал ему, что хочу отправиться в Мадрас, чтобы работать вместе с ними. Сначала он согласился. Но в назначенный для отъезда день он мрачно заявил, что видел дурной сон и не может позволить мне уехать. Верховный священник, другие священники, которых я знал с детства, мои бабушки и дедушки – все препятствовали моему отъезду. И хотя я не знал, что делать, моё сердце было полно решимости уехать, поскольку я чувствовал, что там меня ждёт новая жизнь. Госпожа Блаватская встретилась со священниками и моими родными. Она была удивительной женщиной, полной энергии и воли, сметающей любые преграды на своём пути… Ей удалось переубедить мою семью…

Однажды она сказала мне, что, поскольку я чист духовно и физически, мне дозволено вступить в контакт с гималайскими адептами. Тогда, на 19-м году жизни, я принял решение посвятить всё своё существование изучению оккультных наук. Но в Мадрасе госпожа Блаватская выразила несогласие с моими намерениями. «С твоей стороны будет куда мудрее посвятить жизнь служению человечеству, – сказала она. – Для начала выучи пали, священный язык Будды». В то время рукописи на языке пали были малоизвестны.

Анагарика Г. Дхармапала (1864–1933), буддистский миссионер

Другие подробности общения с теософами и Е. П. Блаватской Джармапала раскрывает в письме, написанном в 1924 г., когда он стал членом Ассоциации Е. П. Блаватской в Лондоне:

Я читаю «Теософист» с первого выпуска и принял решение посвятить свою жизнь изучению доктрины архата… и исповедовать самоотречение, как завещал великий Будда. Я прочёл статью госпожи Блаватской «Чела и мирские чела» в «Теософисте», и она дала мне силы стремиться к возвышенному. Учителя, о которых Олькотт писал в «Оккультном мире», были для меня реальными людьми из плоти и крови, и я безропотно вручил им свою жизнь, прося лишь возможности стать чела… В этом мне помогла Е. П. Блаватская. Она заботилась обо мне до дня своего отъезда из Адьяра. Она писала мне, призывая следовать своему внутреннему свету. Я неукоснительно придерживался её советов и был счастлив являться свидетелем её удивительных способностей объяснять мистические явления…

Любовь ко всем живым существам, большим и малым, стремление поступиться плотскими удовольствиями, замедляющими духовное развитие, и неимоверные усилия, позволяющие самозабвенно творить благочестивые поступки во имя совершенствования человечества были для меня своего рода духовной пищей, которую я вкушал с тех пор, как познакомился с этой невероятной личностью – Е. П. Блаватской^[552].

Глава 6

Жизнь в Симле

В последующие годы Е. П. Блаватская несколько раз побывала в Симле в гостях у Синнеттов и Хьюмов. Эдвард Бак в своём произведении «Симла, прошлое и настоящее» утверждает, что Хьюм, бывший секретарь правительства и основатель Национального Конгресса Индии, был «незаурядной личностью с выдающимися способностями и интеллектом», «при этом не лишён изрядной доли эксцентричности, присущей многим гениям». Дом Хьюма, Ротни-Кастл, находился высоко на холме Джакко и был одним из двух прекраснейших зданий в Симле. Добраться до него было непросто, но это того стоило, поскольку с холма открывался «превосходный вид на заснеженные вершины Тибета». По словам Бака, Хьюм был известным орнитологом: «Множество видов птиц, неизвестных науке, были обнаружены им лично или его помощниками. Все образцы доставлялись в Ротни-Кастл и в особом порядке развешивались в застеклённых ящичках по стенам комнаты, используемой в качестве музея». Однако Бак отмечает, что, став теософом, Хьюм «разослал всем помощникам телеграммы с указанием прекратить работу и больше не стрелять птиц… поскольку новые убеждения запрещали ему отбирать чью-либо жизнь…»^[553]

Хьюм стал президентом Эклектического теософского общества в Симле. В ответ на письмо с вопросом о существовании теософских адептов и пользе их деятельности он написал:

Мне известно теперь, что Братья существуют, но все доказательства, которые у меня есть, носят субъективный характер и, стало быть, бесполезны для всех, кроме меня самого. Если только Вам не покажется достаточно убедительным тот факт, что я, будучи здесь, в Симле, нахожу на своём столе письма от одного из них, моего непосредственного учителя. При этом я живу один, а госпожа Блаватская, полковник Олькотт и все их чела находятся на расстоянии нескольких тысяч миль от меня…

Что касается пользы, принесённой Братьями мне и другим людям… если основание Теософского общества кажется Вам благим поступком, то это лишь одно из множества добрых деяний, совершённых Братьями для других людей. И если Вы сочтёте, что для меня было полезным отвернуться от мирских желаний и целиком посвятить себя стремлению творить добро для других, думаю, мы можем согласиться с тем, что Братья принесли мне пользу^[554].

Когда лондонская газета «Сэтедей Ревью» назвала Блаватскую «беспринципной авантюристкой», Хьюм написал в её защиту длинное письмо, которое издание отказалось публиковать. Ниже приведён отрывок из него:

Правильно ли называть авантюристами людей, которые не только ничего не зарабатывают на деле всей своей жизни, а, напротив, вкладывают в него каждый фартинг, который им удаётся сэкономить из своих личных доходов? Если нет, то полковник Олькотт и госпожа Блаватская уж точно не авантюристы, поскольку, по моим сведениям, они потратили на Теософское общество более 2000 фунтов сверх его общей выручки. Деловые книги общества регулярно проверяются, печатаются и публикуются, так что каждый желающий может с ними ознакомиться и удовлетворить своё любопытство^[555].

Елена Петровна впервые побывала в Симле осенью 1880 г., проведя шесть недель в доме Синнеттов – «Брайтленде». Значительная часть приписываемых ей феноменов описана Синнеттом в его первой книге «Оккультный мир», которая произвела сенсацию в Англии. Описание двух феноменов, приведённое ниже, было сделано Олькоттом четвёртого октября, на следующий день после того, как они имели место. Позже оно было отправлено в Бомбей Дамодару, который рассказал о случившемся другим членам общества. Каким-то образом газета «Таймс оф Индия» добыла копию отчёта и опубликовала его, к огромному замешательству всех участников:

Вчера феномены госпожи Блаватской проявились самым ярким образом. Утром она отправилась на пикник с четой Синнетт, майором Хендерсоном, господином Саидом Махмудом (окружным судьей Рай-Барели), госпожой Рид из Аджмера и мной. Пикник решили устроить в лесу около «Брайтленда», до которого нам пришлось идти пешком около 3–4 миль. Она (Блаватская) никогда до этого не бывала в Cимле, но уверенно указывала нам путь, описывая небольшую мельницу. Однако Синнетты, майор Хендерсон и даже джампани (местные носильщики) утверждали, что никакой мельницы там не было. Она также упомянула маленький тибетский храм, который якобы находился рядом с мельницей. Мы дошли до места, которое она описывала, и действительно нашли там мельницу – было около 10 часов утра. Мы расположились в тени, а слуги тем временем приступили к сервировке закусок. Господин Махмуд решил присоединиться к нам уже после того, как вещи были упакованы в корзины. Поэтому, когда мы захотели попить чаю, выяснилось, что для него нет чашки и блюдца. Кто-то попросил госпожу Блаватскую добыть их с помощью магии. Она согласилась; некоторое время она оглядывалась, будто искала что-то на земле, а затем попросила майора Хендерсона принести нож и разрыть землю в месте, на которое она указала. Почва в том месте была плотная, пронизанная множеством тонких корней молодого кедра, растущего неподалёку. С трудом пробиваясь через корешки, майор выкопал ямку глубиной около 6 дюймов, когда в земле вдруг мелькнуло что-то белое. Он аккуратно убрал землю и – подумать только! – извлёк чашку, покрытую зелёным, золотым и бирюзовым узором, точно такую же, как другие чашки, которые принесли слуги госпожи Синнетт. Госпожа Блаватская попросила майора продолжить копать; он повиновался, и вскоре из земли показалось блюдце, идеально подходящее к чашке!^[556] Этот сервиз лежал там в земле так же естественно, как камни, и был плотно опутан сетью корешков. Майору даже пришлось перерезать один корень толщиной с мизинец, чтобы достать блюдце.

Майор Хендерсон попросил её объяснить научную сторону происходящего, но она отказалась, поскольку он не был теософом. Он возразил, что собирается стать им. «Когда?» – спросила она. «Завтра», – был его ответ. Госпожа Синнетт спросила: «Почему не сегодня?» – «Я готов стать им сегодня, – сказал майор, – если мадам выдаст мне диплом прямо сейчас!» – «Если я это сделаю, Вы в самом деле станете одним из нас?» – «Обещаю». – «В таком случае Вы его получите». Она огляделась вокруг, немного прошлась рядом с нами и села на край небольшой насыпи.

– «Если Вы хотите получить диплом, Вам придётся самому добыть его. „Брат“, который помогает мне сейчас, говорит, что диплом свёрнут в трубочку, связан синей бечёвкой длиной в 50 футов и скрыт от глаз плющом», – обратилась она к майору.

Все присутствующие отправились на поиски диплома. Вскоре, приподняв свисающие ветви гималайского кедра и раздвинув густую траву, майор Хендерсон объявил: «Я нашёл его!» Это и в самом деле был он – наш диплом, выданный на имя майора Филиппа Д. Хендерсона, который отныне являлся членом-корреспондентом общества теософистов. К диплому прилагалось официальное письмо, написанное на фирменном бланке нашей штаб-квартиры МОИМ СОБСТВЕННЫМ ПОЧЕРКОМ. Внизу страницы значилась подпись «Искренне Ваш – (имя, написанное тибетскими буквами) от Г. С. Олькотта, Президента Теософического общества!» Вообразите моё удивление! Письмо было датировано 2/3 октября – стало быть, оно было написано со второго на третье, и отсылало нас к разговору, произошедшему между майором Хендерсоном и госпожой Блаватской накануне вечером^[557].

В «Листах старого дневника» Олькотт вспоминает:

В заключение этой истории скажу, что, вернувшись домой с пикника, мы с миссис Синнетт первым делом направились в буфетную и нашли три чашки из девяти, которые остались от сервиза на 12 персон, на верхней полке с отбитыми ручками и прочими повреждениями. Таким образом, седьмая чашка, появившаяся на пикнике, не была частью этого сервиза^[558].

Теперь в сервиз входило 13 чашек, из них 10 целых и три разбитых. «Запасная» чашка и блюдце к ней сохранились по сей день и были выставлены вместе с другими предметами, связанными с Е. П. Блаватской, в отеле «Стэтлер Хилтон» в Нью-Йорке в ноябре 1975 г., когда отмечалась сотая годовщина основания Теософского общества в месте его зарождения.

В «Оккультном мире» Синнетт рассуждает о вероятном альтернативном объяснении феномена чашки и блюдца:

Если они не были созданы с помощью оккультных действий, значит, их закопали там заранее. Я описывал характер почвы, из которой они были выкопаны; земля, несомненно, была нетронута много лет, судя по плотному переплетению корней. Можно предположить, что в другом месте был выкопан участок земли вроде тоннеля, через который чашка и блюдце попали в то место, где их нашли. Но едва ли эта теория является разумной с точки зрения её физической возможности. Если бы тоннель был достаточного размера для выполнения этой цели, на земле остались бы следы. Между тем никаких следов мы не заметили. Более того, мы не увидели ничего подозрительного, даже когда внимательно осмотрели почву сразу после инцидента, чтобы проверить эту гипотезу. А самое главное, теория о предварительном зарывании несостоятельна потому, что потребность именно в чашке и блюдце – из мириад вещей, о которых её могли попросить – невозможно было предусмотреть. Эта потребность возникла из обстоятельств под влиянием момента. Если бы в последний момент к нам не присоединился ещё один человек, чашек и блюдец хватило бы на всех, и они не привлекли бы внимания. К тому же именно этот сервиз, а не какой-либо другой, был выбран слугами, о чём никто из гостей не знал^[559].

Что касается официального письма, приложенного к диплому майора Хендерсона, которое так удивило Олькотта, увидевшего свой собственный почерк, в Индии Е. П. Блаватскую как-то раз спросили, каким образом происходят подобные явления. Это произошло в 1882 г., когда она вместе с Олькоттом находилась в Бароде. Вопрос ей задали два местных высокопоставленных чиновника, судья Гадгил и некий мистер Киртане.

Олькотт рассказывает:

Она объяснила, что, поскольку образы всех предметов и событий хранятся в астральном свете, ей не требуется видеть человека или знать почерк, который она хочет изобразить на бумаге; ей нужно лишь «напасть на след», чтобы самой увидеть его и воплотить. Они сразу же попросили её сделать это для них. «Ну хорошо, – сказала она наконец, – назовите имя мужчины или женщины, того, кто наиболее враждебно настроен по отношению к Теософскому обществу, и кого ни я, ни Олькотт не знаем лично». Они сразу же вспомнили мистера… который испытывал особую ненависть к нам и нашему Обществу и никогда не упускал шанса сказать о нас нелицеприятные вещи…

Взяв лист бумаги со стола, она попросила джентльменов поставить на нём опознавательную отметку. Получив листок обратно, она сказала: «А теперь разверните меня лицом в направлении его дома». Они повиновались. Тогда она зажала листок между ладонями (держа их горизонтально), замерла на несколько мгновений, затем протянула его нам, отошла в сторону и села. Возгласы изумления вырвались у обоих джентльменов, когда они увидели, что на листке, прежде чистом, написано письмо, адресованное мне и подписанное именем того самого британского представителя при местном дворе. Оно было написано диковинным, мелким почерком, а подпись более походила на крошечный спутанный клубок, чем на мужское имя…

Я думал, Гадгил и Киртане лопнут от смеха, читая письмо. Адресованное «моему дорогому полковнику Олькотту», оно содержало извинения за все те подлые вещи, которые наш недоброжелатель говорил о нас, просьбу оформить ему подписку на наш «всемирно известный журнал „Теософист“» и принять в Теософское общество. Далее стояла подпись «Искренне Ваш» и имя этого человека. Блаватская в жизни не видела ни почерка этого мужчины, ни его подписи, ни разу не встречала его во плоти, а записка проявилась на листке бумаги, зажатом между её ладонями, пока она стояла посреди комнаты средь бела дня в присутствии трёх свидетелей^[560].

Во время поездки в Симлу Олькотт нашёл подходящий момент, чтобы вступить в переписку с правительством наместника и попросить отозвать агентов секретной службы, которые буквально следовали за ними по пятам. Правительство не только согласилось уступить его просьбе, но и, воспользовавшись присутствием Е. П. Блаватской, попросило её перевести несколько документов и писем с русского языка на английский^[561].

В этот период жизнь Елены Петровны в Симле была бесконечной чередой визитов, пикников, приёмов и всеобщего преклонения. Разумеется, всех притягивала к ней возможность своими глазами увидеть её сверхъестественные силы, и лишь немногие остались разочарованы.

Глава 7

А где же чудеса?

Из всех феноменов, сотворённых Блаватской в Симле, самое большое значение для Синнетта имело начало переписки между ним и гималайскими адептами. Сегодня эти письма, всего около трёх сотен страниц, хранятся в отделе редких рукописей в Британской библиотеке. В «Оккультном мире» Синнетт рассказывает о том, как было положено начало этой переписке:

Однажды я поинтересовался у госпожи Блаватской, не могла бы она отправить одному из Братьев письмо, в котором я намеревался изложить свою точку зрения. Едва ли я надеялся на то, что это возможно, помня о привычной неприступности Братьев; но, поскольку она согласилась попробовать, я написал письмо, адресовав его «Неизвестному Брату», и отдал его ей… У меня возникла идея о том, что лучшей проверкой подлинности явлений, какую только можно пожелать, стало бы воспроизведение в Индии в нашем присутствии копии свежего выпуска лондонской ежедневной газеты «Таймс»…

Один или два дня прошли в неведении касаемо судьбы моего письма, но затем госпожа Блаватская сообщила, что я могу рассчитывать на ответ. Впоследствии я узнал, что ей не сразу удалось отыскать Брата, согласного принять письмо^[562]. Те из Братьев, к которым она обратилась вначале, отказались брать на себя эту задачу. Наконец её психический телеграф уловил желаемый ответ от одного из Братьев, с которым она довольно долго не связывалась. Он пообещал принять письмо и ответить на него^[563].

Этим Братом оказался Учитель К. Х. Вот его ответ:

Именно потому, что испытание с лондонской газетой заставит скептиков замолчать, оно немыслимо… Согласись мы удовлетворить Ваше желание, знаете ли Вы, к каким последствиям привёл бы успех этого предприятия? На каждое нововведение человечества неумолимо надвигается тень, и лишь немногие ощущают её опасность и близость. Что ожидает тех, кто представит этому миру открытие, в которое если и поверят, то ввиду невежества заклеймят связью с тёмными силами, в которые верят и которых боятся две трети населения? Вы говорите – половина Лондона перейдёт на вашу сторону, если удастся предоставить им копию «Пионера» в день публикации. Вынужден сообщить, что, если люди поверят в подлинность этого феномена, Вас убьют скорее, чем Вы успеете обойти Гайд-парк; если же они не поверят, лучшее, что может с Вами приключиться, это потеря репутации и доброго имени в связи с продвижением подобных идей…

К тому же, как наука может надеяться объяснить эти феномены, не обладая доскональным знанием Акаш, их свойств и комбинаций? Мы не сомневаемся в том, что ваши учёные мужи открыты для убеждения; и всё же, сперва факты должны быть им продемонстрированы, стать их собственностью, доказать соответствие их привычным методам исследования, и лишь тогда они будут готовы признать их фактами… Потребуется ещё не одно испытание; причём, каждый последующий феномен должен быть более чудесным, чем предыдущий. Вы заметили, что нельзя требовать от людей верить в то, что они не видели своими глазами. Но хватит ли человеческой жизни на то, чтобы убедить целый мир скептиков?..

В унисон со многими другими Вы обвиняете нас в излишней скрытности. Однако мы знаем кое-что о человеческой природе, наученные многовековым опытом… С предрассудками этого мира следует бороться небольшими шагами, без спешки. Подобно тому, как в почтенной древности был не один Сократ, туманное будущее породит великое множество мучеников… Следует лишь вспомнить о том, что не так давно в Англии преследовали медиумов, а в Южной Америке, России и Испании сжигали на кострах мнимых ведьм и колдунов, чтобы убедиться, что единственное спасение настоящих специалистов в оккультных науках заключается в скептицизме населения: шарлатаны и мошенники – естественные щиты «адептов». Из соображений всеобщей безопасности мы храним в тайне то опасное оружие, которое может быть использовано против нас и которое, как Вам уже было сказано, становится смертоносным в руках злых и эгоистичных людей^[564].

В ответном письме Учителю был задан вопрос: «В таком случае, какую же пользу могут принести оккультные науки моим товарищам и мне самому?» Ответ был таким:

Когда местные жители увидят, что англичане и даже некоторые высокопоставленные чиновники в Индии проявляют интерес к науке и философии их предков, они сами охотно примутся за их изучение. И когда им станет ясно, что былые «божественные» феномены были не чудесами, а явлениями науки, их предубеждённость ослабнет. Таким образом, величайшее зло, которое подавляет и замедляет возрождение индийской цивилизации, со временем исчезнет^[565].

Помимо населения Индии, благотворное влияние ощутили бы на себе и прогрессивные западные учёные. Поэтому, когда индийский корреспондент «Теософиста» заявил, что способности йогов имеют второстепенное значение, Елена Петровна возразила: «В отношении феноменов – да, безусловно. Но наш индийский брат должен помнить, что Запад не подозревает о существовании таких сил в человеке; а пока он об этом не знает, не может быть и речи об их серьёзных научных исследованиях, особенно в области психологии»^[566]. Не менее важно демонстрировать, что оккультные феномены могут и должны осуществляться «без тёмных комнат, духов, медиумов и прочей подобной атрибутики», утверждала она^[567].

Кроме того, как Е. П. Блаватская писала профессору Корсону в начале 1875 г., если теософы станут продвигать «догмы, не подтверждённые существенными доказательствами… мы вскоре окажемся в том отчаянном положении, в котором ныне находится конфессиональная церковь». Она продолжила:

Тот, кто достиг высот Мудрости и Интуиции, нуждается в поддержке посредством подобных феноменов не больше, чем орлёнок с окрепшими крыльями нуждается в спине матери; но лишь немногие обладают разумом, подобным орлу, основную массу людей скорее можно сравнить с чирикающими воробьями. И не пристало тем, кто может свободно летать над облаками сомнения, презирать нужды своих более слабых товарищей… [Чудеса, сотворённые Иисусом,] ознаменовали рождение христианской религии, сплотились вокруг неё в ранний период развития, ободряли и утешали её, вооружили её отцов-пропагандистов…^[568]

Как вспоминает графиня Вахтмейстер, «многие люди в разное время говорили мне о том, как это глупо, что „феномены“ связаны с Теософским обществом и что Е. П. Блаватская тратила своё время на подобные мелочи». Что до реакции на эти замечания:

Елена Петровна всегда отвечала на них одинаково; она говорила, что во время формирования Теософского общества необходимо было привлечь внимание общественности, и феномены справлялись с этим куда лучше, чем какой-либо другой способ. Если бы Е. П. Блаватская объявила себя в первую очередь учителем философии, она привлекла бы к себе очень мало учеников… Но, однажды задействовав элемент чуда, не так-то просто избавиться от него, когда он уже сыграл свою роль. Все тянулись к ней, стремясь удовлетворить свою потребность в чуде, а не получив желаемого, уходили разгневанными и возмущёнными^[569].

Совершенно очевидно, что это был взвешенный, продуманный риск. Однако один из критиков утверждает, что Е. П. Блаватская «начала с пренебрежением отзываться о феноменах лишь после того, как они были изобличены силами Общества психических исследований»^[570]. Это заявление легко опровергнуть, приведя высказывания Блаватской и её учителей, которые были сделаны задолго до расследования ОПИ.

Из первого письма К. Х. Синнетту становится очевидной сильнейшая заинтересованность последнего психическими исследованиями. Из Симлы Е. П. Блаватская пишет миссис Холлис Биллингс (2 октября 1881 г.) о том, что «Синнетт постоянно жаждет увидеть феномены»^[571]. Махатма М. откровенно написал ему в феврале 1882 г.:

Постарайтесь прорваться через великую майю, от которой оккультных учеников по всему миру предостерегают их учителя – жажду феноменов. Она подобна тяге к выпивке и опиуму – лишь усиливается, когда ей потворствуют. Спиритуалисты зависимы от них – они тауматургические пьяницы. Если Вы не можете быть счастливы без феноменов, Вам никогда не удастся изучить нашу философию… но выберите мудрость, и тогда всё придёт в своё время… Давайте поговорим, как разумные мужчины. К чему нам играть в игрушки; разве мы уже не отрастили бороды?^[572]

В письме, опубликованном в «Теософисте», Блаватская выражает схожие взгляды:

Разве вы дети, что жаждете чудес? Разве так слаба ваша вера, что ей требуется постоянный стимул, как угасающему огню – дрова?!. Неужели вы позволите сердцу этого блистательного общества умереть подобно больному, погибшему от рук коновала?.. Никогда не забывайте о том, что это вовсе не шутки – с помощью сверхъестественных сил пробудить зловещих стражей, лежащих у порога. Нам они не в силах навредить, но могут отомстить, набросившись на беззащитных неофитов. Все вы подобны детям, которые играют с огнём, привлечённые его красотой. А должны быть мужчинами и изучать философию ради неё самой. (Журнал «Путь», август, 1892 г., с. 161.)

Сама Блаватская писала Синнетту (20 июня 1882 г.) касаемо его «упорного стремления раскрыть обществу в целом и англо-индийцам, в частности, тайну каждого существующего феномена»:

Я решительно, настойчиво и бескомпромиссно протестую против вашего извечного желания сделать всё то, что я обычно делаю (я имею в виду эти глупые феномены) с целью просвещения публики в этом вопросе. МНЕ НЕТ ДЕЛА ДО ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ. Я всем своим сердцем презираю миссис Гранди^[573], и меня ни на грош не интересует, хорошо или плохо обо мне и о моих феноменах станут думать всякие почтенные «как их там звать». Я отказываюсь проповедовать им свои идеи ценой тех крупиц самоуважения и достоинства, которые мне оставил мой долг перед теми, кто выше, и перед моим Делом. Я не стану стремиться обратить их, если при этом имена Братьев будут запачканы в грязи; над ними и так достаточно поглумились все наёмные писаки в Индии. И теперь люди даже называют собак и кошек именем «Кут-хуми»…^[574]

Во втором письме к Синнетту К. Х. заводит разговор об основных целях своего собеседника: «…Как-то вы предлагали отказаться от идеи Всеобщего братства, сомневались в её состоятельности и советовали видоизменить ТО по принципу колледжа для изучения оккультизма. Мой уважаемый и высокочтимый друг, этому никогда не бывать!»^[575]. Куда более категорично и резко по этому вопросу высказался учитель Махатм К. Х. и М., Маха Чохан,^[576] обращаясь к Хьюму и Синнетту:

Неужели мы должны целиком отдаться обучению горстки европейцев, живущих за счёт богатств этой страны, осыпанных дарами слепой судьбы? Должны объяснять им подоплёку звона колокольчиков, выращивания чашек, духовного телефона и формирования астрального тела? Стало быть, нам придётся предоставить миллионам невежественных, нищих, презираемых, жалких и униженных самим заботиться о себе и своём будущем так, как они умеют? Никогда. Пусть лучше сгинет ТО с обоими злополучными основателями, чем превратится в академию магии, зал оккультизма… Думаете, мы позволим ТО отказаться от своего благородного титула Братства человечества и стать обыкновенной школой психологии? Нет, нет, милые братья, вы и так достаточно долго заблуждались^[577].

Наши рассуждения нельзя считать полными без определения места психических способностей в процессе развития человека. В обращении к ежегодной конвенции американских теософов 1891 г. Е. П. Блаватская называет американцев предшественниками грядущей новой расы:

Психические способности, со всеми их соблазнами и опасностями, неотвратимо развиваются в ваших рядах. Остерегайтесь, дабы психизм не обогнал в развитии умственное и духовное начало. Ведь, находясь под полным контролем и управлением ментального аспекта, психические способности становятся неоценимым подспорьем в развитии. Однако, не зная удержу, подчиняя себе вместо того, чтобы подчиняться, используя вместо того, чтобы приносить пользу, эти способности неизбежно приводят к опаснейшим заблуждениям и моральному разложению^[578].

Так каким же образом психические силы способствуют развитию? В результате их естественного проявления и последующего расширения сознания, говорит Е. П. Блаватская, «индивидуум постепенно сливается с Мировым ЦЕЛЫМ»^[579]. Также она утверждает, что, обладая «новыми чувствами и новыми силами, можно сотворить неизмеримо больше добра, чем без них»^[580]. Посему, когда Будда достиг просветления и приступил к спасению человечества, ему было даровано несколько сверхъестественных способностей. Среди них был божественный слух, или яснослышание; божественный взор, или исключительная форма ясновидения; телепатия, или чтение мыслей других людей и, наконец, память о прошлых жизнях. Таким образом, он безошибочно угадывал психологические и духовные потребности каждого встречного человека и всей человеческой расы в целом.

Можно ли назвать эти силы даром? «В старые времена, – отвечает Е. П. Блаватская, – люди, подобные Кришне, Гаутаме Будде, Иисусу, Павлу, Апполонию Тианскому, Плотину и Порфирию, посвятившие всю свою жизнь борьбе за чистоту и самопожертвование, путём испытаний, лишений и требовательности к себе достигли божественного просвещения и на первый взгляд нечеловеческих способностей»^[581]. Этим они резко отличаются от современных медиумов и контактёров, которым не хватает подготовки.

Глава 8

В непрерывных поездках

После поездки в Симлу осенью 1880 г. Е. П. Блаватская и Олькотт посетили ряд малых и больших городов на севере страны, где Олькотт читал лекции о теософии. Тем временем чета Синнеттов вернулась в свой дом в Аллахабаде. Основатели общества присоединились к ним в начале декабря, а затем ещё раз остановились у них на Рождество. Во время этих разъездов Елена Петровна подхватила пенджабскую лихорадку и лихорадку денге, которая считается более мучительной и болезненной, чем пытки инквизиции. Новый год вернул путешественников в Бомбей. За время их отсутствия штаб-квартира общества переместилась в пригород, Брич Кэнди. Из окон их нового просторного дома под названием «Воронье гнездо» открывался чудесный вид на океан, и в нём было куда спокойнее, чем в густозаселённых индийских кварталах города, где их непрестанно осаждали посетители^[582].

«Воронье гнездо», Бомбей, Индия

В марте Синнетт с женой уехал на отдых в Англию. Там он закончил работу над «Оккультным миром», который был опубликован в июне. По возвращении в Индию в июле его ждало длинное письмо от К. Х., положившее начало их долгим беседам на философские, научные и метафизические темы, которые помогли ему в создании произведения «Эзотерический буддизм».

Не всем известно о том, что некоторые из метафизических учений, изложенных Синнеттом, возникли не из писем К. Х., а принадлежат самой Е. П. Блаватской. В произведении «Ранние дни теософии в Европе» Синнетт упоминает её наставления и приводит примеры того, чему она научила Хьюма и его самого в Симле летом 1881 г^[583]. Особенно примечательно то, что его записная книжка с этими учениями и множеством других сведений приводится в приложении к «Письмам Е. П. Блаватской А. П. Синнетту»,^[584] но редактор по ошибке решил, что учения принадлежат не Елене Петровне, а учителям. В них впервые выделяются семь элементов строения человека, которые Елена Петровна называет тибетскими, санскритскими и английскими терминами. Синнетт вспоминает, что, обучая его и Хьюма, Е. П. Блаватская обращала особое внимание на правильное произношение тибетских слов.

* * *

Публикация книги «Эзотерический буддизм» открыла целый мир новых идей об эволюции человека и космоса. Франческа Арундейл, жившая в то время в Лондоне, рассказывает о том, что «эта книга взяла штурмом мир теологии и науки». Она продолжает: «Сегодня едва ли удастся в полной мере осознать влияние „Эзотерического буддизма“ и содержащихся в нём теософских учений на теологическую и литературную прессу того времени. Слова „карма“ и „реинкарнация“, ранее почти неизвестные, теперь то и дело звучали в проповедях и рассуждениях многих глав церкви. Газеты были полны критики и осуждения этих новых идей, но они пришли, чтобы остаться, и потому зерно проросло и дало богатый урожай»^[585].

В переписке, посвящённой метафизическим вопросам, К. Х. предостерегает Синнетта:

Знания следует передавать постепенно; ведь многие из высших тайн – даже если Ваше ухо подготовлено к тому, чтобы их воспринять – сначала покажутся Вам бредом сумасшедшего. Загадки оккультной науки не из тех, что могут быть раскрыты внезапно, в письменном или даже устном виде. Если бы это было так, то Братьям нужно было бы всего лишь опубликовать учебник по этой науке, которую стали бы изучать в школе, как грамматику. Люди заблуждаются, думая, будто мы добровольно окутываем себя и свои силы тайной, хотим сохранить свои познания при себе и по собственному желанию без всякой на то причины решительно отказываемся рассказывать о них. Правда в том, что до тех пор, пока неофит не достигнет надлежащего и дозволенного ему уровня Просвещённости, бóльшая часть тайн, если не все они, недоступны его пониманию. Восприимчивость должна отвечать желанию научить. Просвещение должно идти изнутри^[586].

Конец лета и начало осени 1881 г. Елена Петровна провела в Симле, в Ротни-Кастл, с четой Хьюм. В конце октября она уехала в Лахор, где, по слухам, встретилась с Учителем М. После этого она отправилась в длительную поездку по Северной Индии по указанию своего Учителя. Поскольку в это время Олькотт находился на Цейлоне, Е. П. Блаватской пришлось впервые в одиночку путешествовать по городам и учреждать в них ложи ТО.

В конце ноября Блаватская вернулась в штаб-квартиру общества. 31 марта 1882 г. она отправилась в Аллахабад, а оттуда в Калькутту. Там ей предложили поселиться во дворце махараджи, где тем же вечером было основано Бенгальское теософское общество. Олькотт прибыл в Калькутту на день раньше Е. П. Блаватской и прочитал там лекцию «Теософия, научное основание религии».

Девятнадцатого апреля Е. П. Блаватская и Олькотт отплыли в Мадрас. Эта поездка имела важные последствия, поскольку вскоре Мадрас стал новым центром Теософского общества. Во время этого визита было основано новое отделение ТО, а Блаватская впервые встретилась с Т. Субба Роу.

То, насколько изнурительными были разъезды по всей Индии и учреждение отделений ТО в разных городах, становится ясно, если ознакомиться с описанием поездки из Неллора в Гунтур в мае. Теософы отплыли на барже из Букингемского канала, затем проделали путь в 55 миль по такой опасной местности, населённой кобрами, что Е. П. Блаватской и Олькотту пришлось пересекать её, сидя в паланкинах^[587]. Через глубокие ручьи путешественников переносили шесть кули, с трудом удерживая на голове жерди, к которым крепился паланкин. По прибытии в Гунтур их встречало всё население города, кроме, пожалуй, детей да немощных. Возвращаясь на Букингемский канал в Неллор, они проехали 78 миль в повозке, запряжённой волами, по ухабистой дороге до ближайшей станции, чтобы узнать, что следующий поезд в Мадрас – их конечный пункт назначения – отправится не раньше чем через 12 часов^[588].

Члены мадрасского ТО убеждали основателей переместить штаб-квартиру общества из Бомбея в их город. Наконец это предложение было принято, и 17 ноября 1882 г., ровно через семь лет после основания ТО в Нью-Йорке в 1875 г., было приобретено имение в пригороде Адьяра. Незадолго до переезда в Мадрас в Бомбее у Елены Петровны обнаружилась болезнь Брайта. О ней она писала родным:

Кровь моя стала водой; она сочится и собирается под кожей в мешки, как у кенгуру. Всё это – следствие, во-первых, бомбейской жары и влажности; и во-вторых, моего постоянного раздражения и беспокойства. Я стала такой нервной, что даже звука лёгких шагов босых ног Бабулы достаточно, чтобы заставить моё сердце трепетать. Я вынудила доктора Дадли признать, что могу умереть в любой момент от какого-либо переживания; без волнений же я способна протянуть ещё год-два… Но разве это возможно с тем образом жизни, который я веду?.. М. хочет, чтобы я уехала в конце сентября… куда, я не знаю! Быть может, куда-то в Гималаи^[589].

Достаточно оправившись от болезни, Блаватская уехала из Бомбея в Сикким. В письме князю Дондукову в Россию она так описывает детали этой поездки:

Сикким, Гхум

1 октября [1882]

13 000 футов под облаками

…Как видите… я пребываю сейчас в уединении Гхума^[590]. Что такое Гхум? Это гора в Сиккиме и монастырь, в котором останавливаются ламы на пути в Тибет… Доктора отослали меня прочь из Бомбея, потому что в начале сентября я едва не умерла от заболеваний печени и почек, и я уехала в горы. Проезжая через Бенарес, я получила Ваши бронзовые изделия и, упаковав их, отправила в Аллахабад. Затем через Калькутту и Чандернагор я отправилась в Куч Бихар (местный Раджа – теософ). Там я три дня пролежала в горячке из-за резкой перемены погоды – на смену ужасной жаре пришли холод, дождь и туман. Меня сопровождали с дюжину бабу – теософов из Калькутты, трое буддистов с Цейлона и один из Бирмы. Вся эта босоногая и полураздетая толпа из тропических долин Индостана тотчас же простудилась. Одна лишь я, русская, собралась с силами и быстро поправилась. Но из пятнадцати человек в Сикким со мной доехали лишь четверо теософов-буддистов да один непалец – остальные слегли.

Как Вам известно, Сикким – это независимый штат между Тибетом, Куч Бехаром и Бутаном… Я попросила у Министерства иностранных дел пропуск через Сикким. Мне отказали. Грант, министр, написал: «Мы не возражаем против Вашей поездки в Тибет через британскую территорию, но не можем отвечать за Вашу безопасность за пределами нашей территории». Я сказала: «Вы не даёте мне пропуск – ну и чёрт с вами. Я всё равно поеду».

Было слишком поздно ехать в Шигадзе, столицу Таши-Ламы, и я решила отправиться в монастырь лам в четырёх днях пути от Дарджилинга (вторая Симла), расположенный на границе с Тибетом. Мы шли туда пешком, потому что на повозке до него не добраться, только верхом на яке. Поэтому мы карабкались туда не четыре дня, а все восемь. Временами они несли меня в «денди», подобии кресла-паланкина, и несколько раз едва не уронили в пропасть; но всё-таки мы добрались, пусть и не до Тибета, но до его границы.

Но тут начинается самое забавное. Граница представляет собой быстрый поток с шатким бамбуковым мостиком; на другой стороне военные казармы с пограничниками, монастырь лам и деревня. Это узкое ущелье, в котором могут разойтись не более десяти человек. На Бутанской стороне потока мы встретили двух англичан, одетых как странствующие монахи. Я сразу узнала их и нескольких индусов из Департамента Исследований – тот ещё караван. Выяснилось, что они уже неделю напрасно ждут позволения перейти на другую сторону…

Кто-то сказал мне: «Зря Вы сюда приехали, они не позволят Вам пройти». «Посмотрим», – ответила я. Я послала туда моего бирманского теософа с письмом от Фа Луэн Уган Ятча, ламы монастыря Памиончи, адресованным местному настоятелю (из монастыря Пе-ма-ин), и его пропустили. Через час сам настоятель, тощий, как высохший скелет, вышел ко мне, и гелонги принесли в дар чай с маслом и другие деликатесы. Когда с напитками и тёплым приёмом было покончено, они с почестями проводили меня на ту сторону. Троим сингальцам тоже позволили туда пройти, а вот англичанам пришлось остаться там, где они были! Я боялась лишь, что они не пустят меня обратно. Три дня я жила в маленьком доме у самых стен монастыря, днём и ночью беседуя с гелонгами и верховным ламой (инкарнацией Сакья-Будды); долгие часы я провела в их библиотеке, куда обычно не пускают женщин – трогательное свидетельство моей красоты и её абсолютной невинности, и настоятель узнал во мне женскую инкарнацию одного из Бодхисаттв, чем я очень горжусь. Затем пришло письмо от Кута Хуми, и меня проводили к мосту другой дорогой… они отвезли меня в Сикким и привезли туда, где я нахожусь сейчас – в другой монастырь лам, в 23 милях от Дарджилинга^[591].

Во время своих путешествий по Сиккиму Е. П. Блаватская остановилась в ашраме у своих учителей. По возвращении в Дарджилинг – где ей порекомендовали провести не меньше двух месяцев – она написала Синнетту в письме от девятого октября:

О, те блаженные, счастливые два дня! Это было, как в старые времена… та же деревянная хижина, домик, поделённый на три закутка, стоящий в джунглях на четырёх пеликаньих лапах; всё те же бесшумно скользящие жёлтые чела; тот же вечный звук «буль-буль-буль» негасимой трубки-челум моего Хозяина; издавна знакомый благозвучный голос вашего К. Х. (голос его стал ещё мелодичнее, а лицо ещё тоньше и прозрачнее); та же обстановка в доме – шкуры, подушки, набитые хвостами яков, блюда с солью, чаем и т. д.

Итак, когда я уехала в Дарджилинг, куда они меня послали – «подальше от чела, которые могли влюбиться в мою красоту», как сказал мой обходительный Хозяин – на следующий день я получила записку, которую я прилагаю к этому письму, от чиновника местной колониальной администрации. В ней он предостерегал меня от поездки в Тибет!! Он запер двери конюшни, когда лошади уже как не бывало^[592].

Летом Дарджилинг, расположенный в горах, становился резиденцией чиновников и их семей. Одной из его особенностей был восхитительный вид на Гималаи, пролегающие в 40 милях к северу от города. Здесь Е. П. Блаватская жила с теософами, только что прибывшими с юга. Один из них, Мохини Чаттерджи, юрист из Калькутты и потомок великого индийского реформатора Раджи Раммохана Роя, был самым блестящим из первых теософов-индусов. В своей статье «Гималайские Братья – существуют ли они?» Мохини описывает впечатления того времени:

В Дарджилинге я жил под одной крышей с несколькими теософами… большинство из них так же сильно сомневались в существовании гималайских Махатм, как и я в то время. Мне уже довелось встречать людей, которые утверждали, что являются чела Гималайских Братьев, видели их и даже жили вместе с ними не один год. Они смеялись над нашим замешательством. Один из них показал нам превосходно выполненный портрет мужчины, похожего на святого. Как оказалось, это был Махатма Кут Хуми (ныне мой почтенный учитель), которому Синнетт посвятил сочинение «Оккультный мир».

Спустя несколько дней после моего приезда к нам заглянул тибетский уличный торговец по имени Сандук. Его хорошо знали в Дарджилинге и его окрестностях, куда он с давних пор приходил, чтобы продавать тибетские безделушки. Он несколько раз заходил в наш дом, пока мы там жили, и благодаря своей простоте, внутреннему достоинству и приятным манерам производил впечатление прирождённого джентльмена. В нём напрочь отсутствовали черты, которые пусть даже отдалённо роднили бы его с образом необразованного дикаря, какими тибетцев нередко представляют европейцы.

Поскольку в это время Елены Петровны не было в Дарджилинге, теософы воспользовались возможностью получить через Сандука сведения касаемо существования Махатм в Тибете. Мохини продолжает:

В первый день мы задавали ему общие вопросы о Тибете и братстве Гелугпа, к которому он принадлежал, по его собственному признанию. Его ответы подтверждали рассказы Богля, Тёрнера и других путешественников. На второй день мы спросили его, не слышал ли он о том, что в Тибете помимо лам есть и другие люди, которые обладают сверхъестественными силами. Он признал, что такие люди есть. Они куда выше обычных лам, сказал он, и в основном живут в горах, над Шигадзе и рядом с городом Лхасой. Эти люди умеют творить необычные феномены, «чудеса», и некоторые из их чела, или лоту, как их называют в Тибете, умеют исцелять больных, давая им отведать риса-сырца, который они лущат собственными руками.

Затем к одному из нас пришла отличная идея. Не говоря ни слова, мы показали ему портрет Махатмы К. Х., о котором говорилось ранее. Он посмотрел на него несколько секунд, а затем, словно узнав его, почтительно поклонился портрету и сказал, что изображённый на нём мужчина похож на чохана (Махатму), которого он встречал…

Он утверждал, что видел этого Махатму в сопровождении множества гелонгов примерно в то же время в прошлом году (в начале октября 1881 г.) в месте под названием Гьянце, что находится в двух днях пути к югу от Шигадзе, и куда нашего рассказчика привели торговые дела. Его ответ на вопрос об имени этого Махатмы немало нас удивил: «Их называют Кутхум-па». Мы тут же засыпали его вопросами о том, что он имел в виду, сказав «они», и говорил ли он об одном человеке или о нескольких. Он ответил, что существует много Кутхум-па, и все они подчиняются одному человеку по имени Кутхум, учеников всегда называют именем их учителя. Следовательно, учеников Кут Хуми называют «Кутхум-па». Обратившись к тибетскому словарю, мы выяснили, что «па» означает «человек», «Бод-па» – значит «человек из Бод или Тибета». Аналогично, ученик Кутхуми называется «Кутхум-па».

Когда теософы сказали Сандуку, что индусы отказываются верить в существование «Братьев» в Тибете, он предложил провести туда любого добровольца, чтобы мы с его помощью убедились в их существовании.

Увидев особые молитвенные чётки, принадлежащие госпоже Блаватской, торговец сказал, что они – не что иное, как подарок Тешу [или Панчен] ламы, потому что купить их нельзя ни за какие деньги^[593].

* * *

Возникает вопрос, почему, когда в 1950 г. Тибет был оккупирован Китаем, Учителей нигде не нашли. Даже в 1920-х гг. Александра Дэвид-Нил заявила, что ни разу не видела индийских Махатм за время своих путешествий по Тибету.

Николай Рерих, путешествовавший по Тибету в тех же 1920-х гг., также их не встречал, однако столкнулся со странствующим ламой, который многое рассказал ему о настоящем Тибете. Однажды Рерих спросил: «Лама, встречались ли Вам Азары и Кутхумпа?»

Лама ответил:

Многие из наших в течение своей жизни видали Азаров и Кутхумпа, а также снежных людей, которые им прислуживают. Азары прекратили появляться в городах лишь недавно. Все они ушли в горы. Высокие, с длинными волосами и бородами, внешне они напоминают индусов…

Кутхумпа сейчас тоже не встретишь. Раньше они довольно открыто появлялись в регионе Цанг [Шигадзе] и в Манасароваре, когда паломники посещали священный храм Кайласа. Нечасто удастся увидеть и снежного человека. Обычные невежественные люди скорее примут его за наваждение. Есть весомые причины тому, что сегодня Великие не появляются так открыто. Мой старый учитель много рассказывал мне о мудрости Азаров. Мы знаем несколько мест, в которых жили Великие, но сейчас все они опустели по весомым и таинственным причинам.

Затем Рерих спросил: «Лама, так это правда, что их Ашрамы перенесли из окрестностей Шигадзе?» – «Эту тайну нельзя раскрывать, – ответил лама. – Я уже говорил, что в Цанге Азаров больше не найти».

Из замечаний ламы стало ясно, что сейчас Тибет переживает период упадка. Он заявляет: «Многие ламы носят ламаистское одеяние, но их внутренний мир куда хуже, чем у простого обывателя. Зачастую среди многих тысяч лам найдётся всего несколько отдельных индивидуумов, с которыми можно поговорить о возвышенном и надеяться на достойный ответ. Но разве в Вашей религии всё обстоит не так же?»^[594].

* * *

В середине ноября после возвращения в Дарджилинг Е. П. Блаватская уехала в Аллахабад, где некоторое время жила у Синнеттов, а затем вернулась в Бомбей. Однако вскоре после этого её постоянным местом жительства стал Мадрас.

Глава 9

Создание штаб-квартиры в Адьяре

Бóльшую часть года в Мадрасе стоит невыносимая жара и влажность, но в декабре там приятный мягкий климат. Блаватская и Олькотт прибыли в новую штаб-квартиру 19 декабря 1882 г. Елена Петровна пишет Наде в Россию:

Здесь так чудесно. Что за воздух! Что за ночи! И какая восхитительная тишина! Здесь не слышно ни городской сутолоки, ни криков с улицы. Я сажусь и пишу, глядя на океан, сияющий и безбрежный, будто живой…

Когда он тих и нежен, в мире нет ничего более завораживающе прекрасного, особенно в лунную ночь. На фоне глубокого тёмно-синего неба луна кажется вдвое больше и в десять раз ярче, чем ваш европейский крошечный перламутровый шар^[595].

Рис. 12. Изображение штаб-квартиры Теософского общества, выполненное Уильямом Кваном Джаджем в 1884 г., Адьяр. (Журнал «Путь», июнь 1892 г., с. 75.)

В 1884 г. во время поездки в Адьяр и Мадрас Джадж нарисовал штаб-квартиру ТО, где в то время жила Блаватская. Её спальня находилась на втором этаже. Позже в здание внесли изменения, чтобы разместить в нём библиотеку, пока для неё не выстроили отдельное помещение.

Сегодня адьярское ТО знаменито в первую очередь своей библиотекой. Елена Петровна писала о ней в своей статье «Последние успехи в Теософии» («Норс Американ Ревью», август, 1890 г.):

Адьярскую библиотеку, основанную трудами нашего президента Г. С. Олькотта, можно по праву назвать короной и славой Теософского общества. Она существует всего три года, но уже успела пополниться огромной коллекцией ценнейших восточных трудов – 3046 томов – кроме того, она содержит 2000 книг на европейских языках и несколько редких манускриптов на пальмовых листах.

Почти через сотню лет, в 1982 г., библиотеку посетил профессор Гарольд Ковард, глава отдела религиоведения в Университете Калгари в Канаде. По его словам, на тот момент в ней содержалась «обширное и хорошо структурированное собрание около 17 300 рукописей и 160 000 книг». А выдающийся гарвардский санскритолог, Дэниэл Ингаллс, называет адьярскую библиотеку «одним из главных хранилищ манускриптов на санскрите во всём мире»^[596]. Целью Олькотта было «возрождение первоначальных индуистских и буддистских традиций в Индии и на Цейлоне… Поэтому он придавал особую важность текстам о буддизме и индуизме, в то время как под влиянием британской культуры значение традиционных писаний было принижено»^[597].

Представляется интересным, что Субба Роу, один из самых блестящих и эрудированных теософов-индусов, не был знаком с литературой на санскрите до встречи с Е. П. Блаватской и Олькоттом. Во время обучения в президентском колледже в Мадрасе он получил стипендию лорда Элфинстона, позже – премию Элфинстона за эссе, написанное на английском, и ещё одну награду в области психологии,^[598] но при этом не проявлял интереса к мистицизму, метафизике и классическим индийским религиозным текстам. После ранней смерти Субба Роу в возрасте 34 лет Олькотт спросил об этом его мать (которая сама была образованной представительницей касты браминов):

Она рассказала мне, что её сын впервые заговорил о метафизике после близкого общения с основателями Теософского общества; общения, которое началось с переписки с Е. П. Блаватской и Дамодаром и переросло в близкую связь после того, как он встретился с основателями в 1882 г. в Мадрасе. Казалось, будто ему открылась давно позабытая сокровищница оккультных знаний; он вспомнил последнюю из своих прошлых инкарнаций; он узнал своего Гуру и впоследствии поддерживал связь с ним и другими Махатмами; с некоторыми он общался лично в нашей штаб-квартире, с другими – в иных местах или по переписке. Своей матери он говорил, что Е. П. Блаватская – великий йог, и в её присутствии он видел много загадочных феноменов^[599].

Субба Роу писал своему близкому другу:

Оккультные братства во всех частях света ввели правило, согласно которому вступить в их ряды могли только члены «Теософского общества». Я не выдам ничью тайну, сказав Вам, что лично знаю о многих случаях, когда гуру принуждали своих чела – один из них был очень высоким чела – вступить в Общество под страхом отказаться от них^[600].

Его слова подтверждаются тем, что один Учитель писал Синнетту: «В этом движении сокрыто больше, чем вы подозреваете, а работа ТО напрямую связана с той, что тайно ведётся во всех уголках мира»^[601].

Что до Субба Роу, он приносил всё меньше пользы общему делу теософов, поскольку его разум находился под влиянием чувства превосходства браминов. В период, ознаменованный враждебным докладом Ходжсона и проверками феноменов Е. П. Блаватской, проведёнными ОПИ, Субба Роу сказал ей:

Вы виновны в ужаснейшем из преступлений. Вы раскрыли тайны оккультизма – самые священные и сокровенные. Лучше пожертвовать Вами, чем тем, что никогда не предназначалось для мышления европейцев. Люди слишком сильно верили Вам. Настало время заронить в них зерно сомнения. Иначе они бы выведали у Вас всё, что Вы знаете^[602].

В лучшие времена, в канун 1883 г., Субба Роу присутствовал при встрече Е. П. Блаватской с посетителем в штаб-квартире Общества. Судя по прошлому этого человека, трудно было представить, что он переступит порог теософского центра. Его звали Р. Джаганнатхья, и вот как он сам описывает этот приём:

Е. П. Блаватской меня впервые представил мистер Дамодар К. Малаванкар в зале здания Теософского общества, сказав ей, что я и есть тот самый «Р. Дж» или «Веритас» из «Философик инкуайер». Она восседала в кресле в окружении маленькой группы обожателей и производила впечатление гостьи на этой земле, так грозно сверкали её глаза из-под резко очерченных бровей. У неё было тело женщины, речь мужчины, внешне она была земная, а в действительности – божественная…

«Ах! – воскликнула она, – я ждала, что Вы придёте ко мне однажды». Я спросил её, как она могла ждать меня, ведь она была теософом, а я – атеистом. Она попросила Дамодара принести её альбом, показала мне вырезки из моей лекции «Капила, Будда и Шанкара» и призналась, что внимательно читает мои статьи в «Философик инкуайер» и одобряет их, поскольку в них сквозит дух поиска Истины. Поскольку секуляризм не мог удовлетворить мои возвышенные стремления, она резонно рассудила, что я приду к ней, чтобы она пролила свет на вопрос вопросов – загадку жизни и смерти.

Затем Е. П. Блаватская спросила меня, о чём я хотел бы узнать. Я задал ей несколько вопросов, сформулированных накануне вечером, которые показались бы сложными всем непосвящённым. Будучи членом Научного секуляризационного общества, я тешил себя мыслью о том, что на заданные мною вопросы нет ответа, и что они поставят в тупик её острый ум философа.

К моему огромному удивлению, она рассмотрела все вопросы один за другим и ответила на них самым тщательным и исчерпывающим образом. В тот день она посвятила решению моих вопросов почти три часа. Ряд исторических, философских и научных фактов, приведённых ею в поддержку её веским, неопровержимым доводам, поверг мой скудный ум в смущение.

Все присутствующие были зачарованы. Не могу не отметить одну её особенность: уровень её знаний о различных предметах был так высок, что своими ответами она предвосхищала и устраняла все побочные вопросы. Итак, на второй и третий день мы провели немало часов за обсуждением вопросов при тех же свидетелях; интерес публики возрастал по мере того, как мои вопросы становились всё более каверзными, а её ответы всё более компетентными и полными…

На третий день, ответив на мои вопросы, в которые я, собрав при этом всю силу своих атеистических знаний, вложил немало дум и забот, она весело спросила, хочу ли я ещё что-нибудь сказать. Я с готовностью и откровенностью признался в том, что «мои запасы истощены», над чем все присутствующие дружно посмеялись.

Я полагал, что теософия похожа на большинство мировых религий, а Е. П. Блаватская своими знаниями и остроумием лишь немного превосходит любого рядового учёного. Ободрённый этим опрометчивым суждением, я «шёл стричь, но сам оказался остриженным». И всё же я был рад этому поражению, поскольку оно принесло мне огромную пользу – она открыла мне глаза на скользкую почву под моими ногами. За три дня она сокрушила знания об атеистических теориях, которые я накапливал семь лет…

И этот гигант интеллекта, мудрости и мощи спросила меня, что я думаю о Теософском обществе и не хочу ли я к нему присоединиться и помочь движению, если я убеждён в истинности теософии. Она сказала, что основала Теософское общество по указанию своего гуру, индийского Махатмы, Риши, и приехала сюда, дабы распространять знания о Брахма-Видья, Религии Мудрости. Однако, к её сожалению, многие образованные и просвещённые индусы сторонились движения и относились к ней с недоверием из-за её западного происхождения и чужой расы.

Я с готовностью согласился вступить в общество, трудиться и умереть на благо Священной цели, покуда искра жизни теплится в моём бренном теле… С тех самых пор я работаю для Теософского общества, всегда помня о своём священном обещании, данном Е. П. Блаватской, которая открыла мои глаза и осветила моё непроглядное невежество. Она обратила моё внимание на драгоценные ослепительные сокровища знаний, которые скрываются глубоко в рудниках восточной мудрости. Она с материнской заботой посоветовала мне прочитать «Упанишады», которые стали для Шопенгауэра «утешением в жизни и смерти»^[603].

* * *

В отличие от предыдущих лет, прошедших в постоянных разъездах, в 1883 г. Елена Петровна провела бóльшую часть года в штаб-квартире. Это позволило ей уделить больше внимания «Теософисту», и за тот год она написала более 700 страниц, которые впоследствии вошли в её собрание сочинений. О широком спектре затронутых тем можно судить по названиям некоторых её статьей, таких как «Религия будущего», «Пугало науки», «Сила целительства», «Карма», «Чела и мирские чела», «Является ли аборт преступлением?», «Трансмиграция живых атомов», «Семеричный принцип в эзотеризме», «Зороастризм в свете оккультной философии», «Проекция двойника», «Основы религии», «Священное древо Кумбум», «Разумное обоснование поста» и «Душа вещей».

В статье «Семеричный принцип в эзотеризме» говорится о семеричной природе человечества и космоса, основном учении теософии. Применительно к человеку речь идёт о семи принципах. Таблица, приведённая ниже, заимствована из «Ключа к Теософии» Е. П. Блаватской. Слова, выделенные курсивом, являются санскритскими эквивалентами терминов на русском языке^[604].

НИЗШАЯ (ПРЕХОДЯЩАЯ) ЧЕТВЕРИЦА

1. Физическое тело (Рупа)

2. Жизненный принцип (Прана)

3. Астральное тело (Линга-Шарира)

4. Животные желания и страсти (Кама-Рупа)

ВЫСШАЯ (НЕПРЕХОДЯЩАЯ) ТРИАДА

1. Разум (Манас)

2. Духовная душа (Буддхи)

3. Дух (Атма)

Считается, что в процессе реинкарнации Манас становится двойственным; та часть, которая связана с четвёркой, называется Низшим Манасом, или умственным разумом; та, что относится к Буддхи и Атме, называется Высшим Манасом или интуитивным разумом. Цитируя Е. П. Блаватскую: «Будущее положение и кармическая судьба человека зависят от того, стремится ли Манас вниз к Кама-Рупе, очагу животных принципов, или же вверх к Буддхи, Духовному Я», источнику голоса сознания и чувства любви и всеохватывающего сопереживания. Согласно её определению, АТМА «едина с Абсолютом и является его излучением»^[605].

Эти семь принципов Синнетт изложил в своём сочинении о теософии «Эзотерический буддизм» (1883). Читатели были поражены. До этого протестантская и католическая церкви рассказывали им лишь о разделении человека на душу и тело, и было неясно, является человек душой и имеет тело или наоборот. Многие люди были уверены в том, что они и есть земная оболочка, поскольку, согласно церковным учениям, чтобы попасть в Рай, человек должен был воскреснуть во плоти! Следовательно, душа была неопределённой субстанцией, витающей где-то рядом и не имеющей особого влияния на их жизнь.

В теософии семеричное деление применяется не только к человечеству, но и ко всем остальным царствам, включая царство минералов. Различия между царствами заключаются в числе скрытых и активных принципов. Лишь в совершенном индивидууме все принципы полностью активны. Объединяет их то, что все организмы живут и развиваются, а также обладают способностью получать и отражать впечатления. Эта способность объясняет такую науку, как психометрия. В статье «Душа вещей», опубликованной в «Теософисте», говорится о психометрических исследованиях американского геолога, профессора Уильяма Дентона, которым он посвятил целых три тома с аналогичным названием. В письме к Наде Елена Петровна приводит другой пример этой любопытной способности:

Я получила от тебя стопку газет «Новое время» и пошла спать чуть позже десяти (ты знаешь, что я встаю в пять). Выбрав наугад один из выпусков, я растянулась на кровати и погрузилась в мысли об одной книге на санскрите, которую я надеялась использовать, дабы высмеять Макса Мюллера в своём журнале. Как видишь, я совсем не думала о тебе. Всё это время газета лежала на подушке за моей головой, частично прикрывая лоб. Вдруг я поняла, что очутилась в чьём-то доме, который казался мне смутно знакомым. Комнату, в которой я оказалась, я никогда до этого не видела, но стол, стоявший в центре, был знаком мне с давних пор. И там, за этим столом, я увидела тебя – ты, моя дорогая подруга, курила сигарету и думала о чём-то. На столе был накрыт ужин, но в комнате больше никого не было. Мне лишь показалось, что я мельком увидела тётю Екатерину, которая выходила из комнаты через дверь. Затем ты подняла руку, взяла со стола газету и отложила её сторону. Мне хватило времени лишь на то, чтобы прочитать её название – «Вестник Одессы» – и видéние исчезло. Казалось бы, во всём этом нет ничего странного, но вот что любопытно:

Я была абсолютно уверена в том, что взяла выпуск «Нового времени». В своём видéнии я заметила возле тебя несколько кусочков чёрного хлеба, и меня вдруг охватило такое сильное желание попробовать его – хотя бы крошку – что я буквально почувствовала его вкус во рту. Я задумалась о том, что бы это могло значить? Откуда такой каприз? Стремясь избавиться от желания, которое не могло быть удовлетворено, я развернула газету и начала читать. И, гляди-ка! – у меня в руках в самом деле оказался «Одесский вестник», а не «Новое время». К тому же к газете прилипли крошки столь желанного ржаного хлеба.

Видимо, когда эти крошки коснулись моего лба, моё сознание воссоздало тот самый момент, когда они прилипли к газете. В этом случае хлебные крошки сыграли роль фотографического аппарата. Эти засохшие кусочки хлеба доставили мне невероятное удовольствие, на короткий миг переместив меня к тебе. Наполненная домашней атмосферой я от радости слизнула самую большую крошку. Что до меньших – вот они, я вырезала их вместе с кусочками бумаги, к которым они прилипли, и отослала тебе. Пусть они вернутся домой вместе с частичками моей души^[606].

С годами созрел интерес Надежды к теософии, и в августе 1883 г. она сыграла важную роль в формировании отделения ТО в Одессе, став его президентом^[607].

Глава 10

Необходимость перемен

В 1883 г. Лондонское ТО дало Е. П. Блаватской и Олькотту немало поводов для беспокойства из-за разногласий между его членами. Теперь Синнетты жили в Лондоне, поскольку в ноябре 1882 г. владелец «Пионера» уведомил мистера Синнетта о том, что более не нуждается в его услугах редактора. В марте 1883 г. семья на корабле отправилась в Европу и, посетив Италию, в середине мая прибыла в Англию.

В январе Лондонское отделение выбрало нового президента, миссис Анну Бонус Кингсфорд. Как и её близкий коллега Эдвард Мэйтленд, она предпочитала умозрительные европейские и египетские герметические философии восточным учениям, к которым склонялись Синнетт и многие другие члены Общества. Учителя поддерживали её президентство и интерес к западным эзотерическим учениям^[608], хотя она и сомневалась в существовании самих Учителей. Книги Кингсфорд об эзотерическом христианстве пользовались огромной популярностью, особенно «Совершенный Путь, или Обретение Христа», опубликованная в 1882 г. Учителя также приветствовали её активное противостояние проведению опытов на животных^[609]. В юности она принимала участие в охоте на лис, но при виде истерзанной тушки моментально восстала против всех форм жестокости. Ещё сильнее она утвердилась в своих взглядах, изучая медицину в Париже, где ей пришлось стать свидетелем мучительных пыток, которым подвергались животные.

В то время не только Лондонская ложа переживала непростые времена, о чём свидетельствует письмо Е. П. Блаватской к Эмилии Морсье, которая посетовала на противостояние фракций Парижской ложи (17 мая 1883 г.):

Моя дорогая сестра и подруга, да, Вы слишком впечатлительны и слишком увлечены, на меня же выходки посторонних не оказывают совершенно никакого влияния, и ничто не способно сбить меня с пути, на который я ступила. Хотите знать почему? Потому что более двадцати лет назад я потеряла веру в людей как в индивидуумов, и начала любить человечество в целом и трудиться на его общее благо, а не ради отдельных личностей. Я делаю это по-своему. Я больше не верю в совершенство; я не верю в непогрешимость и безупречность.

Каждый из нас – кусок угля, более или менее чёрный и, прошу прощения, пахучий. Но едва ли найдётся настолько грязный и отталкивающий кусок, чтобы ни в одном из его атомов не обнаружилось зачатка будущего бриллианта. На эти-то атомы я и смотрю, не видя ничего вокруг, да я и не хочу видеть. Поскольку я работаю для других, а не для себя, я позволяю себе использовать эти атомы для достижения общей цели^[610]. Потому я не вижу и не видела в мистере Фортине ничего, кроме его талантов и практического умения демонстрировать истину. Он обладает несравненными научными познаниями и женат на необыкновенной женщине; и даже будь он в тысячу раз хуже, чем он есть, я не вижу причин не использовать его для общего дела во благо всего человечества… У всего есть хорошие стороны и плохие. Так давайте возьмём хорошие, используем то, что полезно, а плохие оставим, и пусть они сами свернут себе шею…

Наше общество проповедует всеобщее братство и любовь, но при этом оставляет своим отделениям свободу выбора – принимать друг друга или нет… Почему бы Вам, непримиримой противнице Леймари и доктора Фортина, не основать особое отделение, которое Вы могли бы назвать, скажем, в противовес «Спиритической группе теософского общества» Леймари и «Научной группе теософского общества» доктора Фортина – «Ноологической^[611] группой теософского общества» или вроде того? Нам нужны подобные центры исследований и экспериментов… Каждому найдётся место. Приступайте к работе и не волнуйтесь о других… Палата депутатов одна, но сколько в ней разных партий! Все они работают или думают, что работают (что на самом деле одно и то же) для Франции, в большей или меньшей степени стремясь к её благополучию. А Вы работайте для Истины. И ни один атом Вашей работы не пропадёт даром^[612].

Анна Бонус Кингсфорд (1846–1888)

В декабре Елена Петровна заболела и пришла на ежегодный съезд ТО в Адьяре на костылях. Позже её состояние ухудшилось, и в начале 1884 г. доктора пригрозили, что, если она не переедет на время в другой климат, жить ей осталось не более трёх месяцев. Поэтому она собралась уехать во Францию в сопровождении Олькотта. У того были дела в Лондоне, где он перед британским правительством отстаивал право Шри-Ланки [в то время Цейлона] на свободу вероисповедания, которого они были лишены в течение нескольких веков. Также он планировал урегулировать возникшие споры, касающиеся Лондонского ТО.

В отсутствие Е. П. Блаватской управляющим «Теософиста» назначили Т. Субба Роу, а также учредили комитет по управлению делами Общества на время отъезда основателей. Главой комитета стал доктор Франц Гартман, который прибыл в Мадрас из Соединённых Штатов в декабре и пробыл в Адьяре более года.

Гартман родился в Баварии в 1838 г., будучи молодым врачом, эмигрировал в США и стал гражданином этой страны. В то время спиритуализм находился на пике популярности, но Гартман не испытывал к нему интереса, считая его мошенничеством, до тех пор, пока не увидел собственными глазами несколько поразительных сеансов. Вот что он пишет в автобиографии:

Когда я находился в полнейшей растерянности и уже отчаялся разузнать что-либо определённое об этих явлениях, ко мне в руки попал номер «Теософиста». В нём была статья о семеричной природе человека [в теософии это обычно называется принципами человека]. Для меня это было откровением, ключом к загадкам, который я так долго и безрезультатно искал. Я был так воодушевлён этим открытием, что с того времени моим самым страстным желанием стало лично познакомиться с мадам Блаватской, чтобы узнать от неё о других тайнах жизни и смерти^[613]. [Гартман написал ей письмо и получил ответ от Олькотта с приглашением приехать в Адьяр.]

В первый же день после того, как я прибыл в Адьяр, я получил неожиданное подтверждение способностей мадам Блаватской. Когда я зашёл в её комнату, она сидела за столом и что-то писала. Не желая её беспокоить, я сел возле окна и задумался об одной даме, моей давней подруге, которая за несколько лет до этого умерла в Галвестоне. Мне было интересно, что сталось с её «принципами». Я заметил, что мадам Блаватская перевернула страницу и рассеянно смотрит вдаль с отсутствующим видом, будто бы поигрывая карандашом. Затем она подала мне листок. Он содержал ответ на мой вопрос в виде изображения тела моей знакомой, распростёртого на земле. Рядом стоял элементал и смотрел на то, как её астральная душа покидает тело. На рисунке была изображена радуга как символ перехода её духа в высшие сферы.

[Гартман добавил, что] часто получал доказательства существования оккультных сил с помощью Е. П. Блаватской^[614]… но самым удивительным из всех феноменов для меня стал тот факт, что я оказался способен писать для «Теософиста» статьи на оккультные темы и без какой-либо предварительной подготовки выступать с открытыми лекциями, которые нашли заинтересованных и благодарных слушателей в Индии и впоследствии в Америке, Германии и Италии, хотя до своего приезда в Индию я никогда не читал открытых лекций.

Позже Гартман писал научные работы о метафизике. Особую известность ему принесла «Жизнь Парацельса»^[615].

Одной из задач комитета по управлению было наблюдать за деятельностью двух сотрудников – супружеской пары, Эммы и Алексиса Куломбов – которые жили при ТО, сначала в Бомбее, а теперь в Мадрасе. Эмма была экономкой, а Алексис – искусным плотником и вообще мастером на все руки. Перед тем как приехать в Индию, они некоторое время жили на Цейлоне, где нищета вынудила их обратиться за помощью к Елене Петровне. Она знала Эмму ещё со времён путешествия в Каир, когда сама находилась в бедственном положении после крушения корабля у берегов Греции. И поскольку мадам Куломб, в то время мисс Каттинг, любезно помогла ей, со стороны Е. П. Блаватской было вполне естественно ответить ей тем же.

В 1884 г., когда Блаватская и Олькотт находились в Европе, комитет по управлению уволил супругов Куломб за постыдный поступок, а именно злоупотребление средствами Общества. Вне себя от ярости Куломбы подались к христианским миссионерам в Мадрасе. Через некоторое время миссионеры объявили о признании Куломбов в том, что они помогали Е. П. Блаватской производить ложные феномены. Мадам Куломб также заявила: ещё во время знакомства с Блаватской в Каире она поняла, что последняя не отличается высокими моральными принципами. Однако в 1879 г., проживая на Цейлоне, мадам Куломб с воодушевлением защищала Елену Петровну от нападок прессы, написав в местную англо-индийскую газету «Таймс» (5 июня 1879 г.) следующее письмо:

Я не знакома с другими членами Теософского общества помимо мадам Блаватской. Эту даму я знаю уже восемь лет и должна признаться, что не могу сказать о ней ничего дурного. Мы жили в одном городе, и она, напротив, считалась одной из умнейших женщин нашего времени. Мадам Б. – музыкант, лингвист, художница, писательница, и я могу подтвердить, что очень мало женщин и в действительности мало мужчин обладают таким обширным багажом знаний, как мадам Блаватская^[616].

Поскольку Е. П. Блаватская и Олькотт были заняты приготовлениями к путешествию в Европу, им некогда было думать о проблеме с Куломбами. Они покинули Индию 20 февраля 1884 г. в сопровождении слуги Елены Петровны, Бабулы, и нескольких индусов, в том числе Мохини. Отплыв из Бомбея, 12 марта они прибыли в Марсель.

Глава 11

Поездка в Европу

В 1884 г. Блаватская и Олькотт провели в Европе семь месяцев, которые были наполнены не тишиной и покоем, как советовали доктора, а скорее напряжённой деятельностью, в результате которой Теософское общество укрепило свои позиции и даже стало модным в интеллектуальных кругах. Оба его основателя пользовались большим спросом, где бы ни находились. Третий основатель общества, Уильям К. Джадж, по пути из Америки в Индию задержался во Франции и провёл там несколько месяцев с Еленой Петровной, как она говорила, «по приказу учителя, чтобы помогать мне в работе над „Тайной Доктриной“»^[617].

Сойдя на берег в Марселе, Е. П. Блаватская и Олькотт провели неделю в Ницце в гостях у леди Кейтнесс (герцогини де Помар), в замке Тиранти, который был одной из её резиденций. Испанка по происхождению, она вышла замуж за герцога де Помара, а после его смерти – за графа Кейтнесса. После смерти второго мужа она переселилась в Париж, где основала Société Théosophique d’Orient et d’Occident.

Из Ниццы Е. П. Блаватская с Олькоттом отправились в Париж, где их встретили Джадж и Мохини. Все четверо остановились в доме № 46 по Рю Нотр-Дам де Шан, который им любезно предоставила леди Кейтнесс. Это место стало штаб-квартирой Елены Петровны на всё время пребывания в Париже.

«Миссия теософов в Европе привлекла к себе внимание ведущих печатных изданий, – отмечает Майкл Гомес. – 1 апреля в газете Викто́ра Гюго „Раппель“ появилась статья на три колонки о распространении теософии, назавтра за ней последовал „Тан“. 21 апреля „Матен“ опубликовал статью на половину колонки о встрече теософов со всех частей света в Париже».

В тот же день парижская газета «Инглиш Монинг Ньюс» взяла интервью у Е. П. Блаватской и объявила о грандиозном приёме, который состоится в её честь 10 мая в роскошном особняке леди Кейтнесс в квартале Парижа Фобур Сен-Жермен^[618].

Джадж написал Олькотту, который уехал в Лондон вскоре после прибытия в Париж:

Скоро Соединённые Штаты снова заговорят о Вас и о ней. У Т. Чайлда, который пишет для нью-йоркской «Сан» по колонке в неделю, на сегодня назначена встреча, и корреспондент «Чикаго Трибьюн» тоже попросил уделить ему время^[619].

Елена Петровна проводила в разных домах Парижа встречи с беседами, суть которых раскрывается в книге леди Кейтнесс «Загадка веков»^[620].

В Лондоне Олькотт организовал собрание ТО седьмого апреля с тем, чтобы выбрать новых членов правления и уладить конфликт между фракциями Кингсфорд и Синнетта. Елена Петровна была приглашена на собрание, но отказалась^[621]. Накануне вечером, в Париже, Е. П. Блаватская и Джадж предавались воспоминаниям о времени, проведённом в Нью-Йорке. На следующий день Джадж написал Лоре Холлоуэй, своей подруге из Нью-Йорка:

Когда мы сидели, я почувствовал давно знакомый сигнал послания от Учителя и заметил, что Е. П. Блаватская прислушивается. Она сказала: «Джадж, Учитель просит меня угадать самое непредсказуемое указание, которое он мог бы дать нам сейчас». Я предположил: «Сделать миссис Кингсфорд президентом лондонской ложи?» – «Попробуйте ещё раз», – сказала она. «Чтобы Е. П. Блаватская отправилась в Лондон?» На этот раз я оказался прав, он приказал ей сесть на экспресс, который отправлялся в 7:45, и указал точное время его остановок на разных станциях и время прибытия в Лондон. У нас в доме не было расписания поездов, но все данные им сведения оказались правильными. Ей ужасно не понравилось это указание, и, учитывая её слабое здоровье и грузную фигуру, могу ручаться, это была кошмарная поездка. Однако вчера вечером я отвёз её на станцию и смотрел, как она уезжает на поезде с маленьким саквояжем. У этой поездки какая-то особая цель, иначе она могла бы поехать с Олькоттом…

Она всё время повторяла, что не знает, зачем ей приказали ехать, ведь лондонские теософы подумают, что, сперва отказавшись, она затем приехала лишь ради эффектного появления. Олькотт же, увидев её, наверняка с трудом удержится от ругательств. Но положение в Лондоне серьёзное, и, возможно, они хотят, чтобы Е. П. Блаватская продемонстрировала там феномены и всё разрешилось благополучно. Итак, я остался один в этом доме и собираюсь немного поработать над книгой [ «Тайной Доктриной»]^[622].

К тому моменту, когда Елена Петровна прибыла в Лондон, выборы уже завершились, миссис Кингсфорд была в ярости, узнав, что вместо неё президентом стал мистер Финч, Синнетт занял пост вице-президента, а казначеем назначили Франческу Арундейл. Атмосфера накалилась. Британский священник Чарльз Ледбитер, недавно вступивший в Общество, описывает то, что произошло дальше:

…Вдруг дверь напротив нас стремительно распахнулась, и дородная женщина в чёрном вошла и села на дальнем конце нашей скамьи. Несколько минут она внимала препирательствам на трибуне, а затем начала всем своим видом выражать нетерпение. Поскольку никаких изменений не намечалось, она вскочила с места и командным голосом выкрикнула всего одно слово – «Мохини», а затем вышла за дверь в коридор. Величавый и степенный Мохини молниеносно промчался по этой длинной комнате и, добежав до коридора, тут же распростёрся у ног женщины в чёрном.

Многие в смятении поднялись с мест, не понимая, в чём дело, но в следующее мгновение сам мистер Синнетт поспешил к двери, вышел, обменялся с кем-то парой слов, снова зашёл, и, стоя у дальнего конца нашей скамьи, произнёс роковые слова: «Позвольте представить Лондонской ложе госпожу Блаватскую». Того, что случилось дальше, не описать словами; членов общества охватил дикий восторг и вместе с тем священный трепет, они окружили нашу великую Основательницу, одни целовали ей руки, другие вставали перед ней на колени, несколько человек истерически рыдали^[623].

Елена Петровна взяла в свои руки ведение собрания и потребовала объяснить ей происходящую сумятицу. Затем она с глазу на глаз побеседовала с членами правления, и было решено, что миссис Кингсфорд следует основать новую группу под названием Герметическая ложа, а Лондонская ложа продолжит существовать, как прежде.

Мэри Гебхард из Эльберфельда, города в Германии, которая присутствовала на собрании, позже рассказывала:

7 апреля прошлого года состоялось собрание Теософского общества в апартаментах мистера Финча в гостинице «Линкольнс-Инн». Там у меня было виде́ние, в котором я увидела Учителя М. Я сидела и внимательно слушала вступительную речь полковника Олькотта, когда вдруг увидела справа от себя очень высокого, величественного мужчину, в котором сразу же узнала Махатму по фотографии, которую как-то раз видела у Синнетта. Он не был одет в белое, казалось, вокруг него обёрнута тёмная ткань с цветными полосками. Виде́ние продлилось всего несколько секунд. Насколько мне известно, кроме меня Махатму на собрании видели лишь Олькотт, Мохини и, разумеется, сама госпожа Блаватская.

Миссис Гебхард добавила, что Мохини распростёрся ниц именно перед этим человеком, а не Еленой Петровной^[624].

Е. П. Блаватская провела в Лондоне неделю, остановившись в доме Синнеттов на Лэдброук Гадренс, где встретилась со многими лондонскими теософами^[625]. Также она посетила лабораторию сэра Уильяма Крукса. В Париж она уехала в сопровождении Мэри Гебхард и её сына Артура^[626].

В Париже Елена Петровна ощутила острую необходимость сходить в православную церковь. Об этом она пишет своим родным:

Я стояла там с открытым ртом, будто перед собственной дорогой матушкой, которую не видела много лет, и которая меня не узнаёт!.. Я не верю в догмы и не переношу ритуалы, но испытываю совсем другие чувства к православному богослужению. Я начинаю сомневаться в собственном благоразумии. Быть может, это у меня в крови… Я всегда буду говорить: буддизм, чистое, духовное учение, которое находится в полной гармонии с учениями Христа, в тысячу раз предпочтительнее современного католицизма или протестантизма. Но русскую церковь я не стану и сравнивать с буддизмом. Ничего не могу с этим поделать. Такая уж моя глупая, непостоянная натура^[627].

После приёма, который прошёл в доме леди Кейтнесс 10 мая, Е. П. Блаватская вместе с Мохини и Джаджем отправилась в прекрасное французское поместье в Ангьене недалеко от Парижа, где они провели около трёх недель. Оттуда она писала родным, которых не видела уже 12 лет, упрашивая их навестить её в Париже и Ангьене:

Я сбежала от своих многонациональных друзей, интервьюеров и остальных назойливых истязателей, на несколько дней сменила Париж на Ангьен и уединилась на «Вилле Круазак», которая принадлежит моим дорогим друзьям, графу и графине д’Адемар. Они настоящие друзья и заботятся обо мне не ради феноменов – будь они неладны. В моём и вашем распоряжении целая анфилада комнат… Графиня – очаровательная женщина: она чрезвычайно богатая американка [из Кентукки], очень милая и непретенциозная. Её муж, большой аристократ и закоренелый легитимист, тоже прост и приятен в общении^[628].

О пребывании Блаватской в Ангьене известно немногое, кроме того, что было описано в статье Джаджа. Вот несколько отрывков из этой статьи:

Нашей любезной подруге были предоставлены все удобства, и там она продолжила свою работу, пока я по её просьбе внимательно перечитывал, сидя в той же комнате, «Разоблачённую Изиду», снабжая её тематическими указателями внизу каждой страницы. Это требовалось ей для подготовки к написанию «Тайной Доктрины»…

По заведённому обычаю мы каждый вечер собирались в гостиной, чтобы побеседовать, и здесь, как и в столовой, происходили некоторые феномены, которые на самом деле едва ли были интереснее слов Блаватской, остроумных ли, мрачных или насмешливых. Часто сестра графини д’Адемар играла на фортепьяно, чем приводила в восторг Елену Петровну, которая была весьма строгим судьёй. Я хорошо помню одну мелодию, в то время недавно ставшую популярной в Париже, которая нравилась ей неимоверно и часто повторялась по её просьбе. При звуках этой мелодии в душе рождалось вдохновение и глубокое единение с природой. Немало оживлённых дискуссий между Блаватской и графом прозвучало в этой гостиной, и часто в разгаре беседы она поворачивалась ко мне и Мохини, в то время как мы молча слушали её, и произносила вслух мысли, которые проскальзывали у нас в голове…

Однажды вечером мы долго сидели в гостиной без света. Свет луны отражался в озере, вся природа стихла, а Елена Петровна впала в задумчивое состояние. Она встала и подошла к угловому окну, глядя на воду, и в комнате вдруг мелькнул проблеск рассеянного света, вызвав на её губах нежную улыбку. После смерти Е. П. Блаватской графиня д’Адемар писала мне, вспоминая этот вечер:

Е. П. Блаватская казалась погружённой в мысли, когда она вдруг встала со своего кресла, приблизилась к открытому окну и властно взмахнула рукой. В отдалении послышалась музыка, которая всё приближалась и приближалась, и наконец разразилась благозвучными аккордами, заполнившими гостиную, где мы сидели. Мохини бросился к ногам Блаватской и поцеловал подол её платья, что казалось абсолютно естественным проявлением глубокого восхищения и уважения, которое все мы испытывали к этому чудесному созданию, чей безвременный уход мы никогда не перестанем оплакивать.

Мы все ясно слышали эту астральную музыку, а граф особо отметил её призрачную красоту, когда она затихала, удаляясь в неведомые места^[629].

После того как Елена Петровна вернулась в Париж, к ней приехали Вера и Надя и пробыли с ней до конца июня. Однажды с невольной подачи Веры Елена Петровна провела эксперимент по «осаждению», который позже стал известен в Англии и России. Показания свидетелей этого эксперимента опубликовало британское периодическое издание «Лайт» (12 июля 1884 г.). Ниже приведены отрывки из этой публикации:

Нижеподписавшийся подтверждает следующие феномены:

Утром 11 июня сего года мы находились в приёмной Теософского общества в Париже в доме № 46 по Рю Нотр-Дам де Шан, когда почтальон принёс туда письмо. Дверь комнаты, в которой мы сидели, была открыта, и мы хорошо видели коридор; слуга, поспешивший на звук дверного колокольчика, забрал письмо у почтальона и сразу принёс его нам, вручив мадам Желиховской [сестра Е. П. Блаватской, Вера]. Она бросила письмо на стол, за которым мы сидели. Письмо было адресовано одной даме, родственнице мадам Блаватской [тёте Наде], которая тоже была у неё в гостях, и пришло от другой родственницы из России [тёти Екатерины]. В комнате присутствовали мадам де Морсье, генеральный секретарь Sociе́tе́ Thе́osophique d’Orient et d’Occident, М. Соловьёв, известный писатель, сын выдающегося русского историка и атташе императорского двора, пол. Олькотт, мистер У. К. Джадж, Мохини, Бабу и ещё несколько человек. Мадам Блаватская также сидела за столом. Вдруг мадам Желиховская попросила Е. П. Блаватскую прочитать содержание письма до того, как оно будет распечатано…

В ответ на просьбу Е. П. Блаватская тут же взяла со стола запечатанное письмо и, приложив конверт ко лбу, начала читать то, что, как она утверждала, было в нём написано. Затем она записала предполагаемое содержимое письма на пустой странице одного из уже прочитанных писем, лежащих на столе. Поскольку сестра всё ещё подсмеивалась над ней и оспаривала её способности, Е. П. Блаватская пообещала дать всем присутствующим ещё более весомые доказательства того, что её психические силы могут действовать внутри запечатанного конверта. Отметив, что её имя упоминается в письме, она сказала, что через конверт подчеркнёт его красным карандашом. Она подчеркнула своё имя красным карандашом на старом письме (на котором уже было записано предполагаемое содержимое запечатанного письма) и, подписав его полным именем автора письма, нарисовала под ним символ из двух переплетающихся треугольников – «печать Соломона». Вера заметила, что автор [тётя Екатерина] навряд ли в письме к родственнице стала бы подписываться полным именем, и уж в этом-то она [Елена Петровна] наверняка заблуждается. «Тем не менее, – возразила Е. П. Блаватская, – я сделаю так, что эти две красные отметки появятся в запечатанном письме».

Затем она положила закрытое письмо рядом с открытым перед собой на столе и поместила на них свои ладони, сказав, что создаёт таким образом мост между ними, по которому будет двигаться поток психической энергии. С выражением предельной сосредоточенности на лице она оставалась неподвижной в течение нескольких секунд, а следом подтолкнула закрытое письмо к своей сестре и сказала: «Держи, дело сделано. Эксперимент удачно завершён»… Когда дама, которой было адресовано письмо, открыла его, выяснилось, что мадам Блаватская в самом деле в точности угадала его содержимое; что в нём упоминалось её имя; что оно было подчеркнуто красным, как и обещано; и под полной подписью автора письма был нарисован двойной треугольник.

Мы заметили ещё один интересный факт. Небольшой дефект в одном из треугольников, нарисованных мадам Блаватской, был в точности воспроизведён на листке запечатанного письма. [Ниже перечислены имена свидетелей.]

Вера спросила Олькотта о том, как Елене Петровне удалось перенести нарисованные ею линии на письмо в запечатанном конверте. Он ответил:

Чтобы проанализировать подобный феномен, нужно понимать, что одной из скрытых, неизвестных и неисследованных сил человека является способность притягивать, перемещать и двигать атомы. Таким образом в этом случае мадам Блаватская притянула атомы красного карандаша, не разрушая их, поглотила их силой своей нервной системы, пропустила их потоком сквозь своё тело, от правой руки до кончиков пальцев левой руки, затем заставила их пройти через микроскопические отверстия, которые есть в любом листе бумаги, и закрепила их на местах, которые заранее наметила с помощью своей силы воли.

Это объяснение появилось в отчёте о парижских феноменах, отправленном Верой в одно русское периодическое издание и позже перепечатанном в журнале «Ребус». В том же источнике был опубликован ещё один рассказ о феноменах подобного характера.

Несколько дней назад мы сидели все вместе, когда вдруг один из нас, секретарь нашего Общества мистер Джадж, обнаружил среди своей почты письмо из Америки, которое он незамедлительно открыл. Первым, что привлекло его внимание, было не содержание письма, а тот факт, что некоторые слова были подчёркнуты красными чернилами, а по диагонали теми же чернилами было написано предложение, подписанное знакомым именем Учителя… В первую минуту я подумал, что сам автор письма из Нью-Йорка мог сделать это, но вскоре я переменил своё мнение.

Спустя пару дней мадам Блаватская выслушивала горькие жалобы своего юного гостя Бертрама Кейтли о том, что его мать настаивает на его возвращении домой в Ливерпуль или продолжении путешествия по континенту, предпринятого в оздоровительных целях. «Матушка ужасно боится, что я брошу всё и отправлюсь за Вами в Мадрас», – сказал он. Именно в этот момент в дверь позвонил почтальон, и среди других писем обнаружилось послание от миссис Кейтли её сыну. Он распечатал письмо без особой спешки, но вдруг лицо его покраснело, и на нём появилось выражение изумления и испуга. В письме слова его матери о необходимости почитать и слушаться родителей были подчёркнуты красными чернилами и подписаны знакомым именем…

Мадам де М.[орсье], секретарь Парижского отделения Общества… призналась мне, что своевременное послание Учителя, которое она нашла вместе с необычным конвертом, вложенным в другое постороннее письмо, предотвратило её самоубийство и сделало её преданным теософом^[630].

В более ранней статье, опубликованной в русском издании, Вера приводит диалог о феномене создания предметов с помощью психических способностей, который состоялся у неё с сестрой. Когда Вера выразила сомнение в реальности подобных феноменов, Елена Петровна ответила: «Ну и не верь. Такие пустяки мало меня беспокоят». Вера, которой приходилось содержать пятерых детей и выживать в сложных финансовых условиях, пишет:

Я сердито ответила, что это вовсе не пустяки. Что если она с лёгкостью создаёт золото и драгоценные камни, пусть обогатит меня. Моя сестра рассмеялась и сказала, что от такого колдовства всем будет только хуже. «Твоя и моя карма – быть бедными, и мы должны её нести. Попытавшись обогатить тебя или себя таким способом, я бы уничтожила нас обеих, не обязательно в этой жизни, но в грядущие века». На вопрос – «Почему же тогда ты преподнесла другим эти разрушительные дары, если они лишь вредят?» – она ответила, что ей было позволено делать все эти абсурдные вещи для того, чтобы убедить твердолобых материалистов – которые ничего не понимают, пока за них не расставишь точки над i – в том, что в человеке заключены огромные силы^[631].

В своей статье «Способен ли человек к созиданию?» (журнал «Теософист», декабрь 1881 г.) Е. П. Блаватская подчеркнула, что предметы, созданные психическим путём, появляются не из пустоты, а из существующей материи, находящейся в сублимированном состоянии, то есть в их материализации не больше чуда, чем в превращении облаков в дождь, а затем в лёд, или в возникновении алмаза путём кристаллизации углерода. Иногда материал, используемый при создании предметов, уже находится в твёрдом состоянии, как в том случае, когда Елена Петровна с помощью перемещения атомов сделала из связки ключей свисток, чтобы позабавить ребёнка. Сестра Олькотта, Белль Митчелл, рассказывала о множестве подобных экспериментов, которые происходили в Нью-Йорке, когда семья Митчелл жила в одном доме с Е. П. Блаватской^[632].

В конце июня Е. П. Блаватская уехала из Парижа в Лондон. За день до отъезда она писала своему русскому знакомому: «Завтра я еду в Лондон, стряхнув с подошв пыль парижских улиц… Я больна и не в лучшем расположении духа. В такие минуты только теософия заставляет меня продолжать двигаться вперёд»^[633].

Надя, Вера и мадам де Морсье приехали на станцию проводить Елену Петровну. Позже она писала своей тёте:

Моя дорогая, драгоценная Надежда Андреевна! Много лет я не плакала, но нынче я пролила немало слёз, потеряв из виду вас обеих. Я думала, у меня сердце разорвётся, мне стало так дурно. К счастью, кто-то из моих добросердечных попутчиков-французов принёс мне воды на ближайшей станции и позаботился обо мне наилучшим образом. В Булони меня встретил Олькотт и сам едва не заплакал, увидев, насколько я больна. К тому же ему было не по себе от мысли, что вы с Верой подумаете, будто он бессердечный, раз сам не приехал за мной в Париж. Но бедный старик и не предполагал, что я так плоха. Знаешь ли, я никогда не отличалась крепким здоровьем.

Я переночевала в Булони, а на следующий день ещё пятеро теософов приехали из Англии, чтобы приглядывать за мной… Меня почти занесли на пароход, потом вынесли из него и с триумфом доставили в Лондон. Я едва дышу, но так или иначе вечером у нас состоится приём, на который придут, вероятно, более пятидесяти наших старых знакомых. Британцы в основной своей массе не переменчивы; им свойственны постоянство и верность. На станции Чаринг-Кросс Мохини и Кейтли едва не перепугали до смерти англичан, упав ниц передо мной, будто я была каким-то идолом. Меня порядком разозлило это искушение провидения^[634].

У Мохини была личная причина для преклонения. В марте 1884 г. он получил от своего Учителя письмо следующего содержания:

Лично Мохини.

Внешние проявления имеют большое влияние на «пелигнов» [европейцев]. Для того, чтобы произвести на них глубокое, устойчивое впечатление, нужно сначала поразить их чем-то поверхностным. Запомни это и попытайся понять, почему я прошу сделать следующее:

Когда приедет Упасика^[635] [Елена Петровна], ты должен встретить и принять её, как если бы вы были в Индии, и она была твоей матерью. Не обращай внимания на толпу французов и других людей. Тебе нужно поразить их; а если полковник спросит тебя о причинах твоего поведения, скажи ему, что приветствуешь внутреннего человека, обитателя, а не саму Е. П. Блаватскую, поскольку получил от нас соответствующие указания. И прими к сведению, что Некто куда более высокий, чем я [Маха Чохан], благосклонно согласился ознакомиться с текущей ситуацией под её обликом, и при случае посетить таким же образом Париж и другие места обитания зарубежных членов общества. Итак, приветствуй её и прощайся с ней таким образом всё то время, пока она находится в Париже^[636], невзирая на замечания других и её удивление. Это проверка^[637].

В мае, после возвращения из Лондона в Париж, Мохини снова получил письмо от Учителя:

Твоё отношение к Упасике и всему связанному с ней настолько ребячливое, что производит ещё худшее впечатление, чем её собственное легкомыслие, когда она предоставлена самой себе^[638]. Не забывай о том, что все блага, которые ожидают Индию в будущем, являются результатом её личных усилий. Едва ли тебе когда-нибудь удастся выказать ей ту степень уважения и признательности, которой она заслуживает. Лучше показывать англичанам все её духовные достижения, чем без конца развлекать их историями о её озорстве и причудах, над которыми они потом смеются… Ты – представитель той Индии, которая должна возродиться. Посему, раз уж ты собираешься стать чела, то должен вести себя, как философ, а не как смешливый юнец^[639].

В Лондоне Е. П. Блаватская провела шесть недель в гостях у Франчески Арундейл и её пожилой матери в доме № 77 на Элгин-Кресент в Ноттинг-Хилле. Франческа очень душевно описала её в книге «Моя гостья – Е. П. Блаватская» и в сочинении «В память», написанном по случаю её смерти. Из обоих источников вырисовывается следующий образ:

Живя у нас, она завела обычай посвящать первую половину дня работе над книгами; обычно она приступала в семь утра, а иногда и раньше, и трудилась с коротким перерывом на обед до трёх-четырёх часов пополудни. Затем начиналось время приёмов; и до самого позднего вечера к ней непрерывным потоком прибывали посетители. Многие, разумеется, наслышанные о её невероятных способностях, приходили из любопытства. В те дни ещё не был опубликован знаменитый отчёт Общества психических исследований, и некоторые из его членов часто бывали у неё, надеясь увидеть столь желанные знаки и чудеса.

Самыми приятными в общении с ней были утренние часы; тогда она казалась более близкой и земной, на её губах играла лёгкая улыбка, а глаза лучились добротой. Казалось, она понимает не только всё, что ты говоришь, но и то, о чём молчишь. Я никогда не боялась Елену Петровну, несмотря на то что она порой использовала крепкие выражения. Всегда чувствовалось, что она ругается лишь для видимости.

Я могла бы привести очень много примеров сотворённых ею феноменов, но поскольку мадам Е. П. Блаватская придавала им так мало значения, было бы не лучшей данью уважения её памяти выделять то, что она сама считала не самой значительной частью работы. Охотники за феноменами и те, кто приходил затем, чтобы увидеть и удивиться, были лишь каплей в море. Многие великие умы, посвятившие жизнь научным и философским изысканиям, навещали её снова и снова, привлечённые силой её интеллекта, которая проявлялась в том, как она расправлялась с поставленными перед ней задачами. К ней наведывались серьёзные профессора из Кембриджа, чтобы провести время в её обществе, и я буквально вижу перед собой её грузную фигуру в просторном платье, утопающую в большом кресле с корзинкой табака под боком, и слышу, как она отвечает на глубокие сложные вопросы о теориях космогонии и законах, управляющих материей.

В своей книге «Симпатии» миссис Кэмпбэл Прейд красочно и подробно описала ежедневные встречи Елены Петровны с посетителями^[640]. На вопросы об индийской философии нередко отвечал Мохини Чаттерджи. Мне редко доводилось встречать тех, кто давал бы такие ясные и убедительные пояснения и при этом так изящно выражался. Его лекции были очень популярны, и двери нашего дома редко закрывались раньше одного-двух часов ночи^[641].

Возможно, временами Мохини находился под влиянием кого-то более великого, чем он сам. В письме к Синнетту, написанному до того, как теософы уехали из Индии в Европу, Е. П. Блаватская намекнула на то, что это случится: «Не допустите ошибку, мой дорогой босс, приняв Мохини, которого Вы знали, за того Мохини, который придёт… У посланника будет новым и содержание, и обличие»^[642].

* * *

Мохини помогал миссис Лоре Холлоуэй писать книгу «Человек: фрагменты забытой истории». Незадолго до этого Холлоуэй приехала из Нью-Йорка на встречу с лондонскими теософами и некоторое время жила с Е. П. Блаватской у Арундейлов. Джадж был знаком с ней в Штатах и считал, что она будет отличным сотрудником общества. Ещё до её приезда он писал Олькотту о её «литературных талантах и психических способностях того же особого рода, как у Е. П. Блаватской». Узнав о её скором прибытии, Елена Петровна сказала: «О, Господи, если бы я нашла в ней ПРЕЕМНИЦУ, с какой радостью я бы ИСПУСТИЛА ДУХ!»^[643].

Миссис Холлоуэй, однако, не оправдала их ожидания. В письме к Франческе Арундейл один из Учителей написал:

Сперва о Вашей подруге – миссис Х. Бедное дитя! Постоянно ставя свою личность выше своего внутреннего и лучшего Я – которого она не знает – за последнюю неделю она сделала всё возможное, чтобы отдалиться от нас навсегда… Она говорит, что у нас с ней разные пути и ей не понять нашего. Её личность так сильно проявляется в мыслях о положении вещей, что нет ничего удивительного в том, что она не может понять наших действий. Скажите ей со всей благожелательностью, что, если Е. П. Блаватская (например) вчера и была неправа – а с западной точки зрения она всегда неправа в своей непрестанной импульсивности, которая кажется такой грубой и неделикатной – то она по крайней мере следовала указаниям своего Учителя. Выполняя эти указания, она никогда не медлит, раздумывая об уместности тех или иных действий. В Ваших глазах – глазах цивилизованной, культурной части человечества проявлять свои истинные чувства в обществе – непростительный грех; на взгляд невежественных азиатов, каковыми нас считают европейцы, это величайшая добродетель; прежде чем это вошло у неё в привычку, она страдала из-за своей западной натуры, ей казалось, что ради откровенности она жертвует собственной репутацией^[644].

Пока Е. П. Блаватская была занята в Париже и Лондоне, Олькотт разъезжал с собственными миссиями, читал лекции и пытался заинтересовать влиятельных людей теософией. Как явствует из его дневника, между 9-м и 12 апреля [1884 г.] он виделся с сэром Эдвином Арнольдом, астрономом Камилем Фламмарионом, Оскаром Уайльдом, профессором Джоном Коучем Адамсом, открывшим планету Нептун, сэром Уильямом Круксом, Робертом Браунингом, сэром Оливером Лоджем, Мэтью Арнольдом, лордом и леди Бортуик. Позже Олькотт гостил у четы Бортуик в Шотландии и основал отделение Теософского общества в Эдинбурге^[645]. В мае он выступил с докладом в Оксфорде по приглашению лорда Джона Френсиса Рассела перед его университетскими друзьями^[646].

В середине апреля один американец, член Общества Психических исследований (ОПИ), устроил в честь Олькотта званый обед в клубе «Джуниор Антенеум», на который были приглашены выдающиеся члены этого клуба^[647]. Среди них был знаменитый писатель и поэт Фредерик Майерс, автор классического произведения в своей области «Человеческая личность и её жизнь после смерти тела». За год до этой встречи Майерс вступил в ТО. В мае Олькотт присутствовал на собрании ОПИ в Кембридже, где познакомился с президентом общества, Генри Сиджвиком, профессором нравственной философии Найтсбриджского университета. Позже Олькотт выразил готовность принять участие в исследовании ОПИ в качестве свидетеля феноменов, произведённых в Америке и Индии самой Е. П. Блаватской или её учителями. С этой целью был создан специальный комитет, который провёл серию слушаний. Кроме Олькотта в исследовании участвовали Мохини и Синнетт.

В одном из интервью Майерс спросил Олькотта, сможет ли тот убедить Блаватскую продемонстрировать психические феномены в присутствии их комитета. Её ответ на этот вопрос был опубликован в сноске к материалам слушаний: «Никто не сможет убедить меня сделать это, если Учитель не прикажет мне пожертвовать собой ещё раз – Е. П. Блаватская»^[648].

Почему она отказалась? Возможно, воспоминания Франчески Арундейл помогут пролить свет на этот вопрос. Случай, о котором она рассказывает, произошёл, когда Е. П. Блаватская и Майерс встретились у неё дома.

Она начала обсуждать со своим гостем феномены, которыми так интересовался мистер Майерс. «Я хотел бы увидеть от Вас доказательства Ваших оккультных способностей, – сказал он, – неужели вы не сделаете того, что подтвердит существование оккультных сил, о которых Вы говорите?» – «А какой от этого толк?» – возразила мадам Блаватская. «Даже увидев и услышав, Вы не поверите». – «Испытайте меня», – сказал он. Она посмотрела на него своим особенным, пронзительным взглядом и, повернувшись ко мне, попросила: «Принесите мне небольшую чашу с водой». Комнату, в которой они сидели, освещало яркое полуденное солнце; она сидела справа от мистера Майерса, который расположился в маленьком кресле в трёх футах от неё. Я принесла стеклянную миску с водой, и по её указанию поставила её на стул перед мистером Майерсом, так что она оказалась довольно далеко от мадам Блаватской. На несколько мгновений мы застыли в молчаливом ожидании, а затем из стекла послышались четыре или пять звуков, которые мы всегда называли астральными колокольчиками. Было очевидно, что мистер Майерс удивлён; он посмотрел на Елену Петровну и её руки, сложенные на коленях, а потом опять на миску; между ними не было никакой видимой связи. Снова прозвучал чистый, серебристый звон астрального колокольчика, при этом мадам Блаватская не сделала ни единого движения.

Он обернулся ко мне, явно озадаченный тем, откуда могли доноситься эти звуки. Блаватская улыбнулась и сказала: «Никакого волшебства, лишь немного знаний о том, как управлять силами природы». Уходя, мистер Майерс сказал мне: «Мисс Арундейл, впредь я никогда не буду сомневаться». Но, увы, сомнения одолели его; не прошло и двух недель, как он написал мне, что не вполне убеждён, и что звуки могли возникнуть тем или иным образом. Елена Петровна ничуть не расстроилась; она лишь сказала: «Я знала об этом, но подумала, что стоит дать ему то, о чём он просит»^[649].

Любому феномену всегда найдётся альтернативное объяснение, именно поэтому так трудно доказать реальность оккультных сил. Однако схожие трудности испытывает официальная наука, пытаясь доказать физические феномены. Как сказал известный учёный Грегори Бейтсон: «Наука исследует, а не доказывает». Она всегда ограничена используемыми инструментами. Изобретите более мощный телескоп или микроскоп или постройте более длинный циклотрон, и объекты доселе неизвестные будут обнаружены, а существующим теориям потребуются изменения, порой радикальные^[650]. В «Тайной Доктрине» (1:477–78) Е. П. Блаватская отмечает:

Наука, в силу самой природы вещей, не способна постичь тайну окружающей нас вселенной. Наука, правда, может собирать, классифицировать и обобщать явления; но оккультист, основываясь на признанных метафизических данных, заявляет, что отважный исследователь, желающий проникнуть в сокровенные тайны Природы, должен выйти за пределы узкого диапазона чувств и перенести своё сознание в область ноуменов и в сферу первопричин. Для этого он должен развить в себе способности, которые – за редчайшими исключениями – пребывают в абсолютно спящем состоянии у нашей нынешней Коренной Расы.

Противопоставляя западную науку восточной, профессор Уолт Андерсон замечает: «Мы, на Западе, настолько поглощены своими механизмами, что верим, будто лишь они способны добраться до истины. Немногие физики могут похвастаться тем, что в изысканиях им открылась правда, и они смогли проверить теорию на практике». На Западе, добавляет он, «космос в основном исследуют с помощью циклотронов, лазеров, и телескопов», в то время как восточная наука «по большей части является нетехнической и полагается на аппарат дисциплинированного человеческого тела и ума», как в практиках глубокой медитации^[651].

В классическом произведении «Йога-Сутра» великого индийского философа Патанджали содержится следующее наставление: «Сконцентрировав разум на мельчайших, скрытых или отдалённых предметах в любом отделе природы, аскет получает глубокое знание о них». В комментарии отмечается, что «здесь термин „знание“ имеет куда более широкое значение, чем мы привыкли ему приписывать. Он подразумевает полное отождествление разума в течение любого необходимого времени с предметом или субъектом, на который он направлен»^[652].

Можем ли мы представить себе, чтобы современный учёный занимался подобной практикой? «Сайенс дайджест» (июль, 1982 г.) сообщает, что «ни один всемирно известный физик не воспринимает восточную науку с большей серьёзностью, чем профессор Кембриджского университета Брайан Джозефсон, лауреат Нобелевской премии по физике 1978 г.», добавляя, что Джозефсон «ручался своей грандиозной научной репутацией, что знания об объективной реальности могут быть получены с помощью традиционных восточных практик медитации».

Тренировать и оттачивать свой инструмент, чувствительный к истине, нелегко, однако, как пишет один из Махатм:

Поверьте, в жизни каждого адепта наступает момент, когда ему воздаётся сторицей за все пережитые им трудности. Чтобы приобрести новые знания, ему больше не нужно проходить через кропотливый, медленный процесс изучения и сравнения различных объектов, ему предоставляется мгновенное, абсолютное понимание всякой истины… Адепт видит и чувствует… и живёт в само́м источнике непреложных истин…^[653]

В то же самое время проблески интуиции могут решить множество менее значительных вопросов в совокупности с логическими рассуждениями и имеющимися доказательствами.

Лондонское ТО 21 июля устроило блестящий приём в честь Е. П. Блаватской и Олькотта в «Принс-Холл» на Пикадилли. В отчёте, опубликованном в «Теософисте» (октябрь, 1884 г.), говорится:

Приглашения на это «открытое собрание» или приём выдавались членами правления Лондонского отделения, и так велико было число жаждущих получить их, что первоначально выпущенные 500 штук вскоре закончились и пришлось изготовить новые. Столь многочисленного скопления виднейших мужчин и женщин Общество ещё никогда не видело на своих собраниях. Среди присутствующих были их превосходительства русский посол, главный секретарь французского посольства, голландский посол, румынский посол, русский генерал-консул в Египте, заместитель государственного секретаря по делам Индии, джентльмены из Министерства по делам колоний, кабинета Министров финансов, Министерства по делам Индии и других отделов правительства, несколько британских пэров с супругами, знатных иностранцев, членов парламента, деятелей науки и литературы – среди них сотрудник Британского Музея профессор Гинсберг, который определил поддельность рукописей Шапиры; член ТО профессор Уильям Крукс.

Затем следует список других знаменитостей, включая Оскара Уайлда.

Олькотт произнёс вступительную речь, которая содержала в себе «краткий исторический обзор истоков, этапов развития Теософского общества и основных продвигаемых им идей, а также перечисление всех его достижений в трёх направлениях деятельности, соответствующих трём заявленным целям общества». Следом слово взял Мохини, который объяснил связь Теософского общества с Индией и назвал причины, по которым Европе следует познакомиться с ним поближе. Синнетт выступил с заключительной речью на тему «Эзотерическая философия востока».

По окончании приёма Елена Петровна написала Надежде:

И здесь мне ни за что не поправиться. Это не жизнь, а какая-то сумасшедшая неразбериха с утра до ночи. Посетители, званые обеды, поздние гости и встречи каждый день. Одна русская писательница Ольга Александровна Новикова привела с собой весь высший свет Лондона, кроме премьер-министра Гладстона, который, по утверждению «Сент. Джеймс Газетт», «восхищается мною так же сильно, как и боится». Подумать только! Наваждение какое-то!

Девятого августа по приглашению ОПИ Е. П. Блаватская отправилась в Кембридж в сопровождении Франчески Арундейл и Мохини и провела там несколько дней. Профессор Сиджвик написал в своём журнале:

Крайне благоприятное впечатление произвела на нас мадам Блаватская; если верить личному восприятию, она искреннее создание с энергичной интеллектуальной и эмоциональной натурой, искренне желающее блага для всего человечества. Впечатление было тем более примечательным, что внешне она оказалась совершенно непривлекательной^[654].

При этих обстоятельствах Е. П. Блаватская встретилась с членом ОПИ Ричардом Ходжсоном, молодым преподавателем и выпускником Кембриджа. Вскоре ему поручат расследование феноменов, произведённых в Индии Блаватской и её учителями^[655]. Олькотт приветствовал это расследование, однако Елена Петровна сомневалась в мудрости этого решения^[656].

В середине августа Е. П. Блаватская уехала из Англии в Германию, в Эльберфельд, где Олькотт основал ТО незадолго до её приезда. Семь недель она гостила у Густава и Мэри Гебхард. Её сопровождали Лора Холлоуэй, Мохини, Бертрам Кейтли и Арундейлы.

Гебхарды сыграли важную роль в истории Теософского движения. Густав Гебхард был состоятельным банкиром и поставщиком шёлковых тканей. Его называли Консул Гебхард, потому что он некогда был немецким консулом в Иране. Выдающийся лингвист, он безупречно говорил на французском и английском. В своей первой деловой поездке в Нью-Йорк он встретил будущую жену, ныне Мэри Гебхард, дочь британского майора и ирландки. У Мэри была врождённая предрасположенность к философии и оккультизму, а в Эльберфельде она обучалась ивриту у священника, чтобы иметь возможность глубже изучить каббалу. Она была ученицей известного каббалиста Элифаса Леви до самой смерти последнего в 1875 г. Узнав о существовании ТО, она связалась с Олькоттом и вступила в Общество. У Гебхардов было семь детей, большинство которых стали теософами^[657].

Мисс Арундейл рисует очаровательную картину путешествия теософов из Лондона в Эльберфельд:

Никакими словами нельзя выразить доброту наших хозяев; он оплатил проезд всей нашей компании, а на некоторых крупных станциях на нашем пути нам подносили корзинки с фруктами, изысканные сэндвичи и лимонады. Мы были весёлой компанией. Елена Петровна была в самом шутливом, доброжелательном расположении духа, и просторный вагон-салон то и дело оглашался мелодичным смехом и оживлённой речью. Время, проведённое в Эльберфельде, осталось в нашей памяти одной из ярких страниц…^[658]

Пока Е. П. Блаватская жила у Гебхардов, к ним на несколько дней приехал погостить Соловьёв. Следом прибыл профессор Смитсоновского института в Вашингтоне Эллиот Коуз. Он встретил Олькотта в Лондоне в июне и уже в июле присоединился к ТО. Надя со своим другом Густавом Цорном – секретарём ТО в Одессе^[659]. – приехала почти на месяц, как и Синнетты.

В конце августа приехал Фредерик Майерс и застал Елену Петровну тяжело больной. Джеймс Уэбб, изучавший бумаги Майерса, обнаружил, что «9 сентября Майерс уведомил Месси о том, что провёл пять с половиной дней, подробно расспрашивая Е. П. Блаватскую, прикованную к кровати, и его доверие к ней значительно возросло»^[660].

Через несколько дней всех оглушило известие о том, что 11 сентября миссионерский журнал в Мадрасе опубликовал статью «Крах Кут Хуми», основанную на переписке, предоставленной Куломбами, которые за несколько месяцев до этого были выставлены вон из адьярской штаб-квартиры. Переписка состояла из писем, которые Е. П. Блаватская якобы отправила Куломбам во время своих путешествий по Индии. Письма содержали распоряжения касательно демонстрации фальшивых феноменов в Адьяре. Эту статью перепечатали ведущие англо-индийские газеты в Индии, и она произвела сенсацию. В некоторых городах появились сотни плакатов, возвещающих «Крах мадам Блаватской, её интриги и обманы раскрыты»^[661].

Лондонская газета «Таймс» опубликовала историю 20 сентября, а ответ Е. П. Блаватской появился там девятого октября:

Уважаемый господин,

Как мне стало известно, в Мадрасе распространились слухи о том, что я вступила в постыдный сговор с двумя людьми по фамилии Куломб с целью обмана публики с помощью оккультных феноменов. По этому поводу я могу сказать, что письма, приписываемые мне, совершенно точно написаны не мною. Тут и там я узнаю отдельные предложения, взятые из старых записок, которые я писала по разным поводам, но они перемежаются вставками, полностью искажающими их значение.

Их сочинители, должно быть, ужасно невежественны, поскольку приписывают мне слова о «Махарадже из Лахора», тогда как каждый школьник в Индии знает, что этого человека не существует.

Что касается указания [Куломбов] на то, что я пыталась поправить «финансовое положение» Теософского общества с помощью оккультных феноменов, я отвечаю, что никогда не принимала и не пыталась получить подобным образом от кого-либо деньги для самой себя или для Общества. И пусть кто-нибудь попробует доказать обратное! Полученные мной деньги я заработала литературным трудом, и эти поступления, равно как и то, что осталось от моего наследства, когда я уехала в Индию, было пожертвовано Теософскому обществу. Сегодня я беднее, чем тогда, когда вместе с другими основала это общество. – Ваша покорная слуга,

Е. П. Блаватская

77 Элгин-Кресент, Ноттинг-Хилл, В.,

7 октября^[662].

Здесь следует упомянуть, что ранее в мае, когда Е. П. Блаватская всё ещё находилась в Париже, её предупредили, что мадам Куломб в Адьяре распространяет слухи о том, что Блаватская якобы писала ей компрометирующие письма. Об этом Елена Петровна рассказывает в письме к Синнетту:

…Когда я была в Париже, мне пришло письмо от Субба Роу, в котором он просил меня постараться вспомнить, писала ли я когда-нибудь компрометирующие меня письма мадам Куломб. И если так, то лучше выкупить их у неё любой ценой, чем позволить ей уничтожить меня и, возможно, ТО. Я ответила ему (май 1884), что никогда не писала ничего, чего бы не хотела увидеть в газетах; что она лжёт и может делать всё, что ей угодно^[663].

По этому случаю она написала Олькотту: «Была бы я настолько глупа», чтобы писать подобные письма Куломбам «я бы ни за что не поехала в Европу; перевернула бы рай и ад, лишь бы не позволить Комитету по управлению выгнать их; я бы вернулась домой при первом признаке опасности»^[664].

Мисс Арундейл вспоминает:

В конце сентября мадам Блаватская снова приехала к нам ненадолго, затем заехала к супругам Оукли, перед тем как вся компания отправилась в Индию. Она была очень подавлена и нездорова, измучена тяготами, через которые ей пришлось пройти. В письме, написанном мне тогда, перед самым отъездом из Эльберфельда, она говорит: «Я отказалась от должности секретаря-корреспондента Общества: я прилюдно оборвала связь с ним; поскольку думаю, что, стоя во главе Общества, я всегда буду мишенью для обстрела, под который будет попадать и Общество… Сердце моё – если оно ещё осталось у меня – разбито этим шагом. Но я должна пожертвовать собой во благо Общества. Цель важнее отдельных людей»^[665].

Глава 12

Дело Куломбов-Ходжсона

Хотя доклад Ходжсона для Общества психических исследований был опубликован лишь в декабре 1885 г., он в основном поддерживает обвинения Куломбов имевшие место в 1884 г., поэтому их следует рассматривать вместе. Однако детального разбора не требуется, поскольку через 100 лет, в 1986 г., ОПИ выпустило пресс-релиз, в котором утверждалось, что «разоблачение» оккультистки русского происхождения мадам Е. П. Блаватской, произведённое ОПИ в 1885 г., вызывает серьёзные сомнения. Также «в „Журнале“ ОПИ (т. 54, апрель 1986 г.) была опубликована убедительная критика доклада 1885 г.», автором которой являлся доктор Вернон Харрисон, член ОПИ с многолетним стажем.

Вот отрывок из пресс-релиза:

В отчёте рассматривались две группы спорных писем. Одна группа, предоставленная двумя уволенными наёмными работниками Теософского общества из индийской штаб-квартиры, была предположительно написана рукой госпожи Блаватской и уличала её в мошеннических психических феноменах. Письма другой группы были якобы написаны в поддержку Теософского общества членами восточного братства, известными широкой публике под названием Махатмы. Профессор Ходжсон признал подлинность первой группы, но утверждал, что письма Махатм были сфабрикованы госпожой Блаватской и её сообщниками. Профессор Харрисон^[666], напротив, утверждает, что подложными являются компрометирующие письма, которые были составлены бывшими работниками из чувства мести; тогда как основная часть писем Махатм, ныне хранящаяся в Британской библиотеке, написана почерком, который не может принадлежать госпоже Блаватской, даже если предположить, что она пыталась его изменить.

С подробным анализом почерка, проведённым профессором Харрисоном, можно ознакомиться, прочитав его объёмистый доклад. Аргументы Ходжсона касаемо подлинности почерка Е. П. Блаватской были так «слабы, предвзяты и запутаны, что с тем же успехом могли свидетельствовать о том, что она написала „Гекльберри Финна“, или что автором „Тайной Доктрины“ был президент Эйзенхауэр»^[667].

Заключение Харрисона о том, что Блаватская не писала письма Махатм, было подтверждено исследованиями трёх независимых экспертов. Далее в этой главе приводятся основные сведения о деле Куломбов-Ходжсона.

* * *

В начале 1884 г., перед тем как отплыть из Индии в Европу, Елена Петровна нанесла визит принцу Харисингхджи в Вареле в сопровождении Мохини, доктора Гартмана и Эммы Куломб, которая попросила взять её с собой. Ранее Куломб безуспешно пыталась получить от этого богатого раджи две тысячи рупий и надеялась, что на этот раз её цель будет достигнута. Узнав о последней попытке, Елена Петровна сделала ей выговор, в ответ на что Куломб рассвирепела и поклялась отомстить: «Я не прощу её до конца моих дней и причиню ей столько боли, сколько смогу»^[668].

Поэтому для Е. П. Блаватской не было неожиданностью то, что Куломб питала к ней недобрые чувства. Она писала об этом Синнетту:

Свои предательские планы она начала строить ещё в 1880 г., с первого дня, когда они с мужем появились в Бомбее [штаб-квартире ТО], босые, голодные, без гроша за душой. Она пыталась продать мои секреты преп. Боуэну из «Бомбей Гардиан» в июле 1880 г. и в итоге продала их преп. Паттерсону в мае 1885-го… Так на что мне жаловаться? Разве Учитель не предоставил мне выбирать – последовать наставлениям Будды, который предписывает нам накормить даже умирающую от голода змею, презрев страх, что она обовьётся вокруг кормящей её руки и укусит; или столкнуться с кармой, которая непременно настигнет того, кто отворачивается от пороков и мучений и обделяет помощью страдальца или грешника^[669].

Ещё до отъезда в Европу Куломб попросила Елену Петровну ограничить доступ в её комнаты всем, кроме неё и её мужа, дабы защитить их от ущерба. Когда же Е. П. Блаватская возразила, что уже разрешила доктору Гартману пользоваться её библиотекой, Эмма разволновалась и настояла на том, что, если ему или кому-либо ещё будет позволено проходить в комнаты, она «не отвечает» за то, что может случиться. Тогда Елена Петровна уступила её требованиям.

Из всех сотрудников Адьярского ТО Олькотт меньше всего был склонен подозревать Куломбов, поскольку был с ними в хороших отношениях. Кроме того, они работали усердно и без нареканий. Пятого апреля, когда Олькотт вместе с Мохини ехал поездом из Парижа в Лондон, к нему загадочным образом попало письмо от одного из Учителей:

Не удивляйтесь новостям, которые можете получить из Адьяра, и не расстраивайтесь. Вполне вероятно – хоть мы и пытаемся предотвратить это, насколько нам позволяет Карма – что вас ожидают большие неприятности в Обществе. Под вашей крышей годами жила предательница и недруг, а миссионеры только того и ждут, чтобы извлечь пользу из любых сведений, которые им предложат. Готовится заговор. Её разозлило появление мистера Лэйна Фокса и власть, которую вы дали комитету управления^[670].

В то же время в Индии 26 апреля другое письмо непостижимым образом настигло доктора Гартмана, главу комитета управления:

На протяжении вот уже некоторого времени эта женщина ведёт дипломатические подготовительные переговоры с врагами нашего дела, миссионерами. Она надеется получить от них более 2000 рупий, если поможет им разрушить или хотя бы навредить Обществу, подпортив репутацию его основателям. Отсюда и намёки на «люки» и хитрости. Более того, при необходимости люки обязательно найдутся, поскольку их постепенно подготавливают… Всё, что я Вам только что рассказал, храните в строжайшей тайне. Не давайте ей повода подозревать, что вы всё знаете, но, если хотите услышать мой совет, будьте благоразумны. И всё же действуйте без промедления^[671].

Комитет отреагировал не сразу, но предпринял при этом крайние меры. Судебное разбирательство состоялось 14 мая, в ходе которого Куломбам предъявили обвинения в ряде проступков, включая шантаж, вымогательство, поклёп и злоупотребление средствами Общества. Поскольку обвинения были неоспоримы, супругов выгнали^[672]. Комитет возликовал, наконец избавившись от докучливой пары, однако униженные и горящие жаждой мщения, Куломбы направились прямиком в распростёртые объятия христианских миссионеров.

Пишет Р. А. В. Моррис:

Миссионеры добились желаемого. Окружённые ореолом господствующей расы, они убедили себя, что брахманизм как вероисповедание «низшей» расы является малоценной религией, которая с течением времени будет неизбежно вытеснена христианством. Соответственно, когда группой европейцев [и одним американцем] был учреждён журнал «Теософист» и основано активное движение за возрождение местных религий в их первозданной чистоте, миссионеры почувствовали угрозу своему расовому и религиозному превосходству и тут же прибегли к тактике очернения репутации своего ведущего оппонента с тем, чтобы вытеснить с поля её саму и её Общество^[673].

Фактически комитет управления был в шаге от того, чтобы выгнать Куломбов несколькими неделями ранее, но воздержался, получив следующее письмо от К. Х.:

До тех пор, пока чувство справедливости не развито в совершенстве, предпочтительнее совершить ошибку, оказав милосердие, чем допустить малейшее проявление несправедливости. Мадам Куломб – медиум, а потому не несёт ответственности за многое из того, что она делает и говорит. В то же время она добрая и щедрая. Если правильно вести себя с ней, она может стать хорошим другом. У неё есть слабости, но их пагубное влияние можно преуменьшить, повлияв на её разум дружеским, доброжелательным отношением. Её натура медиума может оказаться очень полезной, если правильно её использовать. Посему я желаю, чтобы она продолжила заниматься ведением хозяйства, при этом комитет управления, разумеется, должен тщательно контролировать её и следить за тем, чтобы она не допускала лишних трат. Общество нуждается в реформах, которые куда проще провести, если сотрудничать с мадам Куломб, а не противостоять ей… Покажите это мадам К., и тогда она согласится объединить усилия с вами^[674].

Когда комитет приказал Куломбам уйти, супруги заявили, что не сдвинутся с места, покуда не вернётся Елена Петровна. Тогда комитет телеграфировал ей в Париж, спросив её согласия. Судя по всему, она неохотно согласилась, поскольку отправила Куломбам следующую телеграмму: «Мне жаль, но вы должны уйти. Желаю всех благ»^[675].

* * *

Сразу после изгнания Куломбов комитет получил доступ в комнаты на втором этаже штаб-квартиры и пришёл в ужас от того, во что их превратил Алексис Куломб^[676]. Из Лондона по поручению Олькотта и Е. П. Блаватской вернулся Джадж и провёл подробное расследование. В спальне Елены Петровны он обнаружил непроделанную до конца дыру в стене, отделяющей спальню от соседней с ней приёмной и построенной год назад библиотеки. Сбоку от приёмной находился киот, в котором хранились изображения индийских учителей Е. П. Блаватской и сувениры периода её жизни в Тибете. Это была коллекция разнообразных аппортов (в области психических исследований этот термин часто используется для обозначения предметов, феноменальным образом перенесённых из одного места в другое). Совершенно очевидно, что Алексис Куломб намеревался вывести отверстие прямо за киотом, поскольку супруги утверждали, что помогали Блаватской в демонстрации фальшивых феноменов, и один из них передавал предметы или письма в киот через дыру.

Куломбу не хватило времени на то, чтобы расширить отверстие до нужного размера. Джадж сказал, что оно было проделано совсем недавно, судя по обтрёпанным краям отверстия с торчащей дранкой и кусками штукатурки на полу. В спальне Куломб поставил шкаф с фальшпанелью, который скрывал дыру в стене. Джадж пишет:

Но панель была слишком новой, чтобы исправно работать, и её приходилось толкать с силой. Она была не обстругана, не смазана и на ней не было потёртостей. Его уволили, не дав закончить начатое. В помещении на лестнице он также приладил ложную панель… Она была грубо обработана и открывалась только с большим усилием при помощи деревянного молотка. Ещё одну такую панель он поместил в передней… Чтобы открыть её, мне понадобились деревянный молоток и напильник. Все эти вещи были обнаружены и исследованы в присутствии множества людей, тотчас же записавших свои показания в книге, которую я специально подготовил для этого, и которая сейчас находится в штаб-квартире.

Все эти действия, очевидно, были предприняты, чтобы сфабриковать доказательства в подтверждение теории мошенничества. Было установлено, что это делалось ради вознаграждения, так как через несколько дней после завершения исследования к нам пожаловал директор христианского колледжа – чего он никогда ранее не делал – и попросил позволить ему и его друзьям осмотреть комнату и киот. Он почти принуждал нас пустить его наверх, но мы не соглашались, поскольку видели, что он лишь жаждет завершить то, что называл своим «разоблачением». Доктор Гартман спросил его при мне, сколько он заплатил Куломбу за работу, и тот, застигнутый этим вопросом врасплох, назвал сумму около 100 рупий. Этот инцидент подтверждает слова доктора Гартмана о том, что Куломб пришёл к нему (уже после выдворения) и сказал, что получит 10 000 тысяч рупий, если разрушит Общество. Однако он преувеличил сумму, чтобы проверить, дадим ли мы ему больше за молчание^[677].

Свидетельства Джаджа были опубликованы в двух бостонских периодических изданиях^[678] и, судя по всему, не попадались на глаза Ходжсону и более поздним исследователям. Ходжсон появился на сцене через шесть месяцев после ухода Куломбов. К этому времени беспорядок, учинённый Алексисом Куломбом, был прибран, а дыра в стене заделана.

* * *

Обратившись к предоставленной переписке между Е. П. Блаватской и мадам Куломб, профессор Вернон Харрисон обнаружил поразительное сходство между почерками Алексиса Куломба и мадам Блаватской. Следовательно, Куломбу не составило бы труда подделать изобличающие письма^[679]. Когда Харрисон проводил свои независимые исследования, он не знал о том, что теософам, которые жили в Адьяре вместе с Е. П. Блаватской, было известно об этом сходстве. Елена Петровна как-то писала Синнетту:

Почерк у Алексиса Куломба совсем, как у меня. Все мы знаем о том, как Дамодар однажды обманулся, получив послание, написанное моим почерком, с указанием искать меня наверху в моей спальне в Бомбее, в то время как я была в Аллахабаде. Это была шутка Куломба, которому показалось забавным обмануть его, «чела» – ко всему прочему, он лёг в постель, притворившись мною, и напугал Дамодара, после чего смеялся над ним три дня кряду. К сожалению, эта записка не сохранилась. Она была предназначена не для феномена, а для «доброй шутки», которые Куломб часто позволял себе устраивать. И раз уж он так хорошо изобразил мой почерк в послании, почему бы ему не скопировать каждую мою записку, адресованную мадам Куломб, на идентичной бумаге и не вставить туда всё, что ему пожелается (тем более у него было четыре года на подготовку и изучение)? Тот факт, что она готовилась к предательству с 1880 г., лишь подтверждает это предположение… Однажды Учитель показал мне в астральном свете Куломба, занятого копированием за своим столом одной из моих записок. Моему утверждению можно верить, как вы считаете? Иначе к чему это всё!^[680].

Профессор Харрисон подчёркивает, что «Ходжсон допустил грубейшую ошибку, когда решил обойтись без исследования и анализа почерка мистера или мадам Куломб… при рассмотрении писем, якобы изобличающих Е. П. Блаватскую». «С этого момента, – заявляет Харрисон, – он лишается права называться беспристрастным исследователем. Вместо этого он становится враждебным свидетелем и заслуживает соответственного отношения»^[681].

Дело было ещё более осложнено тем фактом, что переписка Е. П. Блаватской и Куломб исчезла. Последним, кто видел письма, оказался профессор Смитсоновского института Эллиот Коуз, который умер в 1899 г. Майкл Гомес рассказывает об этом в цикле из трёх частей «Дело Куломбов» (1884–1984), опубликованном в «Теософисте»:

Уильям Эммет Коулман, заядлый спиритуалист, в своём «Критическом историческом обзоре Теософского общества» упоминает, что Эллиот Коуз, бывший член ТО, исключённый из него в 1889 г., «раздобыл у редактора журнала христианского колледжа оригиналы писем Е. П. Блаватской и другие документы, полученные последним от мадам Куломб, включая крайне важные письма мадам Блаватской, которые никогда ранее не публиковались»^[682].

У Коуза были веские причины стремиться обладать этими письмами, ведь мадам Блаватская подала на него в суд за клевету из-за его высказываний в выпуске «Нью-Йорк Сан» от 20 июля 1890 г… Среди бумаг Коуза, хранящихся в Государственном Историческом Обществе, был обнаружен чек на 25 фунтов стерлингов на имя У. Э. Коулмана, но никаких писем. На обратной стороне чека Коуз написал: «Цена оригиналов писем Блаватской, купленных мною у мистера Джорджа Паттерсона через мистера У. Э. Коулмана»^[683].

Профессор Харрисон отмечает: тот факт, что переписка Е. П. Блаватской и Куломб никогда не использовалась Коузом в целях защиты и сейчас отсутствует в его бумагах, является веским доказательством того, «что письма действительно были подделками – и что, следовательно, все показания Куломбов довольно сомнительны… Ходжсон принимает на веру свидетельства Куломбов, но, если не брать их в расчёт, его дело не складывается»^[684].

Свидетельство затрагивало не только предполагаемые письма Блаватской и Куломб, но также и многочисленные феномены, произведённые в Индии самой Блаватской и её учителями. В этих феноменах Куломбы отводили себе роль сообщников. Письма и описание феноменов приведены в буклете мадам Куломб «Отчёт о моём общении с мадам Блаватской с 1872-й по 1884 г.». Беатрис Хастингс (известный литературный критик, не теософ) произвела подробный разбор этого буклета в своём исследовании на сто страниц под названием «Памфлет Куломбов», из которого взят следующий отрывок:

Чего не хватило мадам Куломб, так это умения слепить логичную, цельную историю из смеси уже опубликованных и широко известных фактов,^[685] полуправды, лжи, домыслов и серии писем, частично подлинных и частично сфабрикованных. С другой стороны, никто не смог бы с этим справиться; факты и подлинные письма взяли бы верх над самой изощрённой хитростью. Мадам К. предстояло вплести ложь в хорошо известные обстоятельства; в результате получилась неразбериха, [ознакомившись с которой], читатель недоумевает, как вообще можно было счесть этот документ доказательством^[686].

Может быть, именно поэтому история мадам Куломб больше никогда не перепечатывалась и лишь изредка упоминалась Ходжсоном в его 200-страничном отчёте, хотя эта дама являлась его основной свидетельницей. Уолтер Керритерс, который в течение многих лет исследовал дело Куломбов-Ходжсона и написал труд под названием «Некролог, отчёт Ходжсона»,^[687] в личном письме признался в том, что сначала не верил аргументам теософов в защиту Е. П. Блаватской, но затем прочитал буклет мадам Куломб и сразу понял, что она лжёт^[688].

Хастингс, как и многие другие исследователи, не заметил одну важную особенность, которая была обнаружена лишь недавно – некоторые слова были написаны с ошибками. Прежде всего стоит пояснить, что предполагаемая переписка Елены Петровны с мадам Куломб велась по бо́льшей части на французском – на очень плохом французском, как отметили многие, хотя сама Блаватская изъяснялась на этом языке чисто и изящно. К примеру, такое общеизвестное выражение, как au revoir, было повсеместно написано как a revoir^[689]. Кроме того, никто не обратил внимания на вкрапления другого языка – итальянского. Жеан Овертон Фуллер впервые заметила это, изучая свежую биографию Блаватской. В следующем примере каждое слово, за исключением de, итальянское (хотя в итальянском имя Juiseppe пишется через букву G): Per l’amore de San Juiseppe fatte l’affare bene («Ради святого Иосифа, сделай всё хорошо»). Представляется совершенно невероятным, чтобы Елена Петровна обращалась за помощью к святому Иосифу.

Фуллер пишет: «Нам не нужно задаваться вопросом о том, играл ли итальянский язык какую-либо роль в прошлом Куломбов. В своём буклете мадам Куломб случайно проговорилась о том, что они не сразу уехали из Каира на Цейлон, а провели некоторое время в Калькутте, где она давала уроки итальянского леди Темпл»^[690].

Доподлинно неизвестно, где сама мадам Куломб выучила итальянский язык. Фуллер думала, что это, вероятно, произошло во Французской Ривьере, куда часто приезжают итальянцы. Но 50 лет назад Хастингс случайно обнаружил следующие сведения: «Она была левантийского происхождения и говорила по-итальянски, а также немного знала английский и французский»^[691].

Ходжсон привёз некоторые из писем Е. П. Блаватской и Куломб в Лондон на экспертизу почерка^[692], и эксперты заключили, что письма подлинные. Вот что Елена Петровна пишет об этом Синнетту:

«Ах, они наверняка знамениты, эти эксперты… Весь мир может склониться перед их суждениями и проницательностью; но существует по крайней мере один человек, которого им никогда не удастся убедить… это Е. П. Блаватская. Если бы сам БОГ Израиля, Моисей, Магомет и все пророки пришли и сказали мне, что я написала хоть строчку в пресловутых указаниях Куломб, я бы ответила им прямо в лицо – „Чушь! – не писала“. Вплоть до сего дня мне так и не дали взглянуть на эти письма»^[693].

В ответе на последующее письмо от миссис Синнетт Е. П. Блаватская пишет:

…Благодарю Вас и глубоко ценю доброту Вашего сердца, которая продиктовала Вам такие слова – «даже если завтра меня убедят, что Вы написали эти ужасные письма, я всё равно буду Вас любить». Но отвечаю – надеюсь, не будете, для Вашей же пользы… была бы я виновна хотя бы однажды в изощрённом, нарочно придуманном обмане, тем более нацеленном на моих лучших, моих самых настоящих друзей – я не заслуживала бы «любви»! В лучшем случае – жалости или скрываемого презрения…

Я бы ни на толику не переживала о собственной репутации, если бы каждый брошенный в меня комок грязи не разбрызгивал своё зловонное содержимое на несчастное ТО^[694].

Другое обвинение состояло в том, что Елена Петровна якобы написала письма Махатм. Ходжсон поручил двум экспертам по почерку, Ф. Д. Нетерклифту и Ричарду Симсу, сравнить почерк Е. П. Блаватской с предполагаемыми письмами К. Х. Как пишет профессор Харрисон, эти эксперты «пришли к выводу, что все эти документы НЕ были написаны мадам Блаватской… [Но] Ходжсона такой ответ не устраивал…» Он заявил, что, изучив письменные документы К. Х. в Индии, пришёл к выводу, что за несколькими исключениями, они были написаны мадам Блаватской. «По прибытии в Англию, – писал Ходжсон – я был удивлён, узнав, что мистер Нетерклифт придерживался другого мнения касательно предоставленных ему образцов писем К. Х.».

«Финальный отчёт, – говорит Харрисон, – был составлен, когда удалось добыть больше образцов, и (цитирую): „в результате мистер Нетерклифт пришёл к выводу, что все документы были, несомненно, написаны мадам Блаватской“. Мистер Симс, сотрудник Британского Музея, согласился с этим заключением». Харрисон высказался: «Я считаю откровенную, удавшуюся попытку Ходжсона повлиять на суждение экспертов абсолютно непристойной. Ни один суд в Англии не принял бы отчёт, составленный в подобных обстоятельствах»^[695].

В докладе Харрисон заново произвёл анализ различных рассматриваемых почерков и предоставил доказательства. Он высказал следующее мнение: «Я не нахожу явных доказательств того, что Е. П. Блаватская написала [письма К. Х.], и нахожу весомые [доказательства], подтверждающие, что она их не писала. Я не знаю, кто написал письма Махатм, но считаю неоправданным утверждать, что их написала мадам Блаватская, – во всяком случае, бо́льшую часть из них. Таково моё профессиональное мнение»^[696].

Двое разных графологов – в XIX и XX вв. – изучили образцы почерка К. Х. и Е. П. Блаватской и согласились с заключениями Харрисона. Один их них – профессор Эрнст Шутце, каллиграф в суде Его Величества Вильгельма I, императора Германии. В 1886 г. Густав Гебхард предоставил ему два письма, одно от Е. П. Блаватской, другое от К. Х., которые получил от самой Блаватской в 1884 г., когда она гостила у его семьи. В сопроводительном письме к заключению профессор Шутце многозначительно заявляет: «Если Вы уверились в том, что оба письма написаны одной и той же рукой, то Вы глубоко заблуждаетесь». По мнению Шутце, «различия между почерками настолько очевидны, что я никоим образом не могу предположить, что они написаны одним человеком»^[697].

Вторым каллиграфом был профессор Пол Л. Кирк из криминологического отдела Калифорнийского университета, один из известнейших экспертов графологии в Соединённых Штатах. В 1963 г. ему были переданы три образца почерка, один из них принадлежал Елене Петровне, другой – К. Х., а третий – Дамодару, которого Ходжсон обвинял в написании некоторых писем Махатм. (Образцы были взяты из самого отчёта Ходжсона, но имён авторов записок Кирк не знал.) В письме от 17 февраля 1964 г. профессор Кирк подтвердил, что предоставленные материалы были написаны тремя разными людьми^[698].

Результаты исследования другого рода были представлены Чарльзом Маршаллом в докладе, прозвучавшем на Международной конференции преподавателей современных языков в высших учебных заведениях, которая прошла в 1980 г. в Ленинграде. Его доклад «Письма Махатм – Синтаксический анализ на предмет вероятности подделки^[699] со стороны Елены Петровны Блаватской, оккультистки XIX в.» убедительно подтверждал выводы о том, что Блаватская не была автором писем Махатм^[700]. Маршалл пояснил, что в исследовании применялся «компьютерный анализ образцов почерка Е. П. Блаватской, Махатм К. Х. и М., а также контрольной группы других образцов, датированных серединой 1880-х гг.». По его словам, «сравнение затрагивало несколько параметров, включая количество слогов в словах и слов в предложениях, и частоту появления предложных и союзных групп». Этот или похожий метод, утверждает Маршалл, в прошлом уже использовался для определения подлинного авторства посланий, приписываемых святому Павлу, и пьесы, которую якобы написал Шекспир^[701].

Особенно занимательны рассуждения Ходжсона о мотивах, толкнувших Е. П. Блаватскую на мошенничество. Эгоизм ли это? – спрашивал он. Но, учитывая её характер, это предположение представляется несостоятельным. Был ли это простой, неприкрытый подлог? «Она действительно представляет собой редкий объект с точки зрения психологии, почти такой же редкий, как какой-нибудь „Махатма“! – пишет он. – Она была просто ужасна, объятая невыносимой мыслью о том, что результат её „двадцатилетнего“ труда может быть испорчен мадам Куломб». Может быть, это была религиозная мания, патологическое стремление к дурной славе? – продолжал он. На этот вопрос он отвечает так:

Должен признаться, вопрос о её мотивах… доставил мне немало хлопот… Предположение о низком мотиве, связанном с денежной наживой, ещё менее удовлетворительно, чем гипотеза о религиозной мании… Однако и эту гипотезу я не смог принять и примирить со своими представлениями о её характере.

Наконец, случайный разговор открыл мне глаза… Могу открыто признаться, что после личного общения с мадам Блаватской я не сомневаюсь в том, что её настоящей целью было содействие интересам России^[702].

Что за случайный разговор с Блаватской открыл Ходжсону глаза? Как-то раз он сообщил ей новости о недавнем вводе русских войск в Афганистан, который мог привести к вторжению в Индию. Она выразила беспокойство: «Это стало бы смертельным ударом для [Теософского] общества». Ходжсон расценил этот «неуместный выпад» против собственной страны как попытку скрыть свои настоящие чувства^[703]. Он и подумать не мог, что реакция Е. П. Блаватской отражала искреннее волнение о благополучии Теософского движения. Она писала Синнетту: «…Уж насколько я плохого мнения об английском правительстве в Индии в некоторых вопросах… но русские были бы в тысячу раз хуже»^[704].

Хотя Ходжсон и поднял вопрос о мотивах Елены Петровны, никто не интересовался мотивами, которые привели его самого к написанию отчёта. В пресс-релизе ОПИ (цитируя проф. Харрисона) говорилось, что отчёт Ходжсона «изобилует однобокими суждениями, догадками, выдаваемыми за неопровержимые или вероятные факты, не подтверждёнными показаниями безымянных свидетелей, выборочными доказательствами и откровенно ложными заключениями» [курсив С. Крэнстон]. Однако, по словам Блаватской, когда Ходжсон впервые приехал в Адьяр, он был «прекраснейшим, бесхитростным молодым человеком»^[705], и мы можем допустить, что в то время он искренне стремился раскрыть факты, стоящие за феноменами, имевшими место в Индии. Мог ли он руководствоваться мотивом, который приписывал Елене Петровне, а именно, любовью к родине? Как гласит пословица, «в любви и на войне все средства хороши». Холодная война между Россией и Англией за доступ к границам Индии длилась уже много лет. Ходжсон признаётся, что до того самого «случайного разговора с Е. П. Блаватской», когда у него «открылись глаза», его «не интересовали политические манёвры в Центральной Азии». Но теперь он был уверен, что Блаватская занимается шпионской деятельностью по поручению царя, а поскольку шпион представляет опасность, необходимо сорвать с неё маску.

Изабель Купер-Оукли, присутствовавшая на званом обеде в Индии, где Ходжсон находился в числе гостей, высказалась о нём так: «Он повредился умом, вёл себя, как безумец. Он набросился на мадам Блаватскую, утверждая, что та русская шпионка… способная на всякое преступление»^[706].

Показательно, что при первом обнародовании результатов расследования Ходжсон особенно подчеркнул теорию шпионажа. Будучи австралийцем, он выбрал издание «Мельбурн Эйдж» для публикации статьи под заглавием «Теософское общество, русская интрига или религиозная эволюция?» (12 сентября 1885 г.). Российская политика была представлена в нём как движущая сила, стоящая за «системой колоссального обмана, созданной мадам Блаватской с помощью Куломбов и некоторых других людей»^[707].

Олькотт сообщил эти новости Е. П. Блаватской, которая в то время находилась в Европе, и она написала Синнетту:

Я должна либо официально, на законном основании опровергнуть эти обвинения в шпионаже – либо уйти и попрощаться со всем… Я больше не могу этого вынести, мистер Синнетт, всему есть предел, и моя многострадальная спина не вынесет этого тяжкого бремени. А Вам известно, что в моих глазах шпион в сотню раз хуже, чем вор?.. [Это обвинение] навсегда изгонит меня из Индии – оно компрометирует всех индусов – всех тех, кто был наиболее близок и предан мне^[708].

Это было написано в ноябре 1885 г., за месяц до того, как ОПИ опубликовало доклад Ходжсона. В июле 1886 г. Блаватская написала Олькотту:

Что касается моего возвращения в Индию… Если хотите, чтобы я вернулась, Вам придётся смириться с тем, что сперва Ходжсон предстанет перед судом за предъявленные мне обвинения в шпионаже в пользу России. Касаемо остальных вещей, о которых может зайти речь (Махатмы и феномены), то я твёрдо отказываюсь это обсуждать. Мой протест направлен против клеветы из политических, а не метафизических соображений. Одно никак не связано с другим… Синнетт говорит, что есть адвокаты, готовые заняться моим делом, такое оно интересное и выигрышное. Все они удивляются тому, что мы не заводим дело против Ходжсона и ОПИ. По словам адвокатов, для этого мне даже не нужно находиться в Лондоне. Я могу выдать им доверенность. Но если я этого не сделаю, то как только я вернусь в Индию, там созреет новый заговор и скандал^[709].

Сам будучи юристом, Олькотт рассудил по-другому, и меры правового воздействия не были приняты. Сегодня немногие верят в то, что Елена Петровна была шпионкой. Важный вопрос заключается в том, как взгляды Ходжсона повлияли на содержание его доклада.

Справедливости ради, следует подчеркнуть, что, когда Ходжсон приехал в Индию для проведения расследования в штаб-квартире ТО в Адьяре, его настрой был дружественным, а не скептическим или подозрительным. Друзья из Англии, знавшие его до поездки в Индию, говорили, что он носил в сумке «Оккультный мир» Синнетта и с энтузиазмом отзывался о теософских учениях^[710].

* * *

В завершение обсуждения отчёта Ходжсона приведём ещё несколько отрывков из отчёта проф. Вернона Харрисона, опубликованного в журнале ОПИ.

Долгие годы Ходжсон считался примером идеального психического исследователя, а его отчёт – моделью того, каким должен быть доклад о психическом исследовании… В реальности же отчёт Ходжсона является абсолютно предвзятым документом, утратившим право называться по-научному беспристрастным. Это речь прокурора, который без колебаний отбирает только те улики, которые подходят к его аргументации, игнорируя и замалчивая все факты, противоречащие его тезисам. Адвокат заслушан не был.

Я не снимаю с комитета ОПИ ответственности за публикацию этого во всех отношениях скверного отчёта. По-видимому, они всего лишь бездумно утвердили высказывания Ходжсона, не утруждая себя проверкой его изысканий или хотя бы критическим чтением доклада. Если бы они это сделали, то стали бы совершенно очевидны ошибки процедуры расследования, его противоречивость, слабая аргументация и необъективность, враждебность Ходжсона по отношению к предмету расследования и презрение к «местным» и другим свидетелям; и тогда дело вернули бы для дальнейшего расследования…

Самое удивительное во всём этом то, каким образом Ходжсону удалось облапошить не только сотрудников Британского музея Нетерклифта и мистера Симса, но также и людей совершенно другого уровня, таких как Майерс, Гарни и миссис Сиджвик, – не говоря уже о нескольких поколениях психических исследователей, появившихся после публикации Отчёта в 1885 г.

Глава 13

Прощание с Индией

Вопреки прогнозам о том, что Е. П. Блаватская не осмелится возвратиться и встретиться со своими обвинителями, она начала готовиться к путешествию из Лондона в Индию. В интервью «Пэлл Мэлл Газетт» (23 октября 1884 г.) она сказала: «Я возвращаюсь в Индию, чтобы наказать этих очернителей моей репутации, сочинителей фальшивых писем». Своим родственникам в России она пишет:

Всё переменилось. На нас дуют враждебные ветры. Какое уж тут мне лечение и здоровье? Мне нужно срочно вернуться в климат, губительный для меня. Ничего нельзя поделать. Даже если придётся заплатить за это собственной смертью, я должна разобраться с этими интригами и поклёпами, поскольку они вредят не мне одной; они попирают веру людей в наше дело и в Общество, которому я отдала всю свою душу. Так как могу я беспокоиться о своей жизни?..Более тысячи людей поднялись в мою защиту. Не только письма, но и телеграммы стоимостью несколько тысяч рупий были отправлены в лондонский «Таймс». В Индии же война вышла далеко за пределы газетной. Около двух сотен индийских студентов вычеркнули свои имена из списков Христианского колледжа, чей журнал напечатал эти диковинные письма, авторство которых приписывают мне…

Госпожа Новикова привела Маккензи Уоллеса на встречу со мной. Он жил в России и написал о ней прекрасную книгу, и превосходно говорит по-русски. Его собираются назначить секретарём вице-короля Индии, лорда Дафферина. Он дал мне рекомендательное письмо к Нубар Паше в Каире с просьбой помочь мне добыть сведения о Куломбах^[711].

Как известно, именно в Каире Е. П. Блаватская впервые встретила мадам Куломб. Нубар Паша был выдающимся египтологом, и в то время занимал пост премьер-министра.

31 октября Блаватская отправилась в Индию через Александрию, Порт-Саид, Каир и Цейлон. Её сопровождали супруги Купер-Оукли, а в Порт-Саиде к ним присоединился британский священник Чарльз Ледбитер, который собирался жить и работать в Адьяре. В Каире Е. П. Блаватская провела десять дней, и всё это время её, как персону царских кровей, развлекали «сливки общества»^[712]. Нубар Паша со многими другими вступил в ТО, а премьер-министр был провозглашён его почётным членом^[713]. Позже миссис Изабель Купер-Оукли вспоминала:

Е. П. Блаватская была интереснейшей попутчицей с обширными и незаурядными знаниями о каждой области Египта. Если бы у меня была возможность написать подробно о том времени, которое мы провели с ней в Каире, поездках на огромные, живописные базары и её рассказах о местном населении и его обычаях! Особенно интересным оказался один длинный день, который мы провели в Булакском музее на берегах Нила, где Елена Петровна удивила своими познаниями Масперо, известного египтолога. Когда он водил нас по музею, она называла степени посвящения царей и объясняла, как они трактуются в эзотерическом смысле^[714].

Касаемо расследования в отношении Куломбов Е. П. Блаватская телеграфировала Олькотту 24 ноября: «Полный успех. Вне закона. Легально подтверждено». Следом за телеграммой она отправила ему письмо с подробным описанием их мошенничеств^[715].

Миссис Купер-Оукли пишет:

Из Каира мы с Е. П. Блаватской отправились прямиком в Суэц. Мистер Оукли остался в Каире, чтобы забрать из полиции документы касаемо Куломбов; мистер Ледбитер присоединился к нам в Суэце. Два дня прождав парохода, мы отплыли в Мадрас. Не часто мне приходится стыдиться своих соотечественников и соотечественниц; однако, признаюсь, за эти две недели нашлось достаточно причин для этого; первые памфлеты, написанные миссионерами, без конца звучали на борту, равно как и всевозможные оскорбительные замечания в адрес Е. П. Блаватской.

Совсем другой приём им оказали в Индии: «Целая делегация в сопровождении духового оркестра выплыла навстречу нам на лодках… Причалив к пирсу, мы увидели сотни человек, встречающих Блаватскую. Воодушевлённые члены Общества буквально взяли на буксир нашу повозку, пышно украшенную бумажными розами, а затем нас окружили смуглые, улыбающиеся лица»^[716].

Позже их увезли в «Пачиаппа-холл», где Е. П. Блаватской вручили послание, подписанное тремя сотнями студентов Мадрасского христианского колледжа, опубликовавшего обвинения Куломбов. Помимо всего прочего в послании говорилось:

Вы посвятили свою жизнь беззаветному распространению истин оккультной философии. Вы пролили луч света на священные тайны нашей древней религии и философии, привнеся в этот мир своё удивительное произведение, «Разоблачённую Изиду». Ваши разъяснения сподвигли нашего обожаемого полковника взяться за титанический труд – возрождение алтарей Арьяварты^[717], угасающего пламени религии и духовности^[718].

Олькотт вспоминает:

Она без конца просила меня отвезти её к судье или к адвокату, неважно, какому, чтобы она могла дать письменные показания, тем самым начав ответные действия, но я категорически отказался. Я сказал ей, что в ближайшие дни состоится Собрание, и наша первоочередная обязанность состоит в том, чтобы ознакомить членов собрания с её делом, сформировать специальный комитет из наших лучших адвокатов и предоставить им решать, какие шаги ей стоит предпринять; что она и я сильно срослись с Обществом, и нам нельзя сдвинуться с места, не узнав, что об этом думают наши коллеги. Она упорствовала, бушевала и настаивала, но я был непреклонен. И когда она пригрозила мне, что пойдёт туда сама и «сотрёт это пятно со своей репутации», я ответил, что в таком случае сложу с себя полномочия и предоставлю членам Собрания выбирать между нами: я слишком хорошо знал судебные тяжбы, чтобы сделать подобную глупость. И тогда она уступила^[719].

На собрании был учреждён специальный комитет, состоящий из 14 теософов – адвокатов, судий и политиков – с тем, чтобы наметить план действий. Они приняли решение, согласно которому «Мадам Блаватская не должна привлекать к суду своих наветчиков»^[720]. Их основными аргументами в пользу бездействия было, во-первых, то, что в процессе разбирательства священные имена Учителей станут посмешищем^[721], а во-вторых, невозможность доказать правдивость оккультных феноменов в суде. Выступление комитета было встречено всеобщим одобрением. Олькотт добавил, что следующим вечером Е. П. Блаватская появилась перед полуторатысячной аудиторией, собравшейся по случаю девятой годовщины основания Общества, и её приветствовали бурными аплодисментами, а каждое упоминание её имени вызывало ажиотаж в рядах слушателей^[722].

Однако сама Елена Петровна не испытывала восторга по поводу решения не подавать иск. Её поездка в Каир оказалась напрасной. Она боялась, что в глазах всего света её отказ от предъявления иска будет расценен как признание вины, и что это отрицательным образом скажется на репутации ТО.

В конце января 1885 г. Е. П. Блаватская снова заболела – так тяжело, что Олькотта, который в то время находился в Бирме, вызвали домой. Миссис Купер-Оукли рассказывает:

Сколько тревожных часов и дней я провела в течение этих трёх недель, выхаживая её, в то время как ей становилось всё хуже и хуже. В конце концов, врачи заявили, что она впала в кому, и отказались от продолжения лечения. Удивительно, как Е. П. Блаватская, здоровая или больная, могла давать всем окружающим чувство безопасности; и хотя мы были с ней совсем одни… каждую ночь около 3–4 часов утра я поднималась на плоскую крышу, чтобы глотнуть свежего воздуха, и, глядя на то, как над Бенгальским заливом занимается новый день, спрашивала себя, почему я не чувствую страха, хотя она лежит там при смерти; я и вообразить не могла, чтобы мне стало страшно рядом с Блаватской. Наконец наступила та беспокойная ночь, когда врачи отказались от неё и сказали, что ничего больше нельзя сделать. К тому времени она уже несколько часов находилась в коме. По словам врачей, она должна была умереть, не приходя в сознание, и я знала, попросту говоря, что это, должно быть, моё последнее ночное бдение. (Мистер Оукли уже отправился в Мадрас за разрешением на кремацию^[723].)

Я никогда не забуду о том, что произошло позже. Я не могу подробно рассказать об этом здесь; но около 8 утра мадам Блаватская вдруг открыла глаза и попросила подать ей завтрак, и это были её первые слова за два дня. Я отправилась за доктором, чьё удивление трудно описать. Блаватская сказала: «Ах, доктор! Вы не верите в наших великих Учителей»^[724].

То событие, о котором миссис Купер-Оукли отказалась рассказывать, было засвидетельствовано другими людьми.

В тот вечер в приёмной сидели супруги Купер-Оукли, Дамодар Маваланкар, Баваджи Д. Натх и доктор Франц Гартман, о чём-то перешёптывались и ждали вестей о Е. П. Блаватской. Вдруг на веранде материализовался Учитель М., он быстро прошёл через приёмную в комнату Блаватской. В это время все остальные покинули приёмную… После выздоровления Е. П. Блаватская рассказала своим близким друзьям, что Учитель пришёл к ней и предложил выбор – она могла умереть и обрести вечный покой, покончив с муками, или прожить ещё несколько лет, чтобы закончить «Тайную Доктрину»…^[725]

Изабель Купер-Оукли (1854–1914)

Сотню лет спустя, рассуждая о правильности решения, принятого делегатами Совета ТО в 1885 г., профессор Харрисон отмечает, что не исключает их вины, поскольку они «не позволили своей предводительнице претендовать на справедливую защиту, они были обеспокоены спасением собственной репутации. Была ли Е. П. Блаватская шарлатанкой или нет, она имела право на честный разбор дела. Она так его и не дождалась. Если бы ей не отказали в юридической и экспертной поддержке, то и Ходжсон, и Общество психических исследований оказались бы в тяжёлом положении», как и Куломбы^[726].

21 марта 1885 г. Блаватская отправила в Генеральный Совет ТО письмо следующего содержания:

Господа,

То заявление об отставке, которое я подала 27 сентября 1884 г. и отозвала по настоятельным просьбам и уговорам моих друзей теософов, безоговорочно необходимо восстановить. Лечащие врачи признали моё заболевание смертельным; они не уверены, что я могу протянуть даже один год. В связи с этими обстоятельствами было бы смешно обещать надлежащее выполнение обязанностей секретаря-корреспондента; и я настаиваю на том, чтобы вы позволили мне сложить полномочия. Я хочу посвятить остаток жизни иным мыслям и быть свободной в выборе любого климата, который пойдёт мне на пользу.

Я с любовью прощаюсь с Вами, всеми и каждым, моими друзьями и сторонниками. Будь эти слова последними в моей жизни, я бы умоляла всех вас, поскольку вы печётесь о благополучии человечества и о собственной Карме, оставаться верными Обществу и не дать ему пасть под натиском недоброжелателей.

Братски вечно ваша – в жизни и смерти.

Е. П. Блаватская^[727].

Вместе с заявлением об отставке в «Теософисте» было опубликовано свидетельство её лечащего врача:

Настоящим я подтверждаю, что мадам Блаватской противопоказаны постоянные волнения и тревоги, которым она подвергается в Мадрасе. Её больному сердцу требуется абсолютный покой и подходящий климат. Вследствие этого я рекомендую ей проживание в Европе в умеренном климате и довольно тихом месте.

Мэри Шарлиб,

доктор медицины и бакалавр естественных наук, Лондон

Решение покинуть Адьяр не было принято самой Е. П. Блаватской, на самом деле она даже сопротивлялась ему, поскольку не хотела оставлять работу во имя теософии в Индии. Инициаторами её отъезда стали те, кто волновался за её здоровье, а также те, кто потерял веру в её миссию и видел в её пребывании в Адьяре одни лишь неудобства^[728].

Одной из главных причин такого отношения был Ходжсон. Он превысил полномочия следователя ОПИ и приложил все усилия, чтобы посеять сомнения в умах теософов, и при любой удобной возможности внушал им, что доказал «сплошной обман» во всех делах, связанных с Е. П. Блаватской^[729]. Судя по всему, он был весьма убедителен, поскольку до его отъезда из Индии в конце марта 1885 г. под его влияние попали даже адьярские чиновники, которых он убедил отозвать две публикации ТО о деле Куломбов, защищавшие Блаватскую. Он сам рассказывал об этом своём достижении^[730].

31 марта Е. П. Блаватская покинула Индию, чтобы никогда туда не вернуться. Она отправилась в Неаполь в сопровождении Мэри Флинн, индийского чела Баваджи и доктора Гартмана.

В июне Олькотт написал в Лондон мисс Арундейл:

В Адьяре открыт сбор пожертвований с целью покрыть расходы на лечение Елены Петровны (более 70 фунтов) и её переезд, а также обеспечивать её до тех пор, пока она не получит из Москвы деньги, причитающиеся ей за литературный труд. Но с её искривлёнными подагрой пальцами, слабым сердцем и альбуминурией она вряд ли будет в состоянии много работать. Нам следует относиться к ней как к нашему пенсионеру, и проследить за тем, чтобы о ней тщательно заботились. Бедная женщина – та, что всю жизнь трудилась до изнеможения во благо мира, теперь должна покинуть дом при таких обстоятельствах и, вероятно, умереть с клеймом позора, запятнавшим её блистательное имя!^[731].

Отчёт Ходжсона был опубликован лишь в конце 1885 г. Он повлёк за собой удивительные последствия, отмечает в автобиографии доктор Гартман. Благодаря скандалу, «ТО и теософские учения стали известны во всём мире, и в результате тысячи людей раздобыли и прочитали книги мадам Блаватской и смогли ознакомиться с её взглядами, тогда как при иных обстоятельствах они могли оставаться в неведении всю жизнь»^[732]. В Соединённых Штатах у движения начался новый виток развития^[733]. Всего через четыре месяца после того, как Ходжсон привёл своё заключение, в Нью-Йорке был опубликован первый выпуск журнала У. К. Джаджа «Путь». Следующий год был ознаменован возрождением движения в Англии, где начал деятельность журнал Е. П. Блаватской «Люцифер». Франческа Арундейл говорит о судьбе Общества в последующие годы:

«…В ранний период его развития, когда неблагоприятные события следовали одно за другим, каждое из них ставило под угрозу само существование Общества. Позже мы увидели, что Общество возрождается к новой жизни, как Феникс из пепла, и становится сильнее от пережитых ударов»^[734]. Эти рассуждения находят отражение в статистике, приведённой в статье Е. П. Блаватской «Последние достижения в Теософии», опубликованной в газете «Норт Американ Ревью» в 1890 г. Она писала:

Во избежание многословности мы начнём с 1884 г., когда лондонское Общество психических исследований произвело атаку на нас. Из официального отчёта того года явствует, что на 31 декабря 1884 г. во всём мире существовало 104 отделения Теософского общества. В 1885 г., будто бы в ответ клеветникам, открылись 17 новых учреждений; в 1886 году – 15; в 1887 – 22; в 1888-м – 21… К июню 1890 г. в нашем списке насчитывалось уже свыше 200 отделений…

Уж если все эти заговоры и атаки не смогли пошатнуть Общество или остановить его развитие, то уже и ничто не сможет. Нам остаётся только с благодарностью повторять, лишь слегка перефразируя, христианское изречение, которое так подходит нашему движению: «Кровь мучеников есть семя теософии». Это Общество сделало слишком много добра, хорошее зерно слишком заметно даже в кучах шелухи, и оно, несмотря ни на что, станет надёжным основанием для храма истины в ближайшем и отдалённом будущем^[735].

Однако всё это ещё не было очевидным в то время, когда Елена Петровна в 1885 г. прощалась с Индией. Следующий год станет одним из самых тяжёлых в её жизни, принеся страдания и новые испытания.

Глава 1

Первый год в Европе

В марте 1885 г. Е.П. Блаватская уехала из Индии в Неаполь, не имея представления о том, где будет жить дальше. В сущности, окружающая обстановка была ей безразлична, её мысли целиком занимала работа над «Тайной Доктриной». Несмотря на болезнь, она продолжала трудиться над рукописью даже на борту корабля. Доктор Гартман, который сопровождал её вместе с Мэри Флинн и Баваджи, рассказывает, что «утром, до того, как приступить к работе, она нередко обнаруживала на столе кипу бумаг с заметками», касающимися книги^[736].

Прибыв в Неаполь 23 апреля, путешественники поселились в соседнем городке Торре-дель-Греко, в отеле «Дель-Везувио», названном в честь возвышавшегося вдали вулкана. Неподалёку от городка находились руины Помпей, погибших от вулканического извержения во времена Римской империи.

Три месяца, проведённые в Италии, оказались утомительными. В спешке покидая Индию, путники оставили там много нужных вещей, в том числе и очки, без которых Елена Петровна не могла обходиться. Из-за влажности она страдала от приступов ревматизма и ей было трудно писать в таких условиях. Поэтому Блаватская решила перебраться в Вюрцбург, город на севере Баварии. Она писала Пейшенс Синнетт:

Я не хочу жить ни в одном из больших городов Европы. Но мне нужна тёплая и сухая комната, какой бы холод ни стоял на улице… Мне нравится Вюрцбург. Он недалеко от Хайдельберга и Нюрнберга, и всех тех центров, в которых жил один из Учителей [К. Х.]^[737], ведь именно он посоветовал моему Учителю отправить меня сюда. К счастью, я получила из России несколько тысяч франков [за свои сочинения], да какие-то покровители прислали мне из Индии суммы в 500 и 400 рупий… Я собираюсь арендовать прелестные комнаты, и да будет благословен тот день, когда я увижу Вас за моим самоваром…^[738]

По пути Е. П. Блаватская задержалась на одну неделю в Риме и ещё неделю провела в швейцарском городке Шергеш с Соловьёвым и мадам де Морсье. Примерно в середине августа она прибыла в Вюрцбург в сопровождении одного лишь Баваджи, поскольку доктор Гартман и мисс Флинн ранее отделились от компании. Вскоре после этого она написала Перси Синнетту:

Что до меня – то я намерена жить незаметно. Я могу сделать куда больше, оставаясь в тени, чем снова став известной в связи с движением. Позвольте мне скрываться в неизвестных местах и писать, писать, писать, и учить всех, кто захочет учиться. Раз уж Учитель заставил меня жить, дайте мне прожить и умереть в относительном покое. Очевидно, что Он хочет, чтобы я продолжала работать на благо ТО, поскольку не дал мне заключить контракт с Катковым – благодаря которому в моём кармане ежегодно оказывалось бы по меньшей мере 40 000 франков – за то, чтобы я писала исключительно для его журнала и газеты. Он не разрешил мне подписать этот контракт в прошлом году в Париже, когда поступило предложение, и сейчас не одобряет его. Он говорит, моё время «должно быть занято другими вещами»^[739].

Портрет Е. П. Блаватской, выполнен Германом Шмихеном, 1885 г.

Вопреки стремлению Е. П. Блаватской к уединению, начали распространяться слухи о её местонахождении. В августе к ней на несколько недель приехали Соловьёв со свояченицей, в сентябре её навестили Франческа Арундейл и Мохини, примерно в это же время у неё гостила тётя Надя. За ними последовали доктор Гартман, профессор Селлин, Артур Гебхард и многие другие.

Президент Теософского общества в Германии, профессор Уильям Хюббе-Шляйден, посещал её пять раз. Он был хорош собой и приятен в общении, поэтому ему были рады везде, где бы он ни появлялся. Хюббе-Шляйден был эрудированным учёным и писателем, в молодости изучал право и политическую экономику и много путешествовал, занимаясь географическими исследованиями. Кроме того, он был назначен атташе в немецком генеральном консульстве в Лондоне. В 1886 г. он основал метафизический журнал «Сфинкс» и выпустил 22 тома^[740].

Через несколько лет после встреч с Еленой Петровной Хюббе-Шляйдена попросили записать свои впечатления о том, как она писала «Тайную Доктрину». Ниже приводятся отрывки из его записей:

Когда я гостил у неё в октябре 1885 г… у неё едва ли нашлось бы более полудюжины книг… Я видел, как она записывает предложения, будто копируя их с некоего источника, лежащего перед ней, который, тем не менее, оставался невидим для меня…

Я не раз видел надписи, сделанные знаменитым почерком К. Х. синим карандашом в виде исправлений и заметок на её рукописях и книгах, которые лежали на столе. В основном я замечал их утром, до того, как она приступала к работе. Когда вечером она удалялась в свою спальню, я спал в её рабочем кабинете на диване, который от стола отделяли лишь несколько футов. Я хорошо помню своё удивление, когда однажды утром я проснулся и обнаружил множество листов писчей бумаги, исписанных синим карандашом, которые лежали поверх её рукописей на столе. Как эти листы туда попали, я не знаю. Но я не видел их перед тем, как пошёл спать, и уверен в том, что никто не заходил в комнату ночью, поскольку у меня чуткий сон.

Должен признаться, что и сейчас придерживаюсь того мнения, которое тогда сложилось у меня обо всём этом. Я никогда не судил о ценности или происхождении продукта умственной деятельности, основываясь на способе его производства. По этой причине тогда я оставил своё мнение при себе, подумав: «Подожду, пока „Тайная Доктрина“ будет написана, а потом спокойно её прочитаю; это и будет моей единственно верной проверкой»^[741].

Хюббе-Шляйден также упоминает о том, что в его присутствии Е. П. Блаватская писала статью «Есть ли душа у животных?», опубликованную в трёх выпусках «Теософиста» (с января по март 1886 г.)^[742]. Хотя католическая церковь веками учила, что животные не имеют души, Елена Петровна раскрыла, что святой Павел и отцы церкви ранней эпохи утверждали обратное. Это вопрос куда более серьёзный, чем обыкновенные теологические споры. Когда в более поздние времена церковь отказала низшим созданиям в душе и бессмертии, христиане начали без зазрения совести заставлять животных работать на ферме до изнеможения, охотиться на них ради спортивного интереса и ловить их в капканы для украшения женской одежды. В современном технологическом обществе курицы-несушки сидят взаперти в ужасающих условиях, а другие животные становятся жертвами нестерпимых мучений и умирают ужасной смертью в лабораториях. 31 декабря 1979 г. журнал «Нью Йорк Таймс» раскрыл годовой показатель опытов над животными в Соединённых Штатах, который оказался равен 64 млн, включая 400 000 собак, 200 000 кошек и тысячи лошадей и пони.

В 1982 г. «AV», журнал Американского общества противников вивисекции, в октябрьском номере напомнил о написанном более столетия назад сочинении Е. П. Блаватской «Есть ли душа у животных?». Статью написал профессор Лиам Брофи, учёный из Дублина и постоянный автор журнала. Об этой монографии Е. П. Блаватской он говорит следующее:

Это одно из самых блещущих эрудицией и убедительных высказываний на тему души животных, в котором используются материалы из Библии, сочинений Отцов Церкви, священных книг Востока, схоластической философии и современной литературы… Елена Блаватская доказала, что такие высшие представители христианства, как святой Павел и Иоанн Златоуст, верили в воскресение душ животных… Она приводит цитаты из нескольких текстов св. Павла, которые подтверждают, что этот языческий апостол верил в загробную жизнь животных и утверждал, что люди и животные в равной степени страдают на земле («всё сотворённое omnis creatura стенает») в своём эволюционном движении к цели… Многих удивят приведённые знаменитым теософом доказательства того, что Папа Бенедикт XIV верил в чудесные случаи воскрешения животных и считал их столь же подлинными, как «воскресение Христа».

Автор этих строк ссылалась на вышеупомянутый текст в своей предыдущей книге и отослала Брофи один экземпляр в подарок. В знак признательности он написал 25 февраля 1985 г.:

Я убеждён в том, что эта длинная академичная статья Е. П. Блаватской была навеяна свыше. Она обнаруживает колоссальное знание схоластической философии, почти невероятное для человека с таким активным, подвижным образом жизни, как у неё.

В движении противников вивисекции долгие годы ведущую роль играли теософы. Одним из них был лорд Хью Доудинг, знаменитый главный маршал авиации, участник «Битвы за Британию» в годы Второй мировой войны, который помог предотвратить вторжение нацистов в Англию. Полем его битвы за права животных стала даже палата лордов, где 18 июля 1957 г. он произнёс речь под названием «Садистские опыты над животными», впоследствии получившую широкую огласку. В заключение этой речи он обратился к своим воззрениям о реинкарнации, во многом основанным на теософии:

Я твёрдо верю, что безжалостные опыты над животными безнравственны, и в целом с моральной точки зрения неправильно творить зло во имя добра – даже при условии, что человечеству идут на пользу страдания, причиняемые животным… Я не могу не затронуть эзотерический аспект этого вопроса – место, которое отводится животному царству в общей картине вещей, ответственность человека перед животными и результаты, к которым приводит невыполнение им своих обязанностей… Все жизни едины, и все их проявления, с которыми мы соприкасаемся, восходят по ступеням эволюции. Животные – наши меньшие братья и сёстры – находятся на одной лестнице с нами всего несколькими ступенями ниже. Важная часть наших обязанностей – помогать им в восхождении, а не замедлять развитие, жестоко эксплуатируя их беспомощность.

Фонд гуманных исследований Лорда Даудинга выделил общую сумму 400 000 долларов, предназначавшуюся десяткам учёных, занятых поиском альтернативных методов проведения экспериментов, в которых не задействуются животные^[743].

Жена лорда Даудинга, леди Мюриэль, тоже член Теософского общества, основала широко известное движение «Красота без жестокости», целью которого являлся отказ от тестирования косметики на животных и запрет на ежегодный отлов животных, в процессе которого они умирали медленной, мучительной смертью. В автобиографии «Красавица, не чудовище» она рассказывает о своей работе^[744].

В заключении статьи, опубликованной в журнале «AV», Лиам Брофи приводит отрывок из сочинения Е. П. Блаватской «Есть ли душа у животных?»: «Когда мир осознает, что животные такие же вечные существа, как и мы, с вивисекцией и другими пытками, ежедневно причиняемыми несчастным тварям, будет покончено, поскольку правительство будет вынуждено положить конец этим варварским и постыдным привычкам».

* * *

В Вюрцбурге Елена Петровна оказалась отнюдь не в удовлетворительном положении. Хотя служанка Луиза и занималась всем хозяйством, Баваджи плохо справлялся с ответами на корреспонденцию, прислуживанием гостям, обеспечением медицинской помощи и теми бесчисленными обязанностями, которые являются вполне естественными для личного секретаря и компаньона. Работа над «Тайной Доктриной» требовала максимальной сосредоточенности и отсутствия отвлекающих факторов.

Именно в этот момент на сцене появилась графиня Констанция Вахтмейстер. Она происходила из древнего французского рода, её отцом был маркиз де Бурбель. В 1863 г. она вышла замуж за двоюродного брата, графа Карла Вахтмейстера, который впоследствии был направлен в Лондон в качестве шведского и норвежского министра при Сент-Джеймсском дворе. Позже он стал министром иностранных дел, а его жене король Швеции пожаловал титул – «Первая леди страны». После смерти мужа в 1871 г. графиня заинтересовалась спиритуализмом, но вскоре в нём разочаровалась. Прочитав в 1881 г. «Разоблачённую Изиду», она вступила в лондонское Теософское общество, где в 1884 г. познакомилась с Е. П. Блаватской во время неожиданного приезда последней из Парижа^[745]. В Ангьене Блаватская поведала ей «множество вещей, которые, как я думала, известны только мне, и добавила, что двух лет не пройдёт, как я решу полностью посвятить свою жизнь теософии. В то время я по определённым причинам считала это совершенно невозможным…»^[746]

Графиня Констанция Вахтмейстер (1839–1910)

История взаимоотношений графини и Е. П. Блаватской, изложенная на последующих страницах, взята из её книги «Воспоминания о Е. П. Блаватской и „Тайной Доктрине“», впервые опубликованной в 1893 г.

Покинув Швецию осенью 1885 г., графиня не собиралась посещать Елену Петровну в Вюрцбурге. Её пунктом назначения была Италия, где она намеревалась провести всю зиму с друзьями. По пути в Италию графиня заехала в Эльберфельд к Гебхардам. Миссис Гебхард попросила её отложить путешествие в Италию и навестить Елену Петровну вместе с ними, встревоженная удручающим письмом о её тягостных жизненных обстоятельствах. В письме к Е. П. Блаватской графиня предложила провести месяц со Старой леди, как Елену Петровну часто называли близкие. Блаватская ответила вежливым отказом, пояснив, что для гостей у неё нет места и она постоянно занята работой над «Тайной Доктриной». Когда графиня уже собиралась уезжать из Эльберфельда и у двери её ждал кэб, пришла следующая телеграмма: «Приезжайте в Вюрцбург сейчас же, вы мне срочно нужны. Блаватская». По приезде графини Елена Петровна сказала: «Должна принести извинения за своё странное поведение… У меня всего одна спальня, и я подумала, что Вы, будучи аристократкой, не захотите делить её со мной… но когда моё письмо уже было отправлено, Учитель сказал мне, что я должна попросить Вас приехать».

В результате вместо путешествия в Италию графиня спала в маленькой спальне Елены Петровны, разделённой большой перегородкой для создания подобия личного пространства. Так начались отношения, которые продолжались несколько лет, и, за исключением одной-двух поездок графини по делам, две женщины прожили в одном доме до самой смерти Е. П. Блаватской.

Вот как графиня описывала обстоятельства, при которых была написана «Тайная Доктрина»:

Скудность походной библиотеки Е.П.Б. была обстоятельством, которое более, чем какое-либо другое, привлекало моё внимание и вызывало изумление, когда я стала помогать госпоже Блаватской в качестве переписчика, и, таким образом, получила некоторое представление о её работе над «Тайной Доктриной». Её рукописи были до краёв переполнены ссылками, цитатами, указаниями на массу редких и малоизвестных работ самого разного рода…

Вскоре после моего приезда в Вюрцбург она спросила меня, не знаю ли я кого-нибудь, кто мог бы выполнить её поручение в Бодлианской Библиотеке. Так случилось, что у меня действительно было кого об этом попросить, и, таким образом, мой друг проверил отрывок, который Е.П.Б. видела в астральном свете. Оказалось, что название книги, глава, страницы и цифры были приведены в точности как в оригинале…

Однажды мне было поручено весьма трудное задание, а именно, проверить отрывок, взятый из рукописи в Ватикане. Познакомившись с одним господином, у которого в Ватикане был родственник, мне с некоторыми сложностями удалось проверить этот отрывок. Два слова были написаны неправильно, но всё остальное оказалось верно, и, что удивительно, мне сказали, что те два слова запачкались и их было сложно разобрать.

Это только два случая среди множества других. И если только Е.П.Б. хотела получить точную информацию по теме, преобладавшей на тот момент в её труде, она так или иначе её получала: из переписки с другом, который находился где-то далеко, или из газеты или журнала, или же во время чтения какой-нибудь книги; и это происходило с частотой и соответствием, далеко выходящими за рамки простого совпадения. Она, однако, предпочитала использовать, насколько возможно, обычные, а не сверхъестественные средства, чтобы не истощать свои силы без необходимости^[747].

Шли дни, посетители прибывали и уходили, и графиня начала понимать, что «со всеми она была разная». Она объясняет:

Я никогда не видела, чтобы Блаватская обходилась одинаково с двумя людьми. Она моментально распознавала слабые стороны характера каждого человека, и мне было любопытно наблюдать за тем, какими необычными способами она испытывала людей. Те, кто ежедневно общался с ней, со временем всё лучше узнавали собственное «Я» и духовно росли над собой, если воспринимали практическую сторону её обучения. Однако многие находили процесс обучения малоприятным, так как столкновение лицом к лицу со своими слабостями никому не доставляет удовольствия. Поэтому многие отвернулись от неё, но те, кто смог выдержать испытание и остался верен ей, смогли увидеть в себе внутреннее развитие, которое и ведёт к оккультизму.

О том, как этот способ сработал в её случае, Вахтмейстер рассказывает следующее:

Когда я впервые пришла к ней, я была земной женщиной, баловнем судьбы. Благодаря политическому статусу мужа я занимала известное положение в обществе; поэтому прошло много времени, прежде чем я осознала пустоту того, что я до тех пор считала самым желанным в жизни, и потребовалось долгое обучение и много напряжённых битв с самой собою, прежде чем я преодолела в себе удовлетворённость, порождённую, без сомнения, праздной жизнью, удобством и высоким положением. Очень много должно было быть «выколочено» из меня, если говорить словами самой Е.П.Б^[748].

К концу декабря 1885 г. (на тот момент графиня прожила с Е. П. Блаватской не более месяца) был опубликован отчёт Ходжсона. В канун Нового года профессор Селлин принёс Блаватской один экземпляр^[749]. Они ожидали увидеть нелицеприятный отчёт, но в действительности он оказался просто сокрушительным: две сотни страниц «свидетельств» «фальшивых» феноменов. «Уходите, прежде чем Вас запятнает мой позор, – сказала графине Елена Петровна. – Вы не можете остаться здесь с погубленной женщиной, презираемой всем миром, на которую везде указывают как на мошенницу и обманщицу»^[750].

«Одно есть утешение, – написала Е. П. Блаватская теософу из Америки, – всё бремя падёт на меня, поскольку Учителя созданы из мифов. Тем лучше. Их имена и без того слишком долго и много оскверняли»^[751].

6 января 1886 г., через несколько дней после того, как Блаватская получила отчёт ОПИ, пришло письмо от Хюббе-Шляйдена. Его крайне обеспокоило заявление Ходжсона о том, что некоторые выражения из писем К. Х. дословно повторялись в записках Е. П. Блаватской – это подразумевало, что именно она является автором всех писем. Странным образом – как Блаватская написала Синнетту в тот же самый день – прошлой ночью она увидела во сне сцену из её прошлого в Тибете, когда К. Х. ежедневно обучал её английскому. В то утро, когда она получила письмо от знаменитого врача, ей сразу открылось значение сна. В том, что некоторые из её выражений в точности повторяли слова К. Х., не было ничего странного, он обучил её этим выражениям!^[752].

Вскоре Хюббе-Шляйден навестил Е. П. Блаватскую в Вюрцбурге. После отъезда он был крайне удивлён, обнаружив в своей копии отчёта Ходжсона следующие свидетельства, полученные «осаждением»:

Если это может принести пользу доктору Хюббе-Шляйдену – в чём я сомневаюсь – я, смиренный нижеподписавшийся Факир, подтверждаю, что «Тайная Доктрина» была продиктована Упасике [Е. П. Блаватской] частично мною и частично моим Братом К. Х.

М∴

Интересно, достойна ли моя записка занимать место на документе, составленном Ходжсоном, и какую характерную черту почерка Е. П. Блаватской в ней обнаружат? Цель настоящей записки – убедить доктора в том, что, «чем больше доказательств приводят, тем меньше им верят». Пусть последует моему совету и не публикует эти два документа. Лишь во имя его удовлетворения нижеподписавшийся счастлив заверить его в том, что «Тайная Доктрина», когда работа над ней подойдёт к концу, будет произведением трёх авторов – М∴, Упасики и покорного слуги доктора.

К. Х^[753].

Семь лет спустя эти свидетельства были опубликованы в журнале «Путь» (апрель, 1893 г.).

Вахтмейстер вспоминает о том, что случилось после появления отчёта Ходжсона:

Казалось, Общество получило смертельный удар; день за днём приходили заявления об отставке от тех, кто до сих пор считался светилом Общества, и оскорбительные письма от мужчин и женщин, которые до настоящего времени носили маску дружелюбия.

Оставшиеся члены ТО были в той или иной мере парализованы страхом, и всё, что они делали, это старались быть как можно тише и незаметнее, чтобы в них не полетели комья грязи. Но несколько ярких звёзд продолжали сиять во тьме: это были бриллианты из числа друзей, которые оставались верными и преданными, несмотря ни на что, и именно их сочувствие и любовь поддерживали в Елене Петровне жизненные силы^[754].

Одним из этих друзей был Уильям К. Джадж, написавший Е. П. Блаватской из Нью-Йорка пятого февраля касаемо отчёта ОПИ следующее:

Итак, они опубликовали о Вас отчёт. Вы труп. Вы уничтожены, Вы не более чем выдумщица Махатм. Но вместе с тем они похвалили Вас, поскольку Вы навечно останетесь главной, самой интересной, великой, непостижимой и искусной обманщицей, и создательницей крупного движения, которая когда-либо появлялась и становилась для своей эпохи проклятием или благословением. Сам Калиостро не удостаивался такой чести! Что ж, чести Вы заслуживаете; я только желал бы, чтобы к ней не примешивались такая гнусная ложь и вздор, которые Вам приписывают…

Прежде, чем Вы получите это письмо, я отправлю сообщение в бостонский «Индекс», который перепечатал отчёт. Вы, должно быть заметили, что Ходжсон никоим образом меня не упомянул. А между тем я являюсь важным фактором. Я был там. Я всё изучил, ничего не упустив, и заверяю, что за алтарём не было отверстия. Что касается писем от ∴, Вам известно, что во многих полученных мною от него письмах почерк очень похож на мой собственный. Как они объяснят это? Я обманывал сам себя? И так далее.

Вы можете на меня положиться, я сделаю всё необходимое, чтобы помочь Вам. Как Вы помните, я был с Вами в Ангьене в день одного из феноменов. Они не застали те времена, когда я получал письма от почтальона с посланиями Махатм внутри…

Но люди здесь не огорчены отчётом. Они видят истину, лежащую в основе нашего движения, и не так фанатично верят отчёту и официальным источникам, как в других местах… В Бостоне и Цинциннати не перестаёт расти интерес. Они впечатлены тем, что я вернулся из Индии, не утратив веру в Вас, и защищаю то, что другие называют мошенничеством^[755].

Какой редкостью для Е. П. Блаватской в это время были слова поддержки, явствует из письма графини Синнетту от 18 февраля, в которое она вложила послание Джаджа:

С утренней почтой Вам, как обычно, принесли какие-нибудь отвратительные письма, но, хвала Небесам, наконец-то я могу отправить Вам хорошее письмо, которое благотворно подействовало на сердце Старой леди после всех брошенных в неё камней и грязи. Мистер Джадж вот уже десять лет знаком с её феноменами, но он не стал кричать «ОБМАН», как Баваджи. Мадам Б. хочет, чтобы Вы прочли это письмо ему и Мохини^[756].

В то время Баваджи и Мохини жили в Лондоне и были в числе тех, кто отвернулся от Е. П. Блаватской в этот период.

Как отмечает Вахтмейстер, «нет ничего удивительного в том, что работа над „Тайной Доктриной“ прекратилась в эти ненастные дни», а когда, наконец, она возобновилась, писательнице было сложно достичь столь нужной отрешённости и спокойствия разума. Она продолжает:

Е.П.Б. сказала мне однажды вечером: «Вы не можете себе представить, что значит чувствовать множество враждебных мыслей и потоков, направленных против вас; это похоже на уколы тысячи иголок, и мне приходится постоянно воздвигать вокруг себя защитную стену». Я спросила её, знала ли она, от кого исходили эти недружелюбные мысли, и она ответила: «Да, к сожалению, знаю, и я всегда пытаюсь закрыть глаза, чтобы не видеть и не знать»; и чтобы доказать мне, что это действительно так, она рассказала мне о письмах, которые уже были написаны, цитируя отрывки из них. Через день или два мы получили их, и я смогла убедиться в правильности процитированных из них отрывков.

Однажды, войдя в кабинет к Е.П.Б., я увидела, что весь пол усыпан исписанными листами рукописи. Я спросила о причине такого беспорядка, и она ответила: «Не удивляйтесь, я двенадцать раз пыталась написать одну страницу правильно, и каждый раз Учитель говорил, что это неверно. Я думаю, что сойду с ума, переписывая её так много раз; но оставьте меня одну; я не остановлюсь, пока не покорю её, даже если мне придётся потратить на это всю ночь».

Я принесла чашку кофе, чтобы взбодрить и поддержать её, и затем оставила её продолжать своё утомительное занятие. Через час я услышала её голос, звавший меня, и, войдя, обнаружила, что отрывок наконец был дописан. Это стоило ей неимоверного труда, а результаты в то время были малозначительными и неопределёнными.

Она откинулась в кресле, наслаждаясь сигаретой и отдыхом после напряжённого труда, а я облокотилась на ручку её огромного кресла и спросила, как так случается, что она допускает ошибки в тех записях, что ей дают. Она ответила: «Видите ли, то, что я делаю, выглядит следующим образом. Я создаю перед собой в воздухе нечто, что я смогу обозначить только как вид вакуума, и фиксирую свой взгляд и свою волю на нём, и вскоре сцена за сценой проходят передо мной, как последовательные картины диорамы, или, если мне нужна ссылка или информация из какой-нибудь книги, я напряжённо сосредоточиваю свой ум, и передо мной появляется астральный двойник этой книги, из которого я беру то, что мне нужно. Чем более мой ум свободен от рассеянности и обид, чем большей силой и сосредоточенностью он обладает, тем легче мне сделать это; но сегодня из-за волнений, перенесённых мной из-за полученного письма от Х., я не могла как следует сконцентрироваться, и каждая моя попытка процитировать отрывки оканчивалась неудачей. Учитель говорит, что теперь всё правильно, так что пойдёмте пить чай»^[757].

Чаепитие в семь часов означало конец рабочего дня. После этого, как вспоминает графиня:

Мы проводили приятный вечер вместе. Удобно усевшись в своём большом кресле, Е.П.Б. часто раскладывала пасьянс, который, как она говорила, давал отдых уму. Казалось, что механический процесс раскладывания карт позволял её мыслям освободиться от давления напряжённого труда, которое она испытывала во время дневной работы. По вечерам она никогда не говорила о теософии. Умственные усилия в течение дня давались ей столь тяжело, что она превыше всего нуждалась в отдыхе, и потому я доставала, сколько могла, журналов и газет и читала из них статьи и отрывки, которые, как я полагала, могли заинтересовать или развлечь её. В девять часов она направлялась в постель, где обкладывалась русскими газетами, читая их до глубокой ночи^[758].

Сложно представить себе Елену Петровну в минуты покоя и расслабленности, поскольку фотографии отображают исключительно серьёзную сторону её натуры^[759]. В подобные моменты, по словам графини, «такое весёлое ребячество сквозило в ней, и облик её искрился духом радостного веселья, открывая в ней такое обаяние, какого я не видела ни в одном человеке»^[760]. Равным образом фотографии не отражают и тех черт её характера, которые подметил Уолтер Олд:

Она была очаровательной собеседницей и невероятно привлекала своей непосредственностью. По правде говоря, я слышал, что самые красивые женщины Англии блекли и терялись в присутствии этой выдающейся персоны… Она смеялась с упоением ребёнка, широко открывая глаза и рот. Я в жизни не видел женщину в зрелых годах, которая смеялась бы так по-детски непринуждённо, как она^[761].

Глава 2

«Яго Теософии»

Рассказ о жизни в Вюрцбурге нельзя назвать полным без описания визитов Соловьёва, состоявшихся в августе и сентябре 1885 г., и событий, предшествующих его появлению на сцене.

Он познакомился с Е. П. Блаватской в Париже весной 1884 г. Спустя несколько недель она написала одному из своих знакомых:

К Вам приходил один незнакомый вам господин, широко известный в России. Он мой друг и товарищ в теософии. Его имя Всеволод Сергеевич Соловьёв, и он автор множества исторических романов. Он истинный теософ – не просто член Теософского общества. А я вижу огромную разницу между этими понятиями^[762].

Однако двумя годами позже в письме к Синнетту (3 марта 1886 г.) Е. П. Блаватская назвала его «Яго Теософии», разумеется, с отсылкой к негодяю из трагедии Шекспира, чья ложь заставила Отелло удушить свою прекрасную, невинную жену Дездемону и свела с ума всех героев драмы, которые стояли на его пути.

Соловьёв впервые изложил свою версию взаимоотношений с Еленой Петровной в серии статей, опубликованных в газете «Русский вестник». Годом позже эти статьи были объединены в одну книгу. В 1895 г. по заказу Общества психических исследований в Лондоне был выпущен перевод этой книги под заглавием «Современная жрица Изиды»^[763]. И хотя с тех самых пор этот перевод стал основным источником сведений о жизни Е. П. Блаватской для критиков, её биографам надлежит проверить правдивость этих сведений.

Во вступительной статье профессор Сиджвик объясняет, почему ОПИ спонсировало эту книгу. По его словам, сперва в Изысканиях Общества планировалось опубликовать лишь некоторую часть, посвящённую психическим исследованиям. Но затем, продолжает он:

Поразмыслив, мы пришли к выводу, что желательно сделать значительную часть увлекательного рассказа господина Соловьёва доступной для англоязычных читателей. Ведь тех, кто жаждет узнать что-то о мадам Блаватской, навряд ли заинтересуют очередные доказательства её шарлатанства – их уже достаточно обсудили и осудили – скорее им будет любопытно услышать объяснение выдающегося успеха её обмана; образное описание противоречивых качеств женской натуры – её лукавая податливость и безрассудная дерзость, интеллектуальное рвение и жизненная стойкость, её искреннее дружелюбие, ласковость и (при определённых обстоятельствах) убедительный пафос – помогло бы лучше её понять. И никто другой не смог бы так тонко уловить эти черты, как её соотечественник. Не мне судить, как долго продержится Теософское общество; но даже если оно угаснет в следующем году, его 20-летнее существование станет любопытным феноменом в истории европейского социума XIX в.; и едва ли когда-нибудь будет написана книга, которая в большей степени проливает свет на его возникновение, чем «Современная жрица Изиды».

Поскольку Сиджвик считал книгу Соловьёва исключительной из-за того, что последний был соотечественником Е. П. Блаватской, то представляется интересным, как двое других русских воспринимали эту книгу и главного её персонажа, Елену Блаватскую.

Один из них – известный математик П. Д. Успенский, самый близкий ученик Гурджиева. Вот цитата из его книги «Четвёртое измерение», опубликованной в России в 1918 г.:

«Разоблачения», несколько раз появлявшиеся по поводу Е. П. Блаватской, похожи на разоблачения воробьёв, которые прилетели клевать виноград, написанный художником, и потом принялись кричать, что их обманули, что виноград есть нельзя, что это шарлатанство и т. п. Книжка Всеволода Соловьёва «Современная жрица Изиды», из которой многие узнали о Е. П. Блаватской, полна мелкой, не совсем понятной для читателя злобы, и вся состоит из сыщического описания подсматриваний, подглядываний, выспрашиваний у прислуги, и, вообще, мелочей, мелочей и мелочей, которые читатель проверить не может. А главное, т. е. книги Е. П. Блаватской, её жизнь и её идеи, точно совсем не существуют для автора.

Е. П. Блаватская была необыкновенная личность, описать которую во всей её полноте и изгибах мог бы только большой художник… Что бы ни говорили и что бы ни писали о теософическом движении, оно несомненно имеет значительные положительные стороны. Так, оно объединило и вывело на свет искания, бывшие раньше разрозненными и не ведавшими друг о друге… Кроме того, в теософическом движении, бесспорно, много смелого. Оно заставляет людей выбираться из материалистических тупиков, видеть, что жизнь шире и объёмнее, чем люди думали; оно даёт очень много новых слов и понятий, заставляет глубже задумываться о «вечных вопросах», о тайнах смерти, о загадках бытия, не позволяет отходить от них, держит на них; требует от человека, чтобы он жил в Вечном, не довольствовался временным… Нельзя не согласиться с этими смелыми идеями^[764].

Другой русский, о котором идёт речь, Виктор Буренин, известный скептик и публицист 1890-х гг. Его отзыв о статьях Соловьёва в «Русском вестнике», из которого взят следующий отрывок, появился в петербургской газете «Новое время» 30 декабря 1892 г.:

В современной русской литературе есть два Соловьёва. Владимир Соловьёв, «философ», и Всеволод Соловьёв, «брат философа». Сами слова «брат философа» предполагают, что Всеволод Соловьёв не имеет собственного литературного имени, или что, по крайней мере, это имя не самое известное. Тем не менее этот сочинитель трудится примерно столько же лет, сколько и его брат, философ, то есть, если я не ошибаюсь, около 20 лет, и, стоит заметить, трудится не покладая рук. Всеволод Соловьёв, как известно, наклепал множество исторических романов, в которых изобразил нравы и быт в России во все времена…

Литературное дарование покойной мадам Блаватской нельзя назвать заурядным, что не раз доказано её статьями под псевдонимом Радда-Бай в «Русском вестнике» под редакцией Каткова; статьи эти, по моему мнению, были в сотню раз интереснее и талантливее всех псевдоисторических романов Всеволода Соловьёва и всех его фантастических и нефантастических сочинений^[765].

Вполне вероятно, я всего лишь жертва ошибочного впечатления, однако, читая откровения Соловьёва [ «Современную жрицу»], я нередко приходил к следующему выводу: или Всеволод Соловьёв не вполне точен в своём повествовании об отношениях с госпожой Блаватской, слегка искажает факты и в целом, говоря словами одной комедии, «охотно привирает», или во время своего знакомства с жрицей Изиды он – как бы это сказать повежливее – был не вполне здоров. Пусть рассудит читатель.

Далее следуют вырезки из писем от Соловьёва к Е. П. Блаватской, о существовании которых он, по-видимому, забыл, и которые ясно демонстрируют неправдоподобность его истории. Копии этих писем Буренин получил от сестры Елены Петровны, Веры Желиховской, опубликовавшей их в ответ на обвинения Соловьёва.

Итак, обратимся к «Современной жрице Изиды». Если Соловьёв надеялся написать труд, который останется в истории как точное отображение его отношений с Е. П. Блаватской и другими теософами, он едва ли мог начать его менее удачно.

Он рассказывает о жизни в Париже в мае 1884 г., где он, среди всего прочего, увлекался мистической и оккультной литературой. Вспомнив интересные повествования Радды-Бай (Е. П. Блаватской) в «Русском вестнике», он собрался было искать её в Индии, где она в то время обитала. Но тут его друг показал ему газету «Матен», где говорилось, что несколько дней назад Блаватская прибыла из Ниццы и остановилась в доме на рю Нотр-Дам-де-Шан, и теперь там толпятся посетители в надежде увидеть её. Соловьёв неоднократно напоминает читателям о том, что эту заметку заказала сама Е. П. Блаватская, чтобы привлечь внимание к своему появлению в Париже, но её хитрость не сработала, поскольку, когда он посетил её, никакой толпы у дверей не было^[766].

Многие из фактов, приведённых Соловьёвым, оказались фикцией. Во-первых, Блаватская приехала в Париж вовсе не в мае, а гораздо раньше, 28 марта. Во-вторых, ей не было нужды платить за заметки: первого апреля «Раппель» посвятила теософам три колонки, второго апреля её примеру последовала газета «Тан», а 21-го – «Матен». Шестого мая у Елены Петровны взял интервью репортёр «Жиля Блаза», а 11 мая парижский корреспондент «Лондон Уорлд» освещал приём у герцогини де Помар^[767]. Елена Петровна отнюдь не приветствовала повышенного внимания к своей персоне; она приехала в Европу по настоянию своих врачей и отчаянно нуждалась в отдыхе.

По словам Соловьёва, на рю Нотр-Дам-де-Шан Е. П. Блаватская арендовала комнаты в обшарпанном доме, который находился в бедном районе. В действительности же апартаменты были любезно предоставлены герцогиней де Помар почётным гостям на всё время пребывания в Париже. Стало быть, они навряд ли соответствовали этому описанию.

На самом верху «тёмной-тёмной лестницы» Соловьёва встретила затрапезная фигура в восточном тюрбане, которая проводила его в «крошечную, тёмную приёмную». Это был Бабула, слуга Блаватской. Позже Соловьёв описывает его как неряшливого человека с «уродливой, плутоватой физиономией», «отпетого негодяя; одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы в этом убедиться»^[768]. Между тем герцогиня де Помар была чрезвычайно довольна и горда, когда во время её поездок по Парижу Бабула восседал рядом с кучером. В Энгьене графиня д’Адемар попросила его прислуживать гостям, а Франческа Арундейл, вспоминая о том, как Елена Петровна гостила у неё в Лондоне несколькими месяцами позже, пишет: «Среди прибывших был один примечательный индус, а именно Бабула, слуга Елены Петровны; в своём живописном тюрбане и белых одеждах он был своего рода сенсацией в Кресенте; и после обеда, когда подавали чай, на столе блестел самовар Е. П. Блаватской, а Бабула подносил гостям чашки с чаем и пирожные, наш дом был самым оригинальным во всех окрестностях Лондона»^[769].

Как вы помните, в это время Джадж находился с Блаватской в Париже, до того как уехал в Индию. Литературный критик Беатрис Хастингс, автор книги «Обман Соловьёва», удивилась тому, что Соловьёв о нём не упомянул^[770]. Как оказалось, Соловьёв писал о Джадже, однако Уолтер Лиф счёл необходимым вырезать это из перевода.

Соловьёв вспоминает о том, как однажды, когда он был у Е. П. Блаватской, «в дверь позвонили, и вошёл джентльмен – однако, от джентльмена в нём не было решительно ничего. Мужчина среднего возраста с рыжеватыми волосами, плохо одетый, с нескладной фигурой и неприятным, отталкивающим лицом – он произвёл на меня крайне скверное впечатление»^[771]. Е. П. Блаватская представила Соловьёву мистера Джаджа, а затем спросила его в личной беседе, что он думает о Джадже. «Не хотел бы я остаться с ним наедине в безлюдном месте», – ответил он. Соловьёв приписывает Елене Петровне следующие слова:

– Он был отъявленным прохвостом и аферистом; на его счету, вероятно, не одно серьёзное преступление, и всё же с того времени, как он стал теософом, он полностью переменился, теперь он святой.

– Тогда почему у него такое отталкивающее лицо? – якобы спросил Соловьёв.

– По вполне понятным причинам, вся его жизнь оставила отпечаток на его облике. Лицо – это зеркало души, и это не просто поговорка, а реальность. Разумеется, ему потребуется много времени, чтобы стереть это проклятье со своего лица!

Возможно ли, чтобы Е. П. Блаватская действительно сказала такое? Не стоит забывать о том, что Джаджу было всего 24 года, когда он стал теософом.

Он прибыл из Ирландии 13-летним подростком, усердно работал клерком, изучал право и в возрасте 21 был принят в коллегию адвокатов. На момент встречи с Соловьёвым ему 33 года^[772].

Уильям К. Джадж, Лондон, 1891 г.

Американский архитектор Клод Брэгдон в «Эпизодах незаписанной истории» упоминает о «харизматичности» этого «привлекательного американца ирландского происхождения», а известный ирландский писатель Джордж Рассел (писавший под псевдонимом Æ) в письме к Кэрри Реа отзывался о Джадже как о «мудрейшем и приятнейшем из когда-либо встреченных мною людей… К нему я испытываю больше почтения, чем к любому другому человеку»^[773].

Как справедливо отметило ОПИ, в России было опубликовано много произведений Соловьёва, но на английский язык перевели лишь одно – «Современную жрицу Изиды». Профессор Сиджвик оказался прав, книга и вправду была увлекательной!

В Париже Соловьёв познакомился с сестрой Е. П. Блаватской, Верой, и между ними завязалась дружба, которой суждено было продлиться несколько лет. Они написали друг другу бесчисленное количество писем. По-видимому, работая над «Современной жрицей», Соловьёв забыл об этой переписке, которая закончилась более шести лет назад. Вера сохранила все его письма, а также некоторые из писем, адресованных Елене Петровне, которые сестра сама ей передала. Кроме того, после смерти Блаватской Вере прислали из Адьяра остальную часть переписки. Когда в 1892 г. «Русский вестник» опубликовал статьи Соловьёва о её сестре, Вера написала длинный ответ. Ни одно издание не хотело его публиковать, хотя она была известной писательницей, поэтому в 1893 г. она самостоятельно выпустила буклет под заглавием «Е. П. Блаватская и современный жрец истины».

При публикации статей в форме книги Соловьёв уже не мог игнорировать Верин буклет. Он включил отрывки из него в «Приложение А», а в «Приложении Б» дал свой ответ. Тем не менее он опустил письма, которые более всего его компрометировали, как и другие важные сведения. Выяснилось это, когда Екатерина Юнг полностью перевела буклет на английский. Перевод насчитывает 110 страниц печатного текста, и это при том, что в нём отсутствуют важные сведения, полученные от других родственников Е. П. Блаватской.

Здесь следует вкратце рассказать об отношении Соловьёва к теософии и Е. П. Блаватской. В самом начале книги он заявляет, что относился к её роду деятельности с недоверием. По его словам, когда она заговорила о своём Учителе, он «сразу почувствовал какую-то едва уловимую фальшь». Он признаётся, что был совершенно разочарован в ней, хотя его поразили её необыкновенные глаза. Вскоре после этого он вступил в Теософское общество, однако посвящение показалось ему «глупой шуткой, которая оставила после себя чувство стыда и даже отвращения… Мне сразу захотелось выйти на свежий воздух»^[774].

А теперь сравним это заявление с письмами Соловьёва к Е. П. Блаватской, Вере, а также с письмами самой Елены Петровны к причастным лицам.

«Я лишь недавно приехала в Лондон, – писала Елена Петровна Надежде, – но уже получила два жалких письма от Соловьёва. Он просит лишь, чтобы я любила его и не забывала. Говорит, что никогда не любил никого, кроме членов своей семьи, так, как любит меня, несчастную старуху»^[775].

Прочитав «Изиду» в переводе на французский, Соловьёв пишет Вере 19 июля 1884 г.): «Я ознакомился со второй частью „Разоблачённой Изиды“ и теперь полностью убеждён в её необыкновенном даровании». По словам Веры, он часто говорил ей, что после того чуда, которое её сестра осуществила, написав эту книгу, не стоит и говорить об остальных её «чудесах»^[776].

Соловьёв провёл неделю в Эльберфельде. По возвращении в Париж он получил длинное письмо от Е. П. Блаватской, в конце которого заметил приписку от К. Х., «сделанную, как обычно, синим карандашом». И письмо, и послание К. Х. он процитировал в «Современной жрице». В следующем комментарии писатель в полной мере раскрывает свой драматический талант:

Меня так возмутила «астральная приписка» Кут-Хуми, что первой моей мыслью было попросить госпожу Блаватскую навсегда забыть о моём существовании. Однако, последовав этому импульсу, я бы непременно раскаялся; в тот же день у мадам де Морсье я встретил самых убеждённых и честных из французских теософов; и они, вопреки всей очевидности этого обмана, признали в надписи почерк Кут-Хуми, а не «Мадам».

Абсолютная слепота со стороны людей, рациональных во всём, кроме вопроса непогрешимости «Мадам», наконец вынудила меня придерживаться моего первоначального плана. Я вознамерился, что бы ни случилось, собрать столько доказательств всех этих обманов, чтобы их хватило не только мне, но и всем этим слепым простофилям. С того момента я запретил себе испытывать невольное сочувствие и жалость, которые всё ещё притягивали меня к Елене Петровне. Впредь я видел в ней в первую очередь Мадам Блаватскую, воровку душ, которая пыталась украсть и мою душу. Она водила меня за нос под личиной дружбы и преданности; она пыталась запутать и использовать меня; и посему мои руки были развязаны^[777].

Как непостоянна человеческая память! Ниже приводится начало письма Соловьёва к Е. П. Блаватской в ответ на то самое письмо с припиской К. Х.:

Дорогая Елена Петровна,

Я только что получил Ваше письмо. Хотите верьте, хотите нет, я не удивился ни ему, ни даже приписке Кут-Хуми. С ним я произведу сенсацию через мадам де Морсье…

Когда Е. П. Блаватская получила первые новости о скандале с Куломбами и решила незамедлительно отправиться из Эльберфельда в Индию, Соловьёв писал Вере (30 октября): «Завтра Е. П. отбывает в Ливерпуль, затем направится в Египет и Индию. То, что она всё ещё жива и, более того, способна путешествовать на такие расстояния и в такое время года, кажется невероятным! Или, точнее, очередным доказательством существования Махатм!..»^[778].

Далее мы переходим к периоду, когда Блаватская уже вернулась в Европу. В «Современной жрице» Соловьёв утверждает, что в Вюрцбурге он вскоре вытянул у Елены Петровны признание в многолетней мошеннической деятельности. Олькотт был её сообщником, так же как Дамодар, Мохини и даже Субба Роу! Критики Е. П. Блаватской особенно часто используют следующую цитату, которая появилась в «Ньюсуик» 24 ноября 1975 г. по случаю 100-летия со дня основания Теософского общества в Нью-Йорке:

Если бы знали вы, какие львы и орлы во всех странах света под мою свистульку превращались в ослов, и, стоило мне засвистеть, послушно хлопали мне в такт своими огромными ушами!

Вне себя от отвращения – пишет Соловьёв – он покинул Вюрцбург ранней осенью. Он поклялся больше не иметь никаких дел с Е. П. Блаватской и больше не писать ей. И добавляет: «Я продолжал получать письма от мадам Блаватской, сначала в Париже, затем в Санкт-Петербурге. Она никак не хотела признать, что с нашими отношениями покончено, и я навсегда попрощался с ней»^[779].

«Навсегда» продлилось всего три-четыре недели. 8 октября 1885 г. Соловьёв написал Елене Петровне из Парижа:

Дорогая Елена Петровна,

…Я подружился с мадам [Джульетт] Adam, много говорил ей о вас, очень заинтересовал её, и она объявила мне, что её Revue открыта не только для теософии, но и для защиты лично вас, если понадобится…

Сегодня я провёл утро у Рише^[780] и опять-таки много говорил о вас, по случаю Майерса и Психического общества. Я положительно могу сказать, что убедил Рише в действительности вашей психической силы и феноменов, исходящих от вас. Он поставил мне категорически три вопроса. На первые два я ответил утвердительно; относительно третьего сказал, что буду в состоянии ответить утвердительно, без всяких смущений, через два или три месяца. Но я не сомневаюсь, что отвечу утвердительно, и тогда, увидите, будет такой триумф, от которого похерятся все психисты!..

Преданный Вам сердечно,

Вс. Соловьёв^[781].

В предисловии к книге Соловьёва Уолтер Лиф признался, что предшествующее письмо заставило его серьёзно задуматься:

Насколько я могу судить, оно свидетельствует о несоответствиях в рассказах господина Соловьёва; из письма явствует, что он неправильно отразил своё ментальное состояние, в котором находился после разговора в Вюрцбурге. Признаюсь, мне не кажется правдоподобным его объяснение, якобы всё это письмо было лишь насмешкой. С учётом обстоятельств даже «насмешливый тон» требует разъяснений^[782].

Тот факт, что письмо от 8 октября не было шуткой, странным образом подтвердился в «Современной жрице», где Соловьёв совсем по другому поводу приводит цитату из письма на французском от Шарля Рише. В письме говорится:

При встрече со мной Вы сказали мне: «Не спешите судить; она показывала мне удивительные вещи, я не могу назвать своё мнение окончательным, но думаю, она невероятная женщина, наделённая исключительной силой. Подождите, и я дам Вам более полное объяснение»^[783].

Стало быть, совершенно очевидно, что в какой-то момент Соловьёв ополчился против Елены Петровны. Но что было этому причиной?

Как явствует из письма от восьмого октября, он ожидал, что в ближайшие месяцы случится некое событие, которое окажется настолько триумфальным, что «всех психистов [членов ОПИ] сотрёт в порошок». В этом письме он хвастается перед Е. П. Блаватской своей значимостью, тем, что он может заставить важных людей заинтересоваться ею. Он будто бы говорит ей, что, коль скоро он так много делает для неё, она должна отплатить ему и сделать что-нибудь и для него. Чего же он хотел? Что заставило его преследовать её и неделями находиться рядом с ней в Вюрцбурге?

В июле 1885 г. Е. П. Блаватская написала Вере: «Я путешествую с [Соловьёвым] по Швейцарии. Понять не могу, почему он так ко мне привязан. По правде говоря, я ничем не могу ему помочь. Едва ли мне удастся способствовать осуществлению его надежд. Бедняга, мне так жаль его». Это письмо было опубликовано в журнале «Путь» (июль 1895 г.) с припиской редактора, утверждающего, что Соловьёв «стал её злейшим врагом, поскольку все его мольбы сделать его чела были решительно отвергнуты».

В своём буклете по поводу соловьёвской «Современной жрицы» Вера пишет:

В моих дневниках нахожу, что никто так часто и настойчиво не добивался «секретных аудиенций» у моей сестры, как он, г-н Соловьёв, а он о них и совсем не поминает!.. Мы, близкие Е. П. Блаватской, прекрасно знали не только сущность этих разговоров, но и все их подробности, и от неё, и от него самого отчасти, потому что со мной, в минуты увлечений разговорами по душе, он иногда бывал откровенен и правдив. Он осаждал её просьбами поделиться с ним своими знаниями собственно демонстративных феноменов; ему страх как было желательно возвратиться в Россию прообразом его «магического князя» в романе «Волхвы»…

Елена говорила нам: «Просто не знаю, что делать с Соловьёвым! Не даёт покоя, умоляя научить его феноменам, – да разве возможно этому сразу взять, да и выучить?! „Как это вы эту музыку из воздуха вызываете?“ Как же я ему это расскажу?.. Вот, говорю, как видите: махну рукой по воздуху – аккорды оттуда и отзываются… Что ж мне больше ему рассказывать? Пусть пройдёт через всё то, что я прошла, живя в Индии, – может и достигнет! А так, только у меня время отымает и сам его напрасно тратит»…

Другой раз помню, Е.П. [Елена Петровна] даже рассердилась и сказала нам, когда Соловьёв уехал: «Удивительный человек! Упрекает меня, что я Олькотта научила – а его не хочу научить! Я ничему Олькотта учить и не думала, а сам он только магнетизёр прирождённый и духовидец…».

Что полковник действительно был очень сильный магнетизёр и многих вылечил на наших глазах, это верно. Меня, в том числе, от застарелого ревматизма; да и самого г. Соловьёва, по его уверениям того времени^[784].

По слухам, в Индии он вылечил сотни местных жителей^[785].

После того как Соловьёв покинул Вюрцбург, Е. П. Блаватская, по его словам, закидала его письмами. По-видимому, на самом деле он не получил от неё ни одного письма и понял, что она оказалась ничуть не впечатлена письмом от восьмого октября.

Тогда Соловьёв решил отомстить и доставить неприятности Блаватской и её семье. Начал он с попытки внушить Вере, что теософия противоположна христианству. Сама Вера рассказывает об этом следующее:

Когда осенью 1885 г. г-н Соловьёв приехал в Петербург, он, в качестве глубоко преданного друга (каким выказывался в продолжение почти двухлетней усиленной переписки со мной и двумя старшими дочерями моими, уж не говоря о преданности его сестре моей), стал бывать у нас ежедневно. Переписка его – о всевозможных интересных предметах, преимущественно о литературе, о поэзии и лучших их представителях, – очень интересовала дочерей моих; сам же он ещё более заинтересовал всех нас своими живыми рассказами, своими оригинальными мистическими воззрениями на всё в мире и своей добродушной искренностью… Тут впервые стали мы слышать от него сомнительные, даже недружелюбные отзывы о сестре моей и её деле^[786].

В феврале 1886 г. Е. П. Блаватская сообщила Синнетту, что от Веры пришло «гневное письмо, в котором она называла меня изменницей, „святотатствующим Юлианом Отступником“ и „Иудой“»^[787]. Елена Петровна ответила: «Он [Соловьёв], видно, просто разозлился, что ожидаемое им ещё не случилось, вот и нашёл предлог: „противу-христианство“!.. Что касается моего противу-христианства – ты его знаешь! Я враг католических и протестантских церковных излишеств; идеал же Христа распятого светлеет для меня с каждым днём яснее и чище…» [Курсив С. Крэнстон]^[788].

Затем Соловьёв предпринял дальнейшие шаги, чтобы обострить неприязнь Веры и её дочерей к Е. П. Блаватской. Вера отмечает, что, хотя в «Современной жрице» он говорит о размолвке сестёр, «он не извещает, кто создал эту размолвку, кому нужно было её возбудить и поддерживать всякими неправдами, доходившими даже до уверений, что и сестра, и другая близкая мне особа утверждали, что я утаила деньги нашего умершего отца». Она добавляет: «Я была так запутана, что даже не сообразила, что ни сестра и никто из близких не могли сказать этого, ибо знали, что отец мой умер, живя вдали от меня, с другими детьми своими в Ставрополе, за тысячу вёрст от Тифлиса, где я проживала безвыездно»^[789].

Елена отчаянно пыталась примириться с сестрой и в одном письме написала: «Одно я могу сказать тебе, Вера, пророчу и предрекаю: ты горько пожалеешь о том, что доверяла Соловьёву и водила с ним дружбу, но уже будет слишком поздно!.. Я ведь тоже любила его, как брата!» Позже Вера призналась: «О, сколько раз я вспоминала с тех пор и с какой горечью вспоминаю теперь эти её пророческие слова!.. теперь я увидела, на что способен этот „несчастный“ человек»^[790].

Соловьёву показалось мало рассорить сестёр, и он пошёл дальше – подорвал доверие мадам де Морсье и большей части членов парижского ТО к Е. П. Блаватской и теософии.

В этот период у Елены Петровны возникли серьёзные трудности с Мохини и Баваджи. Опьянённые восторженным приёмом, который им оказали европейские теософы, они объявили сами себя гуру. Где бы они ни появлялись, люди, до встречи с ними верные делу теософии, восставали против него. Из писем Е. П. Блаватской этого времени становится очевидным, сколько путаницы и смятения они вызвали в самом движении и жизни его членов.

Через год Блаватская написала Джулии Кэмпбелл-Фер-Планк, многообещающему члену американского ТО:

Да, эта работа навлекла на меня бесчестье, всяческие унижения, ненависть, подлость и клевету. Я не возражала бы против подобного отношения со стороны случайных людей. Но, как ни прискорбно, главным образом на куски меня разрывают «теософы». Нашим мистическим птичкам хватает мудрости лишь на то, чтобы загадить собственное гнездо, вместо того чтобы улететь из него в любое другое. Воистину, «много обителей» в доме Отца нашего, но для мира мы всё одно. И мне горько оттого, что я сама создала «Франкенштейна», только чтобы он попытался разбить меня на куски. Что ж, так тому и быть, видно, такова моя карма. «Баркис готов» даже стать навозом для поля теософии, при условии, что когда-нибудь оно даст урожай.

Это письмо появилось в ирландском «Теософисте» (февраль 1895 г.) со следующим примечанием: «Выражение „Баркис готов“, по словам Е. П. Блаватской, было заклинанием, которое невольно придумал Диккенс [в романе „Дэвид Копперфильд“]. Она время от времени использовала это выражение, когда впервые говорила с каким-либо человеком (или писала ему). Заклинание обладало особой силой пробуждать людей, которые слышали, как она его произносит».

После отъезда Соловьёва из Парижа в Россию общение с ним полностью прекратилось. Как настоящий трус, он молчал шесть лет и написал «Современную жрицу», когда Е. П. Блаватской не стало в живых и она уже не могла опровергнуть его рассказ.

Касаемо участи, постигшей Веру после смерти Елены Петровны, Борис Цырков сообщает, что «душевные страдания», которые она перенесла после публикации «Современной жрицы Изиды» Соловьёва в 1892-м и 1893 г., «подорвали её здоровье и приблизили смерть»^[791]. Она умерла в 1896 г., спустя год после публикации «Современной жрицы» на английском языке. Что же касается позитивных аспектов, то Вера сообщает, что в России книга Соловьёва вызвала интерес к сочинениям Е. П. Блаватской о теософии. Многие обращались к ней с вопросом, где можно достать книги её сестры. В статье «Оккультная литература в России», опубликованной в книге о современном искусстве, говорится о том, что в результате Вериного «страстного отклика» на статьи Соловьёва «возросла популярность Е. П. Блаватской»^[792].

По количеству книг Веры в библиографическом списке этого произведения можно судить о том, в каком неоплатном долгу мы находимся перед ней за сведения о жизни её сестры. Без этой свидетельницы значительная часть детства и юности Елены Петровны и многие страницы из её зрелой жизни были бы утеряны для истории.

Глава 3

В Бельгии

Весной 1886 г. Е. П. Блаватская снова готовится к переезду, она решает переждать жаркое вюрцбургское лето в прибрежном городе Остенде, в гостях у Веры и её старшей дочери, с которыми восстановила тёплые родственные отношения. Поскольку графиня Вахтмейстер в то время уехала в Швецию по делам, Елена Петровна отправилась в Бельгию в сопровождении своей давней подруги, англичанки Эмили Кислингбери, которая находилась в Нью-Йорке на момент основания Теософского общества. В Кёльне путешественниц встретил Густав Гебхард и убедил заехать к нему в Эльберфельд. Блаватская намеревалась продолжить путешествие через пару дней, но подвернула лодыжку и слегла на два месяца, страдая от различных недугов. Вера с дочерью приехали в середине мая, а в июле вся компания отбыла в Остенде. Племянница Елены Петровны, которую тоже звали Верой, позже описывала случай, произошедший в гостях у Гебхардов:

Спускаясь по утрам вниз… я обыкновенно заставала тётушку глубоко погружённой в работу. Насколько я знаю, в это время она ничего не писала, а внимательно прочитывала написанное накануне вечером. Однажды я увидела на её лице явное замешательство. Не желая беспокоить её, я молча села рядом, ожидая, пока она заговорит… Наконец она обратилась ко мне. «Вера, – сказала она, – не могла бы ты объяснить мне, что такое „пи?“». Удивлённая этим вопросом, я ответила, что, по-моему, это «пирог» по-английски^[793]. «Пожалуйста, не строй из себя дурочку, – сказала она весьма нетерпеливо, – ты разве не понимаешь, что я обратилась к тебе как к пандиту в математике? Подойди и взгляни на это».

Я посмотрела на лист, лежащий перед ней на столе, покрытый фигурами и расчётами, и вскоре заметила, что число π = 3,14159 везде написано неправильно. Во всех формулах значилось: π = 31,4159. С огромной радостью и триумфом я поспешила указать ей на её ошибку. «Так вот оно что! – воскликнула она. – Эта проклятая запятая всё утро меня тревожила. Я сильно спешила вчера, пытаясь записать всё, что вижу, а сегодня при первом же взгляде на страницу у меня возникло сильное, но смутное чувство, будто бы что-то не сходится. И что я ни делала, никак не могла вспомнить, где стояла запятая, когда число было перед моими глазами».

В то время я мало что знала о теософии в целом и о способах работы моей тётушки в частности и, разумеется, была немало удивлена тому, что она не может исправить простую ошибку в столь замысловатых формулах, которые до этого написала собственной рукой.

«Ты очень наивна, если думаешь, что я знаю и понимаю всё, что пишу, – сказала она. – Сколько раз повторять тебе и твоей матушке, что я записываю всё под диктовку, а иногда вижу перед собой рукописи, цифры и слова, о которых до этого не имела представления». Несколько лет спустя, читая «Тайную Доктрину», я узнала эту страницу. На ней говорилось об индийской астрономии^[794].

Женщины прибыли в Остенде в самый разгар лета, когда жильё было дорогим и труднодоступным. Через некоторое время Вера с дочерью уехали, и Елена Петровна оставалась одна со своей горничной до самого августа, пока к ней не приехала Констанция Вахтмейстер. За это время её лишь однажды навестил мистер Синнетт^[795]. Она писала сестре: «Теперь, когда я одна, самое время задать себе задачу; и из сумасшедшего странствующего Жида превращусь в „рака-отшельника“, в окаменелое морское чудище, распластавшееся на берегу. Буду писать, и писать, и писать – моё единственное утешение! Увы, счастливы те, кто может ходить. Что за жизнь, быть постоянно больной – ещё и без ног в придачу»^[796].

Прошло полтора года, а её здоровье не сильно улучшилось. Судье Кхандалавале она писала: «Мне осталось жить недолго, и за последние три года я научилась терпению. Моё здоровье поправилось, но вообще-то оно окончательно подорвано. Я чувствую себя хорошо только, когда сижу и пишу. Я не могу стоять или ходить больше минуты». Она страдала от хронического заболевания почек, от которого у неё отекали ноги, а артрит при каждом шаге причинял ей нестерпимую боль в коленях^[797].

Некоторым может показаться удивительным, почему Елена Петровна, в молодости обладавшая крепким здоровьем, позволявшим ей находиться в непрестанных разъездах, в зрелом возрасте так часто болела, а последние пять лет жизни и вовсе была практически прикована к креслу, в котором работала. Малкольм У. Браун, автор научных очерков для «Нью Йорк Таймс», рассуждал об этой проблеме применительно к некоторым известным людям в своей статье, опубликованной 10 марта 1981 г. под заголовком «Есть ли в болезни преимущества?». В ней говорится:

В письме своему старому другу, врачу Рудольфу Эрману, написанном приблизительно в 1940 г., Эйнштейн пожаловался на недавний приступ резкой боли в животе. Эти боли время от времени преследовали Эйнштейна в течение тридцати лет, и, хотя врачи предполагали у него нарушения функции желчного пузыря, вылечить их так и не удалось… «Во время подобных приступов, – признался Эйнштейн – мне очень хорошо работается. Воображению не идёт на пользу слишком хорошее самочувствие. По крайней мере, боги, кажется, имеют на мой счёт благие намерения, когда сдавливают мой желчный пузырь…»

Зигмунд Фрейд, тоже страдавший от хронических болей в животе, писал: «Мне давно известно, что я менее продуктивен, когда полностью здоров; напротив, мне требуется некоторая степень недомогания, от которого я стремлюсь избавиться».

Далее Браун рассказывает, что известный британский профессор медицины сэр Джордж Пикеринг в своей книге «Творческий недуг» приводит удивительные результаты исследования болезни, которая сделала Чарльза Дарвина инвалидом до конца жизни.

В пору кругосветного путешествия на корабле «Бигль», которое заняло без малого пять лет, Дарвин, благодаря, по-видимому, крепкому здоровью, переносил тяготы пути куда лучше некоторых других членов экипажа. Однако, когда пришло время обосноваться в Англии, жениться и приступить к работе над эпохальной теорией эволюции, Дарвин заболел. В возрасте 33 лет он начал жаловаться на приступы тошноты, озноба и головокружения, из-за которых нуждался в частых передышках и мог работать всего несколько часов в день. От этих приступов он продолжал страдать последующие 40 сорок лет, до самой смерти. Тем не менее именно болезнь уберегла Дарвина от рассеянности и развлечений, что позволило ему полностью погрузиться в работу.

Подводя итоги своих рассуждений, Браун отмечает: «В действительности, недуг того или иного рода нередко обнаруживается на пике научного творчества учёных, в том числе и в случае с такими светилами, как Достоевский, Пруст, Ван Гог и Берлиоз».

* * *

Графиня Вахтмейстер воссоединилась с Еленой Петровной в конце лета, когда пришло время возвращаться в Вюрцбург. Но было решено остаться в Остенде, поскольку здесь они были ближе к лондонским теософам. Некоторые из них приезжали проведать Е. П. Блаватскую, в частности, Анна Кингсфорд и её друг Эдвард Мейтленд. Графиня пишет:

…Они провели у нас две недели. В течение дня миссис Кингсфорд и Е. П. Блаватская были обыкновенно заняты каждая своей работой, но вечером они вели восхитительные беседы, и я с интересом слушала, как они обсуждают идеи «Тайной Доктрины» с точки зрения восточного и западного оккультизма. Мощные умы этих двух талантливых женщин сплетались в оживлённых дискуссиях, в которых они первоначально отстаивали противоположные взгляды. Постепенно нити их разговора всё более сближались, пока, наконец, они не приходили к единому мнению. Вслед за этим возникали новые темы для разговоров, с которыми они столь же мастерски расправлялись^[798].

В этот период была опубликована книга Синнетта «Случаи из жизни мадам Блаватской». В рецензии на неё один писатель отмечает:

Благодаря рассудительности и пронзительной искренности этой книги читатели увидели в Е. П. Блаватской невероятную личность, при этом безмерно человечную и чуткую, всей душой, разумом и сердцем преданную своей священной цели. Эти страницы рисуют образ милосердной воительницы с добрым сердцем, которую не сломили горы ненависти и клеветы. Её жизнь была наполнена удивительными феноменами и таинственными загадками. Книга произвела глубокое впечатление повсюду, придавая положительный оттенок любопытству, возбуждённому отчётом ОПИ, и способствовала тому, что ряды Теософского общества пополнились новыми членами^[799].

Работа над «Тайной Доктриной» протекала быстрыми темпами, но Е. П. Блаватская была недовольна чернилами, которые продавались в Остенде. Поэтому она начала производить чернила по собственному рецепту – как когда-то делала в России^[800]. По мере распространения слухов о достоинствах новых чернил возникла необходимость в увеличении объёмов производства, и вскоре это занятие превратилось для Блаватской в маленький бизнес. Профессор Д. Д. Бак, член Американского ТО, рассказывает одну историю, о которой он узнал в 1894 г. от графини, когда та читала лекции в Соединённых Штатах^[801]. По его сведениям, однажды к Елене Петровне пришла обнищавшая женщина и попросила у неё помощи. Он сообщает: «Глубоко тронутая рассказом несчастной, Е. П. Блаватская запустила руку в глубокий карман просторного платья, в котором любила работать, но он был пуст; она заглянула в ящик своего письменного стола, но и там денег не было. Тогда она вспомнила о чернильной фабрике и окликнула графиню: „Послушай, Констанция! Отдай ей наше чернильное производство; это облегчит её жизнь“. Так и было сделано»^[802].

Профессор Бак, известный практикующий врач того времени и знаменитый теософ, рассказывает ещё одну историю из остендского периода:

У моего друга, который, вероятно, сделал больше открытий в древней Каббале, чем кто-либо другой, и посвятил более 20 лет этой сфере деятельности, однажды возник ряд вопросов касаемо собственных исследований. Он выразил сомнение в том, что кто-то из его современников способен и готов на них ответить. Я посоветовал ему написать Е. П. Блаватской, и через некоторое время он последовал моему совету. В ответ он получил почти 40 страниц, исписанных мелким почерком, в которых содержались подробные разъяснения по каждому заданному им вопросу. Объём информации безмерно удивил его. Этот джентльмен никогда не был членом ТО, но по сей день он убеждён, что Е. П. Блаватская – самая мудрая и удивительная женщина всех времён. Он, который положил полжизни на изучение этой туманной, неизведанной области, был поражён тем, что Блаватская превосходно разбирается в ней и знакома со всеми его работами^[803].

Этого господина звали Дж. Ральстон Скиннер, и он был автором книги «Ключ к иудейско-египетской загадке в источнике мер», которая неоднократно переиздавалась с момента первой публикации в 1875 г. Е. П. Блаватская часто цитировала её в «Тайной Доктрине»^[804]. В течение века историки теософии занимались поисками переписки Скиннера с Блаватской. С недавних пор она хранится в архиве Андовер-Гарвардской теологической библиотеки в Гарвардском университете. Все эти письма были написаны в период жизни Е. П. Блаватской в Остенде. Обнаружил их выпускник Оксфорда, доктор Ананда Викремератне из Шри-Ланки. Он получил грант от Гарвардского центра по изучению мировых религий на исследование записей о влиянии Теософского движения в Юго-Восточной Азии, хранящихся в Гарварде.

Доктор Джон Карман, директор Центра по изучению мировых религий, пишет:

Из разговоров с доктором Викремератне и другими исследователями становится ясно, что в этой области предстоит сделать ещё много важной работы. Надеюсь, что доктору Викремератне удастся за время его пребывания здесь заложить основы для этой работы, особенно в области исследования материалов, связанных с историей теософии, хранящихся в Гарварде и Бостоне^[805].

В своём письме Карман упоминает речь доктора Викремератне на одном из семинаров, проходящих в Центре каждые две недели. В брошюре, выпущенной к этому событию, говорится о «ключевой роли теософов, благодаря которой те прочно заняли нишу в историографии Южной Азии»^[806].

Когда автору этой книги потребовались письма Е. П. Блаватской Скиннеру, выяснилось, что они находятся в таком плачевном состоянии, что, того и гляди, рассыплются в прах. Чтобы восстановить их, библиотека прибегла к помощи специалистов и объявила об успешном выполнении этой задачи в Бюллетене факультета богословия Гарвардского университета (декабрь 1983 – январь 1984 гг.), в статье «Письма сохранены: собрание Скиннера восстановлено». К статье прилагалась фотография одного из писем до реставрации и после неё.

В письме Скиннеру от 17 февраля 1887 г. Е. П. Блаватская высказывается о его книге «Источник мер»:

Вы обнаружили ключ к универсальному языку эзотерической философии. В этом направлении Вы сделали больше, чем любой из ныне живущих людей… но это лишь один из семи ключей, которые я упоминаю в «Разоблачённой Изиде»… Вы, кажется, пренебрегаете первым ключом – тем, который открывает раннюю, метафизическую, абстрактную часть философии, парадигму всех вещей, Божественные и Духовные модели её психологических и астрономических аспектов. [Любопытно, что она использовала слово «парадигма», так часто применяемое в авангардном мышлении в наши дни.]

Далее Блаватская приводит примеры того, как эзотерические ключи открывают закрытые двери, и возражает Скиннеру, убеждённому в том, что именно она, а не Учителя, является источником этой мудрости:

Скажите, почему Вас терзает мысль о том, что я лгала об Учителях? Возможно ли лгать о реальных людях? И зачем мне было придумывать их и настаивать на своём «вымысле» целых 12 лет, особенно последние три года, когда меня сделали мученицей из-за истин, которые я произношу? Ах, милостивый государь, ни одна женщина в своём уме и ни один мужчина не пойдёт добровольно в тот ад, в котором оказалась я. Спиритуалисты, христиане, материалисты, учёные и весь остальной мир, да ещё и две трети теософов восстали против меня, и данная мною клятва вынуждает меня терпеть это. Я потеряла друзей, родину, деньги и здоровье лишь затем, чтобы послужить навозом для полей будущего теософии.

В 1887 г. Скиннер завершил и третью часть «Источника мер», составившую примерно 350 страниц рукописного текста. Книга заканчивается словами: «Я, Ральстон Скиннер, 10 января 1887 г., отправляю этот рукописный экземпляр мадам Блаватской, в Остенде». Так он и сделал, и теперь рукопись, которая содержит множество комментариев Е. П. Блаватской, хранится в Адьярских архивах. Скиннер написал, что она может использовать его работу как свою собственную, но в письме от 17 февраля она отказалась со словами: «Разве я могу цитировать без кавычек, опустив Ваше имя?». В «Тайной Доктрине» она привела несколько длинных цитат из сочинения Скиннера^[807].

Среди писем Скиннера, которые находятся в Гарварде, есть фотография Е. П. Блаватской с надписью на обратной стороне:

Новому знакомому и партнёру по переписке – но очень, очень старому другу, господину Ральстону Скиннеру с непрестанно растущим пониманием и восхищением, признательностью и дружеским расположением.

Е. П. Блаватская ∴

Лондон, май 1887 г.

В начале января 1887 г. Елена Петровна сообщила Синнетту недавно полученные новости:

Обо мне снова трубят русские газеты. По-видимому, «моя рука» спасла от смертельной опасности одного господина, который оскорблял меня и называл мои сочинения ЛОЖЬЮ. Заметка называется «Таинственная рука»… Моя тётя… пишет мне, чтобы удостовериться в том, кто это сделал, я или Чохан (Учитель). Описанный в газете случай произошёл осенью 1886 г^[808].

Заметка «Таинственная рука» впервые увидела свет в России в петербуржской газете «Листок», затем была перепечатана изданием «Ребус» и другими русскими периодическими изданиями. Люди, замешанные в этой истории, были весьма хорошо известны в Санкт-Петербурге. Ниже приведён отрывок из заметки.

Мы уютно расположились на просторной веранде нашей летней усадьбы под Петербургом. Едва перевалило за полдень, и мы наслаждались сиестой после раннего обеда, сидя на свежем воздухе, кто с сигарой, кто с сигаретой. В воздухе витало ощущение надвигающейся грозы… всё вокруг затихло и замерло. Наша любезная хозяйка, Марья Николаевна, принесла книгу и начала читать вслух рассказ Радды-Бай [Е. П. Блаватская] о «голубых горах Нилгири». Все слушали с удовольствием… Отложив книгу, она обвела нас взглядом и тихо произнесла: «Как чудесно!»

«Но ведь всё, что рассказывает Радда-Бай… вздор и выдумки! – невозмутимо сказал один из гостей… Пётр Петрович, неутомимый и увлекательный собеседник… – то, что она считает правдой, на мой взгляд всего лишь байки».

Мы с удивлением воззрились на него, и вдруг, едва успел он произнести последние слова, как мы заметили, что он с тревогой смотрит на свою правую руку, которая лежала на перилах веранды. Затем, к нашему огромному удивлению, он подпрыгнул на своём кресле, будто его укусила гадюка; сбежал вниз по ступенькам, внимательно осмотрел каждый уголок маленького палисадника, заглянул под веранду и на её крышу, и наконец вернулся с таким бледным лицом, словно увидел привидение.

«Да что с Вами стряслось? – встревоженно воскликнула Марья Николаевна. Вместо ответа Пётр Петрович молча продолжил поиски. Он ещё раз осмотрел землю под ступеньками, взглянул на лес и наконец начал заглядывать под стулья… „Вы разве никого не видели?“ – спросил он. Мы обменялись удивлёнными взглядами и в один голос ответили: „Совершенно никого!“

„Но я кого-то видел… и – и ещё руку, – сказал он всё тем же дрожащим голосом… несомненно, это была женская рука, белая, полупрозрачная, с сеточкой голубых вен. Мне показалось, что кто-то подошёл ко мне из палисадника, схватил чуть выше локтя, вот здесь и, трижды сжав мою руку, принялся тянуть меня из веранды в сад“. Говоря это, Пётр Петрович тяжело дышал, и лицо его покрыла мертвенная бледность…

„Быть может, теперь вы хорошенько подумаете, прежде чем называть индийские истории небылицами! Ведь это сама Радда-Бай в астральной форме потянула Вас за руку, намекая, что не стоит злословить о других людях!“ Он не прислушался к нашим словам, но сделался мрачен и молчалив, и то и дело подозрительно рассматривал правый рукав своего пальто в том месте, где только что видел таинственную руку. Вскоре его терпение иссякло; и он снова встал с кресла и направился в палисадник, где со свойственным ему оживлением начал рассказывать эту историю сначала. Мы последовали за ним, смеясь над его скептицизмом.

Тем временем атмосфера вокруг нас сгущалась, и воздух уже был наполнен электричеством. Над нашими головами висела громадная чёрная грозовая туча, тёмная и пугающая. Вдруг из неё вырвалась яркая, разветвлённая молния и ударила в дом, из которого мы все только что вышли. Мы застыли в изумлении; поскольку прямо на наших глазах огромная труба на крыше разлетелась на куски, а кирпичи и извёстка с грохотом покатились вниз и упали на нашу террасу. Что ещё хуже, столб, на который опирался Пётр Петрович, сидя в кресле, внезапно согнулся и сложился пополам с мрачным треском, и вся большая и тяжёлая крыша с ужасающим грохотом рухнула на нашу веранду… Мы онемели от ужаса и удивления!

„Рука, её рука… Послушайте! Эта рука тащила меня прочь от веранды!“ – без конца повторял он каждому из нас с лицом, побледневшим от страха, и широко раскрытыми глазами. Мы были так глубоко потрясены, что не находились с ответом, ведь мы спаслись лишь благодаря тому, что вышли в сад вслед за Петром»^[809].

Когда на смену старому году пришёл новый, 1887-й, Елена Петровна осталась совершенно одна. Графиню Вахтмейстер она отправила в Лондон по каким-то личным делам. Там графиня получила письмо от Е. П. Блаватской касаемо будущего ТО. В нём Елена Петровна сообщила, что у неё состоялся «длинный разговор с Учителем – первый за долгое, долгое время». Учитель сказал ей:

…Всё Общество (в Европе и Америке) ожидают суровые испытания. Те, кому удастся с честью преодолеть их, будут вознаграждены. Вялые и бездейственные, а также те, кто отвернутся от Общества, тоже получат по заслугам. Это решающий, верховный суд. Но есть новости. Мне предстоит или вернуться в Индию этой осенью и умереть там, или до следующего ноября основать ядро истинных теософов, собственную школу, без секретаря, в одиночку, и обучить столько мистиков, сколько я смогу. Я могу обосноваться здесь или отправиться в Англию или в любое другое место^[810].

Показательно, что вскоре после этого Елену Петровну в Остенде навестил лондонский теософ Бертрам Кейтли. Впоследствии он рассказывал:

Я приехал, чтобы убедить Е. П. Блаватскую поселиться в Лондоне и основать там центр для активной работы на дело теософии. Шестеро членов Лондонского ТО, включая меня, были глубоко разочарованы апатией, охватившей английское отделение Общества, и мы пришли к выводу, что одна лишь Блаватская способна эффективно помочь возрождению нашего движения, вернуть ему былое оживление и положить начало его энергичной работе, мудро направляя её^[811].

Эта кучка молодых теософов регулярно встречалась в целях изучения теософских вопросов, и, оказавшись в тупике, они поняли, что только Е. П. Блаватская в силах разрешить их затруднения. Через некоторое время приехал профессор Арчибальд Кейтли, чтобы продолжить уговаривать её переехать в Лондон. Синнетту эта идея решительно не нравилась^[812]. Ранее Елена Петровна писала ему:

Вы просите моего совета касаемо дел Лондонской ложи. Думаю, Вы будете рады услышать в ответ, что Учитель неоднократно упоминал Л.Л. Я не могу в точности повторить Вам его слова, но их суть Вы можете уловить в тексте «Откровений 3:15 и 16»^[813]. Я предоставляю Вам судить и делать собственные выводы. Любая свежая струя лучше, чем бездействие. Если Вы ещё хоть сколько-нибудь пробудете в нынешнем состоянии летаргии, Ваша Л. Л. до окончания следующего года покроется мхом и илом…^[814]

По мнению Бертрама Кейтли, у Общества под руководством Синнетта был ещё один недостаток – Синнетт верил, что «теософия должна быть предназначена для того, что в Англии называется „Обществом“; то есть, для „высших классов“, которые противопоставляются „массам“, для господ в лайковых перчатках и фраках». Молодые члены Лондонской Ложи, напротив, «считали, что теософия сможет выполнить свою миссию в этом мире, только если будет обращена к простым людям, рабочим и клеркам, которые, несмотря на свои скудные знания о метафизике, прекрасно способны понять основные положения теософии…»^[815]

В отчаянной попытке убедить Елену Петровну перебраться в Лондон несколько членов Лондонской Ложи написали ей индивидуальные прошения. В ответ она адресовала всем им длинное письмо, в котором написала следующее: «Если я могу оказать помощь [вашей Ложе], позвольте мне служить обыкновенной колонной или цементом на вашем мастерке, которым вы заделаете трещины в стенах злосчастной Лондонской Ложи. Но если каменщики не подготовят материал и кирпичи заранее, что проку в цементе?»^[816].

Уступив их просьбам, она намеревалась приехать в Лондон 27 марта и остаться там до конца лета. Графиня должна была продать своё имущество в Швеции и с этого времени постоянно находиться с Еленой Петровной.

За 10 дней до отъезда из Остенде Елена Петровна потеряла сознание сидя в кресле. После этого она ещё несколько раз падала в обморок, и врач диагностировал у неё серьёзное заболевание почек. Из Эльберфельда приехала Мэри Гебхард, чтобы по очереди с графиней ухаживать за больной. Поскольку местный врач считал, что пациентку уже не спасти, графиня телеграфировала в Лондон, и оттуда сразу же примчался теософ доктор Эштон Эллис. Три дня он массировал обездвиженное тело Е. П. Блаватской. Наступило кратковременное улучшение, но вскоре стало ясно, что Блаватская умирает. Госпожа Гебхард предложила составить завещание, поскольку смерть в чужой стране без завещания вызвала бы массу сложностей. Поэтому на следующий день к ним должен был прийти американский консул в сопровождении юриста и бельгийского врача.

Во время своего ночного дежурства графиня с ужасом почувствовала тот особый, едва уловимый запах, который порой исходит от больного перед самой смертью. Она не верила, что Елене Петровне удастся дожить до утра. Полностью измученная, сиделка не заметила, как уснула на посту. Каково же было её удивление, когда утром она увидела Елену Петровну, которая сидела на постели и просила подать ей завтрак. По словам Е. П. Блаватской, ночью ей предложили выбор: пойти по простому пути и умереть или продолжить работу, рискуя столкнуться с ещё большими трудностями, чем ранее^[817].

Весёлое же зрелище предстало перед глазами юриста, врача и консула! Врач всё повторял: «Но она должна была умереть… она должна была умереть». В его практике пациенты в столь тяжёлом состоянии ранее никогда не выздоравливали. С завещанием всё шло гладко до тех пор, пока не выяснилось, что Блаватская намерена оставить всё своё имущество графине, а не родственникам. Юрист выразил опасения, что графиня воспользовалась состоянием Елены Петровны и повлияла на её решение, на что Е. П. Блаватская рьяно возразила. Дабы избежать сцены, госпожа Гебхард осторожно пояснила: «Быть может, если бы Вы знали ценность имущества, которое мадам Блаватская собирается отписать графине, Вы бы не стали более возражать. Ведь случись ей умереть, денег не хватило бы даже на то, чтобы покрыть расходы на похороны».

Спустя несколько часов с завещанием было покончено. Уходя, американский консул со смехом сказал: «Что ж, думаю, для умирающей Вы достаточно утомлены!»^[818].

В «Тайной Доктрине» (т. 1, с. 555) Е. П. Блаватская объясняет подоплёку этого на первый взгляд чудесного выздоровления.

Мы заявляем и утверждаем, что Звук есть, прежде всего, колоссальная оккультная сила; что это удивительная сила, и даже всё электричество, полученное от миллиона Ниагар, не смогло бы противодействовать её малейшей потенциальности, направленной с Оккультным Знанием. Звук может быть произведён такого свойства, что пирамида Хеопса поднялась бы в воздух, или же умирающий, испускающий последний вздох, был бы оживлён и наполнен новой энергией и силой.

Ибо звук порождает, или скорее, притягивает и собирает воедино элементы, которые производят озон, что неподвластно химии, но находится в пределах возможностей алхимии. Он может даже воскресить человека или же животное, астральное или «жизненное тело» которых ещё не отделилось невозвратно от физического тела вследствие обрыва магнетической или одической нити. Можно допустить и поверить, что писательница, трижды спасённая от смерти этой силой, может иметь представление об этом.

Всё это, добавляет она, может показаться «чересчур ненаучным, чтобы заслужить хоть сколько-нибудь внимания»^[819].

Однако недавно, в нынешнем 100-летии, было научно доказано, что предметы могут левитировать с помощью звука. Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства (NASA) использовало звук, чтобы поднимать, вращать и перемещать предметы в пространстве с августа 1979 г. Им было опубликовано более 20 методических пособий, в которых описывались успешные испытания в этой области. Одно из них, «Стабилизированная акустическая левитация твёрдых материалов с использованием высокомощной сирены», содержит фотографии различных предметов, например, стальных шариков, висящих в пустом пространстве^[820]. Исследования проводятся Лабораторией реактивных двигателей в Калифорнийском технологическом институте в Пасадене по договору с NASA.

1 мая 1887 г. Е. П. Блаватская отправилась из Остенде в Лондон. Конечным пунктом этой поездки был небольшой загородный дом под названием «Мейкотт», расположенный в районе Аппер Норвуд. На несколько последующих месяцев он станет центром Теософского движения, до того, как будут приобретены более просторные помещения. В этом домике началась новая эра активной работы на дело теософии в западном мире.

Глава 4

Переезд в Лондон

Бертрам Кейтли вспоминает о последних днях Блаватской в Остенде и её первых днях в «Мейкотте»:

Переезд состоялся без каких-либо препятствий, если не принимать во внимание тот факт, что упаковывание её книг, бумаг, рукописей и тому подобного оказалось поистине кошмарным предприятием. До самого последнего момента она не выпускала перо из рук, и, будьте уверены, каждая книга, которая лежала, надёжно упакованная на самом дне какой-нибудь коробки, вдруг оказывалась срочно ей нужна, и она требовала достать её во что бы то ни стало. Однако наконец нам удалось собраться и добраться до «Мейкотта». Не прошло и двух часов с того момента, как мы переступили порог дома, а Е. П. Блаватская уже достала свои письменные принадлежности и с жаром принялась за работу. Она обладала поразительной работоспособностью; с раннего утра до позднего вечера сидела за письменным столом, и даже тяжёлая болезнь, с которой большинство людей лежали бы в постели без сил, не мешала ей упорно трудиться над поставленной задачей^[821].

Бертрам Кейтли (1860–1945)

Спустя три недели после прибытия Е. П. Блаватской в Лондон на свет появилась новая Теософская Ложа. Олькотт вспоминает: «Группа из четырнадцати молодых людей объединилась, чтобы сформировать Ложу Блаватской, ставшую впоследствии всемирно известной. Выбор названия был обусловлен открытым выражением преданности той, чьё имя оказалось уже достаточно запятнано интригами Куломбов и миссионеров»^[822]. Книга заседаний Ложи Блаватской хранит запись с первого торжественного собрания о том, что «целью ложи является активная деятельность»^[823].

Второе заседание состоялось 25 мая, на нём было принято решение начать выпускать журнал и основать издательство. Бертрам Кейтли в своих «Воспоминаниях» поясняет, откуда возникла идея о выпуске собственного журнала:

Блаватская понимала, что пройдёт по меньшей мере год, прежде чем «Тайная Доктрина» будет готова для печати; поэтому она настаивала на необходимости общественной пропаганды идей ТО или иной внешней деятельности; единственным способом сделать это было создание журнала под руководством Е. П. Блаватской. Журнал было решено назвать «Люцифер: несущий свет», и мы занялись необходимыми приготовлениями^[824].

Соредактором «Люцифера» стала писательница Мейбел Коллинс, автор классического теософского сочинения «Свет на Пути». Именно в её доме в «Мейкотте» было положено начало новому предприятию.

Хотя первоначально Синнетт был против переезда Блаватской в Лондон, со временем он по-другому взглянул на вещи. В выпуске «Ревью оф ревьюс» (июнь, 1891 г.), опубликованном сразу после её смерти, он пишет:

…В последние годы жизни Е. П. Блаватской мы наблюдали за неуклонным ростом её мощи и влияния. На её приёмах можно было увидеть толпу народу, её дух и энергия вернули Обществу былой напор. В её присутствии воплощались разнообразные идеи по распространению теософского движения, а критики, уверенные в том, что интерес вызывают лишь «феномены» Блаватской, настоящие или фальшивые, могли на практике убедиться в ошибочности этого мнения: в последние несколько лет вся её энергия была сосредоточена на проповедовании теософской философии и этики, и ни один из её постоянных слушателей не имел ни малейшей надежды увидеть хотя бы незначительные проявления оккультных чудес.

Эти новые принципы Е. П. Блаватская пояснила в одном из выпусков «Люцифера» (февраль, 1888 г.).

«Оккультные феномены»… не произвели ожидаемого эффекта… Предполагалось, что образованные люди, в особенности деятели науки, признают существование новой, безмерно интересной области для размышлений и исследований, когда узрят физические явления, происходящие по воле человека, и не смогут найти им объяснения. Предполагалось, что теологи с одобрением воспримут доказательства, которых им так не хватает в век агностики, что душа и дух не пустой плод их фантазий – они столь же реальны, как физическое тело, и куда важнее его. Этим надеждам не суждено было сбыться. И природа, и цель феноменов были не поняты и превратно истолкованы…

Феномены возбудили любопытство тех, кто стал их свидетелем, это правда. Но, к сожалению, по большей части это было праздное любопытство. У основной массы наблюдателей появилась неутолимая жажда феноменов, но при этом не возникло ни единой мысли об изучении философии или науки, для которых феномены были всего лишь обыкновенным, проще говоря, второстепенным свидетельством истинности и силы… За исключением нескольких отдельных случаев, достойных уважения, феномены никогда не воспринимались в ином ключе, кроме как мнимые чудеса, проделки дьявола, заурядные фокусы, увлекательное зрелище или действия опасных «духов», которые появляются во время спиритических сеансов и питаются жизненной энергией медиумов и участников…

Оккультист может творить феномены, но не в силах дать людям мозг, разум и веру, чтобы те смогли понять и оценить их. Так стоит ли удивляться решению отречься от феноменов в пользу слова и выдвинуть внутренние ценности идей теософии на передний план.

* * *

Вскоре после переезда в «Мейкотт» Елена Петровна передала рукопись «Тайной Доктрины» – стопку бумаги высотой более трёх футов – на проверку Арчибальду и Бертраму Кейтли, которые были выпускниками Кембриджа. Тщательно изучив её, они пришли к выводу, что это выдающееся произведение, которое, однако, «не имеет ни плана, ни чёткой структуры или системы». Тогда Е. П. Блаватская поручила им исправить это. Не желая вносить изменения в рукопись, они отдали её перепечатать и далее работали с этой копией^[825].

В 1889 г., когда профессор Кейтли прибыл на съезд ТО в Соединённых Штатах, у него взял интервью репортёр «Нью Йорк Таймс». Когда разговор зашёл о «Тайной Доктрине», репортёр спросил, «продолжает ли Е. П. Блаватская и ныне производить феномены и явления оккультного характера, которыми была известна в прошлом». Кейтли ответил:

Крайне редко, за исключением тех практических, прозаичных явлений, которые требуются ей для работы… В процессе работы над «Тайной Доктриной» [во время первого приезда из Индии] мадам Блаватская не располагала ни единой книгой для справок и ссылок, однако нередко приводила длинные цитаты по две-три сотни слов из различных трудов, снабжая их именем автора, номером тома и страницы с такой точностью, будто бы видела их перед собой. Я испытывал смутное беспокойство по этому поводу и однажды спросил её: «Может быть, мне стоит проверить точность некоторых из этих цитат?»

«Разумеется, если Вам так угодно», – ответила она. Итак, я выписал цитаты и отправился в Британский музей, единственное известное мне место, где эти книги находились в свободном доступе. Там я удостоверился в том, что цитаты верны до мельчайших подробностей, кроме одного или двух случаев, когда я не обнаружил отрывок на странице, обозначенной Блаватской. К примеру, она указала страницу 307, но цитаты я на ней не нашёл. Однако, повинуясь наитию, я открыл страницу 703, и там-то она и была, слово в слово. Причина перестановки цифр кроется в астральном свете, который показывает предметы так, словно они отражаются в зеркале. Иногда, будучи особенно изнурённой, Е. П. Блаватская забывала о необходимости изменить направление текста…

Приведённые цитаты были в основном взяты из Журнала Азиатского общества в Калькутте, многие из них принадлежали перу полковника Уилфорда. Его произведениям было не более пяти или шести десятков лет, и они отнюдь не являлись очень редкими, однако ими владели всего несколько людей, к числу которых Блаватская не относилась. За время работы над «Тайной Доктриной» она ни разу не заглядывала в эти книги, кроме как с помощью астрального света…^[826]

Во время интервью обсуждалось множество других тем, однако, когда на следующий день читатели «Таймс» развернули газеты, их глазам предстал заголовок:

Полезный астральный свет

___________________________

С Его Помощью Можно Цитировать

То, Чего Не Читал

В числе посетителей Ложи Блаватской летом 1887 г. оказался американец Александр Фуллертон. Активный сотрудник нью-йоркского ТО и правая рука Джаджа в работе над журналом «Путь», он оставил службу в епископальной церкви, чтобы полностью посвятить себя делу теософии^[827]. Фуллертон вспоминает:

Я хорошо помню свой первый разговор с Е. П. Блаватской в августе 1887 г. Я признался, что испытываю вполне естественный трепет в присутствии той, что способна читать мысли. Она сказала, что поступить так было бы нечестно с её стороны. Я ответил, что было бы точнее назвать это немилосердным и бесцеремонным, нежели «нечестным». Она возразила, что это нечестный поступок, добавив, что у неё не больше прав на обладание секретами другого человека, чем на владение его кошельком; и что она никогда не использовала эту способность, если только человек сам не просил её об этом, или её не вынуждали обстоятельства^[828].

Глава 5

Встреча в «Мейкотте»

В «Мейкотте» Е. П. Блаватскую навестил также молодой ирландец Чарльз Джонстон. Он был одним из основателей Теософского общества в Дублине, членами которого являлись Уильям Баттлер Йейтс и другие ирландские писатели. Сегодня Джонстон в основном известен своими одухотворёнными переводами классических индуистских текстов^[829]. Он выучил санскрит, готовясь к назначению на государственную службу в Индии, а по возвращении в Лондон стал его преподавать. Его книга об этом древнем языке заслужила похвалу востоковеда Макса Мюллера. На рубеже веков Джонстон переехал в Нью-Йорк и прожил в нём много лет, активно сотрудничая с теософским движением и преподавая историю в Колумбийском университете.

Ниже приведена его беседа с Е. П. Блаватской в сокращённом виде:

Я встретил милую старушку «Е.П.Б.», как её по её собственной просьбе называли друзья, весной 1887 г. Её ученики арендовали прелестный домик в Норвуде, где над лабиринтом улиц и террас мерцали огромный стеклянный неф и парные башни Хрустального дворца. Лондон представал здесь во всей своей мрачной красе.

Е.П.Б. как раз заканчивала работу. Когда она обернулась, мой взгляд на мгновение задержался на её мелко вьющихся волосах, а затем встретился с её пронзительными, пытливыми глазами. Она поприветствовала меня: «Мой дорогой друг! Как я рада Вас видеть! Входите же, поговорим! Вы как раз успели к чаю!» Последовал резкий возглас «Луиза!», и в комнату вошла её горничная-швейцарка, на которую тут же обрушился поток подробнейших указаний на французском языке.

Когда мы остались наедине, она поведала мне очаровательную историю о преданности Луизы. Как-то раз, кажется, когда Е.П.Б. жила в Бельгии, источник, откуда она получала средства к существованию, оказался недоступен, и ей пришлось довольно туго. Её навестил один состоятельный господин, желавший увидеть знаменитую русскую ведунью, и оставил щедрые чаевые её горничной. Как только он ушёл, в дверях комнаты, краснея и непрестанно извиняясь, появилась Луиза. «Надеюсь, мадам не обидится, – запинаясь проговорила она, – но мне не нужны деньги», и она попыталась отдать чаевые своей хозяйке.

Приход Луизы вынудил Е.П.Б. прервать рассказ, и она с шутливой улыбкой обратилась к другой теме: «Вы, конечно же, читали Отчёт ОПИ – Общества привиденческих исследований? – и, стало быть, знаете, что я русская шпионка и главная мошенница века?»

Да, я прочёл этот отчёт. Но о его содержании я узнал ещё два года назад, когда его зачитывали на собрании ТО. Насколько я мог заметить, Ходжсон никогда по-настоящему не исследовал оккультные феномены; он изучал неясные, путаные воспоминания о них сторонних свидетелей. После собрания Майерс спустился к нам и с улыбкой спросил меня, что я думаю об Отчёте. Я ответил, что это самое несправедливое и однобокое суждение, о котором я когда-либо слышал, и, если бы к тому времени я не был членом Общества, эта атака непременно вынудила бы меня вступить в него. Он одарил меня вялой улыбкой и прошёл дальше.

«Вот что самое забавное в психических исследователях, – сказал я, – сами они убедились в том, что эти магические силы являются именно тем, чем Вы их называете. И, кажется, они полностью переняли, если не сказать, украли Ваше учение об Астральном свете. Возьмём, к примеру, то, над чем они больше всего насмехались: путешествия адептов и их учеников в астральном теле; Вам известно, как сурово они восприняли несчастного Дамодара, который перемещался в астральном теле из одной части Индии в другую, и даже из Индии в Лондон. Что ж, они получили доказательства того, что это абсолютно реально. Я лично знаком с одним из членов комитета, профессором физики, который открыл телепатию и провёл первоначальные эксперименты в этой области. Он показал мне несколько неопубликованных записей, и среди них нашёлся отчёт о точно таких же астральных путешествиях, совершённых абсолютно сознательно. Кажется, путешественник был молодым доктором, но это всё мелочи. Суть в том, что он вёл дневник своих перемещений, как и тот человек, которого он посещал, и их записи полностью совпадают. Исследователи подтвердили подлинность этих дневников и отдали их в печать, и всё же, когда Вы делаете абсолютно идентичное заявление, они называют Вас обманщицей. Почему?»

Е. П. Блаватская, «Maycot», Аппер Норвуд, Лондон, 1887 г.

«Им никогда не добиться многого. Слишком уж они сосредоточены на материальном, – ответила Е.П.Б., – да к тому же чересчур нерешительные. Потому-то они и восстали против меня. Они опасались бури, которая непременно поднялась бы, скажи они, что наши феномены настоящие. Вообразите, какое это имело бы значение! Этим утверждением они бы практически связали современную науку с нашими Махатмами и всем тем, что я рассказывала о жителях оккультного мира и об их невероятных способностях».

Мне никогда более не доводилось видеть выражения такого благоговения и почтения, которое появлялось на лице Е.П.Б., когда она говорила о своём Учителе. Я задал ей вопрос о его возрасте. Она ответила: «Мой дорогой, я не могу сказать Вам точно, поскольку сама не знаю. Но кое-что я могу рассказать. Я встретила его, когда мне было 20 – в 1851 г. Он был в самом расцвете лет. Сейчас я старуха, а он не состарился и на день. Вот всё, что я могу сказать. А выводы можете сделать сами».

Затем она рассказала мне о других учителях и адептах, с которыми была знакома, – она разделяла их, как если бы адепты были капитанами оккультного мира, а учителя генералами. Она знала адептов из разных частей света, из северной и южной Индии, Тибета, Персии, Китая, Египта; представителей разных европейских наций, греков, венгров, итальянцев и англичан; некоторых рас Южной Америки, где, по её словам, была основана Ложа адептов.

«Ложа находилась в золотом городе Маноа, или Эль-Дорадо, который обнаружили испанские конкистадоры, – сказала Е.П.Б. – Эта раса состояла в родстве с древними египтянами, и адептам удалось сохранить свою обитель в тайне и неприкосновенности. Некоторые члены Ложи способны перемещаться от одного центра к другому, поддерживая неразрывную связь между ними. Однако они постоянно связаны и другими способами».

«Посредством астральных тел?» – «Да, – ответила она, – и ещё более высокими способами. У них общая жизнь и сила. По мере того, как растёт их духовность, они становятся выше расовых различий, восходя к общечеловеческой сущности. Эта цепь непрерывна. Адепты необходимы в земной и неземной природе. Они являются связующим звеном между людьми и богами; „боги“ – это души великих адептов и учителей былых рас и времён, и так будет всегда, до порога Нирваны. Ничто не нарушит связь времён».

«Что же они делают?»

«Навряд ли Вам удастся понять, ведь Вы не адепт. Они поддерживают жизнь в духовном начале человечества».

«Как адепты направляют человеческие души?»

«По-разному, но в основном обучают их души напрямую в духовном мире. Вам будет сложно это понять. Но вот что вполне доступно восприятию: через определённые промежутки времени адепты пытаются дать всему миру правильное представление о духовных понятиях. Один из них снисходит, чтобы учить массы, и становится известен потомкам как основатель новой религии. Таким же Учителем был Кришна и Зороастр, и Будда, и Санкарачарья, великий мудрец Южной Индии. Таким же был и Назареянин [Иисус]».

«Остались ли у адептов тайные записи о его жизни?»

«Должно быть, – ответила она, – поскольку у них есть записи о жизни всех Посвящённых. Однажды я побывала в огромном пещерном храме в Гималаях со своим Учителем. Там было множество статуй адептов; указывая на одну из них, он сказал: „Это тот, кого вы называете Иисусом. Он считается величайшим из нас“».

«Но у адептов есть и другая работа. Через более короткие временные промежутки они отправляют в наш мир посланника, который пытается обучить людей. Это время наступает в последнюю четверть каждого века, и Теософское общество представляет собой труд адептов в этой эпохе».

«Какую пользу это несёт человечеству?»

«Какую пользу Вам приносит знание законов жизни? Разве это не помогает Вам избежать болезни и смерти? Так вот, существует болезнь и смерть души. И лишь истинное учение о Жизни способно её излечить. Догматическая церковь, с её вечными муками в преисподней, металлическим^[830] раем, огнём и серой сделала всё возможное для того, чтобы мыслящие люди перестали верить в бессмертие души. А у тех, кто не верит в жизнь после смерти, никакой жизни после смерти и не будет. Это закон».

«Какое влияние могут иметь на людей их верования? Во что бы они ни верили, это либо есть, либо нет».

«А вот какое. Жизнь после смерти формируется на основе их стремлений и духовного развития, которые раскрываются в духовном мире. От того, как происходит развитие каждого человека [в нашем мире], зависит его жизнь после смерти. Она является продолжением его земной жизни. Все нереализованные духовные порывы, все стремления к возвышенной жизни, все надежды и мечты о высоком процветают в духовной жизни, и тогда для души наступает день, ибо жизнь на земле является для неё ночью. Но если у вас нет ни надежд, ни высоких устремлений, ни веры в жизнь после смерти, то у вас нет строительного материала для духовной жизни; ваша душа пуста».

«И что же будет с нами тогда?»

«Вы сразу же переродитесь, почти без перерыва, не обретая сознания в другом мире».

«Чему ещё вы учите как теософы?»

«Однако, милостивый государь! Похоже, сегодня вечером меня допрашивают с пристрастием», – ответила она с улыбкой. – «Наше учение очень древнее, но далеко не все об этом знают. Мы учим всеобщему братству».

«Не будем говорить общими, обтекаемыми фразами. Скажите мне, что именно Вы имеете в виду».

«Позвольте мне привести в пример конкретный случай», – сказала она. – «Возьмём, к примеру, англичан. Как они жестоки! Как плохо они обращаются с моими бедными индусами!»

«Я всегда полагал, что англичане принесли Индии много материальных благ», – возразил я.

«Но что толку в материальных благах, если ты всё время презираем и морально унижен? Если твои представления о национальной чести и славе втоптаны в грязь, и тебе постоянно напоминают о том, что ты представитель низшей расы – более примитивного вида смертных – свиней, как называют их англичане, твёрдо веря в собственную правоту. Так вот, полная противоположность такому отношению – это и есть всеобщее братство. Никакие материальные выгоды не смогут возместить их душевные раны и растоптанные идеалы. Кроме того, у всего этого есть обратная сторона, на которую мы как теософы всегда обращаем внимание. Не существует „низших рас“, поскольку все мы принадлежим к человеческой общности; все мы перерождались в каждой из существующих рас, а потому должны относиться к ним более дружественно. Они наши подопечные, вверенные нашим заботам; и что же мы делаем? Мы вторгаемся на их территорию, убиваем их перед их собственными домами, насилуем их женщин, крадём их добро, а затем с угодливым лицемерием утверждаем, будто делаем это ради их же блага. Но есть один закон – „лживый язык попадёт в западню собственной лжи; разоритель отдаст всё, что украл. Дорога вперёд закрыта, пока долг не будет уплачен до последнего фартинга“».

«Так этому Вы учите по указанию адептов?»

«Да, этому и многим другим вещам – тем, которые очень важны сегодня и станут ещё важнее завтра. Над миром и в особенности над Америкой нависла угроза чёрной магии, которая приближается на всех пара́х. Лишь обширные знания об истинной психической и духовной природе человека способны спасти человечество от смертельной опасности».

«Сказки про ведьм в XIX, так сказать, просвещённом веке?» – «Да, милостивый государь! Сказки про ведьм в нашем просвещённом веке! И попомните мои слова! Вы услышите такие сказки, которые и не снились в Средневековье. Целые нации неосознанно углубятся в чёрную магию^[831], с благими намерениями, несомненно, и тем самым вымостят дорогу в ад! Вы разве не видите, какое ужасное зло кроется в гипнозе? Гипноз и внушение – огромные и опасные силы по той причине, что объект воздействия не осознаёт, когда их к нему применяют; его лишают воли. Случается, что к их использованию прибегают в добрых целях, с благими намерениями. Но я достаточно пожила на этом свете и видела жизнь во многих странах. Я всем сердцем хотела бы верить, что эти силы будут применяться исключительно во благо! Если бы Вы могли предвидеть то, что предвижу я, Вы бы со всем сердцем и душой начали распространять учение о всеобщем братстве. Это единственное спасение!»

«Как оно сможет защитить людей от гипноза?»

«Очищая сердца тех людей, которые могли бы злоупотребить им. Всеобщее братство зиждется на единстве душ. Поскольку у всех людей есть общая душа, возможно и братство, и даже всеобщее понимание. Донесите это до людей, и они будут в безопасности. Каждый человек обладает божественной силой, которая направляет его жизнь и которой никто не может воспользоваться во имя зла, даже величайший маг. Пусть люди вверят свою жизнь под покровительство этой силы, и им сам дьявол будет не страшен.

„Что ж, дорогой мой, становится поздно, и у меня глаза начинают слипаться. Вынуждена пожелать Вам спокойной ночи!“»

И Старая Леди распрощалась со мной со свойственным ей величием, которое никогда её не покидало, поскольку являлось частью её натуры. Она была самой истинной аристократкой из всех, кого я знал^[832].

Глава 6

Жизнь на Лэнсдаун-роуд, 17

Спустя четыре месяца, проведённых в «Мейкотте», стало ясно, что Ложа Блаватской нуждается в более просторном помещении, которое было бы расположено ближе к центру Лондона. Кейтли удалось найти идеальное место по адресу Лэнсдаун, 17: трёхэтажное здание с чудесным садом^[833].

Переезд в новую штаб-квартиру состоялся в сентябре 1887 г., одновременно с торжественным событием – публикацией первого выпуска нового журнала «Люцифер». Формат и красивое оформление журнала разительно контрастировали с перегруженными мелким текстом унылыми страницами «Теософиста».

Название журнала шокировало многих людей, включая родственников Елены Петровны, из-за того, что в сознании большинства людей имя Люцифер неразрывно связано с дьяволом или падшими ангелами. В первой же редакционной статье «Что в имени?» Блаватская подробно пояснила значение слова. Но куда лучше она выразила свои мысли в письме к домочадцам:

Что вы осуждаете меня за то, что я назвала свой журнал «Люцифер»? Это чудесное имя! Lux, Lucis, – свет; ferre – нести; «несущий свет» – что может быть лучше?.. только лишь из-за «Потерянного Рая» Мильтона имя Люцифер стало синонимом падших духов. Для моего журнала будет делом чести стереть пятно непонимания с этого имени, которым ранние христиане называли Христа…

Эосфор у греков, Люцифер у римлян – так они называли [Венеру] утреннюю звезду, предвестника яркого солнечного света… Разве не о себе говорил Христос: «Я, Иисус… яркая Утренняя Звезда»? («Откровение Иоанна», 22:16)… так пусть и наш журнал подобно светлой, чистой, предрассветной звезде предвещает ясную зарю истины – слияние всех разногласий и толкований по букве в единый духовный свет истины^[834].

Резиденция Блаватской и штаб-квартира ТО; Лэнсдаун-роуд, 17, Лондон. Снимок сделан в 1957 г.

Во избежание догматизма к работе над журналом привлекли не только теософов, но и тех, кто не имеет никакого отношения к этому движению. Как отмечает Е. П. Блаватская в статье «Что есть Истина?» (журнал «Люцифер», февраль, 1888 г.): «В нашем журнале нашли тёплый приём даже самые закоренелые материалисты; да что там, даже те, кому хватило совести насмехаться над нами, отпускать обидные замечания и оскорблять столь дорогие нам доктрины теософии на страницах журнала». В серии из 15 выпусков «Люцифер» опубликовал роман, в котором высмеивались ведущие теософы, а Блаватскую по её же собственным словам изобразили «этаким медиумическим попугайчиком»^[835]. Автором этого романа под заглавием «Говорящий образ УРУР», который впоследствии был опубликован в форме книги, был Франц Гартман^[836].

Графиня Вахтмейстер вернулась из Швеции в сентябре 1887 г. и взяла на себя обязанности главы новообразованного Теософского издательства, которое расположилось на Дюк-Стрит. Незадолго до приезда графини Е. П. Блаватская получила письмо от её сына Карла Акселя. Он просил совета по поводу проблем со здоровьем. Елена Петровна ответила ему 11 сентября:

Мой дорогой граф,

Я отвечаю Вам только сегодня, поскольку не хотела опираться в ответе лишь на свои знания. Совет следующий: ведите самый размеренный образ жизни, который Вам удастся, – пораньше ложитесь спать. Поступите в Лейпцигскую консерваторию и заранее позаботьтесь о том, чтобы Вам позволено было посещать меньше занятий в связи с состоянием здоровья. Вам достаточно будет заниматься физическими упражнениями по утрам или вечерам… и стараться сконцентрировать свои мысли на музыке – вернее, на гармонии. Ведь если Ваша душа будет полностью погружена в гармонию, умственную, физическую и духовную, это благотворно скажется на Вашем физиологическом состоянии. Когда разум человека мечется в беспокойстве, и он не способен сконцентрировать мысли, в его теле зарождается дисгармония и, следовательно, болезненное состояние. Крепко держитесь за музыку и её философию – тогда все другие философии сами к Вам придут.

Надеюсь, Вы меня поняли. Но если Ваша матушка находится с Вами рядом, она объяснит Вам слова Учителя.

Желаю Вам успеха и здоровья и благодарю за доверие.

Навечно братски Ваша,

Е. П. Блаватская^[837].

Граф добился успехов на музыкальном поприще, став известным композитором. Он написал несколько симфоний и две оперы, в том числе ораторию о жизни Будды. Одним из его учителей, по слухам, был Винсент д’Инди. Граф умер в возрасте 82 лет^[838].

В другой раз Елена Петровна говорила о влиянии гармонии или её недостатка на физиологическую систему человека: «Половина, если не две трети, наших недугов и заболеваний являются плодом нашего воображения и страхов. Уничтожьте последние и придайте новое направление первым, а природа сделает всё остальное»^[839]. Однако, добавляет она, не следует быть слишком самонадеянным и отмахиваться от «болезней, которые требуют немедленного вмешательства хирургов и терапевтов, дабы не стать фатальными»^[840].

Один из адептов теософии хотя и согласился с тем, что наш век ознаменован «великими научными открытиями… в области излечения заболеваний», всё же отметил, что эти усилия по большей части нацелены на «борьбу с проявлениями болезней, а не с их причинами… В будущем, по мере расцвета нашей цивилизации, возникнут новые болезни и неизвестные, загадочные недуги, причина которых лежит глубоко в головах людей, и искоренить их будет возможно лишь с помощью духовной жизни»^[841].

Елена Петровна никогда не утверждала, будто способна исцелять болезни, но, судя по всему, она обладала знаниями в этой области. Об этом рассказывает Элис Клизер в книге «Е. П. Блаватская, какой я её знала». Вскоре после смерти Елены Петровны миссис Клизер довелось беседовать с доктором З. Меннелем, её лондонским врачом. Она вспоминает:

Это был незабываемый разговор, который продлился почти два часа (всё это время в приёмной ждала толпа пациентов). Мы едва коснулись моего собственного здоровья… но много говорили о Е. П. Блаватской. Он рассказал мне о том, как сильно она вдохновляла его во врачебной деятельности; сколько он узнал от неё о природе и способностях тела – в особенности мозга. Некоторые вещи, которые она демонстрировала на примере собственного организма, оказались настолько далеки от того, что было известно медицинской науке на тот момент, что было бы бессмысленно сообщать о них врачебной коллегии, в которой он состоял и, уверена, пользовался авторитетом. Он признался, что привёл им один пример, но столкнулся с таким безнадёжным и непробиваемым скепсисом, что никогда более не повторял эту попытку^[842].

Что касается целительских способностей Елены Петровны, об одном эпизоде вспоминает Арчибальд Кейтли в книге «Воспоминания о Е. П. Блаватской». Он рассказывает о том, как после напряжённой работы на благо теософии заболел чем-то вроде рожи, которая сопровождалась высокой температурой.

Так получилось, что к мадам Блаватской зашёл её лечащий врач и решил меня осмотреть. Уж не знаю, что он ей сказал, но, лёжа в беспамятстве, я увидел, что мадам Блаватская преодолела два пролёта довольно крутых ступеней (хотя она никогда не поднималась без особой надобности и на одну ступеньку, поскольку это причиняло ей нестерпимую боль) и пришла взглянуть на меня своими глазами. Она сидела и смотрела на меня, а потом говорила что-то, держа обеими руками стакан с водой, которую я впоследствии выпил; затем она спустилась вниз, позвав меня за собой. Я последовал за ней, меня уложили на диван в её комнате и укрыли. Я лежал там в полудрёме, пока она работала над своими сочинениями, сидя за столом в огромном кресле спиной ко мне. Не знаю, как долго я пробыл там, но вдруг рядом с моей головой сверкнула багровая вспышка. Я, разумеется, вскочил и услышал из-за спинки кресла: «Ложитесь и ни на что не обращайте внимания!» Я повиновался и тут же уснул. Позже мне велели идти наверх, где я снова заснул, а на следующее утро я уже чувствовал себя вполне здоровым, хотя и несколько слабым. Тогда меня отправили в Ричмонд и запретили возвращаться оттуда, пока я окончательно не поправлюсь^[843].

Арчибальд Кейтли (1859–1930)

В том же произведении Кейтли приводит интригующее описание собрания Ложи Блаватской, которое проводилось на Лэнсдаун-роуд:

Беседы проходили без формальностей, все собирались вокруг мадам Блаватской и задавали ей вопросы… В особый восторг нас приводило, когда мадам Блаватская отвечала сократовым методом – задавала наводящие вопросы и тем самым заставляла нас самих докапываться до истины. Это был очень эффективный метод, который нередко приводил в смущение автора дилеммы. Если вопрос был продиктован искренним стремлением к знаниям, она не жалела сил и подробно рассказывала обо всём, что знала сама. Но если автор вопроса хотел уязвить её или поставить в тупик, это плохо для него заканчивалось. Эти собрания отнимали много времени, но мадам Блаватская наслаждалась этим состязанием умов.

По четвергам в этой комнате собирались представители всевозможных национальностей. Невозможно было предугадать, кто придёт на этот раз. Иногда там присутствовали и невидимые посетители, заметные лишь некоторым из нас. Результаты были весьма любопытные; мадам Блаватская была крайне чувствительна к холоду, поэтому в её комнате поддерживали тепло, и во время собраний в ней часто бывало чересчур жарко. Однажды вечером перед началом собрания я спустился и обнаружил, что её комната напоминает ледник, хотя в ней горели огонь и светильники. Я обратил на это внимание Е. П. Блаватской, она рассмеялась в ответ и сказала: «О, меня только что посетил друг, который забыл убрать свою атмосферу».

В другой раз, помнится, комната постепенно наполнялась людьми, пока не осталось ни одного свободного места. На диване сидел изысканный индус при полном параде, в тюрбане и национальном одеянии. Беседа была в самом разгаре, и наш необычный гость, очевидно, был очень ею увлечён, поскольку с интересом внимал каждому высказанному замечанию. Президент Ложи в тот вечер немного опоздал и, войдя в комнату, оглянулся в поисках свободного места. Он подошёл к дивану и сел – прямо на изысканного индуса, который настолько удивился этому вторжению, что тотчас же испарился с едва слышным шипением!^[844].

По утверждению одного из членов Ложи, ирландского теософа Клода Фоллса Райта, между собраниями и в дневное время в Ложе Блаватской кипела бурная деятельность. Вдобавок к неиссякаемому потоку посетителей там всегда находились добровольные помощники, выполнявшие различную работу. Однажды несколько таких сотрудников, сгрудившись, обсуждали проблему, которая казалась им невероятно важной. Зайдя в тупик, они решили обратиться за помощью к Е. П. Блаватской. Самая молодая сотрудница постучала в её комнату и спросила:

– Мадам, что самое важное в изучении теософии?

– Здравый смысл, милая.

– Мадам, а что бы Вы поставили на второе место?

– Чувство юмора.

– А на третье?

Здесь терпение Елены Петровны, по-видимому, лопнуло.

– О, ещё больше здравого смысла!^[845].

В тот период Е. П. Блаватская редко выходила из дома, но в начале января 1889 г. графиня Вахтмейстер и американский художник Эдмунд Рассел^[846] убедили её посетить студию известного лондонского фотографа Энрико Реста, чтобы сделать несколько фотографий. Именно тогда был сделан тот знаменитый снимок под названием «Сфинкс». Годы спустя сам Реста рассказал о визите Елены Петровны в письме к Джону Котсу, который в то время занимал пост президента лондонского ТО:

Однажды утром (8 января 1889 г.)… я находился у себя в студии… и занимался фотографией, когда ко мне подошёл ассистент и шёпотом сообщил, что одна дама желает, чтобы я сфотографировал её сейчас же, если это возможно, поскольку у неё очень мало времени… Вошла мадам Блаватская в сопровождении графини Вахтмейстер. Первая тут же села за маленький столик, запустила правую руку в карман и скрутила сигарету, которую вы видите на фото…

Мадам Блаватская выразила желание предстать перед камерой без каких-либо «студийных приготовлений» в своём естественном виде, и я, находясь под впечатлением от её личности и экспрессии, сделал шесть снимков, которые, к счастью, оказались удачными. Мадам Блаватская поднялась, поблагодарила меня за услугу, оказанную ей столь быстро, и сказала, что меня ей порекомендовал некий художник. Я отправил ей пробные изображения, которые она вернула мне, выразив удовлетворение результатами. Как вы знаете, впоследствии для Теософского общества были напечатаны тысячи экземпляров… Время от времени эта благородная дама приглашала меня зайти к ней, и мы разговаривали о жизни во всех её проявлениях, о безграничной силе добра, и она с интересом расспрашивала меня о моей горячо любимой работе. Через несколько лет я прекратил работать в студии, и единственными негативами, которые я оставил себе, были те шесть снимков [прилагаю]. Я бережно хранил их, и они в безупречном состоянии, но теперь, когда я стал 85-летним стариком, эти живые свидетельства, запечатлевшие великую личность, не могут оставаться у меня^[847].

Знаменитый снимок «Сфинкс», сделанный Реста, 1889 г.

* * *

Частым гостем Е. П. Блаватской в Лондоне являлся богатый испанский аристократ Хосе Шифре, близкий друг королевы Изабеллы II и короля Альфонса XII. Говорят, на смертном одре король сказал, что Шифре был его единственным бескорыстным другом^[848]. Тот вспоминает, что при первой встрече Блаватская одним своим взглядом «пронзила и разрушила ту личность, которой я был до этого момента», и что «идеи, склонности и предрассудки, более или менее укоренившиеся в этой личности, разом исчезли… Я не буду пытаться объяснить этот на первый взгляд удивительный факт, но он, как и все другие, основан на великом законе кармы… Ей я обязан всем, что знаю… Благодаря знакомству с ней я достиг смиренного спокойствия и душевного равновесия»^[849].

Также Шифре утверждал, будто Елена Петровна дважды спасла ему жизнь. Первый раз это произошло, когда он собирался уезжать из Лондона на континент. Она сказала: «Сегодня Вам не следует ехать». Шифре возразил, что непременно должен ехать. В ответ на настоятельную просьбу Елены Петровны не ехать он заявил: «Но я должен поехать, это совершенно необходимо, я не могу отложить поездку». «Вам нельзя ехать, переночуйте в Лондоне», – приказала она, и Шифре нехотя уступил. На следующий день газеты сообщили о том, что вечерний почтовый поезд, на котором намеревался ехать Шифре, попал в ужасную катастрофу^[850].

Несмотря на протесты католической церкви, Шифре вместе с несколькими единомышленниками активно продвигал теософию в Испании. К концу 1889 г. такие книги, как «Разоблачённая Изида», «Эзотерический буддизм», «Свет на Пути» и «Ключ к теософии», были переведены на испанский язык^[851]. Брошюру под названием «Что есть Теософия?» начали распространять в университетах, библиотеках и клубах по всей Испании. В мае 1893 г. в Мадриде был основан теософский журнал «София», за время существования которого было выпущено 17 томов. По утверждению Бориса Цыркова, «самым значимым и долговечным результатом неутомимой деятельности Шифре и его близких друзей и соратников, вероятно, является создание превосходного перевода на испанский язык „Тайной Доктрины“, первый том которой был выпущен в 1895 г.»^[852]. Когда Шифре лишился своего огромного состояния, о его работе на благо теософии позабыли, чему, по его мнению, поспособствовала Церковь^[853].

Усилиями англиканской церкви «Люцифер» попал под запрет в Англии везде, где продавались печатные издания. Вне всяких сомнений особенно оскорбительной церковным деятелям показалась редакционная статья в декабрьском выпуске 1887 г. «Архиепископу Кентерберийскому – привет от „Люцифера!“», в которой приводились доказательства того, что «доктрины Церкви во всех смыслах являются почти полной противоположностью учений Христа». Статья завершается словами:

Итак, мой господин примас, мы очень любезно изложили вам основные моменты разногласий и несоответствий между Теософией и Христианскими Церквями и рассказали вам о единстве Теософии с учениями Христа. Вы услышали наше провозглашение веры и узнали о тех обидах и жалобах, которые мы направляем против догматического Христианства. Мы, горстка смиренных людей, не обладающих ни богатствами, ни мирским влиянием, но сильные в своём знании, объединились в надежде сделать ту работу, которую, как вы говорите, ваш Учитель возложил на вас, но которой этот богатый и господствующий колосс – христианская Церковь – к столь большому сожалению пренебрегал.

Мы гадаем, назовёте ли вы это самонадеянностью? Осмелитесь ли вы, в этой стране свободы мнений, свободы слова и свободы усилий, ответить нам не чем иным, кроме как обычной анафемой, которая припасена у церкви для реформаторов? Или же мы смеем надеяться, что горькие уроки опыта, которые такая политика приносила церквям в прошлом, изменили сердца и прояснили рассудок её правителей, и что наступающий 1888 г. станет свидетелем того, как христиане протянут нам руку дружбы и доброй воли? Это будет лишь справедливым признанием того, что небольшая группа, именуемая Теософским обществом – не предшественники Антихриста и не порождение Вселенского Зла, каковыми нас считает Церковь, а практические помощники, возможно, даже и спасители Христианства, и что они всего лишь стремятся выполнить ту работу, которую Иисус, Будда и другие «сыны Бога», им предшествовавшие, поручили своим последователям, но которую Церкви, став догматическими, оказались совершенно неспособны исполнить.

А теперь, если ваша милость сможет доказать, что мы были несправедливы к Церкви, главой которой вы являетесь, или к популярному богословию, мы обещаем публично признать нашу ошибку. А пока «молчание – знак согласия»^[854].

Ответа от архиепископа так и не поступило. Между тем письма, полученные «Люцифером», явно свидетельствовали о всеобщем одобрении, вызванном этой дерзкой статьёй. Журнал разошёлся тиражом в 15 000 экземпляров, что ещё раз подчеркнуло необходимость внутренних церковных реформ.

* * *

Также в декабрьском выпуске «Люцифера» была опубликована вторая из трёх частей сочинения Е. П. Блаватской «Эзотерический характер Евангелий» – ещё одна причина, по которой те, кто воспринимал учения Христа буквально, выступали против теософии^[855].

Елена Петровна отмечает, что, согласно текстам Евангелий, Иисус обучал своих учеников эзотерической или тайной доктрине: «Вам дано знать тайны Царствия Божия; а тем внешним всё бывает в притчах» (Евангелие от Марка, 4:11). «Наедине» Иисус «изъяснял всё ученикам», но «другим же без притчи не говорил» (Евангелие от Марка, 4:34). В Новом Завете есть притчи, но кто знает их скрытый смысл?

По словам Е. П. Блаватской, эзотерическое учение сохранилось у представителей гностического христианства, которые, в свою очередь, приняли его от учеников Христа. Нетрудно представить, как это заявление обескуражило бы православных христиан, современников Блаватской, которые считали гностицизм опасной ересью, возникшей в лоне католической церкви во II в. Ранние отцы церкви за несколько веков разрушили все существовавшие гностические тексты. Принадлежность к гностическому христианству нередко каралась смертной казнью, а единственным источником сведений об этой религии были россказни христианских писателей. Само понятие «гностический» стало восприниматься последующими поколениями сродни слову «зачумлённый».

Независимые историки, такие как Гиббон, думали иначе. Е. П. Блаватская процитировала его высказывание о том, что гностики были «самыми просвещёнными из христиан», которые отказывались довольствоваться одной лишь верой. Однако и простого учения им было мало. Они стремились к непосредственному, прямому познанию Гносиса^[856]. В переводе с греческого «гносис» означает «знание».

Со времени Е. П. Блаватской беспристрастные учёные всё более убеждаются в ценности гностической литературы. Один из них, преподобный А.А.Ф. Ламплу, написал в предисловии к переводу гностического произведения Codex Brucisnus, опубликованного в 1918 г. под заглавием «Гносис Света»: «Новейшие исследования поставили под сомнения… устоявшиеся „факты“. Уже сегодня некоторые задаются вопросом – и завтра их будет гораздо больше – не о том, каким образом в Церкви возникла такая глупая и безнравственная ересь, а о том, как сама Церковь появилась из Великого Гностического Движения, и как энергичные идеи гностицизма превратились в застывшие догмы»^[857]. Карл Юнг также был убеждён в том, что «основные идеи христианства восходят к философии гностицизма». Те, кто знаком с его трудами, знают, как глубоки его познания о гностических учениях и символах.

В «Изиде» (т. 2, с. 205) Е. П. Блаватская упоминает о том, что книги Нового Завета – Откровение Иоанна Богослова и Послания святого Павла – изобилуют гностическими высказываниями, что подтверждается современными исследователями. Интересно отметить, что, согласно записям в журнале заседаний Ложи Блаватской за 1889 г., 12 октября Елена Петровна выступила с рассуждениями об Откровении Иоанна Богослова, а 24-го говорила на тему Иисуса и святого Иоанна.

Наиболее значимое подтверждение того, что ранние гностики исследовали и хранили тайные учения Иисуса, появилось в середине XX в. В 1945 г. на утёсе близ Наг-Хаммади, города, расположенного на реке Нил в трёх сотнях миль от Каира, арабский фермер Мухаммед Али вместе с тремя братьями сделал поразительное открытие. Спешившись с верблюдов, они начали рыть землю в поисках особого удобрения для своих посевов и, копая около огромного валуна на месте древнего коптского захоронения, наткнулись на сосуд из красной глины почти метр в высоту. Мухаммед сомневался, стоит ли разбивать этот сосуд, опасаясь, что в нём сидит какой-нибудь джинн или дух. Однако, решив, что там может быть золото, он разбил сосуд и, к немалому разочарованию, нашёл в нём лишь 13 книг в кожаном переплёте, да множество отдельных записей на папирусе. Дома он сложил свои находки возле печи, и его мать сожгла бóльшую часть папирусной бумаги, разводя с её помощью огонь.

История о том, как эта книга привлекла внимание египетских властей – и учёных со всего света – полна драмы, волнений и интриг, а в христианских академических кругах ещё и ожесточённых сражений за право первым перевести найденные рукописи^[858]. Широкой публике стало известно о находке лишь в 1979 г., когда была опубликована книга Элейн Пейджелс «Гностические Евангелия». Пейджелс изучала коптский язык в Гарвардском университете, и была направлена в Наг-Хаммади для изучения рукописей. Её книга получила широкое признание и премию Национального круга книжных критиков, а также была названа книгой месяца. Журнал «Нью-Йоркер» назвал её «интеллектуально элегантным, лаконичным исследованием… в котором чудесным образом раскрывается мир раннего христианства».

По утверждению Пейджелс, «те, кто распространяли и почитали записи, найденные в Наг-Хаммади, считали себя не еретиками, а гностиками, то есть христианами, обладающими знаниями (гносисом) о тайном учении Иисуса – знаниями, спрятанными от большинства верующих до тех пор, пока они не достигнут духовной зрелости». Она приводит цитату из Евангелия от Марка, в которой Иисус говорит своим ученикам: «Вам дано знать тайну Царства Божьего, но другим всё излагается в притчах» (Евангелие от Марка, 4:11).

В книге Пейджелс отмечает, что «идеи, которые мы связываем с восточными религиями, распространились среди гностиков на Западе уже в I в., но тогда их осуждали и запрещали полемисты вроде Иренея». Особое значение придавалось идее о реинкарнации, хотя её источником, по словам самих гностиков, были не восточные религии, а само первоначальное христианство. Профессор Геддес Макгрегор в книге «Реинкарнация в христианстве» утверждает, что «в гностической среде, из которой развилось христианство, идеи о реинкарнации не являлись чем-то необычным»^[859]. Согласно утверждению французского египтолога Жана Доресса, в наг-хаммадийских текстах говорится о том, что «человек должен пройти через череду рождений, прежде чем достичь цели»^[860].

Также Пейджелс ссылается на другой коптский труд – Pistis Sophia, который был обнаружен в середине XVIII в. В нём содержится множество страниц, на которых сам Христос поясняет своим ученикам различные аспекты реинкарнации^[861] [и других таинственных учений о жизни после смерти]. Научный секретарь Елены Петровны, Д.Р.С. Мид, был первым, кто перевёл Pistis Sophia с латинского языка на английский. Ещё до издания в форме книги почти половина перевода была опубликована в «Люцифере» с комментариями Е. П. Блаватской, которые заняли порядка 40 страниц^[862].

Достижения теософов в области эзотерического христианства были отмечены в статье о христианстве, написанной для «Британской энциклопедии» специалистом в сфере истории церкви Эрнстом Вильгельмом Бенцем. В разделе «Современные направления эзотерического христианства» Бенц упоминает теософию, которую, по его словам, «отличает сочетание христианских традиций и учений с высшими азиатскими религиями». В заключении раздела он высказывает любопытное замечание: «…Многие исследователи убеждены в том, что в XX в. эзотерическое христианство выполняет важную функцию противовеса застывшему, догматизированному институту церкви, потерявшему свою духовную сущность»^[863].

Наконец, стоит обратить внимание на ещё одно наблюдение касательно обнаружения книги Pistis Sophia и наг-хаммадийских рукописей: со стороны может показаться, что они были найдены совершенно случайно, так же, как и свитки Мёртвого моря, вызвавшие шумиху в научном мире. В «Разоблачённой Изиде» (т. 2, с. 26) Елена Петровна ссылается на слова Макса Мюллера, который написал в 1860-х гг.:

Наука о религии только зарождается… В течение последних 50 лет подлинные документы, касающиеся наиболее значительных религий мира, попадали в руки человечества самым неожиданным и почти чудесным образом. Перед нами теперь раскрыты канонические книги буддизма; «Зенд-Авеста» Зороастра больше не является запечатанной книгой; и гимны «Ригведы» раскрыли состояние религий, предшествовавших началам той мифологии, которая у Гомера и Гесиода предстаёт перед нами в виде замшелых развалин.

В сноске Е. П. Блаватская добавляет:

Самым невероятным нам представляется то, что серьёзным исследователям и в голову не приходит связать периодичность этих «неожиданных и почти чудесных» обнаружений важных документов в самый подходящий момент с преднамеренным умыслом. Неужели это так странно, что хранители «языческих» знаний, видя, что время настало, заставят нужный документ, книгу или реликвию будто бы случайным образом попасться на глаза нужному человеку?

Можно только гадать, сколько ещё записей, книг и реликвий лежат, сокрытые от глаз, ожидая подходящего момента для того, чтобы быть найденными.

Глава 7

«Кармические видения»

В предчувствии войн

Рассуждая о пророческом сновидении Карла Юнга, в котором он предрёк Первую мировую войну^[864], Льюис Мемфорд написал в статье, опубликованной в газете «Нью-Йоркер» (23 мая 1964 г.): «Это необъяснимое сновидение, впоследствии подтверждённое событиями, можно отнести к той же категории, что и видение мадам Блаватской, более раннее и куда более реалистичное, в котором она видела города, разрушенные ядерными взрывами». Этот сон Елена Петровна описала в рассказе «Кармические видения» (журнал «Люцифер», июнь, 1888 г.).

Ко времени написания рассказа в Европе уже 20 лет не было масштабных войн, и покою суждено было продержаться ещё 25 лет. Эксперты предрекали век мира, процветания и научного прогресса. И вот в такой спокойной обстановке Е. П. Блаватская предвещает начало Первой мировой войны и время, когда у людей будет оружие, способное за одно мгновение лишить жизни миллионы человек.

В первой части «Кармических видений» рассказывается о Хлодвиге, правителе, в V в. основавшем Франкское королевство со столицей в Париже, вторая часть повествует о перерождении Хлодвига в качестве монарха, имя которого не называется, однако, в описании угадывается печально известный и горячо любимый своими подданными император Германской империи Фредерик III. Он царствовал всего 99 дней, после чего умер от рака гортани в июне 1888 г., в тот самый месяц, когда были опубликованы «Кармические видения», ненадолго пережив своего отца Вильгельма I, скончавшегося в том же году. В редакционной статье «Люцифера», опубликованной в первом выпуске журнала за 1889 г., говорится:

Год назад нами было отмечено, что 1888 – несчастливая комбинация цифр; и наши опасения подтвердились… Почти каждую нацию постигла какая-нибудь ужасная катастрофа. На фоне остальных стран особенно выделилась Германия. В 1888 г. исполнилось 18 лет с момента объединения Германской империи. Из-за комбинации четырёх восьмёрок страна лишилась сразу двух императоров и посеяла семена тяжёлых кармических последствий.

Одним из последствий стало то, что после смерти Фредерика III, реинкарнации Хлодвига, на престол взошёл его старший сын, кайзер Вильгельм II, чьё имя неразрывно связано с Первой мировой войной, поскольку именно он стал движущей силой этого ужасного конфликта. (Вильгельм II был наполовину британцем, так как его мать приходилась старшей дочерью королеве Виктории).

Первая сцена «Кармических видений» разворачивается в военном лагере Хлодвига, который незадолго до того принял христианство в Реймсе. Он только что одержал сокрушительную победу над германским племенем, алеманами, и теперь к нему подводят пленников, чтобы он решил их дальнейшую судьбу. Одна из пленниц – языческая пророчица, которая бесстрашно припоминает Хлодвигу бесчисленные преступления, совершённые им на пути к господству над франками. Касаемо германского племени, только что безжалостно истреблённого жестоким правителем, она предрекает: «Ты возродишься заново среди твоих нынешних врагов и будешь претерпевать те же муки, что сам причинял своим жертвам. Ты забрал у них славу и могущество, но сам никогда их не достигнешь!» Копьё пронзает горло жертвы, пригвоздив её голову к земле. Кровь брызжет на Хлодвига и его соратников.

Далее мы видим Хлодвига уже в Германии, где он возродился в теле Фредерика. Описание счастливого периода юношества и зрелости будущего императора вскоре сменяется рассказом о его борьбе со смертельным заболеванием – в результате перенесённой операции по трахеотомии он обречён молчать всю оставшуюся жизнь. В то время Фредерик являлся единственным наследником престола, сыном короля Пруссии, который благодаря франко-прусской войне и агрессивной политике Бисмарка стал первым императором объединённой Германии. Ниже мы приводим отрывок из рассказа Е. П. Блаватской в сокращённой форме:

Среди миллионов других душ перерождается Душа-Эго; для радости или для страданий, кто знает! Пленница своей новой человеческой формы, она растёт вместе с ней, и наконец они вместе начинают осознавать своё существование. Безмятежны годы их цветущей юности.

Однажды дерзкий и жестокий враг начал угрожать королевству его отца, и варварские инстинкты средневекового воина снова пробудились в Душе-Эго, заставляя земное Эго взять в руки клинок, уверяя его в том, что это необходимо для защиты его страны. Они растерзали поверженного врага и превратили маленькое королевство его предка в великую империю. Убедившись, что на этом этапе им не удастся достичь большего, они вернулись в своё уединение, в мир грёз, который называли своим домом.

Но в любой жизненной драме наступает чёрный день. И сильное тело оказывается распростёртым на тернистом ложе страданий. Даже во сне Душе-Эго не найти забвения. Разгорячённое и измученное тело мечется в бесконечной агонии. Но в муках души и разума происходит преображение человека. [Теперь ему видятся ужасы франко-прусской войны, в которой он возглавил войска, атаковавшие Францию.] Ему снятся тысячи изувеченных трупов, усеявших землю, истерзанных и разорванных на куски смертоносным оружием, порождённым наукой и цивилизацией и освящённым служителями Бога. Он видит постаревших матерей, для которых в одночасье померк свет их очей; семьи, потерявшие своих кормильцев. Видит молодых вдов, оставшихся без опоры и защиты в этом огромном и равнодушном мире, и тысячи осиротевших детей, плачущих на улицах городов. Видит, как юные дочери храбрейших его солдат меняют свои траурные платья на пёстрые наряды проституток, и Душа-Эго содрогается в своей спящей форме. Её сердце разрывается от стонов голодающих; глаза слепнут от дыма горящих деревень, разрушенных домов, городов, лежащих в обгорелых руинах.

И в этом ужасном сне он вспоминает момент разрушительного безумия в своей солдатской жизни, когда, стоя над грудой мёртвых и умирающих, он держал в правой руке обнажённую шпагу, до самой рукояти обагрённую дымящейся кровью, а в левой – боевое знамя, вырванное из рук воина, умирающего теперь у его ног. Тогда он громовым голосом возносил похвалу Всемогущему Господу, благодаря его за только что одержанную победу!

«Что дали тебе или твоей родине все эти кровавые победы? – шепчет ему Душа и сама же отвечает. – Население, облачённое в железные доспехи». – «Чем стало теперь твоё королевство? Легионом вооружённых марионеток, огромным свирепым многоголовым чудовищем? Это чудовище, подобно вон тому морю: сейчас оно дремлет зловещим сном, но в любую минуту готово наброситься на врага, которого ему укажут. Но кто укажет? Похоже, какой-то бессердечный, гордый демон, неожиданно заполучивший власть, – воплощение амбициозной и разрушительной силы – сковал железной дланью умы целого народа»^[865]. (Курсив С. Крэнстон.)

Весь мир замер в ожидании, затаив дыхание. Нет ни жены, ни матери, которую не преследовал бы во снах призрак чёрной грозовой тучи, нависшей над всей Европой. Она приближается. Она всё ближе и ближе. О ужас! Я предвижу повторение страданий, которым был свидетелем. Я читаю предсказание трагической судьбы, начертанное на челе многих молодых людей Европы! Но если я выживу и сохраню свою власть, то никогда, никогда моя страна не будет в этом участвовать!

Теперь рука судьбы занесена над ложем страдания. Пришёл час исполнения закона Природы. Старого императора больше нет; стало быть, молодому наследнику надлежит занять его место. Безмолвный и беспомощный, он всё же остаётся властелином, повелителем миллионов подданных. Жестокая судьба воздвигла ему трон над развёрстой могилой, дразня его славой и властью. Поглощённый страданием, он вдруг обнаружил, что коронован. Измученная форма была перенесена из благоуханного юга на замёрзший север, куда он спешил, чтобы царствовать и чтобы умереть. Во дворце на колёсах роскошно обустроенный вагон полон экзотических растений. Его монотонное покачивание убаюкивает усталого пассажира. Душа-Эго летит через вечность и множество жизней и чувствует себя погружённой в самые разные формы и личности. Так «Смерть» становится для неё всего лишь бессмысленным словом, пустым звуком.

«Каково моё прошлое? Почему я страдаю?» – спрашивает Душа-Эго. В ответ ей показывают длинный свиток, в котором написано множество имён смертных существ, в каждом из которых Душа-Эго узнаёт свои воплощения. Когда она доходит до предпоследнего имени, она видит запятнанную кровью руку, творящую бесчисленные жестокие и подлые поступки, и содрогается.

«Каково моё будущее? – спрашивает Душа-Эго в отчаянии. – Неужели мне суждено вечно проливать слёзы и нет для меня надежды?»

На этот вопрос ей никто не ответил. И тут Спящий почувствовал, как мчится сквозь пространство. Душа-Эго внезапно ощутила себя сильной и здоровой, как раньше. Да, теперь она находится не в той высокой, благородной форме, в которой была до этого, а в чьём-то другом теле, о котором пока ничего не знает.

Всё вокруг кажется совсем другим. Не существует более амбиций, жадности и зависти, которые ошибочно называются патриотизмом. Жестокое себялюбие уступило место истинному альтруизму. Войн больше не будет, поскольку все армии ликвидированы. Солдаты превратились в усердных, трудолюбивых земледельцев, и весь мир вторит его песне в радостном порыве. Королевства и страны вокруг него живут в братском единении. Наконец пробил великий, славный час! То, на что он не смел надеяться в тишине длинных, полных страдания ночей, ныне стало реальностью. Великое проклятие снято, и мир заслужил прощение и освобождение, чтобы возродиться духовно!

Он делает усилие и – вновь становится самим собой. Душа-Эго побуждает его ПОМНИТЬ и ПОСТУПАТЬ соответственно; и он воздевает руки к Небесам и клянётся перед лицом всей природы сохранить мир до конца своих дней, по крайней мере, в своей стране.

Отдалённый барабанный бой и протяжные крики, которые во сне показались ему выражениями благодарности за только что принесённую клятву. Резкий толчок, громкий лязг, человек открывает глаза, и Душа-Эго оглядывается в изумлении. Перед помутнённым взглядом возникает почтительное и торжественное лицо врача, подносящего привычную порцию лекарств. Поезд останавливается. Человек поднимается с кушетки, ещё более слабый и усталый, чем всегда, и видит бесчисленные ряды солдат, вооружённых новым, ещё более смертоносным и разрушительным оружием, и готовых к войне^[866].

Глава 8

«Тайная Доктрина»

Первый том «Тайной Доктрины» был опубликован 1 ноября 1888 г., а второй – 28 декабря 1888 г.^[867] Подзаголовок книги гласит: «Синтез науки, религии и философии». Первый том, «Космогенезис», рассказывает о том, как возникают миры – вернее, заново рождаются после временного отдыха, – а также о том, как наша планета и её низшие царства развивались до момента появления человеческих форм. Второй том, «Антропогенез», раскрывает особенности эволюции человеческой формы: прояснение разума путём инкарнации человеческих душ из предшествующих миров; постепенную эволюцию первых человеческих рас вплоть до современной эпохи; и наконец, предстоящее развитие, намеченное для этих рас, если этим великим планам суждено будет сбыться. Каждый том состоит из трёх частей: Станцы из «Книги Дзиан», «Эволюция символизма» и «Сопоставление науки и Тайной Доктрины».

Е. П. Блаватская пишет:

Истины эти ни в коем случае не следует воспринимать как откровение, и автор ни в малейшей степени не претендует на роль разоблачителя мистического знания, которое впервые в мировой истории ныне предаётся широкой огласке. Ибо то, что заключается в этом труде, можно встретить разбросанным в тысячах книг, которые содержат в себе писания великих Азиатских и ранних Европейских религий – писания, скрытые под различными глифами и символами, и благодаря этим внешним покровам так и оставшиеся без внимания. Теперь мы пытаемся собрать эти древнейшие основы воедино и сделать из них стройное и гармоничное целое. Единственное преимущество, которым обладает писательница перед своими предшественниками, заключается в том, что ей нет нужды прибегать к личным рассуждениям и создавать собственные теории. Действительно, этот труд есть частичное изложение того, что она сама узнала от более Знающих, и лишь некоторые детали она дополнила результатами собственных изысканий и наблюдений…^[868]

Нужно ли объяснять, что рассматриваемая здесь система не является измышлением одного или нескольких отдельных людей. Она представляет собой непрерывную запись, охватывающую многие тысячи поколений Ясновидцев, которые должны были с высоты своего опыта исследовать и проверять традиции, передаваемые устно от одной ранней расы к другой, традиции учений, данных высшими и высочайшими Существами, охранявшими младенчество человечества. То, что на протяжении долгих веков «Мудрые Люди» Пятой Расы, находившиеся среди спасённых от последнего катаклизма и изменения материков – проводили свои жизни учась, а не обучая.

Как они это сделали?.. Сравнивая, исследуя и проверяя в каждом отделе природы традиции древности путём непосредственных видений великих Адептов, т. е. людей, которые развили и усовершенствовали свои физические, ментальные, психические и духовные организмы до крайних пределов. Ни одно видение Адепта не принималось, пока оно не было проверено и подтверждено видениями других Адептов – полученными так, чтобы явиться независимым свидетельством – и веками опытов… Пылающий взор этих ясновидцев проникал в самое ядро материи и находил душу вещей там, где обыкновенный непосвящённый наблюдатель, как бы он ни был учён, заметил бы лишь внешнюю работу формы. Но современная наука не верит в «душу вещей», и потому отбросит всю систему древней космогонии… [Она верит], что Вселенная вместе со всем, что в ней есть, была создана слепыми силами, изначально присущими природе^[869].

Во введении к «Тайной Доктрине» Елена Петровна приводит три основополагающих утверждения, на которых основывается весь труд:

(а) Вездесущий, Вечный, Беспредельный и Непреложный ПРИНЦИП, о котором не может быть никаких рассуждений, поскольку он превышает мощь человеческого познания, и может быть лишь умалён человеческими выражениями и сравнениями… Чтобы яснее передать эти идеи читателю, ему следует начать с предположения о том, что существует одна абсолютная Реальность, которая предшествует всему проявленному и условному сущему. Эта Бесконечная и Вечная Причина… является «Бескорним Корнем» всего, что было, есть и будет…

(б) Вечность Вселенной в целом, как бескрайняя проекция; порой «ристалище бесчисленных Вселенных, беспрестанно появляющихся и исчезающих», называемых «проявляющимися звёздами» и «искрами Вечности». [Также «Тайная Доктрина» утверждает] «Вечность Странника»… «Странником» называется наша Монада… на протяжении её цикла воплощений. Он есть единственный вечный принцип в нас, неделимая часть всего целого – Всемирного Духа, от которого она исходит и которым поглощается в конце цикла…

Второе утверждение «Тайной Доктрины» относится к абсолютной универсальности закона периодичности, прилива и отлива, нарастания и убыли, который физическая наука усмотрела и зафиксировала во всех отделах природы. Чередование Дня и Ночи, Жизни и Смерти, Сна и Бодрствования является настолько общеизвестным, абсолютно всеобъемлющим и не имеющим исключений фактом, что легко понять, что в нём мы видим один из основополагающих законов вселенной…

(в) Основная тождественность всех Душ с Всемирной Превышней-Душой, последняя сама является аспектом Неведомого Корня; и обязательное странствование для каждой Души – искры Превышней-Души – через Цикл Инкарнаций (или «Необходимости») в соответствии с Законом Циклов и Кармы, на протяжении всего срока. Другими словами, ни одной божественной Душе не доступно независимое (осознанное) существование, прежде чем искра, отделившаяся от чистой Сущности… ПРЕВЫШНЕЙ ДУШИ (а) не пройдёт сквозь каждую начальную форму феноменального мира… и (b) не обретёт индивидуальности, сначала в силу врождённого импульса, а затем путём личных усилий (контролируемых Кармой), таким образом подымаясь через все степени разума, от низшего до высшего Манаса [или Разума], от минерала и растения до высшего архангела (Дхиани-Будда). Основная доктрина Эзотерической философии не признаёт за человеком особых привилегий или дарований за исключением тех, которые завоёваны самим Эго путём личных усилий и достижений на протяжении длинного ряда метемпсихозов и реинкарнаций…

Таковы основные понятия, на которых покоится Тайная Доктрина… Как только читатель поймёт их и осознает свет, который они проливают на каждый жизненный вопрос, он более не будет нуждаться в дальнейших наглядных доказательствах, поскольку их истинность будет для него также очевидна, как солнце в небе^[870].

В третьем утверждении вводятся понятия кармы и реинкарнации. И вот что говорит о них Елена Петровна в других главах «Тайной Доктрины»:

Только те, кто верит в реинкарнацию и Карму, смутно подозревают, что вся Тайна Жизни заключается в непрерывном цикле её проявлений… Ибо те, кто верит в Карму, верят и в Судьбу, которую от рождения до смерти каждый человек ткёт нить за нитью вокруг себя, как паук свою пряжу… Закон этот – Сознательный или Бессознательный – никому и ничего не предопределяет… Карма ничего не создаёт, равно как и не предопределяет. Человек сам строит планы и создаёт причины, а Кармический закон приспосабливает следствия; это приспосабливание является не действием, а вселенской гармонией, которая вечно стремится вернуться к своему первоначальному состоянию, подобно ветке, которая, будучи слишком сильно согнута, разгибается с соответствующей силой. Если при этом происходит вывих руки, которая пыталась вывести ветку из её естественного положения, можем ли мы сказать, что нашу руку повредила ветка, или это наша собственная глупость навлекла на нас беду?^[871].

Карма никогда не стремилась разрушить интеллектуальную или личностную свободу… Она не облекала во мрак свои указы с намерением запутать человека, также она не покарает того, кто осмелится исследовать её тайны. Напротив, тот, кто посредством учения и медитации раскроет её запутанные пути и прольёт свет на тёмные тропы, в переплетениях которых погибает столько людей, не знающих лабиринта жизни, – тот трудится на благо своих ближних…^[872]

Верующие в Карму не могут рассматриваться, как атеисты или материалисты, – ещё меньше, как фаталисты… Это есть доктрина, которая объясняет происхождение Зла и облагораживает наши представления касательно того, какой именно должна быть непреложная божественная Справедливость, вместо того чтобы принижать неизвестное и непостижимое Божество, делая из него своевольного, жестокого тирана, которого мы называем Провидением^[873].

Оккультист или философ не будет говорить о доброте или жестокости Провидения; но, отождествляя его с Кармой-Немезидой, он будет тем не менее учить, что она охраняет праведных и покровительствует им в этой и будущих жизнях; и что она карает злодеев – да, даже до его седьмого воплощения. Проще говоря, до тех пор, пока последствие, которое он вызвал, приведя в пертурбацию даже мельчайший атом в Бескрайнем Мире Гармонии, не будет, наконец, искуплено. Ибо единственное веление Кармы – вечное и неизменное – это абсолютная Гармония в мире материи, каковой она является в мире Духа. Следовательно, это не Карма вознаграждает или карает, а мы сами вознаграждаем или наказываем себя согласно тому, работаем ли мы с Природой, через неё или наравне с ней, подчиняясь законам, от которых зависит эта Гармония, или же нарушая их^[874].

[С действием кармы связаны] невидимые скрижали Астрального Света, «великая галерея картин вечности» – точное отражение каждого деяния и даже мысли человека… Как говорится в «Разоблачённой Изиде», этот божественный и незримый холст и есть Книга Жизни… Вечная Летопись не есть фантастическая мечта, ибо мы встречаемся с подобными летописями в мире грубой материи. «Тень никогда не падает на стену, не оставив на ней постоянного следа, и след этот может стать видимым, если прибегнуть к надлежащим процессам, – говорит доктор Дрэпер… На стенах наших самых личных комнат, – продолжает он, – где, как мы думаем, всякий любопытный глаз совершенно исключён, и наше уединение никогда не может быть нарушено, остаются следы наших деяний, отпечатки всего того, что мы сделали». Доктор Жевонс и Баббаж считают, что каждая мысль перемещает частицы мозга и приводит их в движение, разбрасывая их в пространстве; они также полагают, что «каждая частица существующей материи является записью всего, что случилось». (Принципы науки. Т. 2, с. 455)^[875].

Поэтому, утверждает Е. П. Блаватская, «древняя доктрина начала укреплять свои позиции в гипотезах научного мира»^[876].

Закон оккультной динамики учит тому, что «данное количество энергии, затраченное на духовном или астральном плане, производит гораздо большие следствия, нежели то же самое количество, потраченное на физическом, объективном плане существования». [Следовательно], уничтожение одной плохой причины избавит не от одного, а от множества плохих следствий. И если Братство или даже много Братств не смогут противодействовать тому, чтобы народы [в будущем] перерезали друг другу глотки, всё же единение мыслей и поступков в философских исследованиях тайн бытия всегда остановят некоторых людей от порождения дополнительных причин зла и горя в мире, и без того ими переполненного… Это положение вещей будет продолжаться до тех пор… пока мы не начнём действовать изнутри вместо того, чтобы следовать внешним импульсам… Чем ближе единение между смертным отображением, человеком, и его [внутренним Божественным Я], тем менее опасны внешние обстоятельства и последующие реинкарнации^[877].

В тесной и неразрывной связи с Кармой, таким образом, находится закон перевоплощения или перерождения одной и той же духовной индивидуальности в долгом, почти бесконечном ряде личностей. Последние подобны различным ролям и персонажам, которых играет один актёр, с каждым из которых этот актёр отождествляет себя и отождествляется зрителями на протяжении нескольких часов. Внутренний или истинный человек, который перевоплощается в этих персонажей, знает всё время, что он Гамлет лишь на краткий срок нескольких актов, которые, тем не менее на проекции человеческой иллюзии представляют целую жизнь Гамлета. Также он знает, что предыдущим вечером он был королём Лиром, который, в свою очередь, был превращением Отелло в ещё более отдалённый вечер; однако предполагается, что внешний, видимый персонаж не знает об этом факте.

В нашем проявленном мире, в земной жизни, это неведение, к несчастью, слишком реально. Тем не менее неизменная индивидуальность прекрасно осознаёт это, однако в силу атрофии «духовного» глаза в физическом теле это знание не может быть запечатлено на сознании ложной [или иллюзорной] личности… «То, что составляет часть наших душ, вечно», – говорит Теккерей… и хотя «большая книга» физического мозга способна забыть события в пределах одной земной жизни, сумма совокупных воспоминаний никогда не покинет божественную душу внутри нас. Шёпот её может быть слишком тих, звук её слов слишком далёк от уровня, улавливаемого нашими физическими чувствами; и всё же тень событий, имевших место, так же как и тень событий грядущих, находится в пределах её познавательных способностей, и вечно стоит перед её умственным взором…^[878]

Во втором утверждении «Тайной Доктрины» говорится о том, что бессмертная монада или, душа внутри нас, погружается во Всемирный Дух в конце нашего мира. В Восточных учениях это погружение описывается как вхождение в нирвану, в связи с чем возникает извечный вопрос: не уничтожается ли при этом индивидуальность. Западные востоковеды XIX в. считали, что ответ на этот вопрос утвердительный. Вот что об этом рассказывает «Тайная Доктрина»:

Усматривать в Нирване уничтожение равносильно тому, что сказать о человеке, погружённом в здоровый сон без сновидений… что он тоже уничтожен… Поглощение ни в коей мере не является подобным «сном без сновидений», а наоборот, абсолютным существованием, безусловным единением или состоянием, описать которое человеческий язык абсолютно и безнадёжно не способен… Человеческий ум в своей нынешней стадии развития не может достичь этого уровня мышления. Он колеблется здесь, на пределе непостижимой Абсолютности и Вечности…

Также и индивидуальность… не теряется вследствие поглощения. Ибо как бы ни было беспредельно – с человеческой точки зрения – паранирваническое состояние, всё же оно имеет предел в Вечности. Как только предел будет достигнут, эта же Монада снова возникнет из этого же состояния, как ещё более возвышенное существо, на куда более высоком уровне развития, чтобы начать свой цикл усовершенствованной деятельности… Ибо в Сокровенных шлоках сказано: «Нить Лучезарности, которая нерушима и растворяется только лишь в Нирване, возникает из неё в своей цельности в день, когда Великий Закон призывает всё сущее назад к действию».

В каждом из нас есть золотая нить бесконечной жизни – Сутратма, яркая нить бессмертного, безличного разума, на которую, подобно бусинам, нанизаны духи всех земных жизней… – такой прекрасный образ рисует ведическая философия^[879].

Е. П. Блаватская поясняет, что, даже когда монада человека погружена в нирвану, его индивидуальность не исчезает полностью. К примеру, в своих «Протоколах Ложи Блаватской» она говорит о Нирване: «Когда всё становится одним, все индивидуальности сливаются в одну, при этом каждая осознаёт себя – поистине загадочное учение»^[880].

«Тайная Доктрина» учит:

Рано или поздно всё, что сейчас якобы существует, окажется воистину и в действительности в состоянии [Паранирваны^[881]]. Но существует огромная разница между сознательным и бессознательным «бытиём». Состояние [паранирваны] без Парамартха, Само-анализирующего сознания… не есть блаженство, но лишь затухание на протяжении Семи Вечностей. Так железный шар, помещённый под палящими лучами солнца, будет прокалён насквозь, но не ощутит и не оценит их тепло в отличие от человека. Лишь «ясным умом, не затемнённым Личностью и накоплением заслуг многочисленными существованиями, посвящёнными бытию во всей его совокупности (вся живущая и сознательная Вселенная)» человек освобождается от личного существования и погружается в Абсолют, сливаясь с ним воедино, и продолжает существовать в полном обладании Парамартха [Самосознанием]^[882].

Если бы эти плоды предыдущих жизней не сохранялись, то каждой новой вселенной при перерождении приходилось бы начинать с нуля, без возможности опереться на имеющийся опыт. В другом месте Елена Петровна говорит, что, когда великие души получают своё последнее посвящение, «каждое Эго должно вспомнить все циклы своих прошлых воплощений на протяжении многих Манвантар…^[883] Оно видит поток своих былых воплощений в особом божественном свете. Оно видит всё человечество сразу, но вместе с тем в этом потоке неизменно заключается его „Я“»^[884].

Один незаурядный научный эксперимент подтверждает, что всё, что мы до этого обсуждали, может являться правдой. В статье, опубликованной в журнале «Нью Сайентист» (11 ноября 1982 г.) описано исследование доктора Дэвида Бома, в то время профессора теории физики в Бирбекском колледже Лондонского университета. Он получил степень доктора философии в Калифорнийском университете, когда там работал знаменитый Роберт Оппенгеймер. Будучи ассистентом кафедры в Принстоне, Бом активно общался с Эйнштейном, и это стало поворотной точкой в его жизни. Отрывок из «Нью Сайентист»:

Новая и определённо самая интересная из книг Бома называется «Целостность и подразумеваемый порядок» (Routledge, 1980)…В основе книги лежит идея «свёрнутого порядка» [эта идея пришла в голову Бому в 1960-х гг., когда он увидел по телевизору следующий опыт].

Специально для эксперимента Королевской ассоциацией был сконструирован сосуд с вращающимся цилиндром внутри, между цилиндром и стеклянным сосудом оставили узкое пространство, заполненное глицерином. Цилиндр вращался с помощью ручки, приделанной сверху, и в глицерин поместили несколько капель чернил. Бом наблюдал, как по мере вращения ручки тёмные чернила «свёртывались» светлым вязким глицерином и растворялись в нём практически бесследно. Затем ручку начинали вращать в другую сторону, и, словно каким-то чудом, появлялась первоначальная капля чернил; она «развёртывалась» из глицерина и восстанавливалась, обретая первоначальную целостность^[885]. Бом воскликнул: «Это именно то, что я искал!»…

Теперь Бом полагает, что формы сходным образом «развёртываются» из Вселенной как целое, а затем «свёртываются обратно» лишь затем, чтобы вновь появиться, и так далее до бесконечности… Без всяких сомнений Бом считает себя самого и каждого из нас такими же моментально развёртывающимися и свёртывающимися формами, которые появились из Вселенной и вернутся в неё, как капли чернил. Из этого «заключения» напрашивается вывод, что наше «исчезновение» не является для нас концом.

Подобный взгляд на эволюцию человека может послужить основанием для ещё более смелых выводов, особенно в сочетании с идеей о том, что обладающие самосознанием существа из предыдущих миров возвращаются, сохраняя знания, полученные в этих мирах. И если эти выводы окажутся верными, они полностью перевернут представление об эволюции, излагаемое в учебниках, будто первые люди были дикарями, лишь чуть более развитыми, чем животные. Возможно, следующие аналогии помогут лучше понять теософский взгляд на этот вопрос: школа начинается с учителей, а не с учеников, так же, как семья начинается с родителей, а не детей – этот порядок применим и к общечеловеческой семье. Те, кто первыми возникли из предшествующих миров, были самыми мудрыми и великими.

Согласно «Тайной Доктрине», в ранние дни существования человеческой расы, когда она ещё обладала первозданной чистотой, среди людей появилось Великое Существо, за которым последовала группа полубогов-полулюдей:

«Отделённые» в архаическом генезисе для определённых целей, они являются теми, в которых, как сказано, воплотились высшие Дхиани, «Муни и Риши предыдущих Манвантар», – с тем, чтобы создать питомник для будущих человеческих адептов на этой земле и на протяжении настоящего цикла.

Под непосредственным, молчаливым руководством этого Махагуру все другие, менее божественные учителя и наставники человечества стали предводителями раннего Человечества с момента первого пробуждения человеческого сознания. Именно через этих «сынов Бога» новорождённое Человечество получило свои первые понятия об искусствах и науках, равно как и о духовных познаниях; они заложили первый камень в основание тех древних цивилизаций, которые приводят в замешательство современное поколение учёных и исследователей. Пусть те, кто сомневается в этом положении, объяснят на одинаково разумных основаниях загадку выдающихся знаний, которыми обладали люди в древности – те самые, которые якобы произошли от пещерных животноподобных дикарей… Ни один человек, потомок палеолитного пещерного жителя, не смог бы развить подобную науку без посторонней помощи даже за тысячелетия, посвящённые эволюции мысли и разума^[886].

К этим «выдающимся знаниям» относится не только высокий уровень понимания математики и астрономии, но и способность создавать чудесные архитектурные сооружения и изысканные произведения искусства, подобные наскальным рисункам, обнаруженным недалеко от Ласко во Франции в 1940 г., возраст которых насчитывает 16 000 лет, и фрескам Тассили, найденным в 1933 г. в каньоне Сахары, «одному из величайших сокровищ, оставленных нашими доисторическими предками», по словам Мориса Долбье. Также были обнаружены картины, отображающие «16 различных фаз искусства и по меньшей мере 30 различных стилей». Некоторые из настолько «искусно изображают формы человеческого тела», что сравнимы «со скульптурами древней Греции или работами творцов эпохи Возрождения»^[887].

Как уже было сказано, Теософия учит тому, что начало человеческой расе на этой планете положили высшие и лучшие создания из предшествующих миров. Поэтому не стоит удивляться, узнав, что она также утверждает, будто пробуждение жизни началось не в материальном, а в духовном мире. Профессор Теодор Роззак говорит об этом в книге «Незавершённое животное», опубликованной издательством «Харпер и Роу» в 1975 г. В разделе «„Тайная Доктрина“ мадам Блаватской» он пишет:

Как утверждает Е. П. Блаватская, дарвинисты начинают со «срединной точки» общего эволюционного прогресса. В их подходе отсутствует духовное измерение, и потому он затрагивает только более поздние, биологические фазы нашего физического развития. Однако представляется невозможным полностью осмыслить значение даже этой фазы, не проведя параллель с космическими изменениями духа, которые предшествовали ей и продолжают оказывать на неё влияние. Ведь материя, согласно Блаватской, существует лишь как вместилище духа; она отвечает нуждам духа, которые появляются в процессе великого цикла искупления. «Наша физическая планета, – утверждает она, – всего лишь прислужница духа – своего господина». Такое понимание эволюции, традиционное для Тайной Мудрости, Е. П. Блаватская называет «тайной доктриной», «первоначальным откровением», которое, по её убеждению, лежит в основе всех религий и философий.

Здесь Роззак приводит цитату из «Изиды» (т. 1, с. 285):

Наши «невежественные» предки проследили закон эволюции во всей вселенной… От всемирного эфира до воплощённого человеческого духа они проследили один непрерывный поток сущностей. Эволюция началась в мире духов и продолжилась в мире грубой материи, а через него вернулась к истокам всего сущего. «Происхождение видов» было для них нисхождением от духа, первичного источника всего, к «деградации материи».

Затем он продолжает:

Однако, хотя погружение духа в материю, с одной стороны, является «деградацией», оно служит цели значительного обогащения нашего сознания. Посредством нашего всеобщего цикла эволюции, а также бесчисленных индивидуальных воплощений, мы проходим через все царства бытия: минеральное, растительное, животное, человеческое и божественное. Именно благодаря этому «урожаю опыта», собранному такими трудами, каждый человек становится микрокосмом во вселенной. Как и в концепции Пико делла Мирандолы о хамелеоновской природе человечества, наша цель состоит в том, чтобы сделать сознание человека сборником всевозможных форм существования. В этом отношении мы являемся посредниками, которые возвышают растительную и животную жизнь, инертную и неразумную материю до уровня самосознания. Именно для того, чтобы достичь этого космического возвышения сознания, дух жертвует собой, первоначально погружаясь в материю. Е. П. Блаватская несколько раз цитирует одну каббалистическую формулу: «камень становится растением; растение – животным; животное – человеком; человек – духом; дух – Богом».

По мнению Е. П. Блаватской, наша эра приходится на поворотную точку этого продвижения, в которой дух, достигший человеческой фазы своего пути, созрел, чтобы вернуть память о своём происхождении, и обрёл достаточную силу для того, чтобы перенести себя и физическую природу на божественный уровень. Для завершения этой задачи потребуются тысячелетия очищения и просветления согласно космологической системе Е. П. Блаватской. Но она ясно видела это завершение: всеобщее спасение в представлении Махаяна. Это один из лучших моментов её концепции^[888].

В 1935 г., спустя полвека после публикации «Тайной Доктрины», Джордж Рассел в письме ирландскому писателю Шону О’Фаолейну, упоминает об интересе, который вызвало появление этой книги в литературных и научных кругах:

Вы слишком легко отвергаете Е. П. Блаватскую, называя всё это «фокусами». Никому ещё не удавалось завладеть мыслями стольких достойных мужчин и женщин с помощью обычных «фокусов». Настоящий источник влияния Блаватской заключается в «Тайной Доктрине», книге о религиях мира, которая обозначает или раскрывает общие положения, лежащие в основе великих религий… Это одна из самых увлекательных и впечатляющих книг, написанных за последнее столетие. Было бы сомнительным комплиментом в адрес таких людей, как Йейтс, Метерлинк, величайший химик современности сэр Уильям Крукс, который был членом теософского общества, антрополог и член Королевского общества Картер Блейк, и многих других исследователей и учёных, читавших книги Е. П. Блаватской, предполагать, что их привлекли «фокусы». Если вы вдруг когда-нибудь окажетесь в Национальной библиотеке на Килдер-стрит и у вас будет пара свободных часов, прочитайте «Пролог» к «Тайной Доктрине», и вы разгадаете секрет влияния этой выдающейся женщины на её современников… Пусть вас не вводят в заблуждение модные словечки… попытайтесь раскрыть подлинную тайну влияния Е. П. Блаватской, которое, как я выяснил, не ослабевает здесь [в Лондоне] в среде интеллектуалов и известных писателей^[889].

Упомянутый ранее учёный, доктор К. Картер Блейк, написал статью о своём общении с Еленой Петровной, включённую в приложение к «Воспоминаниям о Е. П. Блаватской и „Тайной Доктрине“» графини Вахтмейстер. Он пишет:

В обычных обстоятельствах представляется странным, что старая, больная женщина, которая не посещала библиотеку и не располагала собственными книгами, обладала столь выдающимися познаниями, как мадам Блаватская. Это и в самом деле уму непостижимо, разве что она обладала исключительными умственными способностями и провела всю свою жизнь в учении. Однако множество источников свидетельствуют об обратном – образование мадам Блаватской не дотягивало даже до уровня современных выпускников средней школы.

Но факт остаётся фактом – она знала куда больше, чем я, даже о том особом разделе антропологии, которым я занимался. К примеру, она располагала более точными сведениями о таком предмете, как Челюсть из Нолетта. На странице 744 второго тома «Тайной Доктрины» она ссылается на факты, которые не смогла бы найти ни в одной из опубликованных книг.

На странице 754, также во втором томе, начиная с предложения: «Если мы обратимся к Новому свету», она говорит о «явлении намывных береговых террас плиоцена». Я помню свой разговор с ней, состоявшийся в 1888 г. на Лэнсдаун-роуд. В то время она работала над «Тайной Доктриной» и, к моему великому удивлению, заявила, что намывные берега Тарихи относятся к плиоцену. Я всегда относил их к плейстоцену – опираясь на суждения Дарвина и Спотсвуда Уилсона.

Я уверился в том, что эти береговые террасы относятся к плиоцену, ознакомившись с трудами Гея, с Istoria Fiscia de Chile, книгой Кастельно о Чили и другими трудами. Все эти книги никогда не попадались мне на глаза, несмотря на то, что я занимался изучением этих вопросов; и пока мадам Блаватская не указала мне на плиоцен, я ничего о них не слышал.

На странице 755 второго тома «Тайной Доктрины» она упоминает об ископаемых следах человека, найденных в Карсоне, штат Индиана, США. Это в очередной раз доказывает, что она добывала информацию не путём чтения мыслей. Когда она заговорила со мной об этих отпечатках, я ещё не знал об их существовании. Позже мистер Г. У. Блоксэм, заместитель секретаря Антропологического института, сказал мне, что у них в библиотеке никогда не было брошюры на эту тему.

Мадам Блаватская определённо черпала сведения из неизвестных источников, многократно превосходя знаниями специалистов в этих областях^[890].

В главе «Наука и Тайная Доктрина» седьмой части настоящей биографии подробно рассказывается о других учёных, проявлявших интерес к этой книге, в числе которых был и Эйнштейн. Однако сама Елена Петровна считала, что учёные будут равнодушны к её трудам в течение некоторого времени: «Из равновесия их выведут вовсе не духовные, теософские, физические или даже ментальные феномены, а попросту огромные пробелы и бреши, которые изо дня в день открываются и будут открываться перед ними по мере того, как одно открытие следует за другим, пока их наконец не собьёт с ног девятый вал простого здравого смысла»^[891].

Существуют ли подобные «пробелы и бреши» в современной науке? «Единственный научный факт, в достоверности которого я ничуть не сомневаюсь, – пишет известный кардиолог доктор Льюис Томас, – это то, что мы решительно ничего не знаем о природе. Я и в самом деле считаю это главным открытием в области биологии за последние сто лет»^[892]. Он был не единственным, кто пришёл к этому выводу. В 1977 г. в Оксфорде была опубликована «Энциклопедия незнания», в которой самые прославленные учёные мира рассказывали о нерешённых проблемах в своих научных областях^[893]. В 1979 г. появился похожий труд, затрагивающий исследования в области астрономии – «Загадки Вселенной» Уильяма Корлисса^[894]. Обозреватель газеты «Нью Йорк Таймс» (2 октября 1979 г.) отмечает, что книга «практически полностью состоит из статей, опубликованных профессиональными научными журналами», и приводит «поразительно длинный список научных загадок, касающихся небес вокруг нашей планеты». Корлисс являлся специалистом в области аномалий, и все его многочисленные книги посвящены различным направлениям науки.

Глава 9

«Я тоже давно хотела с Вами познакомиться»

Вскоре первое издание I тома «Тайной Доктрины» было распродано, что обозначило потребность в дополнительном тираже. Один экземпляр Елена Петровна лично отправила У. Т. Стэду, знаменитому редактору «Пэл Мэл Газет» и «Ревью оф Ревьюс». В ответ он написал 8 декабря 1888 г.:

Вы выдающаяся женщина, и я думаю, никто другой, кроме Вас (среди представителей обоих полов), не смог бы написать «Тайную Доктрину». Я даже не способен в силу своей абсолютной невежественности высказать собственное мнение касаемо удивительного содержимого этой книги. Но я думаю, что такая образованная и одарённая дама не должна лжесвидетельствовать против своего ближнего, даже если этот ближний так же далеко находится и так же мало значит для Вас, как я. Вы утверждаете, будто Вам известно, что я невысокого мнения о Вас. Уж поверьте, Вы на меня наговариваете. Я не могу утверждать, что понимаю Вас, поскольку в Вашем пространстве куда больше измерений, чем я когда-либо смогу постичь. Но я не настолько глуп, чтобы не увидеть в Вас исключительную гениальность и выдающийся талант к литературе и распространению знаний, которому другим людям остаётся только завидовать. Я глубоко признателен Вам за Вашу книгу. Я прочитал только предисловие и главу, посвящённую Кили, чьи открытия меня сильнее всего заинтересовали,^[895] но я обещаю, что со временем не откажу себе в удовольствии прочитать больше. Благодарю Вас за обещание прислать мне и второй том^[896].

Когда Стэд получил второй том, оказалось, что никто из его постоянных обозревателей не хочет рецензировать оба тома. Тогда он обратился к Анни Безант, и та согласилась^[897]. Безант родилась в Лондоне в 1847 г. и являлась ирландкой по материнской линии и наполовину ирландкой по отцовской. В юности она была истой христианкой и вышла замуж за проповедника. Когда её вера в церковные догмы пошатнулась, муж поставил её перед выбором – принять их или уйти. И она решила уйти.

Анни Безант (1847–1933)

Вот что пишет её биограф, профессор Артур Нетеркот:

Миссис Анни Безант была известна всему англоговорящему сообществу и множеству людей на европейском континенте как одна из самых замечательных женщин своего времени. Она была свободомыслящей; соратницей материалистов вроде Чарльза Брэдлоу; агитатором из радикальных политических кругов… феминисткой; одной из первых сторонниц фабианского социализма стараниями Бернарда Шоу; преподавательницей точных наук; писательницей, редактором и издателем… социальным и культурным реформатором; она обладала такой силой убеждения и обаянием, что тысячи людей, в числе которых был и Бернард Шоу, называли её величайшим оратором XIX в. Позже она приобрела ещё большую известность, став лидером забастовок и организатором союзов – анафемой для всего традиционного и консервативного в жизни церкви и государства^[898].

В автобиографии, написанной в 1893 г., миссис Безант вспоминает ступени собственного развития, предшествовавшие тому дню, когда в её руки попали два тома «Тайной Доктрины»:

Внутри меня всё сильнее росло чувство, что для исцеления социальных недугов требуется нечто большее, чем то, что есть у меня. Для экономического аспекта достаточно было быть социалистом, но где взять вдохновение, мотивацию, которая должна привести к наступлению всеобщего Братства Человечества? Наши попытки создать содружество альтруистов провалились. В действительности многое было сделано, но не хватало движения, которое отличалось бы беззаветной преданностью, члены которого трудились бы на благо Любви и жаждали лишь отдавать, ничего не требуя взамен. Где взять материал для высшего Социального порядка; где найти камни для того, чтобы построить Храм Человечества? Отчаяние накрывало меня, когда я искала подобное движение и не находила.

Более того, начиная с 1886 г. я постепенно утверждалась во мнении, что моя философия неполноценна; что понятия жизни и разума намного шире, чем я могла себе представить. Психология стремительно развивалась; эксперименты с гипнозом неожиданно выявили сложность человеческого сознания, странные загадки множественных личностей и, самое удивительное, интенсивную умственную активность в то время, когда мозг, который считается генератором мыслей, находится в состоянии комы. Эти факты обрушивались на меня один за другим… Наконец тьму разрезал луч света – появилось произведение А. П. Синнетта «Оккультный мир», с его чудесными письмами, наводящими на размышления, которые раскрыли мне, что феномены несомненны, однако их спиритуалистическое обоснование крайне неправдоподобно^[899].

Именно к этой выдающейся женщине обратился мистер Стэд в начале весны 1889 г. с просьбой написать рецензию на «Тайную Доктрину». «Переворачивая одну страницу за другой, – вспоминает она, – я с интересом погружалась в написанное; но каким знакомым оно мне казалось; как мой ум перескакивал вперёд, чтобы предугадать выводы; насколько всё это было естественно, складно, как тонко и вместе с тем понятно. Я была оглушена и ослеплена светом, в котором отдельные факты стали частями великого целого, и все мои сомнения, загадки и проблемы разом исчезли». «Эффект был отчасти иллюзорным», – добавляет она, поскольку позже «мозгу предстоит постепенно усвоить то, что проворная интуиция сразу приняла как истину». «Но я уже увидела свет, – пишет Безант, – и в этой вспышке озарения я узрела, что изнурительный поиск окончен, а Истина найдена. Я написала рецензию^[900] и попросила мистера Стэда представить меня писательнице, а затем отправила ей записку с просьбой позволить мне навестить её»^[901].

Елена Петровна ответила:

Я тоже давно хотела с Вами познакомиться, поскольку во всём мире нет ничего, восхищающего меня сильнее, чем редкостная отвага и смелость, которая требуется, чтобы выйти вперёд и дерзко высказать своё мнение в лицо всему миру – в том числе миссис Гранди^[902]. Дома меня можно застать каждый день после вечернего чая, с семи до одиннадцати часов; я с восторгом приму Вас в любой день… Приглашение, разумеется, распространяется и на мистера Берроуза или любого другого человека, которого Вы захотите взять с собой^[903].

Безант, Олькотт и Джадж в саду штаб-квартиры ТО, Лондон

Герберт Берроуз был известным социалистом того времени и тесно сотрудничал с Анни Безант. Она вспоминает о том, как они наконец встретились с Е. П. Блаватской одним весенним вечером:

Она говорила о путешествиях и о разных странах, вела непринуждённую, изысканную беседу, полузакрыв глаза, непрестанно свёртывая сигареты изящно вылепленными пальцами. Записывать было особо нечего, ни слова об оккультизме, ничего таинственного, простой разговор обычной женщины со своими гостями^[904].

Я навестила её снова и спросила о Теософском обществе, выразив желание вступить в него, но при этом [внутренне] противясь этому. Ведь я видела, отчётливо и ясно… что будет значить моё вступление. Своей работой в Лондонском попечительском совете мне удалось в значительной степени побороть предрассудки, связанные с моим именем, и сделать свой дальнейший жизненный путь более гладким. Теперь мои попытки помочь вызывали одобрение, а не порицание. Должна ли я была снова броситься в водоворот противостояния, сделавшись мишенью для насмешек, и опять ввязаться в изматывающую борьбу за непопулярную истину? Должна ли я была отречься от материализма и пережить позор, признав, что я ошибалась, когда, увлечённая разумом, пренебрегала Душой?

[В итоге она поборола свои страхи и вступила в Общество.]

[Мадам Блаватская] бросила на меня пронзительный взгляд. «Вы читали отчёт о моей персоне, написанный Обществом психических исследований?» – «Нет. И, судя по всему, даже не слышала о нём». – «Так прочитайте его, и если после этого Вы вернётесь – так тому и быть».

Я достала копию «Отчёта» и прочла его несколько раз. Мне сразу стало ясно, что это внушительное сооружение возведено на хлипком фундаменте. Выводы основываются на предположениях; аргументы совершенно неправдоподобны, и, пожалуй, самый компрометирующий факт – недостоверный источник, из которого были получены свидетельства. Все доказательства основывались на искренности Куломбов, а между тем они сами сознались, что участвовали в предполагаемом мошенничестве^[905].

Анни Безант и Герберт Берроуз стали членами ТО 21 мая 1889 г. Миссис Безант публично заявила об этом в газете «Стар». Эта новость была воспринята с удивлением по всей Англии. Чтобы объяснить своё решение, Безант прочла две лекции в Зале науки, четвёртого и 12 августа. Позже вторую лекцию под названием «Почему я стала теософом?» напечатали в виде буклета. Безант выступала с этой речью ещё несколько раз в других местах. Ганди вспоминает, что слышал её в Королевском зале Народного дворца – огромного общественного центра для простого народа в Уайтчепеле^[906]. В лекции помимо прочего говорилось о теософских учениях, таких как теории кармы и реинкарнации, а также об учителях мудрости.

Елена Петровна поделилась со своими родными новостью о вступлении миссис Безант в ТО и добавила:

Моя война с материалистами и атеистами в полном разгаре! Все Свободомыслящие, безбожные либералы, все товарищи Брэдлоу настроены против меня воинственно, потому что считают, что я обманом сбила их горячо любимую Анни Безант с истинного пути… Люди церкви пришли в такой восторг от этого публичного отречения от безбожия, что даже забыли о своей личной ненависти ко мне и славят Теософию!!!

Какая же она искренняя, благородная и чудесная женщина!.. Настоящий Демосфен в юбке!.. Именно такого убедительного оратора нам не хватало. Сама я вовсе не умею говорить; также и другие, зная что-то, не способны рассказать об этом другим^[907].

Когда Безант вступила в Теософское общество, то, к её огромному сожалению, Свободомыслящие, для которых она выиграла столько битв, попросили её уйти, поскольку считали её присутствие в обоих обществах одновременно неприемлемым. Олькотт вспоминает, что несколькими годами ранее Брэдлоу и Безант сами приняли такое же решение в отношении секуляриста из Индии, захотевшего примкнуть к рядам теософов. Кто бы мог подумать, что однажды и перед Безант встанет такая же дилемма!^[908].

Глава 10

Эзотерическая секция

Осенью 1888 г. журнал «Люцифер» объявил о создании Эзотерической секции Теософского общества. В качестве главы ТО пол. Олькотт объяснил цели и структуру новой секции:

I. Для того чтобы поддерживать эзотерические интересы Теософского общества путём погружения в изучение эзотерической философии, решено учредить организацию, которая будет называться «Эзотерическая секция Теософского общества».

II. Формирование Секции и единоличное управление ею поручены мадам Е. П. Блаватской, которая станет её Главой; она несёт полную ответственность перед членами Секции за результаты её деятельности; Секция не имеет структурной связи с Экзотерическим обществом, кроме как через личность Президента-Основателя.

III. Лицам, желающим вступить в секцию и подчиняться её правилам, следует напрямую обращаться к мадам Е. П. Блаватской, Лэнсдаун-роуд 17, Холланд Парк, Лондон, Уэст-Энд.

К моменту смерти Елены Петровны в ЭС, по словам Олькотта, насчитывалось более 1000 активных членов.

В письме доктору Д. Д. Баку в Соединённые Штаты от 1 декабря 1888 г. Е. П. Блаватская обозначает цель и характер этой внутренней секции:

Потребность в ней ощущалась буквально на каждом шагу. Мы не могли публично разглашать многие вещи (и в «Люцифере», и в «Тайной Доктрине»), а старые, проверенные члены Общества имели право знать об оккультизме больше, чем посторонние люди. Поэтому со всех сторон звучали призывы к созданию такой секции – пока я жива и могу быть полезна людям. В ней нет места для деспотизма и властвования… славы она мне не принесёт, лишь сплошные недоразумения, сплетни, подозрение и неблагодарность в ближайшем будущем; но если из сотни (109) теософов, которые уже связали себя обещанием, я смогу наставить на правильный, истинный путь хотя бы полдюжины, я умру счастливой. Призывают многих, но избранными становятся единицы… Я могу указать путь лишь тем, чьи глаза открыты для истины, чьи души исполнены альтруизма, милосердия и любви ко всему живому, тем, кто думает о себе в последнюю очередь…

…Эзотерическая секция не имеет отношения к земному и материальному; она не связана с экзотерическим управлением Ложами… В ней нет ни пожертвований, ни взносов, ибо как я получила это знание, так и передам его, и уж лучше я умру с голода, чем возьму хоть пенни за обучение священным истинам. Единственные расходы – на почтовые отправления и канцелярские принадлежности – возьмёт на себя Совет Ложи Блаватской, если «Тайная Доктрина» не принесёт мне достаточно средств, чтобы покрыть их… Тот, кто захочет получить своё наследство до того, как меня не станет, – ибо после моей смерти им мало что достанется – пусть просит об этом. Я готова отдать то немногое, что у меня есть, или, вернее, всё, чем мне дозволено поделиться^[909].

Она не сулила невероятных чудес тем, кто вступит в ЭС, чем резко контрастировала с так называемыми оккультными организациями наших дней, которые заманивают обещаниями и зачастую назначают для своих членов баснословные взносы.

Перед тем как вступить в ЭС, многие спрашивали Елену Петровну, какие обязанности предполагает членство. Однажды её спросили, может ли солдат вступить в секцию. Она ответил: «Что ещё значит „солдат не свободен“? Разумеется, ни один солдат не может ходить в своём физическом теле, куда ему вздумается. Но как эзотерическое учение связано с внешней формой человека? Солдат может прилипнуть к своей караульной будке, как устрица к днищу корабля, но это не мешает его Эго свободно ходить, куда ему будет угодно, и думать то, что ему заблагорассудится». Однако, добавляет она:

Ни одному человеку не даётся бремя тяжелее, чем он может вынести, и не ставится задача, которую он не может выполнить… Человек, которого долг обязывает находиться в одном месте, не имеет права покинуть это место во имя исполнения другого долга, как бы велик он ни был. Ибо оккультизм учит, что наш первейший долг – неукоснительно выполнять свои обязанности касаемо уже имеющегося долга. Прошу прощения за этот абсурдный на первый взгляд парадокс и нелепость; но в последний месяц мне приходится повторять эту фразу до тошноты. «Рискую ли я получить приказ оставить жену и детей, если свяжу себя клятвой?» – спрашивают меня. «Нет, – отвечаю я, – потому что тот, кто нарушил один обет, не может быть верным другому. Настоящий, подлинный Учитель никогда не примет чела, которому придётся для этого пожертвовать кем-либо, кроме себя самого». Если жизненные обстоятельства препятствуют человеку в том, чтобы он стал полноценным адептом в нынешнем воплощении, ему следует подготовить ментальный багаж для будущего, чтобы быть готовым прийти по первому зову в следующей жизни^[910].

Членов Эзотерической секции не обучали практическому оккультизму и не рассказывали о том, как творить психические феномены. Также исключалось то, что принято называть церемониальной магией, которая столь популярна в наши дни. В одном из писем Ральстону Скиннеру, которое ныне хранится в Гарварде, Елена Петровна замечает, что подобные церемонии могут быть очень опасными:

Я прочитала вашу «Иудейско-Египетскую Загадку» и перечитала её более 20 раз, и теперь советую их всем нашим каббалистам вроде преп. Э. У. Эйтона… и Мейдерса^[911], замечательного каббалиста, который, однако, чересчур забивает себе голову церемониальной магией, которую я не переношу. Особую силу в ней имеют [определённые] геометрические диаграммы и фигуры, способные пробудить к действию наполовину слепых, не обладающих разумом стихийных существ, хотя вы можете не верить в реальность таких сил и существ… Мы, исповедующие эзотерическую философию Веданты… знаем о власти определённых кругов и диаграмм над Стихиями. Потому я верю в церемониальную магию, но вместе с тем ненавижу и боюсь её. Остерегайтесь этих фигур и их сочетаний, мистер Скиннер…^[912]

Один писатель отмечает:

Возникновение Эзотерической секции внесло определённые изменения в историю теософии. В теософских журналах о Секции почти ничего не писали, поскольку её деятельность была строго засекречена^[913]. Однако эта новая организация объединила энергию и преданность самых ревностных членов Общества, что определённо пошло ему на пользу. Как глава Секции Е. П. Блаватская была освобождена от решения организационных вопросов и полностью посвятила себя общению с учениками, которых наставляла индивидуально таким образом, чтобы обучение наилучшим образом соответствовало циклу их внутреннего развития^[914].

Поскольку эзотерические учения не разглашались широкой публике, для публикации материалов нельзя было использовать обычную типографию. В письме к Вере, которая пожаловалась на то, что давно не получала вестей от сестры, Елена Петровна рассказывает о «первобытном методе», используемом ею для копирования эзотерических документов:

Так потрудись же посчитать мои занятия, Зоил бессердечный. В месяц я пишу от 40 до 50 страниц «Эзотерических инструкций» – наставлений по тайным наукам, которые нельзя перепечатывать. Пять или шесть несчастных добровольцев из моих эзотериков ночами напролёт срисовывают, списывают и литографируют их. Полученные 320 копий мне предстоит проверить, сравнить и исправить, чтобы исключить ошибки и мне не пришлось стыдиться за предоставленные мною оккультные сведения.

Далее она приводит длинный список других обязанностей, которые ей надлежало выполнить^[915].

Джеймс Прайс рассказывает о том, как удалось решить проблему с распространением эзотерических учебных материалов. Эта история началась в Лос-Анджелесе весной 1888 г.:

В те дни многие теософы стремились стать «чела» или «мирскими чела» посредством общения с Учителями, которых представляла Е. П. Блаватская. Ничуть не сомневаясь в том, что Учителям досаждает такое количество желающих, я не пытался связаться с Еленой Петровной и её Учителем или привлечь их внимание к моей незначительной персоне…

Однажды вечером я медитировал, [размышляя над Парацельсом], когда передо мной вдруг возникло лицо Е. П. Блаватской. Я узнал её по портрету из «Изиды», хотя она и показалась мне намного старше. Я подумал, что эта астральная картинка – игра моей фантазии, и попытался прогнать видение; но лицо вдруг приняло нетерпеливое выражение, меня тут же выдернули из моего тела, и я очутился «в астральной форме» в Лондоне перед Еленой Петровной. Там близилось утро, но она всё ещё сидела за письменным столом. И пока она очень дружелюбно разговаривала со мной, я никак не мог отделаться от мысли, как, в сущности, нелепо, что эта тучная пожилая дама является Адептом. Я старался прогнать эту непочтительную мысль из своей головы, но она прочитала её, и будто бы в ответ её физическое тело стало полупрозрачным, явив прекрасное духовное тело, которое, казалось, состоит из расплавленного золота.

Вдруг перед нами появился Учитель М. в своей майяви-рупа. Я низко поклонился ему, поскольку мне он казался скорее Богом, нежели человеком. Я откуда-то знал, кто он, хотя видел его впервые. Он приветливо сказал мне: «Через шесть месяцев у меня будет работа для тебя». Затем он прошёл в дальний конец комнаты, помахал рукой на прощание и исчез…

Через шесть месяцев обещание Учителя осуществилось. Я как раз вернулся в Нью-Йорк вместе со своим братом Джоном из поездки в Южную Америку. Мы нашли мистера Джаджа озадаченным серьёзной проблемой: Е. П. Блаватская наказала ему разослать наставления всем американским членам Эзотерической секции, но прислала всего одну копию, а у него не было технических средств для того, чтобы размножить текст. Мы помогли ему решить эту проблему, установив печатный станок и напечатав инструкции в виде книг.

Братья были превосходными типографами и занимались изданием ряда газет в провинциальных городах Соединённых Штатов. После того как они пришли на помощь Джаджу, Е. П. Блаватская пригласила Джеймса в Лондон, где он стал учредителем издательства «Е.П.Б. Пресс», в котором печатались не только инструкции для ЭС, но и книги Теософского общества, а также прочая литература^[916].

Глава 11

Заговоры продолжаются

В июне 1889 г. Елена Петровна написала:

В 1879 г. в Индии я услышала одно любопытное пророчество от мистика, который верил, что каждая буква алфавита благотворно или пагубно влияет на жизнь и деятельность каждого человека. Следует избегать того, чьё имя начинается с буквы, звук которой неблагоприятен для вас. «И какая же буква самая враждебная для меня?» – поинтересовалась я. – «Остерегайтесь буквы „С“ [английского алфавита], – ответил он, – я вижу, что над вашей головой зловеще мерцают три заглавные буквы „С“. Вам следует быть особенно осторожной с ними в течение следующих десяти лет и защищать своё Общество от их влияния. Это инициалы троих человек, которые будут принадлежать к Теософской организации, но со временем обратятся в её злейших врагов». Я забыла об этом предостережении до 1884 г., когда на сцене появились Куломбы (Coulombs). Неужели доктор Коуз (Coues) и мисс [Мейбел] Коллинз (Collins) завершат этот список?^[917].

Интересно, что в английском варианте написания у этих трёх имён не одна, а целых две общих буквы – «Cо». Более того, фамилия Мейбел Коллинз по мужу – Кук [Cook] – тоже начиналась на эти буквы.

Вернувшись в Соединённые Штаты из Европы, где в 1884 г. он встретил Олькотта и мадам Блаватскую и вступил в ТО, Коуз основал ТО в Вашингтоне и позже стал президентом Американского Комитета по управлению Обществом^[918]. По специальности он был анатомом, историком, натуралистом и орнитологом. Вот как отзывался о нём Питер Брукс, выдающийся сторонник охраны природы: «Среди специалистов, которые способствовали становлению орнитологии как науки, ни об одном не вспоминают с таким уважением, почти благоговением, как об Эллиоте Коузе»^[919].

Заговор, о котором пойдёт речь в этой главе, начался со связи между Коузом в Америке и Мейбел Коллинз в Лондоне, и привлёк всеобщее внимание после публикации двух писем Коуза, опубликованных в «Религиозно-философском журнале» 11 мая и 1 июня 1889 г. В первом письме Коуз сообщает, что «около четырёх лет назад» (в 1885 г.), заинтересовавшись «Светом на Пути», он «написал миссис Коллинз письмо, в котором похвалил книгу и спросил о её настоящем источнике». Этот вопрос Коуз объясняет тем, что «считалось, будто миссис Коллинз написала „Свет на Пути“ под диктовку Кут-Хуми или какого-либо другого индийского адепта, в чьих могущественных руках находилась судьба Теософского общества». Вскоре пришло письмо, написанное почерком миссис Коллинз, в котором говорилось, что «Свет на Пути» был навеян или надиктован «ранее упомянутым источником». Далее Коуз утверждает, что с того времени они «с миссис Коллинз не поддерживали связь до вчерашнего дня [2 мая 1889 г.], когда я неожиданно получил следующее письмо» [письмо мисс Коллинз от 18 апреля 1889 г.]:

Я чувствую, что должна написать Вам по одному сложному и болезненному (для меня) вопросу, и что нельзя более медлить. Помните, Вы спрашивали, кто вдохновил меня на «Свет на Пути»… В то время я училась у мадам Блаватской и одновременно изучала её. Я ничего не знала о загадках Теософского общества, и Ваше письмо привело меня в замешательство. Я отнесла его ей и в результате написала ответ под её диктовку… Сейчас я хочу облегчить свою совесть, признавшись, что писала то письмо от недостатка собственных знаний и в угоду ей; теперь-то я вижу, какой это было ошибкой. Далее я должна сообщить, что «Свет на Пути» не был никем вдохновлён, насколько мне известно; я увидела его написанным на стенах дворца, который посещала духовно… там я прочла его и записала. Лично я никогда не получала доказательств существования Учителей; хотя я верю (и всегда верила) в реальность махатмических сил.

Во втором письме для «Религиозно-философского журнала» Коуз утверждает, что в своём первом сообщении не привёл оригинальное письмо Коллинз, потому что «не мог заполучить его». Теперь же, говорит он, «я передаю его слово в слово», и добавляет: «Оно собственноручно написано миссис Кук, но не имеет ни даты, ни подписи»…

Мейбел Коллинз написала книгу «Златые Врата», которую ей, как и «Свет на Пути» и «Идиллию Белого Лотоса», продиктовал один из адептов той группы, которая через мадам Блаватскую впервые связалась с западным миром. Имя этого вдохновителя называть нельзя, поскольку имена Учителей и без того достаточно осквернили.

Коуз продолжает: «Именно так, слово в слово, миссис Кук написала мне. Теперь она говорит, что сделала эту ошибку, уступив „просьбам и указаниям“ мадам Блаватской, и писала под её диктовку. Оно и вправду звучит в духе мадам Блаватской».

Это письмо, которое Мейбел Коллинз якобы написала Коузу в 1885 г., было составлено им самим. Ведь книга «Через Златые Врата» была опубликована только в 1887 г.! Более того, в 1885-м, когда, как утверждает миссис Коллинз, она училась у Е. П. Блаватской и записывала ответ под диктовку последней, Елена Петровна находилась в Индии, за много тысяч миль от неё^[920]. Е. П. Блаватская впервые прочла «Свет на Пути» в 1886 г. в Германии, получив экземпляр от Артура Гебхарда^[921].

Мейбел Коллинз не раз отказывалась от авторства трёх вышеупомянутых книг, утверждая, что они были продиктованы ей одним из адептов^[922]. По словам Е. П. Блаватской, это был грек Илларион, учитель, который помогал ей в работе над её произведениями. То, что романистка Мейбел Коллинз, не смогла бы самостоятельно написать такие труды, становится очевидно из заметки, опубликованной в лондонской «Стар». Е. П. Блаватская процитировала её в статье «Литературные записки» (журнал «Люцифер», декабрь, 1888 г.):

Книга мисс Мейбел Коллинз «Свет на Пути» была переведена на санскрит, и поставлена в один ряд с классическими произведениями на этом языке. На санскрит ничего не переводили по меньшей мере последнюю сотню лет; но книга достаточно буддистская и оккультная, чтобы удовлетворить даже самых учёных индуистов.

«Эта книжечка» – подлинная драгоценность, говорит Елена Петровна, – «она принадлежит к той же самой школе индо-арийской и буддистской мысли и учения, что и положения „Тайной Доктрины“, и исходит от этой школы».

В письмах для «Религиозно-философского журнала» Коуз не упоминает о том, что Мейбел Коллинз была исключена из Эзотерической секции ТО. По словам Е. П. Блаватской, «она нарушила обеты, коварнейшим образом предав своё Высшее Я. И когда я более не могла выносить присутствие в ЭС её самой и её друга [Майкла Анджело Лейна], эти двое потрясли всё Общество клеветой и ложными обвинениями»^[923]. Коллинз подала в суд на Е. П. Блаватскую, но когда в июле 1890 г. началось рассмотрение дела, юрисконсульт Елены Петровны показал письмо Коллинз её адвокату, и тот немедленно попросил суд прекратить дело^[924]. Содержание этого письма остаётся неизвестным и по сей день.

Коуз начал разочаровываться в ТО, когда был упразднён Комитет по Управлению, над которым тот единолично властвовал в течение двух лет. В октябре 1886 г. 12 американских лож объединились в Американскую секцию Теософского общества и избрали Уильяма К. Джаджа генеральным секретарём^[925]. О том, что последовало за этими событиями, Елена Петровна рассказывает в письме к сестре Чарльза Джонстона, жившей в Ирландии:

Некоторое время назад [Коуз] писал мне, требуя, помимо прочего, позволить ему распоряжаться ТО в Америке. Он пытался настроить меня против Джаджа и Олькотта, а если быть точнее, дошёл до того, что предложил мне сговор с целью обмана! Незадолго до последнего съезда в Чикаго он написал мне, что пришло время ему стать президентом, и потребовал, чтобы я отправила Совету телеграмму с соответствующим указанием.

Чтобы я намеренно обманула весь коллектив ТО в Америке, сказав, будто Учитель желает, чтобы Коуза избрали президентом – вот чего он от меня хотел. Нет нужды говорить о том, что его план провалился! И теперь, в результате, он восстал против Общества и против меня, грозя всяческими бедами^[926].

Стремление Коуза руководить Обществом раскрывается в двух брошюрах, в которых приводятся отрывки писем учёного к Е. П. Блаватской^[927]. Не так давно в собрании Коуза в Государственном историческом обществе Висконсина обнаружились ответы Блаватской, которые были опубликованы в цикле из шести частей под редакцией Майкла Гомеса в «Канадском Теософе» (публикация с сентября-октября 1984 г. по январь-февраль 1986 г.).

В результате махинаций Коуза 22 июня 1889 г. было упразднено возглавляемое им гностическое отделение ТО, а самого его исключили из Общества^[928]. После этого Коуз с новой силой возобновил нападки на Елену Петровну в «Религиозно-философском журнале». «Молчите, если вам хватает мудрости, – сказала она теософам, – снизойдя до того, чтобы рассмотреть или даже просто заметить такую неописуемую, тошнотворную грязь, вы только руки рискуете запачкать»^[929]. Несколькими месяцами позже она призналась, что, промолчав, лишь последовала совету Коуза, который он дал ей четыре года назад (22 ноября 1885 г.):

Вы великая и удивительная женщина, которой я восхищаюсь так же сильно, как ценю… Меня восхищает Ваша сила духа и стойкость, с которой Вы переносите трудности, способные добить любого, кроме мадам Блаватской, равных которой никогда не было и не будет… Никогда не обращайте внимания на врагов! Атакуя Вас, они заработают себе сомнительную репутацию за Ваш счёт, что Вы вполне можете им позволить. Решив бороться с ними, Вы, сами того не желая, дадите им бессмертие. Когда история будет написана, они, если и появятся в ней, то лишь прицепившись к подолу Вашей юбки. Так стряхните их, и пусть уходят прочь!

Эллиот Коуз

Так Елена Петровна и сделала.

Поздней весной 1890 г. Коуз решил изменить тактику своей кампании против Елены Петровны. Его биографы, Катрайт и Бродхед, утверждают, что он последовал совету, который лично давал своему другу, Д. А. Аллену, несколько лет назад: «Когда с кем-то враждуешь, не важно, в чём суть разногласий, и кто прав – стремись попасть в крупные ежедневные и еженедельные газеты»^[930]. Коуз выбрал «Сан», одну из ведущих нью-йоркских газет, цитируемую по всей стране, издателем которой был известный журналист Чарльз Дана. Наступление началось с подготовительной редакционной статьи от 1 июня 1890 г., в которой Коуз назвал Теософию фальшивой религией и поведал читателям о том, что «разоблачил ложь и обман мадам Блаватской после того, как она несколько лет водила его за нос». Затем, 12 июля, в воскресном приложении «Сан» появилось длинное «интервью» с Коузом – семь колонок мелким шрифтом на гигантском для того времени развороте. Как вспоминает один из старых сотрудников редакции, в интервью упоминалась «вся клевета, которую только возможно было выдумать или собрать со всех концов света». Название «интервью» гласило: «Разоблачённая мадам Блаватская: татарская фурия, укрощённая смитсоновским учёным!» Готовясь к выпаду, Коуз вёл активную переписку со всеми врагами Елены Петровны в целях сбора сведений^[931]. Впоследствии многие враждебно настроенные биографы черпали свой шаблонный набор сведений именно из этого интервью.

«У каждого века есть свой лжепророк, – говорил Коуз. – И коль скоро мы живём в век борьбы за равноправие женщин, нет ничего удивительного в том, что величайшим обманщиком современности стал этакий Калиостро в женском обличье».

Называя эту статью «интервью», и «Сан», и Коуз обманывали читателей, поскольку обе части были написаны самим Коузом. Таким образом, воображаемый репортёр задавал удобные вопросы, на которые у Коуза были заранее заготовлены ответы. В собрании Коуза в Висконсине хранится печатный оригинал этого «интервью». Слева на полях первой страницы имеется надпись, сделанная почерком Коуза: «Оригинал статьи, подготовленной для „Сан“ в объёме девяти или 10 колонок, но в печати сокращённой до шести». Ниже стоит его подпись. Как оказалось, эта рукописная заметка была оставлена им позже, чтобы было легче идентифицировать документ. По-видимому, к этому времени Коуз и сам забыл, что это должно было быть интервью. Он предложил несколько вариантов подзаголовка, три из которых были отвергнуты редакцией «Сан» как излишне рискованные:

Криминальная карьера казачки

Порочные поступки преданы гласности

Обыщут ли инспектор Бернс или Энтони Комсток^[932] один Нью-Йоркский Кружок?

Самых известных учеников Блаватской в Америке, Олькотта и Джаджа, заклеймили как простодушных жертв обмана и вместе с тем добровольных сообщников. Коуз даже пытался создать впечатление, будто бы сам никогда не верил в этот культ: «Признаюсь, я испытываю вполне объяснимое раздражение, когда вижу, что в сознании общественности моё имя связано с этим её пустозвонством, а того, что его использует кучка ушлых выскочек для прикрытия своей мошеннической деятельности, вполне достаточно, чтобы вызвать возмущение у человека чести»^[933].

В качестве доказательства распущенности Е. П. Блаватской, Коуз ссылается на письмо от Ричарда Ходжсона (в то время секретаря американского ОПИ), в котором тот рассказывал о её жизни в Каире в 1871–72 гг. Он также цитировал письмо от Эммы Куломб, написанное в 1885 г. полковнику Джону К. Банди, который стал редактором «Религиозно-философского журнала». «Первая достоверная информация о её безнравственности, которой я располагаю, – пишет Коуз, – добыта из письма знаменитого английского медиума-спиритуалиста, покойного Д. Д. Хоума, написанного мистеру У. Э. Коулману в Сан-Франциско. В письме говорится о том, что в 1857-м или 1858 г. в Париже она была дамой полусвета и состояла в связи с принцем Эмилем Витгенштейном, от которого у неё был сын-калека, умерший в 1868 г. в Киеве». Последнее обвинение вынудило Е. П. Блаватскую предпринять ответные действия. Она написала письмо, опубликованное в журнале «Путь» (сентябрь, 1890 г.) под заглавием «Мадам Блаватская взывает к закону»:

Редактору журнала «Путь»:

Будучи полностью согласна с утверждением, что врагов нужно прощать, я тем не менее не теряю права «обратиться к кесарю». И в своём обращении, в данном случае к Закону, а не к Императору, я могла бы последовать заповеди о прощении, но ради защиты имени моего покойного друга и безопасного будущего теософов я требую в Суде этой страны ответа от тех, кто, утратив чувство справедливости и правоты, считает допустимым публиковать порочащие и безосновательные сплетни в печатных изданиях.

В течение пятнадцати лет я спокойно наблюдала со стороны за тем, как моё доброе имя терзают газетные сплетники, с восторгом смакующие подробности личной жизни известных людей… Но на этот раз крупная ежедневная газета в Нью-Йорке, не располагая подлинными фактами, перед лицом общественности бросает множество обвинений в мой адрес, большинство из которых были опровергнуты более десяти лет назад. Однако, поскольку одно из них бросает тень на мой нравственный облик и порочит имя почившего старого друга семьи, оставаться в стороне стало невозможным. Поэтому я поручила своим адвокатам в Нью-Йорке подать жалобу на нью-йоркскую газету «Сан» за клевету.

Это ежедневное издание упрекает меня в принадлежности к обществу полусвета в 1857-м или 1858 г. и неподобающей связи с принцем Эмилем Витгенштейном, от которого, как утверждает газета, у меня был незаконнорождённый сын. Первая часть этого обвинения настолько нелепа, что над ней можно лишь посмеяться, но вторая и третья выставляют на всеобщее порицание других людей. Принц Витгенштейн, ныне покойный, являлся давним другом моей семьи, и я видела его в последний раз, когда мне было восемнадцать лет. До самой его кончины я поддерживала постоянную переписку с ним и его женой. Он приходился двоюродным братом покойной Императрице России, и кто бы мог подумать, что к его надгробию пристанет грязь от современной нью-йоркской газеты. Чувство долга обязывает меня отразить это оскорбление, нанесённое ему и мне, также я должна защитить честь всех теософов, которые руководствуются в своей жизни учениями теософии; об этом я взываю к Закону и суду моих американских собратьев. Я отказалась от верноподданничества русскому царю в надежде на то, что Америка сможет защитить своих граждан; так пусть эта надежда не окажется напрасной.

Джадж возбудил два дела против Коуза и «Сан», одно по поручению Е. П. Блаватской, другое – от имени нью-йоркского ТО. За ущерб, причинённый обвинениями в безнравственности, заявители потребовали компенсации в сумме соответственно 50 000 и 60 000 долларов. Из-за высокой загруженности суда рассмотрение дел было затянуто до 1891 г.

В марте в журнале «Путь» появилась заметка, в которой говорилось о том, что на досудебном слушании в Высшем суде, которое проводил судья Бич, адвокат «Сан» признал, что его подзащитный не способен привести доказательства своим обвинениям в безнравственности относительно Е. П. Блаватской. Далее в заметке говорится: «Похоже, теперь дело сводится лишь к размеру ущерба, и остаётся дождаться разбирательства в суде»^[934].

Признание ответчика в неспособности привести доказательства уже было значительной победой. Следом, 27 апреля 1891 г., адвокат Е. П. Блаватской подал ходатайство (фотокопия которого, заверенная секретарём Высшего суда округа Нью-Йорк, имеется у автора этой книги), в котором утверждалось, что Блаватская готова предоставить «свидетельства медицинских экспертов» в доказательство того, что клеветнические обвинения Коуза «совершенно безосновательны»^[935]. В частности, согласно свидетельству Уолтера Карритерса, в судебных записях говорится о том, что «в ходе судебного разбирательства адвокат истца выразил готовность предоставить заключения двух экспертов-гинекологов, которые могут подтвердить тот факт, что, вопреки обвинениям „Сан“, мадам Блаватская никогда не становилась матерью»^[936].

Редактор «Сан», Чарльз Дана, был не из тех, кто легко признаёт поражение. Напротив, он, как известно, безжалостно преследовал объект своей травли до победного конца. Елена Петровна говорила, что он «годами не оставлял в покое Генри Уорда Бичера» и «до смерти затравил по-настоящему хорошего человека, священника Смита из Цинциннати»^[937].

Елена Петровна умерла до того, как её дело попало в суд, и судебный процесс был автоматически прекращён. Рассмотрение иска Джаджа против газеты «Сан» продолжилось, но завершилось, когда «Сан» согласилась опубликовать официальное опровержение, вышедшее в печать 26 сентября 1892 г.^[938] Особенно важен тот факт, что в нём упоминаются не только обвинения в безнравственности, но и некоторые другие порочащие заявления, сделанные Коузом. Оно гласит:

На одной из страниц этого выпуска приведена статья, в которой мистер УИЛЬЯМ К. ДЖАДЖ рассказывает о фантастическом и невероятном творческом пути покойной мадам ЕЛЕНЫ П. БЛАВАТСКОЙ. Пользуясь случаем, мы хотели бы признать, что допустили ошибку, опубликовав на страницах «Сан» статью проф. Э. Ф. Коуза из Вашингтона, в которой выдвигаются обвинения против мадам БЛАВАТСКОЙ лично, а также её последователей. Эти обвинения оказались безосновательными. Статья мистера ДЖАДЖА снимает с мадам БЛАВАТСКОЙ все вопросы, возникшие в связи с обвинениями проф. КОУЗА, и мы охотно признаём, что его утверждения в отношении Теософского общества и мистера ДЖАДЖА лично также оказались голословны и не должны были появиться на страницах этого издания^[939].

Далее следуют несколько выдержек из длинной статьи Джаджа, которой «Сан» дала название «Женщина-эзотерик»:

Целью и задачей её жизни было освобождение человеческого разума от оков, навязанных духовенством. Она хотела, чтобы все люди знали, что им самим придётся нести груз собственных пороков, поскольку никто другой этого сделать не сможет. По этой причине она познакомила Запад с древними восточными учениями кармы и перевоплощения. Первая доктрина, закон справедливости, учит, что каждый должен отвечать за себя. Согласно второй, ответ придётся давать на земле, где и были совершены все поступки…

Её жизнь с 1875 г. прошла в неуёмном стремлении привлечь в Теософское общество тех, кто способен беззаветно трудиться, проповедуя ценности и философию, направленные на осуществление всеобщего братства человечества, показав истинное единство и неделимую сущность всех созданий. Её книги были написаны с целью предоставить материал для интеллектуального и научного прогресса в этом направлении. Выдвигаемая ею теория происхождения, способностей и судьбы человека, заимствованная из древних индийских источников, ставит нас на более высокий пьедестал, чем любая [западная] религия или наука, поскольку, согласно ей, каждый способен развить в себе божественные силы и стать сотрудником природы…

Мы не будем называть её кончину утратой, поскольку каждому в конце концов суждено умереть; но если бы не её жизнь и деяния, человечество не получило бы того импульса и идей, ведущих к добру и свету, провозглашение которых она считала своей миссией. И сегодня есть десятки, даже сотни преданных, усердных мужчин и женщин, намеренных сделать свою жизнь и жизнь своих собратьев чище и лучше. Их надежды и стремления восходят к религии мудрости, возрождённой на Западе её усилиями, и они с благодарностью признают, что обязаны самым ценным её неутомимому, беззаветному труду. И если, в свою очередь, они будут жить по совести и творить добро, то это станет лишь подтверждением доктрины, которую она ежедневно проповедовала и ежечасно воплощала в жизнь^[940].

Глава 12

Обвинения в плагиате

В 1890 г., когда газета «Сан» опубликовала статью Коуза с «разоблачением» Е. П. Блаватской, человек по имени Уильям Эмметт Коулман (William Emmette Coleman) молча планировал совершить ещё одно нападение на её репутацию. Вскоре он раструбил повсюду, что все её сочинения являются чистейшим плагиатом. Не счесть, сколько людей отказались читать труды Е. П. Блаватской из-за этого обвинения! Случайность или нет, но фамилия обвинителя тоже начинается на букву К (англ. С. – Прим. ред.), как и у Куломбов (Coulombs), Коуза (Coues) и Коллинз (Collins)!

Коулман сыграл определённую роль в делах Куломбов и Коуза-Коллинз. Именно он приехал в Лондон из Соединённых Штатов, чтобы забрать у шотландского миссионера Пэттерсона якобы подлинную переписку Е. П. Блаватской и Эммы Куломб, которую Коуз надеялся использовать при защите во время судебного процесса по делу о клевете; именно он сообщил Коузу сведения, раскрытые в «интервью» газете «Сан»: о том, что у Е. П. Блаватской якобы имеется незаконнорождённый ребёнок от Виттгенштейна. Письмо Коулмана от 31 марта 1889 г., в котором он писал об этом, хранится в коллекции Коуза.

Почему Коулман был замешан в этих делах? И почему он распускал слухи о плагиате? Быть может, он был беспристрастным искателем истины? В это легко поверить, ознакомившись с его послужным списком, приведённым в сноске к исследованию об авторстве произведений Е. П. Блаватской. Но где было напечатано это его исследование? Кто бы мог подумать! Оно было опубликовано в приложении к «Современной жрице Изиды» Соловьёва, изданной в 1895 г. по заказу Общества психических исследований; (об этой книге говорится во второй главе этой части). Благодаря книге Соловьёва исследование Коулмана получило известность и даже бессмертие, что вряд ли случилось бы в иных обстоятельствах. В послужном списке Коулмана значится членство в Обществе американских востоковедов, Королевском азиатском обществе Великобритании и Ирландии, Обществе палийских текстов и Обществе исследований Египта. Трудно представить себе, что он служил обычным писарем в отделе снабжения армии США, сперва в Форт-Левенуорте в Канзасе, позже в Сан-Франциско. Но ещё важнее то, о чём умолчало ОПИ, – и вслед за ним все недоброжелатели Блаватской – Коулман был ведущим спиритуалистом своего времени, который писал в спиритуалистические журналы едкие пасквили о теософии и Е. П. Блаватской.

Пожалуй, лучше всего эту враждебность способен объяснить сам Коулман, который в письме к Коузу от 8 июля 1890 г., написанном на бланке отдела снабжения, признаётся: «Я решительно отрицал и высмеивал теорию оккультизма, стихийных духов и тому подобного ещё до появления Теософского общества [в 1875 г.], и с тех самых пор до настоящего времени активно выступаю против теософии»^[941].

В статье «Мои книги» Е. П. Блаватская говорит о «клеветнических утверждениях, исходящих из Америки», которые «все исходят из одного и того же источника, хорошо известного всем теософам, от человека [Коулмана], который неутомимо атакует меня на протяжении последних двенадцати лет»^[942].

Что касается обвинений в плагиате, следует отметить, что в отношении Елены Петровны Коулман использует этот термин куда в более широком значении, чем даётся в любом словаре. Под плагиатом принято понимать «выдачу чужого произведения (идей, слов и т. п.) за своё»^[943]. Этого Е. П. Блаватская не делала^[944]. Однако, судя уже по первому абзацу исследования Коулмана, опубликованного в августе 1893 г., она сделала нечто ещё более ужасное. Читаем:

В течение трёх последних лет я безустанно изучал содержимое трудов мадам Е. П. Блаватской; и я выследил источники, из которых она заимствовала – зачастую не указывая автора – почти всё смысловое наполнение^[945].

Так называемый «плагиат» Е. П. Блаватской – практика, обычная для всех писателей, публикующих плоды своих изысканий, в том числе и для самого Коулмана. Чтобы понять происходящее, необходимо различать первичные и вторичные источники. Скажем, если Вы цитируете эссе Эмерсона, то оно будет Вашим первичным источником. Если же Вы цитируете Эмерсона, который цитирует Шекспира, то этот отрывок из эссе Эмерсона будет Вашим вторичным источником. С точки зрения Коулмана, Вы должны указать в сноске не только Шекспира, но и вторичный источник, поскольку иначе Вы вводите читателя в заблуждение, будто бы сами нашли этот отрывок в произведении Шекспира. Тем не менее упоминание одних лишь первичных источников считается допустимой практикой, постоянно применяемой большинством авторов научных трудов. В «Разоблачённой Изиде» Блаватская часто давала ссылку на первоначального автора, а не на вторичный источник.

Сегодня писатели выражают признательность авторам вторичных источников посредством включения названий книг, на которые они опирались в своём исследовании, в библиографические списки. Перечислять их все было бы нецелесообразно, ведь из бесчисленного множества изученных томов лишь некоторые действительно достойны упоминания. Если бы Коулман применил к сотням тысяч писателей те же правила^[946], исполнения которых он требовал от Е. П. Блаватской, ему пришлось бы записать их всех в плагиаторы.

Как это было принято в те дни, в книгах Елены Петровны не было библиографических списков. И всё же она зачастую указывала вторичные источники в самом тексте при цитировании первичного материала, таким образом читатель узнавал о книге как о ценном источнике сведений. К примеру, Коулман обвиняет Елену Петровну в использовании 44 отрывков – хотя ему следовало назвать их цитатами – из книги Ч. У. Кинга «Гностики и их реликвии» в тексте «Изиды» без ссылки на источник. Однако в случаях, когда «Гностики» являются первичным источником, она упоминает название книги и её автора в 32 местах.

Весьма примечательно, что и бессмертный Гёте признавался в том, что добывал материал для своих произведений таким же образом, как и другие писатели. Но узнать об этом можно, лишь прочитав довольно туманное сообщение, обнаруженное его биографом Эмилем Людвигом:

Своими достижениями я обязан… тысячам разных вещей и людей вокруг себя, составившим мой материал… и всё, что мне оставалось сделать, это схватить его и пожать то, что было посеяно до меня другими… Главное – иметь большое желание, а также достаточно умения и упорства, чтобы довести дело до конца. Мой труд является плодом коллективного разума и лишь по стечению обстоятельств подписан именем Гёте^[947].

Сам Коулман не всегда придерживался того, что проповедовал в отношении упоминания вторичных источников. В своём эссе «Подлинный день отдохновения – не воскресенье» он без каких-либо ссылок заимствовал бесчисленное множество цитат из исследования Уильяма Генри Берра на эту тему. В брошюре, насчитывающей 16 страниц, Берр пишет, жалуясь на Коулмана:

Факты следующие: все цитаты и выдержки из произведений Иустина, Клемента, Тертуллиана, Викторинуса, Оригена, Евсевия, Иеронима, Лютера, Меланхтона, Бакстера, Милтона, Пейли и Неандера У. Э. К. взял из моего маленького труда. Каждая данная им ссылка на вышеперечисленные авторитетные источники заимствована из моей книги, и он не добавил из их работ ни слова из того, чего нельзя найти в моей. [Публикация Берра: 1881 г., Вашингтон.]

Кстати сказать, Коулман никак не отреагировал на брошюру Берра, в которой тот перечисляет присвоенные им отрывки.

* * *

Коулман заявляет, что, указывая так много авторитетных источников из прошлого и настоящего, Е. П. Блаватская пыталась похвастаться «огромным количеством прочитанных книг и чрезвычайной эрудированностью», хотя в действительности «она была абсолютно несведуща во всех областях знаний». Как, в таком случае, ей удавалось понимать содержание увесистых томов, которые она изучила и отобрала материал, отвечающий её целям? Беатрис Хастингс отмечает:

[Коулман] не принимал во внимание тот факт, что Е. П. Блаватская как раз затем ссылалась на «авторитетные источники», чтобы проследить нить оккультной науки с древних веков до наших дней. Она одинаково охотно цитировала древние тома и статьи какой-нибудь нью-йоркской газеты, если найденный материал служил её цели. Мистер Коулман счёл уместным закрыть глаза на упоминание имён и источников в её работах. Однако правда в том, что в её книге едва ли найдётся хотя бы одна страница без имени; читателя непрестанно отсылают от одного автора к другому, так что у него не остаётся сомнения в том, что материал собран из различных источников, и не является плодом воображения автора. Едва ли она могла упоминать имена ещё чаще, не утомив при этом читателя. Умение вовремя остановиться, как это делала она, требует литературного такта… Что может быть лучше, чем скомпоновать разрозненную информацию обширной библиотеки и уместить основные тезисы в одной книге?^[948].

Однако было бы ошибкой воображать себе, будто работы мадам Блаватской были по большей части антологиями. Коулман пытался внушить всем, что «Изида», к примеру, являлась не более чем заимствованием материалов из трудов других людей. Доказать обратное несложно: путём построчного подсчета выясняется, что всего 22 % материала составляют цитаты, а 78 % – размышления самой Елены Петровны. Более того, цитаты не обладают первичной ценностью, а всего лишь подкрепляют её основные тезисы. Когда современные авторы цитируют книги Блаватской, они заимствуют её собственные идеи, или, как она сказала бы, идеи её Учителей, а не то, что она почерпнула у других писателей.

* * *

До сей поры преследование Коулманом «плагиата», описанное в его статье, ограничивалось преимущественно «Разоблачённой Изидой». Однако следом за этим он обратился к «Тайной Доктрине» и другим трудам Елены Блаватской. Здесь он, по-видимому, превзошёл себя и таким образом полностью потерял право называться беспристрастным исследователем.

Если, говоря об «Изиде», Коулман приводил номера страниц и названия книг, из которых была заимствована информация, а порой и совпадающие отрывки, то впоследствии он перестаёт указывать подобные сведения. Однако, он уверяет, что «подробные доказательства и свидетельства каждого утверждения… будут в полной мере представлены в работе, которую я готовлю к публикации, и это станет абсолютном разоблачением теософии». Это обещание многократно повторяется в статье, будто бы с тем, чтобы убедить читателей в том, что доказательства вскоре появятся без всякого сомнения. Тем не менее с момента публикации этой статьи в августе 1893 г. до смерти Коулмана в 1909 г. прошло 16 лет, а книга так и не появилась. От Коулмана не дождались ни новостей касаемо публикации книги, ни извинений за её задержку.

Коулман утверждает, что «Тайная Доктрина» – «то же самое, что и „Изида“», что она «пропитана плагиатом, и все её части являются лишь перефразированием других книг». Он приводит список из 21 книги, из которых Е. П. Блаватская якобы позаимствовала материал [не назвав его вторичные источники]. И только в пяти случаях он упоминает количество «заимствованных отрывков»:

«Вишну Пурана» в переводе Уилсона – 130

«Мировая Жизнь» профессо Александра Уинчелла – 70

«Классический индусский словарь» Даусона – 123

«Мифология античной Греции» Дешарма – 60

«Каббала» Майерса – 34

В «Тайной Доктрине» насчитывается 1570 страниц, книги-источники также весьма объёмистые. Как можно отыскать параллельные отрывки в её труде и названных вторичных источниках, если ни там, ни тут не указаны страницы? Эта задача представляется невыполнимой, если только не прибегнуть к какой-нибудь сложной компьютерной программе. Однако решено было устроить эксперимент. По словам Коулмана, основу «Тайной Доктрины» главным образом составляют две из пяти вышеперечисленных книг: «Вишну Пурана» в переводе Уилсона и «Мировая Жизнь» Александра Уинчелла, профессора геологии и палеонтологии в Университете Мичигана. Второй труд был выбран по той причине, что, будучи научным, он обладает чётко очерченной структурой содержания (например, содержит отдельные главы, посвящённые Солнцу и Луне), следовательно, его легко сверить с текстом «Тайной Доктрины», используя огромный 269-страничный указатель к ТД в собрании сочинений Е. П. Блаватской. Научная сотрудница, из скромности пожелавшая остаться неизвестной, вызвалась исполнить эту трудоёмкую задачу и ежедневно посвящала ей два-три часа в течение шести месяцев. На полпути она посетовала на «отсутствие желания продолжать искать то, чего не можешь найти». Тем не менее ей удалось обнаружить несколько отрывков, заимствованных из вторичных источников без указания автора – не 70, как утверждал Коулман, а шесть^[949]. Неудивительно, что Коулман так и не написал свою книгу! Он всё продумал, люди поверили в его так называемые исследования без обещанных доказательств.

С особой гордостью Коулман объявил о том, что установил источники станцев «Книги Дзиан», на основе которой, по словам Е. П. Блаватской, написаны «Тайная Доктрина» и «Голос Безмолвия». Эти станцы, говорит Коулман, были «плодом труда мадам Блаватской – компиляция из различных источников её собственными словами». И на этот раз Коулман пообещал привести доказательства в своей книге, которая так и не вышла.

Коулман был не единственным, кто утверждал, что нашёл первоисточник станцев. Научный секретарь Елены Петровны, Д. Р. С. Мид, однажды обсуждал этот вопрос с Максом Мюллером в переписке. Джордж Мид, получивший степени бакалавра и магистра гуманитарных наук с отличием в Кембридже, где он специализировался в греческом и латыни, а также изучавший философию в Оксфорде, позже писал книги о гностицизме, герметической философии и происхождении христианства^[950]. Статья Мида о переписке с Максом Мюллером появилась в «Теософском обозрении» (апрель, 1904 г., с. 139–410), редактором которого он был:

Около десяти лет назад, если не больше, покойный профессор Макс Мюллер, к которому все почитатели «Священной книги Востока» испытывают глубокую признательность, опубликовал чрезвычайно поучительное собрание своих Джиффордских лекций под заглавием «Теософия или психологическая религия». В этом журнале я поделился своими размышлениями об этих лекциях в серии из трёх статей. Почтенный профессор любезно откликнулся, указав на одну-две неточности, и мы обменялись парой писем.

Затем он признался, что удивлён тому, что я растрачиваю свои, как он выразился, способности на «Теософию», когда передо мной открыты все области востоковедения, в которых, как он любезно рассудил, я могу сделать много полезного. Он силился понять, как я могу столь серьёзно воспринимать эту шарлатанку, мадам Блаватскую, нанесшую такой ущерб делу подлинного востоковедения своими пародиями на буддизм и веданту вперемешку с западными идеями. И вся её теософия являлась лишь réchauffé^[951] из недопонятых текстов, переведённых с санскрита и пали.

На это я ответил, что, коль скоро я служу одной лишь истине, то, если ему удастся убедить меня в том, что теософия мадам Блаватской является не более чем умной или невежественной манипуляцией санскритскими и палийскими текстами, я сделаю всё, что будет в моих силах, чтобы об этом узнал весь теософский мир… Потому я попросил его любезно назвать мне оригинальные тексты на санскрите или пали, или на любом другом языке, которые, по его мнению, легли в основу станцев «Книги Дзиан» и комментариев к ним в «Тайной Доктрине» или любого из трёх трактатов «Голоса Безмолвия». Я сам годами искал следы первоисточников или хотя бы фрагменты, напоминающие их, но так ничего и не нашёл. Если бы мы могли найти первоисточники, лучшего нельзя было бы желать; это именно тот материал, который нам нужен.

На это профессор Макс Мюллер ответил короткой запиской, указав на две строфы в «Голосе Безмолвия», которые, по его мнению, заключали в себе чересчур западные мысли и таким образом выдавали свою поддельность.

В ответ я выразил сожаление в связи с тем, что он не назвал тексты, из которых заимствовано хотя бы одно предложение из «Правил» или любая станца из «Книги Дзиан»; вместе с тем я пожелал опубликовать его критические высказывания, сохранив за собой право комментировать их.

На это профессор Макс Мюллер поспешно ответил, попросив меня воздержаться от публикации и вернуть ему письмо, поскольку он хотел бы написать для «Теософского обозрения» нечто более стоящее. Я, разумеется, возвратил ему письмо, но с того самого дня до настоящего времени всё ещё жду обещанных доказательств того, что Е. П. Блаватская в этих поразительных литературных творениях играла роль не более чем жалкой портнихи, которая из обрывков неверно понятых переводов состряпала невообразимый шутовской наряд для простаков. Могу добавить, что моё предложение остаётся в силе для всех ориенталистов, жаждущих поддержать абсурдное, на мой взгляд, суждение почившего Нестора востоковедения.

Я сознательно называю строки, заключённые в её трудах, изумительными литературными творениями, не с позиции энтузиаста, который ничего не знает о восточной литературе или великих космогонических системах прошлого или теософии в мировых религиях. Это зрелое суждение человека, который занимался изучением подобных предметов более двадцати лет…

В станцах [из «Книги Дзиан» в «Тайной Доктрине»] сформулирована система космогенезиса и антропогенезиса, которая по своему объёму и подробности во много раз превосходит любое существующее объяснение подобных предметов; это нельзя объяснить хитроумным сплетением разрозненных архаичных фрагментов, сохранившихся в священных книгах и классических произведениях; они обладают самобытностью и при этом несут на себе печать античности и сдержанности, которую, как считается, давно утратил западный мир. Более того, они сопровождаются комментариями, очевидно переведёнными или перефразированными с азиатских языков, что создаёт общее ощущение их подлинности, которому не в силах противиться учёные, в достаточной мере преодолевшие первоначальные предрассудки против их изучения.

Во введении в «Тайную Доктрину» (т. 1, с. 45) Е. П. Блаватская говорит о тех, кто подвергает сомнению её произведения из-за того, что они якобы были незаконно заимствованы у таких писателей, как Элифас Леви и Парацельс, а также из буддистских и брахманистских текстов^[952]. Она отвечает:

Это всё равно, что обвинить Ренана в заимствовании им его «Жизни Христа» из Евангелия или Макса Мюллера в том, что его «Священные Книги Востока» украдены им из философии браминов или Готамы Будды.

Широкой публике и читателям «Тайной Доктрины» я могу повторить то, что говорила уже давно и что сейчас я облекаю в слова Монтеня:

Я СДЕЛАЛА ЛИШЬ БУКЕТ ИЗ СОБРАННЫХ ЦВЕТОВ

И НЕ ВНЕСЛА НИЧЕГО СВОЕГО, КРОМЕ НИТИ,

КОТОРОЙ ОНИ СВЯЗАНЫ.

В последней статье «Мои книги» Е. П. Блаватская повторяет слова Монтеня и спрашивает, осмелится ли кто-либо сказать, что она «не заплатила за эту нить сполна».

Что до первоисточника станцев из «Книги Дзиан», то в 1983 г. тибетолог Дэвид Рейгл объявил, что раскрыл эту тайну. В 70-страничной брошюре книги «Киу-тэ» (Wizards Bookshelf, Сан-Диего, Калифорния, 1983) он пишет:

Книги Киу-Тэ описаны в монументальном труде Е. П. Блаватской «Тайная Доктрина» как серия оккультных текстов, часть которых общедоступны, в то время как другие сохраняются в тайне. Первые, по слухам, можно отыскать в любом тибетском монастыре гелугпа. К числу тайных текстов относится «Книга Дзиан», некоторые станцы из которой были переведены и положены в основу «Тайной Доктрины». Говорят, что «Книга Дзиан» представляет собой первый том комментариев к тайным книгам «Киу-тэ» и одновременно глоссарий для его общедоступных книг.

Хотя эти сведения стали известны в конце прошлого века, до сих пор не удавалось с достоверностью идентифицировать общедоступные книги «Киу-тэ». Ни учёные тибетцы, ни западные исследователи не знали о книгах с таким названием. Посему их расценивали как плод воображения Е. П. Блаватской наряду с остальным материалом «Тайной Доктрины». Однако, отследив ссылки, которые она давала, говоря об этих книгах, нам удалось их идентифицировать. Как она и говорила, их нетрудно найти в библиотеке любого тибетского монастыря гелугпа, как и в библиотеках других сект (кагьюпа, ньинмапа и сакьяпа), и они действительно являются оккультными произведениями, которые в тибетской буддистской традиции считаются воплощением тайных учений Будды. Как выяснилось, всё это время попытки обнаружить книги срывались из-за разных вариантов написания этого термина.

Елена Петровна порой писала название книг «Киу-тэ» так же, как это делал монах-капуцин Горацио-делла-Пенна в начале XVIII в. Сегодня «общедоступные книги „Киу-тэ“» известны как один из главных разделов Кангьюра, основной части Тибетского канона. Усердные изыскания Рейгла привели к дальнейшим открытиям, о которых он сообщает в своей книге.

Глава 13

«Голос Безмолвия»

В конце весны 1889 г., когда всплыло дело Коуза и Коллинз, в жизни Елены Петровны происходили и другие события – к счастью, совсем иного рода. Она писала своим друзьям во Францию: «Мой врач требует, чтобы я отдохнула хотя бы две недели. Мне необходима смена обстановки»^[953]. Она получила приглашение приехать в Фонтенбло, городок недалеко от Парижа. Предложение поступило от бостонской подруги Блаватской, жены американского сенатора, миссис Иды Кэндлер, которая в то время жила там вместе с дочерью. Е. П. Блаватская провела в Фонтебло три недели.

Вскоре после прибытия она написала два восторженных письма тёте Наде, рассказывая об улучшениях, вызванных переменой места. Когда эти письма были опубликованы в журнале «Путь» (ноябрь, 1895 г.), редактор отметил, что в них проявляется «восприимчивость мадам Блаватской к новым впечатлениям, даже в столь почтенном возрасте». Е. П. Блаватская писала:

Ароматный воздух, насквозь пропитанный смолистым запахом соснового леса и согретый солнцем, под лучами которого я провожу дни напролёт, катаясь по прелестному парку, – оживил меня, вернул мне мои давным-давно утерянные силы. Ты только представь себе, несколько теософов прибыли вчера из Лондона, чтобы повидать меня, и мы все вместе отправились посмотреть замок. Из пятидесяти восьми комнат замка я прошла сорок пять своими собственными ногами! Уже более пяти лет я столько не ходила!

Я поднималась по лестнице, на которой Наполеон I прощался со своими гвардейцами; разглядывала апартаменты бедной Марии-Антуанетты, её спальню и подушки, на которых покоилась её обречённая голова; я видела бальный зал, галерею Франциска I, комнаты «юных дам» Габриэли д’Эстре и Дианы де Пуатье, и покои самой мадам де Ментенон, и атласную колыбельку маленького короля Рима, всю изъеденную молью, и много других вещей. Гобелены, севрский фарфор и некоторые картины – настоящее чудо!.. Я даже коснулась пальцами того самого стола, за которым великий Наполеон подписывал своё отречение от престола. Но больше всего мне понравились картины, вышитые шёлком девицами из Сен-Сира для мадам де Ментенон. Я ужасно горжусь тем, что сама ходила по замку. Подумать только, с того времени, как ты гостила у меня в Вюрцбурге, я почти лишилась ног; а теперь, гляди-ка, я снова могу ходить…

Но какие деревья в этом старейшем из лесов! Я никогда не забуду этот живой лес. Гигантские дубы и шотландские ели, и все они носят исторические имена. Здесь есть дуб Мольера, Ришелье, Монтескье, Мазарини, Беранже. Также имеется дуб Генриха III и два огромных семисотлетних дерева двух братьев Фарамон. Я практически жила в лесу целыми днями. Меня привозили сюда в кресле-каталке или в ландо. Здесь так прекрасно, что у меня не было ни малейшей охоты ехать смотреть выставку.

Недавно французский теософ Жан-Поль Гиньетт отправился в Фонтенбло с тем, чтобы поискать в старых записях следы пребывания мадам Блаватской. В журнале «Л’абей де Фонтенбло» он разместил заметку, в которой были указаны даты заселения в отель: миссис Кэндлер и её дочь прибыли в de la Ville de Lyons et de Londres 7 июня 1889 г., мадам Блаватская – пятого июня, а Анни Безант – 15-го. Кроме того, он приложил к заметке прекрасные старые фотографии отеля и расположенного неподалёку сада^[954].

Однако эта поездка в Фонтенбло имеет особое значение для истории теософии не из-за того, что Елена Петровна приехала сюда ради смены воздуха, жила в определённом отеле или посетила знаменитый замок, а по той причине, что именно здесь по большей части был написан «Голос Безмолвия». Возможно, побег из туманной, загрязнённой атмосферы Лондона, стал одним из решающих факторов, повлиявших на создание этого бесценного произведения. Миссис Безант в автобиографии упоминает о поездке в Фонтенбло и описывает работу Елены Петровны над «Голосом» следующим образом:

Меня пригласили в Париж, где я с Гербертом Берроузом приняла участие в большом Конгрессе труда, проходившего с 15-го по 20 июля. Вслед за этим я провела день или два в Фонтенбло с Е. П. Блаватской, которая приехала туда отдохнуть на пару недель. Я застала её за переводом чудесных отрывков из «Книги Золотых Правил», ныне широко известной под названием «Голос Безмолвия». Она писала её быстро, без всяких источников материала, а вечером просила меня читать написанное вслух, с тем чтобы проверить «приличен ли её английский». Герберт Берроуз тоже был там, как и миссис Кэндлер, преданный американский теософ, и все мы сидели вокруг Блаватской, пока я читала. Перевод был на прекрасном, чистейшем английском, плавном и мелодичном; мы нашли всего пару слов, которые можно было заменить. И она смотрела на нас, как смущённый ребёнок, удивляясь нашим похвалам, – на которые не скупился бы любой человек с литературным вкусом, если бы прочитал эту изысканную поэму^[955].

В главах этой биографии, посвящённых Тибету, говорилось о том, что восточные учёные подтвердили подлинность «Голоса Безмолвия». Видные деятели Запада тоже по достоинству оценили эту книгу. Альфред, лорд Теннисон, знаменитый английский поэт, по слухам, читал её незадолго до смерти^[956]. Е. П. Блаватская заметила касаемо одной из последних поэм Теннисона: «Кажется, будто лорд Теннисон читал книги о теософии или был вдохновлён той же великой истиной, что и мы»^[957].

Уильям Джеймс в своих знаменитых джиффордских лекциях «Многообразие религиозного опыта» неоднократно ссылается на «Голос Безмолвия» и заявляет: «Есть грань разума, к которой стремятся подобные вещи; и шёпот оттуда сливается с деятельностью нашего рассудка подобно тому, как воды бескрайнего океана посылают свои волны, чтобы они разбились о прибрежные камни». Вот отрывки, которые он цитирует:

Кто захочет услышать Голос Нады, «Беззвучный Звук» и понять его, тот должен научиться природе дхараны…^[958] Когда собственная форма станет для него нереальной, как все образы его сновидений, когда он перестанет слышать множество, тогда он различит Единое, внутренний звук, убивающий внешний… Ибо тогда душа услышит и вспомнит. И тогда к внутреннему уху обратится ГОЛОС БЕЗМОЛВИЯ… Отныне твоё я потеряно в Я, погрузилось в То Я, из которого ты излучился. Взирай! Ты стал светом, ты стал звуком, ты сам – свой учитель и свой бог. Ты сам – предмет своего собственного искания: непрерывающийся Голос, который звучит на протяжении вечностей, не подлежащий перемене, греху недоступный, семь звуков в одном – ГОЛОСЕ БЕЗМОЛВИЯ.

Перед словами «Взирай! Ты стал светом» Джеймс опустил следующее предложение, которое помогло бы лучше понять оставшуюся часть цитаты:

Пребывай же отныне под деревом Бодхи, которое есть совершенство всякого познания, ибо знай: ты овладел самадхи – состоянием безупречного видения^[959].

Судя по всему, Джеймсу особенно понравился один отрывок, который адресован ученику: «Научись отделять своё тело от разума… и жить в вечном»^[960], поскольку после цитаты из «Голоса» он пишет:

Это учение о том… что вечность безвременна, что наше «бессмертие», если мы живём в вечном, является не столько будущим, сколько настоящим, о чём так часто говорится сегодня в определённых философских кругах, находит подтверждение в том «внемли, внемли!» или «аминь», которые поднимаются к нам из таинственных глубин. Мы способны распознать пароли к этой сокровенной области, когда слышим их, но не можем ими воспользоваться; лишь сама эта область обладает «паролем предвечным»^[961].

Ведущий британский буддист, Деннис Лингвуд, в большей степени известный под именем Бхикшу Сангхаракшита, также проявил интерес к «Голосу». Он изучал пали и хорошо разбирался в тхеравада и махаяна буддизме. В 1950-х гг. Лингвуд выступил с циклом из пяти лекций в Индийском институте мировой культуры. Первые четыре лекции были опубликованы под заголовком «Исследование буддизма», что, по словам одного обозревателя, стало особенно значимым событием в связи с 250-летием Будда Джаянти. Пятая лекция, «Парадокс и поэзия в Голосе Безмолвия», была издана в форме брошюры. В ней говорится:

Пусть «Голос Безмолвия» и не претендует на то, чтобы считаться изречением Будды, он скорее ближе к сутрам, чем шастрам… Он стремится вдохновлять, а не поучать, обращается к сердцу, а не к разуму. Согласно классификации де Куинси, он принадлежит не к информационной литературе, целью которой является передача знаний, а к литературе силы, цель которой – сподвигнуть. Важно понимать разницу не только между ожидаемым в каждом случае результатом и органами, на которые происходит воздействие. В «Голосе Безмолвия» ученик в самом начале своего пути получает наставление: «Прежде всего научиться отделять Учение Разума от Мудрости Души, доктрину Ока от доктрины Сердца…»

Однако мы должны быть настороже, дабы не допустить распространённой ошибки, сочтя, что мистическое неизбежно иррационально и нелогично. Т. С. Эллиот саркастически замечает, что, прежде чем выходить за пределы интеллекта, его нужно иметь.

Тем временем проблема коммуникации никуда не исчезает. Как рассказать о природе самадхи тому, кто не имеет соответствующего опыта, тогда как язык, инструмент коммуникации, происходит как раз из тех уровней опыта, за пределы которых выходит самадхи? Некоторые учителя дзэн, разумеется, решают проблему по-своему, вовсе отказываясь от использования языка. Традиционное буддистское решение куда менее кардинально. Одна группа сутр… основывается в основном на методе систематического парадокса. Другая группа… прибегает к поэзии, особенно в высокоразвитой форме космического мифа. Уникальность «Голоса Безмолвия» состоит, пожалуй, в том, что в нём используются оба метода – особенность, которая без сомнения предопределяет невероятную силу этого маленького трактата, которая способна пробудить дремлющую мудрость души подготовленного ученика^[962].

* * *

После Фонтенбло Ида Кэндлер уговорила Елену Петровну провести две недели на острове Джерси, чтобы подышать морским воздухом. Е. П. Блаватская писала Наде: «Что ж, мой давний товарищ, я улучила минутку среди работы, которая навалилась на меня после бездействия и лени в Фонтебло, и пишу тебе прямо из постели, хотя чувствую себя превосходно. Доктор уложил меня из предосторожности, поскольку в последнее время у меня слегка побаливают колени»^[963].

Работа, о которой она говорит, включает подготовку очередного выпуска журнала «Люцифер». Как сообщает Джордж Мид: «В августе 1889 г. я начал постоянно работать с Е. П. Блаватской. Тогда она была на Джерси, и нам постоянно приходилось пересылать копии и гранки „Люцифера“ туда-обратно в сопровождении бесчисленных записок и телеграмм с замечаниями. Я успел написать обзор всего на две книги, когда от Блаватской пришла телеграмма с просьбой срочно приехать на Джерси».

Одним из заданий, которые Е. П. Блаватская поручила Миду, было перечитать рукопись «Голоса», о существовании которой он не подозревал до этого момента. Он рассказывает:

Я сказал ей, что это самое великое произведение из всей теософской литературы, и попытался, против своего обыкновения, выразить собственное восхищение словами… Е. П. Блаватская была недовольна своей работой и выразила опасение, что не смогла должным образом перевести оригинал… Это являлось одной из её особенностей. Никогда она не была уверена в собственных литературных трудах и с радостью выслушивала критические замечания даже от тех, кому стоило бы промолчать. Как ни странно, она всегда сильнее всего боялась за свои лучшие статьи, и была больше всего уверена в полемических произведениях^[964]… свежая атмосфера жизни и реальности, которой она окружила свои великие труды, на мой взгляд, предопределила её неослабевающую популярность. Она была титаном среди смертных; …наш титан был стихийным, как и все титаны. Но чтобы заложить основы, необходимо быть гигантом. А когда перемещаются гиганты, они могут опрокинуть идолов в молельнях карликов.

Пока Е. П. Блаватская находилась вдали от Лондона, был опубликован «Ключ к Теософии». Вернувшись, она отправила один экземпляр Уильяму Стеду. «Я прошу Вас не написать рецензию, а просто прочитать эту книгу, – сказала она ему, – её-то Вы сможете понять, так как в ней нет метафизики. Мистер Оскар Уайльд дал мне слово чести, что прорецензирует её, но на этом дело и закончилось. Впрочем, это не имеет значения. Важно другое – Вам следует её прочитать; ведь в таком случае Вы будете знать истину о ней»^[965].

«Ключ» написан в форме диалога между теософом и человеком, задающим вопросы. Во введении говорится:

Предназначение этой книги точно выражено в её названии, «Ключ к Теософии»… Она не является полным, исчерпывающим учебником по теософии, а лишь ключом, чтобы отпереть дверь, которая ведёт к более глубокому изучению. Она прослеживает общие контуры Религии Мудрости и объясняет её фундаментальные принципы, отвечая в то же время на различные возражения, выдвигаемые средним западным человеком, и пытаясь изложить незнакомые понятия в наиболее простой форме и как можно более ясным языком.

Ожидать, что эта книга сделает теософию понятной без всякого умственного усилия со стороны читателя, было бы преувеличением… Для ленивых умом или тупых теософия должна остаться загадкой, ибо в мире мысли, как и в мире духовном, каждый должен продвигаться своими собственными усилиями. Писатель не может думать за читателя, да и читатель не стал бы хоть сколько-нибудь лучше, если бы такое мышление было возможно.

В книге раскрываются такие темы, как природа состояний после смерти, загадка разума, семеричная природа человека и космоса, реинкарнация и карма. Некоторые разделы освещают социальные проблемы нашего времени и их решения, предлагаемые теософской философией. В одном таком разделе говорится об образовании детей и молодых людей. Тема открывается следующим вопросом:

Один из сильнейших ваших аргументов в пользу того, что современные западные формы религии никуда не годятся, как и в какой-то мере популярный нынче материализм, который вы, судя по всему, считаете «мерзостью запустения», – это факт страданий и нищеты в огромных масштабах, в особенности в наших крупных городах, которого нельзя отрицать. Но вы, разумеется, не можете не признать, как много сделано и делается для того, чтобы исправить текущее положение вещей с помощью образования и распространения знаний.

На это теософ отвечает:

Вы коснулись темы, которая глубоко затрагивает нас, теософов, и я должна высказаться до конца. Я согласна с тем, что для ребёнка, выросшего в трущобах, где местом его игр становятся сточные канавы, и живущего среди постоянной грубости в словах и действиях, проводить ежедневно некоторое время в светлых и чистых классных комнатах, увешанных картинами и часто украшенных цветами – большое преимущество. Там его учат чистоплотности, вежливости, аккуратности; он учится играть и петь; там у него есть игрушки, пробуждающие его разум; там он учится работать руками; там с ним разговаривают с улыбкой, а не угрюмо; там его беззлобно упрекают или уговаривают, а не осыпают проклятьями. Всё это воспитывает в детях человечность, пробуждает их мозг и делает их восприимчивыми к интеллектуальному и моральному воздействию. Школы сейчас ещё не таковы, какими они могли бы и должны были бы быть, но в сравнении с домом этих детей они кажутся раем; и понемногу они и на дом начинают оказывать влияние. И всё же, хотя это и справедливо для многих государственных школ, ваша система заслуживает самых суровых упрёков.

В ответ на вопрос: «Какова же подлинная цель современного образования?» Е. П. Блаватская, в свою очередь, спрашивает:

Совершенствовать ум и развивать его в верном направлении? Учить обездоленных и несчастных стойко нести бремя жизни, возложенное на них кармой? Укреплять их волю? Внушать им любовь к ближнему и чувство взаимной зависимости и братства, формируя таким образом характер, пригодный для практической жизни? Вовсе нет. Любой юноша или мальчик, да что там – даже любой представитель молодого поколения учителей ответит вам: «Цель современного образования в том, чтобы сдать экзамены». Это система, предназначенная не для того, чтобы поощрять здоровое соревнование, а для того, чтобы порождать и воспитывать в молодых людях ревность, зависть, почти ненависть друг к другу, готовя их таким образом к жизни, полной самого беззастенчивого эгоизма, борьбы за почести и награды, а не добрых чувств.

А что представляют собой эти экзамены, ужас нынешних ребят и молодых людей? Это всего лишь метод классификации, посредством которого сводятся в таблицы результаты вашего школьного обучения. Иными словами, они являются практическим приложением метода современной науки к присущей человеческому роду умственной деятельности. Наука теперь утверждает, что интеллект – это результат механического взаимодействия в веществе мозга; потому лишь логично, что современное образование и должно быть почти полностью механическим – чем-то вроде автоматической машины для промышленного производства интеллекта тоннами. Даже небольшого знакомства с экзаменами достаточно, чтобы показать, что образование, которое они дают, – это всего лишь тренировка физической памяти; и рано или поздно все ваши школы опустятся до этого уровня. Что же касается настоящего, правильного развития способности мыслить и рассуждать, то оно в принципе невозможно до тех пор, покуда обо всём будут судить по результатам конкурсных экзаменов…

Затем на вопрос: «А что бы вы предложили?» Блаватская отвечает:

Будь у нас деньги, мы основали бы школы, которые выпускали бы не просто умеющих читать и писать кандидатов на голодную смерть. Там в детях воспитывали бы прежде всего уверенность в себе, любовь ко всем людям, альтруизм, взаимное милосердие и, в первую очередь, учили бы их думать и рассуждать самостоятельно. Чисто механическую зубрежку мы свели бы до абсолютного минимума и основное время посвятили бы развитию и воспитанию их внутренних чувств, способностей и скрытых возможностей. Мы постарались бы с каждым ребёнком обращаться как с личностью и обучать его так, чтобы обеспечить наиболее гармоничное и равномерное раскрытие его способностей, дабы все его особенные склонности получили естественное развитие. Своей целью мы поставили бы воспитание свободных мужчин и женщин – свободных как в интеллектуальном, так и в нравственном отношении – без каких-либо предрассудков и прежде всего – неэгоистичных. И мы убеждены в том, что многого, если не всего этого, можно было бы добиться с помощью надлежащего и истинно теософского образования^[966].

Обратив внимание в «Ключе к теософии» на различные социальные нужды того времени, Блаватская расширила сферу своего наблюдения в своих редакционных статьях в «Люцифере» и в таких статьях, как «Приливная волна», «Падение идеалов», «Движение цикла», «Прогресс и культура» и «Цивилизация – смерть искусства и красоты».

Глава 14

Переезд на Авеню-роуд

Начало 1890 г. было отмечено для Е. П. Блаватской перерывом в литературной деятельности. Она писала двум французским теософам: «Я так занемогла – полная нервная прострация – что не могу написать ни слова о любой другой теории, кроме как о трансцендентальной философии. Ведь для этого не требуется ни умственной деятельности, ни единой мысли, и всё, что мне остаётся делать, это открывать то один, то другой ящик шкатулки моей памяти и копировать»^[967]. В феврале она написала Вере:

Как видишь, я в Брайтоне, на побережье, куда врачи отправили меня дышать океаническими испарениями Гольфстрима, чтобы избавиться от абсолютного нервного истощения. У меня нет болей, лишь учащённое сердцебиение да звон в ушах – я почти совсем оглохла – и вдобавок слабость, такая слабость, что я едва могу поднять руку. Мне запрещено писать или читать и даже думать, и я должна круглые сутки проводить на свежем воздухе – «сидеть у моря и ждать погоды». Врач мой сам испугался и перепугал весь персонал. Это место жутко дорогое; а финансы мои – увы и ах! Поэтому мои эзотерики тут же сложили свои сбережения и убедили меня ехать. И сейчас денежные дотации летят ко мне со всех точек земного шара, чтобы я могла продолжать лечение; некоторые из них даже не подписаны, и на них значится лишь мой адрес. Особенна щедра Америка, настолько, что мне, ей богу, совестно…

Со мной рядом постоянно находятся двое или трое теософов из Лондона, сменяя друг друга, и, словно Церберы, отслеживая каждое моё движение. Сейчас один из них слёзно просит меня прекратить писать, но должна же я доложить вам, что всё ещё жива. Ты ведь бывала в Брайтоне? У нас здесь стоит восхитительная весенняя погода; солнце точно, как в Италии, воздух насыщен запахами; море похоже на зеркало, и меня целыми днями возят туда-сюда по набережной в инвалидном кресле. Прелестно. Думаю, я уже достаточно окрепла. Мозг мой стал гораздо менее подвижен, но раньше я попросту боялась за свою голову. Мой врач сказал… «Вы переработали»; он говорит: «вы должны дать себе отдых». Ну-ну! И это при всей той работе, что мне предстоит! «Вы уже достаточно написали», – говорит он, «теперь катайтесь себе».

Ему-то легко говорить, а мне всё равно нужно привести в порядок третий том «[Тайной] Доктрины», как и четвёртый – к которому я едва притронулась… не бойся. Больше нет никакой опасности. Пусть тебя утешат прилагаемые мною вырезки из газет. Видишь, как целые народы восхваляют твою сестру! «Ключ к Теософии» приведёт к нам множество новообращённых, а «Голос Безмолвия», эта крошечная книжечка, попросту становится библией теософов.

Это воистину великие изречения. Я могу так говорить, поскольку, как ты знаешь, не я их придумала! Я лишь перевела их с телугу, старейшего южно-индийского диалекта. Три трактата посвящены моральным и нравственным принципам монгольских и дравидийских мистиков. Некоторые изречения невыразимо глубоки и прекрасны. Здесь они произвели совершеннейший фурор, и, думаю, в России они тоже привлекут к себе внимание. Не хочешь ли перевести их? Уверена, это будет сплошное удовольствие^[968].

Когда это письмо было опубликовано в журнале «Путь» (декабрь, 1895 г.), редактор отметил: «Морской воздух пошёл Блаватской на пользу, но сила не надолго вернулась к ней. Уже в апреле ей снова запретили работать, что было для неё невыносимым мучением, поскольку по мере того, как её физическая сила угасала, умственная активность, казалось, только возрастала».

В Приложении к «Теософисту» за июнь 1890 г. Олькотт сообщает новости о состоянии Елены Петровны:

Последние новости от мистера Мида о здоровье Е. П. Блаватской весьма тревожащие. Она была так слаба, что даже не могла написать редакционную статью для майского выпуска «Люцифера». Её преданный и умелый врач, доктор Ц. Меннель, известил меня о невозможности её поездки сюда [в Индию] в декабре, которую мы с ней уже успели полностью спланировать. Сейчас она находится – как он сказал мне – в глубоком кризисе, исходом из которого может быть жизнь или смерть. Все благодарные сердца азиатских народов горячо молятся за то, чтобы чаша весов склонилась на сторону жизни. Другой такой «Е.П.Б.» нет и не будет.

Е. П. Блаватская в своей коляске на Авеню-Роуд, 19, Лондон

У Блаватской были причины для выздоровления. Движение росло, и штаб-квартиру Британской секции ТО планировалось переместить с Лэнсдаун-роуд в более просторное помещение на Авеню-роуд на другом конце Лондона, неподалёку от Риджентс-парка. Долгие месяцы шла подготовка к переезду, намечавшемуся в июле. Частью имущества был дом Анни Безант, которая предоставила его Обществу. В апреле 1890 г. Е. П. Блаватская написала Вере:

Сейчас мне запрещено работать, но в то же время я ужасно занята переездом с одного конца Лондона на другой. Мы приобрели три отдельных дома с общим садом по адресу Авеню-роуд, 19 на несколько лет с правом на застройку. Я планирую построить лекционный зал на 300 слушателей; зал будет в восточном стиле, отделан полированным деревом, стены из кирпича, чтобы холод не проникал внутрь; и в нём не будет потолка, крышу будут поддерживать балки, также сделанные из полированного дерева. А один из наших теософов, художник по профессии, собирается расписать её аллегорическими знаками и картинками. О, это будет прелестно!^[969].

Олькотт рассказывает, что «Р. Мэйчелл, художник, покрыл две покатые половины потолка символическими изображениями шести великих религий и знаков зодиака»^[970]. Сегодня символы великих мировых религий часто изображаются вместе на рождественских открытках, но в те дни это было неслыханно.

Собрание, посвящённое открытию новой штаб-квартиры, состоялось третьего июля. Е. П. Блаватская писала сестре:

В одном конце зала они поставили огромное кресло для меня, и я восседала на нём как на троне. Я сидела там, едва собравшись с силами, так была больна, и мой врач всё время был рядом на случай, если я потеряю сознание… Собралось около пятисот человек, почти вдвое больше того количества, на которое зал был рассчитан… И вообрази моё удивление; в первом ряду я увидела миссис Бенсон, жену архиепископа Кентерберийского, того самого, которому было адресовано «братское послание» в моём «Люцифере». Уверена, ты её помнишь. Вот до чего мы дожили!

Синнетт и другие выступили с речами, но нет нужды говорить о том, что никто не говорил так изысканно, как Анни Безант. Святые небеса, как говорит эта женщина! Надеюсь, ты когда-нибудь услышишь её сама. Теперь она мой соредактор «Люцифера» и президент Ложи Блаватской. Синнетт останется президентом одной лишь лондонской Ложи. Что до меня, я стала самым настоящим теософским папой: я была единогласно избрана президентом всех европейских теософских отделений^[971]. Но что мне до всего этого? …Если бы это принесло здоровье – вот было бы дело. А почести и титулы не по моей части^[972].

Бо́льшая часть сотрудников штаб-квартиры на Авеню-роуд там же и проживали. Безант пишет об этом периоде:

Правила дома были – и есть – очень просты, но Е. П. Блаватская настаивала на крайне регулярном распорядке дня; мы завтракали в 8 утра, работали до обеда, который подавали в час, а после обеда снова работали до ужина, подававшегося в семь. После ужина работа на благо Общества откладывалась в сторону, и мы собирались в комнате Блаватской, где обсуждали планы, получали указания, слушали её разъяснения по сложным вопросам. К полуночи все огни должны были быть погашены.

Сама Е. П. Блаватская непрестанно писала; вечно испытывая боль, но обладая неукротимой волей, она заставляла тело повиноваться ей… Как учитель она была удивительно терпелива, многократно объясняя одно и то же разными словами. Порой, когда ей подолгу не удавалось добиться от учеников понимания, она откидывалась на кресло со словами «Боже мой (лёгкое „Mon Dieu“ иностранки), разве я такая дура, что вы не можете понять? Вот вы и вы, – она обращалась к кому-нибудь, на чьём лице мелькал слабый проблеск понимания, – объясните этим остолопам, что я имею в виду».

С гордыней, тщеславием, претензией на знание она боролась беспощадно, особенно если ученик был многообещающим; острые стрелы её иронии настигали любую фальшь. На других она гневалась, выводя их из состояния летаргии жгучими насмешками; в действительности она сделалась инструментом для подготовки учеников, не задумываясь о том, что они или кто-либо другой о ней подумают, лишь бы это принесло им пользу^[973].

Джордж Мид рассказывает о том, как он испытал на себе метод подготовки учеников Е. П. Блаватской: «Она постоянно внушала мне необходимость развивать в себе чувство „правильного порядка вещей“ и бывала безжалостной, если этот закон гармонии оказывался нарушен, не оставляя путей отступления и не слушая оправданий, хотя в действительности, минутой позже она снова становилась ласковым другом и старшим братом, я бы даже сказал, товарищем, каким могла быть лишь одна она»^[974].

Если верить записям, Е. П. Блаватская отлучилась с Авеню-роуд, 19 всего один раз, в августе 1890 г., когда отправилась в Ист-Лондон на открытие клуба для проживания низкооплачиваемых работниц. В начале года ей выдали 1000 фунтов, которые она могла потратить по своему усмотрению на благотворительные нужды, предпочтительно для женщин, и она решилась на этот проект. Профессор Недеркот, занимавшийся исследованием этой истории, сообщает:

Когда клуб в середине августа открыл свои двери, [репортёр] «Стар» увидел не тоскливое, отталкивающее помещение с белёными стенами, а скорее частный дом со светлыми, красиво обставленными комнатами; даже кровати в спальнях были отделены друг от друга цветными японскими ширмами. В клубе была библиотека, комната для работы, гостиные… и столовая… Клуб вмещал около дюжины постоялиц и мог обеспечить ещё несколько десятков из них питанием и местом для встреч. К концу декабря миссис Безант объявила, что количество членов клуба перевалило за сто пятьдесят человек, и что заведующая, миссис Китти Ллойд (преданный теософ, разумеется), по горло занята, ежедневно готовя примерно такое количество порций еды… На открытии в августе присутствовало около пятидесяти девушек. Мадам Блаватская достаточно оправилась от своего хронического заболевания, чтобы приехать туда со своими соратниками. Там был чай, пирожные и даже танцы и песни, а кульминационным моментом вечера стали выступления миссис Безант и Герберта Берроуза. Мадам просто сияла от счастья^[975].

В преддверии открытия Е. П. Блаватская была глубоко обеспокоена одним из правил Женского клуба и писала Анни Безант:

Мистер Г. Берроуз безапелляционно заявил прошлым вечером, пользуясь своей властью в администрации «Женского клуба», что ни одну девушку не примут в этот клуб в качестве жильца или члена, если она не состоит в профсоюзе. Какое ПРАВО он имел говорить такое?.. Мистер К. предельно ясно сообщил мне устно и письменно о своём пожелании, согласно которому каждая девушка и женщина, которую нищета вынуждает жить на улице, независимо от убеждений (религиозных и политических), класса, рода деятельности и мнения, имеет право просить помощи у клуба и получить её при наличии свободного места и денежных ресурсов. Распоряжение мистера Берроуза противоречит основополагающему принципу ТО, т. е. принципу всеобщего братства, не зависящего от вероисповедания, взглядов, класса, расы или цвета кожи, и стало быть является нетеософским.

Более того: таким образом ТО и все, кто его основал, окажутся в чужой колее; им насильно и неожиданно навяжут определённые и узкие сектантские взгляды теософии и филантропии; мы все будем связаны в глазах публики (поскольку там присутствовали двое редакторов и репортёры) с профсоюзниками, забастовщиками, публичными демонстрациями и тому подобным. И мы, люди ТО и само ТО, дожили до этого дня, и ничто не смогло нас сломать лишь благодаря мудрой политике нашего Общества как организации, которая абсолютно не вмешивается в дела таких политических движений и всегда соблюдает закон… чем не могут похвастаться забастовщики и бунтовщики, какие бы благие цели они ни преследовали^[976].

Вера, которая в то время находилась с Е. П. Блаватской в Лондоне, вспоминает:

Во время моего пребывания там у меня было много поводов для волнения, связанных с сестрой. Хотя все, кто там работал, очевидно уважали, любили и ценили её, они все были новыми людьми, ужасно занятыми, и вдобавок ко всему, привычными к спартанскому образу жизни. Никто не знал, как облегчить трудности и неудобства, с которыми она сталкивалась ежедневно, и как обеспечить ей уход и внимание, в которых она отчаянно нуждалась.

Одна лишь графиня Вахтмейстер, которая так хорошо заботилась о ней в Вюрцбурге и привела её в чувство в Остенде, по моему мнению, способна была её спасти. Об этом я не раз говорила сестре. Но с раннего утра до позднего вечера графиня была в офисе в центре города, за несколько миль от неё. Елена Петровна горячо протестовала против моих предложений, убеждая меня, что графиня нужна для работы и не может этой работой пренебрегать. Моя сестра никогда не отличалась эгоизмом. По этой же причине она отослала в Индию тем же летом Бертрама Кейтли – человека, преданного ей так, будто она была его родной матерью. Она утверждала, что в нём нуждались там. И, что ещё важнее, отъезд из Лондона необходим для него самого и положительным образом повлияет на его благополучие.

В те последние вечера, которые мы провели вместе, она с большим удовольствием слушала русские народные песни. Она обращалась сначала к одной из моих дочерей, затем к другой: «Спой что-нибудь, сердце моё! Ну хотя бы „Ноченьку“ или „Травушку“… Спой любую народную песню…» В последний вечер мои дочери пели до полуночи такие песни, как «Среди долины ровныя» и «Вниз по Матушке по Волге», и наш русский гимн, и русские великопостные молитвы. Она слушала с таким наслаждением и такой радостью, будто знала, что никогда их больше не услышит^[977].

В конце лета 1890 г. Е. П. Блаватская написала работу «Психическое и нусическое действие», ставшее серьёзным вкладом в теософскую психологию. Статья появилась в «Люцифере» в двух частях, в октябре и ноябре. В ней автор изучает недостатки господствующей в то время «физиологической психологии» и сравнивает последнюю с современной психологией и психологией древней Теософии. Как уже было сказано ранее, термин «нусический» – происходит от слова «нус» (греч. nous – «ум»), которому Е. П. Блаватская даёт следующее определение в «Теософском словаре»: «платонический термин для обозначения Высшего Разума или Души… Оно означает Дух в отличие от животной души – психе». Блаватская также называет его «божественным сознанием или разумом в человеке».

В 1930-х гг. британский философ-агностик С.Э.М. Джоуд, который до самой своей смерти в 1953 г. славился здравыми рассуждениями о современной культуре и философии, написал статью под заглавием «Что есть Душа?», в которой опирался на материал из «Психического или нусического действия». Он писал:

Госпожа Блаватская… допускает существование двух душ, или двух я, которые в широком смысле определяются следующим образом: первая душа зависит от тела, то есть, события, которые происходят в ней, являются следствием событий, происходящих в теле; она называется «Низшее Я» или «психическая активность» и проявляется через системы нашего организма…

Второе я, известное как «Высшее Я», в отличие от первой души, которая по сути является всего лишь пучком психологических событий… есть единство, вернее, объединяющий принцип. Оно не представлено каким-то отдельным органом в теле – ведь ни один орган не может определять действия начала, объединяющего все органы… Следовательно, второе «я» располагается не в мозге… Его активность, называемая нусической в противоположность «психической» активности первого «я», исходит от «Всемирного Разума»… Наконец, Высшее Я неизменно и постоянно в течение разных жизней. Оно является постоянным элементом, который подобно нити тянется через различные воплощения, нанизанные по всей его длине, словно бусы.

Различия между этими двумя «я», с величайшей искусностью описанные госпожой Блаватской, снимают некоторые вопросы, которые научный материализм ставит перед любой спиритуалистической философией… Нельзя не питать глубокого почтения и, если так дозволено сказать, восхищения к произведению госпожи Блаватской на эту тему. Когда она писала его полвека назад, многие из её идей, которые сегодня кажутся привычными, были абсолютно неслыханными и новаторскими^[978].

В марте 1890 г. Теософское издательское сообщество в Лондоне опубликовало первую часть двухтомника под заглавием «Протоколы Ложи Блаватской». Вторая часть, вышедшая в свет в январе 1891 г., была объединена в одну книгу с первой и всё ещё издаётся^[979]. По заглавию книги трудно предположить, что речь в ней идёт о «Тайной Доктрине», и она содержит ответы самой Е. П. Блаватской на вопросы, которые ей задавали на собраниях Ложи Блаватской с 10 января по 14 марта 1889 г. Её ответы записывали стенографисты, а позже она сама отредактировала их для публикации.

Похожие собрания проводились, когда Ложа переехала на Авеню-роуд. Записи свидетельствуют о том, что Елена Петровна принимала в них активное участие. Стенографистом был Роберт Боуэн, отставной командир флота, чей сын, капитан П. Д. Боуэн, опубликовал это своеобразное завещание годы спустя в журнале «Теософия в Ирландии» (январь-март 1932 г.) под заглавием «Исследование „Тайной Доктрины“». Позже оно появлялось в разных теософских журналах, а также было издано в форме брошюры^[980]. Запись датируется 19 апреля 1891 г., всего за 20 дней до смерти Е. П. Блаватской.

Основная часть документа, чересчур длинная, чтобы включать её в эту биографию, представляет советы Е. П. Блаватской касаемо того, как лучше всего изучать «Тайную Доктрину». Ниже мы приводим несколько выдержек из другой части брошюры.

Роберт Боуэн записывает:

На прошлой неделе Е. П. Блаватская рассказывала особенно интересные вещи о «Тайной Доктрине». Я как смог постарался разобрать свои записи и переписать их, покуда всё это ещё свежо в моей памяти. И она сама сказала, что это может оказаться полезным для кого-нибудь лет через 30 или 40.

Во-первых, «Тайная Доктрина»… содержит, по её словам, ровно столько знаний, сколько мир способен принять в текущем веке. Это утверждение вызвало вопросы, на которые она ответила следующим образом:

«Мир» обозначает Человека, живущего в Субъективной природе. Этот самый «Мир» найдёт в двух томах ТД всё, что его сознание может воспринять, но не более того. Однако это не значит, что Ученик, живущий вне «Мира», не сможет обнаружить в книге нечто большее, чем там способен отыскать «Мир». В каждой форме, какой бы грубо обработанной она ни была, запечатлён образ «творца». Так же и литературный труд: даже самое запутанное сочинение хранит в себе отображение знаний автора. Из этого утверждения я могу заключить, что ТД содержит всё, что знала сама Е. П. Блаватская, и даже куда больше, если вспомнить, что первоисточником этого сочинения являлись люди, обладавшие намного более обширными знаниями, чем она. Более того, она недвусмысленно намекает на то, что некоторые могут обнаружить в ТД знания, которыми она сама не владеет. Признаться, мысль о том, что лично я могу найти в словах Блаватской знание, которого даже она не сознаёт, оказалась воодушевляющей. Она достаточно долго рассуждала об этой идее. После этого Х сказал: «Похоже, Е. П. Блаватская теряет хватку», подразумевая, как мне кажется, уверенность в её собственных знаниях. Однако Y и Z, как и Ваш покорный слуга, лучше понимаем, что она имела в виду. Она без тени сомнения говорит нам, что мы не должны цепляться ни за неё, ни за кого-либо другого, как за непререкаемый авторитет, а должны развиваться в собственных суждениях.

Более поздняя заметка: я оказался прав. Я рассказал ей о своём предположении, и она кивнула и улыбнулась. Её одобрительная улыбка дорогого сто́ит!..

Она сильно изменилась с тех пор, как я повстречал её двумя годами ранее. Просто чудо, как ей удаётся держаться при её тяжёлом заболевании. Любого, кто ничего не знает и ни во что не верит, Блаватская смогла бы убедить в том, что она есть нечто, обитающее за пределами тела и мозга. Я чувствую, особенно во время этих последних собраний: физически она стала так беспомощна, что учит нас, уже находясь в пределах другой, высшей сферы. Мы будто больше чувствуем и ЗНАЕМ, о чём она говорит, нежели слышим это своим физическим слухом. Прошлым вечером Х высказал похожую мысль.

Глава 15

Последние дни Е. П. Блаватской

Джордж Мид писал об этом периоде:

С переездом в новую штаб-квартиру многое изменилось. Оглядываясь назад, кажется, будто она готовила нас к тому, что может уйти в любую минуту… С тех пор, как она поехала в Брайтон в начале прошлого года, её физические страдания становились всё более нестерпимыми, и она уже не могла работать, как раньше. Но мы питали большие надежды на восстановление её привычного состояния здоровья. На Лэнсдаун-роуд она любила принимать гостей, и каждый вечер у неё бывали посетители. Но на Авеню-роуд она постепенно начала всё больше отстраняться, и зачастую не принимала вечером даже домашних, если только не приглашала их самостоятельно. Опять же, в последнее время она стала необычайно тихой и крайне редко проявляла свойственную ей энергию. Железная воля не изменила ей, а вот тело было совершенно вымотано, поскольку она работала за письменным столом даже тогда, когда ей надлежало находиться в постели, а то и в гробу^[981].

В письме к другу от 25 мая 1891 г. графиня Вахтмейстер выразила похожие чувства:

Нам пришлось очень тяжело, и мы даже сейчас не в силах признать, что Е. П. Блаватской больше нет. Мы все были уверены в том, что она доживёт до конца века; поэтому всю зиму, даже видя, что она без конца болеет и слабеет, мы не били тревогу. Е. П. Блаватская очень мало работала зимой, и, как я уже писала Вам ранее, она постепенно отгородилась от нас. Думаю, она знала, что конец её близок, и сделала это, чтобы примирить нас с её отсутствием, а также, чтобы посмотреть, как мы будем справляться сами, без неё; а теперь нам надлежит работать самостоятельно и стараться изо всех сил^[982].

В течение последних месяцев жизни Е. П. Блаватская занималась составлением Теософского словаря. Его опубликовали только в 1892 г., через год после её смерти. Кроме того, она переписала некоторые из своих оккультных историй, изданных в тот же год под заголовком «Кошмарные сказки»^[983], хотя в действительности они были куда глубже, чем обычные сказки. Изначально они печатались в различных журналах, в том числе в нью-йоркском «Сан», «Знамени Света», «Люцифере» и «Теософисте»^[984]. Сейчас они объединены в одной книге^[985]. Четыре из восьми рассказов описывают события, в которых Елена Петровна была непосредственным участником или, по крайней мере, сторонним наблюдателем. Один из них, самый длинный и, пожалуй, самый важный, называется «Заколдованная жизнь, записанная гусиным пером». В нём говорится о том времени, когда Елена Петровна путешествовала по Европе и жила у Гебхардов в Эльберфельде незадолго до скандала с Куломбами.

Ежегодное послание Е. П. Блаватской конвенции Американских теософов, которая на этот раз проводилась в Бостоне, было написано 15 апреля, за три недели до её смерти. Её представляла Анни Безант, которая по такому случаю впервые посетила США. Ввиду последующих событий в Теософском обществе^[986], письмо видится весьма пророческим:

В третий раз со времени моего возвращения в Европу в 1885 г. я направляю к моим братьям по теософии делегата из Англии для присутствия на ежегодном Теософском съезде и устной передачи моего приветствия и сердечных поздравлений. При моей нарастающей телесной немощи единственным оставшимся мне утешением служит то, что я слышу о развитии нашего Священного Дела, которому я отдала своё здоровье и силы и которому теперь, когда они на исходе, я могу предложить лишь свою страстную преданность и неослабевающие добрые пожелания успеха и благоденствия. Поэтому новости, приходящие с каждой почтой из Америки и рассказывающие о возникновении новых отделений Общества, о тщательно продуманных и кропотливо разработанных планах распространения теософии, ободряют и несказанно радуют меня свидетельствами успехов её развития…

Позвольте мне ещё раз напомнить вам, что такая работа сегодня нужнее, чем когда-либо. Наступающий сейчас период в рамках того цикла, который должен завершиться между 1897–1898 гг., является и постоянно будет оставаться периодом великих конфликтов и непрерывного напряжения. Если Теософское общество сумеет устоять в течение этого периода, это будет прекрасно; если же нет, то теософия выйдет из него живой и невредимой, а Общество погибнет, быть может, самым бесславным образом, и пострадает от этого весь мир… Силы, выступающие против нас… не упустят ни малейшей возможности сеять раздоры, использовать наши ошибки и неверные ходы, исподволь внушать сомнения, вселять подозрения; так что единство Общества может разрушаться всеми мыслимыми способами, а ряды наших собратьев – таять и приходить в смятение. Никогда ещё членам Теософского общества не было столь необходимо, как сейчас, серьёзнейшим образом отнестись к древней притче о вязанке хвороста: если развязать её, то прутья легко переломать поодиночке, но если мы будем едины, то никакая сила на Земле не сумеет разрушить наше Братство.

С горечью вынуждена была отметить распространившуюся среди вас, так же как и среди теософов Европы и Индии, тенденцию ссориться по пустякам, и вашу преданность делу теософии обращать в повод для раздоров. Поверьте мне, что, не говоря уже об этой естественной тенденции, проистекающей из врождённого несовершенства человеческой природы, нередко враги наши, которые всегда начеку, пользуются даже благороднейшими вашими качествами, чтобы соблазнить вас и сбить с пути… Самоконтроль особенно важен тогда, когда личная тяга к власти и уязвлённое самолюбие распускают пышный павлиний хвост, прикидываясь преданностью и альтруистическим трудом, но во время нынешнего кризиса Общества недостаток самоконтроля и бдительности может в любом случае оказаться роковым. Если бы каждый собрат нашего Общества, содействуя целям Братства, всегда довольствовался тем, что выступает как часть безличной силы, служащей добру, и не думал о похвалах и порицаниях, то достигнутый благодаря этому прогресс изумил бы весь мир и вывел бы ковчег Теософского общества из-под угрозы…

Самой мне осталось жить, по-видимому, уже недолго, и если хоть кто-то из вас смог нечто извлечь из моих учений или узрел с моей помощью проблеск Истинного Света, то взамен я попрошу вас и дальше укреплять то дело, с победой которого этот Истинный Свет, становясь всё ярче и величественнее благодаря вашим индивидуальным и коллективным усилиям, станет озарять весь мир…

Да пребудут с вами благословения великих учителей прошлого и настоящего. От меня же лично примите все вместе заверения в моих подлинных, непоколебимых братских чувствах и искреннюю, сердечную благодарность за работу, проделанную всеми сотрудниками.

От их, до конца преданной, слуги

Е. П. Блаватской

В первый день конвенции, 26 апреля на дневном заседании миссис Безант зачитала перед собравшимися вышеозначенное письмо, а следом за ним ещё одно послание от Е. П. Блаватской:

Братья теософы:

Я нарочно опустила всякие упоминания о своём старейшем друге и соратнике У. К. Джадже в своём общем послании вам, поскольку считаю, что его неутомимые и самоотверженные усилия по укреплению и развитию теософии в Америке заслуживают отдельного упоминания.

Если бы не У. К. Джадж, теософия в Соединённых Штатах не занимала бы то положение, которое она занимает сейчас. Ведь именно он укреплял среди вас это движение и тысячью способов доказал свою преданность важнейшим задачам теософии и Общества.

На Теософской конвенции не следует чрезмерно предаваться взаимному восхищению, однако стоит воздать должное, когда это нужно. Посему я с радостью воспользуюсь возможностью открыто выразить устами моего друга и коллеги Анни Безант мою глубокую признательность вашему генеральному секретарю за его деятельность и публично от всей души поблагодарить его во имя теософии за тот благородный труд, который он уже проделал и продолжает осуществлять^[987].

С братским приветом,

Е. П. Блаватская ∴

В субботу 25 апреля Е. П. Блаватская слегла с гриппом, эпидемия которого разразилась в то время в Лондоне. В течение двух последующих недель она несколько раз говорила доктору Меннелю, что умирает, но никто из домашних не верил, поскольку раньше ей неоднократно удавалось обмануть смерть.

Е. П. Блаватская передала миссис Купер-Оукли своё «последнее послание» Обществу за два дня до смерти. В три часа ночи она вдруг устремила взгляд наверх и сказала: «Изабель, Изабель, не прерывай связь; не дай моему последнему воплощению стать провальным». (Журнал «Путь», июль, 1894 г.).

Говоря о «последнем» воплощении, она, очевидно, не имела в виду «окончательную» инкарнацию, поскольку это противоречило бы одному из основных утверждений «Голоса Безмолвия», сформулированному в краткой форме в «Обете Гуаньинь», буддистской богини милосердия:

Никогда я не буду искать и не приму единоличного спасения; никогда я не погружусь в вечный покой в одиночестве; но всегда и везде я буду стремиться к искуплению каждого создания во всём мире^[988].

Седьмого мая, за день до смерти, страдания Е. П. Блаватской резко усилились. Лора Купер, сестра Изабель Купер-Оукли, пишет:

Блаватской стало труднее дышать, и мы никак не могли найти для неё удобное положение; после множества безуспешных попыток её так и оставили сидеть в кресле, обложенную подушками. Из-за чудовищной усталости кашель почти прекратился…

Около четырёх утра [седьмого мая] наступило видимое облегчение, её пульс стал ровным и чётким. С этого момента и до моего ухода в семь часов всё было хорошо и спокойно. Моё место заняла сестра, а я отправилась передохнуть на пару часов, оставив доктору Меннелю записку с просьбой сообщить мне своё мнение о состоянии Елены Петровны, когда он зайдёт её проведать. Он зашёл ко мне чуть позже девяти, и его заключение было удовлетворительным; стимулирующее лекарство сработало, и пульс выровнялся; он не видел причин для беспокойства, посоветовал мне отдохнуть несколько часов и сказал сестре, что она может заниматься своими делами. Около 11:30 меня разбудил мистер Райт и велел срочно прийти, поскольку Е. П. Блаватской стало хуже, и сиделка опасается, что жить ей осталось считанные часы.

Внезапно наступило ещё более сильное ухудшение, и пытаясь смочить ей губы, я заметила, что милый сердцу взгляд уже затуманился, хотя она до последнего оставалась в полном сознании. При жизни у Елены Петровны была привычка шевелить одной ступнёй, когда она о чём-то напряжённо размышляла, и сейчас её нога находилась в непрестанном движении, пока она не прекратила дышать. Когда надежды на благоприятный исход не осталось, сиделка вышла из комнаты, оставив Ч. Ф. Райта, У. Р. Олда и меня с нашей обожаемой Е. П. Блаватской; первые двое стояли перед ней на коленях, причём каждый держал её за руку, а я находилась сбоку от неё, поддерживая её голову одной рукой; в таком положении мы провели долгие минуты. Блаватская ушла так тихо, что мы едва ли заметили точное время, когда она перестала дышать; комнату заполнило чувство глубокой умиротворённости…^[989]

* * *

В течение предшествовавшей недели в России, в доме родных Елены Петровны, тёти Нади и тёти Екатерины, творились странные вещи. 4 мая 1891 г. Надежда написала об этом Вере. Копия этого письма была отправлена Олькотту, который опубликовал его в «Теософисте» (апрель, 1893 г., с. 430–431):

Мне было предупреждение, но я не сразу поняла его. Помнишь то кольцо, которое она прислала мне из Индии? Простое, крупное кольцо с агатом; камень овальный, плоский, с желтоватым оттенком, почти прозрачный, с крошечной веточкой мха прямо по центру кристалла. Я носила его добрые двадцать лет, и камень никогда не менял цвет – он всегда был прозрачен, как стекло. Но вот уже около месяца [это письмо было датировано 4/16 мая 1891 г.], как я заметила, что он потемнел и утратил яркость. В конце концов он стал угольно чёрным, так что даже побега мха не видать. Я и подумать не могла, что кварц может так сильно потемнеть. Я его и мыла, и чистила, и тёрла, да только всё без толку. Камень оставался чёрным до самой смерти Елены, затем начал светлеть и через несколько дней снова стал прозрачным…

В Светлый понедельник мы услышали в самой середине обеденного стола такой громкий стук, что все прямо подпрыгнули на своих местах. В то время она ещё была жива; но во все последующие дни мы днём и ночью слышали странные шумы, похожие на звук разбитого стекла, щелчки или удары по мебели. Когда я получила от графини Вахтмейстер письмо о том, что дело плохо, её (Елены) уже не было в живых, но мы об этом не знали. Я как раз читала его в гостиной моей сестре (мадам Витте), которая, прослушав это письмо, сказала: «Уверена, она поправится». И в тот же самый миг раздался грохот; мы вскочили в испуге и побежали посмотреть, что случилось, поскольку звук, исходивший из угла комнаты, был такой, будто стена развалилась на кусочки. Затем мы подумали, что, вероятно, обеденный стол вместе со всей посудой из стекла и фарфора разбился вдребезги. Вовсе нет: всё было цело и невредимо. После того, как пришло письмо Веры и твоя телеграмма, все звуки прекратились.

Доктор Франц Гартман рассказывает о схожем случае, когда один мужчина умер вдали от дома. Звуки, которые слышала его семья, были такими громкими, что переполошили всех соседей. Гартман отмечает: «Это могло быть вызвано интенсивными мысленными формами умирающего. Физическое тело является хранилищем огромного количества энергии, которая высвобождается во время смерти, и вполне способна производить такие звуки. Парацельс утверждает, что они исходят от Эвеструма или астрального тела».

Но когда Е. П. Блаватская умерла, были слышны и прекрасные звуки, как Вера позже узнала от Нади: «Несколько раз за ночь и один раз в дневное время… орган, который стоял рядом с её большим портретом, внезапно начинал играть. Он был закрыт, и никто к нему не прикасался. Также без какой-либо причины звенели колокольчики»^[990].

С момента смерти Елены Петровны прошло два дня, но тётушки ещё об этом не знали. Они расположились в своей просторной гостиной, где обычно проводили вечера, пытаясь почитать, но в действительности неотрывно думали о дорогой племяннице, которая была так далеко от них. Вдруг мадам Витте [Екатерина] устремила неподвижный взгляд на тот самый тёмный, дальний угол комнаты [откуда ранее слышались громкие звуки] и прошептала: «Я вижу её! Вот она!» По её словам, призрак был полностью одет в белое, с крупными белыми цветами на голове – именно так выглядела Е. П. Блаватская, когда её положили в гроб. Это было её прощание с земной жизнью^[991].

Тело Блаватской было кремировано 10 мая в английском городе Уокинге. Среди тех, кто пришёл почтить её память, оказался Уильям Стюарт Росс, редактор «Агностик Джорнал», в котором он часто писал под псевдонимом Саладин. В выпуске от 16 мая он описал похороны Блаватской. (Здесь его заметка приводится в сокращённом виде.):

Вырвавшись из душного серого Лондона, мы очутились среди зелёных полей и фруктовых деревьев, белых, как заснеженные склоны горы Соракта^[992]. В тот день мы провожали к месту кремации бренные останки Елены Петровны Блаватской. Не воина мы несли на погребальный костёр. Мы собирались предать пламени оракула, сфинкса, пророчицу, а не одного из тех, кого обычно рождает наш мир в деревнях и городах.

Повозка, полная такими же, как я, скорбящими с непокрытой головой, подъехала к крематорию. Теософы сгрудились вокруг предмета, похожего на большой бак, с тревожным, но благопристойным любопытством, которое удовлетворил один из служащих, приоткрыв круглое отверстие размером с одну крону. Присутствующие по очереди заглядывали в отверстие; большинство, я заметил, кидали один быстрый взгляд и отворачивались, невольно содрогаясь. Когда дошла очередь до меня, реакция моих предшественников больше не казалась мне удивительной. Если бы Вергилий, или Мильтон, или Данте увидели такой Инферно, они не стали бы писать о нём вовсе, посчитав эту тему совершенно неизъяснимой.

Пока я размышлял подобным образом, подъехал катафалк. Гроб внесли в часовню и поставили на дубовый помост, а мы все встали вокруг с непокрытыми головами. Мистер Д. Р.С. Мид, молодой человек с тонкими чертами лица, подошёл к изголовью гроба и произнёс трогательную речь. Открылась дверь из крематория в часовню, и четверо служащих унесли гроб через широкий проём. Четверо теософов, которые знали и любили мадам Блаватскую и, как и я, считали её самой великой и несправедливо оскорблённой женщиной в мире, последовали за её останками к месту сожжения, и за ними огромную дверь захлопнули и заперли на засов.

Её кончина стала тяжёлой утратой для меня, поскольку, хоть я и являюсь частью её братства, я не разделяю стоических утешений её веры. Для своих последователей она всё ещё жива. Та мадам Блаватская, которую я знал, ни в коем случае не может быть связана в сознании теософов с физическим инструментом, который служил ей на протяжении одного мимолётного воплощения. Но я не нахожу утешения в этой доктрине. Её последователи – гностики в вопросах телеологии, в которых я являюсь агностиком. Для меня мадам Блаватская мертва, и это бесконечно омрачает мою жизнь.

Всякий не лишённый проницательности человек при встрече с [Е. П. Блаватской] мог легко понять, почему её так горячо любили, и с не меньшей лёгкостью предположить, по какой причине её рьяно ненавидели. Её душа была нараспашку. К сожалению для тех, кто надеется «устроиться» в этом мире, у неё не было ни лоскута от плаща лицемерия. Она решительно отказывалась идти по стопам миссис Гранди, подобно тому, как орла ни за что не уговорить ступать по отпечаткам копыт осла.

Единственный эпитет, которым она позволяла себе называть тех, кто клеветал и оскорблял её, – «олухи». О таких противниках, как Куломбы и доктор Коуз, она говорила нечто вроде: «Отец, прости им, ибо не ведают, что творят», даже если эти противники изо всех сил пытались навредить ей духовно и физически, нанести ей бесчисленные раны, наполнить их солью и залить серной кислотой. У неё была широкая душа, которая даётся лишь немногим^[993].

Глава 16

Посмертное признание

В этой главе приведены три выражения признательности Е. П. Блаватской за её труд: из Индии, Англии и Соединённых Штатов. Первое было опубликовано 15 мая 1891 г. в одном из ведущих индийских изданий «Индиан миррор»:

Елена Петровна Блаватская прекратила своё существование на этой бренной земле… Она не относилась к той или иной национальности. Её домом была вся земля, её братьями – всё человечество… её жизнь была просто невероятной. Не существует человеческого стандарта, который можно было бы к ней применить. Она всегда будет единственной в своём роде…

Что до нас… то невозможно осознать всю тяжесть этой потери. Мы любили госпожу Блаватскую как родную, и так хотели увидеть её в Индии ещё раз… но желание это было жестоко раздавлено её смертью, и сейчас мы охвачены оцепенением и пишем это будто бы механически. Мы вспоминаем черты лица дорогой дамы… её быстрые движения, стремительный поток слов, эти яркие, сверкающие глаза, которые видели тебя насквозь и могли проникнуть в твою душу. Мы навсегда запомним её доброй и нежной, как мать, и мудрой, как отец, вселяющей веру, надежду и утешение тем, кто приходил к ней поделиться своими сомнениями и тревогами…

Теософское общество было основано с тем, чтобы распространять [кроме прочего] религиозные и философские истины Веданты и Буддизма среди западных наций. Но даже в нашей стране об этих истинах было известно немногое. Поэтому госпоже Блаватской пришлось приехать к нам, чтобы передавать свои учения, и задержаться на несколько лет ради индусов, которые, однако, самым неблагодарным образом отвернулись от неё, когда она более всего нуждалась в их поддержке. Сейчас их постигло справедливое наказание. Их земля не будет освящена, подобно английской земле, захоронением её останков^[994]. Английские теософы оказались куда более преданными ей, чем мы в Индии, за что и были щедро вознаграждены. Но разве нам не надлежит стремиться к избавлению от позора? В качестве искупления мы могли бы воздвигнуть такой памятник в честь Елены Петровны Блаватской, который показывал бы всю глубину и силу нашего раскаяния и благодарности за то, что она сделала для Индии^[995].

Редактор лондонской газеты «Ревью оф ревьюс» У. Т. Стэд разместил в июньском выпуске за 1891 г. следующую заметку:

Среди множества и разнообразия духовных учителей, у ног которых мне довелось сидеть за время моей пёстрой журналистской карьеры, госпожа Блаватская была одной из самых оригинальных. Многие воображают, будто разделались с теософией, отпустив пару шуток о чайных чашках… Однако госпожа Блаватская делала нечто неизмеримо большее, чем удваивание чашек. Она заставила даже самых образованных и скептически настроенных мужчин и женщин поверить – и поверить настолько страстно, что они сделались устойчивыми к насмешкам и преследованию – не только в то, что нас окружает невидимый мир, населённый существами, чей интеллект во много раз превосходит наши собственные познания об истине, но и в возможность вступить в общение с этими скрытыми и безмолвными существами и узнать от них Божественные тайны Времени и Вечности… Это великое достижение, и именно над ним можно было бы заранее посмеяться из-за его кажущейся невыполнимости. И всё же ей удалось совершить это чудо.

Госпожа Блаватская, русская… заставила видных англо-индийцев страстно поверить в её теософскую миссию даже в разгар шовинизма, а на склоне лет ей удалось привлечь на сторону новой-древней религии Анни Безант, которая годами сражалась на передовой воинствующего атеизма. Женщина, которая смогла достичь всего этого, достойна называться великой…

Госпоже Блаватской посреди материалистической и механистической эпохи удалось заставить плеяду исследователей и экономистов признать, по крайней мере, существование концепции о том, что всё материальное – не более чем преходящая иллюзия, и одно лишь духовное является вечным. Также она укрепила и практически возродила во многих умах мысль о том, что земная жизнь есть всего лишь испытание. В этом отношении её учения куда ближе к Новому Завету, чем большинство псевдохристианских учений нашего времени. Она расширила горизонты сознания и привнесла в самое сердце Европы XIX в. ощущение огромной, бескрайней тайны, характерное для некоторых восточных религий.

В следующей статье Стэд добавляет:

Независимо от того, правдива ли доктрина о реинкарнации, до прошлого 10-летия она оставалась практически немыслимой для рядового представителя Запада. Теперь же всё переменилось. Множество людей, которые всё ещё отрицают её за нехваткой доказательств, по крайней мере, научились признавать ценность этой гипотезы, объясняющей многие загадки человеческой жизни… бесспорно, признание того, что реинкарнация возможна, изменило картину мира широких масс… И это великое достижение всегда будет связано с именем госпожи Блаватской^[996].

* * *

Ещё одна статья была опубликована 10 мая 1891 г. в «Нью-Йорк Дейли Трибьюн»:

В наше время найдётся немного женщин, которые вынесли больше клеветы, злословия и оскорблений, чем госпожа Блаватская. И хотя подлость и невежество сделали своё дело, существуют неопровержимые доказательства того, что дело её жизни оправдается, выстоит и послужит во благо…

У госпожи Блаватской была выдающаяся жизнь, но сейчас не время говорить о её перипетиях. Достаточно будет сказать, что почти двадцать лет жизни она посвятила распространению доктрин, основанных на возвышенных, этических принципах. Какой бы утопичной ни казалась попытка разрушить барьеры расовых, национальных, кастовых и классовых предрассудков в XIX в. и привить людям дух братской любви, к которой ещё в I в. призывал величайший из учителей, благородство этой цели могут отрицать лишь те, кто отвергает христианство. Госпожа Блаватская считала, что возрождение человечества должно быть основано на альтруизме. В этом её поддерживали великие мыслители не только современности, но и всех времён… Хотя бы поэтому её учения достойны беспристрастного и серьёзного отношения тех, кто приветствует всё, направленное во благо.

Она провела важную работу… и в другом направлении. Стоит отметить, что ни один представитель современного поколения не сделал так много, чтобы заново открыть давно утерянные сокровища восточной мысли, мудрости и философии. Определённо, никто не сделал так много, чтобы пролить свет на эту глубокую религию мудрости, отшлифованную вечно размышляющим Востоком, и познакомить мир с древними литературными трудами, охват и глубина которых так поразили западный мир, взращённый в ограниченной убеждённости в том, что Восток способен лишь на грубые и примитивные спекулятивные размышления.

Сама она обладала исчерпывающими знаниями о восточной философии и эзотеризме. В этом не усомнится ни один беспристрастный ум, ознакомившись с двумя её главными работами. Путь её нередко вёл туда, куда могли последовать лишь немногие посвящённые, но тон и направленность всех её сочинений были целительными, вдохновляющими и стимулирующими. Она непрестанно пыталась научить мир тому, в чём он сильнее всего нуждался, а именно, необходимости работать на благо других, отодвигая собственное я на второй план. Несомненно, такая доктрина не по вкусу тем, кто преклоняется перед собственным я, и маловероятно, что общество признает её и уж тем более будет применять на деле. Но тот, кто осознанно отрекается от всех личных целей и амбиций ради подобных убеждений, определённо достоин уважения, даже со стороны тех, кто не способен следовать зову более возвышенной жизни.

Работа госпожи Блаватской уже принесла плоды, и в будущем непременно последуют ещё более значительные и благотворные результаты. Внимательные наблюдатели давно уже отметили, что она во многих смыслах повлияла на современное направление мысли. Бо́льшая человечность, свобода мышления, стремление изучать древние философии с более достойной их точки зрения – всё это напрямую связано с её учением. Таким образом, госпожа Блаватская оставила свой след в истории. Та же участь ожидает её труды… когда-нибудь, если и не в скором времени, возвышенность и чистота её целей, мудрость и глубина её учений будут осознаны нами полнее, к её чести, которую она справедливо заслужила^[997].

Глава 17

«А Вы знали мадам Блаватскую?»

Американский художник Эдмунд Рассел водил знакомство с Е. П. Блаватской в Лондоне в конце 1880-х. В журнале «Люцифер» она пишет о нём: «наш общий друг, тот самый, знаменитый Эдмунд Рассел». В свою очередь, поэт У. Б. Йейтс писал о Расселе ирландской писательнице Кэтрин Тайнан Хинксон в сентябре 1888 г.: «На днях я встретил [у мадам Блаватской] интереснейшего и любопытнейшего персонажа – я ещё не успел понять, интересен ли он сам по себе, но его убеждения определённо оригинальны… Он самый интересный человек из всех, кого я встречал у мадам в последнее время…»^[998] Далее приводятся выдержки из четырёх литературных портретов Елены Петровны, написанных Расселом (всего их было пять)^[999]:

Я прочитал немало статей о Елене Петровне Ган-Блаватской, и, судя по всему, авторы большинства из них ни разу не видели её во плоти. Их так же мало заботят её личные качества, как какого-нибудь охотника в Африке – характер зверя, которого он преследует, охваченный стремлением загнать в западню. И всё это ради того, чтобы доказать, что она была мошенницей. Вот уж кем она точно не была. Или божеством, что она решительно отрицала. Она и вправду была крупной добычей.

В последние годы её жизни на Лэнсдаун-роуд, Холланд-парк, мне выпала возможность наблюдать за ней в разных обстоятельствах. Я никогда не принадлежал к числу активных сотрудников, но был членом Эзотерического кружка. Будучи посторонним человеком, художником, самым юным её последователем, я, видимо, забавлял её, и она разговаривала со мной очень откровенно. Она давно уже перестала участвовать в жизни Общества. Те, кто хотел её увидеть, приходили к ней. Женщина, застывшая на пороге с мыслями: «Я боюсь входить», «Меня бросает в дрожь при мысли о том, что я встречу её», – вскоре оказывалась у её ног.

ОНА УДЕРЖИВАЛА ЛЮБОВЬЮ, А НЕ СТРАХОМ.

Из её гостей можно было составить этнологический конгресс – итальянские и русские офицеры, бенгальцы, брамины, патриархи греческой церкви, мистики из всевозможных стран. Все чувствовали её проницательность и силу. Каждый был очарован её универсальностью. Она заставляла людей становиться лучшей версией себя. Они черпали силу в ощущении, что встретили того, кто видит их суть, не обращая внимания на ничтожные вещи, которым другие придают столько значения. Разумеется, невольников убеждения, что Иона был в буквальном смысле проглочен китом, пугала её символическая интерпретация. Им причиняли дискомфорт яркий свет её логики и глубина знаний, и они уходили, называя её ужасной женщиной. Их жёны порой признавались: «Мы её не одобряем, но несмотря на это любим».

Я хорошо помню её сестру, мадам Желиховскую, которая подолгу гостила у неё. Великосветская дама, седовласая, с благородной осанкой и достоинством, характерным для русского высшего света. Сама мадам тоже могла быть элегантной, если ей того хотелось, но она редко утруждала себя этим. Она обладала простотой королей, которые поступают, как им вздумается.

Когда она хотела втянуть кого-нибудь в дискуссию, то притворялась, будто бы плохо знает английский, однако знания тут же возвращались к ней, стоило ей достичь этой цели. Я увлечённо наблюдал за тем, как она отражает нападения журналистов, которые приходили, чтобы загнать её в ловушку – тонко, умно, будто подвергая их перекрёстному допросу. Она делала глупое лицо, которое часто использовала Лои Фуллер^[1000], и выглядела почти как слабоумная. Она заставляла их выложиться в полную силу, затем шаг за шагом отвоёвывала свои позиции, сбрасывая бомбы; пока наконец противник не оказывался повержен и растоптан. Затем с добродушным смехом она пожимала ему руку.

«ВЫ ЧУДЕСНЫЙ ПАРЕНЬ – ПРИХОДИТЕ ЧАЩЕ —

ПРИХОДИТЕ, КОГДА ЗАХОТИТЕ!»

Я видел, как в пылу спора она вдруг ударяла себя по лбу сжатым кулаком: «Ну какая же я дура! Мой дорогой друг, простите меня – Вы правы, а я ошибалась». Многие ли способны на такое?

На рецензию, в которой говорилось, что теософии не существует, и она сама придумала великую тайную доктрину, мадам ответила: «Если бы я так думала, то сняла бы шляпу перед Е. П. Блаватской. Я всего лишь писарь, а они называют меня творцом! Это превосходит мои притязания!» Абсолютно равнодушная к сплетням, она никогда не утруждала себя оправданиями. Однажды она сказала мне: «Меня так долго поливали грязью, что я даже не пытаюсь открыть зонт».

Её идеалом было самадхи, или божественное сознание. Она была слитком раскалённого докрасна железа, забывшего о своей природе. Большинство людей постоянно заняты удовлетворением потребностей и желаний низшего порядка. А у неё, казалось, не было собственных потребностей и желаний. Бывало, она по полгода не покидала дома, даже для прогулки по саду. Влияние её примера и являлось секретом удивительного роста и расширения Теософского общества. Она жила в великой истине, и всё же её называли обманщицей; была щедрой, но её называли мошенницей; отвергала любое притворство, и всё же была названа Королевой жуликов.

Она хорошо знала Библию, хотя для неё последняя являлась лишь одной из множества священных книг, имевших для Блаватской равное значение; через теософию – богомудрость или добро-мудрость – она учила нас не использовать слово «религия» во множественном числе, и кажется, это маленькое правило наконец становится привычным. Она обладала глубокими познаниями в сфере универсальных аналогий, из-за чего некоторые из её интерпретаций были весьма необычны. Последние слова Христа: «Боже! Почему ты оставил меня?», в которых многим слышится горечь, а некоторые, например, Джордж Мур, видят в них отречение от своей миссии, она превратила в радостное: «Мой Бог! Мой Бог! Как Ты восславил меня!»

Она была последним из мамонтов. Только пещерные храмы Индии могут идти с ней в сравнение. Она была Элефантой или Аджантой, с куполом, покрытым выцветшими фресками блистательной славы.

Я знавал многих, кто своими достоинствами был подобен богам, – Сальвини, Глэдстоун, Роберт Браунинг, Уильям Моррис, Родин, Сара Бернард – но никто из них не обладал её космической силой, хотя всем им было присуще детское очарование, когда они не были заняты делом. Великие всегда остаются детьми и порой позволяют себе выбраться из клетки.

Она определённо являлась величайшей личностью из всех моих знакомых. Даже её враги – а их было немало – признавали это. Люди, привыкшие постоянно соблюдать условности, не могли понять в ней отсутствие позы, резких перемен от детского смеха к величавости, свойственной старцам. Для них это было непристойно. Они никогда не роняли масок.

Она одновременно выглядела как мужчина – женщина – лев – орёл – черепаха – жаба – космическое тело – всё что угодно. Внешне она напоминала тех странных монстров, которых рисовал Блейк: чьи одежды, волосы, жесты кажутся частями скал и деревьев, их окружающих; которые ходят, подпоясавшись Зодиаком, и ведут беседы с богами. В минуты покоя её казацкое лицо порой омрачала печаль, сопутствующая величию, но чаще всего на нём сверкала радость. Ничто не могло ожесточить её. В ней не было трагизма в греческом смысле. Спасительное изящество шекспировского юмора золотой нитью сияло даже в самой непроглядной тьме.

В Америке мне случилось выступать в одном и том же городе с одной замечательной дамой Мэри Э. Ливермор^[1001]. В нашу честь устроили званый ужин, на которой пригласили почти всё местное духовенство. Разумеется, миссис Ливермор вошла под руку с хозяином дома, я – с хозяйкой. Стол был очень длинный, и мы сидели далеко друг от друга. Священнослужители принадлежали к разным конфессиям. Было ужасно скучно. Есть лишь один способ спасти большой званый ужин – затеять общий разговор. Я пустил дело на самотёк до середины вечера, и вдруг:

«Миссис Ливермор! А Вы знали мадам Блаватскую?»

Эффект превзошёл все ожидания. Все встрепенулись. С этого момента все блестяще нападали и отражали атаки, а я с удивлением отметил, как глубоко святые отцы изучили её идеи. Как основательно они ознакомились с её работами. Хотя они не одобряли её учений, её свет исподволь пробрался в их святыни, а её «Письмо архиепископу Кентерберийскому» [в журнале «Люцифер»] попало в цель.

Я периодически слышу о том, что кто-то «не любит» её или ей завидует. С тем же успехом можно не любить Мраморы Элгина или завидовать Сфинксу. У неё была светлый, лёгкий дух, как у Уильяма Блейка, который в глубокой старости, после стольких лет лишений и неблагодарности сказал маленькой девочке: «Моя дорогая, я могу лишь надеяться, что твоя жизнь будет такой же прекрасной и счастливой, как моя».

Глава 1

Область изысканий

После смерти Елены Петровны её соратник, Уильям К. Джадж, вспоминает:

В Лондоне я как-то раз спросил её, каковы шансы привлечь людей в Теософское общество, учитывая огромную разницу между количеством его членов и миллионами европейцев и американцев, которые о нём ничего не знают и знать не хотят. Откинувшись в своём кресле за письменным столом, она сказала: «Если задуматься и вспомнить те дни в 1875 г. и в более позднее время, когда мы не могли найти людей, которым были бы интересны наши мысли, и взглянуть на растущее влияние теософских идей сейчас – пусть на нас и вешают всякие ярлыки – всё не так уж и плохо. Мы трудимся не для того, чтобы люди называли себя теософами, а ради того, чтобы почитаемые нами учения повлияли на сознание всего этого века»^[1002].

Ранее в книге уже описывались некоторые результаты деятельности Теософского движения. В следующих главах будут приведены свидетельства подобного характера в сферах науки, религии, искусств, психологии и других областях деятельности человека за столетний период, прошедший со смерти Е. П. Блаватской.

Также эти главы содержат доказательства того, что в «Тайной Доктрине» Блаватская предвидела грядущие научные открытия. Однако она не претендовала на славу первооткрывателя, считая себя всего лишь носителем древней мудрости, которую переняла у своих Учителей. Также она не утверждала, что всегда правильно передаёт свои знания – ни она, ни её Учителя не притязали на безупречность.

Вполне естественно предположить, что влияние Е. П. Блаватской в XX в. активно проявилось среди теософов в различных теософских организациях^[1003]. Однако это слишком длинная история, чтобы пытаться охватить её на страницах этой книги.

Тот факт, что влияние Е. П. Блаватской проникло в самые неожиданные области, явствует из письма его высокопреосвященства Эрика Блоя, епископа Архиерейской епархии в Лос-Анджелесе, который ныне уже не занимает этот пост. Это письмо было написано 18 ноября 1971 г. на его официальном бланке и адресовано Борису Цыркову:

Как это любезно с Вашей стороны – прислать мне экземпляр «Е.П.Б. и „Тайная Доктрина“». Я с наслаждением её читаю. Много лет назад «Тайная Доктрина» уже открыла для меня новые горизонты, о чём я Вам уже, вероятно, рассказывал, посему я безмерно благодарен. Концепции, изложенные в «Тайной Доктрине», хотя бы частично усвоенные, избавляют от отчаяния, к которому тяготы современного мира могут так легко склонить. «Лучшее впереди», – говорит Браунинг, и мы, те, кому выпало счастье служить человечеству под предводительством великих учителей, точно это знаем. День Брахмы ещё не засиял в лучах славы.

Другое письмо пришло от Раввина Джошуа Либермана, который стал известен в 1940–50-х гг. благодаря выступлениям на многих американских радиоканалах. Однажды он назвал несколько книг, которые вдохновили его на дело его жизни, одна из них – «Дружелюбный философ» Роберта Кросби. Слушатели немало удивились бы, узнав, что подзаголовок к этой книге звучит так: «Письма и беседы о теософии и теософской жизни». Кросби в 1909 г. основал Объединённую ложу теософов.

Рассказывая об общественной деятельности Е. П. Блаватской с 1875 г. до самой её смерти, Кросби как-то раз обратил внимание на то, что в этот период пересеклись три важных цикла:

Первый период Кали-юги длиной в 5000 лет, который начался со смерти Кришны, Учителя «Бхагавад-Гиты», завершился как раз в это время. Также шёл 100-летний цикл, когда в последние 25 лет каждого века Великая Ложа [Учителей] пытается через Учителей или их учеников предложить человечеству лучшие идеи^[1004]. В этот же период солнце переместилось из созвездия Рыб в знак Водолея, и это тоже было определённым знамением^[1005].

В то время происходили примечательные события в области религии и науки, которые, по-видимому, были связаны с влиянием Е. П. Блаватской и её учителей.

Глава 2

Всемирный парламент религий

В сентябре 1893 г. на выставке в Чикаго, устроенной в честь 400-летия открытия Америки Христофором Колумбом, произошло беспрецедентное событие – собрался Всемирный парламент религий. Рассказывает один из самых известных американских авторов книг о буддизме, Рик Филдс:

Чтобы разместить всю экспозицию, вдоль берегов озера Мичиган, был построен целый город. Блистательные дворцы «белого города» напоминали о великих империях прошлого – Греции, Риме, Египте, Италии эпохи Возрождения… Отклик на пригласительные письма, коих организаторы разослали десятки тысяч по всему свету, превзошёл даже самые оптимистичные ожидания.

На открытии Всемирного парламента религий председатель, доктор Джон Генри Берроуз, отметил: «Религия, подобно белому свету Небес, распалась на множество осколков, окрашенных в разные цвета призмой человеческого восприятия. Одна из целей Парламента религий – сменить многоцветное сияние на белый свет божественной истины»^[1006].

До этого дня многочисленные направления христианства никогда не собирались вместе, а основные восточные религии не приглашались на Запад. Е. П. Блаватская, которая положила так много сил на то, чтобы добиться этого примирения, была бы рада присутствовать там.

Неудивительно, что некоторые христианские церкви ответили на приглашение отказом. Глава англиканской церкви в Англии, архиепископ Кентерберийский, написал: «Христианство – это единственная религия», добавив, что он не видит, «каким образом эта религия может быть членом Парламента религий, не признавая своё равенство со всеми остальными предполагаемыми её членами наряду с равенством положения и притязаний»^[1007].

Во время торжественного открытия на помосте расположились протестантские лидеры, католический кардинал из Нью-Йорка, еврейские раввины, а также святые мужи и учёные с Востока. Профессор Карл Джексон отмечает в книге «Восточные религии и американская мысль»:

Некоторые представители Азии были теософами, в том числе Кинза Хираи и Дхармапала, главные экспоненты буддизма на конгрессе. В своём выступлении на тему «Синтетическая религия» Хираи обрисовал слияние всех религий, что явно свидетельствует о влиянии теософии на его взгляды. Дхармапала… был ещё теснее связан с теософией: он служил личным ассистентом и секретарём Олькотта во время его миссии на Цейлоне.

Ещё раньше Дхармапала находился под покровительством Е. П. Блаватской, и именно она порекомендовала ему изучать буддистскую литературу на пали и стать миссионером.

Джексон продолжает:

Самый противоречивый делегат Парламента, Александр Рассел Уэбб – или «Мохаммед» Уэбб, как он предпочитал, чтобы к нему обращались – тоже был теософом… Олькотт, который беседовал с Уэббом в 1892 г., вскоре после его отставки с поста американского консула в Маниле, утверждает, что Уэбб был «ярым поборником буддизма» до того, как «несколько месяцев назад принял ислам». На вопрос о перемене убеждений Уэбб ответил, что, «став мусульманином, он не перестал быть убеждённым теософом», что «ислам в его понимании определённо созвучен» теософии. То, как решительно Уэбб отстаивал ислам на Парламенте, вызвало настоящую сенсацию. Наконец, среди присутствующих был профессор Г. Н. Чакраварти, который вместе с Вивеканандой представлял на Парламенте индуизм…^[1008]

Дхармапала и Чакраварти одновременно являлись делегатами от Теософского общества. Кроме них Теософию представляли в т. ч. У. К. Джадж и Д. Д. Бак из США, а также Анни Безант и Изабель Купер-Оукли из Англии.

На определённом этапе казалось, что Теософское общество не будет допущено к участию в Парламенте [согласно отчёту Теософского конгресса]. Сначала его отнесли к Психическому комитету, председателем которого был Эллиот Коуз, и, следовательно, неблагоприятного решения было не избежать. Затем ТО было определено в «Комитет морально-социальных реформ», который возглавляла сестра Коуза! В такой неопределённости, без подтверждения участия ТО в Парламенте, прошли шесть месяцев.

Затем, в апреле 1893 г., Джордж Райт, представитель ТО в Чикаго, получил приглашение явиться в офис президента Парламента. Райт вспоминает: «У меня дыхание перехватило, когда он сообщил мне, что Комитет религий единодушно согласился предоставить ТО собственный отдельный конгресс на время великого Парламента религий и назначил меня председателем Комитета организации»^[1009].

Уильям К. Джадж, международный вице-президент ТО и основной организатор Теософского конгресса, был назначен его председателем [согласно отчёту Теософского конгресса]. Для собраний Конгресса были назначены два дня: 15-е и 16 сентября. Его посетила такая толпа слушателей, что организаторы Парламента вынуждены были устроить два дополнительных собрания в выходные дни перед общим Парламентом, и ещё одно – в вечерние часы. В день заключительного собрания зал на 4000 мест был переполнен: сотни людей стояли в проходах и у стен. Два выступления Анни Безант были посвящены вопросам кармы и перерождения в контексте социальных проблем, как и доклады ещё нескольких теософов. Джадж выступил перед Парламентом с продолжительной речью об «утерянной гармонии христианства», как он часто называл реинкарнацию. На следующий день, также перед Парламентом, он рассуждал о перерождении с точки зрения универсального закона цикличности. Его речь, однако, была неожиданно прервана одним из распорядителей Парламента – пресвитерианским священником. Как оказалось, в другом зале проходило Пресвитерианское собрание, на которое никто не пришёл. Он предположил, что часть публики забрела в этот зал из-за путаницы в расписании, и предложил им немедленно перейти в другой зал. Ни один из слушателей даже не пошевелился!^[1010]. В заключение исторического собрания доктор Бэрроуз объявил:

Парламент продемонстрировал нам, что христианство всё ещё является великим катализатором гуманизма… что ни один учитель не идёт в сравнение с Христом, и нет другого Спасителя, кроме Христа… Надеюсь, ни один из присутствовавших здесь представителей Востока не принял проявленное нами почтение за готовность американцев заменить свою веру восточными религиями^[1011].

Однако, по словам историка Карла Джексона, впечатления других свидетелей оказались совершенно иного характера.

Наблюдатели на заседаниях неоднократно отмечали положительное впечатление, производимое докладчиками из Азии. Утверждая, что Парламент стал «фактом», «принципы и уроки» которого «никогда не будут изжиты» из сознания американских христиан, Флоренс Уинслоу приписывала это «яркой индивидуальности» людей, которые представляли в конгрессе индуизм, буддизм, конфуцианство и синтоизм. Их «вдумчивость, искренность, преданность и духовность» делала невозможной саму мысль о том, что восточные религии «падут или бесследно исчезнут» перед торжествующим христианством. Она превозносила Дхармапалу как «смиреннейшего из людей, испытывающего почти христианское почтение к Христу», и восхваляла Вивекананду как «одного из самых глубоко– и широкообразованных людей» своего времени, а также «великолепного оратора».

Люси Монро, освещавшая собрания в газете «Критик», тоже находилась под глубоким впечатлением от Дхармапалы и Вивекананды, которых назвала «самыми убедительными персонами в Парламенте». Она предположила, что «самым значимым результатом» Парламента стали «чувства, которые он вызвал в отношении иностранных миссий». «Англоговорящую публику впервые заставили почувствовать неуместность ситуации, в которой полуобразованные богословы отправились наставлять этих мудрых и эрудированных жителей Востока»^[1012].

Такие взгляды были далеки от точки зрения, преобладавшей на Западе 18 годами ранее, когда Е. П. Блаватская начинала свою общественную деятельность, направленную против убеждений, будто азиаты – невежественные дикари, а их религия – смесь суеверий. Но первые шаги в этом направлении были сделаны ещё до неё. Американские сторонники трансцендентальной философии, Р. Эмерсон, Г. Торо и У. Уитмен, открыто говорили о своём преклонении перед Востоком. Их убеждения разделял и сэр Эдвард Арнольд, прославившийся своей книгой о жизни Будды «Свет Азии» и переводом «Бхагавад-Гиты», который он озаглавил «Небесная песня» – Ганди особенно любил это английское изложение классического индийского произведения. В 1888 г. королева Виктория в знак признательности за труды Арнольда пожаловала ему титул кавалера Ордена Индийской империи. Когда в 1892 г. умер Теннисон и предстояло выбрать нового поэта-лауреата Англии, её выбор пал именно на Арнольда. Однако премьер-министр Глэдстоун пожелал видеть на этом месте фундаменталиста.

Как-то раз сэра Эдвина спросили, знаком ли он с Е. П. Блаватской. Он ответил:

– Я хорошо знал мадам Блаватскую и знаком с полковником Олькоттом и Синнеттом. Нет никаких сомнений в том, что теософское движение оказало сильнейшее влияние на человечество. Оно заставило массу людей понять то, что в Индии понимали всегда – важность невидимых вещей. Настоящая вселенная – это то, чего мы не можем увидеть, и каждый простой индийских крестьянин с рождения знает об этом. Теософы продемонстрировали нынешнему поколению необходимость признать существование невидимого. Человеческие способности к восприятию крайне ограничены, и всем следует знать, что за их пределами находится бескрайняя область развития^[1013].

Его высокопреосвященство Э. К. Пэджет в книге «Один год под сенью Святого Павла», в главе «Вечер с сэром Эдвином Арнольдом» пишет: «Услышав имя мадам Блаватской, сэр Эдвин заговорил о знакомстве с ней и о её выдающихся психических способностях. В качестве примера он рассказал, как однажды невзначай уточнил у неё возраст известного знатока санскритской грамматики, и она мгновенно с готовностью дала точный, правильный ответ»^[1014].

В свою очередь, Елена Петровна очевидно была высокого мнения об Арнольде, поскольку в своём завещании попросила друзей собираться каждый год в день её смерти и читать «Свет Азии» Арнольда и «Бхагавад-Гиту», без указания определённого издания. Сегодня этот день носит название День Белого Лотоса и активно отмечается теософами по всему миру. Название придумал полковник Олькотт, так как в первую годовщину смерти Е. П. Блаватской в Адьяре расцвело необыкновенное множество лотосов.

Глава 3

Наука и «Тайная Доктрина»

В 1988 г., ровно через 100 лет после публикации «Тайной Доктрины», в Соединённых Штатах, Европе и Индии прошёл ряд симпозиумов, посвящённых этому труду. Участник симпозиума в Калвер-Сити, штат Калифорния, известный американский теософ, Джерри Хейка-Икинз, сказал:

Маловероятно, чтобы литературный критик, получив «Тайную Доктрину» в 1888 г., предположил, что она всё ещё будет актуальна спустя несколько переизданий. Это объёмистое произведение в полторы тысячи страниц, наполненное терминами из восточных философий и религий, во многом противоречит науке XIX в. с её не подтвердившимися теориями. Но, как бы то ни было, «Тайную Доктрину» всё ещё продолжают издавать и исследовать…

Почему же «Тайная Доктрина» продолжает существовать и оказывать влияние на современное мышление, тогда как многие другие труды были давно позабыты? Быть может, потому что эта книга принадлежит XX в., хотя и была написана на 100 лет раньше… Ведь если бы автор «Тайной Доктрины» не предвидела грядущие открытия, книга вскоре устарела бы на фоне развивающейся науки. Елена Петровна предрекла: «Лишь в XX в. содержимое этой книги подтвердится, если не полностью, то, по крайней мере, частично» (т. 2, с. 442)^[1015].

В «Тайной Доктрине» содержится довольно мало предсказаний. Одно из них, приведённое ниже, особенно впечатляет, поскольку писательница приводит точные даты касаемо его исполнения (т. 1, с. 611):

Точные размеры, глубину, ширину и длину тайн Природы можно найти лишь в Восточной Эзотерической Науке. Так обширны, так глубоки они, что едва лишь немногие, очень немногие из высочайших Посвящённых – из тех, самое существование которых известно лишь малому числу Адептов – способны усвоить это знание. Однако всё это существует, и факты и процессы в мастерских Природы один за другим прокладывают себе дорогу к точным наукам, и вместе с тем таинственная помощь посылается редким индивидуумам в исследовании её тайн.

Именно при завершении великих циклов в связи с расовым развитием обычно подобные события [открытия] и происходят. Мы находимся в самом конце нынешнего 5000-летнего цикла арийской Кали Юги; и между этим временем [1888] и 1897 г. будет сделана широкая прорезь в покрове Природы, и материалистической науке будет нанесён смертельный удар^[1016].

Это пророчество состоит из двух частей. Первая поднимает вопрос о том, случались ли выдающиеся открытия за вышеупомянутый девятилетний период. Дэвид Дейтц в своей работе «Новый обзор науки» рассказывает:

История цивилизации знает мало таких столь разительных контрастов между представителями двух поколений, как разница в убеждениях физиков XIX в. и их преемников в XX в. К концу XIX столетия у физиков возникло ощущение, будто все задачи в их научной области выполнены. Один известный учёный того времени, произнося речь в 1893 г., сказал, что, вероятно, все великие открытия в области физики уже сделаны. Он кратко обрисовал историю развития науки и перечислил ладные и, как ему казалось, исчерпывающие теории XIX в. В будущем, подытожил он с грустью, физикам будет нечем заняться, кроме как повторять и оттачивать эксперименты прошлого, уточняя значение какого-нибудь атомного веса или физической постоянной на один или два десятичных знака^[1017].

А затем, спустя два года, 28 декабря 1895 г., Вильгельм Конрад Рентген представил секретарю Физического медицинского общества в Вюрцбурге свой первый письменный отчёт о [случайно] сделанном им открытии икс-лучей. В первый день 1896 г. он отправил копии статьи своим научным товарищам в Берлин и другие города, приложив к ним копии первых рентгеновских снимков… На самых эффектных снимках были видны кости, принадлежавшие кисти человеческой руки. Это было именно то, что казалось невозможным оратору в 1893 г.: новое открытие… Рентген обнаружил неизвестные лучи, проходившие сквозь непрозрачные предметы с той же лёгкостью, с которой солнечный свет проникает через оконное стекло. Физике XIX в. оказалось не под силу объяснить этот удивительный феномен… Эта новость взволновала не только учёных, но и людей, далёких от науки. Рентген проснулся знаменитым. [В 1901 г. он стал лауреатом Нобелевской премии по физике.]

Следующим прорывом в области атомной физики стало открытие радиоактивности, сделанное Антуаном Анри Беккерелем в Париже [в 1896 г.] через несколько недель после объявления Рентгена. Отец Беккереля, тоже физик, исследовал фосфоресценцию – способность некоторых веществ светиться в темноте в результате воздействия солнечного света. Беккерель вспомнил о труде своего отца и задумался о связи между фосфоресценцией и рентгеновским излучением. Он завернул фотопластинку в чёрную бумагу и поместил на неё кристалл из солей урана, которые использовал его отец. Эту конструкцию он выставил на солнечный свет. Развернув пластинку, Беккерель обнаружил, что она засвечена – то есть, некоторые лучи проникли сквозь чёрную бумагу. Он предположил, что соли урана испускают рентгеновское излучение под воздействием солнечного света^[1018].

Во время подготовки к дальнейшим экспериментам Беккерель вместо икс-лучей случайно обнаружил радиоактивность. Прославленный физик Роберт Милликен отмечает:

Открытие радиоактивности перевернуло человеческое мышление, поскольку показало, что некоторые, даже «постоянные атомы», а именно, атомы урана и тория, нестабильны и могут спонтанно отбрасывать собственные частицы с огромной энергией, таким образом превращаясь в другие атомы… Из всех последних открытий именно это сильнее всего потрясло человечество и взбудоражило его воображение, поскольку доказало несостоятельность идеи о неизменяемости элементов и показало, что мечты алхимиков ещё могут воплотиться в жизнь^[1019].

Следующее «разоблачение», которое должно было произойти в срок, предсказанный в «Тайной Доктрине», было самым важным – открытие электрона сэром Д. Д. Томсоном в 1897 г. Профессор Карл Комптон, некогда бывший президентом Массачусетского института технологий, произнося в 1936 г. речь по случаю отставки с поста президента Американской ассоциации по развитию науки, заметил:

История науки изобилует примерами, когда новые концепции или открытия привели к грандиозному продвижению в обширные неисследованные области… о существовании которых ранее никто не подозревал… Однако, насколько мне известно, ни один подобный пример не может сравниться с открытием электрона, мельчайшей частицы во вселенной, которое за одно поколение превратило застойную науку физику, описательную науку химию и безрезультатную науку астрономию в активно развивающиеся дисциплины, исполненные интеллектуальных испытаний, взаимосвязанных интерпретаций и практической значимости^[1020].

Открытие Томсона стало кульминацией серии экспериментов, начатых ранее сэром Уильямом Круксом, который занимался исследованием электрических разрядов в глубоком вакууме с помощью своего собственного изобретения – трубки Крукса. Это устройство стало прототипом современных телевизионных кинескопов и ламп накаливания. В ходе экспериментов Крукс выдвинул предположение о четвёртом состоянии материи, которое он называл лучистой материей. Спустя 20 лет выяснилось, что он говорил об электронах! Примечательно, что в 1888 г. в «Тайной Доктрине» (т. 1, с. 621) Е. П. Блаватская предрекла, что «открытие Круксом лучистой материи приведёт к более глубокому пониманию природы истинного источника света и полностью перевернёт современные представления о нём».

Открытие электрона, по словам известного американского физика Роберта Милликена, «принесло наибольшую пользу человечеству ввиду мириад его применений в радио, различных видах связи, движущихся картинах и множестве других изобретений…». Использование электронного оборудования значительно ускорило открытия во всех сферах науки.

Сама «Тайная Доктрина» как-то раз послужила практической цели. Майор Хуберт С. Тёрнер, изобретатель коаксиального телефонного кабеля, который широко использовался в Соединённых Штатах в конце 1940-х гг., при изобретении руководствовался несколькими ключевыми отрывками из «Тайной Доктрины» (т. 1, с. 129–32) касаемо «Кольца „не преступи“»^[1021] и применил эти глубокие оккультные идеи к миру физических сил^[1022].

* * *

Как мы помним, пророчество в «Тайной Доктрине» гласит: «будет сделана широкая прорезь в покрове Природы, и материалистической науке будет нанесён смертельный удар». В книге «Время, материя и постоянные» Милликен пришёл к следующему умозаключению, перечислив новые открытия в области физики: «Итог – смерть догматического материализма в физике»^[1023]. Реймонд Ф. Йейтс в книге «Эти удивительные электроны» утверждает: «Старая школа сдала свои позиции. Физики пришли в полное замешательство. Со всех сторон на них посыпались трудные вопросы. Последний камень выпал из здания материализма, и вся стройная, тщательно возводимая система категорий рухнула с оглушительным грохотом»^[1024].

Дэвид Дейтц говорит о том, что в конце XIX в. стало очевидно, что «в области физики произошли разительные перемены».

Он продолжает:

Четыре значимых открытия – рентгеновское излучение, радиоактивность, радий и электрон – убедили учёных в том, что все задачи впереди, а вовсе не в прошлом. Пришло время подступиться к внутреннему устройству атома. Однако вызывает сомнение, что на заре XX в. кто-либо мог предвидеть успехи в теоретическом понимании или наглядном применении этого нового знания^[1025].

Цикл научного пробуждения, сопутствующего открытию электрона, продолжили два новых открытия, нанеся очередной удар по материалистическим доктринам:

1900 г. – квантовая физика. Макс Планк стал основоположником квантовой теории, наблюдая за тем, как материя испускает и поглощает радиацию в кварках, которые Эйнштейн позже назвал фотонами. Таким образом он продемонстрировал атомарную и одновременно волновую природу света. (Спустя 20 с лишним лет Луи де Бройль доказал, что корпускулярно-волновой дуализм также свойственен и материи.) В 1913 г. Нильс Бор установил, что электроны перемещаются с одной орбиты на другую вокруг атомного ядра путём поглощения или испускания квантов энергии. При этом они не проходят сквозь пространство между этими орбитами (другими словами, они совершают квантовый скачок – выражение, которое сегодня широко используется в различных контекстах). Это был огромный прорыв из механистической доктрины.

1905 г. – уравнение Эйнштейна Е=mc2. Теория Эйнштейна «заставила признать тот факт, что вещество тождественно энергии, и что время и пространство являются неотъемлемыми составляющими вещественно-энергетического континуума вселенной»^[1026].

В предисловии к этой книге говорится о том, что многие учёные были увлечены «Тайной Доктриной». Племянница Эйнштейна вспоминает, что у него на столе всегда лежала эта книга. Её свидетельства более детально изложены в примечании 11 в предисловии^[1027]. Также есть сведения о том, кто мог способствовать интересу Эйнштейна к этому труду. В «Тайной Доктрине» содержится множество учений, отвергнутых учёными – современниками Е. П. Блаватской, но впоследствии получивших подтверждение. Вполне возможно, в ней сокрыты ключи к другим истинам, которые нам ещё предстоит принять. Что касается сбывшихся предсказаний об открытиях в области физики, ниже приведены три примера таких открытий:

1. Атомы делимы. Исаак Ньютон написал в «Оптике», что «сначала Бог создал материю из твёрдых, жёстких, непроницаемых движущихся частиц, чьи размеры, формы, свойства и пропорции по отношению к пространству соответствовали цели, для которой он их сотворил»^[1028]. Позже учёные убрали теологический аспект из его высказывания, оставив лишь «жёсткие, непроницаемые частицы» или атомы в качестве строительных кирпичиков мироздания. Когда в 1897 г. был открыт электрон, эти кирпичи начали разрушаться. Атом оказался делимым.

Вот что говорила об этом Е. П. Блаватская в «Тайной Доктрине» (Т. 1, с. 519–520):

Атом именно делим и должен состоять из частиц или субатомов… Именно на доктрине иллюзорной природы материи и бесконечной делимости атома основана вся наука оккультизма.

Касаемо бесконечной делимости автору этой книги писал её друг-учёный: «Наука движется в этом направлении отдельными шагами – сперва были обнаружены электроны, затем протоны, следом нейтроны, затем кварки и другие частицы. И каждый раз учёные думали, что нашли элементарную, неделимую частицу. Сейчас она добралась до чистых волн – как в теории струн – что соответствует науке „Тайной Доктрины“»^[1029].

Когда была впервые выдвинута теория о существовании кварков, Вернер Гейзенберг отметил:

Даже если бы кварки можно было бы обнаружить, насколько можно судить, выяснилось бы, что они делятся на два кварка и один антикварк. Таким образом, они были бы не более элементарны, чем протон… Нам придётся отказаться от философии Демокрита и концепции фундаментальных элементарных частиц. Вместо неё мы должны принять концепцию основных симметрий, которая основывается на философии Платона^[1030].

2. Атомы постоянно находятся в движении. Учёные, современники Е. П. Блаватской, не только считали атомы неделимыми, они полагали, что атомы неподвижны, за исключением тех случаев, когда они находятся в газообразном состоянии. В «Тайной Доктрине» (Т. 1, с. 507–508, сноска) говорится:

Оккультизм утверждает, что во всех случаях материя наиболее активна, когда она кажется неподвижной. Кусок дерева или камня неподвижен и непроницаем во всех смыслах, и тем не менее в действительности его частицы находятся в непрестанной, постоянной вибрации, которая так быстра, что для физического глаза тело кажется абсолютно лишённым движения. И пространственное расстояние между этими частицами в их вибрационном движении, рассматриваемое с другого уровня бытия и восприятия, столь же велико, как то, которое разделяет снежинки или капли дождя. Но для физической науки это будет абсурдом.

Сегодня сложно поверить в то, что некогда всё это считалось абсурдом.

Согласно «Тайной Доктрине» непрестанное движение атомов в том, что мы считаем твёрдой материей, подтверждает всеобщий закон, которому подчиняется весь космос: «движение в природе никогда не замирает и не прекращается»^[1031]. Это соотносится со взглядами Эйнштейна, о чём говорит Гаррет Сервис в книге «Теория относительности»:

Научные изыскания указывают на то, что бесконечно малые, равно как и бесконечно большие предметы находятся в движении… мы не находим ничего в состоянии покоя. Исходя из этого, говорит Эйнштейн, движение следует рассматривать как естественное, а также действительное состояние материи, которому не требуется объяснения, поскольку оно обусловлено самим строением вселенной. Оно является самой сутью бытия^[1032].

В «Тайной Доктрине» (Т. 1, с. 14) Е. П. Блаватская утверждает, что «абсолютное абстрактное движение» символизирует абсолютную сущность.

3. Материя и энергия взаимообратимы. Наука XIX в. придерживалась противоположного мнения, пока Эйнштейн в 1905 г. не доказал обратное своим знаменитым уравнением Е=mc2. Милликен поясняет это уравнение так:

…m – это масса в граммах, с – это скорость света в сантиметрах (30 000 000 000 см в сек.), а Е – энергия в абсолютных единицах энергии, то есть эргах. Говоря простым инженерным языком, уравнение Эйнштейна означает, что если каждую секунду один грамм вещества трансформируется в тепло, то при этом постоянно выделяется 90 миллиардов киловатт энергии.

«Эта концепция, – добавляет Милликен, – необыкновенно важна, поскольку она предполагает, что материя может превращаться в энергию»^[1033]. Теперь уже доказанный факт можно объяснить тем, что материя – это сгущённая энергия, в то время как энергия – это рассеянная материя.

В «Тайной Доктрине» (т. 1, с. 623) Е. П. Блаватская приводит цитату У. К. Джаджа из журнала «Путь» (январь, 1887 г., с. 297):

Один теософ-американец сказал: «Монады (Лейбница) могут, с одной точки зрения, быть названы силой, с другой, материей. Для Оккультной Науки сила и материя есть лишь две стороны одной и той же СУБСТАНЦИИ».

Эта субстанция, которую она назвала пракрити, происходит из первичной материи или мулапракрити (корневая материя).

В «Разоблачённой Изиде» (Т. 1, с. 198) Е. П. Блаватская прямо заявляет о взаимообратимости силы и материи:

Любое объективное проявление, будь то движение живого тела или перемещение неорганического тела, требует соблюдения двух условий: воля и сила плюс материя, или то, что делает движущийся объект видимым для нашего глаза; и эти три условия являются взаимообратимыми силами…

Следующая отсылка («Тайная Доктрина», т. 2, с. 672) представляет особый интерес не только потому, что слова «атомическая энергия» предполагают наличие энергии у атомов, но и потому, что Е. П. Блаватская, по-видимому, была первой, кто использовал это столь привычное сегодня выражение:

«Волнообразное движение живых частиц» становится понятным на основании теории духовного… всемирного Жизненного Принципа, независимого от нашей материи и проявляющегося как атомическая энергия лишь на нашем уровне сознания.

Ввиду вышесказанного не вызывают удивления признания издателей «Тайной Доктрины» в том, что на эту книгу часто приходят запросы от профессоров из колледжей и университетов. Один профессор из Калифорнийского технологического института заказывал экземпляр «Тайной Доктрины» раз в несколько лет. На вежливую просьбу пояснить эту привычку он ответил, что покупает новую книгу каждый раз, когда старую становится трудно читать из-за многочисленных пометок.

Автор настоящей книги во время поездки в Бостон и Кембридж в 1982 г. узнала о том, что студенты и преподаватели химического факультета Массачусетского технологического института планируют изучить аспекты «Тайной Доктрины», связанные с их специальностью. В 1988 г. доктор Филипп Перчен, учёный, работавший над созданием атомной бомбы, рассказал о том, что преподаватели и студенты МТИ создали алхимическое общество, где регулярно изучают «Тайную Доктрину». Он добавил, что периодически встречается в нью-йоркском гарвардском клубе с некоторыми преподавателями химии, в основном бывшими профессорами МТИ, чтобы обсудить «Тайную Доктрину».

* * *

Теперь от физики мы перейдём к биологическим наукам и начнём с генетики.

Научный мир горячо приветствовал труды Джеймса Уотсона и Френсиса Крика по расшифровке генетического кода, которые стали ключом к разгадке тайн цитологии. Уотсон и Крик стали лауреатами Нобелевской премии по физиологии. Однако биологи охотно признают, что сегодня загадки стали ещё труднее, чем когда бы то ни было.

По сей день неизвестно происхождение генетического кода, учёные не понимают, какая природа создала его. Сэр Фред Хойл подчёркивает, что в генетическом материале в ядре каждой клетки содержится около 200 000 цепочек аминокислот, расположенных в особом, замысловатом порядке (который был схематически изображён Уотсоном и Криком в их модели двойной спирали). Вероятность повторения этого порядка посредством естественной селекции или случайных мутаций, по словам Хойла, равна шансу выбросить пять миллионов шестёрок подряд во время игры в кости^[1034].

Другая загадка кроется в механизмах включения и выключения генов. Каждая клетка в нашем теле содержит в своём ядре полный набор генов и, следовательно, всю необходимую информацию для того, чтобы создать нового человека. Однако в каждой отдельной клетке функционируют лишь несколько генов. Например, в клетке кожи или печени, или хрусталика глаза активны только те гены, которые могут воспроизвести клетку того же вида. Все другие гены «выключены». Если бы все гены действовали одновременно, то произошёл бы неорганизованный, недифференцированный рост клеток – рак. Сейчас биологи говорят о грядущем открытии генов-«операторов», чьи функции включаются генами-«активаторами» и выключаются генами-«регуляторами». Поэтому генетики так отчаянно стремятся отыскать генный триггер, надеясь найти в нём ключ к решению загадки жизни^[1035].

Дабы подчеркнуть важность дилемм в цитологии и генетике, доктор Льюис Томас акцентирует внимание на проблеме, связанной с рождением человеческого мозга.

Вот что удивительно: ребёнок возникает из одной-единственной клетки; сначала она делится надвое, затем на четыре части, и так далее, и в определённый момент, когда клетки отличаются друг от друга, появляется группа клеток, которая впоследствии станет мозгом.

Само существование таких особых клеток – одна из самых удивительных вещей на земле. Одна небольшая группа клеток включается, чтобы стать массивным аппаратом для мышления и воображения, состоящем из триллиона клеток. Вся информация, необходимая для того, чтобы научиться читать и писать, играть на фортепиано или просто вытянуть руку и прислонить её к дереву, содержится в этой первой клетке. Вся грамматика, вся арифметика, вся музыка.

Неизвестно, как происходит её включение… Ни у кого нет даже призрачной идеи о том, как некоторые из клеток эмбриона внезапно начинают проявлять те особые качества, которые свойственны клеткам мозга^[1036].

Более того, сам по себе мозг настолько невероятно сложен, отмечает научный редактор газеты «Фортуна» Том Александер, что «учёные давно задаются вопросом возникновения связи в такой замысловатой и высокоорганизованной структуре». Он замечает: «Элементарные вычисления показывают, что в молекулах ДНК, составляющих генетический отпечаток тела, не хватает информации для того, чтобы понять, как соединяются два нейрона – простейшие единицы нервной системы»^[1037]. По словам учёных, «мозг каждый день осуществляет больше соединений, чем телефонная сеть всего мира», и «за долю секунды он способен задействовать миллионы внутренних связей»^[1038].

Вот что говорит Е. П. Блаватская в «Тайной Доктрине» (Т. 2, с. 149): «Весь исход спора между светскими и эзотерическими науками зависит от веры в существование астрального тела внутри физического и от доказательства этого, причём астральное не зависит от физического». Она указывает на то, что «внутренняя душа физической клетки – „духовная плазма“, которая первична по отношению к зародышевой плазме», – является «ключом, который однажды откроет двери в неисследованные сферы, ныне называемые неразрешимыми загадками эмбриологии» (Т. 1, с. 219).

В «Тайной Доктрине» этой теме придаётся столь важное значение, что один из трёх основных постулатов второго тома звучит так: «астральное тело рождается прежде физического и является прообразом для него». В «Океане теософии» У. К. Джадж пишет:

Астральное тело состоит из очень тонкой материи в сравнении с видимым телом и при этом обладает крайне высоким пределом прочности, благодаря чему остаётся практически неизменным в течение всей жизни, тогда как физическое тело изменяется каждую секунду… Астральное тело гибкое, пластичное, эластичное и сильное. Оно состоит из электрического и магнитного материала, и в далёком прошлом, когда процессы эволюции ещё не были запущены, а человек не обзавёлся материальным телом, из такого же материала состоял весь мир^[1039].

Согласно этому учению, тело-прообраз существует не отдельно от физического тела, а пронизывает и продолжает его. Без тела-прообраза физическое тело не было бы цельным. Считается, что тело-прообраз растёт наравне с физическим, таким образом, при возникновении зародыша оно микроскопическое, но уже обладает совершенной формой.

Очередным доказательством существования астрального тела является известный феномен фантомных конечностей в случае ампутации руки или ноги. При ампутации, говорит Джадж, «астральная конечность не затрагивается, и поэтому человек чувствует себя так, будто всё ещё ею обладает, поскольку ни нож, ни кислота не могут повредить астральную модель…»^[1040]

Доктор Оливер Сакс, невролог, автор бестселлера «Человек, который принял жену за шляпу», говорит о фантомных конечностях:

Все ампутанты и те, кто с ними работает, знают о том, как важны фантомные конечности при использовании искусственных. Доктор Майкл Кремер пишет: «Их ценность для ампутанта огромна. Я полностью уверен в том, что ни один ампутант с протезом нижней конечности не мог бы удовлетворительно передвигаться с его помощью до тех пор, пока в него не вселился бы телесный образ или, другими словами, фантом»… Один из моих пациентов описывал то, как ему приходилось «будить» свой фантом по утрам: сначала он напрягал бедро ампутированной ноги, а затем несколько раз резко похлопывал по нему – «как по попке младенца». На пятый или шестой шлепок фантом вдруг будто воспламенялся и его пронзала резкая боль от периферического стимула. Только после этого он мог надеть протез и ходить с его помощью.

Литература о фантомных частях тела, по словам доктора Сакса, не даёт однозначного ответа на вопрос о том, реальны ли они или являются патологией. Ответ на этот вопрос точно знают сами пациенты. Один из них говорит:

Эта штуковина, призрачная ступня, порой болит до чёртиков – так, что пальцы скручиваются, будто их судорогой сводит. Особенно плохо становится ночью, или когда снят протез, или когда я ничем не занимаюсь. Но, когда я надеваю протез и хожу, это проходит. Я и тогда чувствую ногу, так же ярко, но это уже другой, хороший фантом – он оживляет протез и помогает мне ходить^[1041].

В июне 1981 г. в Англии был опубликован труд Руперта Шелдрейка под заглавием «Новая наука жизни: гипотеза о формирующей причинности», который вызвал ожесточённые споры. «Нэйче», один из ведущих научных журналов в Великобритании, назвал эту работу «лучшей кандидатурой для сожжения за долгие годы», в то время как не менее известный «Нью Сайентист» заявил: «Нам предельно ясно, что в этом труде исследуется важная научная проблема природы биологической и физической реальности». Артур Кёстлер назвал теорию Шелдрейка «…невероятно перспективной и смелой, разумно изложенной гипотезой, которая предполагает нетривиальный подход к эволюции».

В Соединённых Штатах эта работа привлекла такое внимание, что Шелдрейк получил приглашение выступить перед Комитетом конгресса по вопросам будущего в Вашингтоне. Шелдрейк занимался научной деятельностью в Клэр Колледже при Кембриджском университете, где читал лекции по естественным наукам. Около года он был членом клуба Фрэнка Нокса в Гарвардском университете, изучая философию и историю науки, а потом вернулся в Кембридж и получил докторскую степень по биохимии. Он был членом Клэр Колледжа и деканом факультета биохимии и клеточной биологии с 1967-го по 1973 г., а также исследовал развитие растений и старение клеток, будучи членом Королевского исследовательского общества. Кроме того, он был членом Теософского общества в Великобритании. 6 октября 1984 г. он выступил с однодневным семинаром в Теософском обществе в Уитоне, штат Иллинойс. Профессор Ральф Хэннон написал отчёт об его выступлении («Американ Теософист», декабрь, 1984 г.):

После того как доктор Рене Вебер, профессор философии Ратгерского университета, представила доктора Шелдрейка публике в количестве более 130 человек, среди которых было множество учёных и исследователей, он начал своё выступление с пояснения основных концепций своей теории. Помимо известных областей науки, таких как гравитационные поля, Шелдрейк предположил существование морфогенетических полей или М-полей. Он говорит, что они представляют собой невидимые организационные структуры, которые придают форму таким вещам, как кристаллы, растения и животные, а также влияют на поведение. Другими словами, такое поле становится чем-то вроде эскиза, который отвечает за формирование последующих единиц того же типа. Эти новые единицы «настраиваются» (или «резонируют») и повторяют существующий «архетип», который способен перемещаться сквозь время и пространство. Иначе говоря, при формировании каждой новой единицы, М-поле усиливается и создаётся «привычка». Эта теория распространяется как на кристаллы, так и на сложные живые организмы. Важно отметить, что каждая последующая единица любого вида легче и быстрее принимает структуру. Со временем структура становится врождённой и фактически неизменной.

Сначала Шелдрейк рассказал о традиционном генетическом программировании и доктрине ДНК. Согласно этой доктрине, способ развития организма неким образом «заложен» в его ДНК. Шелдрейк выразил несогласие с этим тезисом, поскольку, хотя ДНК и правда содержит код последовательности аминокислот, из которых состоит белок, с точки зрения М-полей, форма и структура клеток, тканей, органов и организмов в целом определяется иерархией морфогенетических полей, которые не наследуются химически, а напрямую передаются путём «морфического резонанса» от прошлых организмов того же вида.

Чтобы пояснить эту идею, доктор Шелдрейк привёл в пример телевизор. Представьте себе человека, который никогда не слыхал об электричестве, и которому впервые показывают телевизор. Сначала он может подумать, что там сидят маленькие люди, которые отображаются на экране. Однако, заглянув внутрь и найдя там одни лишь провода и транзисторы, он может предположить, что изображения каким-то образом появляются благодаря сложному взаимодействию компонентов телевизора. Эта теория покажется ему тем более вероятной, что при удалении любого компонента изображение исчезнет или появятся помехи. Он, скорее всего, отверг бы предположение о том, что изображение на экране появляется благодаря невидимому влиянию, которое осуществляется с дальнего расстояния. Его теория о том, что ничто постороннее не проникает в телевизор, подтвердилась бы, когда он выяснил, что телевизор весит одинаково во включённом и выключенном состоянии.

Эта точка зрения похожа на традиционный подход к биологии, где провода, транзисторы и тому подобное соотносится с ДНК и молекулами белка. Шелдрейк подтвердил, что генетические изменения способны влиять на наследование формы или инстинкта, изменяя «настройку» или искажая «восприятие». Однако сами генетические факторы не могут в полной мере обосновать наследование форм и инстинктов, так же, как и отдельные картинки на экране телевизора нельзя объяснить с помощью одной лишь схемы проводки.

Работа Шелдрейка вызвала такой интерес у публики, что «Нью Сайентист» в выпуске от 28 октября 1982 г. объявил о вознаграждении размером в 250 фунтов, которое получит тот, кто сможет составить тест, «позволяющий наиболее критически исследовать» идею Шелдрейка. Ещё дальше пошла группа в Тарритауне, пообещав заплатить 10 000 долларов тому, кто придумает «лучший опыт», подтверждающий или же опровергающий гипотезу Шелдрейка.

Профессор Хэннон продолжает:

Шелдрейк указывает на то, что эту теорию впервые представил научному сообществу в 1920-х гг. видный психолог из Гарварда Уильям МакДугалл. Оказалось, что последующие поколения крыс [даже очень глупых] лучше справляются с прохождением лабиринта, чем предыдущие. Этот эксперимент повторили шотландские и австралийские учёные с другой породой крыс. Как выяснилось, порода крыс не имеет значения – все подопытные крысы улучшали свои навыки.

Поскольку, по мнению Шелдрейка, деятельность нервной системы человека регулируют М-поля, этот принцип будет действовать и для человека. Это во многом повлияет на понимание того, как и почему люди обучаются. Этот вид обучения является, таким образом, унаследованным от предков, и «запоминание» информации происходит более или менее автоматически. Эта информация хранится не в мозге индивидуума, а передаётся напрямую от структуры вида посредством морфического резонанса. Таким образом совокупный опыт человечества действительно включает в себя архетипические формы, описанные Юнгом.

В специальном осеннем выпуске «Американ Теософист» от 1983 г. Шелдрейк приходит к выводу:

Некоторые аспекты гипотезы формирующей причинности перекликаются с элементами различных традиционных и оккультных систем, к примеру, с концепцией эфирного тела, идеей о групповых душах животных видов и доктриной о записях Акаши. Однако она продвигается в качестве строго научной гипотезы, и, стало быть, должна быть подвергнута эмпирической проверке. Но если она получит экспериментальное подтверждение, то ляжет в основу новой науки о жизни, которая во много раз превзойдёт современную механистическую биологию.

На обложке книги Шелдрейка написано:

Эхо гипотезы, формирующей причинности, может полностью перевернуть наши основные представления о природе, деятельности мозга и сознании. К примеру, Шелдрейк утверждает, что воспоминания хранятся не в мозге, а «передаются напрямую из прошлых состояний путём морфического резонанса». В психологии он переосмысливает ряд давнишних проблем, таких как коллективное бессознательное и парапсихологические явления. Гипотеза Шелдрейка также может послужить объяснением параллельным изобретениям; интуитивному «обладанию» психомоторными навыками, такими как игра в теннис или рисование; очевидной «памяти тела» о старых травмах; пищевому и брачному поведению; силе ритуала и символа; ускоренному обучению и развитию; накопительному эффекту идеи, которая является общей для группы людей; адаптивному поведению; голографической реальности.

В другой публикации («Американ Теософист», специальный осенний выпуск за 1983 г.) Шелдрейк замечает:

М-поля во многом схожи с магнитными полями, у которых есть форма, хотя они и невидимы. [При этом форму магнитного поля можно определить с помощью рассыпанной железной стружки.] Морфогенетические поля посредством собственной структуры формируют клетки, ткани и организмы в процессе развития. К примеру, ухо человеческого эмбриона формируется морфогенетическим полем в форме уха, а нога – полем в форме ноги.

Но что есть эти поля и откуда они берутся? Более 50 лет их природа и даже существование оставались туманными. Однако я уверен в том, что эти поля так же реальны, как электромагнитные и гравитационные поля в физике, это новый вид поля, обладающий удивительными качествами. Подобно уже известным физическим полям, они связывают в пространстве одинаковые вещи, но, кроме этого, они соединяют вещи во времени.

Считается, что морфогенетические поля, формирующие развитие животных или растений, заимствуют их форму от предшествующих организмов тех же видов. Эмбрион «настраивается» на форму ранее существовавших представителей своего вида. Этот процесс называется морфическим резонансом. Сходным образом поля, которые отвечают за активность нервной системы животного, происходят от предыдущих представителей того же вида; в своём инстинктивном поведении животные опираются на «банк памяти» или «объединённую память» вида.

Насколько можно судить, природе свойственно делиться некогда усвоенными знаниями. Даже кристаллы делают это. Как отмечает Хэннон: «Новые химические соединения, как правило, трудно кристаллизовать впервые, но со временем сделать это становится гораздо легче».

Сотню лет назад теософы рассказывали о множестве способов применения знаний об астральном мире. Вот что об этом написано в книге У. К. Джаджа «Эхо Востока» (гл. 21, с. 59):

Во всей области теософского учения, вероятно, нет ничего более интересного, чем астральный свет. В Индии он называется Акаша, что переводится как «эфир». Зная о его свойствах, говорят они, можно повторить все чудесные феномены Восточных Йогов. Как утверждается, ясновидение, яснослышание и медиумизм в том виде, в котором они известны западному миру, возможны лишь с помощью астрального света. Это книга, в которой записаны все наши поступки и мысли, великая картинная галерея земли, где видящий может узреть любое событие, которое когда-либо происходило или ещё произойдёт… Он пронизывает каждый атом земного шара и каждую молекулу на нём. Повинуясь закону притяжения и отталкивания, он вибрирует, становясь то положительным, то отрицательным. Вибрация придаёт ему круговое движение, символом которого является змея. С космической точки зрения он является великой решающей силой или первичным фактором, который не только способствует росту растений, но и поддерживает диастолу и систолу человеческого сердца.

Этот свет подобен чувствительной фотографической пластине. Как говорит К. Фламмарион, он запечатлевает картины каждого момента и сохраняет их. По этой причине египтяне называли его Писцом; у христиан это Ангел, записывающий все деяния человека; или судья умерших в индусском пантеоне – Яма, ведь именно по картинам, оставленным нами в астральном свете, нас судит Карма…

Поскольку все изображения былых событий и вещей хранятся в нём и нет ничего нового под солнцем, то орудия, идеи, философии, искусства и науки давно забытых цивилизаций непрестанно проецируются из астрального света в сознание людей. Это объясняет не только частые «совпадения» идей или открытий у нескольких изобретателей или учёных, принадлежащих к одной эпохе, но независимых друг от друга, но и многие другие любопытные события.

Некоторые самостоятельные учёные со знанием дела разглагольствовали о телепатии и других феноменах, но не могли в достаточной мере обосновать ни передачу мыслей, ни появление призраков, ни ясновидение, ни сотню других различных явлений оккультного характера, которые день за днём наблюдаются среди людей. Допустим, мысли можно передавать без слов, напрямую из одного мозга в другой, но как осуществить их передачу без специального средства? Этим средством является астральный свет. Как только мысль формируется в сознании одного человека, она тут же отображается в астральном свете и оттуда поступает в другое сознание, достаточно чувствительное для того, чтобы принять её в первозданном виде…

Как бы то ни было, выше приведены лишь несколько примеров разнообразных свойств астрального света. Касаемо нашего мира можно сказать, что астральный свет находится везде, пронизывая все вещи и фотографически запечатлевая мысли, поступки, события, тона, звуки, цвета и всё остальное…

Астральный свет является могущественным фактором, ответственным за непризнанный наукой феномен гипноза. Его действием можно объяснить многие вопросы, поднятые Бине, Шарко и другими исследователями, в особенности тот класс явлений, в котором две или большее количество отдельных личностей совмещены в одном человеке, помнящем, находясь в каждой из этих личностей, только те вещи и особенности выражения, которые относятся к её сфере опыта. Все эти удивительные вещи происходят благодаря потокам астрального света. В каждом потоке находятся определённые серии отражений, которые внутренний человек отбирает и выражает на своём уровне посредством речи и поступков как свои собственные проявления. Используя эти потоки, правда, неосознанно, ясновидящие и яснослышащие способны читать сокрытые страницы жизни.

Таким образом, этот свет может быть наполнен плохими или хорошими картинами, которые отражаются в подсознании каждого человеческого существа. Наполнив астральный свет плохими изображениями… мы сделаем его своим демоном и разрушителем. Однако, если благодаря хотя бы нескольким хорошим людям на этом вечном холсте появятся новые, более чистые события, он станет нашей Божественной подъёмной силой.

В ноябрьском выпуске журнала «Теософия» за 1988 г. говорится:

В своей новой книге «Присутствие прошлого – морфический резонанс и привычки природы» (Times Books, 1988) Шелдрейк исследует роль формирующей причинности в области психологии, социологии и культуры… К счастью, функцию морфического резонанса можно проверить в течение нескольких лет… Хотя исследование новых навыков ещё не дало результатов, можно сделать определённые выводы, основываясь на исследовании давно существующих навыков. Во всех исследованиях ощущается влияние чего-то похожего на морфический резонанс. Например, в одном из исследований группы людей в Америке и Великобритании получили задание выучить три коротких детских стихотворения на японском. Одно из них хорошо известно нескольким поколениям японских детей, другие стихи были составлены по аналогии с первым, но не известны в Японии. Оказалось, что стихотворение, передаваемое из поколения в поколение, выучить намного легче. В ходе другого исследования людям предлагалось запомнить слова из незнакомого им языка – часть слов были реальны, остальные придуманы. И снова реальные слова оказалось проще выучить. Подобные эксперименты проводились с азбукой Морзе и клавиатурой печатной машинки – системами, существующими более 100 лет. В обоих случаях проверенные временем формулы и последовательности оказались куда более простыми для запоминания, чем любые придуманные…

Говоря о работе Шелдрейка, Дэвид Спэнглер отмечает в своей книге «Явление» (с. 103):

Она имеет огромное значение для понимания процессов передачи знаний и поведения^[1042]. Эта и другие подобные ей теории, происходящие из сферы химии и биологии, предполагают, что культурная трансформация и смена парадигм могут происходить очень быстро – благодаря изучению и пониманию сути этого нового видения всего несколькими представителями нашего вида.

Образы, предлагаемые наукой, обладают схожими характеристиками и смыслом. Все они указывают на всеобъемлющую природу вселенной: все индивидуумы одинаково важны, каждый может внести свой вклад. Исходя из этого, формируются следующие цели новой парадигмы: гуманистическая ориентация, внимание к экологии, поощрение трансцендентального мировоззрения, поддержка сообщества, искусства сопричастности и способов воодушевления индивидуума, таких как децентрализация в политических и экономических империях.

Самое убедительное доказательство существования астрального тела привели два йельских учёных, Гарольд Сакстон Барр и С. К. Нортроп, которые обнаружили в теле всех существ то, что они назвали электрическим архитектором – компонент, соответствующий описанию Джаджем астрального тела, которое является «электрическим и магнитным» по своей природе. Они представили свой труд Национальной академии наук спустя четыре года исследований органического развития саламандр и мышей. В своей работе профессора описывают электрические феномены, сопровождающие развитие этих животных. Электрокардиограммы и электроэнцефалограммы, полученные в процессе наблюдения данных феноменов, демонстрируют определённые признаки, характерные для каждого вида. В отчёте «Нью Йорк Таймс» (25 апреля 1939 г.) научный редактор даёт следующее обоснование важности этих экспериментов:

В теле каждого живого создания существует электрический архитектор, который формирует и моделирует индивидуума по определённому предрешённому образцу и остаётся внутри тела с доэмбрионального этапа до самой смерти. Всё остальное в теле постоянно изменяется; мириады клеток, из которых оно состоит, за исключением клеток мозга, стареют и умирают, чтобы вместо них появились новые клетки. Неизменным в течение всей жизни остаётся лишь электрический архитектор, который создаёт новые клетки по образу и подобию первоначальных, и таким образом, в буквальном смысле, постоянно воссоздаёт тело. Смерть индивидуума наступает лишь после того, как его электрический архитектор прекращает свою деятельность.

Электрический архитектор предвещает появление нового подхода к пониманию природы жизни и жизненных процессов. Он указывает на то, что каждый живой организм обладает электродинамическим полем, подобно тому, как магнит испускает вокруг себя магнитное силовое поле. Схожим образом экспериментальные доказательства показывают, по словам доктора Барра, что каждый вид животных и, вероятно, отдельные представители этих видов имеют своё собственное электрическое поле, схожее с силовыми линиями магнита.

Таким образом это электрическое поле, обладая собственной структурой, формирует протоплазматическую глину жизни, которая появляется в своей сфере влияния по заданному образцу, и воплощает себя в живой плоти подобно тому, как скульптор воплощает свою идею в камне.

Барр спустя 33 года опубликовал книгу: «Прообраз бессмертия: электрическая модель жизни». В ней он утверждает, что «почти на полвека логические заключения этой теории стали предметом строго контролируемых экспериментов и ни разу не были опровергнуты»^[1043].

Один из авторов журнала «Нью-Сайентист» (номер от 26 января 1982 г.), анализируя недавние эксперименты по «электрофизиологии», задаётся вопросом: «Почему эту работу проводила всего лишь небольшая горстка исследователей, если ранее уже были получены столь многообещающие результаты?» Он приходит к выводу, что «причиной этого могут быть мода и веяния, которым подвержены все области науки». Новейшие эксперименты, в ходе которых было использовано современное электронное оборудование, позволили обнаружить ранее неизвестные электрические поля, связанные с ростом клеток оплодотворённого яйца и образованием эмбриона. Автор продолжает:

Дотоле таинственные события в морфогенезе (происхождении форм) требуют повторного исследования, и начать следует с электрических изысканий… Самой поразительной является загадка формирования нервной системы. Блуждающие окончания нервных клеток – конусы роста – пробираются сквозь тело, зачастую на огромные расстояния в сравнении с размером самих нервных клеток, чтобы иннервировать различные органы. Откуда конус роста знает, куда направляться?

Возможно, он просто перемещается по надлежащим магнитным силовым линиям астральной системы тела. Что касается загадки включения и отключения генов, то эксперимент, проведённый Барром и Нортропом, поможет найти разгадку. Эти учёные пересадили клетки из глаза саламандры в её хвост. В новой электромагнитной среде активизировались гены, отвечающие за хвост.

Теперь возникает новый вопрос, связанный с астральным образцом тела. Кто или что создаёт этот образец? Этот вопрос подводит нас к рассмотрению теософского взгляда на эволюцию и её основные движущие силы, который раскрывается в обоих томах «Тайной Доктрины». В целом учение заключается в следующем: «Вселенной управляют изнутри вовне… Нескончаемый ряд Иерархий разумных существ, каждое из которых обладает собственной миссией, руководит космосом, направляет и оживляет его… Они бесконечно различаются по уровню сознания и разума»^[1044]. Самые развитые из них, создания, некогда бывшие людьми, а ныне равные богам по силам и обязанностям, называются архитекторами вселенной.

Подтверждение этой теории появилось вскоре после смерти Е. П. Блаватской, причём оно «пришло» с неожиданной стороны. Его предоставил известный биолог Томас Гексли, ведущий дарвинист XIX в., который бо́льшую часть жизни оставался убеждённым скептиком. В «Сочинениях о некоторых спорных вопросах» он написал:

Если рассматривать этот вопрос с самой закоренелой научной точки зрения, то предположение о том, что среди мириад миров, разбросанных по бескрайнему пространству, нет разума, настолько же превосходящего человеческий, насколько последний превосходит разум таракана, и нет существа, наделённого способностью влиять на развитие природы, во столько же раз превосходящей таковую способность человека, во сколько раз сам человек в этом отношении превосходит улитку – такое предположение кажется мне не только безосновательным, но и попросту несуразным. Не выходя за пределы аналогии с тем, что нам уже известно, легко заселить космос созданиями, чьи способности всё возрастают, до тех пор, пока не достигнут уровня, почти неотличимого от всемогущества, вездесущности и всеведения. (Курсив С. Крэнстон.)

Также Гексли изменил свои убеждения о сознании:

На мой взгляд, основной постулат материализма заключается в том, что во вселенной нет ничего, кроме материи и силы… Kraft und Stoff – сила и материя – преподносятся как Альфа и Омега бытия… Тех же, кто с этим не согласен, рьяные сторонники доктрины приговаривают к мучениям в преисподней, предназначенной для глупцов и лицемеров. Я решительно не верю во всё это… Во вселенной есть третий компонент, а именно сознание, которое я не могу отнести ни к материи, ни к силе, ни к любой из их мыслимых модификаций^[1045].

Альфред Рассел Уоллес, который развил теорию естественного отбора независимо от Дарвина, охотно признавал её ограниченность. Он считал, что руководство со стороны «высшего разума» является «неотъемлемой частью великих законов, управляющих материальной вселенной». Он также полагал, что естественный отбор не способен объяснить появление художников, музыкантов и других представителей сферы искусств, поскольку эстетические таланты не дают преимущества в борьбе за выживание^[1046].

В «Тайной Доктрине» (Т. 2, с. 648–49) мы читаем следующее:

Естественный отбор не является сущностью: это всего лишь удобное выражение для описания способа, посредством которого устанавливается переживание приспособленного и уничтожение неприспособленного… Но естественный отбор… как Мощь, есть просто миф; особенно, когда к нему прибегают для объяснения происхождения видов. Сам по себе «он» ничего не может произвести и лишь оперирует над сырым материалом, предоставленным «ему».

Подлинный вопрос, интересующий нас, заключается в следующем: какая ПРИЧИНА – в сочетании с другими второстепенными причинами – производит «изменения» в самих организмах? Многие из этих второстепенных причин просто физические, зависящие от климата и пищевого режима и т. д. Это правильно, но поверх второстепенных аспектов органической эволюции нужно искать более глубокий принцип. Материалистические, «самопроизвольные изменения» и «случайные отклонения»… не в силах объяснить поразительные сложности и чудеса, к примеру, человеческого тела… Причина, лежащая в основании физиологического изменения видов… есть подсознательный разум, проникающий в материю и, в итоге, являющийся отражением Божественной Мудрости и Мудрости Дхиан-Коганов.

В убеждениях Уоллеса, кратко изложенных профессором Роззаком, естественный отбор представлен в похожем свете: «На его взгляд, адаптация была в сущности консервативной и инертной. Её направление было строго горизонтальным… Если бы эволюция была лишь следствием выживания путём адаптации, нашу планету по-прежнему населяли бы одни лишь плодовитые бактерии… Уоллес видел в эволюции более дерзкое, вертикальное движение, которое стремилось к высшим уровням сложности и сознания». Свой импульс это вертикальное движение берёт из духовного источника^[1047].

В «Тайной Доктрине» утверждается, что вертикальное движение проходит в основном по стратегическим точкам пути эволюции. Это предположение подтверждается недавно выдвинутой теорией о прерывистом равновесии, из которой явствует, что ископаемые находки отнюдь не подтверждают теорию Дарвина о постепенном развитии. Как сообщается в газете «Ньюсуик» (3 ноября 1980 г.): «Всё больше учёных убеждаются в том, что виды остаются в неизменном состоянии в течение многих миллионов лет, а потом претерпевают быстрые качественные изменения, подобно квантовому скачку…» Выдающийся антрополог Лорен Айзли говорит об этой теории применительно к человеческому мозгу в своей книге «Необозримое путешествие»:

Один великий исследователь в области палеонейрологии, доктор Тилли Эдингер, недавно заметил: «Если человек прошёл через стадию питекантропа, эволюция его мозга была уникальна, не только в отношении результата, но и темпа развития… Увеличение церебральных полушарий на пятьдесят процентов, по-видимому, произошло, с геологической точки зрения, в одно мгновение, и при этом не сопровождалось значительным увеличением размеров тела»^[1048].

Это совпадает с периодом, описанным в «Тайной Доктрине», отмеченным просвещением сознания путём инкарнации человеческой души из предыдущего мира в человеческие формы, до этого момента не обладающие разумом^[1049]. Поскольку душа достигла человеческой стадии в предыдущем мире, ей нет необходимости в очередной раз проходить через животную стадию.

Убеждение Е. П. Блаватской в том, что такой сложный мир, как наш, не мог возникнуть в результате естественного отбора и случайных мутаций, находит всё больший отклик среди учёных в наши дни. Одним из её сторонников стал доктор Фриман Дайсон, профессор физики в Научно-исследовательском институте в Принстоне. Отрывок из его новой книги «Бесконечный во всех направлениях» был опубликован в апрельском выпуске «Тайм» за 1988 г.:

Не думаю, что наша вселенная образовалась случайно. Как мне кажется, вселенная обладает сознанием в самом прямом смысле этого слова. Но существовало ли оно изначально или же стало случайным последствием какого-то события? Большинство биологов склонны придерживаться мнения, что сознание случайно образовалось из молекул ДНК или чего-то подобного. Мне это представляется маловероятным. Гораздо правильнее считать сознание неотъемлемой частью природы с самого начала, а человека – его проявлением на данном этапе истории. Это вовсе не значит, что сознание живёт собственной жизнью. Скорее всего, оно встроено во вселенную, а жизнь даёт сознанию возможности, которых у него не было бы в других обстоятельствах^[1050].

В самой книге Дайсон приводит цитату из лекции «Жизнь и сознание вселенной», прочитанной в 1985 г. доктором Джорджем Уолдом, почётным профессором биологии в Гарварде и со-лауреатом Нобелевской премии по физиологии:

Как и почти все биологи, наряду с подавляющим большинством остальных людей, я полагал, что сознание или разум появилось на поздней стадии эволюции животных. Но у меня возникла мысль, что, напротив, именно постоянное вездесущее присутствие сознания вело материю в этом направлении. Я понял, что оказался в лучшем обществе; ведь в восточных философиях подобные идеи существовали тысячелетиями. К тому же ряд выдающихся физиков [в первой половине ХХ в.] пришли к схожему умозаключению. Как выяснилось, Эддингтон говорит, что суть мира заключается в сознании, и оно первично по отношению к материи. Фон Вайцзеккер, довольно философски настроенный физик, говорил о некоем принципе идентичности – о том, что сознание и материя являются двуедиными аспектами любой реальности^[1051].

Подобные рассуждения неизбежно приводят к мысли о том, что это касается не только жизни на земле, но и во всей вселенной. Они также наталкивают на размышления о том, прекратится ли полностью эволюционное развитие на Земле в случае, если наша планета и Солнечная система погибнут.

Один профессор Принстонского университета как-то раз говорил с Эйнштейном о своём сыне, блестящем студенте колледжа, который был так угнетён и подавлен, что отказался продолжать заниматься учёбой или чем-либо другим. Его волновала не его собственная смерть, а смерть Солнечной системы! Однажды, сказал он, последняя разлетится на кусочки, и тогда всё, чего мы достигли здесь, на Земле, сойдёт на нет, будто ничего никогда и не было. А раз так, то какой смысл пытаться чего-то достичь?

Та же самая проблема волновала Дарвина. В письме к сыну он говорил о неизбежном разрушении Солнечной системы, когда «солнце вместе со всеми планетами станет слишком холодным местом для жизни. Учитывая мою уверенность в том, что человек в далёком будущем станет куда более совершенным существом, чем он является сейчас, мне представляется совершенно невыносимой мысль о том, что он и все другие разумные создания обречены на полное исчезновение после столь длительного прогресса. Тем же, кто признаёт бессмертие человеческой души, разрушение нашего мира не кажется настолько ужасным»^[1052].

Навряд ли Дарвин говорил о бессмертии в привычном смысле этого слова – о вечном покое в небесном царстве после краткой земной жизни. Он, по-видимому, намекал на то, что эволюция, как процесс, может переходить из одного мира в другой, если душа фактически является нетленной, то есть способной к возрождению. Вероятность того, что миры – и даже галактические вселенные в целом – перерождаются – в настоящее время вызывает живой интерес астрономов и физиков. Автор статей в «Нью Йорк Таймс» Малкольм Браун писал несколько лет назад:

В настоящее время соперничают две теории о конечной судьбе вселенной. Это противостояние сподвигло астрономов, математиков, физиков – специалистов в области элементарных частиц, химиков и прочих теоретиков углубиться в поиск ответа в своих областях знания. Вопрос в том, является ли вселенная «открытой», и стало быть, будет вечно расширяться, или же она «закрытая», и однажды её расширению наступит конец, и она схлопнется, чтобы возродиться вновь. Если вселенная «открытая» и бесконечно расширяющаяся, тогда, конечно же, энергия, которая требуется для поддержания жизни в ней, в конце концов станет настолько рассеянной, что её окажется недостаточно, и тогда всё умрёт.

Учёные склоняются к той или иной версии Götterdämmerung. Есть те, кто предпочитает открытую, одноразовую вселенную, считая, что в таком виде она соответствует библейскому писанию. Другие склонны верить в закрытую, переменную вселенную, эстетически схожую с индуистским колесом смерти и возрождения^[1053].

Стивен Хокинг, занимающий в Кембридже пост, некогда принадлежащий Исааку Ньютону, считается ведущим физиком современности. В знаменитой книге «Краткая история времени: от большого взрыва до чёрных дыр» он пишет, что сначала верил в «открытую вселенную», в которой космос обречён на постоянное разрушение. Но теперь он и его коллеги считают, что вселенная непрестанно расширяется и схлопывается без начала и конца. Следовательно, большой взрыв был не первым в своём роде. Он говорит: «Любопытно отметить особенность общественного мнения до начала XX в., которая заключалась в том, что никто не выдвигал предположений касаемо того, расширяется вселенная или сжимается. В то время считалось, что вселенная существовала всегда в неизменном состоянии, или же, что она была сотворена в определённое время в прошлом приблизительно в том виде, в котором мы наблюдаем её сегодня»^[1054].

По вполне понятным причинам Хокинг никогда не читал следующий отрывок из «Разоблачённой Изиды» (Т. 2, с. 264–265), который Е. П. Блаватская сочла столь важным, что воспроизвела его в «Тайной Доктрине» (Т. 1, с. 3–4) с одним незначительным исправлением:

Эзотерическая доктрина, подобно Буддизму, Браманизму и даже Каббале, учит, что единая, беспредельная и непознаваемая Сущность происходит от Вечности, являясь пассивной или активной в регулярной и гармонической последовательности. В поэтической фразеологии Ману эти состояния называются «Днями» и «Ночами» Брамы. Последний «бодрствует» либо «спит»…

При начале периода деятельности, учит «Тайная Доктрина»^[1055], в силу повиновения вечному и непреложному закону, совершается распространение этой Божественной Сущности извне вовнутрь и изнутри наружу; и феноменальная или видимая вселенная является конечным результатом длинной цепи космических сил, последовательно приведённых в движение. Так же, когда наступает возвращение к пассивному состоянию, происходит сокращение Божественной Сущности, и предыдущее созидание постепенно и последовательно исчезает. Видимая вселенная растворяется, её материя рассеивается, и единая «Тьма», одинокая и отделённая от всего остального, нависает над ликом «Бездны». Приводим метафору из сокровенных книг, ещё яснее передающую эту мысль: «Выдыхание „Непознаваемой Сущности“ рождает мир, а вдыхание заставляет его исчезать. Этот процесс продолжается извечно, и наша Вселенная есть лишь одна из бесконечных серий, не имеющих ни начала, ни конца».

Основная концепция теории Большого взрыва заключается в том, что вселенная началась с взрыва «крошечной искры» вещества, в результате которого появились все звёзды и галактики. В «Тайной Доктрине» (Т. 1, с. 1–5), где символически отражены все стадии развития космоса, есть аналогичное утверждение, с той лишь разницей, что здесь вселенная начинается с духа, а не материи:

Древний манускрипт – коллекция пальмовых листьев, приведённых особым, неизвестным науке способом в состояние непроницаемости для воды, огня и воздуха – лежит перед глазами пишущей эти строки. На первой странице изображён чистый белый диск на чёрном фоне. На следующей странице тот же диск, но с точкой в центре. Первый, как это известно изучающему оккультную науку, представляет Космос в Вечности перед новым пробуждением ещё дремлющей Энергии, эманации Вселенной в последующих системах. Точка в до сих пор незапятнанном круге… указывает на зарю дифференциации. Эта точка в Мировом яйце есть Зародыш, который разовьётся во Вселенную, во всё Сущее, в беспредельный, периодический Космос; Зародыш, являющийся периодически и поочерёдно то скрытым, то действенным.

Позже Е. П. Блаватская одобрительно процитировала французского учёного-теоретика, который рассуждал о том, что весь космос может быть сконцентрирован «в одной точке» («Тайная Доктрина», т. 1, с. 489). В другой отсылке к «Тайной Доктрине» (т. 1, с. 379) говорится о том, что «Вселенная произошла от центрального Солнца, ТОЧКИ, вечно сокрытого зародыша». [Выделение заглавными буквами Е. П. Блаватской.]

Благодаря недавним открытиям, в последнее время к теории Большого взрыва появилось много вопросов. Ранее считалось, что при взрыве материя произвольным образом разлетелась во всех направлениях. Однако не так давно астрономы обнаружили нечто вроде решётки из восьми галактик, которые разделяло одинаковое количество световых лет. Один из исследователей, сделавших это открытие, был обескуражен и сказал, что, по-видимому, мы совершенно ничего не знаем о том, как появилась вселенная, и должны начать изучать этот вопрос с самого начала.

Позже, на ежегодном собрании Американского астрономического общества, 10 января 1990 г., было сделано следующее заявление, о котором сообщалось в газете «Нью Йорк Таймс» (в номере от 12 января) в статье под заглавием «Открытие: континент галактик, притягивающий к себе другие галактики»:

Сегодня астрономы сообщили о том, что получили подтверждение существования одного из крупнейших скоплений галактик и материи за всю историю исследований… Огромная структура, получившая название «великий притягиватель», которая находится на расстоянии 150 миллионов световых лет от Земли, оказывает постоянное гравитационное воздействие на Млечный Путь и миллионы других галактик…

Это открытие подтверждает теорию, которая обсуждается в астрономии в течение последних нескольких лет, и заключается в том, что основные объекты вселенной куда больше и сложнее, чем предполагалось. Речь идёт не об обыкновенных галактиках или группах галактик, а об огромных «континентах галактик», в сотни раз превосходящих ожидаемые размеры.

Галактики в точке притяжения не расширяются, удаляясь друг от друга, как это происходит во всей остальной вселенной. Напротив, они «схлопываются» в пространстве шириной в сотни миллионов световых лет. Не менее удивительна скорость этого движения – 400 миль в секунду. Она наталкивает на мысль, что эти галактики притягиваются к чему-то… По мнению астрономов, наиболее убедительно предположение о том, что некоторые из исследуемых галактик находились по ту сторону Млечного Пути от притягивателя; и, следовательно, они тоже стремились к нему…

Учитывая современные представления об истории вселенной, для формирования таких крупных структур понадобилось бы больше времени, чем существует сама вселенная. Доктор Шрамм признал, что возникла потребность в теориях о механизмах возникновения вселенной, которые учитывали бы подобные массивные структуры… Великий притягиватель является лишь одной из множества гигантских структур, о существовании которых в последние годы выдвигались предположения. К ним относится и «великая стена» – предположительно, широкая полоса галактик, растянувшаяся на многие миллиарды световых лет.

[На данный момент предположения о существовании этих структур подтверждены.]^[1056].

* * *

Это открытие, возможно, имеет огромное значение. До настоящего времени учёные могли лишь предполагать, что нынешнее расширение миров и галактик во вселенной, порождённой Большим взрывом, однажды может повернуться вспять, но континент галактик Великого притягивателя придаёт вес этой теории^[1057]. Таким образом теория периодического перерождения вселенной могла бы получить дополнительную поддержку.

В свете таких грандиозных размышлений высадка человека на Луну может показаться незначительным событием, хотя в действительности это была одна из самых важных страниц в истории человечества. По случаю 20-летия с этого исторического момента физик и биолог доктор Льюис Томас поделился своими впечатлениями, вызванными той прогулкой по Луне, которые были опубликованы в «Нью Йорк Таймс» 15 июля 1989 г.:

Но самое важное случилось потом, после того как было установлено оборудование для фотосъёмки. Перед нашими глазами на экранах телевизоров появилась фотография Земли, заставив всех задержать дыхание.

Она зависла над горизонтом Луны, светлая, круглая и переливающаяся как пузырёк воздуха, глубокого синего цвета с чистыми, белоснежными облаками, разбросанными по поверхности. Это было самое прекрасное зрелище, которое когда-либо видели жители Земли – это был их дом. Более того, как все могли видеть по фотографии, она была живая. Эта удивительная круглая штука, зависшая там в полном одиночестве… была живым существом. Та фотография сама по себе была самым важным элементом во всём техническом эпизоде, и она всё ещё обитает в сознании людей 20 лет спустя, открывая новые грани значения.

Идея о том, что жизнь на Земле в подробностях напоминает слаженную, гармоничную жизнедеятельность, обычно приписываемую живым организмам, уже стала больше, чем просто идеей. Во многом благодаря исследованиям, начатым в 1970-х гг. Джеймсом Лавлоком, Линн Маргулис и их единомышленниками, мы знаем, что планетарная жизнь, «биосфера», регулируется самостоятельно.

Наша планета поддерживает соляной и кислотно-щелочной баланс в океанах, в течение миллионов лет удерживает на одном уровне точно выверенные компоненты атмосферы, так чтобы уровень кислорода и углерода наилучшим образом подходил для дыхания и фотосинтеза. Она живёт благодаря солнцу, принимая от него необходимую для жизни энергию и сливая её излишки в бездонную бочку космоса. Эта новая идея о том, что Земля является живым организмом, называется Гипотезой Геи…

Наконец, следует задуматься о самом странном из всех парадоксов: может ли такой огромный и сложный организм, в котором задействовано столько взаимосвязанных и сообщающихся систем, от сверчков и светлячков до философов, сам обходиться без разума? Я так не думаю.

То самое изображение Земли, похожей на «крапчатый сапфир», сделанное с поверхности луны, подтолкнуло химика и биофизика доктора Лавлока к научным исследованиям, описанным в его книге «Гея, новый взгляд на жизнь на Земле», опубликованной в 1979 г. издательством Oxford University Press. [Лавлок имеет научные степени по химии, медицине и биофизике.] Однако его «новая идея» уже была сформулирована Е. П. Блаватской и другими теософами веком ранее. Джадж написал об этом увлекательный рассказ «Кожа Земли». В «Океане теософии» он называет землю «сущностью, а не обыкновенным куском грубой материи»^[1058].

Е. П. Блаватская говорит в «Тайной Доктрине» (Т. 1, с. 49):

Идея о всемирной жизни относится к тем древним концепциям, к которым человеческий разум возвращается в настоящем столетии вследствие его освобождения от антропоморфической Теологии. Наука, правда, довольствуется тем, что нащупывает или предполагает признаки всемирной жизни, но ещё не выказала себя насколько отважной, чтобы хотя бы шепнуть – «Anima Mundi!». Идея о «жизни кристаллов», ныне принятая наукой, была бы осмеяна полвека тому назад… Едва ли возможно, чтобы наука только простым употреблением таких терминов, как «сила» и «энергия», могла бы продолжать скрывать от себя тот факт, что вещи, обладающие жизнью, являются живыми предметами, будь то атомы или же планеты.

Лауреат Нобелевской премии, профессор физики в Кембридже Брайан Джозефсон, по-видимому, соглашается со многими из вышеизложенных убеждений. В одном интервью он заметил:

Вполне возможно, что элементы разума есть в каждом атоме материи, и она, подобно известным биологическим формам, может эволюционировать до ещё более высоких уровней… Физики склонны рассматривать материю как нечто безжизненное и механическое, и в этом они серьёзно заблуждаются. На микроскопическом уровне поведение материи более схоже с поведением биологических, живых видов. Вполне вероятно, за теми феноменами, которые мы наблюдаем, и даже за теми, которые исследует физика, скрывается жизнь и сознание… Кроме того, любой материи присуща таинственная целостность или единство, которому учёные не в состоянии дать объяснение, но о котором довольно часто упоминается в восточных религиях^[1059].

Для многих может стать неожиданностью тот факт, что Исаак Ньютон тоже считал всю природу живой. Об этом рассказывает Малкольм Браун в «Нью Йорк Таймс» (номер от 10 апреля 1990 г.), в статье о возрождении интереса к алхимии среди современных учёных.

В рядах алхимиков были несколько величайших учёных всех времён, в том числе Исаак Ньютон и Роберт Бойль. И хотя Ньютон прежде всего известен открытиями в области физики и математики, около половины своей карьеры он посвятил алхимии, что несколько покоробило его современных почитателей. Тем не менее доктор Бетти Джо Титер Доббс, профессор истории в Северо-Западном университете, которая посвятила много лет исследованию трудов Ньютона, склоняется к тому, что алхимия являлась центральным предметом его деятельности, а не просто увлечением.

В своей новой книге доктор Доббс утверждает, что Ньютон, будучи пуританином, боялся усиления позиций атеизма^[1060]. Она настаивает на том, что он исповедовал алхимическую теорию о всемирном оживлении, согласно которой Бог наделяет все вещи в мире божественным духом.

Ньютон являет собой пример сочетания великого научного разума и глубокой религиозности. В этом отношении он был не одинок. В книге «Квантовые вопросы, мистические сочинения великих физиков мира», опубликованной в 1984 г., представлен анализ трудов Гейзенберга, Шредингера, Эйнштейна, Бройля, Джинса, Планка, Паули и Эддингтона – «в каждом из которых выражается глубокое убеждение в том, что физика и мистика – близнецы… Каждый из этих выдающихся людей, без исключения, отличался мистическим или трансцендентальным мировоззрением, в котором мир воспринимается как духовный, а не материальный феномен»^[1061].

Это убеждение поддерживает основной тезис «Тайной Доктрины», который, судя по подзаголовку, заключается в том, что синтез науки, религии и философии возможен. Следующие выдержки из сочинений Эйнштейна свидетельствуют о том, что создатель теории относительности едва ли считал науку и религию несовместимыми:

Самая прекрасная и глубокая эмоция, которую мы можем испытать, – ощущение мистического. Именно оно является сеятелем любой истинной науки. Тот, кому эта эмоция чужда, кто не способен удивляться и быть захваченным благоговением, ничуть не лучше мертвеца. Знать, что непостижимые для нас вещи в самом деле существуют, проявляясь как высочайшая мудрость и самая блистательная красота, которые наши притуплённые чувства могут воспринять лишь в их примитивной форме – это знание, это чувство лежит в основе подлинной религиозности^[1062].

Я утверждаю, что космическое религиозное чувство является самым сильным и благородным мотивом для научных изысканий. Только тот, кто понимает, какие огромные усилия и, в первую очередь, какая преданность требуется для разработки новых путей в теоретической науке, способен постичь силу этой эмоции, которая питает научную работу, столь далёкую от повседневных жизненных реалий… Такую силу человеку даёт космическое религиозное чувство. Один из наших современников сказал, небезосновательно, что в наш век материализма по-настоящему глубоко религиозными людьми остаются одни лишь серьёзные учёные^[1063].

Другой отрывок из работы Эйнштейна цитируется в «Автобиографии Роберта Э. Милликена»: «Мне достаточно созерцать таинство разумной жизни, воспроизводящей себя на протяжении всей вечности, размышлять о чудесной структуре вселенной, о которой мы можем лишь смутно догадываться, и смиренно пытаться понять хотя бы малейшую частицу разума, свойственного природе»^[1064].

Концепция природы, обладающей сознанием, далека от идеи, разделяемой большинством современных учёных, о том, что и субатомным миром, и бескрайним космосом, в котором рождаются и умирают вселенные, правит случайность и полностью отсутствуют какие-либо законы. В июне 1990 г. в телепередаче «Квантовая вселенная» (серия «Смитсоновский мир») выступил учёный Уолтер Гудман, который утверждал, что «квантовая механика в конечном итоге делает всё случайным. Может произойти одно или другое. Математики отрицают определённость; они признают лишь вероятность и шанс»^[1065].

В книге «Новый ум короля» английский физик доктор Р. Пенроуз относит себя к непрестанно растущей группе физиков, которые не считают обыкновенным проявлением упрямства слова Эйнштейна о том, что его мизинец является свидетелем несовершенства науки о квантовой механике^[1066]. Он уверен в том, что в будущем квантовую теорию ожидают «фундаментальные перемены» и, вероятно, будут открыты новые законы, которые смогут объяснить даже величайшую тайну человеческого сознания,^[1067] а также то, что ныне представляется нам хаотичным движением атомных частиц.

В этой связи уместно вспомнить высказывание Е. П. Блаватской в статье «Космическое сознание»: «…каждый атом, подобно монаде Лейбница, сам по себе является крошечной вселенной [и обнаруживает определённую степень осознанности]». Она упоминает о схожих взглядах Томаса Эдисона: «Я не верю, что материя инертна и полностью подчиняется внешним силам. Как мне кажется, каждый атом обладает определённым объёмом простейшего сознания: только взгляните на разнообразие соединений, в которые атомы водорода вступают с атомами других элементов… Хотите сказать, они способны на это, не обладая разумом?» Е. П. Блаватская добавила, что «мистер Эдисон теософ, пусть и не слишком активный. Однако, по-видимому, самого факта обладания дипломом Общества достаточно для приобщения к теософским истинам»^[1068].

Применяя на практике и адаптируя принцип неопределённости Гейзенберга, можно предсказать действия массы атомов или атомных частиц, но не отдельной единицы. Примеры подобного так называемого выбора повсеместно обнаруживаются в природе.

Е. П. Блаватская признаёт, что её убеждения касаемо присутствия сознания во всём космосе могут счесть возрождением «суеверий безумных алхимиков»^[1069]. Это напоминает об одной истории, которую рассказал физик Хайнц Пейджелс в книге «Космический код: квантовая механика как язык природы».

Если верить рассказу, однажды Паули выступал в лаборатории Пупина в Колумбийском университете с лекцией, посвящённой новой нелинейной теории Гейзенберга об элементарных частицах. Среди слушателей был Нильс Бор, который по окончании лекции отметил, что теория не может быть правильной, поскольку она недостаточно безумна. Вскоре Бор и Паули уже стояли по обе стороны стола, причём первый твердил: «Она недостаточно безумна», в то время как второй возражал: «Она достаточно безумна». Стороннему наблюдателю было бы непросто понять, о чём спорят два великих физика, и поверить в то, что это не обыкновенное помешательство. Обоим учёным было известно, что безумность квантовой теории является основой для её истинности.

По словам Хайнца Пейджелса:

Все великие творения человека прекрасны, и физические теории – не исключение. В уродливой теории есть нечто вроде концептуальной нескладности, которая не позволяет ей надолго осесть в сознании… Новые идеи зачастую сперва кажутся дикими и странными, и если они правильные, то со временем в них проступает красота… Когда физики по-настоящему познают внутреннюю логику космоса, это будет прекрасно^[1070].

Можно ли вообразить более прекрасную концепцию, чем та, согласно которой всё в этом мире, от галактик до атома, обладает сознанием, а стало быть, нигде нет мёртвой материи? Если она окажется правдой, то мы получим ключ к разгадке величайшей тайны – есть ли жизнь в других мирах. Ведь если минералы живые, значит, есть жизнь и в других мирах. В «Тайной Доктрине» (Т. 2, с. 699) содержится убедительное высказывание, согласно которому все миры «были, есть или будут заселены людьми». В другом месте Е. П. Блаватская цитирует каббалистический афоризм: «камень становится растением; растение – животным; животное – человеком; человек – духом; а дух – богом»^[1071].

* * *

В «Тайной Доктрине» содержится древнее изречение о том, что жизнь универсальна и духовна по своей сути, и это накладывает на людей огромную ответственность – использовать эту жизнь в благих целях. Ужасное обращение человека с материей поставило под угрозу будущее Земли.

Против этой угрозы сплотились более 1000 религиозных, политических и научных лидеров из 83 стран на прошедшей в Москве в январе 1990 г. конференции, спонсором которой стал Глобальный форум по проблемам выживания. Во время этой конференции 23 учёных, в числе которых были лауреаты Нобелевской премии, призвали к союзу науки и религии. Учёные признали за религией способность формировать поведение человека и заявили: «Многие из нас испытывали чувство глубокого восхищения и почтения к вселенной», добавив, что «природу необходимо охранять и опекать, как нечто священное».

Особенно удивительным этот призыв является потому, что его автором стал астроном Карл Саган. В популярном телесериале «Космос» и одноимённом бестселлере он нередко высказывался против религии и, судя по всему, считал, что наука является единственным оплотом истины. Когда Сагана спросили о сделанном им заявлении, он пояснил, что осознал универсальность религии и её потенциал как «движущей силы добра». Он добавил, что люди, которые подписывали его заявление, просили изменить формулировку замечаний о глобальном потеплении или разрушении озонового слоя, но у них не возникло ни одного вопроса к словам о религии, почтении и священном^[1072]. Однако один священник всё же сделал замечание, сказав, что ошибочно считать природу и человека святыми – священен лишь один Бог.

Другие религиоведы выказали опасение, что отношение к жизни как к чему-то священному может вернуть человечество к примитивному пантеизму, когда люди обожествляли камни и деревья. В «Тайной Доктрине» (Т. 1, с. 279–80) содержатся размышления на эту тему, о которых стоит задуматься.

(1) «Тайная Доктрина» не учит атеизму, разве что в смысле, лежащем в основе санскритского слова Настика, отказа от идолов, включая каждого антропоморфического Бога. В этом смысле каждый оккультист является Настика.

(2) Она признаёт Логоса или коллективного «Творца» Вселенной, Демиурга – в смысле, употребляемом, когда говорится о «Зодчем», как о «Творце» здания, тогда как этот зодчий никогда и не дотронулся ни до единого камня его, но начертав план, поручил всю ручную работу каменщикам. В нашем случае план был дан Представлением Космоса, а строительный труд был предоставлен Множествам Разумных Сил. Но этот Демиург не есть личное божество – т. е. несовершенный, вне-космический Бог, но лишь совокупность Дхиан-Коганов и прочих Сил.

(3) Дхиан-Коганы двойственны по своей природе; будучи составлены из (а) неразумной, грубой энергии, присущей материи и (б) разумной души или космического сознания, направляющей и руководящей этой энергией, которая и является Дхиан-Коганической мыслью, отражающей представление Космического Разума… Поскольку этот процесс не всегда совершенен и коль скоро, несмотря на многочисленные доказательства, свидетельствующие о существовании руководящего Разума позади покрова, процесс этот, всё же, являет пробелы и недостатки и даже весьма часто оканчивается неудачею – то из этого следует, что ни коллективное множество (Демиург), ни одна из деятельных сил, взятая отдельно, не могут подлежать воздаянию им божественных почестей или обоготворению. Тем не менее все они имеют право на благодарное уважение и почитание человечества; и человек должен был бы постоянно устремляться помогать божественной эволюции Идей, становясь, по мере способностей своих, сотрудником природы в задании цикла.

Лишь вечно неизвестная и непостигаемая Карана, Беспричинная Причина всех причин, должна была бы иметь свой храм и престол в сокровенной и нетронутой почве нашего сердца – невидимая, неощутимая, несказанная, иначе, как через «ещё слабый голос» нашего духовного сознания. Те, кто поклоняются ей, должны совершать это в молчании и в освящённом одиночестве своих душ, делая свой дух единым посредником между ними и Мировым Духом, свои благие поступки единственными священнослужителями и свои греховные намерения единственными видимыми и объективными жертвами, приносимыми этому Присутствию.

* * *

Эта глава началась с размышлений касаемо пророчества в «Тайной Доктрине» о том, что в покрове природы будет сделан большой разрез за 10-летний период – с 1888-го по 1897 год. Один из наших друзей-учёных, внимательно исследовавший это пророчество и его исполнение, пришёл к следующему выводу: «Покров природы действительно был прорван самым неожиданным, поразительным и ошеломительным образом. За этим прорывом последовало невообразимо глубокое проникновение в мельчайшие и величайшие царства природы, с такими потрясающими последствиями для науки во всех областях и для повседневной жизни человека, что невозможно провести параллель с любым периодом нашей истории».

Глава 4

Влияние на литературу

Литературное возрождение в Ирландии

Джон Эглинтон пишет в биографии Джорджа Рассела от 1937 г. «Мемуары Æ»:

Вероятно, ни в одной стране не было периода литературной активности, которому не предшествовал бы или не сопутствовал интерес к религии… Ищущий подтверждения этому тезису в Ирландии с лёгкостью найдёт его, если будет смотреть в нужном направлении – деятельность Теософского общества в Дублине оказала влияние на группу молодёжи. В этот период в Ирландии не было других религиозных движений. Кроме того, Йейтс и Рассел, ставшие лидерами литературного возрождения, были тесно связаны с деятельностью ТО.

В книге «Ирландская литература и драма» Стивен Гвинн упоминает, что эти два писателя «должны были возглавить литературное возрождение и повлиять на интеллектуальную жизнь Ирландии в то время»^[1073].

В 1896 г. Рассел написал Йейтсу: «Боги наполняют Ирландию огнём; отовсюду сюда съезжаются мистики, как и предсказывали Е. П. Блаватская и У. К. Джадж. То, что Эмерсон сделал для Америки, мы можем повторить и даже превзойти»^[1074].

В книге «Литературное возрождение в Ирландии» Эрнест Бойд пишет:

Теософское общество стало литературным, художественным и интеллектуальным центром, оказывая влияние, которое ощущалось даже теми, кто к нему не принадлежал. Впоследствии оно создало условия для объединения всех самых пытливых умов эпохи, старших и младших поколений, от Джона О’Лири и Джорджа Сиджерсона до Йейтса и Æ. Оно способствовало сближению самых разнообразных личностей и решительно расширило возможности новой литературы, чего не могло сделать ни одно предшествующее национальное движение… Это был интеллектуальный котёл, в котором крепли истинные незыблемые элементы национальности, в то время как шлаки растворялись.

Бойд рассказывает о том, как в один прекрасный день в 1885 г. в доме Эдварда Доудена, автора «Очерка жизни Шелли», в присутствии Йейтса было основано дублинское Теософское общество.

Кто-то упомянул о недавно опубликованной необычной книге под названием «Эзотерический буддизм», автором которой был теософ А. П. Синнетт. Йейтс раздобыл экземпляр этой книги и посоветовал прочитать её своему другу со времён юности Чарльзу Джонстону, который хотел стать христианским миссионером. Прочитав книгу, Джонстон проникся взглядами её автора. Вскоре после этого он стал регулярно встречаться вместе с несколькими другими писателями, включая Йейтса, для обсуждения подобных вопросов. В газете «Дублин Юнивёрсити Ревью» появилось сообщение о том, что «в Дублине было создано общество для изучения восточных религий и теософии. Оно названо Герметическим обществом…»^[1075]

В следующем году Джонстон отправился в Лондон, чтобы побеседовать с Е. П. Блаватской. Вместе с Клодом Фоллсом Райтом^[1076] они основали в Дублине Теософскую Ложу, к которой позже присоединились многие другие ирландские писатели того времени.

«Эти молодые энтузиасты, – говорит Бойд, – со временем создали постоянный центр интеллектуальной активности, деятельность которого частично вылилась в появление самой интересной литературы ирландского литературного возрождения. Их журналы „Ирландский теософ“, „Интернационалист“, „Международный теософ“ содержали массу материала, который с того времени занял важное место в современной англо-ирландской литературе»^[1077]. Самый значительный из них, «Ирландский теософ», выходил с октября 1892 г. Всего было выпущено пять томов.

Когда Е. П. Блаватская жила на Лэнсдаун-роуд 17, она писала Джорджи Джонстон (сестре Чарльза):

…Я рада видеть столь неподдельную, искреннюю жажду знаний у наших ирландских собратьев. Именно ирландцы всегда были и остаются лучшими членами ТО и моими самыми любимыми и близкими друзьями. Когда в 1884 г. все англо-индийцы восстали против меня, а несколько английских товарищей бросили меня, капитан Бэннон, капитан О’Грейди и ещё пять или шесть членов ТО остались моими самыми стойкими сторонниками и защищали меня несмотря ни на что. Я доверяю ирландцам и люблю их с 1851 г., когда Джонни О’Брайен спас мою жизнь в Греции, едва не поплатившись за это своей собственной^[1078].

Уильям Батлер Йейтс (1865–1939)

Т. С. Элиот относил Йейтса к «тем немногим, чья история тесно переплетена с историей их времени, кто является частью сознания своей эпохи, которую просто невозможно понять без них»^[1079].

Одна из первых встреч Йейтса с теософией произошла в 1884 г., когда Мохини Чаттерджи приехал в Ирландию с Олькоттом во время путешествия Е. П. Блаватской по Европе. Через год, учась в художественной школе, он прочитал «Оккультный мир» и «Эзотерический буддизм» Синнетта. Он был так впечатлён этими книгами, что начал пропускать занятия, чтобы посвящать больше времени изучению оккультизма. Он стал активным членом ТО в Дублине и председателем Герметического общества. В 1887 г. семья Йейтса переехала в Лондон. Он посетил Е. П. Блаватскую, когда она жила в Мейкоте, а затем на Лэнсдаун-роуд, где Йейтс вступил в Ложу Блаватской. Когда в 1888 г. была создана Эзотерическая секция, он стал одним из её первых членов.

Профессор Уильям Йорк Тиндалл в сочинении «Трансцендентализм в современной литературе», опубликованном в 1942 г., анализирует заинтересованность Йейтса в Блаватской:

Будучи посредником между Востоком и Западом, эта необыкновенная женщина просветила Йейтса, готового принять то, что она могла ему предложить. Долгие годы он возлагал на биологов и физиков ответственность за материализм на Западе и сопутствующую ему духовную ограниченность. Дарвин, Гексли и Тиндаль, сетовал он в начале 1880-х гг., ещё в юности украли у него религию и не дали ничего взамен. Его собственный интеллект и их учения заставили его принять материализм, но от этого он чувствовал себя подавленным и стремился к тому, что могло бы удовлетворить постоянное, иррациональное томление его души. Церковь Ирландии не могла более ему помочь… Находясь в этом затруднительном положении, он обнаружил теософию, которая… предложила его душе столь желанное развитие, не оскорбив при этом интеллект.

Тиндалл убеждён в том, что опыт Йейтса являлся типичным для ряда писателей того времени: «Для деятеля литературы, блуждающего по опустевшим землям Т. С. Эллиота и между двумя мирами [Мэтью] Арнольда, теософия стала излюбленным пристанищем…»

То, что Йейтс с самого начала серьёзно увлёкся Е. П. Блаватской, явствует из его писем этого периода. Он писал Джону О’Лири:

Непременно приезжайте повидаться с ней, когда будете в Лондоне. Она – самая человечная из всех живущих, похожа на старую крестьянку и целиком предана делу. Вся её жизнь проходит в огромном кресле с пером в руке. Много лет подряд она пишет по 12 часов в день^[1080].

В одном из его «Писем на Нью-Айленд» сказано:

Е. П. Блаватская – женщина, бесспорно, образованная и сильная характером. Один лондонский острослов как-то назвал её низкопробным комедиантом мира иного. Эта недобрая фраза содержит в себе лишь одну истину – она всегда могла оценить хорошую шутку, даже если сама была её объектом^[1081].

В «Оккультных заметках и дневниках» есть следующая запись:

Я убеждён в том, что учителя мадам Блаватской были людьми в высшей степени праведными и просвещёнными, и испытываю к ним такое доверие, которое ученик обычно испытывает к учителю^[1082].

В «Оккультных дневниках» Йейтс также говорит о разочаровании в Эзотерической секции, поскольку в ней не проводились никакие оккультные эксперименты, и о том, что он настоятельно попросил Е. П. Блаватскую устроить такой эксперимент. Зная о том, что она считает подобные исследования опасными, он был удивлён тому, что она согласилась на это. Он рассказывает:

Мне всегда не хватало доказательств, но я стыдился в этом признаться. Я прочитал в «Астрологии» Сибли, что, если сжечь цветок дотла, а затем выставить его пепел под стеклянным колпаком на лунный свет, то можно увидеть фантом этого цветка. Я убедил в рациональности этого опыта других членов секции, которые жили одни, в отличие от меня, и могли спокойно экспериментировать и без конца жечь цветы^[1083].

Такое бессмысленное надругательство над природой возмущало других членов, и поскольку Йейтс явно не собирался отказываться от своих намерений, его вежливо попросили уйти. Он покинул движение в 1889 г.

В знаменитой автобиографии Йейтса есть глава «Четыре года с 1887-го по 1891-й», в которой говорится о его отношениях с Е. П. Блаватской. В ней также рассказывается о его связи с движением «Золотой Рассвет» и одним из его основателей, Макгрегором Мазерсом, каббалистом и теософом, автором книги «Разоблачённая Каббала». Когда в 1922 г. автобиография Йейтса была опубликована под заглавием «Трепет покрова», жена Мазерса, Мойра, сестра известного французского философа Генри Бергсона, была возмущена тем, как Йейтс описал её мужа, и написала поэту:

Ваши неточности, вероятно, связаны с тем, что Вы рассказываете о событиях и впечатлениях многолетней давности, полностью утратив связь с оригиналом Вашего портрета… Я также ознакомилась с Вашими рассуждениями о Е. П. Блаватской, великом первопроходце, которая сделала путь более простым для меня и для Вас. Вы так и не смогли разглядеть душу за этими глазами, хотя Вы замечательно описали её оболочку^[1084].

Однако, судя по следующим отрывкам, ему всё же удавалось временами рассмотреть подлинную сущность Елены Петровны.

По вечерам она сидела перед маленьким столиком, покрытым зелёной бязью, и непрестанно писала на нём кусочком белого мела. Она чертила символы, порой имеющие забавное объяснение, а иногда вовсе непонятные фигуры, но в основном мел этот требовался ей для записи счёта во время раскладывания пасьянса. В соседней комнате можно было увидеть огромный стол, за которым её последователи и гости, коих часто было немало, каждый вечер собирались на вегетарианский ужин, а она подбадривала их или подшучивала над ними через открытую дверь. Великая страстная натура, доктор Джонсон в женском обличии, она восхищала всякого мужчину или женщину, обладавших хоть сколько-нибудь богатым внутренним миром. Она не терпела формализма и неуместного абстрактного идеализма в окружающих людях, и порой разражалась упрёками и множеством прозвищ: «Ах, какой же вы олух, хотя и теософ и брат»…

Помимо истинно верующих, которые приходили слушать её и превращать каждую доктрину в очередное доказательство пуританских убеждений своего викторианского детства, с половины Европы и со всей Америки к ней приезжали чудаки, которые хотели говорить сами. Один американец как-то сказал мне: «Она стала самой известной женщиной в мире, потому что сидела в огромном кресле и позволяла нам выговориться». Они говорили, а она сидела и раскладывала пасьянс да отмечала счёт на зелёной скатерти, слушая их. Но иногда она не хотела больше слушать.

Одна женщина постоянно рассказывала о своей «божественной искре», пока мадам Блаватская не прервала её, сказав: «Да, моя дорогая, в Вас есть божественная искра, и если Вы не будете достаточно внимательны, то услышите, как она храпит!»…

Она почти всегда была полна радости, которая, вопреки тому, что говорят о ней шутники, была нелогичной и непредсказуемой, но при этом добродушной и терпимой. Однажды я заехал к ней и не застал её дома, но она должна была вернуться с минуты на минуту. Она уехала куда-то на побережье, чтобы поправить здоровье, и вернулась с маленькой свитой обожателей. Блаватская сразу же уселась в своё огромное кресло и начала разворачивать свёрток, обёрнутый в коричневую бумагу, пока все с любопытством наблюдали за ней. В свёртке оказалась большая семейная Библия. «Это подарок для моей горничной», – сказала она. «Что за Библия, и даже без единого комментария», – удивился кто-то. – «Что ж, дети мои, – возразила она, – есть ли смысл давать лимоны тому, кто хочет апельсины?»…

Йейтс также упоминает Учителей:

[Домочадцы Е. П. Блаватской,] казалось, чувствовали их присутствие, и все говорили о них так, будто они были куда важнее, чем любой видимый обитатель дома. Когда мадам Блаватская бывала более молчаливой и менее оживлённой, чем обычно, это означало, что «её Учителя гневаются»; они отчитывали её за какую-то ошибку, и она признавала свою неправоту. Однажды я, кажется, присутствовал при появлении одного из них или, может быть, их посланника. Было около девяти вечера, и полдюжины человек сидели за её большим столом, когда комнату наполнил запах благовоний. Кто-то спустился к нам с верхнего этажа, но ничего не почувствовал – по-видимому, оказался за пределами их влияния – но для меня и остальных присутствующих этот запах был очень ощутимым. Мадам Блаватская сказала, что так пахнут индийские благовония, и в комнате присутствует один из учеников её Учителя; она, казалось, хотела избавиться от этой темы и направила разговор в другое русло. В этом доме определённо было что-то романтическое, и не по своей воле мне пришлось его покинуть^[1085].

Ни в автобиографии, ни в других своих сочинениях Йейтс не признаёт, что Е. П. Блаватская оказала влияние на его поэзию или прозу^[1086]. Однако современные писатели нашли массу доказательств того, что это влияние имело место^[1087].

Ричард Эллман, знаменитый биограф Джойса, даёт целостное представление о том, чем Йейтс обязан Е. П. Блаватской. В биографии «Йейтс: человек и маска» Эллман пишет:

Что касается отдельных доктрин, Йейтс молча согласился со всем, во что верили теософы, хотя он по вполне понятным причинам предпочитал ссылаться не на Блаватскую, а на Бёме, Сведенборга и другие спорные источники, которые он теперь читал… Независимо от того, произвели ли идеи Е. П. Блаватской мгновенный эффект или затаились в его сознании, они дали его мысли основу, и сочинение, которое является воплощением его философии и теологии, «Видение», во многом перекликается с теософией…

Приведя примеры других возможных заимствований, Эллман продолжает:

Оккультные и религиозные традиции теософии содержали много разумного и даже глубокого… И теперь Йейтс стремился систематизировать свои знания, объединить свою интуицию с интуицией великих поэтов и мистиков, дабы экспериментальным путём доказать существование оккультного мира и описать этот мир более точно и красноречиво, чем это сделала мадам Блаватская… Теософия дала ему щит и меч, и он отправился, подобно Дон-Кихоту, хотя и не без колебаний, бороться с ветряными мельницами современной жизни… Невзирая на то что он в конце концов покинул Общество, пять или шесть лет занятий теософией, включая три года активной работы под началом его основательницы, оставили на Йейтсе определённый отпечаток^[1088].

Литературный труд Йейтса принёс ему успех и почёт. В 1923 г. он получил Нобелевскую премию по литературе. В обращении к Шведской королевской академии он сказал: «Когда Ваш король вручал мне медаль и диплом, по обе стороны от меня будто бы стояли два образа: старая женщина, согбенная под тяжестью лет, и призрак юноши». В символике каббалистического древа жизни эти образы соответствуют Хохме и Бине, которые означают материнскую безусловную любовь и блестящий ум^[1089]. Однако у истоков его карьеры действительно стояла старая женщина, которая защищала его как родного сына, как явствует из следующих записей.

В первоначальной рукописи автобиографии Йейтс пишет о Е. П. Блаватской: «Я помню, как внимательно она следила за тем, чтобы молодые люди не перерабатывали», и затем добавляет: «Я как-то услышал её слова, адресованные одному непочтительному незнакомцу, осудившему меня за то, что я слишком много говорю: „о, нет, нет, он очень чувствительный“»^[1090]. В другой раз он признался, что Блаватская привлекала его, кроме прочего, тем, что её присутствие избавляло его от «беспокойства и волнения». Она была «шутлива, не фанатична, и всегда проявляла подлинное, ни с кем не сравнимое, прямодушие».

Е. П. Блаватская не раз ограждала Йейтса от участия в психических практиках. Йейтс писал ирландскому писателю Джону О’Лири: «Не опасайтесь, что меня потянет в месмеризм. Он привлекает меня, но не слишком сильно. Не стоит бояться, что мадам Блаватская приобщит меня к подобным вещам, – она их ярая противница и ненавидит спиритуализм – говорит, что медиумы ничем не отличаются от сумасшедших»^[1091].

Также в первоначальном варианте автобиографии Йейтс пишет:

Она часто предостерегала меня от всяких крайностей в вере или практике. Однажды вечером я молча сидел среди беседующих посетителей, и вдруг заметил, что на картину в соседней комнате, которую я мог видеть через дверь, падает странный красный свет. Я направился к картине, и когда я уже находился достаточно близко, она исчезла. Я вернулся на своё место, и Блаватская спросила: «Что там было?» – «Это была картина», – ответил я. – «Скажите, чтобы она убиралась прочь». – «Она уже исчезла». – «Вот и правильно, – сказала Блаватская. – „Я думала, это медиумизм, а это только ясновидение». – «В чём же разница?», – спросил я. – «Если бы это был медиумизм, она бы осталась вопреки Вам. Этого следует остерегаться…»^[1092]

Йейтс обязан Е. П. Блаватской и совсем другим опытом. В «Дневниках леди Грегори» есть запись, относящаяся к 3 ноября 1925 г.

Читая Йейтсу по вечерам роман Э. Троллопа «Финеас Финн», [леди Грегори вспомнила о его] первом опыте ораторства в Парламенте^[1093], который Биррелл назвал крайне удачным… Я спросила Йейтса, где он научился ораторствовать, и он ответил, что часто занимался этим в маленьких теософских кружках, к которым принадлежал. Но главный урок ему преподала мадам Блаватская. Он (подобно Финеасу) тщательно подготовил речь, записал её и прочёл перед собравшимися. Его выслушали в мёртвой тишине, и он почувствовал, что слушатели не поняли ни слова. Мадам Блаватская подозвала его и сказала: «Дай мне рукопись. Теперь иди и расскажи всё своими словами». Он повиновался и на этот раз его речь имела большой успех^[1094].

Британский учёный Рейнор Джонсон пишет о Джордже Расселе в книге «Свет и врата»:

Если можно счесть величием то, что один человек становится воплощением духовности для множества других, тогда Æ, вероятно, был самым великим человеком в Ирландии в своё время… Все, кто с ним встречался, чувствовали, что он был «иным» – в какой-то мере непохожим на них, как будто прибыл из другого, более древнего и мудрого мира, который был ему знаком лучше, чем этот… Рассел испытывал острое сочувствие к человеку. Он [писал]: «Я помню, как на меня снизошёл глубокий покой, когда я интуитивно почувствовал, что Христос и Прометей присутствуют в каждом сердце, что все мы, подобно Христу, взвалили на свои плечи бремя целого мира, и как Прометей, смогли предвидеть агонию труда, за который он взялся, до той поры, пока хаос не будет подчинён и приведён в соответствие с божественным замыслом». Значительная часть его поэзии посвящена человеку, который ищет себя^[1095].

Джордж У. Рассел (Æ) (1867–1935)

Биограф Æ, Генри Саммерфилд, пишет о том, как он познакомился с теософией:

Во время обучения в художественной школе Рассел начал писать стихи. Вскоре, в мае 1884 г., в Метрополитен-скул появился новый ученик, который совершенно очаровал Рассела. Этот юноша, двумя годами старше его, был строен, темноволос и небрежно одет; он выглядел и говорил как поэт, и через какое-то время излюбленной темой его бесед стала мадам Блаватская и её многовековые гималайские Учителя.

Этим юношей был Йейтс. Немногим позже, «ожидая своего друга в меблированных комнатах, он заговорил с незнакомцем, Чарльзом Джонстоном, бывшим школьным товарищем Йейтса». Это знакомство снова подтолкнуло его к теософии^[1096].

Один близкий друг Æ написал, что в то время он был «застенчивым и немногословным юношей», однако он «усвоил теософию с феноменальной скоростью, как будто она была знакомым, но на какое-то время забытым уроком, который теперь, восстановившись в памяти, стал ещё понятнее, чем прежде. Спустя неделю он принимал участие в беседах с теми, кто уже давно изучал теософию, и выступал с лекциями по этой одновременно новой и старой для него науке»^[1097].

Друг Рассела продолжает:

Основы теософии он почерпнул из статей У. К. Джаджа в журнале «Путь» и «Люцифере» Е. П. Блаватской… Затем он принялся за великую серию сочинений Блаватской: «Тайную Доктрину», «Голос Безмолвия» и «Ключ к теософии». С его собственных слов, «окунувшись в это, я спросил себя, чем я заслужил счастье родиться в то время, когда такая мудрость доступна всем, кто способен попросить, одолжить или украсть экземпляр этих трудов»^[1098].

В письме к Б. П. Вадья (от 17 октября 1922 г.), ведущему индийскому теософу, Рассел говорил о теософах, которые принадлежат к другим движениям, кроме организованного Теософского общества, и «сообщают им духовное направление». «Я пытался сделать это, – писал он, – в экономических и культурных движениях, с которыми имел дело в Ирландии»^[1099].

Рассел стал активным сторонником Ирландского сельскохозяйственного общества сэра Горация Планкетта. За восемь лет он объехал все графства Ирландии, рассказывая фермерам о преимуществах кооперативов. Он 20 лет редактировал еженедельник «Айриш Хоумстед» и 10 лет – журнал «Айриш Стейтсмен». Учитывая его огромный опыт в этой сфере, к нему обращались за советом двое британских премьер-министров, а в тёмные времена Великой депрессии министр сельского хозяйства США, Генри Уоллес, предложил ему выступить с лекциями в разных городах Америки, рассказать о том, как работает «Новый курс», и подбодрить фермеров, борющихся с нищетой.

Когда он находился в Нью-Йорке, Общество поэтов устроило торжественный обед в его честь, во время которого все в один голос твердили, что Æ – самый почитаемый человек в Ирландии^[1100]. Он был известен не только поэзией и прозой, но также и талантом художника.

Возникает вопрос, был ли Æ знаком с Блаватской? Об этом свидетельствует Джеймс Прайс, который утверждает, что познакомился с Расселом в лондонской штаб-квартире ТО, где тот являлся частым гостем^[1101]. П. Г. Боуэн добавляет, что «его пребыванию там активно содействовали Чарльз Джонстон и его жена, которая была племянницей Е. П. Блаватской». Как-то раз несколько человек в присутствии Æ и Йейтса усомнились в подлинности феноменов Блаватской. По дороге домой Рассел, как утверждается, повернулся к другу и сказал: «Они могут говорить, что хотят, но я сам видел, как она делает весьма удивительные вещи»^[1102].

Йейтс и Рассел были лучшими друзьями в начале их общего увлечения теософией, но, как отмечает Колин Уилсон в своей книге «Тайны»:

В 1890 г. пути Йейтса и Рассела разошлись. Йейтс стал членом «Золотого Рассвета», а Рассел питал недоверие к ритуальной магии. Хотя он принимал все основные принципы магии – как явствует из его работ – Рассел оставался мистиком, поглощённый собственным видением непреложного единства вселенной и уверенный в том, что сознание индивидуума второстепенно по отношению к коллективному сознанию человечества.

Однако между Йейтсом и Расселом имелось и более существенное различие. Мистическое и религиозное откровение Рассела было куда глубже, чем то, что когда-либо испытывал Йейтс. Тот оставался твердолобым, поглощённым умственным любопытством и стремлением создать мост между вселенной мистики и вселенной обычного человека. Результатом этого стало то, что Йейтс считается великим поэтом, в то время как Рассел остаётся малоизвестным^[1103].

Некоторые утверждают, что связь Æ с теософией и дублинским Теософским обществом была лишь одним из этапов его развития. Тем не менее его действия и слова свидетельствуют об ином. Как сообщает капитан Боуэн: «С 1898-го по 1933 год, до того момента, как Æ покинул Ирландию, он поддерживал жизнь Герметического общества – ядра истинных последователей теософии». В одном из первых писем к Боуэну Æ говорит:

Иногда в нём было много членов, в другое время – мало. Оно росло и слабело, затем опять росло, люди приходили и уходили; а я чувствовал внутреннее удовлетворение, поскольку все они в какой-то степени соприкасались с идеями теософии. У меня не было собственной доктрины, ничего, кроме трудов Е. П. Блаватской, У. К. Джаджа, Бхагавад-Гиты, Упанишад, Патанджали и пары других священных писаний… Я приложил все усилия к тому, чтобы сохранить учение Е. П. Блаватской и У. К. Джаджа в первозданном виде^[1104].

Рассел вызвал расположение стольких людей по той причине, что он жил в соответствии со своей философией. В 1935 г., после его смерти, «Айриш Таймс» сообщила, что процессия скорбящих, которая сопровождала Рассела к месту захоронения, растянулась более чем на милю. Саммерфилд пишет:

Одна женщина, очевидно несостоятельная, положила на могилу роскошный букет цветов. Она была служанкой в его доме в первые годы его семейной жизни и «попала в беду», и вместо того, чтобы рассчитать её, он позаботился о ней. Когда её спросили о причине такого дорогого подарка, она заявила: «Я бы умерла за него»^[1105].

Джеймс Джойс (1882–1941)

Сложно найти двух людей, более несхожих по темпераменту, чем Æ и Джеймс Джойс, и всё же, когда в 1902 г. последний решил заявить о себе в литературных кругах Дублина, он первым делом представился Расселу. Ричард Эллман рассказывает об этом в биографии «Джеймс Джойс».

Рассела не было дома, когда Джойс постучал в его дверь одним поздним вечером в начале августа. Со слов Эллмана:

Не дождавшись ответа на стук, он начал ходить по улице туда-обратно, пока Рассел не вернулся. К тому времени наступила полночь, но, не желая сдаваться, Джойс постучал в дверь и спросил, не согласится ли Æ поговорить с ним, несмотря на поздний час. «Никогда не поздно», – отважно ответил Рассел и впустил его. Они уселись, и Рассел вопросительно посмотрел на Джойса. Поскольку у Джойса возникли трудности с объяснением цели визита, Рассел немного поговорил на отвлечённые темы, а затем спросил: «Ну что же, Вас осенило?» Как выяснилось, нет.

Рассел объяснил Джойсу, что его жизнь состоит из трёх частей: экономики, литературы и мистицизма. Быть может, Джойса интересовала экономика?^[1106] Нет, дело было не в этом. Наконец Джойс робко сказал то, что заранее подготовил как смелую наступательную речь. Он предположил, что в Ирландии мог появиться аватар. Вероятно, он имел в виду себя, но Рассел понял его слова так, что при виде хозяина, удобно расположившегося в кресле с трубкой, Джойс решил, что перед ним уж точно не аватар. Однако тот остался и проговорил несколько часов.

Эллман утверждает, что основной причиной, по которой Джойс разыскал Рассела, было то, что «он обладал массой полезной информации о восточной философии и к тому же мог познакомить его с другими писателями». Они заговорили на тему теософии, и «хотя Джойс был настроен к теософии недоверчиво, считая её прибежищем нелояльных протестантов… всё же его заинтересовали такие теософские темы, как циклы, реинкарнация, преемственность богов и извечная первичная вера, которая лежит в основе всех преходящих религий».

Затем они перешли к обсуждению дублинских писателей:

[Джойс] признавал за Расселом одно или два лирических стихотворения, но сетовал, что поэзия Йейтса была простым набором слов. Обо всех других он тоже отзывался пренебрежительно. По настоянию Рассела он прочитал собственные стихотворения, предварительно дав ему понять, что ему всё равно, что Рассел о них подумает. Рассел сказал, что стихи не плохи, но посоветовал ему уходить от традиционных и классических форм.

Позже Джойс в отместку последовал этому совету, когда писал романы.

В конце концов Рассел сказал (о чём он позже вспоминал с неизменным удовольствием): «В вас недостаточно хаоса для того, чтобы создать мир»^[1107]. Однако к тому времени, как был написан роман «Улисс», в Джойсе уже было достаточно хаоса для того, чтобы полностью и безвозвратно перевернуть мир западных писателей! Даже те, кто не любит Джойса, не могут его не замечать. «Из-за него стало невозможно пренебрегать выбором слов», – отмечает Тед Муни^[1108]. Æ говорил: «Я с ужасом думаю об этой знаменитой книге, „Улиссе“, которая является крайней степенью реализма, но вместе с тем я испытываю к ней почтение. Если бы Джойс написал Чистилище и Рай к тому Аду, который представляет из себя „Улисс“, то это стало бы одной из величайших работ в литературе»^[1109].

Стюарт Гилберт в своей книге «Улисс Джеймса Джойса», написанной в Париже при непрестанном содействии самого Джойса, рассказывает о его отношениях с теософией и ирландскими теософами. В предисловии к книге он пишет:

Когда мы завели разговор об увлекательной «Разоблачённой Изиде» мадам Блаватской, Джойс спросил меня, доводилось ли мне читать какую-нибудь из работ Синнетта. (А. П. Синнетт, образованный и умный человек, входил в окружение мадам Блаватской в Индии и был её биографом.) Разумеется, я воспользовался подсказкой и раздобыл его [книги о теософии] «Эзотерический буддизм» и «Рост души», замечательные книги, из которых Джойс определённо много чего почерпнул^[1110].

В эссе Рассела М. Гольдфарба «Мадам Блаватская» для «Журнала популярных культур» (зима, 1971 г.) подчёркиваются различия между откликом Джойса на труды Е. П. Блаватской и мнением о них Эрнеста Риса, друга Йейтса:

Мадам Блаватская не заставила Эрнеста Риса изменить свои взгляды, и даже то, о чём он прочёл в её книгах, не укрепило его веру в неё. Его скептицизм отражён в «Улиссе» Джойса, когда Дж. Дж. О’Моллой говорит Стивену Дедалу: «Что вы на самом деле думаете об этой толпе герметистов, поэтах опаловой тишины: об Æ – главном мистике? Всё это начала женщина по фамилии Блаватская. Уж у неё-то были хитрости в запасе».

С другой стороны, в отличие от Риса, который был знаком с Е. П. Блаватской и отвергал её, Джеймс Джойс читал её труды и черпал знания из них. В «Улиссе Джеймса Джойса» Стюарт Гилберт постоянно ссылается на «Разоблачённую Изиду», чтобы объяснить отсылки Джойса к астральной душе, реинкарнации, Кут-Хуми и элементалам.

Гилберт поясняет, что идея реинкарнации является одной из ключевых тем в романе «Улисс». Гилберт уже привлекал внимание читателей к тому, что «невозможно постичь смысл „Улисса“, его символизм и значение его лейтмотивов без понимания эзотерических теорий, составляющих его основу… Отсылки к вечному возвращению людей и вещей, которыми изобилует „Улисс“, и многие ещё менее ясные места становятся понятными, если держать это в уме»^[1111].

Эллман, который перечислил другие центральные темы, заимствованные из теософии, отмечает, что в романе «Поминки по Финнегану» они собраны в полутайную доктрину, одной из её идей являются циклы. Американский поэт Юджин Джолас указывает на то, что в «Поминках» Джойс «описал вращение колеса жизни и создал героя вне Времени: непрекращающееся сотворение и возвращение. Он перестроил город сквозь время в бесчисленных метаморфозах Финна»^[1112].

В книге о Джойсе Леон Эдель утверждает, что «весь Джойс, от проповедей об Аде в „Портрете художника“ до последних слов в „Поминках по Финнегану“, отражает темы Жизни, Смерти и Воскрешения, идея о циклах истории, которые с самого начала отмеряют жизнь человека, всегда присутствовала в его сознании»^[1113].

«Портрет художника в юности» завершается этими памятными словами героя Стивена Дедала, который отважно отправляется в мир, чтобы начать карьеру: «Я иду затем, чтобы в миллионный раз доказать и испытать реальность опыта и выковать в кузнице моей души несотворённое сознание моей расы… древний отец, древний мастер, стань моей опорой ныне, присно и во веки веков»^[1114].

М. Дж. К. Ходжерт провёл исследование «Улисса» и «Поминок по Финнегану», которое было опубликовано в журнале Кембриджа (октябрь, 1952 г.). Он пришёл к выводу, что «Джойс счёл оккультизм подходящим фундаментом для своих наиболее глубоких литературных концепций, как и Йейтс».

Глава 5

Мир искусства

«И вот теософия вступила в XX в… Стремительно покоряя одну страну за другой, и на какое-то время стала господствующей альтернативной культурой. Она была „школой“, в которой художники и исследователи могли найти абсолютно иное описание мира и человека». Так написал Роджер Липси в своей новой книге «Наше искусство: Духовность в современном искусстве». Липси продолжает:

Кто из нас не восторгался работами Пита Мондриана, который всю жизнь был сторонником теософии? Кандинский, долгое время считавшийся «художником художников», к искусству которого требовалось привыкнуть, в последнее время стал набирать популярность благодаря многочисленным выставкам и исследованиям. Он никогда не относил себя к теософам и отличался разнообразием интересов, но всю жизнь оставался искателем истины, который в своём понимании «истины» основывался на объёме и содержании теософского мировоззрения^[1131].

Кандинский и Мондриан считаются важнейшими основоположниками современного или абстрактного искусства.

Василий Кандинский (1866–1944)

По случаю 100-летия со дня рождения Кандинского художественный критик «Нью-Йорк Таймс» Хилтон Крамер написал статью. Рассуждая о развитии Кандинского, Крамер уделяет особое внимание периоду, когда художник изучал теософию, которая помогла ему «совершить революционный скачок в абстракционизм». Он утверждает, что Кандинскому «требовалась теоретическая система, для того чтобы вынести картины за пределы обыкновенного изображения вещей», добавляя: «У того, кто обладает таким умом – развитым и в то же время мистическим – и старается выявить „законы“ и принципы, прежде чем приступать к практическому воплощению, идея всегда должна предшествовать исполнению». По словам Крамера, «приверженность художника теософии гарантировала – по крайней мере для него – что абстрактное искусство обретёт более высокий духовный смысл»^[1132].

Особую известность Кандинскому принесла его маленькая книжка «О духовном в искусстве». Она была опубликована в 1911 г. и оказалась столь своевременной и вдохновляющей, что художники-авангардисты всего мира приняли её идейный посыл. Подобно всем классическим произведениям, эта книга и сегодня остаётся такой же убедительной и прекрасной, как в те времена. В начале книги Кандинский говорит о Е. П. Блаватской:

И, подобно искусству, которое ищет помощи у примитивов, эти люди обращаются к полузабытым эпохам с их полузабытыми методами, чтобы отыскать помощь там. Эти методы, однако, ещё живы у тех народов, на которые мы, с высоты наших знаний, привыкли смотреть с жалостью и презрением. К числу таких народов относятся, например, индусы, которые время от времени преподносят учёным нашей культуры загадочные факты, на которые ранее или не обращали внимания, или пытались от них отмахнуться как от назойливых мух, посредством поверхностных слов или объяснений.

Е. П. Блаватская, пожалуй, стала первой из тех, кто после долголетнего пребывания в Индии установила крепкую связь между этими «дикарями» и нашей культурой. Этим было положено начало одному из величайших духовных движений, которое объединяет сегодня большое число людей в Теософском обществе. Общество это состоит из лож, которые путём внутреннего познания пытаются подойти к проблемам духа. Теория, составляющая основу этого теософского движения, была дана Блаватской в форме катехизиса, где ученик получает точные ответы теософа на свои вопросы.

В сноске Кандинский указывает, что имел в виду книгу «Ключ к теософии». Однако, когда дело дошло до развития собственных теорий и отображения их на холсте, он в основном опирался на «Тайную Доктрину»^[1133]. К такому выводу пришёл доктор Лакшми Сихаре в диссертации «Влияние Востока на Василия Кандинского и Пита Мондриана в 1909–1917 гг.». В течение шести лет он занимался изучением этой темы в художественной школе при Нью-Йоркском университете благодаря стипендиям и грантам от фонда Рокфеллера^[1134].

Сихаре утверждает, что Кандинского особенно интересовала следующая идея, высказанная в «Тайной Доктрине» (Т. 1, с. 520): «Вся наука оккультизма строится на доктрине об иллюзорной природе материи и бесконечной делимости атома». Более того, художник следил за научными открытиями, подтверждающими эту точку зрения, как, например, открытие электрона Д. Д. Томсоном^[1135]. Это стало решающим фактором, который заставил художников-абстракционистов избегать изображения на своих картинах материальных объектов. В ранней автобиографии тот же Кандинский с воодушевлением писал:

Разложение атома отозвалось во мне подобно внезапному разрушению всего мира. Внезапно рухнули толстые своды. Всё стало неверным, шатким и мягким. Я бы не удивился, если бы камень поднялся на воздух и растворился в нём. Наука казалась мне уничтоженной; её главнейшая основа была только заблуждением, ошибкой учёных, не строивших уверенной рукой камень за камнем при ясном свете божественное здание, а в потёмках, наудачу и наощупь искавших истину, в слепоте своей принимая один предмет за другой^[1136].

Помимо сочинений Е. П. Блаватской, Кандинский интересовался трудами Анни Безант и Чарльза Ледбитера, такими как «Формы мысли» и «Человек видимый и невидимый». Многое он почерпнул из сочинений Рудольфа Штайнера, возглавлявшего Теософское общество в Германии с 1902-го по 1913 г^[1137].

Пит Мондриан (1872–1944)

Этот голландский художник считается одним из величайших основоположников абстрактного искусства. В статье «Мондриан: совершенство видения, а не стиля» («Нью-Йорк Таймс», 24 февраля 1974 г.) Хилтон Крамер отмечает:

Более поздние абстракционисты, особенно в Америке, довели отсутствие визуального образа на картинах до такой крайности, о которой сам Мондриан вряд ли помышлял, и всё же никому из них не удалось затмить его работы. Напротив, его гений виден ещё более отчётливо по прошествии времени, и одной из причин этого, на мой взгляд, является именно связь между его искусством и метафизическими основами. В случае с Мондрианом мы чувствуем, что его картины написаны не только во имя эстетического наслаждения. Мы видим более глубокую борьбу – поистине более сложный мир – в котором разум борется с внутренней угрозой его распада и разложения… [В современном искусстве] то, что когда-то было проблемой метафизических дискуссий и социального освобождения, оказалось сведено к вопросам стиля и вкуса. Вследствие этого требуемое напряжение – внутренняя драма героя, совершенствующего не стиль, а ви́дение – отсутствует.

Фрэнк Элгар в книге «Мондриан» утверждает, что художник был «серьёзно обеспокоен вопросами религии и всегда активно интересовался теософией» и даже вступил в Теософское общество в 1909 г^[1138]. Элгар приводит цитату Мартина Джеймса из журнала «Арт Ньюс» за 1957 г.:

Увлечение Мондриана теософией было чем-то бо́льшим, нежели личной причудой. В 1910-х гг. несколько других художников также обратились к ней в поисках более глубоких и универсальных ценностей, нового смысла и измерений для понимания. Мысль о том, что древние провидцы раскрыли тайную мудрость, и что за множеством обличий истины скрывается одна подлинная истина, частично основана на восточных и неоплатонических идеях; в ней легко прослеживается связь с романтической и символистской теорией иллюминизма, в которой художник наделён сверхъестественной, даже оккультной способностью видеть природу мира. Он может разглядеть реальность за видимостью и придать искусству новое содержание.

В докторской диссертации 1967 г. Сихаре говорит о том, что «среди исследователей, признающих влияние Востока на Мондриана через теософию, следует отдельно отметить Мишеля Сёфора, который писал о картинах Мондриана с 1930-х гг. Краткие, но ёмкие отрывки из работ Сёфора 1950-х гг. точно отражают его взгляды». Они заключаются в следующем:

Теософия… прежде всего была для Мондриана способом избавиться от родительского влияния…

Именно в теософии он нашёл освобождение от кальвинизма, в котором был воспитан…

Он долго и скрупулёзно изучал теософию^[1139].

Сегодня ведущим специалистом по Мондриану считается профессор Роберт Уэлш. Его статья «Мондриан и теософия» была написана для музея Гуггенхайма в Нью-Йорке, который в 1972 г. проводил выставку Пита Мондриана по случаю 100-летия с его рождения. Уэлш объясняет, что «идеи, имеющие отношение к его обсуждению… содержатся в бесчисленных текстах, лекциях и дискуссиях мадам Блаватской и её последователей… Однако для удобства и чтобы подчеркнуть его роль как источника других цитат, которой нередко пренебрегают, мы будем опираться исключительно на её монументальный, двухтомный труд „Разоблачённая Изида“, написанный в 1877 г.», поскольку известно, что Мондриан имел доступ к «Изиде» в переводе на голландский.

Рассматривая картины Мондриана с точки зрения теософии и эволюционного роста через реинкарнацию, Уэлш уделяет особое внимание картине под названием «Метаморфоз» и знаменитому триптиху «Эволюция»:

Эволюция есть не что иное, как основной тезис в космологической системе, созданной мадам Блаватской, который заменяет христианскую версию Сотворения и предлагает другое объяснение устройства мира. Эта космология аналогична индийской и другим подобным мифологиям, которые предполагают существование нескончаемого космического цикла сотворения, смерти и возрождения. Также у неё много общего с дарвиновской научной теорией эволюции. Единственной весомой ошибкой Дарвина, по мнению Блаватской, является то, что он счёл двигающей силой вселенной материю, а не дух. Согласно её мировоззрению, материя, хотя и является необходимым инструментом для взаимодействия с миром духовного, несомненно, уступает ему в степени важности.

Этот взгляд на эволюцию, говорит Уэлш, «пронизывает все теоретические сочинения Мондриана об искусстве». В его альбомах для эскизов с 1912-го по 1914 г., продолжает Уэлш, «он указывает на то, что теософская доктрина эволюции является решающим фактором в истории искусства… Коротко говоря, Мондриан выбрал темой своего монументального триптиха основную доктрину теософского учения».

Мондриан оценивает собственные достижения в письме к Мишелю Сёфору: «В своём деле я добился определённых успехов, но в сравнении с Великими Посвящёнными я ничто». Под Великими Посвящёнными он подразумевает цветы человечества, такие совершенные души, как Христос и Будда, которые стали таковыми спустя множество циклов перерождения. Мондриан, скорее всего, позаимствовал это выражение в книге с аналогичным названием, широко распространённой среди художников, композиторов и писателей. Опубликованная в 1889 г., эта книга пережила более двухсот изданий лишь на французском языке, а также была переведена на ряд европейских языков, включая английский. Её автор, Эдуард Шюре^[1140], был известным журналистом и музыкальным критиком, дружил с Вагнером, Ницше и другими знаменитыми современниками. Его имя часто упоминается в книгах об истории современного искусства. Шюре написал «Великих Посвящённых» под влиянием видения, пережитого во Флоренции: «Я вдруг увидел Свет, который струился от одного могущественного основателя религии к другому. Эти Великие Посвящённые, могучие личности, которых мы называем Рамой, Кришной, Гермесом, Моисеем, Орфеем, Пифагором, Платоном и Иисусом, появились передо мной в однородной группе»^[1141].

Когда в 1918 г. Мондриана спросили, пригодились ли ему сочинения бывшего теософа, Шёнмекера, он ответил отрицательно, добавив: «Я получил всё из „Тайной Доктрины“, а не от Шёнмекера, хотя он говорит всё то же самое»^[1142].

В книге «Оккультное в искусстве» британский историк-искусствовед Фред Геттингс описывает мастерскую Мондриана:

Мондриан был известен своей требовательностью к обустройству студий… Начиная с его первой мастерской на улице дю-Депар в Париже, с мастерских в Голландии, и заканчивая его последней студией на Восточной 59-й улице в Нью-Йорке, их внутреннее обустройство должно было повторять строгие геометрические композиции, которые преобладают в картинах художника и которые сделали его знаменитым… он настаивал на том, что элементы античности, которыми другие художники склонны засорять своё рабочее пространство, тем самым превращая его в «музей древнего искусства», в действительности мешают им поддерживать связь с современностью.

Ввиду этого особого внимания заслуживает тот факт, что Мондриан повесил одну большую фотографию на стену своей геометрически устроенной комнаты, рядом с прямоугольниками чистых тонов. Это был огромный портрет самой влиятельной оккультистки XIX в. Е. П. Блаватской^[1143].

Пауль Клее (1879–1940)

Пауль Клее также относится к числу основоположников современного искусства. В 1911 г. он работал с Кандинским в Мюнхене, когда последний совершил «скачок в абстракционизм». Но ещё до этого (примерно в 1902 г.) Клее придумал собственный стиль выражения подсознательного разума и фантазии в искусстве. Далее следуют выдержки из статьи профессора Роберта Ноттса «Пауль Клее и мистический центр», включённой в сборник материалов по современному искусству за 1987 г. Статья начинается с цитаты самого Клее: «Миссия художника заключается в том, чтобы как можно глубже проникнуть в то тайное место, где первобытная сила подпитывает эволюцию».

В одной из картин Клее изображён человеческий пупок, который символизирует этот тайный центр. Профессор Ноттс объясняет:

На холсте изображена таинственная фигура, которая держит в сомкнутых ладонях пылающий пупок, тот самый внутренний божественный свет, который источает всё мировое знание… Идея тайного центра имеет огромное значение в мистицизме. Известный мистик мадам Е. П. Блаватская, хорошо известная Клее и другим художникам, писала [в «Разоблачённой Изиде», т. 1, с. 39]:

«Древние считали, что астральная душа человека, его личное самосознание, помещается в пупе. В этом брамины были едины с Платоном и другими философами… Пуп рассматривали как „круг солнца“, местопребывание божественного внутреннего света. У парсов по сей день существует верование, что в пупах у адептов имеется пламя, которое освещает им всю тьму и раскрывает духовный мир».

Ноттс добавляет: «Е. П. Блаватская определённо интересовала Клее, поскольку раскрывала таинственные силы, действующие на ином уровне человеческого сознания, к которому Клее всегда тянулся. В своих работах он почти всегда вырывает вещи из их привычного окружения, помещая их в безграничные пространства, указывая таким образом на тесную связь между землёй и космосом, живыми и мёртвыми, прошлым и настоящим»^[1144].

Поль Гоген (1848–1903)

Прославленный французский художник Поль Гоген, представитель символизма в изобразительном искусстве, также испытал на себе влияние теософии. Историк-искусствовед Томас Бусер пишет об этом в статье «Религия Гогена», опубликованной летом 1968 г. в «Арт Джорнал»^[1145]:

Одной из многочисленных особенностей Поля Гогена было то, что он писал картины на религиозную тему. Религиозных картин, написанных значимыми художниками конца XIX в., бесспорно мало, поскольку немногие великие художники того времени интересовались религией, даже тайно. Для Гогена религия, напротив, играла огромную роль в искусстве и в жизни… Его нельзя назвать ни креативным теологом, ни систематическим. И всё же… его вера была куда более мистической, чем общепринятая в то время. По-видимому, Гоген увлекался теософией…

Временами в сочинениях Гогена и, как мы видим, в его картинах выражены идеи, тождественные теософской доктрине, изложенной в популярной книге Эдуарда Шюре Les Grands Initiés… В теософии Гогена с самого начала привлекала идея посвящённого или провидца, который может заглянуть за пределы материального мира…

Бусер считает, что к 1889 г., когда вышла книга Шюре, Гоген, несомненно, уже был знаком с теософией. И действительно, теософия шла рука об руку с созданием Гогеном своего самобытного стиля. По меньшей мере, его принадлежность к теософии помогает нам понять, как художнику удавалось сочетать стили религиозного искусства и множества различных культур: яванской, египетской, греческой и т. д.

Значительная часть статьи посвящена анализу работ Гогена. Вот что Бусер говорит о его картине «Нирвана»:

Эта картина вовсе неслучайно почти в точности иллюстрирует следующий отрывок из книги Шюре:

«Перспективы, открывающиеся на пороге Теософии, беспредельны… Впервые встречаясь с ними, чувствуешь трепет бесконечности. Бездны бессознательного разверзаются внутри нас, открывая перед нами пучину, из которой мы происходим, и головокружительные высоты, к которым мы стремимся. Восхищённые этой беспредельностью и в то же время испытывая трепет перед необъятностью предстоящего пути, мы жаждем небытия, мы призываем Нирвану!..

Кто-то сказал, что человек рождён в углублении волны и ничего не знает о бескрайнем океане, расстилающемся впереди и позади него. Это правда, но мистическое откровение направляет нашу ладью на самый гребень волны, и оттуда, хотя и одолеваемые яростным напором стихии, мы всё же успеваем охватить весь необъятный простор океана и весь его величественный ритм, а взор, измеряющий глубину небесного свода, отдыхает в тишине лазури».

В заключение Бусер пишет:

Хотя таким образом предметы на картинах Гогена невозможно в полной мере «объяснить», кое-что о них всё-таки можно сказать. Грубо говоря: когда Гогену требовалось подумать о предмете, образ его мысли был теософским. Его воображение было теософским. Теософия была его мировоззрением. Надеюсь, это знание не является поверхностным объяснением, а помогает нам открыть новые глубины смысла его картин… Джон Ренальд как-то отметил, что Гоген, «питал свойственную всем недоучкам склонность к сложным, высокопарным теориям».

Воздух, которым дышал Гоген, был наполнен оккультизмом; во многом оккультизм стал основой для всего символизма. В случае Гогена, однако, теософия удовлетворяла его потребность в религии, теософская теория давала ему интеллектуальный фундамент, позволяющий углубить смысл картин, в то время как чувствительность позволяла ему трансформировать этот фундамент в фантастические образы.

Расположение Гогена к теософским идеям распространялось и на реинкарнацию, и в последние годы жизни на Таити он написал об этом сочинение «Современная мысль и католицизм», изданное посмертно. В самом начале Гоген спрашивает: «Откуда мы приходим, кто мы и куда мы уходим?» – это и название большого холста, дописанного художником в 1898 г. И сам же отвечает на этот вопрос:

Притча о лестнице Иакова, протянувшейся с земли до небес, по ступенькам которой поднимаются и спускаются ангелы Господни, в действительности напоминает восходящее или нисходящее движение по ступеням жизни, от нижней до самой верхней, в зависимости от степени проявления добродетелей или пороков. В этом и заключается идея метемпсихоза, признанная индуизмом, которую заимствовал Пифагор и которой он учил греков… Из вышесказанного следует, что именно душа формирует организм; душа является причиной эволюции живых организмов, в результате чего появляются различные виды существ… Бог как символ чистого, бесконечного духа, общего духа вселенной… становится принципом гармонии, итогом, к которому всё стремится, представленным Христом, а ещё до него – Буддой. В результате все люди должны стать Буддами^[1146].

После всего, что было сказано, возникает вопрос – преуспели ли родоначальники современного искусства во внедрении в него духовного элемента, и повлияло ли то вдохновение, которое они черпали от Е. П. Блаватской, на живопись в целом. Роджер Липси пишет в книге «Наше искусство»:

На исходе века появилось странное ощущение, будто изобразительное искусство выдохлось. Нет недостатка в талантливых живописцах, проницательных критиках и достойных художественных институтах, но, несмотря на это, культура изобразительных искусств переживает упадок, словно мы продолжаем производить искусство и размышлять о нём в отсутствие жизненно важного вдохновения или ощущения направления…

Уже сейчас мы говорим о постмодернизме, как будто исчерпали возможности модернизма, основного движения в искусстве XX в., и направляемся в безжизненную местность… Однако у модернизма была обратная сторона, а это значит, что она была и у современных художников. Заключается она в том, что мы, вероятно, не только не «исчерпали» этот ресурс, но и почти проглядели его существование. Многие из признанных художников, чьи работы известны и вроде бы понятны всему миру, на самом деле остались непонятыми, поскольку мы ещё не постигли духовную историю современного искусства. Это были люди, которые заботились о «духовных вещах»…

В целом культура была удивительно слепа к духовному аспекту мыслей и трудов художников. Первоначальное стремление постичь психологию личности и исследовать сверхличностный мир смысла и энергий… было в большинстве случаев забыто, если не сказать – отвергнуто^[1147].

Перемены начались в ноябре 1986 г. с открытия выставки в Лос-Анджелесе и презентации сопроводительного каталога «Духовное в искусстве и абстрактной живописи 1890–1985». Эти события были приурочены к расширению местного окружного музея искусств. Ряд видных историков-искусствоведов западного мира, таких как Сикстен Рингбом, Роуз-Кэрол Уоштон Лонг и Роберт П. Уэлш, помогали в организации выставки и создании её великолепного каталога. Он был выполнен в большом формате и включал более четырёх сотен картин, многие из них в цвете, и бесчисленное множество статей о различных этапах современного искусства и о ведущих экспонентах.

Выставка проходила в Лос-Анджелесе в течение трёх месяцев, привлекая огромное количество посетителей. Затем её перенесли в Музей современного искусства в Чикаго, где она задержалась ещё на три месяца, чтобы потом окончательно переместиться в Гаагу.

Джон Диллинджер, автор «Теологии художественного восприятия», писал в «Лос-Анджелес Таймс» (номер от 22 февраля 1987 г.):

Выставка заслуженно привлекла внимание мира искусства благодаря своей визуальной составляющей, а также поднятым ею интересным вопросам касаемо духовного, мистического и оккультного происхождения абстрактного искусства. Доказательства, приведённые в книге, навсегда изменят наши представления о его происхождении. Более того, тот факт, что один из крупнейших музеев страны начал новый период своей жизни с исследования предмета духовности в искусстве, говорит о значительных изменениях в современном представлении об этой сфере. Ещё два 10-летия назад подобное было немыслимо… Учёным было известно о роли духовных движений конца XIX и начала XX в. в появлении абстрактного искусства; искусства, в котором начали исчезать следы видимого мира. Никогда ранее эта роль не была засвидетельствована так подробно, как в этом труде^[1148].

В конце каталога содержится большой портрет Е. П. Блаватской и статья о теософии на две страницы, в которой категорично заявляется:

Теософское общество стало самой влиятельной организацией, способствовавшей распространению оккультных учений в наше время… Оно сыграло решающую роль в распространении идей о реинкарнации и карме, тайных учителях и Тибете как стране извечной мудрости; оно способствовало возрождению буддизма на Цейлоне (Шри-Ланка) и индуизма в Индии; содействовало сравнительному изучению религии и убедило многих людей в том, что основные великие религиозные учения едины^[1149].

Глава 6

Малер, Сибелиус и Скрябин

Густав Малер (1860–1911)

Вплоть до самой смерти в 1911 г. Малер не снискал славы как композитор. При жизни в Европе и Америке его знали как талантливого дирижёра. Его симфонии и другие произведения опережали своё время и вызывали скорее недоумение, чем одобрение. Он предсказывал: «Моё время ещё придёт». Так и случилось – сегодня он считается великим композитором.

В 1895 г. Малер начал работать над третьей симфонией. В отличие от первых двух, исполненных трагичности и разочарования в жизни, третья носила название «Радостное знание». Известный знаток биографии Малера, Дерик Кук, утверждал, что третья симфония была выражением «новообретённого оптимизма или скорее некоего мистического откровения, связанного с истинностью и смыслом существования».

О чём было это радостное знание? Близкий друг и биограф Малера, Рихард Шпехт, вспоминает о разговоре, который произошёл между ними в 1895 г. в Гамбурге. По словам Шпехта, композитор убеждённо сказал: «Мы все возвращаемся; эта определённость придаёт жизни смысл, независимо от того, помним ли мы свои предыдущие жизни или же нет. Важен не сам индивидуум и его состояние, а великое стремление к совершенству и чистоте, которое пронизывает все наши перевоплощения»^[1150]. Вполне возможно, что третья симфония отображает реинкарнацию жизни от низших царств до человека к более высоким уровням.

Кук приводит цитату из письма Малера, в котором он говорит о том, что в своём произведении хотел выразить эволюционное развитие природы, в котором «заключается всё ужасное, великое и вместе с тем прекрасное». Композитор добавляет:

Конечно, никто этого не понимает. Мне всегда кажется странным, когда другие люди, говоря о «природе», имеют в виду только цветы, маленьких птичек и запахи леса. Никто не знает о боге Дионисе, великом Пане. Так вот! Существует нечто вроде программы – образец того, как я сочиняю музыку. Везде и всегда один лишь голос природы!

Грандиозная первая часть симфонии, по словам Кука, представляет «природу во всей её полноте… пробудившуюся от непостижимого безмолвия, чтобы звенеть и звучать». Следующие части отображают этапы реинкарнации от овощей и животных к человеку, а затем к всеведущему, всемогущему Божественному Источнику^[1151].

Автор настоящей биографии узнала о том, что Малер верил в реинкарнацию, от другого сторонника этой идеи, выдающегося дирижёра Бруно Уолтера – протеже и близкого друга Малера. Он отметил, что эти убеждения Малер почерпнул от знакомых теософов, с которыми поддерживал связь в 1890-х гг^[1152]. Доктор Уолтер любезно порекомендовал [автору этого труда] книгу «Густав Малер», в которой приведён разговор Малера с Рихардом Шпехтом, процитированный выше.

Ян Сибелиус (1865–1957)

По случаю 90-го дня рождения Сибелиуса музыкальный критик «Нью-Йорк Таймс» написал (декабрь, 1955 г.):

Взаимосвязь между жизнью и искусством является одним из главных вопросов, волнующих Сибелиуса… Его самоидентификация с полями, лесами, морем и небом столь глубока, что ею пронизана вся его музыка… В детстве Сибелиус любил бродить по диким окрестностям родной провинции Канта-Хяме. Его всегда привлекали птицы. «Миллионы лет назад, в моём прошлом воплощении, – сказал он как-то раз Яласу [своему зятю], – я наверняка был кем-то вроде лебедя или дикого гуся, ибо я всё ещё чувствую родство с ними».

Подруга и соседка семьи Сибелиус Ида Золман утверждает, что Сибелиус открыто говорил с близкими людьми об убеждении в существовании реинкарнации и о своих прошлых жизнях. Это заявление получило независимое подтверждение в январе 1982 г., во время случайной встречи с Гарри Каллио в Санта-Барбаре, штат Калифорния, где Каллио преподаёт в Институте мировой культуры. Он рассказал о том, как, будучи в Финляндии, навестил семью Сибелиуса, а также археолога Ирьё Палохеймо, жившего по соседству с композитором. От последнего Каллио узнал, что Сибелиус вместе с группой других деятелей искусства занимался изучением теософии и розенкрейцерства.

Александр Скрябин (1872–1915)

В предисловии к биографии «Новый Скрябин» Фобиона Бауэрса знаменитый русский пианист Владимир Ашкенази писал:

Я считаю Скрябина одним из величайших композиторов… Его музыке присущ самобытный идеализм… Его мысли были основаны на нерушимой вере и преданности Искусству как средству возвышения человеческого духа, проявлению света, добра и истины. Нельзя сказать, что для того, чтобы понять его музыку, непременно нужно постичь его философию. Однако, узнав, что двигало Скрябиным, вам удастся глубже проникнуться его музыкой. Невозможно отделить человека-философа от сочинителя такой дивной музыки^[1153].

Какова же была философия Скрябина? Борис де Шлёцер, русский биограф композитора, утверждает, что теософия стала для него единственным сильным влиянием извне, которое он испытал в своей жизни^[1154]. Фобион Бауэрс подробно пишет об этом в двухтомной биографии Скрябина.

По его словам, в начале XX в. Скрябин прочитал книгу Е. П. Блаватской «Ключ к теософии» во французском переводе и написал об этом (5 мая, 1905 г.): «La Clef de la Théosophie замечательная книга. Ты удивишься, узнав, как точно она передаёт мои собственные мысли». Бауэрс пишет: «С того времени в число его друзей и сторонников входило всё больше теософов». Коллеги Скрябина отмечают, что «его разговоры были полны теософии и он часто упоминал мадам Блаватскую». «Тайная Доктрина» на французском была одной из самых ценных книг в его личном собрании.

В 1922 г. квартиру Скрябина в Москве переделали в государственный музей, приведя её в тот вид, который она имела при его жизни. Удалось найти и выкупить его книги, в том числе и «Тайную Доктрину». Эта квартира, отмечает Бауэрс, оказывала огромное влияние на новое поколение композиторов и была «местом для их встреч»^[1155].

После знакомства с теософией в произведениях Скрябина появились мистические полутона. Музыковед Джеральд Абрахам сравнивает первый концерт для фортепиано с оркестром, написанный Скрябиным в 1896–97 гг., с его величайшим произведением, симфонической поэмой Prométhée, le poème de fue, написанной в 1909–10 гг., и отмечает: «Представляется совершенно невероятным, чтобы за какие-то 13 лет композитор мог эволюционировать от изящного, элегантного концерта в духе Шопена к произведению, которое его современники считали образцом подлинного авангарда»^[1156].

Бауэрс пишет: «История знает мало столь же загадочных композиторов, каким был Скрябин. Его можно сравнить лишь с Уильямом Блейком в поэзии или с Николаем Рерихом в изобразительном искусстве… Философия Скрябина прежде всего требовала воплощения в музыке».

Композитор стремился пробудить в человеке его сущность. Он писал, что «в загадках древности заключалось истинное преображение, подлинное таинство и святость», но «все святые современности забыли о своих былых силах»^[1157]. Когда эти «святые» пытались выставить Блаватскую мошенницей, Скрябин защищал её, «утверждая, что все истинно великие люди сталкивались с обвинениями в подобном „бесчестии“»^[1158].

В 1987 г. биография Скрябина, написанная Шлёцером, была впервые опубликована в переводе на английский. Среди многочисленных упоминаний о теософии и Е. П. Блаватской, Шлёцер пишет:

Скрябин считал, что своим духовным развитием обязан «Тайной Доктрине» мадам Блаватской; ближе к концу жизни он проникся невероятным восхищением к ней. Он был особенно очарован тем, как отважно она изложила свой грандиозный синтез, а также широтой и глубиной её учений, которые он сравнивал с музыкальными драмами Вагнера… Теософское видение мира служило стимулом для его собственного творчества. «Я не буду обсуждать с тобой истины теософии, – заявил он Шлёцеру в Москве, – но я знаю, что идеи мадам Блаватской помогли мне в моей работе и придали мне сил для её завершения»^[1159].

Глава 7

Буддизм приходит на Запад

Вплоть до середины XX в. буддизм в Европе и Америке считался экзотической религией. Отношение к нему начало меняться, когда издательство «Пингвин» в 1951 г. выпустило в Соединённых Штатах и Великобритании книгу «Буддизм» в мягкой обложке. С тех пор было продано более миллиона экземпляров^[1160]. Автор этой книги, Крисмас Хамфрис (1901–1983), являлся президентом и основателем знаменитого Буддистского общества в Лондоне и руководил им в течение 60 лет.

Хамфрис был преуспевающим потомственным юристом. Он занимал пост главного королевского прокурора и впоследствии судьи Верховного суда. Его отца, тоже известного юриста, прозвали Вешающим судьёй, а самого его – Мягким судьёй. Он помогал тем людям, чьи дела рассматривал в суде, изменить их жизнь^[1161].

В книге «Буддизм» часто упоминается теософия и приводятся цитаты из произведений Е. П. Блаватской. Хамфрис неоднократно отмечал: «Теософы сетуют на то, что я слишком буддист; буддисты жалуются, что я слишком теософ. Я всегда остаюсь теософом, но, если бы я нашёл религию, которая принесёт человечеству больше пользы, я бы сменил её в мгновение ока»^[1162].

Его знакомство с буддизмом и немногим позже с теософией произошло во время учёбы в Кембридже. Он как-то объяснял, что произошло в этот период его жизни:

В 16 лет я являлся убеждённым христианином… У меня был брат на четыре года старше меня, который в 1917 г. [в Первую мировую войну] был убит под Ипром, и тогда весь мой мир рухнул. Меня наполнило, помимо личного горя, чувство глубокой несправедливости… В мире не осталось других чувств, не осталось счастья. Я начал активно читать книги о сравнительном религиоведении.

Затем, в 1919 г., в руки Хамфриса попала книга Кумарасвами «Будда и Евангелие буддизма». Тогда он сказал себе: «Вот то, что истинно. Видимо, я буддист!» Он испытал «настоящий взрыв осознания», когда понял идеи кармы и перерождения:

«Первой доктриной, которая показалась мне несомненной, была доктрина о Перерождении. Я не учился этому „буддизму“ заново; я вспоминал его. У меня не было необходимости перечитывать книгу, и вскоре я уже мог писать и рассуждать о буддизме».

Хотя Хамфрис был не вполне доволен философией в том виде, в каком она обыкновенно преподносится, он нашёл свой путь:

Я видел дорогу, но почему она проходила именно здесь? Где карта или хотя бы её часть, на которой я мог бы увидеть её начало и разглядеть конец? Ведь даже следующий шаг может быть неясным, когда само направление Пути остаётся в неизвестности… Миссис Риз Дэвидс сказала: «Буддизм есть длинный путь от наших несовершенств к совершенству, сокрытому в разуме каждого человека». Но мне нужен был план пути. Я помню, как остановился на улице в Кембридже и громко потребовал: «Так не пойдёт, чёрт возьми, так не пойдёт! Кто я и что я, на этом вращающемся комке грязи в этой вселенной?»

Свой план пути я нашёл в комментариях к так называемым станцам из «Книги Дзиан», очень древнему тибетскому тексту, с которым я ознакомился в книге Е. П. Блаватской «Тайная Доктрина». Там было изложено то, что показалось мне тогда и кажется сейчас понятным объяснением таких вещей, как начало и конец вселенной, а также возникновение и значение человека в ней. Это была карта становления^[1163].

Хамфрис присоединился к местной Теософской ложе при университете и вскоре стал её президентом. Окончив Кембридж в 1922 г., он стал активным участником лондонского ТО. Через несколько лет он попросил разрешения создать внутри ТО Буддистскую ложу и получил согласие.

По словам одной из учениц Хамфриса, Мюриэль Доу, по мере изучения «Тайной Доктрины» и «Голоса Безмолвия» её учитель проникся глубокой признательностью и преданностью к Елене Блаватской. Его почтение к духу, который сиял через неё, и благодарность за всё, что она сделала за свою жизнь, были безграничны. Она никогда не переставала вдохновлять его, и её портрет висел над изголовьем кровати Хамфриса до самой его смерти^[1164].

В течение двух лет Хамфрис руководил Буддистской ложей в составе ТО. Потом, с его слов, произошло следующее. «В 1926 г. по обоюдному согласию всех членов мы покинули Теософское общество, поскольку, с нашей точки зрения, его деятельность в то время была сосредоточена на внешних, второстепенных организациях, оставляя в стороне великие учения, которые передали мадам Блаватской её Учителя в Тибете»^[1165].

Тогда-то и была основана организация, которая позже стала называться Буддистским обществом. Активную помощь в её формировании оказала теософ по имени Эйлин Фокнер, которая на следующий год вышла замуж за Хамфриса. Их плодотворное партнёрство продолжалось более 50 лет. Другим активным сотрудником нового общества был Эдвард Конзе, которого Хамфрис называет ведущим специалистом в области махаяна-буддизма. В дневнике Мирчи Элиаде есть запись от 15 января 1964 г.:

Вчера и сегодня я почти всё время находился с Эдом Конзе. Он выступил с двумя лекциями по буддизму – увлекательными и очень популярными у слушателей. Мы подолгу беседуем. Я узнал, что он был и остаётся теософом: он восхищается «Тайной Доктриной» и верит, что мадам Блаватская была перерождением Цонкапы^[1166]. [Великий реформатор тибетского буддизма в XIV в. и основатель школы Гелугпа, к которой принадлежат Далай– и Панчен-лама].

После основания Буддистского общества Хамфрис продолжил читать лекции и писать работы по теософии. В книге «Изучая буддизм» он отметил, что «Тайную Доктрину» «можно назвать одним из величайших религиозных трудов, известных человечеству»^[1167]. Во введении к книге «Карма и перерождение» он рассказывает читателю о том, что это произведение является «лишь скромной попыткой переосмыслить данный предмет в свете всех доступных „авторитетных источников“», подразумевая главным образом индуистские и буддистские священные писания. Он продолжает: «И если к ним добавлены в виде комментариев сочинения Е. П. Блаватской, которая сама обучалась в тибетских монастырях, складывается тройной „авторитет“, который становится основанием всеобъемлющего Закона, определяющего эволюцию человечества»^[1168].

В борьбе за выживание Буддистскому обществу помогал ученик Е. П. Блаватской, Дхармапала из Шри-Ланки. Он на два года приехал в Англию, чтобы обучить Буддистское общество буддизму. Перед этим он писал Хамфрису из Швейцарии, называя «Голос Безмолвия» «истинно буддистским сочинением». «Стоит ли говорить о том, что мы приняли его с радостью, и после долгих поисков помогли ему найти дом к северу от Риджент-парка, в котором он основал британское общество Маха-Бодхи, которое теперь располагается в великолепном помещении в районе Чизик?»

В 1927 г. японский учёный доктор Д. Т. Судзуки опубликовал свою первую серию «Сочинений о дзен-буддизме». Хамфрис отмечает: «в ней рассказывается не только о дзен-буддизме; она ясно демонстрирует нам всю полноту махаяна-буддизма, в то время как наши знания до этого ограничивались тхеравадой»^[1169], за исключением «Голоса Безмолвия» Е. П. Блаватской. В 1910 г. Судзуки писал о «Голосе» невесте, Беатрис Лейн: «Вот настоящий махаяна-буддизм».

Хамфрис познакомился с доктором Судзуки в 1936 г. на Мировом конгрессе вероисповеданий в Лондоне. «После речи, которую ни один из слушателей никогда не забудет, – рассказывает Хамфрис, – он подошёл к Ложе… так и началось наше общение… с Учителем во плоти», которое продолжалось до самой смерти Судзуки в 1966 г.

Ажиотаж вокруг дзен-буддизма на Западе пришёлся на середину 1950-х гг., когда Судзуки проживал в Соединённых Штатах. В этот период около полусотни американских психологов и психиатров искали с ним встречи, чтобы разузнать о его идеях. Он познакомился со многими видными западными мыслителями.

Помимо Судзуки огромный вклад в популяризацию дзен-буддизма в Америке внёс человек по имени Алан Уотс, который написал три десятка книг на эту и многие другие темы. В автобиографии «На моём пути» он пишет о Хамфрисе и его жене (используя их прозвища):

Тоби и Пак дали мне такое образование, которого, пожалуй, не купишь ни за какие деньги, и глубина моей благодарности к ним неизмерима. Хотя сейчас я порой возражаю против того, как Тоби интерпретирует буддизм, я всегда буду любить его как человека, который пробудил моё воображение и наставил меня на мой жизненный путь. Не следует забывать о том, что Тоби и Пак в первую очередь были теософами… И именно через труды Е. П. Блаватской Тоби узнал об этих традициях, когда учился в Кембридже и общался с психиатром Генри Диксом и Рональдом Николсоном, который впоследствии стал садху Шри Кришна Премом^[1170]. (Сегодня Прем в первую очередь известен своей книгой о «Тайной Доктрине» – «Человек есть мерило всех вещей».)^[1171].

В Лондоне, в период близкого общения с Хамфрисом, Уотс работал редактором журнала Буддистского общества, получив таким образом опыт работы с буддизмом. Именно Хамфрис познакомил его с Судзуки.

Сам Хамфрис внёс значительный вклад в популяризацию дзен-буддизма. Помимо написанных им книг и лекций по дзен-буддизму, он занимался распространением сочинений доктора Судзуки на Западе и был его представителем в Европе.

Однако нельзя сказать, что Хамфриса интересовала лишь одна школа буддизма. Его главный интерес составлял Мир буддизма, и он верил, что лишь через совокупность всех школ можно постичь его величие. В 1945 г. он написал свою знаменитую книгу «Двенадцать принципов буддизма», в которой вывел общие положения различных учений. Эта книга была единодушно принята всеми буддистскими сектами и переведена на 14 языков.

Писатель Колин Уилсон как-то раз попросил Хамфриса написать статью о Е. П. Блаватской для новой книги, над которой он в то время работал. Вот что написал Хамфрис:

Какая женщина!.. Непонятая, оклеветанная и оскорблённая, но столь блестящая, образованная и просвещённая; воплощённая щедрость; женщина, которая говорила и действовала прямо, отказываясь от тех благочестивых пошлостей и чепухи, которые скрываются под личиной хороших манер, и предлагая истину всем, кому она нужна… Она никогда не была безучастной или одинаковой со всеми. У неё было великое множество друзей, готовых умереть за неё, и врагов, которые убили бы её, будь у них такая возможность… Эти зоркие голубые глаза могли разглядеть характер каждого, кто к ней приходил, и видели также тех, кто в дальнейшем её предаст… Она делилась своими скудными сбережениями (поскольку никогда не была богатой) со всеми, кто нуждался в помощи, даже если знала при этом, что они собираются разрушить дело, которому она посвятила свою жизнь…

Она была невероятным оратором; она никогда не читала лекций, она просто говорила, и те, кто её слышал, не могли думать ни о чём другом. В 1920 г., когда я стал частью этого движения, я познакомился с людьми, которые хорошо знали её, и они подтвердили, что после встречи с ней всё изменилось, и ничто не осталось прежним^[1172].

Глава 8

Реинкарнация

Возрождение веры

Как уже было сказано, Елене Блаватской приписывают возрождение веры в реинкарнацию в современном мире. Однако стремительный рост числа сторонников теории реинкарнации произошёл лишь в середине XX в.

Поле её смерти эти убеждения распространились в теософских группах и некоторых других оккультных организациях. В частности, это вездесущее движение «Новая мысль», церковь религиозной науки, а также Церковь Единства, основатели которой, Чарльз и Миртл Филмор, были теософами^[1173]. Даже спиритуалисты начали проповедовать эту доктрину и прекратили «материализовывать» умерших.

В этой главе будет рассматриваться феноменальное укрепление веры в реинкарнацию, которое началось в 1950-е гг. и продолжается до сих пор. В 1969 г. опрос Института Гэллапа, посвящённый этой теме, выявил, что в реинкарнацию верят 20 % религиозных жителей Соединённых Штатов. К 1981 г. этот показатель возрос до 23 % и с тех пор продолжает неуклонно расти.

Джордж Гэллап-младший рассказал об опросе 1981 г. в книге «Похождения в бессмертии». Он утверждает, что это было самое исчерпывающее исследование веры людей в жизнь после смерти за всю историю человечества. Вопрос, задаваемый гражданам, достигшим 18 лет, звучал так: «Вы верите в реинкарнацию, т. е. в возрождение души в новом теле после смерти, или нет?» В отличие от опроса 1969 г., вопрос задавался не только религиозным людям. Гэллап сообщает: «23 % опрошенных – а это почти четверть – сказали, что верят в реинкарнацию»^[1174]. Это означает, что в 1981 г. в Соединённых Штатах проживало более 38 млн сторонников реинкарнации, исходя из того, что количество граждан старше 18 лет составляло 166 млн. Учитывая, что подавляющая часть американцев воспитывалась в религиозных традициях, не признающих реинкарнацию, такие результаты были удивительными.

Эти поразительные перемены произошли во многом благодаря деятельности нескольких человек, на которых оказали влияние идеи Е. П. Блаватской, поскольку каждый из них, как мы увидим, был связан с теософским обществом. В числе их психолог доктор Джина Серминара, автор бестселлера «Обителей много», в котором рассказывается история ясновидящего Эдгара Кейси (1877–1945). В молодости Кейси неожиданно потерял голос. В поисках лечения он обращался к разным врачам, но всё тщетно. Помочь ему смог гипноз, к которому он прибег по совету друга. Во время сеанса он сам описал причины болезни и способ её лечения. После этого Кейси решил таким же образом помогать другим людям, чем успешно занимался последующие 20 лет. «В самом начале деятельности, – пишет Серминара, – к Кейси обратился за помощью итальянец, которого он, к всеобщему (и собственному) удивлению, проконсультировал на чистейшем итальянском языке. При этом в бодрствующем состоянии итальянский язык был не более понятен для него, чем сложные медицинские термины, которые он использовал»^[1175].

Однажды, в октябре 1923 г., к Кейси пришёл человек по имени Артур Ламмерс. Ламмерс не нуждался в лечении, он был теософом и искал подтверждения истинности своего учения. В книге «Есть река» Томас Сагру рассказывает о произошедшем:

Ламмерс… задавал Эдгару непонятные вопросы – о механике подсознания, о разнице между духом и душой, о причинах тех или иных особенностей личности и талантов. Он упоминал такие вещи, как Каббала, тайные религии Египта и Греции, а также средневековых алхимиков, тибетских мистиков, йогов, мадам Блаватскую и теософию, Великое Белое Братство, Эфирный мир. Эдгар был сбит с толку.

«Тебе стоит узнать об этих вещах, – сказал Ламмерс. – …Существуют сотни философских и тысячи теологических систем. Какие из них правильные, а какие нет?.. Какова подлинная природа души и цель нашего присутствия на земле? Куда мы уходим отсюда?.. Чем мы занимались до того, как пришли сюда? Ты разве не задавался ни одним из этих вопросов?»

– «Нет», – ответил Эдгар. Он не знал, как по-другому ответить на этот вопрос и не осмеливался сказать правду: подобные идеи всегда казались ему кощунственными. Ведь Библия рассказывает о Боге всё, стало быть, полагать, что он, Эдгар Кейси, может с помощью видений рассказать о тайнах вселенной – всё равно, что открыто предлагать Сатане говорить через него. Вот что он всегда чувствовал. Теперь же, после того, что сказал Ламмерс, это чувство ушло^[1176].

В то время Ламмерс начал интересоваться астрологией и попросил Кейси составить для него гороскоп. Погрузившись в транс, Кейси описывал гороскоп короткими, дробными предложениями и вдруг сказал странные слова: «ОН БЫЛ МОНАХОМ!» Присутствующих будто прошиб удар тока, но сильнее всего удивился сам Кейси, выйдя из транса. Из-за строгого христианского воспитания его долгое время раздирали сомнения, когда отголоски прошлых жизней просачивались в его видения. И лишь после тщательного изучения Библии он наконец примирился с идеей о реинкарнации^[1177].

Позже Ламмерс спрашивал Кейси, когда тот находился в трансе: «Откуда приходит информация о прошлых жизнях людей?» Тот ответил, что одним из источников являются глубокие уровни его подсознания, недоступные для психологов. Второй источник, пишет Серминара, связан с чтением так называемых записей Акаши. Вкратце пояснение Кейси выглядело следующим образом:

Слово «Акаша» в санскрите означает основную эфирную субстанцию, духовно-электрическую по составу, заполняющую всю вселенную. В этой субстанции запечатлевается нестираемая запись каждого звука, света, движения и мысли с начала вселенной.

Акаша, подобно сверхчувствительной пластинке, записывает все события во вселенной. Её даже можно назвать огромной скрытой камерой космоса. В каждом из нас сокрыты способности к чтению этих вибрационных записей, которые зависят от чувствительности нашего организма и состоят в настраивании сознания на нужную волну… «Записи Акаши» также называют «Вселенской памятью природы» или «Книгой жизни»^[1178].

Ещё удивительнее то, что вышесказанное не совпадает со сведениями в санскритско-английском словаре, но зато весьма напоминает определение Акаши в произведениях Е. П. Блаватской и её коллег.

Точность чтения записей Акаши зависит от внутреннего развития видящего. Они попадают в сознание, проходя через область подсознания, и могут измениться под воздействием религиозных и философских взглядов. В случае Кейси все видения имели яркую христианскую окраску и напоминали изречения из Библии, которую он ежегодно полностью прочитывал.

Джина Серминара потратила несколько лет на изучение записей всех 14 000 случаев, которыми занимался Кейси. Она была теософом, как и Ламмерс, который познакомил Кейси с реинкарнацией. В одном из интервью Серминара призналась, что её дедушка и мать были членами Теософского общества, и добавила: «Я глубоко благодарна за интеллектуальный фундамент, который дала мне теософия. Начав исследовать видения Кейси, я не нашла в них ничего нового или удивительного, поскольку всё, о чём он говорил, уже встречалось мне в теософской литературе»^[1179].

Благодаря книге «Обителей много», о деятельности Кейси узнал весь мир, поскольку это замечательное, вдохновляющее произведение, содержащее практические психологические советы для читателей, было переведено на множество языков, включая исландский и японский. Вскоре на него обратил внимание Мори Бернштейн, автор нашумевшей книги «В поисках Брайди Мёрфи», и тогда интерес к реинкарнации за короткий период достиг небывалых высот. Бернштейн провёл шесть сеансов регрессивного гипноза^[1180] с молодой американкой, которая, находясь в трансе, вспомнила в подробностях свою прошлую жизнь, в которой её звали Брайди Мёрфи и она жила в Ирландии.

Ведущий специалист по реинкарнации, доктор Ян Стивенсон, высказал своё мнение касательно Брайди Мёрфи:

В большинстве случаев воспоминания о предыдущих жизнях, появившиеся при подобных обстоятельствах, не имеют решительно никакой ценности. И хотя в целом я скептически отношусь к подобным практикам, я вовсе не утверждаю, что все эксперименты такого рода одинаково бессмысленны. На самом деле я убеждён, что в некоторых случаях мы имеем дело с чем-то важным и настоящим. Думаю, это в полной мере относится к делу Брайди Мёрфи^[1181].

В связи со случаем Брайди Мёрфи у людей появилось много вопросов касаемо реинкарнации. Отвечал на них профессор К. И. Дюкасс, который выступал с лекциями о реинкарнации в различных школах и в течение многих лет возглавлял философский факультет в Университете Брауна. Он посвятил две книги – «Критическое исследование веры в жизнь после смерти» и «Разум и смерть» – философскому обоснованию реинкарнации. Также этой теме полностью посвящена его лекция «Жизнь после смерти как реинкарнация».

Дюкасс рассказал о том, что побудило его выбрать карьеру преподавателя философии в статье «Философское освобождение», опубликованной в 1930 г. в научном журнале «Современная американская философия». Он родился во Франции в 1881 г. и провёл много лет, путешествуя по разным странам и пробуя странные, необычные профессии.

Затем Дюкасс три года провёл в Нью-Йорке (1903–1906), работая стенографистом в страховой компании. Когда он приехал во Францию навестить родных, знакомый показал ему маленькую брошюру, описывающую взгляды теософов. Вернувшись в Нью-Йорк, Дюкасс вступил в Теософское общество и в свободное время выполнял в нём обязанности библиотекаря. Среди прочитанных им книг была «Наука умиротворения», написанная индийским теософом по имени Бхагаван Дас^[1182]. Дюкасс заинтересовался рассуждениями Даса об онтологических вопросах. Разжившись деньгами, он отправился в Сиэтл и поступил в Вашингтонский университет, а годы спустя получил степень доктора философских наук в Гарварде. За долгие годы обучения и преподавания он ни разу не терял интереса к реинкарнации и лишь сильнее стремился подвергнуть её тщательному философскому анализу.

Доктор Ян Стивенсон (профессор психиатрии в медицинской школе Виргинского университета) является ведущим исследователем реинкарнации. Он специализируется на работе с детьми из разных стран, которые рассказывают о том, что помнят свои прошлые жизни. На сегодняшний день Виргинским университетом опубликовано восемь книг^[1183] с историями, собранными доктором Стивенсоном, в которых описано более 2000 случаев реинкарнации. По мнению Стивенсона, воспоминания детей об их прошлых жизнях, которые он исследовал – в некоторых случаях они помнили более 50 деталей из своего прошлого воплощения, включая имена людей, места и события, подлинность которых была проверена, – обычно бывают правдивыми на 90 %. Некоторые дети помнят даже язык, на котором разговаривали в прошлой жизни. Эта способность называется ксеноглоссия, и Стивенсон написал два труда на эту тему. Во всех случаях он тщательно проверяет, нельзя ли объяснить происходящее чем-либо другим, кроме как реинкарнацией.

В сентябре 1977 г. был опубликован 165-й выпуск известного периодического издания по психиатрии, «Журнал нервных и психических заболеваний», почти целиком посвящённый исследованиям Стивенсона в области жизни после смерти и особенно реинкарнации как средства для этого. В мае того же года Стивенсон опубликовал в этом же журнале свой труд «Эксплицитная ценность идеи реинкарнации». Доктор Юджин Броуди, редактор журнала и психиатр в медицинской школе университета Мэриленда, в одном из интервью признался: «Я получил три или четыре сотни просьб о повторной публикации этого выпуска от представителей разных научных областей. Становится ясно, что эта тема вызывает живой интерес».

В интервью журналу «Квест» (сентябрь/октябрь 1978 г.) Стивенсон рассказал о том, какие события из его детства подтолкнули его к столь серьёзному увлечению исследованием реинкарнации. Репортёр «Нью-Йорк Таймс» Том Бакли, проводивший интервью, начал его с краткого описания карьеры Стивенсона. Стивенсон был не только главой психиатрического отделения в медицинской школе Виргинского университета и главным психиатром в университетской больнице. Он написал множество статей по психиатрии для специализированных журналов, а также две книги о психиатрическом опросе и постановке диагноза. Кроме того, он консультировал пациентов и преподавал в университете. Бакли дал ему такую характеристику: «Он высококвалифицированный психиатр. Более того, завершив обучение, он стал частью медицинской элиты – членом врачебных коллегий нью-йоркской больницы и медицинского центра Окснера в Новом Орлеане». Далее он пишет:

В возрасте 48 лет Стивенсон оставил врачебное поприще, чтобы всецело посвятить себя изучению реинкарнации. Совершенно очевидно, ему требовалась достаточно веская причина для решения, которое многим из его коллег показалось, мягко говоря, эксцентричным. Я спросил его о причинах, но не готов был услышать сказанное в ответ. «Ещё во время работы в медицинской школе я сказал себе, что займусь психическими исследованиями, как только смогу. Но сперва я должен был построить успешную карьеру в медицине, и я это сделал».

Тогда я спросил, что заставило его изучать именно реинкарнацию. На этот вопрос он ответил куда более расплывчато… Он рассказал, что его мать интересовалась восточными религиями. У неё была небольшая коллекция книг на эту тему^[1184], и Стивенсон, любивший читать, коротал за ними долгие дождливые или снежные дни.

«Я был довольно мрачным ребёнком, – продолжил он, улыбаясь своим словам. – И больше тянулся к общению со взрослыми, чем с другими детьми». «Возможно, это подорвёт мою репутацию учёного, – тут он снова улыбнулся, – но мне вспомнилось, как на свой девятый день рождения я направлялся в Саутгемптон на борту „Императрицы Шотландии“ и излагал преимущества реинкарнации двум престарелым попутчицам, чем весьма их озадачил».

При внимательном анализе изысканий Стивенсона становится очевидным, насколько далёк он был от всякого рода предвзятости. Его коллеги по цеху открыто признавали это. В статье «Есть ли ещё одна жизнь после смерти?», опубликованной в журнале «Взгляд» (от 20 октября 1970 г.) приводится высказывание доктора Альберта Станкарда, который на тот момент был председателем кафедры психиатрии в Пенсильванском университете в Филадельфии:

Последнее исследование Стивенсона выглядит странным, по мнению многих консервативных учёных. Оно действительно весьма противоречиво. Но Стивенсон обладает самым критическим разумом из всех моих знакомых, работающих в этой сфере, и, вероятно, наиболее предрасположен к осуществлению должного исследовательского контроля в процессе своих изысканий.

Доктор Гертруда Шмайдлер, ранее профессор психологии в колледже Городского университета Нью-Йорка, в свою очередь, уверяет, что «Стивенсон – самый внимательный и добросовестный человек, обладающий огромными умственными способностями и соответствующий высоким профессиональным стандартам. Он со всей ответственностью подходит к сбору и анализу первичных данных».

Стивенсон отказался от многочисленных предложений появиться на телевидении или популяризировать своё исследование каким-либо другим способом. Тем не менее его кропотливый труд, которым он занимался более 30 лет, обретает всё большую известность и способствует повышению интереса к реинкарнации.

* * *

Следующая персона, повлиявшая на распространение идеи реинкарнации – актриса Ширли МакЛейн – является полной противоположностью Стивенсона в области изучения одного и того же предмета.

В 1983 г. Маклейн написала книгу «Out on a Limb», разлетевшуюся четырёхмиллионным тиражом, и неоднократно появлялась на телевидении, чтобы обсудить её содержание. Книга рассказывает о самой Ширли Маклейн, а также о мужчине по имени Дэвид, который сподвигнул её к новой роли учителя реинкарнации. По словам Маклейн, Дэвид – собирательный персонаж, представляющий нескольких людей, которые открыли её разуму внутренние реалии. Их имена оставались в тайне, хотя можно «вычислить» того, кто вдохновил актрису на поездку в Анды – кульминационный момент в книге. Когда Маклейн была в Перу, именно этот человек сказал ей, что её судьба – быть учителем Нью Эйдж и писать книги об этой новоприобретённой философии. Мысль о том, что она может столкнуться с осуждением общественности, приводила её в ужас^[1185].

Осенью 1985 г. стало известно, что наставником Маклейн был Чарльз Сильва. Рекламный проспект гласит: «Двадцать восьмого сентября в Колледже Элизабет Сетон в Йонкерсе, штат Нью-Йорк, состоится семинар близкого друга и советчика Ширли Маклейн, который внёс неоценимый вклад в написание ею бестселлера Out on a Limb». В проспекте также говорилось, что Сильва написал книгу «Свидание с богами»^[1186].

В этой книге описываются приключения Сильвы, оккультные и иного рода, которые произошли во время двух его путешествий в Анды, в 1974-м и 1975 г. В книге также упоминается, что, когда он в 1976 г. вернулся в Штаты работать над книгой, то провёл неделю на Лонг-Айленде у знакомой по имени Мирна, «которая посвятила долгие годы жизни учению: эта женщина просто гений, она многое знает о тайных доктринах мадам Блаватской и потерянном материке Атлантиды. Ей известно всё о здоровом питании, макробиотике, рефлекторной терапии, теософии и изящных искусствах»^[1187].

Когда Мирну расспросили о Сильве^[1188], выяснилось, что летом 1969 г. он с любовницей – уроженкой Лонг-Айленда, которая впоследствии стала школьной учительницей в Лос-Анджелесе – снимал комнаты на последнем этаже в доме Мирны и её сестры.

Когда Мирна впервые встретила Сильву, он был убеждённым материалистом, но через некоторое время проникся теософией и скупил все книги Е. П. Блаватской. Впоследствии Сильва передал эти книги Маклейн, которая на тот момент ничего не знала о реинкарнации и подобных темах. Это было в 1976-м и в начале 1977 г., до их совместной поездки в Анды, которая произошла позже в этом году.

Когда в 1986 г. репортёр TV Guide спросил Маклейн, знает ли она что-нибудь о теософии, та ответила: «О, я знаю о ней всё»^[1189].

Поколение хиппи оказало значительное влияние на возрождение реинкарнации. К примеру, группа The Beatles интересовалась восточной философией. Немногие знают о том, что и Элвис Пресли испытывал глубокий интерес к метафизическим темам. В биографии «Элвис» Альберт Голдман называет несколько книг, которые годами изучал певец: «Тайная Доктрина» и «Голос Безмолвия» Е. П. Блаватской, «Космическое сознание» Р. М. Бака, «Первая и последняя свобода» Кришнамурти, «Пламя в чаше» Николая Рериха, «Новые обители для новых людей» Дейна Редьяра и «Тибетская книга мёртвых» Уолтера Эванса-Вентца^[1190].

Профессор Голдман отмечает:

Остаток своей жизни Элвис Пресли посвятил изучению сочинений, которые были написаны в 1870-х гг. в Нью-Йорке скандально известной и удивительной мадам Блаватской. Её книги всегда были у Элвиса под рукой… В действительности одна маленькая книга «Голос Безмолвия», которая якобы представляет собой перевод самых древних тибетских рун, выполненный Е. П. Блаватской, так нравилась Элвису, что он иногда зачитывал отрывки из неё со сцены и назвал свою евангельскую музыкальную группу «Голос» (Voice)^[1191].

Интерес к теософии появился, когда Элвис сменил парикмахера. Его новый парикмахер по имени Ларри Геллер рассказал ему об Учителях. «Кто, чёрт возьми, такие Учителя?» – не очень почтительно откликнулся Элвис^[1192]. Присцилла, жена Элвиса, пишет в биографии «Элвис и я»:

Элвис узнал, что помимо Иисуса было много других великих Учителей. Это Будда, Мохаммед, Моисей и другие, каждый из которых «был избран Богом, чтобы служить великой цели». Теперь я видела, как в Элвисе пробудилась та его часть, которая жаждала ответов на все фундаментальные вопросы о жизни.

Он спрашивал Ларри, почему из всех людей во вселенной именно он, Элвис, был избран кумиром миллионов. И как, учитывая эту роль, он мог помочь спасти мир, терзаемый голодом, болезнями и нищетой? Почему, наконец, так много людей страдают? И почему он сам несчастлив, если у него есть всё, чего можно только желать? Ему всё время чего-то не хватало в этой жизни. Он надеялся, что наставления Ларри помогут ему найти дорогу к ответам на эти вопросы.

Он очень хотел, чтобы все вокруг – особенно я – узнали о том, что открылось ему. Стремясь поделиться знаниями, он часами читал вслух и раздавал книги, которые, как он думал, будут нам интересны^[1193].

Голдман добавляет:

Тот факт, что он внимательно читал эти книги, становится очевидным при одном лишь взгляде на его экземпляры – с загнутыми уголками, пятнами, множеством подчёркиваний почти на каждой странице. Элвис заучил наизусть ключевые отрывки и порой декламировал их, пока Ларри Геллер держал в руках книгу, как суфлёр^[1194].

О том, как он применял эти учения в жизни, рассказывает его жена. «Мы должны управлять своими желаниями, – говорил он ей, – иначе они будут управлять нами».

* * *

Заключительная часть этой главы посвящена деятельности Геддеса Макгрегора, человека с двойной карьерой: он был англиканским священником и профессором философии в Европе и Соединённых Штатах.

Сторонники реинкарнации, перечисленные ранее в этой главе, изучали её с точки зрения науки и философии. А как насчёт религии? Профессор Геддес Макгрегор рассказывает, что последние 20 лет карьеры он посвятил изучению реинкарнации с точки зрения христианства. В одной из лекций он говорит: «Я почувствовал интерес к реинкарнации, когда мне было 15. Я прочитал всю теософскую литературу, которая была доступна на тот момент, и с того времени мой интерес никогда не ослабевал»^[1195].

Что касается послужного списка Макгрегора, он совмещает карьеру профессора философии и епископального священника. Он получил степень доктора философии в Оксфорде и две постдокторские степени: grand doctorat, полученный summa cum laude в парижской Сорбонне, и степень доктора теологии в Оксфорде. Еврейская семинария в Соединённых Штатах присвоила Макгрегору почётное звание доктора гуманитарных наук. Сейчас он почётный профессор философии в Университете Южной Калифорнии, где с 1960-го по 1975 г. преподавал философию религии. В качестве англиканского священника он был назначен также проповедником в соборе св. Павла в Англии на 1969 г. и в Вестминстерском Аббатстве на 1970-й. Макгрегор написал множество книг о христианстве, две из которых посвящены реинкарнации^[1196].

В 1982 г. Макгрегор выступил в Теософском обществе в Уитоне, штат Иллинойс, с лекцией «Христианство и древняя мудрость», в которой он говорит следующее:

Я хорошо помню, как, будучи 15-летним юношей, случайно наткнулся на книги, написанные выдающимися членами Теософского общества. Я моментально увлёкся ими, даже не столько содержимым самих книг, сколько тем, какие чувства они во мне пробудили…

Примерно в то же время я ступил на путь христианства, и вначале ошибочно полагал, что должен отказаться от подобных теософских учений. Однако я никогда не отрекался от них, так как просто не мог этого сделать. Напротив, теософия всегда помогала мне понять христианские идеи, хотя за последнее 10-летие я куда яснее увидел, как много общего в размышлениях великих христианских мистиков и древней мудрости, с которой судьба столкнула меня в столь юном возрасте. Зёрна этой мудрости незаметно проросли в моей душе, оказывая влияние на развитие моей духовности, и наконец, через много лет принесли плоды.

Едва ли хоть один человек не смог разглядеть в моих трудах при внимательном прочтении, как глубоко теософские идеи повлияли на мой разум (вероятно, со стороны это даже виднее, чем мне самому). Подобно средневековым соборам, мои творения превосходили мои знания… Мне всегда доставляло удовольствие осознание того, что в юном возрасте в меня как будто вложили особый тип сознания, и чтобы научиться понимать и ценить его, мне пришлось овладеть огромной массой технических знаний^[1197].

Первая книга Макгрегора о реинкарнации, опубликованная в 1978 г., называлась «Реинкарнация в христианстве: новое ви́дение роли перерождения в христианской мысли»^[1198]. Вторая, «Реинкарнация как надежда христианства», была опубликована в 1982 г. в Лондоне и впоследствии в Соединённых Штатах. Также он написал книгу «Крещение кармы: тайна эволюции»^[1199]. Он читал курс лекций о реинкарнации в университете Калифорнии в Беркли и в университете Айовы.

Он рассказал автору этой биографии о том, как начал преподавать и писать о реинкарнации. В 1976 г. ему предстояло выступить с лекцией в университете Макгилла в Монреале. Сначала он предложил три темы для серии лекций на выбор. Но вдруг из озорства добавил к ним четвёртую: «Совместима ли реинкарнация с христианством?» Ответ прозвучал моментально: «Вы не оставили нам выбора!»

В своей книге Макгрегор пишет:

Реинкарнация является одной из самых увлекательных идей в истории религии и одной из самых повторяющихся тем в мировой литературе. Бытует мнение, что она не имеет отношения к христианскому наследию и в особенности противоречит еврейским корням библейской мысли. Это предположение спорно… Реинкарнация неоднократно появлялась на различных этапах христианского пути с давних времён по сегодняшний день. Она процветала в иудаизме. Везде, где западные мыслители находили в себе силы сорвать с христианства покровы мёртвых догм, не задев при этом живую ткань, для неё находилось место в церковной жизни^[1200].

Глава 9

Мифы, сновидения и коллективное бессознательное

В «Тайной Доктрине» символам и мифам придаётся такое важное значение, что они занимают одну треть каждого из томов. В первом томе им отведено 15 глав, и Е. П. Блаватская приступает к этой теме со следующими словами:

Изучение скрытого смысла каждой религиозной и мирской легенды, всякого народа, великого или малого, и особенно традиций Востока, заняло бо́льшую часть жизни автора настоящего труда^[1201]. Она разделяет убеждение, что ни один мифологический рассказ, ни одно традиционное событие в народных сказаниях, никогда, ни в одну эпоху, не были вымыслом, но что каждое из таких повествований имеет действительно историческую подоплёку. В этом автор расходится с теми учёными-символистами, которые, несмотря на всё величие их славы, находят в каждом мифе не более, нежели добавочное доказательство пристрастия ума древних к суеверию, и думают, что все мифологии возникли и построены на солнечных мифах. Подобные поверхностные мыслители были замечательно разоблачены Джеральдом Мэсси, поэтом и египтологом… Его острая критика достойна воспроизведения в этой части нашего труда, поскольку она так прекрасно отражает наши чувства, открыто высказанные уже в 1875 г., когда была написана «Разоблачённая Изида». [Мэсси заявляет:]

«На протяжении минувших 30 лет проф. Макс Мюллер учил в своих книгах и лекциях, в „Таймс“ и различных журналах, с трибуны Королевского института, с кафедры Вестминстерского аббатства и со своей кафедры в Оксфорде, что мифология есть болезнь языка, и что древний символизм был результатом чего-то вроде примитивной умственной аберрации. „Нам известно, – говорит Ренуф… – что мифология есть болезнь, которая появляется на определённой ступени человеческой культуры“».

Ответ [Мэсси] таков: «Это не более чем фантазия теоретика-метафизика, что мифология была лишь болезнью языка или чего-либо иного, за исключением его собственного мозга. Происхождение и значение мифологии были совершенно упущены из виду этими соляристами, распространителями небылиц. Мифология была примитивным способом осуществления древней мысли. Она основывалась на естественных фактах и до сих пор может быть проверена на феноменах. Нет ничего безумного, ничего бессмысленного в ней, если она рассматривается в свете эволюции, и когда способ выражения её посредством языка знаков в полной мере понят. Безумие заключается в ошибочном принятии её за историю человечества или же за Божественное Откровение. Мифология есть хранилище древнейшей человеческой мудрости и, что интересует нас, сводится, главным образом, к тому, что, когда она снова будет правильно истолкована, она нанесёт смертельный удар теологиям, которые она сама невольно породила».

Сэр Джеймс Фрейзер, знаменитый автор многотомного произведения «Золотая ветвь», разделял взгляды Макса Мюллера. Профессор Мирча Элиаде пишет: «На протяжении 20 000 страниц он рассуждает о том, что все мысли, представления и стремления древнего человека, все его мифы и традиции, все его боги и религиозные явления являются всего лишь ужасной смесью звероподобия, жестокости и суеверий, от которой человечество счастливо избавилось путём научного прогресса»^[1202].

В XX в. отношение к мифам и легендам начало меняться с появлением трудов Карла Юнга и таких книг, как «Забытый язык» Эриха Фромма и «Тысячеликий герой» Джозефа Кэмпбелла. Фромм пишет:

Сновидения древнего и современного человека написаны на одинаковом языке с мифами, авторы которых жили на заре истории… Но современный человек забыл этот язык – не когда он спит, а когда бодрствует. Важно ли понимать его и в бодрствующем состоянии?.. На мой взгляд, язык символов – тот иностранный язык, который мы все должны изучать. Его понимание даёт нам возможность прикоснуться к одному из самых значимых источников мудрости – мудрости мифа, и проникнуть в более глубокие слои нашей собственной личности…

В «Тысячеликом герое» Джозеф Кэмпбелл дополняет наше представление о том, каким может быть миф: миф – это потайное окно, через которое неиссякаемая энергия космоса проникает в культурную деятельность человека. Религии, философии, искусства, социальные формы первобытного и современного человека, основные открытия в науке и технике, наши сновидения – всё это возникает из основного, магического кольца мифов… Символы мифологии не созданы человеком; их нельзя заказать, придумать или навсегда пресечь. Они являются естественным продуктом психики, и каждый из них несёт в себе неповреждённый зачаток силы их источника^[1203].

В связи с подобными идеями возникает вопрос, не интересовался ли Кэмпбелл теософией? Из биографии Кэмпбелла «Пламя в сознании», написанной Стивеном и Робином Ларсенами в 1991 г., мы узнаём, что Кэмпбелл неоднократно общался с теософами. Биографы утверждают, что в 1928 г., собираясь отправиться в кругосветное путешествие, Кэмпбелл «был поражён тем, как естественно его интерес к теософии и Востоку вписался в план путешествия и исследований; именно тогда у него начало появляться чувство внутреннего центра, которого ему так не хватало»^[1204].

В «Силе мифа» Кэмпбелл напоминает о том, что «Фрейд и Юнг одинаково утверждали, что миф основывается на бессознательном»^[1205]. Юнг известен своей теорией о коллективном бессознательном, и вот как он объясняет это понятие:

Более или менее поверхностный слой бессознательного – вне всяких сомнений личностный… но это личностное бессознательное покоится на более глубоком слое, который не зависит от личного опыта… он является врождённым. Этот уровень я называю коллективным бессознательным… его содержание и поведенческие формы более или менее одинаковы у всех индивидуумов… Таким образом, он представляет собой общий психический субстрат, сверхличностный по своей природе, который присутствует в каждом из нас^[1206].

Одним из доказательств этой теории, говорит Юнг, является тот факт, что «мифы и сказки народов мира содержат определённые, повторяющиеся мотивы», которые являются «частью унаследованной структуры нашей психики, и поэтому могут… спонтанно проявляться в любом месте и в любое время»^[1207].

Любопытно, что в «Тайной Доктрине» (Т. 2, с. 293) с разницей в 40 лет высказывается похожая идея:

Воображение масс, как бы оно ни было беспорядочно и неуравновешенно, никогда не могло бы представить и породить ex nihilo такое количество чудовищ, такое богатство необыкновенных сказок, если бы оно не имело своим центральным ядром те носящиеся воспоминания, туманные и неясные, которые связывают разорванные звенья цепи времени, чтобы создать из них таинственную ткань мечтаний нашего коллективного сознания. [Курсив С. Крэнстон.]

Юнг как-то написал, что, когда индийская философия стала известна на Западе, первое время она «оставалась уделом санскритологов и философов». Он добавляет: «Но в скором времени Теософское общество под предводительством мадам Блаватской овладело традициями Востока и поспособствовало их широкому распространению»^[1208].

* * *

К началу нашего века Зигмунд Фрейд уже выдвинул теорию о том, что каждый индивидуум обладает областью бессознательного, в которой хранятся подавляемые или забытые идеи. Эта область нередко оказывает негативное воздействие на сознание, причём сам человек этого не осознаёт.

В дневнике Мирчи Элиаде есть запись от 6 июня 1964 г., в которой он говорит о нашумевшем труде Фрейда, посвящённом сновидениям:

Пока Фрейд работал над Traumdeutung, английские теософы говорили об «истории Акаши» и «памяти природы». Последняя подразумевает, что природа не забывает ничего, что когда-либо происходило. Память об этих событиях – космическая, историческая, личная – заключена в различных природных объектах. Некоторые люди – те, кто обладает «надлежащим, психически настроенным разумом», – способны через прикосновение к определённым осязаемым предметам узнать сокрытую в них историю.

Интересно отметить, что Фрейд также полагает, что человек не забывает ничего из случившегося с ним в детстве. Все эти воспоминания можно восстановить (с помощью психоаналитика) не посредством «осязаемых предметов», а с помощью изображений… Теория истории Акаши, которую придумали теософы… по своей структуре схожа с теорией Фрейда. Фрейд интересовался оккультизмом. Не мог ли он читать теософские произведения, которые вошли в моду после 1895 г. и были особенно популярны в 1898 г.?^[1209]

Эрнест Джонс, автор трёхтомника «Жизнь и творения Зигмунда Фрейда», утверждает, что оккультизм «поистине разрушал» Фрейда и «сбивал его с толку»^[1210].

Стоит отметить, что Е. П. Блаватская писала о подавляемых или забытых мыслях, хранящихся в подсознании, за 10 лет до того, как это сделал Фрейд. В статье «Память при умирании»^[1211], опубликованной в 1889 г. в «Люцифере», она одобрительно цитирует Эдгара Кинэ, автора «Творения»:

«Мысли, которые мы не способны определить и сформулировать, будучи отвергнутыми, ищут пристанище в самых глубинах нашего бытия»… Когда же мы пытаемся настигнуть их волевым усилием, «они скрываются ещё дальше и глубже в – кто знает каких – фибрах, и остаются там безраздельно властвовать и влиять на нас непрошено и неведомо для нас самих». Да, невидимые и ускользающие, они продолжают своё дело и закладывают основы для наших будущих действий и мыслей, и управляют нами, хотя мы никогда о них не думаем и порой даже не знаем об их существовании. [Курсив С. Крэнстон.]

Для того чтобы выявить эти подсознательные ощущения, Фрейд рекомендует психиатрам и психоаналитикам изучить сновидения пациента. Со временем специалисты выделили определённые типы снов, которые свидетельствуют о подавлении сексуального влечения, и определили значение многих других снов. В сонниках сновидениям тоже зачастую приписывается конкретное значение.

Е. П. Блаватская не рекомендует использование этого метода. Она опубликовала размышления на тему сновидений в приложении к «Протоколам Ложи Блаватской». На вопрос «Есть ли способы интерпретировать сны, к примеру, с помощью сонника?», она отвечает: «Никаких, кроме способностей к ясновидению и собственной интуиции толкователя». «Каждое спящее Эго отличается от всех остальных подобно нашим физическим телам»^[1212]. Маловероятно, чтобы она таким образом советовала обращаться к ясновидящим и толкователям, поскольку отнюдь не считала их благонадёжными.

Е. П. Блаватская завершает свой трактат классификацией снов, которая призвана помочь яснее разобраться в этом вопросе.

В общих чертах сны можно разделить на семь классов:

1. Пророческие сны. Эти сны запечатлены в нашей памяти Высшим Я. Они обыкновенно чёткие и ясные: мы слышим голос или видим предстоящее событие.

2. Аллегорические сны или туманные образы реальности, которые улавливает наш мозг и искажает фантазия. Они обычно бывают правдивыми лишь наполовину.

3. Сны, посылаемые адептами, хорошими или плохими, магнетизёрами или каким-либо могущественным разумом, который пытается заставить нас выполнить его волю.

4. Ретроспективные, сны о событиях, произошедших с нами в прошлых воплощениях.

5. Предупреждающие сны для других людей, которые сами не способны к их восприятию.

6. Спутанные сны, причины которых были названы выше.

7. Сны, которые являются не более чем фантазиями и хаотичными картинками, обусловленные процессом пищеварения, ментальным расстройством или подобными внешними причинами.

Аллегорические сны происходят из коллективного бессознательного, но имеют особое значение для каждого индивидуума. В «Тайной Доктрине» (т. 2, с. 22, сноска) говорится, что «поскольку для интерпретации любого символа существует семь ключей, тот ключ, который не подходит с психологической или астрономической точки зрения, может оказаться правильным с физической или метафизической».

Глава 10

Нью Эйдж

Мартовский номер журнала «Макколз» за 1970 г. был практически полностью посвящён «Оккультному взрыву». В редакционной статье Е. П. Блаватскую назвали «Матерью-основательницей оккультизма в Америке». Особого внимания заслуживает статья Курта Воннегута под заглавием «Непостижимая госпожа Блаватская»^[1213], из которой взяты следующие строки:

Насколько мне известно, многие американцы смутно припоминают, что некогда, во времена Ф. Т. Барнума, жила какая-то госпожа Блаватская. Когда я прошу их угадать, кем она была и чем занималась, они, как правило, выдвигают предположение, что она была одной из тех шарлатанок, которые якобы разговаривают с душами умерших. Этот ответ невежественен и несправедлив… Ей было 42, когда в 1873 г. она приехала сюда, с головой, полной оккультных теорий, но она всегда была крайне щепетильна в отношении контактов с умершими…

Она утверждает, что трижды объехала весь мир, прежде чем ненадолго осесть здесь. «Жизнь этой дамы, – пишет нью-йоркская „Дейли Грэфик“, – была наполнена событиями, путешествиями в большинство стран Востока, поиском древностей у подножия Пирамид и созерцанием таинств индийских храмов…»

Она была, прежде всего, очень храброй, решившись на такие дальние поездки в одиночку. Она была очень умной, осваивая один язык за другим, дабы узнать то, о чём знали мудрецы разных стран. И она была такой щедрой, почти ничего не желая для себя… Она до смерти боялась, что неподготовленные, недостойные люди будут экспериментировать с магией и откроют врата в ад. Она нажила себе врагов в Америке, сказав, что медиумы ужасно рискуют, играя с силами, которых не понимают.

Затем Воннегут приводит цитату из статьи Е. П. Блаватской об оккультизме^[1214]:

Один лишь мотив, и только мотив, превращает любое применение силы в чёрную, опасную, или белую, благотворную магию. Невозможно использовать духовные силы, покуда в операторе остаётся хотя бы малейшая доля себялюбия. Ибо, покуда намерение не является полностью чистым, духовное будет трансформироваться в психическое, действовать в астральном плане и может привести к ужасным последствиям. Силы и способности животной [психической] природы в равной мере могут использоваться как эгоистичным и мстительным, так и бескорыстным и всепрощающим; силы духа доступны лишь тем, кто полностью очистил своё сердце, – это и есть БОЖЕСТВЕННАЯ МАГИЯ^[1215].

Воннегут завершает свою статью следующими словами:

Я сделал попытку узнать госпожу Блаватскую, так сказать, изнутри, выслушав её саму и тех, кто её любил. С тем же успехом я мог решить, что вся её жизнь была фарсом, и найти этому подтверждение в словах её недоброжелателей, которые считали её бессовестной мошенницей. По меньшей мере, госпожа Блаватская познакомила Америку с мудростью Востока, в которой наша страна нуждалась и продолжает нуждаться до сих пор… Посему я говорю: «Честь и слава госпоже Блаватской». Мне отрадно осознавать, что она была гражданкой Америки… При всей диковинности в ней было нечто обворожительное; она считала всех людей своими братьями и сёстрами – она была гражданкой мира. Среди прочего она говорила:

«Не дай палящему солнцу осушить ни одной слезы боли, прежде чем ты сам сотрёшь её с глаз страждущего».

Браво!

Если сравнить представления Е. П. Блаватской о подлинном оккультизме, которые отражены и в цитатах, приведённых Воннегутом, со всем, что обычно понимается под оккультизмом, она навряд ли согласилась бы с определением «Мать-основательница оккультизма в Америке». Что касается роли, которую псевдооккультизм играет в движении Нью Эйдж, согласно утверждению ведущего оратора этого движения, Дэвида Спэнглера, он находится на втором из четырёх уровней, на которые можно подразделить Нью Эйдж.

В колледже Спэнглер, страстно увлечённый наукой, занимался исследовательской деятельностью, а затем всецело отдался служению Нью Эйдж. Он был членом правления знаменитой духовной общины Финдхорн на севере Шотландии, а теперь возглавляет Лорианскую ассоциацию в Соединённых Штатах, преподаёт в различных колледжах, и выступает с лекциями по всей территории США и Канады. В последней книге «Возникновение, перерождение Священного» он рассказывает о четырёх уровнях Нью Эйдж:

[Первый уровень] представляет собой поверхностный ярлык с полным набором коммерческих признаков. Краткое знакомство с журналами «Нью Эйдж» или «Ист-Уэст Джорнал», которые продаются по всей стране, или с менее крупными изданиями, ориентированными на нью эйдж, наглядно продемонстрирует сущность этого уровня: вы можете купить туфли нью эйдж, носить одежду нью эйдж, чистить зубы пастой нью эйдж, делать покупки в магазинах нью эйдж и поужинать в ресторане нью эйдж, наслаждаясь звуками фоновой музыки нью эйдж.

Второй уровень я обычно называю «нью эйдж как волшебство». В этом контексте люди и группы живут в собственных фантазиях, посвящённых различным приключениям и сверхъестественным способностям, обычно имеющим оккультную или утопическую форму. В эту категорию попадают многие группы исследователей НЛО. Отличительной чертой этого уровня является привязанность к личному миру самовыражения и последующий (хотя не всегда очевидный) уход от мира. На этом уровне Нью Эйдж заселён странными, экзотическими созданиями вроде пришельцев, с которыми общаются медиумы, по их собственным утверждениям. Это место психических сил и оккультных загадок. К сожалению, именно в связи с этим чаще всего упоминается название движения Нью Эйдж…

Третий уровень Нью Эйдж представляет собой образ перемен. Его отличительной чертой является идея трансформации личности, обычно выражающейся в сдвиге парадигмы [или изменении фундаментальных убеждений и ценностей определённой культуры]. Этот образ Нью Эйдж популяризирован в таких книгах, как «Неполный путеводитель по будущему» Уиллиса Хармана, «Заговор Водолея» Мерилин Фергюсон и «Поворотная точка» физика Фритьофа Капры. Именно этот уровень является темой дискуссий на международных и региональных конференциях, диспутах футуристов и социальных теоретиков, а также объектом исследований в рамках государственных проектов, таких как отчёт Глобал-2000. При таком подходе идея новой зарождающейся культуры обычно рассматривается скорее с социальной, экономической и технологической точек зрения, нежели с духовной…

На четвёртом уровне Нью Эйдж представляет собой духовное событие, рождение нового сознания, новой осознанности и восприятия жизни… Это новое состояние бытия, способ взаимодействия с окружающими, ведущий к взаимному воодушевлению и обогащению. В отличие от второго уровня, сосредоточенного на психическом и духовном волшебстве, на этом уровне особое значение уделяется духовному действию, то есть служению^[1216].

Спэнглер приводит цитату из «Трансформации человека» Льюиса Мамфорда (1956):

«Мы живём на пороге нового века: века открытого мира и человека, способного играть свою роль в этой более масштабной сфере, века обновления, когда работа и досуг, познание и любовь сольются, дабы образовать новую форму для каждой ступени жизни и сформировать более высокую траекторию для жизни в целом»^[1217].

В качестве примера четвёртого уровня, на котором «идея нью-эйджа обсуждается и проповедуется как духовный феномен», Спенглер приводит работу метафизических и эзотерических групп, таких как Теософское общество^[1218]. В 1977 г. он выступил с двумя лекциями о теософии. Одна из них состоялась 15 октября 1977 г. в Ферндейле, Детройт:

Я услышал о Теософском обществе и самой теософии, когда мне было 15 или 16 лет, но к чтению теософских работ приобщился только в возрасте 20 лет. К этому времени я пережил различные внутренние состояния, которые убедили меня в том, что мы живём в многомерной вселенной… Начав выступать с лекциями, я ощутил потребность в более глубоком, структурированном понимании, на которое мог бы опираться… Так в 1965 г. я пришёл к теософии.

Свою речь он продолжает обзором западной истории до того момента, как на сцене появилась современная теософия. Он начинает с того периода, когда на смену кельтскому христианству пришло римское, и Ватикан стал верховной властью. Далее следует восстание людей с научным мышлением, которые ограничили свои изыскания областью, познаваемой с помощью пяти чувств. По словам Спэнглера, эти люди разложили всё знание по маленьким коробочкам, считая только его действительным и упуская при этом 90 % вселенной – всё то, что невидимо человеческому глазу. Это привело к расколу в обществе и создало предпосылки для тирании.

Спэнглер продолжает:

И вот приходит нечто, способное сотрясти клетки науки и заставить мир взглянуть на неё по-новому. Так что же оказалось настолько великим, мощным и необычным, чтобы суметь произвести такой эффект в глубинах материализма XX в.? Женщина с сигаретой по имени мадам Блаватская. Создание, сумевшее показать, что некоторые научные предположения – всего лишь предположения. И мы многим обязаны ей, независимо от того, теософы мы или нет… Она истинный первопроходец, настоящий Коперник, если угодно.

Однако мадам Блаватская была не одна, вместе с ней в этот мир пришло ТД [Теософское движение] и теософия. Теософия стала частью движущей силы, призванной возродить знание о том, что всё в этом мире, имеющее смысл, но сокрытое от пяти чувств, является эзотерическим знанием, эзотерической традицией в самом глубоком и возвышенном смысле – познанием самой сути вещей… Теософия – совершенный, неистовый и страстный инструмент, способный донести до сознания людей Запада определённые идеи. Говорят, что теософия исходит от Братьев или Учителей Милосердия и Мудрости^[1219].

Другая лекция Спэнглера, «Теософия, личное приключение, планетарная возможность», состоялась 11 октября 1977 г. в американской штаб-квартире Теософского общества в Уитоне, штат Иллинойс. Во время лекции он рассказывает о двух трудностях, с которыми сталкиваются изучающие теософию, склонные к метафизике. Первая трудность заключается в усвоении огромного количества псевдооккультной информации, что, по словам Спэнглера, неизбежно ведёт к ментальному несварению, путанице и состоянию взволнованного ожидания всё новых «эзотерических наград». Лавина оккультной литературы, заполонившая рынок, лишь обостряет эту проблему. Вторая трудность связана с необходимостью понимать, что все книги и их авторы далеко не всегда говорят одно и то же, следовательно, книги не всегда содержат одну лишь правду. Вот что говорит об этом Спэнглер:

Любой, кто достаточно близко знакомится с эзотерическим движением, способен понять это, уже исходя из того факта, что в мире существует несколько разных эзотерических традиций. Есть теософия, есть Школа арканов и сочинения Алисы Бейли, есть Рудольф Штайнер и антропософия, есть бесчисленные учения, передаваемые различными людьми, в частности «Материалы Сета». Есть вещи, подобные происходящему в Финдхорне, а также исследования в области парапсихологии и биоэнергетики. Было бы здорово, если бы все эти учения говорили одно и то же, но это не так.

Нет ничего удивительного в том, что некоторые считают внутреннее устройство мира по меньшей мере таким же сложным, как физический мир. Ведь можно исследовать жизнь на Земле и отправить одного человека на юго-запад Америки, другого – на средний запад, остальных – в Африку или Азию. Полученные данные будут неодинаковыми. Земля – жаркое место, в котором нет жизни. Или Земля – не что иное, как огромный город, в котором, судя по всему, тоже нет жизни. Или Земля – лес, или что все живые существа на Земле имеют корни…

На мой взгляд, Теософское общество и теософия как узнаваемый концепт были созданы сотню лет назад Учителями Мудрости в качестве инструмента, который помог бы нам разобраться в расширенном восприятии более богатой вселенной, сберёг нас от перегрузки и позволил отыскать значительные узоры синтеза и простоты.

Теософское общество было сформировано как система, призванная помочь нам перейти от восприятия отдельных уровней к осознанию сути, а от осознания сути к целостности, которая нас объединяет. Об этом и говорится в первой цели Общества, которая заключается в достижении братства всех созданий, существующих в этом мире. Как видите, в действительности Финдхорн является продолжением Теософского движения…

Если задуматься о том, кто такие Учителя Милосердия и Мудрости, что они собой представляют, всё станет более понятным. Когда я что-то создаю, это становится моим продолжением. Теософское общество было создано людьми, но при этом оно являлось творением, продолжением или проявлением того уровня или сферы жизни… которая является олицетворением или воплощением принципов синтеза и целостности.

Затем Спэнглер описывает природу Учителей Мудрости и Теософского общества как воплощения их труда. Он добавляет, что «Теософское общество в действительности является прародителем движения Нью Эйдж, и следовательно, играет огромную роль в его развитии».

Финдхорн, духовная община Нью Эйдж на севере Шотландии, которую Спэнглер назвал продолжением Теософского движения, стала «прототипом центра и общины Нью Эйдж» для сотен менее крупных коммун, которые появились за последние десятки лет в Америке, Европе и кое-где на Востоке. В одной из них автору настоящей биографии довелось выступать с лекциями в 1978 г. Интересно отметить, что, хотя эта община не привязана к какой-либо конкретной религии, религиозно-философские убеждения большинства членов были представлены Школой арканов Алисы Бейли, антропософией Рудольфа Штайнера или теософией. И миссис Бейли, и доктор Штайнер были некогда связаны с Теософским обществом. Бейли несколько лет была сотрудницей Общества в Калифорнии, а Штайнер возглавлял Теософское общество в Германии с 1902-го по 1913 г.

Миссис Бейли охотно признавала, что многим обязана Е. П. Блаватской и теософии, чего нельзя сказать о Штайнере. В автобиографии, написанной им в 1925 г., за пару лет до смерти, он утверждает (и в этом ему вторят все его последователи), что всегда, и до, и после связи с ТО, проповедовал собственное учение, на которое теософия ни в коей мере не повлияла^[1220]. Однако даже его биограф Колин Уилсон, в целом разделяющий его убеждения и считающий Е. П. Блаватскую «гением мошенничества и писательства», признаёт, что «теософия оказала на Штейнера куда более сильное влияние, чем ему того хотелось бы»^[1221].

Голландский учёный, Х. Спиренбург, тщательно изучил степень этого влияния. Он прочитал все доступные письма Штайнера и проанализировал 350 томов его «Собрания сочинений»^[1222]. Результаты исследования были опубликованы в серии статей в голландском журнале, которые впоследствии были переведены на английский язык Д. Х. Молийном^[1223]. Ниже представлены выдержки из лекций и писем, сгруппированные по тематическому принципу:

1. Пророчество Нострадамуса

В лекции от 10 июня 1904 г. Штайнер говорил о пророчестве Нострадамуса:

«Когда XIX в. подойдёт к концу, один из Братьев Гермеса придёт из Азии, чтобы вновь объединить человечество».

Теософское общество является исполнением этого пророчества Нострадамуса. В предисловии к «Разоблачённой Изиде» (т. 1, с. 7) Е. П. Блаватская заявляет, что этим трудом она «призывает признать, что герметическая философия, древняя универсальная религия мудрости – единственный возможный ключ к абсолютному знанию в науке и теологии»^[1224].

2. «Тайная Доктрина»

В письме к Марии Сиверс (20 августа 1902 г.) Штайнер говорит: «„Тайная Доктрина“ была своевременно доставлена и лежит на моём столе; она очень полезна в моих теперешних изысканиях, и я постоянно сверяюсь с ней»^[1225].

Позже, в письме к Гюнтеру Вагнеру, он обращается к «Тайной Доктрине», цитируя станцу из «Книги Дзиан», в которой говорится о том, что нашему планетарному миру суждено познать Семь Истин. Четыре Истины уже были познаны, и сейчас человечество находится на Четвёртой Стадии или Круге. Штайнер замечает: «А пока позволю себе сказать, что теософия, точнее, та её часть, что включена в эзотерический раздел „Тайной Доктрины“, состоит из элементов Пятой Истины»^[1226].

21 июня 1909 г. Штайнер писал: «…Человечеству ещё далеко до полного понимания Станцев из „Книги Дзиан“ и писем Махатм. Следует активно изучать их, ибо они – часть величайшей мудрости, открытой на протяжении эволюции человечества»^[1227].

3. Учителя Мудрости и Милосердия

В письме к Анне Вагнер от 2 января 1905 г. Штайнер замечает:

Тебе известно, что за Теософским движением стоят высокоразвитые существа, которых мы называем Учителями или Махатмами. Эти возвышенные создания уже прошли тот путь, который лежит перед человечеством. Теперь они трудятся как великие «Учителя мудрости и гармонии…» Сейчас они действуют на высших уровнях, до которых остальное человечество дорастёт в ходе грядущих этапов развития, так называемых кругов. На физическом уровне они действуют через «посланников»…^[1228]

Ещё одно письмо к Марии фон Сиверс (от 9 января 1905 г.):

Моя дорогая, не будем же терять отвагу: покуда мы связаны с великой Ложей, ничто плохое не может произойти с нами на самом деле, как бы ни казалось с виду. Лишь проявляя стойкость и отвагу, мы можем быть уверены в поддержке благородных Учителей^[1229].

4. Е. П. Блаватская

Вот цитата из лекции Штайнера, с которой он выступил в Берлине 5 мая 1909 г.:

Для того чтобы понять труды Е. П. Блаватской, нужно обладать знаниями, причём, как ни странно, куда более обширными, чем у неё самой! Она знала об этом и говорила: «Эти сведения исходят не от меня; они заимствованы у тех возвышенных личностей, которые стоят за нашим Движением…» Допустим, что она говорила правду. Предположим, что эти великие Учителя мудрости и гармонии действительно существуют, и именно они её вдохновляли. Если исходить из этого предположения, то для объяснения происходящего не требуется никаких чудес. Получается, что великие, могущественные личности поддерживали её, а она была инструментом, через который человечество узнавало о сокровенных тайнах мироздания. Тогда единственный возможный вопрос: «Почему именно она?» Но тот, кому он придёт в голову, попросту не знает особенностей того времени. Если бы кто-нибудь другой лучше подходил на роль проводника слов Учителей мудрости и гармонии… они непременно выбрали бы его… Для этой задачи требовалось благородство души и преданное сердце, способное принять всё хорошее и плохое, что есть в человечестве. Уж это у неё было! С этой точки зрения всё становится ясно.

[Поскольку её труды] содержат сведения, которые относятся к самой грандиозной мудрости, когда-либо открытой человечеству, и таких сведений не найти даже в работах величайших учёных, она не могла сочинить всё это самостоятельно. Миру предстоит день за днём всё сильнее убеждаться в этом^[1230].

Штефан А. Хёллер, доктор философии, доцент сравнительного религиоведения в университете востоковедения Лос-Анджелеса, знаток гностицизма и Юнга, написал статью «Е. П. Блаватская: женщина загадки и герой сознания»^[1231]. Основой для этой статьи послужила его речь по случаю сотой годовщины со дня её смерти, прозвучавшая 8 мая 1991 г. в штаб-квартире американского Теософского общества в Уитоне, Иллинойс. Ниже приведены выдержки из этой статьи:

Кем была мадам Блаватская? Прежде всего, она была женщиной, и уже одно это говорит о многом. Она смогла преодолеть гендерные ограничения, свойственные тому времени, и стала полностью свободной, самостоятельной, целеустремлённой личностью, ни разу за всю свою жизнь не поступившись этими достижениями. В те времена женщины считались несовместимыми с интеллектуальными и духовными устремлениями, как огонь и вода. Е. П. Блаватская боролась с этим укоренившимся предрассудком вместе с горсткой других представительниц XIX столетия, которые стали духовными лидерами.

Во-вторых, она была бунтаркой – против общества, каким она его видела, против религии, какой она её знала, против заскорузлости и лицемерия во всех проявлениях. Однако её протест никогда не был политическим или социально-экономическим по своей сути. Она была охвачена романтическим запалом итальянского risorgimento и, вполне вероятно, даже сражалась в армии Гарибальди за свободу и объединение Италии. Многое свидетельствует и в пользу того, что она боролась с расизмом, кастовостью и ущемлением прав женщин, с которыми столкнулась в Индии конца XIX в., где долгое время проживала.

В-третьих, она не получила формального образования, но была одухотворена своими познаниями. Она была талантливой писательницей, чьи эссе, книги, поэтические сочинения и рассказы были переведены и публиковались на разных языках. Она была блестящей рассказчицей и красноречивым оратором. Она умела быть как чинной, так и совершенно непринуждённой. Она была многогранной, обворожительной собеседницей. Она рисовала, играла на фортепиано и в целом отлично разбиралась в искусстве. Хотя она не получила высшего образования, подобно большинству женщин того времени, её знания в некоторых областях были удивительно глубокими, и она могла отстоять свою точку зрения в дискуссии со многими именитыми учёными, получившими классическое образование. Многие её современники и представители последующих поколений желали бы обладать хотя бы долей её эрудиции в сочетании с интуицией.

В-четвёртых, она была русской. Пусть львиную долю своей жизни она провела вдали от России, получив гражданство США, она оставалась истинной дочерью России-Матушки. Наблюдатели не раз отмечали, что её жизнь и характер во многом соответствуют архетипу русского странствующего святого – старца, аскетичного паломника, не связанного напрямую с церковью и религиозными канонами, который путешествует по деревням, наставляя людей, размышляя о духовных вопросах.

Её трагедия заключалась в том, что она жила среди людей, которые её не понимали. Они ждали Учителя – любезного, опрятного, прилизанного, манерного, высокоморального в их извращённом понимании морали; образованного, правдивого, честного в мириадах незначительных мелочей. Классную даму, ментора, которая научила бы их быть мудрыми и, прежде всего, способными к оккультным чудесам. Им нужен был прозаичный учитель для их прозаичных душ. Кто-нибудь, кто был бы таким же, как они, но при этом обладал более глубокими знаниями. Она же была представительницей иного вида. Её отличали не знания, она сама была другой. Иностранка в чужой стране – русская аристократка свободных взглядов среди скованных, закоснелых представителей среднего класса в викторианской Англии и Америке, которые не чувствовали разницы между обличием и сущностью. И со всем этим, с громоздкими оковами и преградами на пути, ей всё-таки удалось зажечь в сотнях сердец негасимое пламя. Даже когда эти люди отвернулись от неё, называя мошенницей, шарлатанкой, плагиатором, бессовестной женщиной – даже тогда они втайне знали, что она отдала им свою жизнь, силы, вдохновение, воображение и намерение. Даже враги, сами того не желая, признавали её величие и могущество.

Однако не все отвернулись от неё. Некоторые чувствовали и знали, кем или чем она была. Немногие понимали её, но те, кто за ней последовал, получили от неё частичку её дара и продолжили нести его в мир. Полковник Генри Олькотт, участник Гражданской войны в США и адвокат – не вполне её понимал, но стал президентом её Теософского общества, трудился и путешествовал, без устали следуя её указаниям.

У неё были и другие сторонники: Джадж, американский юрист ирландского происхождения. Он знал, что встретил величайшее создание в своей жизни, и никогда её не оставлял. Анни Безант, бунтарка, поборница социальной революции, феминистка и фабианская социалистка, величайший златоречивый оратор своего времени. При первом взгляде на Елену Петровну в лондонской квартире, стареющую, больную, страдающую от боли, она оставила свои убеждения, друзей, цели, дела и бросилась к ногам старой львицы из России. Д.Р.С. Мид: учёный, переводчик гностических произведений, один из лучших специалистов своего времени по гностицизму и герметизму, который служил ей до самой её смерти и произнёс последнюю речь над её прахом в мае 1891 г. в Англии. Их были сотни, даже тысячи: писатели, художники, учёные, журналисты, священники, политики, государственные деятели и простые люди. Все они пошли за ней, и многие продолжили её дело после её смерти. Влияние Е. П. Блаватской, как при жизни, так и после её смерти, было куда сильнее, чем могли себе представить даже самые страстные её почитатели… Что за женщина! Что за чудо, что за тайна… Её нисколько не заботили устои и обычаи в Европе, Америке и Индии – ей не было нужды их соблюдать. Она была собой; она была Е.П.Б. Она следовала за своей звездой, жила в соответствии со своими взглядами, умерла во имя своей миссии. Она происходила из аристократической семьи в имперской России и воссоединилась с благородными по духу. Она была бабушкой Новой Мысли и прабабушкой Нью Эйдж… Индуисты и буддисты в Индии и на Цейлоне боготворили её, ибо она вернула им чувство собственного достоинства, которого они лишились из-за высокомерия колонизаторов. Её не любили многие спиритуалисты, которым она напоминала о том, что они и сами являются духами, а следовательно, им нет нужды водиться с мнимыми душами умерших. Будь она жива, современные медиумы и контактёры тоже услышали бы в свой адрес её излюбленное словечко «олухи».

Мы в основном рассуждали о том, кем она была. Причина этого заключается в том, что её дела и достижения являются естественным продолжением её личности. Её книги, включая «Тайную Доктрину»; Теософское общество, которое она помогла основать в 1875 г. и которое процветает и поныне; воодушевление, которое она вдохнула в бесчисленное количество преданных сердец и здравых умов; всё это было, есть и будет следствием того, какой она была. Так какой же она была? Этого мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем. Она останется для нас величественной загадкой.

Зато мы знаем кое-что другое: тот, кто не испытывает благодарности за то, что имеет, не заслуживает дальнейших благ. Посему нам надлежит быть благодарными за то, кем она была и что дала нам. Ни один человек не покинул магический круг её общества, не изменившись. Даже сегодня она вдохновляет тех из нас, кого привлёк огонь, который она некогда разожгла. Мы должны быть благодарны ей сегодня и до конца наших дней. Спасибо Вам, Елена Петровна, огромное спасибо…

В следующей главе приведено ещё одно свидетельство вневременности трудов Е. П. Блаватской.

Глава 11

Предсмертные видения и космическое сознание

В 1992 г. в мартовском номере журнала «Лайф» появляется статья Берлина Клинкенборга под заглавием «На краю вечности». Её подзаголовок гласит: «Научные исследования предсмертных видений могут помочь нам приблизиться к пониманию жизни». «Лайф» сообщает:

На протяжении всей истории человечества люди, которым удавалось пересечь границу царства смерти, возвращались оттуда с пугающе похожими видениями. Однако лишь в 1975 г. знание о предсмертных ведениях стало массовым феноменом, предметом научных изысканий и общественных дискуссий. В [ноябре^[1232]] того же года психиатр Реймонд Муди [опубликовал] книгу «Жизнь после жизни» [предисловие к которой написала врач Элизабет Кюблер-Росс^[1233]]. Это была первая коммерческая книга с рассказами людей, испытавших клиническую смерть. За последующие годы было продано 7 000 000 экземпляров этой книги и положено начало новому делу. Благодаря открытым обсуждениям предсмертных видений в Америке начало меняться отношение к смерти.

Раньше этим вопросом занимались всего несколько исследователей, теперь же над ним работают десятки специалистов в различных сферах по всему миру: врачи, психологи, социологи, антропологи, биологи, философы, теологи, парапсихологи, медиумы, шаманы, йоги, ламы и многие журналисты. Существует специальный журнал – Journal of Near-Death Studies – и Международная ассоциация по изучению предсмертного состояния (МАИПС). В 1975 г. доктору Муди удалось подробно опросить всего около 50 человек, переживших предсмертное состояние, однако, согласно данным общественных опросов, около 8 000 000 американцев сталкивались с этим явлением. На данный момент собрано, сгруппировано и включено в статистику более тысячи рассказов о предсмертных видениях.

«Лайф» приводит две любопытные истории.

В возрасте 22 лет Кимберли Кларк Шарп, выходя из здания автотранспортной инспекции в Канзасе, потеряла сознание и упала на тротуар. Позже она вспоминает: «Меня будто окружало густое, тёплое, туманное, серое пространство. В этом тумане я видела отдельные вспышки яркого света и вкрапления непроницаемой тьмы. Вдруг всё подо мной взорвалось, и везде, насколько я могла видеть, сиял этот свет. Он был абсолютно живым, в более глубоком смысле, чем мы способны осознать жизнь. Этот свет был ярче солнца, но не слепил глаза. Он заполнил собой всё вокруг, и я находилась в самом его центре. Этот свет был само́й любовью, и кроме любви в её максимальной концентрации, не существовало ничего. Этот свет рассказывал мне разные вещи, и я понимала всё, о чём он говорил. Что есть жизнь, зачем мы рождаемся, и прочие вселенские виды знания. Они были глубоки, но вместе с тем просты. Будто я уже знала об этом, но забыла. Это был рай, нечто большее, чем экстаз. Это было воссоединение высшего порядка».

Вторая история такова.

Я была смертельно больна и дрожала в лихорадке, когда меня привезли в больницу. Температура достигала почти 40 градусов, и из-за этого у меня началась сердечная аритмия. Я страдала от невыносимой боли. Стенки матки разрывались. На фоне септического шока у меня начались роды. Теряя сознание, я услышала чей-то крик: «Я не могу нащупать её пульс!»

А затем, через мельчайшую долю мгновения, я вдруг оказалась вне своего тела и перестала чувствовать боль. Я находилась на потолке в углу комнаты, наблюдая за тем, как доктора и медсёстры суетятся вокруг моего тела, пытаясь спасти мою жизнь… Я была в чём-то вроде тоннеля, в мутном сероватом пространстве, напоминающем облако, через которое я частично могла видеть происходящее вокруг меня. Я чувствовала, как мимо моих ушей проносится ветер, хотя у меня не было ушей. Там находилась я сама, но не моё тело.

Я ощутила самое невероятное чувство любви, и оно было прекрасным, тёплым, золотым светом. Я находилась в этом свете, являлась его частью. В этом свете ощущалось присутствие мудрости, и эта мудрость была последней истиной. Я чувствовала, что она любит меня и в то же время знает обо мне всё. Я видела там всё, что когда-либо делала и чувствовала. Я хотела углубиться в этот свет и остаться там навечно, но мне дали понять, что я должна вернуться, чтобы заботиться о двух своих детях.

В ту же самую долю секунды я вернулась в своё тело, вместе с тем вернулась и вся моя боль. Рождался мой сын, и я слышала крики со всех сторон: «Она вернулась!» Я была так подавлена, так зла из-за того, что меня вырвали из самого чудесного и спокойного места во всей вселенной. А затем мне сказали, что мой ребёнок родился мёртвым.

Я никому не рассказала об этом видении, но мысленно я возвращаюсь к нему каждую ночь, и оно преподало мне три урока. Первый: я знаю, что смерть – это не больно. Я больше не буду бояться смерти. Второй: я знаю, как важно быть честным с самим собой и другими людьми, так как я буду отвечать за свою жизнь, когда она закончится… И, наконец, третий урок: я знаю, что, умирая, мы не исчезаем. Я знаю, что являюсь чем-то большим, чем моё тело. Я – это моя душа. И я знаю, что я, моя душа, буду здесь всегда. Я точно знаю, что есть жизнь после смерти.

В одном из современных исследований клинической смерти под заглавием «Пояснительная схема девятнадцатого века для интерпретации предсмертных видений: Трансперсональная модель смерти в Теософии госпожи Блаватской» рассматриваются убеждения Е. П. Блаватской. Автор этой работы – Жан-Луи Сьёмон, член Международной ассоциации исследования предсмертного состояния, профессор биофизики Национального сельскохозяйственного института в Париже. Он задаётся вопросом: «Что знала наука о предсмертном состоянии столетие назад?» И отвечает: «В действительности, почти ничего, кроме рассказов людей, которые едва не утонули (или пережили другие несчастные случаи подобного рода), о чём госпожа Блаватская упоминает в одной из своих первых книг, написанной в 1877 г. Кроме того, было известно, что в определённых патологических состояниях у человека возникает панорамное видение жизни (эпилептическая аура)»^[1234].

В качестве одного из источников доктор Сьёмон использует статью Е. П. Блаватской «Память при умирании», опубликованную в «Люцифере» (октябрь, 1889 г.), и цитирует её:

В одном старом письме от Учителя, написанном много лет назад члену Теософского общества, содержатся следующие строки, описывающие состояние умирающего:

«В последний момент вся жизнь целиком отражается в нашей памяти и всплывает из всех забытых закоулков и уголков, картина за картиной, одно событие за другим. Умирающий мозг встряхивает память сильным, последним толчком, и память правдиво восстанавливает каждое событие, запечатлённое в ней во время активной работы мозга… Никто не умирает в состоянии умопомрачения или бессознательности, вопреки утверждению некоторых физиологов. Даже сумасшедший или человек, находящийся в припадке белой горячки, переживает в момент смерти вспышку полной просветлённости, хотя они и не могут сказать об этом тем, кто находится рядом. Часто кажется, что человек мёртв. Однако после остановки пульса, в период между последним ударом сердца и моментом, когда последняя капля животного тепла покидает тело, мозг думает и эго живёт, и в эти несколько коротких секунд вся жизнь человека проходит перед ним».

Против этого утверждения неоднократно энергично высказывались материалисты, они заявляли, что такие науки, как биология и (научная) психология, обе направлены против этой идеи, и, хотя у психологии нет убедительных данных, позволяющих ей подняться до этой гипотезы, биология отрицает саму идею как пустое «суеверие». (Тем не менее даже биология подвержена прогрессу, и вот что мы можем извлечь из её последних достижений. Д-р Ферре недавно сообщил Биологическому обществу в Париже крайне любопытное наблюдение о ментальном состоянии умирающего, которое удивительным образом подтверждает вышеприведённую точку зрения.) Поскольку речь идёт о таком специфическом явлении, как воспоминание о жизни, и внезапном появлении на чистых стенках памяти «картины за картиной», возникающих из давно позабытых «уголков и закоулков», д-р Ферре специально привлекает внимание биологов к этому явлению. [Курсив С. Крэнстон.]^[1235]

В книге «Ключ к теософии» Е. П. Блаватская пишет:

В торжественный момент смерти, даже внезапной, каждый человек видит всю свою прошедшую жизнь, предстающую перед ним в определённом порядке и в мельчайших подробностях… Но этого мгновения достаточно, чтобы показать человеку всю цепь причин, которые были задействованы во время его жизни. Теперь он видит и воспринимает себя таким, каков он есть, без прикрас лести и самообмана. Он читает свою жизнь, оставаясь как бы зрителем, наблюдающим с высоты покидаемую им арену; он чувствует и знает справедливость всего перенесённого им страдания^[1236].

Эти строки свидетельствуют о том, что Блаватская достоверно знала о деталях предсмертного состояния, хотя эти сведения стали общеизвестными лишь в XX в. Доктор Сьёмон сравнивает её утверждения с современными свидетельствами.

[Е.П.Б.] «Он читает свою жизнь… оставаясь как бы зрителем…»^[1237].

«Я видел всё как бы со стороны. Меня охватило ощущение, как будто я заглядываю внутрь через окно, и казалось, будто вся моя жизнь заново проходит перед моими глазами».

«…Я видел, как вся моя жизнь проходит передо мной во множестве картинок, будто бы на сцене, в некотором отдалении от меня»^[1238].

[Е.П.Б.] «зрителем, наблюдающим с высоты покидаемую им арену».

«Я играл свою жизнь, будто я актёр на сцене, которую я видел сверху, как бы с галёрки театра. Герой и зритель одновременно, я словно раздвоился»^[1239].

[Е.П.Б.] «Теперь он видит и воспринимает себя таким, каков он есть, без прикрас лести и самообмана».

«Знаете, мне как будто позволили увидеть свои добрые дела и допущенные ошибки и попытаться понять их»^[1240].

«Некоторые люди описывают это как попытку существа света просветить человека»^[1241].

«Существо наверняка спросит что-то вроде: „Какие из поступков в своей жизни ты можешь показать мне?“ В ответ оно ожидает… общий самоанализ, внимательное рассмотрение собственной жизни»^[1242].

[Е.П.Б.] «Но этого мгновения достаточно, чтобы показать человеку всю цепь причин, которые были задействованы во время его жизни».

«Это было так: „Что ж, вот почему произошёл этот случай. Вот почему это случилось. Из-за этого, и этого, и этого… всё в твоей жизни имело смысл“. Так и есть»^[1243].

* * *

Важным вопросом в исследовании предсмертного состояния является определение «существа света». В теософии это Существо считается нашим собственным высшим Я. Как утверждает Е. П. Блаватская, оно почти всеведуще. Д-р Сьемон отмечает:

Довольно часто в попытке описать свои видения люди прибегают к различным ярлыкам, называя это «присутствие» Богом, Христом, Ангелом, Проводником… Очевидно, решительно ничего не зная о глубинной (духовной) психологии, они не могут найти более подходящих слов, чтобы более доступно передать неожиданное знакомство с собственным индивидуальным Эго-Я, которое «знает о них всё»; проявляет к ним «абсолютную любовь и принятие» и общается с ними на очень близком, «личном» уровне. И у этого есть свои причины – с точки зрения теософии – если мы вспомним, что это Эго не является чужим для своей земной личности, оно «интересуется» её судьбой: с рождения до смерти трансличностная индивидуальность надзирает за… своим земным воплощением (или эманацией), отмечая его поведение и вдохновляя его собственными знаниями и энергией на бессловесном языке интуиции, сновидений и тому подобного^[1244].

Теософскую интерпретацию поддерживает Кеннет Ринг, профессор психологии в Коннектикутском университете. В книге «Жизнь на пороге смерти» он пишет:

Муди говорит о «существе света», и хотя ни один из опрошенных не использовал это определение, многие упоминали некую «сущность» (или «голос»), связанную со светом… Давайте поразмыслим гипотетически. Допустим, что эта «сущность» [или] голос и есть сам человек! Это не обыкновенная проекция его личности, а его цельное я, которое в некоторых традициях принято называть высшим я. С этой точки зрения индивидуальная личность есть всего лишь осколок цельного я, с которым она воссоединяется в момент смерти. В течение жизни индивидуальная личности функционирует как бы самостоятельно, как если бы она была отдельным организмом. Однако в действительности она незримо связана со структурой большего я, частью которого она является^[1245].

Доктор Ринг добавляет: «Но как это связано со светом? Я бы ответил на этот вопрос следующим образом: высшее я настолько прекрасно, полно любви и безусловного принятия (подобно всепрощающей матери) и так незнакомо индивидуальному сознанию, что человек воспринимает его как нечто явно отдельное от себя. То, что человек видит как сияющий золотой свет, на самом деле является более высокой формой Я»^[1246].

В «Голосе Безмолвия» Е. П. Блаватской есть эти строки:

Всё в человеке непостоянно, кроме чистой, светлой сущности Алайи [вселенской души]. Человек есть её кристальный луч; луч чистого света внутри низшей оболочки в форме глиняного сосуда. Этот луч есть твой проводник и твоё истинное Я, Хранитель и безмолвный Мыслитель^[1247]. (Курсив С. Крэнстон.)

Врачи выделяют два вида смерти: клиническую, когда исчезают все признаки жизни, и биологическую, которая характеризуется необратимыми изменениями органов и систем. Во втором случае возвращение к жизни невозможно.

Однако с оккультной точки зрения критерии настоящей смерти выглядят несколько по-другому, и описанный далее случай является наглядным тому подтверждением. Каковы же эти критерии? Елена Блаватская пишет («Разоблачённая Изида», т. 1, с. 481), что «возвращение к жизни после того, как душа и дух окончательно отделились от тела и последняя электрическая нить оборвалась, невозможно». В «Тайной Доктрине» (Т. 1, с. 555) она добавляет, что вернуть к жизни можно лишь того, «чьё астральное „жизненное тело“ не отделилось безвозвратно от физического тела путём обрыва магнетической или одической нити». Любопытно, что в Ветхом Завете говорится о том, что смерть наступает, когда «рвётся серебряная нить». («Книга Екклезиаста», т. 12, с. 6).

В ряде случаев люди, находившиеся у смертного одра, утверждали, что видели, как рвётся эта серебряная, магнетическая нить. Доктор Кеннет Ринг в вышеупомянутой книге «Жизнь на пороге смерти» приводит несколько подобных историй, в числе которых примечательный рассказ врача Р. Б. Хаута, описывающего смерть своей тёти. По его словам, он видел не только серебряную нить, но и то, что Е. П. Блаватская называла разрывом «последней электрической нити». Вот что он рассказывает об этом:

Моё внимание привлекло нечто, зависшее в воздухе на высоте около полуметра над физическим телом, распростёртым на постели. Сначала я не мог различить ничего, кроме смутных очертаний туманной субстанции. Казалось, это просто дымка, неподвижно застывшая в воздухе. Но, продолжая вглядываться, я постепенно начал различать более густое и плотное образование этого необъяснимого испарения. Я с удивлением увидел появляющиеся чёткие очертания, и вскоре на моих глазах туманная субстанция приняла форму человека.

Я быстро сообразил, что тело, которое я вижу перед собой, напоминает физическое тело моей тёти; астральное тело висело горизонтально, метром выше своего физического воплощения. Я продолжал рассматривать Духовное Тело, которое теперь было прекрасно различимо. Я чётко видел его черты. Они в точности повторяли черты моей тёти с той лишь разницей, что на её лице лежала печать старости и боли, тогда как астральное лицо выражало покой и энергию. Глаза были закрыты, как во время крепкого сна, и от Духовного Тела исходило сияние.

Разглядывая парящее Духовное Тело, я обратил внимание на серебристую субстанцию, которая струилась из головы физического тела к голове его духовного «двойника». Это была соединительная нить между двумя телами. Всё время, пока я смотрел, в моей голове трепетала мысль: «Та самая серебряная нить!» Я сразу же понял, что это значит. Эта «серебряная нить» была связующим звеном между физическим и духовным телами, подобно пуповине, соединяющей мать и дитя.

Нить начиналась от затылочного бугра у самого основания черепа. В точке соприкосновения с физическим телом она разделялась на множество тонких волокон, которые по-отдельности присоединялись к основанию черепа. Кроме мест присоединения по всей длине нить была круглой, около дюйма в диаметре, переливающегося, сияющего серебристого цвета.

Нить казалась живой из-за наполнявшей её вибрирующей энергии. Я видел пульсирующий поток света, двигающийся от физического тела в направлении его духовного «двойника». С каждой пульсацией Духовное Тело становилось всё более живым и плотным, тогда как физическое тело всё более неподвижным и почти безжизненным. К этому времени черты духовного «двойника» стали совсем чёткими. Вся жизнь находилась в астральном теле; пульсация нити прекратилась.

Я смотрел на волокна нити, которые веерообразно расходились у основания черепа. Они отсоединялись одно за другим, близилось окончательное разделение. Двойной процесс смерти и рождения должен был произойти с минуты на минуту. Вот оборвалось последнее волокно серебряной нити, освободив Духовное Тело.

Затем сияющее тело приняло вертикальное положение. «Её глаза открылись и на лице засияла улыбка. Она улыбнулась мне на прощание и растворилась в воздухе».

Если бы люди знали о том, какие прекрасные события происходят во время умирания человеческого существа, как сильно изменилось бы их отношение к этому процессу и реакция на него! Они бы поняли, что своим горем лишь помешают другу или родственнику уходить в мир иной.

Торжественность и трансцендентальная природа смерти описаны в романе Айзека Башевис-Зингера «Шоша». Один из героев романа вспоминает пережитое им мистическое состояние «вселенского единения», которое он испытал много лет назад. «Я слился с вечностью. Порой мне кажется, что это было нечто вроде состояния перехода от жизни к тому, что мы называем смертью. Мы можем испытать его в последнее мгновение жизни или сразу вслед за ним. Я говорю об этом, потому что у всех умерших, которых я видел за свою жизнь, было одно и то же выражение лица: Ах, вот оно что! Если бы я только знал! Как жаль, что я не могу рассказать об этом другим!»^[1248].

* * *

В архивах МАИПС хранится следующее высказывание Кеннета Ринга:

Мы получили более сотни писем, которые начинались словами: «На самом деле я никогда не был при смерти, но, кажется, я испытывал то, что вы называете предсмертным состоянием…» Затем следует описание обстоятельств, при которых они пережили нечто похожее на предсмертные видения – во время медитации, родов, личностного кризиса, церковной службы или, во многих случаях, казалось бы, без видимой причины…

Не так давно студентка магистратуры университета Коннектикута, Памела Ривард, провела неофициальное исследование, которое подтверждает этот тезис. Коротко говоря, Ривард опрашивала людей, которые утверждали, что в недавнем прошлом испытали серьёзное религиозное откровение. Собранные ею данные красноречиво свидетельствуют о том, что между религиозными переживаниями опрошенных и предсмертным состоянием есть много общего, как в феноменологическом, так и в трансформационном аспекте.

Подобные совпадения поддерживают тезис, которым часто пренебрегают при обсуждении предсмертных состояний, но который имеет первостепенное значение для попыток объяснить это явление: то, что происходит в предсмертном состоянии, не связано напрямую со смертью или переходом в смерть. На мой взгляд, невнимание к этому тезису привело к серьёзным ошибкам в понимании предсмертного состояния. Дело в том, что умирание является лишь одним из триггеров, который запускает этот механизм.

Причина, по которой этот тезис остался незамеченным множеством специалистов и обществом в целом, заключается в том, что современные исследования рассматривают предсмертные состояния исключительно как вариант трансцендентального опыта. В нашем коллективном воображении, где смерть привычно драматизируется, мы практически приравниваем явление предсмертного состояния к самому моменту смерти, не замечая того, что умирание является лишь одним из обстоятельств, располагающих к этому явлению.

Доктор Ринг продолжает:

«Предсмертное состояние следует рассматривать как одно из ряда схожих мистических явлений, которые всегда присутствовали в жизни человека, а не как недавнее открытие современных исследователей, изучающих феноменологию умирания».

В подтверждение тезиса об универсальном характере предсмертного состояния, рассмотрим отчёт, составленный психиатром Стэнли Дином, в котором содержатся характеристики и свойства того, что он называет «ультрасознанием». Термин «ультрасознание», придуманный Дином, является синонимом старого, более известного определения – космическое сознание. К слову, отчёт Дина был впервые опубликован в 1974 г., до всплеска интереса к предсмертным феноменам. Перечень свойств ультрасознания выглядит так:

1. Его начало ознаменовано ослепительным светом, который наполняет мозг и разум. На Востоке он называется брахмическим блеском. Уолт Уитмен описывает его как несказанный свет – «редкостное неописуемое свечение, не передаваемое никакими знаками и языками». Данте пишет, что этот свет способен «превратить человека в бога…»

2. Личность погружается в ощущение безграничной радости, восторга, триумфа, восхищения и удивления.

3. Происходит неописуемое интеллектуальное просвещение. Вспышка интуиции наделяет личность познаниями о смысле и движении вселенной, самосознанием и единством с Мирозданием, бесконечностью, бессмертием, познанием глубинного смысла – коротко говоря, личность сталкивается с концептом Высшего-Я, столь всемогущего, что в религии его называют Богом…

4. Появляется ощущение трансцендентальной любви и сочувствия ко всем живым существам.

5. Страх смерти спадает, подобно старому плащу, физические и ментальные страдания исчезают. Повышаются ментальная и физическая энергия и активность, возрождение и увеличение продолжительности жизни…

6. Происходит переоценка жизненных ценностей, в частности, возрастает ценность красоты. Личность приходит к пониманию, что богатство и изобилие не столь важны в сравнении с сокровищами ультрасознания.

7. Интеллект необычайно ускоряется, проявляются скрытые таланты. Это пробуждение может наделить личность такими силами, что она будет способна повлиять на ход истории.

8. У личности возникает ощущение возложенной на неё миссии. Это откровение так сильно и глубоко волнует личность, что она не может держать его внутри себя и стремится поделиться с ближними.

9. Личность приобретает обаяние – она сияет снаружи и изнутри, будто заряженная божественной энергией, магнетической силой, которая привлекает и вдохновляет других непоколебимой преданностью и верой.

10. Происходит резкое или постепенное развитие сверхъестественных способностей, таких как ясновидение, экстрасенсорное восприятие, телепатия, предвидение, способность к целительству и т. д…^[1249]

Доктор Ринг сообщает:

Согласно статистике, составленной Джорджем Гэллапом, более восьми миллионов взрослых жителей Америки сталкивались с предсмертным состоянием. Разумеется, у нас нет сведений о том, сколько людей во всём мире испытывали это явление, но есть все основания полагать, что миллионы людей за пределами Соединённых Штатов имеют подобный опыт. В любом случае реанимационные технологии не стоят на месте, и вполне вероятно, что в будущем ещё больше людей получат возможность лично испытать то, о чём говорится в этой книге.

Несомненно, смысл заключается не в том, чтобы миллионы людей пережили предсмертное состояние, а в том, как оно их изменит. Мы уже досконально исследовали влияние предсмертного состояния на жизнь и сознание людей, а также их систему ценностей, определяющую поведение. Дабы оценить планетарные последствия подобных перемен, нам необходимо представить, что они происходят в жизни миллионов людей по всему миру, независимо от расы, религии, национальности или культуры.

С этой точки зрения мы наконец способны полностью оценить значение явления предсмертного состояния. Возможно ли, что пережившие предсмертное состояние – или нечто похожее – представляют собой эволюционное движение в направлении более высокого уровня сознания для человечества в целом? Что если само явление предсмертного состояния является механизмом эволюции, который переносит людей на следующий уровень развития, раскрывая их ранее нереализуемый духовный потенциал? И в самом деле, глядя на этих людей – на то, как они становятся более любящими и милосердными, – в них нетрудно угадать прототип нового, более развитого рода человеческого. Быть может, уже не Homo sapiens, а ближе к тому, что Джон Уайт называл Homo noeticus?^[1250].

Говорится ли что-нибудь в «Тайной Доктрине» о новой человеческой расе? Во втором томе на страницах 444–446 есть следующие строки:

Оккультная философия учит, что даже сейчас, на наших глазах, формируется новая раса и расы, и что именно Америка станет местом этой трансформации, которая уже тихо началась. Из чистых англо-саксов, которыми они были всего триста лет назад, американцы Соединённых Штатов уже стали отдельной народностью, и, благодаря сильной примеси различных национальностей и межнациональным бракам, они являются расой почти sui generis, не только умственно, но также и физически… Короче говоря, они являются зародышами шестой подрасы, и ещё через несколько лет, несомненно, станут пионерами той расы, которой суждено последовать за нынешней европейской или пятой подрасой со всеми своими новыми особенностями. После этого… они начнут приготовления для седьмой подрасы; до тех пор, пока из-за катаклизмов – первая серия которых разрушит Европу, а более поздние уничтожат всю арийскую расу (таким образом затронув обе Америки), так же, как и большинство земель, граничащих с нашим материком и островами – шестая раса не появится на сцене нашего Круга. Когда это произойдёт? Кому это ведомо, кроме великих учителей мудрости, но они хранят молчание по этому вопросу, подобно заснеженным вершинам, возвышающимся над ними. Всё, что нам известно, это что она тихо начнёт своё существование; воистину так тихо, что на протяжении долгих тысячелетий её пионеры – особенные дети, которые будут вырастать в особенных мужчин и женщин – будут считаться аномалиями lusus naturae, умственно и физически ненормальными. Затем, по мере их размножения, их число будет расти с каждым веком, и в один прекрасный день они окажутся в большинстве. Тогда нынешний вид человека будет рассматриваться как исключительный выродок, до тех пор, пока не вымрет в цивилизованных странах; выжить таким людям удастся лишь в маленьких группах на островах – теперешних горных вершинах – где они будут прозябать, вырождаться и наконец вымрут…

…Этот процесс подготовки к Шестой великой расе будет продолжаться на протяжении всей шестой и седьмой подрас. Но последние остатки Пятого Материка исчезнут лишь через некоторое время после появления новой Расы; когда другая, новая обитель, Шестой материк, появится над новыми водами на поверхности нашей планеты, чтобы принять нового пришельца… И всё же Пятая раса вымрет не сразу, а проживёт какое-то время; сосуществуя с новой Расой… Таково человечество Нового Мира… которому кармой назначено посеять семена для грядущей великой и куда более блестящей Расы, нежели все те, о которых нам известно сейчас. На смену Циклам Материи придут Циклы Духовности и полностью развитого разума. Согласно закону аналогии в историях и расах, большинство будущего человечества будет состоять из замечательных Адептов^[1251].

Глава 12

Для будущих поколений

Среди изречений Иисуса есть одно, которое в слегка изменённом виде можно найти во всех Евангелиях: «Истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своём отечестве» (Лк., 4, 24). Книги Е. П. Блаватской всегда были запрещены в России. Они были запрещены и в Советском Союзе. Тем сильнее удивляют и радуют следующие строки, опубликованные в «Теософисте» в августе 1990 г.:

На родине госпожи Блаватской возрождается интерес к её жизни и деятельности. Это стало особенно очевидно во время визита Международного президента [Теософского общества (Адьяр)] миссис Радхи Бёрнье в Москву и Ленинград, который состоялся с 14-го по 24 июня 1990 года по приглашению Союза писателей и ассоциации «Мир через культуру»…

18 июня 1990 г. в Москве состоялось открытие выставки, посвященной Е. П. Блаватской. Выставка проходила в помещениях Союза писателей. На ней были представлены фотографии Елены Петровны, её книги на русском, отрывки из сочинений, высказывания М. К. Ганди, Джавахарлала Неру, Николая Рериха и других людей о том, как она повлияла на их жизнь, а также некоторые книги о теософии на английском языке, привезённые из Адьяра. Это событие активно освещалось московской прессой и телевидением, и несколько миллионов зрителей имели возможность наблюдать за ним в прямом эфире.

На следующий день, 19 июня, в зале Союза писателей состоялось собрание в честь Е. П. Блаватской. Оказалось недостаточно 500 мест, чтобы вместить всех тех, кто пожелал присутствовать – среди зрителей были не только москвичи, но и жители других городов. На возвышении находился большой портрет Е. П. Блаватской, украшенный цветами, В. М. Сидоров, [в то время] президент «Мира через культуру», рассказал в общих чертах о жизни Е. П. Блаватской, обрисовал цели Теософского общества и поприветствовал Международного президента ТО, чей визит, по его словам, был историческим событием, которое ознаменовало конец более чем 70-летнего периода, когда книги Е. П. Блаватской и Теософское общество были запрещены на её родине. Далее слово взяла миссис Бёрнье… Вскоре после этого читали стихотворения, написанные Е. П. Блаватской и о ней, пели песни, которые она любила. Каждый выступающий оставлял на сцене розу в память о Елене Петровне.

Программа в Ленинграде также включала два собрания, одно из которых прошло в помещениях Союза писателей. Выступив с краткой приветственной речью, миссис Радха Бёрнье выразила готовность ответить на вопросы. Участники, которых было около двух сотен, продемонстрировали живой интерес, задавая многочисленные разнообразные вопросы о ТО и теософии. Члены Фонда Рерихов принимали активное участие в программах, и связь Рерихов с теософией стала одной из тем для обсуждения.

Помимо официальных собраний в Москве и Ленинграде состоялись также и личные встречи. Во время беседы с представителями «Мира через культуру» было выдвинуто предложение обратиться к властям Днепропетровска (ранее Екатеринослав) с просьбой дать разрешение на установление мемориальной доски на доме, в котором родилась Елена Петровна, по счастью сохранившимся и по сей день. В 1991 г. Мемориальная доска была установлена. Следующий, 1991 г., был объявлен Международным годом Блаватской по случаю 100-летия со дня её кончины.

Частью плана, намеченного на «Год Е. П. Блаватской» стало повторное издание [5000 копий] «Тайной Доктрины» в переводе на русский язык. Президент Общества, миссис Радха Бёрнье, предложила напечатать перевод в типографии «Вазанта Пресс» в Адьяре, поскольку, учитывая дефицит бумаги в России, будет сложно успеть напечатать такой объёмистый труд и распространить его в течение 1991 г. Предполагается, что «Тайную Доктрину» отправят в библиотеки и другие важные учреждения в России…

Таким образом, для теософии начался новый этап развития, связанный с её распространением в Восточной Европе. Отрадно, что инициативу проявило само население огромной страны^[1252], столь долго погружённое во мрак, жаждущее духовных знаний и света, необходимого для решения тяжких проблем человечества^[1253].

* * *

Организация «Мир сквозь культуру», спонсор собраний в Москве и Ленинграде, является неполитической и неправительственной ассоциацией. Её название придумал Николай Рерих, теософ и известный русский художник, чьи картины представлены во многих музеях. Его декорации для опер Вагнера, Мусоргского и Римского-Корсакова, а также балетов (в частности, «Весна священная» Стравинского), признаны классикой. Рерих написал множество книг об искусстве, культуре и философии. Будучи исследователем и учёным, он занимался археологическими изысканиями в России и Центральной Азии. Он стал номинантом Нобелевской премии мира за Договор об охране художественных и научных учреждений и исторических памятников. Договор Рериха был подписан представителями 36 наций. Ставя свою подпись на нём в Белом доме в присутствии других мировых лидеров, президент Рузвельт сказал: «Духовная значимость, заключённая в этом документе, во много раз сильнее, чем даже сам его текст»^[1254].

Рерих был близким другом вице-президента Генри Уоллеса и как-то раз навёл его на мысль об использовании обратной стороны Великой печати США. Уоллес рассказал об этой идее Рузвельту^[1255], и с тех пор на долларовых купюрах можно увидеть символ, наполненный глубоким смыслом, в виде усечённой пирамиды с таинственным глазом на месте вершины. Под ней написаны слова Novus Ordo Seclorum, означающие «Новый порядок веков».

Для публикации 5000 экземпляров «Тайной Доктрины» Е. П. Блаватской, принесённой в дар России Теософским обществом в Адьяре, был использован перевод, выполненный Еленой Рерих, опубликованный в 1937 г. в Риге. Борис Цырков называл этот перевод изумительным^[1256]. Даниэл Энтин, директор Музея Рерихов в Нью-Йорке, утверждает, что в действительности перевод был общим делом их семьи, поскольку в него были вовлечены и Николай Рерих, и оба их сына.

5 декабря 1989 г. в нью-йоркской газете «Ньюсдэй» появилась заметка о Музее Рерихов и его директоре, которая, по-видимому, осталась незамеченной другими изданиями. Ниже приводится выдержка из этой заметки:

В Советском Союзе Николай Рерих считается героем. Советский лидер Михаил Горбачёв испытывает к нему уважение и искреннюю симпатию. Два года назад Горбачёв пригласил сына Рериха в Кремль на обед и выразил желание спонсировать учреждение Центра Рерихов в Москве. В результате по всей стране возникли рериховские общества, а Раиса Горбачёва основала Фонд имени Рерихов.

Позже Горбачёв предоставил сыну Рерихов, Святославу, самолёт, с тем чтобы он перевёз всю коллекцию картин отца из Бангалора, Индия, где тот жил, в Москву, где она и хранится теперь.

Относительно зарождения у Рерихов интереса к теософии, Энтин утверждает, что в архиве музея хранится письмо от лондонского ТО, из которого явствует, что Рерихи вступили в Общество в 1919 г. «У меня нет свидетельств того, что они были членами Общества в России, – пишет Энтин, – но это не исключено… Нет сомнения в том, что они вращались в кругах людей, глубоко интересующихся [теософскими] учениями, которые в то время были широко распространены».

В последние 10-летия своей жизни Николай Рерих жил в Индии. 31 марта 1924 г. он пишет Анни Безант из Дарджилинга, где в то время проживал с женой, в Адьяр:

Великая Основательница Теософского Общества, Е. П. Блаватская, в своей последней статье отметила важность Искусства. Она предвидела будущую значимость этой великой творческой силы, которая поможет построить грядущий мир, ибо Искусство – самый короткий мост между разными нациями. Мы должны навечно запомнить последнюю мысль этой великой личности, и самый простой способ всегда держать её в уме – основать в Адьяре Музей искусства имени Е. П. Блаватской. Подобное учреждение привлечёт представителей каждого направления Искусства и соберёт новых людей в месте, где возникло так много высокодуховных идей. Если Обществу будет угодно рассмотреть моё предложение, я готов преподнести в дар Музею Е. П. Блаватской мою картину «Посланник», которая была написана здесь в память об этой удивительной женщине^[1257].

Предложение было принято, и 18 января 1925 г. в одной из мадрасских газет появилась следующая заметка:

[Рерих] снял покрывало с картины и сказал: «В этом доме Света позвольте мне представить эту картину, посвящённую Елене Петровне Блаватской, как ядро будущего музея Е. П. Блаватской, девизом которого будет „Красота есть одеяние Истины“».

Эта картина, размером около 42 дюймов в длину и 36 в ширину, поразительная работа темперой, выполненная в оттенках фиолетового, изображает женщину в буддистском храме, которая открывает дверь, чтобы впустить посланника ранним утром.

В «Теософисте» (май, 1991 г.) можно найти прекрасную цветную репродукцию этой картины. Зинаида Фосдик, управляющая Музея Рериха, поведала автору этой книги, что молодая женщина на картине символизирует человечество, тогда как посланник, входящий в храм, является отсылкой к Е. П. Блаватской и началу её общественной деятельности в 1875 г^[1258].

Картина «Посланник», написанная в 1931 г. Николаем Рерихом

Последнее пристанище Рерихов располагалось в долине Кулу в Пенджабе, и отсюда Николай Константинович написал Борису Цыркову 7 июля 1939 г.:

Спасибо за Ваше письмо от 20 мая, только сегодня дошедшее в наши далекие горы. Радуюсь, что могу писать Вам по-русски, а также радуемся тому, что Вы близки ЕПБ, которую мы так глубоко почитаем. Будет время, когда её имя достойно и почитаемо прозвучит по всей Руси… Частенько Русские забывали о своих великих деятелях и пора нам научиться ценить истинные сокровища…

Вот и сейчас передо мною высятся снежные вершины горного перевала на Тибет, и напоминают они о тех вечных истинах, в которых заключаются обновление и совершенствование человечества. Учителя всегда готовы помочь, но ведь эта помощь так часто людьми отвергается^[1259].

Сегодня представители молодого поколения в России проявляют живой интерес к учениям Е. П. Блаватской. Ничуть не меньше они стремятся отыскать место хранения её утерянных писем. Факт их существования упоминается в рукописи «Истории русского теософского движения» Елены Писаревой. Там говорится о том, что в 1909 г. автор с группой русских теософов посетила Пятый международный конгресс ТО в Будапеште. Обратно они возвращались на корабле через Афины, Константинополь и Одессу – последний пункт интересовал их, поскольку они хотели увидеться с двумя племянницами Блаватской, дочерями её сестры Веры. Им оказали поистине королевский приём и вручили фотографии, портреты и другие ценные материалы, которые затем были доставлены в санкт-петербургский Теософский центр и размещены в большом альбоме. Впоследствии альбом был конфискован большевиками. Если бы только удалось отыскать это сокровище!^[1260].

Поиск материалов, связанных с Е. П. Блаватской, в библиотеках и архивах России продолжается и сегодня. На данный момент найдено более 100 её писем. Интерес к теософии тоже не иссякает: на территории России действует множество теософских исследовательских групп и Теософское общество. Получается, теперь можно сказать, что Е. П. Блаватская нашла честь и уважение в собственной стране. Но как насчёт её второй родины, Соединённых Штатов Америки? Там, конечно же, нет недостатка в теософах, и спрос на её книги не перестаёт расти. Однако мы были немало опечалены тем, что ни одна газета или журнал не опубликовали заметку о том, что в России 1991 г. был объявлен Международным годом Е. П. Блаватской.

Что стало этому причиной? В статье Джеймса Прайса «Елена Петровна Блаватская», написанной в 1898 г. и недавно повторно опубликованной в «Канадском Теософисте» (май/июнь, 1991 г.), даётся возможный ответ на этот вопрос:

По-настоящему великие люди намного опережают своих современников, и потому их способны оценить лишь последующие поколения; при жизни их могут понять лишь немногие. Вблизи можно рассмотреть только мелочи; чтобы в полной мере оценить великое, требуется соответствующее расстояние. Как гласит предание, однажды в Древней Греции выбирали статую, дабы украсить ею храм. Одна из статуй казалась грубой, неотёсанной и угловатой, вызывая недоумение судей. Но когда каждую из превосходно обработанных статуй поднимали на пьедестал, их тут же приходилось спускать обратно, поскольку на такой высоте их изысканные детали были неразличимы, а блеск отполированной поверхности лишь размывал их очертания. Наконец отвергнутую статую водрузили на место, и все замерли в восхищении, поскольку её шероховатая поверхность подчёркивала форму, а расстояние смягчило грубо отёсанные изгибы.

Если Е. П. Блаватская и казалась грубой, нелепой и даже неотёсанной, то это лишь потому, что была отлита в форму титанов. В век общепринятой услужливости, условных школ мысли, вездесущей пошлости и пустоты она будто бы находилась не на своём месте; подобно пророкам древности, громогласная как Илия, грандиозная как Исайя, таинственная как Иезекииль, она разразилась едкими иеремиадами в адрес инфантильности и лицемерия XIX в. Она была предвестником, кидающим громкий клич в дебрях верований. Она не принадлежала своему веку. Её послание шло из могущественного прошлого, и она передала его не настоящему, но будущему. Поскольку настоящее было окутано тьмой материализма, и лишь прошлое испускало свет, которым возможно было осветить будущее. Она возвещала всем тем, у кого есть уши, давно позабытые истины, в которых сейчас нуждается человечество. Она привнесла свидетельства Гносиса в век агностицизма. Она принесла радостную весть о великой Ложе, которая в давние времена была «добрым Пастырем» человечества.

Мы завершаем рассказ о жизни и деятельности Елены Петровны Блаватской строками, вышедшими из-под её пера. Они были обнаружены в её столе после того, как 8 мая 1891 г. завершился её земной путь:

Есть путь, обрывистый и тернистый, полный всяческих опасностей – и всё же это путь; и он ведёт к Сердцу Вселенной. Я могу рассказать вам, как найти Тех, кто покажет тайный вход, ведущий только вовнутрь… Для тех, кто выиграет, заготовлена неописуемая награда: способность принести человечеству благословление и спасение. Тем, кто проиграет, достанутся другие жизни, в которых их, возможно, ждёт успех^[1261].