на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава 24

Я возвращалась от Харди с намерением, как только доберусь до Ривер-Оукс, немедленно призвать Черчилля к ответу. В душе моей царил такой хаос, какого я не припомню с момента маминой смерти. Но даже несмотря на это, внешне я выглядела до странности спокойной. «Это не может быть правдой», – снова и снова повторяла я себе. Я не хотела, чтобы это оказалось правдой.

Если Черчилль – отец Каррингтон... Мне вспомнились те времена, когда мы с ней практически голодали, наши невзгоды, ее вопросы о том, почему у всех ее друзей есть папы, а у нее нет. Тогда я показывала ей фотографию своего отца и говорила: «Это наш папа». Я рассказала ей, как сильно он ее любит, хотя и живет на небесах. Мне вспоминались дни рождения и праздники, ее болезни, все, что ей пришлось пережить без...

Если Черчилль – отец Каррингтон, он ни черта мне не должен. Но он чрезвычайно много задолжал ей.

Прежде чем осознать, что делаю, я поймала себя на том, что подъезжаю к воротам гаража на Мейн, 1800. Охранник попросил предъявить водительское удостоверение, и я засомневалась: не сказать ли ему, что ошиблась, приехав сюда. Однако в результате ничего не сказала – вытащила права, предъявила их охраннику и въехала на стоянку для жителей дома, где припарковала машину. Я хотела видеть Гейджа. Хотя даже не знала, дома ли он.

Когда я нажимала на кнопку восемнадцатого этажа, мой палец дрожал: я боялась, но все же больше была разгневана. Несмотря на распространенное мнение о кипучем темпераменте мексиканских женщин, я в обычных условиях отличалась, в общем, тихим нравом. Я не любила горячиться, мне противен резкий выброс адреналина, сопровождавший вспышки гнева. Однако в ту минуту я была готова взорваться. Мне хотелось кидаться всем, чем попало.

Я решительно, печатая шаг, подошла к двери Гейджа и со всей мочи, так что заболели суставы, забарабанила в нее. Ответа не последовало, тогда я стала колотить в дверь кулаком и когда ее наконец открыли, чуть не упала вперед.

На пороге стоял Гейдж, невозмутимый и готовый ко всему, как всегда.

– Либерти... – Последний слог моего имени прозвучал вопросительно. Пробежав по мне, его светлые глаза остановились на моем разгоряченном лице. Гейдж протянул было руку, чтобы втащить меня внутрь, но я, едва переступив порог, отшатнулась от него. – Дорогая моя, что происходит?

Даже сейчас я лишь с трудом могла устоять перед теплом его голоса и моим собственным мучительным желанием спрятать лицо у него на груди.

– Не смей притворяться, что заботишься обо мне, – обрушилась на него я, швыряя сумку об пол. – Как ты мог пойти на такое, когда я всегда была с тобой честна!

Лицо Гейджа приняло холодное выражение.

– Не мешало бы тебе, – проговорил он вежливо, – вначале объясниться.

– Ты сам прекрасно знаешь, из-за чего я злюсь. Ты нанял человека следить за мной. Ты шпионишь за мной. Не понимаю, зачем тебе это понадобилось. Я ведь не сделала ничего такого, чтобы поступать со мной таким образом...

– Успокойся.

Большая часть мужчин не понимает, что просить обозленную женщину успокоиться – все равно что подбрасывать порох в огонь.

– А я не желаю успокаиваться! Я хочу знать, какого черта ты это сделал!

– Если ты держишь свое слово, – заметил Гейдж, – тебе нечего беспокоиться о том, что кто-то за тобой присматривает.

– Так, стало быть, ты признаешь, что установил за мной слежку? Господи Боже мой! Ты это сделал, я по твоему лицу вижу. Я не спала с ним, черт тебя дери. Ты должен был мне доверять.

– Я всегда следовал старой пословице: «Доверяй, но проверяй».

– Наверное, в бизнесе это работает хорошо, – сказала я убийственным тоном, – но только не в отношениях между близкими людьми. Я хочу, чтобы это прекратилось. Я не желаю, чтобы за мной следили. Убери их!

– Хорошо-хорошо.

Удивленная, что он так легко на это согласился, я бросила на него настороженный взгляд.

Гейдж смотрел на меня как-то странно, и я поняла, что меня всю трясет. Моя ярость прошла, осталась лишь боль отчаяния. Я недоумевала, как это меня угораздило оказаться причиной соперничества двух, не считая Черчилля, не знающих пощады мужчин... На меня накатила безмерная усталость, усталость от всех и всего, и особенно от множества вопросов, на которые не было ответов. Я не знала, куда мне податься и что с собой делать.

– Либерти, – осторожно начал Гейдж, – я знаю: ты не спала с ним. Я действительно доверяю тебе. Прости меня, черт возьми. Однако мне не хватает терпения вот так просто ждать, когда что-то... то есть кто-то мне так нужен. Я не могу отказаться от тебя без борьбы.

– Значит, все дело в том, чтобы выиграть? Для тебя это что-то вроде соревнования?

– Нет, это не соревнование. Мне нужна ты. Мне нужно то, к чему ты скорее всего еще не готова. Больше всего я хочу обнять тебя и держать так, пока ты не перестанешь трястись. – Его голос зазвучал хрипло. – Дай мне тебя обнять, Либерти.

Я стояла неподвижно, раздумывая, можно ли ему верить, и сокрушаясь, что никак не получается собраться с мыслями. В его глазах отражались досада и разочарование, смешанные с желанием обнять меня.

– Ну пожалуйста, – сказал он.

Я двинулась ему навстречу, и он крепко прижал меня к себе.

– Девочка моя, – тихо пробормотал он. Я спрятала лицо у него на груди, вдыхая знакомый пряный запах его кожи, и мне сразу стало легче. Я всеми силами удерживалась, чтобы не прильнуть к нему еще теснее: мне было мало наших объятий. Чуть позже Гейдж аккуратно усадил меня на диван, растирая мне спину и бедра. Наши ноги переплелись, моя голова лежала у него на плече, и я бы, наверное, чувствовала себя как в раю, если б диван не был таким жестким.

– Тебе в квартире просто необходимы диванные подушечки, – проговорила я глухо ему в плечо.

– Терпеть не могу бесполезных нагромождений. – Гейдж слегка пошевелился, меняя позу, чтобы видеть мое лицо. – Ведь не это тебя беспокоит. Поделись со мной, и я все устрою.

– Не получится.

– Но ты все же попробуй.

Мне мучительно хотелось поделиться с ним тем, что я узнала о Черчилле и Каррингтон, но пока считала это преждевременным. Я не желала впутывать сюда Гейджа: если бы он узнал обо всем, то непременно бы вмешался в дело.

А оно касалось только меня и Черчилля.

Поэтому я лишь отрицательно покачала головой, еще теснее прижимаясь к нему, и Гейдж погладил меня по голове.

– Останься сегодня у меня, – попросил он.

Я чувствовала себя хрупкой и незащищенной, и ничто не могло успокоить меня так, как твердая, мускулистая рука Гейджа под моей головой и такое надежное тепло его тела.

– Хорошо, – шепотом ответила я.

Гейдж, бесконечно нежно охватив рукой мою щеку, пристально посмотрел на меня и поцеловал в кончик носа.

– Мне завтра нужно уехать до рассвета. У меня одна встреча в Далласе, а другая в Роли.

– Это где?

Он с улыбкой медленно прочертил кончиком пальца линию на моей скуле.

– В Северной Каролине. Меня пару дней не будет. —По-прежнему пристально глядя на меня, он собрался было спросить о чем-то, но осекся и плавно поднялся с дивана, потянув меня за собой. – Идем. Тебе нужно прилечь.

Я пошла за ним в темную спальню, где горела только одна маленькая лампочка, освещавшая океанский пейзаж. Испытывая смущение, я разделась, натянула белую футболку, которую дал мне Гейдж, и с удовольствием залезла под гладкие простыни. Свет погас. Кровать прогнулась под весом Гейджа. Подвинувшись к нему поближе, я уютно устроилась, закинув на него ногу.

Так мы лежали, прижавшись друг к другу, и я почувствовала, как напряглась его обжигающая плоть, утыкавшаяся в мое бедро.

– Не обращай внимания, – сказал Гейдж.

Несмотря на всю свою усталость, я улыбнулась и украдкой коснулась губами его шеи. Теплый запах Гейджа заставил мой пульс забиться в учащенном ритме любви. Пальцы моих ног нежно передвигались по его покрытым волосами ногам.

– Грех упускать такой случай.

– Ты слишком устала.

– Ну, на то, чтобы сделать это по-быстрому, меня хватит.

– Я не делаю этого по-быстрому.

– А мне плевать. – Горя решимостью, я забралась на него, слегка задыхаясь от ощущения его гибкого сильного тела подо мной.

В темноте раздался смешок, и Гейдж зашевелился, переворачиваясь и прижимая меня к кровати.

– Не двигайся, лежи смирно, – прошептал он, – я все сделаю сам.

Я подчинилась. И вздрогнула, когда он поднял край моей футболки, обнажив грудь. Нежные теплые губы накрыли сосок. Умоляюще вскрикнув, я подалась к нему всем телом.

Гейдж нависал надо мной, согнувшись, как кошка, и осыпая мою грудь поцелуями. Его губы застыли на ключице, нащупывая впадины, где бился жалящий меня пулье, и успокаивая его языком. Затем ниже, на талии, где его прикосновения заставили трепетать мои мышцы. Еще ниже, где каждый неторопливый прочувствованный поцелуй жег огнем. Я стала извиваться, стремясь убежать от непристойного удовольствия, но Гейдж твердо и крепко удерживал меня, пока по моему телу не побежали волны. Они набегали на меня одна за другой и разбивались вдребезги.


Я проснулась одна, как пеленками, обмотанная простынями, хранившими благоухание секса и тела Гейджа. Плотнее завернувшись в простыни, я лежала какое-то время, наблюдая, как в окно пробиваются первые лучи утреннего света. Эта ночь с Гейджем ободрила меня и придала сил справиться со всем, что пошлет мне день. Всю ночь я проспала возле Гейджа – не прячась, а только обретя убежище. Раньше, чтобы преодолеть невзгоды, мне всегда удавалось находить силы в себе самой, и сейчас для меня стало настоящим открытием, что их источником может стать другой человек.

Поднявшись с постели, я прошла через пустую квартиру в кухню, взяла телефон и позвонила в дом Тревисов.

После второго звонка трубку взяла Каррингтон.

– Алло?

– Малыш, это я. Я ночевала у Гейджа. Прости, что не позвонила тебе, но, когда вспомнила об этом, было уже слишком поздно.

– Да ничего страшного, – ответила сестра. – Тетя Гретхен делала поп-корн, а потом мы с ней и с Черчиллем смотрели дурацкий старый фильм, где много поют и танцуют. В общем, было здорово.

– Ты в школу собираешься?

– Да, водитель отвезет меня на «бентли».

Я сокрушенно покачала головой, услышав, с какой небрежностью она это сказала.

– Ты говоришь как ребенок из Ривер-Оукс.

– Мне нужно доесть завтрак, а то хлопья совсем раскиснут.

– Хорошо. Каррингтон, можешь сделать для меня одну вещь? Передай Черчиллю, что я приеду где-то через час и мне нужно будет с ним поговорить. Это важно.

– А в чем дело?

– Да так, всякие взрослые проблемы. Ну ладно, пока, милая, я тебя люблю.

– Я тебя тоже. Пока!


Черчилль ждал меня у камина в гостиной. Такой близкий и в то же время чужой. Ни с кем из мужчин я не дружила так долго и ни с кем из них не была так близка, как с Черчиллем. И тот факт, что он был для меня почти как отец, отрицать нельзя.

Я его любила.

И теперь он во что бы то ни стало должен был открыть мне свои тайны, или не знаю, что бы я с ним сделала.

– Доброе утро, – приветствовал он, пытливо вглядываясь мне в лицо.

– Доброе. Как самочувствие?

– Неплохо. А ты как?

– Не знаю, – честно призналась я. – Нервничаю, наверное. Немного сержусь, немного сбита с толку.

С Черчиллем не нужно было деликатничать, приступая к какой-нибудь щекотливой теме. Можно было без стеснений выкладывать все сразу. Он неизменно воспринимал мои слова с полным спокойствием. Зная об этой его особенности, мне легче было пересечь комнату и, остановившись прямо перед ним, перейти прямо к делу.

– Вы были знакомы с моей матерью, – без обиняков начала я.

Пылающий в камине огонь хлопал, как знамя, которое полощется на ветру.

Черчилль ответил с поразительным самообладанием:

– Я любил твою мать. – Он дал мне минуту, чтобы я как следует осмыслила его слова, после чего решительным кивком указал на диван: – Либерти, помоги мне перебраться туда. Мне сиденье врезается в ноги.

Мы получили временную отсрочку, занявшись перемещением Черчилля с кресла-каталки на диван. Главным в этом деле была не физическая сила – важно было не потерять равновесие. Взяв оттоманку, я подставила ее под загипсованную ногу и подложила Черчиллю под бок пару подушечек. Когда он устроился поудобнее, я, обхватив себя руками, в ожидании села рядом.

Черчилль между тем извлек из кармана на рубашке тонкий бумажник и, поискав в нем, вытащил и передал мне крошечное черно-белое фото с потрепанными уголками. На фотокарточке была моя мама, очень молодая и красивая, как кинозвезда. А еще там ее рукой было написано: «Дорогому Ч. с любовью, Диана».

– Ее отец – твой дед – когда-то у меня работал, – сказал Черчилль, забирая фотографию и бережно, как священную реликвию, держа ее на ладони. – К тому времени, как я на корпоратйвном пикнике познакомился с Дианой, я уже овдовел. Гейдж только что вышел из пеленок. Ему требовалась мать, а мне жена. Однако с самого начала было ясно, что Диана мне не пара почти во всех отношениях: слишком молодая, слишком привлекательная, слишком темпераментная. Но для меня все это не имело значения. – Черчилль покачал головой, полностью погрузившись в воспоминания. А потом резко проговорил: – Господи, как же я ее любил!

Я смотрела на него во все глаза и не могла поверить, что Черчилль открывает мне окно в мамину жизнь, в ее прошлое, о котором она никогда не заговаривала.

– Я добивался ее и так и этак, бросил к ее ногам все, что имел, – продолжал Черчилль. – Все, что, по моему мнению, может ее прельстить. Сразу же заявил ей, что хочу на ней жениться. На нее давили со всех сторон, в первую очередь ее семья. Труитты принадлежали к среднему классу, и они знали, что, если Диана выйдет за меня, они ни в чем не будут знать отказа. – И не стыдясь добавил: – Я и Диане ясно дал это понять.

Я попыталась представить Черчилля молодым человеком, который добивается женщины, пуская в ход все имеющиеся в его распоряжении средства.

– Тот еще, наверное, был спектакль.

– Я подкупал и уговаривал ее полюбить меня. Я надел ей на палец помолвочное кольцо в знак помолвки. – У Черчилля вырвался робкий смешок, вызвавший в моем сердце прилив теплого чувства к нему. – Дай мне только время, и я найду путь к сердцу человека.

– Мама действительно вас любила, или все ограничивалось только физической близостью? – спросила я, не желая, чтобы мои слова прозвучали обидно. Я просто хотела все знать.

И Черчилль не был бы Черчиллем, если б неправильно меня понял.

– Бывали моменты, когда мне казалось, что любила. Но как бы то ни было, того, что она испытывала, оказалось недостаточно.

– Что случилось дальше? Дело в Гейдже? Ей не хотелось сразу становиться матерью?

– Нет, дело не в этом. К мальчику она относилась вроде бы даже с симпатией. К тому же я ей пообещал взять для ребенка нянек и другую прислугу, пообещал любую помощь.

– Тогда что? Не понимаю почему... О! Мама встретила моего отца.

Я внезапно почувствовала симпатию к Черчиллю и одновременно гордость за отца, которого не знала и который смог увести мою маму у богатого и влиятельного мужчины, превосходившего его по возрасту.

– Именно, – сказал Черчилль, словно прочитав мои мысли. – Твой отец был всем, чем не был я, – молодой, красивый и, как сказала бы моя дочь Хейвен, ущемленный в гражданских правах.

– Мексиканец.

Черчилль кивнул:

– Твоего деда это в восторг не привело. В те времена на браки латиноамериканцев и белых смотрели косо.

– Удачно вы выразились, – сухо сказала я, догадываясь, что на самом деле маму попросту отлучили от семьи. – Зная свою мать, думаю, сценарий Ромео и Джульетты сделал для нее этот брак еще более привлекательным.

– Да, она любила романтику, – согласился Черчилль, чрезвычайно бережно пряча фотографию в бумажник. – И страстно любила твоего отца. Твой дед предупредил ее: если она сбежит с ним, пусть домой не возвращается. Так что она знала: семья ее никогда не простит.

– За то, что она влюбилась в бедного парня? – спросила я, вознегодовав.

– Это было несправедливо, – признал Черчилль. – Но такие уж были тогда времена.

– Никакие тяжелые времена не могут служить оправданием.

– В ту ночь, когда Диана отважилась бежать с твоим отцом, она заехала ко мне проститься. Пришла ко мне, чтобы вернуть кольцо, а твой отец ждал ее в машине. Кольцо я не взял. Сказал, чтобы она продала его и на вырученные деньги купила себе свадебный подарок. Я умолял ее в случае нужды непременно обращаться ко мне.

Можно себе представить, чего стоили Черчиллю, человеку такой непомерной гордости, эти слова.

– А когда погиб отец, – сказала я, – вы уже были женаты на Аве.

– Верно.

Я помолчала, вызывая в памяти события прошлых лет. Бедная мама, в одиночку боровшаяся за существование. Ни тебе родных, к которым можно было обратиться, никого, кто мог бы помочь. Но те странные исчезновения, после которых у нас в холодильнике появлялись продукты, а кредиторы переставали названивать с утра до ночи...

– Стало быть, она ездила к вам, – сказала я. – Хотя вы были женаты. Она встречалась с вами, и вы давали ей денег. Вы долгие годы помогали ей.

Черчиллю не нужно было ничего говорить. Я прочитала правду в его глазах.

Я распрямила плечи и заставила себя задать ему самый главный вопрос:

– Каррингтон – ваша дочь?

На обветренном лице Черчилля проступила краска, и он бросил на меня оскорбленный сердитый взгляд:

– Думаешь, я отказался бы от ответственности за своего собственного ребенка? Допустил бы, чтобы она росла на этой проклятой стоянке жилых фургонов? Нет, она не мой ребенок. У нас с Дианой не было таких отношений.

– Да ладно вам, Черчилль. Я же не идиотка в конце концов.

– Мы с твоей мамой никогда не спали. Думаешь, я мог так поступить с Авой?

– Простите, но я вам что-то не верю. К тому же она брала у вас деньги.

– Милая моя, мне плевать, веришь ты или нет, – не повышая тона, по-прежнему ровным голосом ответил Черчилль. – Не скажу, что я не испытывал такого искушения. Но физически я не изменял Аве. По крайней мере эту обязанность по отношению к ней я соблюдал. Хочешь провести генетическую экспертизу? Пожалуйста, я не против.

Это меня убедило.

– Ну хорошо, простите меня. Простите. Просто... мне тягостно думать о том, что мама все эти годы ездила к вам за деньгами. Она всегда так щепетильно относилась к подобным вещам, ни от кого не принимала подачек и все время твердила, что, когда я вырасту, мне нужно будет полагаться только на себя. Что ж, значит, она была большой лицемеркой.

– Это значит только то, что она мать, которая желала своему ребенку самого лучшего. Она старалась как могла. Я хотел сделать для нее больше, но она отказывалась. – Черчилль вздохнул. Вдруг стало видно, как он устал. – В тот последний год перед ее смертью я ее ни разу не видел.

– Она связалась с одним типом, и ей было ни до чего, – объяснила я. – Тип этот был самое настоящее дерьмо.

– Луис Сэдлек.

– Она вам рассказывала?

Черчилль покачал головой:

– Читал заметку в газете о несчастном случае.

Я пристально вглядывалась в Черчилля, изучала его, пытаясь понять, не любовью ли к красивым жестам была его привязанность.

– Это вы наблюдали похороны из черного лимузина? – спросила я. – А я-то все голову ломала, думала, кто бы это мог быть. И желтые розы... это вы присылаете их все эти годы, да?

Черчилль молчал, а я продолжала складывать фрагменты мозаики в единое целое.

– Мне почти даром отдали гроб, – медленно проговорила я. – Это тоже вы. Это ведь вы за него заплатили. И уговорили директора похоронного бюро разыграть спектакль.

– Это последнее, что я мог сделать для Дианы, – отозвался Черчилль. – Это и еще – присмотреть за ее дочерьми.

– Что значит присмотреть? – настороженно поинтересовалась я.

Черчилль ничего не ответил. Но я слишком хорошо знала его. Одна из моих обязанностей заключалась в организации потоков информации, которые стекались к Черчиллю. Он следил за работой самых разных компаний, за политикой, за людьми... он постоянно получал те или иные отчеты в обманчиво безобидных конвертах.

– Но вы, надеюсь, не шпионили за мной? – спросила я, думая про себя: «Господи всемогущий, эти Тревисы сделают из меня параноика».

Он едва заметно пожал плечами:

– Я бы назвал это по-другому. Просто время от времени я справлялся о тебе.

– Я знаю вас, Черчилль. Вы никогда ни о ком просто так не «справляетесь». Вы вмешиваетесь в чужие дела. Вы... – Я судорожно вдохнула воздух. – Стипендия, которую мне платили в училище... тоже ваших рук дело, не так ли?

– Мне хотелось помочь тебе.

Я вскочила с дивана:

– Мне не нужна была помощь! Я могла обойтись своими силами. Черт вас дери, Черчилль! Сначала вы были маминым сладким папочкой, потом моим с тем лишь различием, что я на это своего согласия не давала. Вы хоть понимаете, какой дурой я себя после этого чувствую?

Черчилль прищурился:

– То, что я сделал для тебя, ничуть не умаляет того, чего ты достигла.

– Ну зачем вы вмешались? Клянусь, Черчилль, вы возьмете у меня все до единого цента, а не то я никогда больше не буду с вами разговаривать.

– Согласен. Я вычту плату за образование из твоего жалованья. Но о деньгах за гроб и речи быть не может – я сделал это не для тебя, а для нее. Сядь, разговор еще не окончен. Мне нужно еще кое-что тебе сказать.

– Отлично. – Я села. В голове у меня творилось черт знает что. – А Гейдж знает?

Черчилль кивнул:

– Однажды, когда мы договорились с Дианой пообедать в «Сент-Регис», он поехал за мной.

– Вы встречались с ней в отеле и никогда... – Натолкнувшись на его недовольный взгляд, я осеклась. – Ладно, ладно. Я вам верю.

– Гейдж увидел меня вместе с ней в ресторане, – продолжал Черчилль, – и потом потребовал у меня объяснений. Он злился как черт, хотя я поклялся ему, что не обманывал Аву. Однако он согласился хранить это в секрете, не хотел ее травмировать.

Мои мысли вернулись назад, в тот день, когда я переехала в Ривер-Оукс.

– Гейдж узнал мою мать на фотографии в моей комнате, – сказала я.

– Да. У нас был об этом разговор.

– Не сомневаюсь. – Я устремила взгляд на огонь. – Почему вы стали приходить в салон?

– Хотел познакомиться с тобой. Я дьявольски гордился тобой – за то, что ты одна воспитываешь Каррингтон и работаешь изо всех сил. Я тогда уже полюбил вас с Каррингтон: ведь вы все, что осталось мне от Дианы. Однако, познакомившись с вами, я полюбил вас самих.

Я его почти не видела из-за слез, блестевших у меня на глазах.

– Я тоже вас люблю, вас, деспотичного, всюду сующего свой нос старого черта.

Черчилль приподнял руку, жестом подзывая меня к себе поближе. Я подошла. Я прильнула к нему, вдыхая его уютный отцовский запах – одеколона, кожи и чистого накрахмаленного белья.

– Моя мать так и не смогла забыть папу, – рассеянно проговорила я. – А вы так и не смогли забыть ее. – Я присела на диван и заглянула Черчиллю в глаза. – Я всегда считала, что главное – это найти подходящего человека. Но оказывается, главное – сделать правильный выбор, я права?..

Сделать верный выбор и отдать этому человеку все свое сердце.

– Сказать легче, чем сделать.

Но не для меня. Теперь.

– Мне нужно видеть Гейджа, – сказала я. – Он мне сейчас нужен как никогда.

– Детка, – Черчилль начал хмуриться, – Гейдж, случайно, не говорил тебе, зачем он отправляется в эту поездку?

Что-то в его тоне меня насторожило.

– Он сказал, что собирается в Даллас, а потом в Роли. Но зачем, не сказал.

– Думаю, он не хотел, чтобы я говорил тебе, – сказал Черчилль. – Но мне кажется, ты должна знать. В последний момент выяснилось, что контракт с «Мединой» под угрозой.

– Только не это! – озабоченно ахнула я, зная, насколько важна эта сделка для компании Гейджа. – А что случилось?

– Утечка информации о переговорах. О том, что готовится контракт, никто не должен был знать. Все участники переговоров подписали соглашение о неразглашении. Однако твой друг Харди каким-то образом прознал, что работа ведется, и передал информацию крупнейшему поставщику «Медины» – «Виктории петролеум», – который теперь оказывает на «Медину» давление, требуя прекращения переговоров.

Мне вдруг сразу стало душно. Я ушам своим не верила.

– Господи, это все моя вина, – оцепенело проговорила я. – Это я упоминала Харди о переговорах. Но я и понятия не имела, что это должно держаться в строгом секрете. Мне в голову не приходило, что он способен на такое. Я должна позвонить Гейджу и во всем ему признаться, сказать, что я не хотела...

– Он уж и без того обо всем догадался, детка.

– Гейдж знает, что информация просочилась через меня? Но... – Я не договорила, похолодев. Меня охватила паника. Гейдж знал об этом уже прошлой ночью. И не сказал мне ни слова. К горлу подступила дурнота. Я закрыла лицо руками, и мой голос с трудом пробивался сквозь барьер из моих пальцев. – Что я могу сделать? Как мне поправить дело?

– Гейдж принимает все необходимые меры, – ответил Черчилль. – Сегодня утром он утрясает дела в «Медине», а позже, днем, соберет свою команду в Роли, чтобы заняться проблемами, возникшими в связи с биотопливом. Не волнуйся, деточка. Все наладится.

– Я должна что-то сделать. Я... Черчилль, вы мне поможете?

– Всегда готов, – ответил он без колебаний. – Только скажи.

Разумным было бы подождать, пока Гейдж вернется в Техас. Но поскольку пострадала его гордость, а еще больше деловой контракт – причем все по моей вине, – ни о каких разумных решениях речи идти не могло. Как говорит Черчилль, иногда нужны красивые жесты.


По дороге в аэропорт я заскочила в офис Харди в даунтауне. Офис располагался на Фаннин-стрит в высотном здании. Постройка из алюминия и стекла состояла из двух соединенных, как фрагменты гигантского пазла, частей. На ресепшене, как и следовало ожидать, оказалась привлекательная блондинка с хрипловатым голосом и потрясающе красивыми ногами. Она немедленно провела меня в кабинет Харди.

Харди, в черном костюме «Брукс бразерс» с ярким синим галстуком в тон глазам, выглядел уверенно и элегантно, как и подобает мужчине, добившемуся успеха в жизни.

Я передала ему наш с Черчиллем разговор и сказала, что узнала о его, Харди, попытке сорвать контракт с «Мединой».

– Не понимаю, как ты мог. Я от тебя такого не ожидала, – сказала я.

Харди, судя по его виду, и не думал ни в чем раскаиваться.

– Это всего лишь бизнес, зайка. Порой приходится немного испачкаться.

«Бывает такая грязь, которую ничем не смыть», – захотелось сказать мне. Но я знала, что он и это когда-нибудь поймет.

– Ты использовал меня против Гейджа. Ты решил, что сможешь таким образом нас рассорить и плюс ко всему поставить «Викторию петролеум» в положение твоего должника. Неужели на свете нет ничего такого, чего бы ты не сделал ради своего успеха?

– Я сделаю все, что должно быть сделано, – ответил Харди по-прежнему дружелюбно. – Будь я проклят, если извинюсь за свое желание продвинуться вперед.

Мой гнев иссяк, и я посмотрела на него с жалостью:

– Тебе не нужно извиняться, Харди. Я все понимаю. Я помню, как мы нуждались и нам неоткуда было ждать помощи. Просто... просто ничего у нас с тобой не получится.

Его голос прозвучал очень мягко:

– Либерти, ты думаешь, я не могу тебя любить?

Я, прикусив губу, покачала головой:

– Думаю, ты любил меня когда-то. Но твоей любви оказалось недостаточно. Хочешь знать одну вещь?.. Гейдж не сказал мне о том, что ты сделал, хотя имел такую возможность. Потому что не хотел, чтобы ты вбил между нами клин. Он простил меня, не дожидаясь, пока я попрошу у него прощения, ни намеком не дал понять, что я его предала. Вот что такое любовь, Харди.

– Ох, зайка, – Харди взял мою руку, поднес ее к губам и поцеловал в крошечный узелок голубых вен под кожей на запястье. – Что для него один потерянный контракт? Пустяки. У него и так все есть с самого рождения. Побывал бы он в моей шкуре, сделал бы то же самое.

– Он никогда бы этого не сделал. – Я отступила назад. – Гейдж ни за что на свете не использовал бы меня.

– У каждого своя цена.

Мы посмотрели друг другу в глаза. Казалось, весь разговор уместился в одном этом взгляде. Каждый из нас увидел то, что ему нужно было увидеть.

– Я должна с тобой проститься, Харди.

Он с горечью посмотрел на меня. Мы оба понимали, что и дружбы между нами быть не может. Все прошло, не осталось ничего, кроме истории из детства.

– Вот черт. – Харди взял мое лицо в руки, поцеловал в лоб, в закрытые глаза, коротким легким поцелуем коснулся моих губ. В следующий миг я оказалась у него в объятиях, крепких и надежных, которые так хорошо помнила. Держа меня в руках, Харди прошептал мне на ухо: – Будь счастлива, зайка. Никто не заслуживает этого больше, чем ты. Но не забудь... одну маленькую частичку твоего сердца я оставляю себе. И если вдруг ты когда-нибудь захочешь ее вернуть... ты знаешь, где ее искать.


Я никогда раньше не летала на самолете и поэтому весь путь в аэропорт «Роли-Дарем» пребывала в нервном напряжении. Я летела первым классом рядом с очень симпатичным парнем в деловом костюме, который во время взлета и посадки отвлекал меня разговорами, а во время полета угостил коктейлем «Виски сауэр». Когда мы сошли на землю, он попросил у меня телефон, но я отрицательно покачала головой:

– Простите, но я не свободна.

Я надеялась, что это так.

Уже было собравшись взять такси, чтобы добраться до следующего пункта назначения – небольшого аэропорта, приблизителыю в семи милях отсюда, – я увидела в месте выдачи багажа, что меня ждет водитель. Мужчина держал табличку с выведенными на ней от руки буквами: «Джонс». Я робко приблизилась к нему.

– Вы, случайно, не Либерти Джонс встречаете?

– Да, мэм.

– Тогда это я.

Черчилль, как видно, побеспокоился, чтобы меня отвезли – то ли уж очень обо мне заботился, то ли боялся, что я сама не смогу взять такси. Мужчины из семейства Тревисов любят опекать – хлебом не корми.

Водитель поднес мне чемодан – твидовый «Хартман», одолженный у Гретхен, который она же и помогла мне собрать. Чемодан был набит до отказа. Там лежали: легкие шерстяные брюки и юбка, несколько белых рубашек, мой шелковый шарфик и два кашемировых свитера, которые, Гретхен клялась и божилась, ей совершенно ни к чему. Я, надеясь на лучшее, добавила к этому вечернее платье и туфли на каблуках. В моей сумочке лежали заграничные паспорта – мой новенький и паспорт Гейджа, полученный у его секретаря.

Уже почти наступили сумерки, когда меня высадили в маленьком аэропорту с двумя взлетными полосами, закусочной и ни малейшего намека на то, что хотя бы отдаленно напоминало пункт управления полетами. Я сразу почувствовала, что воздух Северной Каролины совсем другой – мягкий, он отдавал солью и зеленью.

На летном поле стояло несколько самолетов – два небольших и пять средних габаритов. Одним из них был «Гольфстрим» Тревисов. После яхты личный реактивный самолет является наиболее очевидным атрибутом сумасшедшего богатства. Толстосумы держат такие самолеты, где кабины пилотов обиты деревом, имеются душевые кабины, отдельные спальни и всякая другая чепуха вроде позолоченных держателей для чашек.

Тревисы, однако, считавшие деньги на содержание самолета, по техасским меркам, были консервативны. Но если б вы видели их «Гольфстрим», этот роскошный магистральный самолет с мягким шерстяным ковровым покрытием и отделанный волнистым красным деревом, то сочли бы это утверждение шуткой. А еще там были кожаные поворотные сиденья, телевизор с плазменным экраном и раскладной диван за занавеской, который превращался в огромную кровать.

Я поднялась на борт, где меня встретили командир корабля со вторым пилотом. Пока они сидели в кабине экипажа, я пила содовую и, вся на нервах, ждала Гейджа, про себя репетируя речь, которую составила в сотне вариантов. Все подыскивала точные слова, которые могли бы передать ему мои чувства.

Но вот я услышала, как кто-то начал подниматься по трапу, и мой пульс бешено забился, а все, что я придумала, мгновенно вылетело у меня из головы.

Гейдж сначала меня не заметил. Вид у него был сумрачный и усталый. Он бросил блестящий черный портфель на ближайшее сиденье и потер шею сзади, будто пытаясь избавиться от боли.

– Эй, – тихо окликнула его я.

Он повернул голову, с его лица исчезло всякое выражение.

– Либерти, что ты здесь делаешь?

Я ощутила необыкновенный прилив нежности, переполнявшей меня. Это чувство было таким сильным, что его невозможно было унять, и оно исходило от меня жарким потоком. Господи, до чего ж он был красив! Я судорожно искала слова.

– Я... я выбрала Париж.

Долгое молчание.

– Париж?

– Да. Ты же меня спрашивал тогда... ну вот я и связалась вчера с пилотом, сказала ему, что хочу сделать тебе сюрприз.

– Тебе это удалось.

– Он все подготовил для того, чтобы мы с тобой могли вылететь туда прямо отсюда. Прямо сейчас. Если хочешь. – Я с надеждой улыбнулась ему. – Твой паспорт у меня.

Очень медленно Гейдж снял пиджак. То, как он, слегка замявшись, перекинул его через спинку сиденья, меня обнадежило.

– Так, стало быть, теперь ты готова ехать со мной?

От избытка чувств мой голос прозвучал глухо.

– Я готова ехать с тобой хоть на край света.

Гейдж посмотрел на меня своими блестящими замечательными серыми глазами, а я, увидев, как по его лицу медленно ползет улыбка, задержала дыхание. Ослабив галстук, он двинулся ко мне навстречу.

– Постой, – сдавленным голосом проговорила я. – Мне нужно кое-что тебе сказать.

Гейдж остановился.

– Да?

– Черчилль все рассказал мне о контракте с «Мединой». Это я во всем виновата – проболталась о нем Харди. Мне и в голову не могло прийти, что он... Прости меня. – Мой голос сорвался. – Мне очень жаль.

Гейдж в два шага приблизился ко мне.

– Ничего, все в порядке. Черт возьми, не надо плакать.

– Я никогда бы не сделала ничего, что могло бы тебе навредить...

– Конечно, не сделала бы. Ну тихо, перестань. – Он привлек меня к себе, вытирая руками мои слезы.

– Так глупо все вышло, я не сообразила... Ну почему, почему ты ничего не сказал мне об этом?

– Не хотел тебя волновать. Я же знал, что ты не виновата. Мне следовало заранее поставить тебя в известность о том, что эта информация конфиденциальна.

Его абсолютное доверие потрясло меня.

– Откуда у тебя такая уверенность, что я сделала это ненамеренно?

Гейдж ласково взял мое лицо в руки и улыбнулся, глядя в мои залитые слезами глаза.

– Ну я же тебя знаю, Либерти Джонс. Не плачь, детка, ты мне терзаешь сердце.

– Я заглажу перед тобой свою вину, клянусь...

– Замолчи, – нежно сказал Гейдж и так пылко поцеловал меня, что у меня подогнулись колени. Я обвила его руками за шею, моментально забыв о том, из-за чего плакала, забыв вообще обо всем на свете, кроме Гейджа. Он снова и снова осыпал меня поцелуями, которые становились глубже и глубже. Мы зашатались в проходе между местами, и Гейджу пришлось уцепиться одной рукой за сиденье, иначе мы не устояли бы на ногах. А самолет еще даже не тронулся. Гейдж, наклонившись, зашептал мне на ухо, и я чувствовала на своей щеке его частое горячее дыхание. – А что там с другим?

Его ладонь задела мою грудь, и я прикрыла глаза.

– Он остался в прошлом, – с трудом выговорила я. – А ты – мое будущее.

– Это уж точно. – Еще один очень нецивилизованный поцелуй, горячий и нежный, обещающий даже больше, чем я ожидала. В тот момент я могла думать лишь о том, что всей жизни с этим мужчиной мне будет мало. Он с нервным смешком отклонился назад и сказал: – Теперь ты, Либерти Джонс, уже никуда от меня не денешься. Вот так.

«Я знаю», – хотела сказать я, но не успела, потому что он снова стал меня целовать и длилось это довольно долго.

– Я тебя люблю. – Не помню, кто сказал это первый, помню только, что мы оба в итоге за время перелета через Атлантический океан, длившегося семь часов и двадцать пять минут, повторяли это друг другу множество раз. Кроме того, выяснилось, что у Гейджа было несколько любопытных идей о том, как провести время на высоте в пятьдесят тысяч футов над землей.

В общем, ограничимся одним замечанием: когда есть чем заняться, перелет становится не таким утомительным.


Глава 23 | Сладкий папочка | Эпилог