Глава 18

Поселение действительно уже существовало к тому времени, когда Совет еще только был основан. За несколько десятилетий до рационирования отдельные политические институты, существовавшие в то время, один за другим приходили к пониманию того огорчительного факта, что энергетические ресурсы человечества и в самом деле кончаются. Делались судорожные попытки избежать или, по крайней мере, отсрочить последствия этого явления, не вызывая раздражения общественности — или, вернее, не создавая условий для общественной самодеятельности.

Мои исторические познания довольно слабы, но я вроде бы помню, что это был период всевозможных «программ спасения», определяемых циничными политиками тех лет как административные попытки получить ребенка за месяц, оплодотворив девятерых женщин. Вы, должно быть, помните о некоторых проектах, таких, как, например, гидроэлектрический туннель от Средиземного до Мертвого моря, дамбы в Мессине, Ки, Оре и Арафуре, термопара в Вальпараисо, вулканические клапаны в Бандуне и Акурейре. Некоторые из этих проектов оказались осмысленными и даже разумными, остальные запечатлелись в памяти как яркие примеры неуправляемого политиканства.

Вы знаете и о последствиях — диспуты о том, как распределять получаемую энергию, привели к дюжине локальных войн, которые, в свою очередь, вызвали такие затраты энергии, что все «программы спасения» вместе взятые не смогли бы возместить их даже в течение человеческой жизни. И вы знаете о том, что в результате был создан Совет по энергии и принят закон о рационировании.

В течение этого периода разногласий несколько наций попытались построить секретные энергетические комплексы: с одной стороны, для того, чтобы об этом не прознали жадные соседи, с Другой стороны, чтобы обеспечить себя энергетическими ресурсами на случай вооруженных конфликтов. Большинство этих «секретных» предприятий были тайной только для широкой публики. Некоторые из них проработали по несколько лет и после того, как началось рационирование. Предполагается, что последний из энергетических комплексов был обнаружен и включен в общепланетную сеть много десятилетий назад.

Но здесь находился еще один.

Вот так просто — почти.

Я не обнаружил записей о том, какая страна ответственна за его создание. Но я не очень-то и старался их найти. Название ее для меня почти ничего не значило бы, поскольку я родился более чем на полстолетия позже того времени, когда названия стран превратились просто в географические ярлыки, — точно так же, как не значило бы для Авраама Линкольна, умершего за сотню лет до образования этой страны.

Вероятно, это была страна, достаточно маленькая для того, чтобы опасаться соседей, и достаточно большая для того, чтобы обладать высокоразвитой промышленностью. Технология проживания под водой, которую мне так эффектно сейчас демонстрировали, не могла быть продуктом побочных или даже краткосрочных целевых исследований. Проект разрабатывался в течение очень долгого подготовительного периода. Имея некоторое представление о тех временах, я до сих пор не могу не поражаться тому, как это дело удалось сохранить в тайне, хотя, зная мораль и нравы того времени, можно представить себе шаги, предпринятые для соблюдения секретности.

Во всяком случае, станция была построена и введена в действие до того, как Совет и рационирование стали реальностью.

Не забывайте, что проект был тайным. Иначе и быть не могло. О нем могла знать только горстка людей, не считая нескольких тысяч постоянных жителей. Когда наступило время рационирования и все источники энергии стали общенародными, эта горстка тихо и просто ушла от мира, порвав с ним все связи. Возможно, для этого потребовалось некоторое насилие, но я предпочитаю верить, что самым неприятным аспектом этой операции могла быть только необходимость перемены места жительства.

Во всяком случае, на дне Тихого океана внезапно возникла новая нация, состоящая примерно из пятнадцати тысяч жителей. Она была прекрасно обеспечена производящими и синтезирующими предприятиями, и энергии у нее имелось в избытке. Пятнадцать тысяч человек. Как позднее заметила Мари, пятнадцать тысяч аристократов — и более пятнадцати миллиардов голодранцев.

Или, точнее, пятнадцать тысяч тех, кто снимал сливки.

Большинство отчетов, которые я читал, выражали мнение или по крайней мере намекали, что поначалу подразумевался далеко не столь полный разрыв отношений с поверхностью. Всем заинтересованным лицам должно было быть очевидно, что небольшое население колонии будет недостаточным для поддержания высоких технологий; также было неоспоримо ясно, что жить в таких условиях без высоких технологий невозможно. Основатели колонии, вероятно, собирались сохранять интеллектуальный, а, возможно, и физический контакт с остальным человечеством, поскольку трудно представить, что они смогли бы производить абсолютно все необходимые им материалы и продукцию.

Все же, они не сохранили эти контакты. Не смогли. Возможно, они смогли бы сохранить их даже перед лицом неожиданного кризиса, если бы любые контакты не были тайными. Но вместе два эти фактора разорвали все связи.

Неожиданный кризис можно было бы предвидеть, если бы станция до разрыва проработала дольше, чем несколько лет. Возможно, тогда существовал бы резерв времени, чтобы накопить опыт, здраво оценить ситуацию и сделать необходимые выводы. Но опыт пришел позже.

Технологическая культура должна быть грамотной: по крайней мере, пока не найдется эквивалентная замена учебникам и справочникам. Думали ли вы когда-нибудь о проблеме преподавания какого-либо фонетического языка, например, английского или русского, человеку, никогда в жизни не слышавшему живого слова, и который сам, с другой стороны, не в состоянии издать ни единого звука?

Ладно. Я понимаю, что высококвалифицированный специалист сумеет это сделать. Но что вы предпримете, когда никто во всей колонии не способен к устному общению, а вы хотите научить молодое поколение читать «Математическую подготовку к курсу физической химии» Фаррингтона Дэниэла? Вы и сами не специалист. И все ваши соседи в одной лодке с вами. Дети играют вокруг сами по себе и, возможно, общаются при помощи каких-то знаков, но каким образом эти знаки, изобретенные ими для коммуникации в узком кругу, применить для объяснения векторного анализа?

И все же с каждым новым поколением вам необходимо готовить какое-то количество компетентных инженеров и техников, иначе все население вскоре погибнет во тьме и холоде океанских глубин.

Не знаю, что придумали бы вы, но эти люди сделали упор на картинки. Не имею понятия о деталях. В книгах приводились разные версии, но я подозреваю, что это просто предположения авторов. Для такого шага нужна большая решимость, некоторая доля паники, высокий общий уровень интеллекта и немного удачи. В конце концов, получилось так, что внуки «первых поселенцев» стали пользоваться высокоэффективным письменным языком, развившимся, как я и подозревал, из инженерных схем и диаграмм — то есть таких вещей, при помощи которых легче всего продемонстрировать подрастающему поколению связь между символом и опытом. Язык жестов стал производным от письменного языка, где жестовые модели заменяют собой рисованные символы, примерно таким же образом, как наши фонетические письменные языки являются производными от устных эквивалентов. Сами подумайте над деталями; я до сих пор не компетентен в этом вопросе.

Однако, я уверен, что детям, никогда не слышавшим произнесенного слова и выросшим на языке в основном пиктографическом, с вспомогательным кодом в виде жестовых символов, не так-то просто будет овладеть устным языком, выраженным письменным кодом символов фонетических.

Я не говорю, что это окажется для них непосильной задачей. Интеллектуально развитый и решительно настроенный человек способен вершить великие дела. Но я утверждаю, что лишь очень и очень немногие из таких людей сочтут, что на это стоит тратить время и силы. Большинство людей, даже если они и развиты, не любят быть решительными.

Ни один из тех немногих, кто все же пойдет на это, не сможет быть уверен в своем умении пользоваться языком — у них никогда не будет шанса проверить свои знания, если они общаются только друг с другом. Это будет похоже на клуб по интересам, в котором решили изучать санскрит, имея только книги. Трудности возникнут даже с тем, чтобы соотнести технический текст с оборудованием, которое он предположительно описывает. Если будет выбор, использовать ли оригинальный учебник по обслуживанию машин, написанный знаками, на самом деле обозначающими звуки, которые они никогда не слышали, или воспользоваться обозначениями, которые сделали технологи, досконально изучившие данные машины, — что из этого дети выберут для выполнения домашнего задания?

Конечно, с течением времени оригинальные учебники никуда не денутся. К несчастью, по мере того как идут годы, они становятся все более и более бесполезными. Детям нужны современные тексты, но против этого существуют два возражения.

Во-первых, очевидно, что современный текст они не смогут прочитать. Во-вторых, для обслуживания машин, изготовленных чуть ли не в прошлом столетии, современные учебники будут пригодны не более, чем инструкция к токарному станку с электрическим приводом была бы полезна изготовителю каменных топоров за тридцать тысяч лет до нашей эры.

А машины, построенные так давно, хоть и работают, но уже не очень хорошо. Их все чаще приходится настраивать, ремонтировать и даже заменять детали; даже если бы удалось прочитать оригинальные инструкции, в них нельзя найти такие сведения. В записях технологов, разумеется, об этом тоже не говорится.

Следовательно, персоналу станции нужны помощники с суши: инженеры, которые могли бы выполнить необходимые работы, не пользуясь никакими пособиями, или специалисты, которые могли бы доставить современные книги и разъяснить их содержание местным техникам.

Другими словами, эти люди нуждаются и в Джои, и в Берте, и в Мари, и во мне. Им нужен любой, кого они смогут заполучить из внешнего мира. Им это жизненно необходимо. Гипотеза Мари оказалась абсолютно верной. Такие люди уже многие десятилетия приходят к ним с поверхности — люди, чьи заметки помогли мне понять все это. И выживание подводных жителей зависит от того, смогут ли они и дальше заполучать помощников сверху.

Это навело меня на следующую мысль.

Достаточно легко поверить, что определенный процент тех, кто попал сюда случайно или же был тайно «рекрутирован», согласился остаться здесь по собственной воле. Но гораздо труднее поверить в то, что соглашаются на это все без исключения. А что же происходило с теми, кто не соглашался?

Я видел две вероятности. Одна из них — это судьба, которой опасалась Мари, когда говорила о том, что будет, если она попытается улизнуть. Другая вероятность — утверждение Берта о том, что людям позволяют вернуться на поверхность с условием, что они расскажут или доложат Совету о своем приключении.

Но Берт — отъявленный и законченный лжец. С другой стороны, он и сам может ошибаться.

В книгах были ссылки на людей, появлявшихся здесь, но о которых в дальнейшем больше ни разу не упоминалось. Конечно, если они отказывались оставаться, то, в любом случае, упоминаний о них и не будет. Мне не хотелось думать, что к ним применялись особые меры. Я предпочел бы верить в то, что прав Берт. Но Мари вовсе не глупа, а мораль этого изолированного сообщества могла остановиться на уровне столетней давности. По сути дела, в некоторых отношениях так оно и было.

С меня было достаточно и того, что Мари все же могла угрожать опасность.

Прежде всего я был согласен с Бертом в том, что ее необходимо уговорить немедленно покинуть станцию. Более того, ее следует охранять, пока она не окажется на безопасном расстоянии отсюда. И охранять ее должен я. Это уже две задачи, первая из которых, похоже, была посложнее второй. Доводы Берта в пользу того, что она могла бы вернуться на поверхность на несколько недель, дали только тот результат, что она вообще перестала ему верить. Чего же тогда смогу добиться я?

Я считаю себя сравнительно неплохим инженером, я могу провести компетентное расследование, когда дело касается техники, как, например, в случае поиска мест утечки энергии. Но я не интриган, в старомодном значении этого слова, и в течение некоторого времени я не видел никакого выхода из создавшегося положения. И когда я, наконец, наткнулся на рабочую идею, это произошло так поздно потому, как мне кажется, что в моем мышлении она блокировалась двумя вещами — моим естественным нежеланием лгать Мари и еще большим нежеланием доставлять ей горе.

Не знаю, что конкретно помогло мне наконец пробиться сквозь этот блок. Внезапно мне стало ясно как день — если Мари остается здесь, пока верит, что Джои жив и может находиться рядом, то она, наверное, уйдет, если убедится, что он погиб где-то поблизости.

Мне эта идея не нравилась. Я не люблю врать, особенно людям, которые мне верят, и тем более мне не хотелось обманывать Мари. Я вырос из той поры детства, когда ложь кажется наилегчайшим путем избавления от всех бед; тогда хорошие учителя и понимающие родители помогли мне расстаться с этим заблуждением. Вот и сейчас мне пришлось много раз повторять самому себе, что я делаю это ради безопасности Мари, до тех пор пока я не утвердился в решении, что сделать это все-таки нужно.

Я предпочитаю умалчивать о том, как я убеждал себя, что ради безопасности Мари можно пренебречь тем горем, которое, вероятно, причинит ей такое известие. Но как только я убедил себя в его необходимости, план показался мне таким простым, что я поразился, как Берт не додумался до этого сам. В конце концов, он не обладал моей предубежденностью против вранья.