50

Каден сидел скрестив ноги наверху крутого каменистого склона над лагерем эдолийцев, не обращая внимания на укусы ледяного ветра и ноющие от изнеможения ноги и плечи. Он следил взглядом за двумя кеттралами, кружившими по небу. На таком расстоянии было не видно, насколько они огромные; можно было принять их за пару парящих в вышине воронов или ястребов – птиц, за которыми он бесчисленные часы наблюдал со скалистых уступов над Ашк-ланом. Если не оглядываться через плечо на наваленные грудой трупы предателей-гвардейцев, если не давать уму забредать в кровавые закоулки памяти, можно было представить, что он снова в монастыре, сидит на какой-нибудь скале, погрузившись в размышления и вот-вот появится Патер или Акйил, чтобы потащить его на вечернюю трапезу. Это был приятный самообман, и Каден позволил себе на какое-то время предаться ему, понежиться во лжи – пока его взгляд не привлек отблеск солнца на стали. Птицы возвращались, и по мере их приближения, по мере того как росли маленькие фигурки людей, уцепившихся за их когти, становилось все невозможнее поверить, что это обычные хищные птицы.

Взяв своего кеттрала (его зовут Суант-ра, напомнил себе Каден) и птицу побежденного крыла, Валин пустился на поиски Балендина и Адива, тела которых так и не были найдены. Почти весь день птицы кружили в воздухе, удаляясь все дальше и дальше от лагеря, и наконец Каден почувствовал уверенность в том, что их жертвы ускользнули от них. Это было невозможно – и тот, и другой были ранены, по меньшей мере легко, у них не было еды и воды, они шли пешком по опасной местности. Однако, как сказали бы хин: «Нет никакого «должно быть», есть только то, что есть». Двое предателей уже показали, что они настолько же непредсказуемы, насколько опасны, и можно ли быть уверенным, что в их распоряжении не окажется еще и других, доселе не раскрытых возможностей? Пока Каден находился в состоянии ваниате, он не боялся ни лича, ни советника, но сейчас, когда он выскользнул из своего транса, мысль о том, что они могут бродить в горах где-то поблизости, наполняла его беспокойством.

Он наблюдал, как две птицы приближаются к хребту, видел, как одетые в черное фигуры спрыгивают с когтей на камни с высоты около десятка футов и поднимаются неповрежденными. Они были молоды, эти солдаты Валинова крыла – моложе, чем те кеттрал, которых Каден видел в детстве. Или память подводила его? Несмотря на их возраст, движения четверых подчиненных Валина были уверенными и скупыми, что достигается лишь годами тренировок. Не задумываясь, они бессознательно проверяли свое оружие и снаряжение, прикасаясь ладонями к рукояткам мечей, вглядываясь в окружающую местность, совершали тысячу действий, ставших привычными за долгое время. Даже самая молодая из них – снайпер – выглядела спокойнее и смертоноснее многих эдолийцев, среди которых вырос Каден. И это если не говорить о самом Валине.

Жестом показав Лейту, чтобы тот привязал птицу, Валин оглядел лагерь, заметил Кадена на уступе скалы и направился к нему вверх по склону. Он больше не был тем ребенком, которого Каден помнил по их мальчишеским дуэлям в Рассветном дворце. Он вырос и раздался вширь, его плечи распирали одежду так, как Кадену и не снилось, клинки за его плечами казались частью его собственного тела. Его зубы были почти все время крепко стиснуты, и он теребил шрамы на руках так, словно это были его талисманы на удачу. Однако больше всего изменились его глаза. В отличие от Кадена, Санлитуна и Адер, у Валина всегда были темные глаза, но ничего похожего на это. Сейчас это были провалы, ведущие в абсолютную тьму, колодцы, из которых не вырывалось ни одного лучика света. Вовсе не шрамы и не мечи придавали Валину угрожающий вид – дело было в глубине этих глаз.

Прохрустев ботинками по каменной крошке, он подошел к Кадену и остановился, глядя на дальние пики.

– Понятия не имею, куда делись эти ублюдки. – Валин скривился. – Они должны были оставить хоть что-нибудь, какой-нибудь след…

Глубокий порез на его нижней губе открылся, и он сплюнул кровь за край утеса. Ветер налетел на сгусток и швырнул прочь, в расщелину.

– Присядь, – Каден показал на скалу рядом с собой. – Ты летал весь день.

– Был бы от этого толк, Кент бы его побрал…

Тем не менее спустя несколько мгновений Валин со стоном опустился на скальный выступ.

– Я чувствую себя так, словно меня неделю молотили тупой доской, – пожаловался он, вращая головой, чтобы размять мышцы шеи. Он сжал руки в кулаки, хрустнул суставами пальцев, потом нахмурился, глядя на свои ладони, словно впервые их видел. – У меня болит все тело!

Каден устало улыбнулся.

– Я думал, вы, кеттрал, только для этого и живете. Воинская доблесть, неземное терпение, ежедневная игра в прятки с Ананшаэлем…

– Нее, – протянул Валин, похлопывая по своему рваному, пропитанному потом мундиру. – Меня главным образом привлекала одежда.

– Тебе надо было идти в монахи. Ничто не сравнится с шерстяным балахоном.

Валин хохотнул, и они оба устремили взгляд на дальние горы и долины, сидя бок о бок, по-товарищески разделяя простоту молчания. Если бы мог, Каден сидел бы вот так целый день – да что там, целый год, – наслаждаясь тихим плеском воды, звуками ветра, пронизывающего ущелья, ощущением солнечного тепла на озябшей коже. Все это было знакомо ему, он понимал эти вещи так, как давно уже перестал понимать собственного брата и даже самого себя.

– Итак, – произнес Валин спустя долгое время, – как же мне теперь тебя называть?

Не отрывая взгляда от далеких вершин, Каден обдумал вопрос брата. На протяжении долгого бегства из монастыря у него не было возможности ни вспомнить о своей скорби об отце, ни подумать над своим новым статусом в жизни. Проведя восемь лет среди хинских монахов, он не был даже уверен, помнит ли он еще, как люди скорбят. Тот факт, что он теперь являлся императором Аннура, суверенным властителем двух континентов, вождем миллионов людей, ощущался не более чем просто фактом; истина еще не явилась ему. На мгновение ему захотелось превратить это все в шутку, ответить каким-нибудь ироническим замечанием, однако он почувствовал в этом побуждении что-то неправильное. Это было бы несправедливо по отношению к монахам, погибшим из-за него, к Валиновым людям, прилетевшим за множество лиг, чтобы его спасти, к его отцу, который тоже провел долгие годы учеником в Костистых горах, а теперь лежал в своей холодной гробнице.

– Видимо, «Ваше Сияние», – продолжал Валин, тряхнув головой. – Вроде бы так полагается по протоколу?

Каден не отрывал взгляда от пылающего шара заходящего солнца. «Может быть, так же выглядят мои глаза», – подумал он.

– Да, верно, – отозвался он наконец. Потом повернулся к Валину. – Но когда рядом нет других людей… Когда мы с тобой наедине… В конце концов, кто-то же должен называть меня по имени, верно?

Валин пожал плечами.

– Как скажешь… Ваше Сияние.

Каден прикрыл глаза, переваривая это обращение, потом заставил себя снова их открыть.

– Что случилось с командиром другого крыла? – спросил он. – С Юрлом?

Он видел тело – нет, тушу, с выпущенными кишками и отрубленными кистями рук, с глазами, выпученными в выражении несомненного ужаса. Убийство было варварским, бессмысленным в своей жестокости.

Валин скривился, встретился с ним взглядом и отвел глаза. На мгновение Каден будто бы снова увидел того ребенка, которого знал десять лет назад – не уверенного в правильности своих действий, но не желающего это показать, пытающегося скрыть свое смятение под маской решительности.

– Была одна девушка, Ха Лин… – начал Валин, но замолчал.

Он принялся теребить полузаживший глубокий порез на тыльной стороне руки, пока не оторвал корочку, так что из раны снова полилась кровь. Но Валин даже не взглянул на нее. Когда же он наконец опять посмотрел на Кадена, его глаза вновь были прикрыты веками, непроницаемы. Теперь он был похож на солдата. «Больше чем на солдата, – подумал Каден. – На убийцу».

– Я думал только об одном: «Больше никогда». Я не мог допустить, чтобы он принес боль кому-нибудь еще. Никогда.

Валин стиснул кулаки, и кровь хлынула из раны, капая на камни.

– Но его руки… – медленно произнес Каден. – Было ли это необходимо?

– Еще как необходимо, – отозвался Валин голосом жестким, звонким, словно сталь, которую ковали слишком долго.

Каден долго смотрел на брата, пытаясь прочесть послание, скрытое в натянутых жилах под его кожей, его неосознанных гримасах, в шрамах и ранах, усеивавших его лицо и руки. Это было все равно что рассматривать свиток, написанный на давно забытом языке. «Ярость, – напомнил себе Каден. – Это ярость, и боль, и смятение». Он опознал эмоции, но после стольких лет, проведенных среди хин, он уже не помнил, насколько яркими они могут быть.

В конце концов он протянул руку и накрыл кулак Валина своей ладонью. Монахи не очень-то приветствовали физические контакты, и ощущение было для него странным – воспоминание из детства, настолько далекого, что оно казалось сном. Вначале Каден подумал, что брат отдернет руку, но спустя несколько мгновений почувствовал, как кулак разжался.

– Что случилось? – спросил Каден. – Что с тобой произошло?

Валин хмыкнул.

– У тебя есть неделя в запасе?

– Может, ограничишься коротким пересказом?

– Я научился убивать людей и видел, как их убивают другие, дрался с мерзкими тварями и выпил некую мерзкую жидкость, после чего у меня почернели глаза, появились возможности, которых я сам не понимаю, и достаточно ярости, чтобы спалить до основания целый город.

Валин помолчал.

– А как насчет тебя? – спросил он, и это звучало скорее как вызов, чем как любопытство. – Ты тоже не очень-то похож на монаха-книжника, которого я ожидал увидеть. Вчера вечером я почти поверил, что ты меня убьешь.

Каден медленно кивнул. Если Валин изменился за прошедшие годы – что ж, то же можно было сказать и о нем.

– Короткий пересказ устроит?

– В детали мы сможем погрузиться позже.

– Меня били, резали, замораживали и погребали заживо. Люди, которым я верил, перебили всех, кого я знал, а потом я за несколько минут понял, как перестать придавать всему этому значение.

Валин уставился на него. Каден смотрел так же не отрываясь. Молчание тянулось и тянулось – и внезапно, без предупреждения, Валин начал смеяться: сперва тяжело, с надрывом, потом все более раскованно. Он хохотал, сотрясаясь всем телом на узком скальном уступе, пока из его глаз не полились слезы. Сперва Каден недоуменно смотрел на это со стороны, но потом какая-то детская часть его существа, погребенная в глубинах ума, пробудилась и откликнулась, и через несколько мгновений он уже тоже хохотал, хватая раскрытым ртом огромные глотки воздуха, пока у него не заболел живот.

– Пресвятой Хал! – выдавил Валин, качая головой. – Пресвятой, мать его за ногу, Хал! Надо было нам остаться во дворце и продолжать играть в палочки.

Каден смог только кивнуть.