Филипп II, несмотря на восстание сарагосцев, обычно с уважением относился к старинным арагонским кортесам (так же, как и к наваррским) и к привилегиям этого королевства, хотя в Кастилии существовало сильное течение за их отмену. Едва в стране воцарился мир (1592 г.), в Тарасоне были созваны кортесы, которые постановили отменить решение 1441 г. о несменяемости верховного судьи (великого хустисьи), и с тех пор эта должность снова стала замещаться по воле короля, причем король получил право назначать помощников верховного судьи и половину членов Суда Семнадцати^[79].

Единогласие, которое раньше требовалось для принятия решения, было заменено абсолютным большинством внутри каждого сословия, за исключением четырех случаев: решения о применении пытки; о наказании ссылкой на галеры не уголовных преступников; о конфискации имущества и о новых налогах. Был установлен срок рассмотрения жалоб на коронных должностных лиц с целью урегулировать созывы кортесов (30 дней, считая со дня подачи жалобы); было несколько ограничено право сословий вмешиваться в сферу исполнительной власти; местным судьям был облегчен доступ во владения сеньоров для ведения розыска и следствия по поручению прокурора; был заключен договор с Кастилией о выдаче преступников, и король добился временного соглашения с Арагоном, разрешавшего назначение на пост вице-короля лиц иностранного происхождения. В остальном прежние привилегии остались без изменения и продолжали действовать. До 1589 г. сохранялась даже привилегия Суда Двадцати — «право манифестации».

Филипп II поощрял эту средневековую привилегию; однако ввиду протестов народа король приказал своим чиновникам не оказывать поддержки Суду Двадцати, и его власть значительно уменьшилась. Для установления политического равенства Филипп I на собрании монсонских кортесов 1585 г. даровал арагонцам равные права с кастильцами при распределении должностей и бенефиций в Индиях. Однако арагонцы не желали поступиться своими привилегиями; правда, как мы уже сказали, они согласились признать и принять вице-королей иностранцев.

Филипп IV тоже не внес никаких изменений в каталонские привилегии, несмотря на войну за отделение Каталонии. Граф-герцог был, как нам известно, сторонником отмены привилегий, и в докладе, представленном королю в первые годы своего возвышения, настойчиво советовал добиваться их отмены всеми способами, в том числе и переговорами с заинтересованными сторонами (каталонцами, арагонцами, португальцами и т. д.), поскольку дело касалось всех, а в подходящий момент прибегнуть к открытому насилию, которое надежней замаскированного принуждения, и, наконец, предлагал вызвать «какое-нибудь серьезное народное волнение, под этим предлогом ввести людей (войска) и для общего спокойствия в качестве предохранительной меры привести все законы в соответствие с кастильскими»; но мы видели, что Филипп IV не принял этого совета даже по отношению к Португалии, где опасность была особенно велика. Когда Барселона была взята и власть короля восстановлена, последний (хотя и пользовался правом силы, к которому всегда прибегают победители) ограничился тем, что резервировал за собой охрану крепостей и портов, право замещать муниципальные должности и утверждать выборы, а также право замещать должности в Каталонской депутации. В остальном он подтвердил каталонские привилегии и обычаи (3 января 1653 г.).

Разумеется, основной причиной такой умеренности централизаторских стремлений было нежелание раздражать каталонцев — противников Филиппа, осторожность, обусловленная слабостью связей между отдельными областями, и недовольство знатных и даже плебейских сословий, о котором свидетельствовали восстания в Португалии и Бискайе, мятеж герцога Медина-Сидонии, покушение маркиза де Аличе и т. д. Но этих причин не было ни во времена Карла I и Филиппа II (после поражения Лаиусы), ни в царствование Филиппа IV до 1640 г. То, что во время царствования этих королей ничего не было сделано для ограничения автономии бывших королевств, доказывает, что абсолютизм не видел в их автономии никакой опасности. По крайней мере короли не задумывались над этим, несмотря на опыт католических королей и предупреждения Оливареса. Надо сказать, что автономия во многих весьма существенных своих проявлениях носила уже чисто внешний характер. Это явилось результатом, с одной стороны, роста монархических настроений среди знати и народа по всей стране, включая и Каталонию; новая городская и сельская демократия — глубоко католическая и вместе с тем преданная королю — являлась подходящей средой для постепенного проникновения уравнительной власти короля, осуществляемой через вице-королей и правителей. С другой стороны, что было еще важнее, это было результатом внутреннего вырождения органов самоуправления, которым недоставало сил и воодушевления, необходимых для того, чтобы отстаивать или хотя бы использовать остатки политической и административной самостоятельности. Таким образом, все было подготовлено для легкой победы Филиппа V.

Упадок кортесов. Абсолютизм королевской власти в первую очередь сказался на деятельности и организации кортесов. Как мы знаем, кортесы первоначально являлись собранием, созывавшимся для утверждения налогов, и, кроме того, органом, через который городские советы и другие народные представительные учреждения осуществляли принадлежавшее им право петиции, причем результаты петиции целиком зависели от воли короля, тоже не свободной от влияния политических обстоятельств. В Арагоне и Каталонии к этому присоединялось право представлять жалобы на коронных должностных лиц. Таким образом, кортесы могли бороться за соблюдение привилегий, но при этом они не должны были вмешиваться в область законодательства. Карл I вскоре показал, что намерен лишить кастильские кортесы единственного реального права, каким они обладали, вынуждая депутатов с помощью угроз и подкупов утверждать нужные ему налоги. Мы уже видели, к чему это привело в 1520 г. Победа над восставшими городами облегчила победу над кортесами. Подкупы производились в широком масштабе, этому содействовали все возраставшая покорность депутатов (заметная уже на заседании кортесов 1523 г., в отличие от независимой позиции, которую они занимали тремя годами раньше в Сантьяго) и все большее разъединение сословий, особенно усилившееся после поражения комунерос. Карл I содействовал этому разъединению, ибо отпала необходимость добиваться единства всех трех сословий (дворянства, духовенства и буржуазии), которые постоянно встречались в средневековых кортесах, хотя каждое сословие по-разному участвовало в их работе и всегда сохраняло свой особый характер.

Мы уже видели, что в петициях и декларациях комунерос неоднократно повторялись требования (инструкция Генеральной хунте Авилы; решения, посланные императору из Тордесильяса), касавшиеся кортесов из них наиболее важны следующие: установление регулярных сроков созыва кортесов; свобода определения полномочий депутатов; выборы депутатов от городских общин, а не от сословий, за исключением депутатов столицы; введение права обращаться с жалобами на королевских чиновников, по примеру Арагона; расширение обычного состава депутатов кортесов путем добавления к представителям городских советов (народный элемент) представителей низшего дворянства (кабальеро и эскудеро) и сельского духовенства, причем эти три группы названы «тремя сословиями королевства», и, наконец, право всех этих представителей собираться по своей воле, в отсутствие и без разрешения королей. Некоторые из этих требований уже обсуждались на кортесах 1518 и 1520–1521 гг.; интересно отметить, что, предлагая такую реорганизацию старинных собраний, комунерос имели в виду не высшее дворянство, а низшее, стоявшее ближе к плебеям, и не высшее духовенство, а сельское. Это служит не только доказательством разграничения сословий (которое восстание комунерос сделало еще более резким), но и подтверждением теории, гласившей, что знать и духовенство не являются органической частью кортесов и что участие их в работе кортесов необязательно, поскольку у них имелись собственные хунты, связанные с королем.

Из тех же соображений исходил король, когда в 1527 г. созвал кортесы в Вальядолиде и отдельно собрал представителей знати, чтобы просить их о новых налогах. То же самое сделал он в 1538 г., созвав в Толедо кортесы без депутатов сеньоров и духовенства. Тогда гранды попытались объединиться с кортесами и духовенством, чтобы совместно обсудить вопрос еще раз, несомненно, желая опереться на эти две силы в своем отказе утвердить новый налог, требуемый королем. Но король решительно воспротивился этому намерению, заявив, что знать и духовенство не являются сословиями кортесов и что с кортесами грандам говорить не о чем: «Его величество сказал: говорят, будто они (гранды) участвуют в кортесах (так говорили некоторые гранды), но они не входят ни в кортесы, ни в сословия».

Намерение дворянства было продиктовано материальными соображениями; но если бы даже удалось осуществить его, несомненно, совместное собрание все равно не состоялось бы. Сами же сеньоры протестовали против того, чтобы их рассматривали как членов кортесов (это казалось им равносильным уравнению с плебеями при выполнении основной функции кортесов — утверждении налогов). Однажды подобное предложение было высказано в обращении дворян к королю, но пятнадцать человек, не согласившись с ним, покинули зал заседаний. Карл I запретил всякие соглашения между тремя сословиями, даже по частным вопросам; положение осталось неизменным, и хотя на заседания кортесов после 1538 г. (в 1566, 1570 и следующих годах) короля сопровождали некоторые дворяне, подлинными участниками этих кортесов являлись только низшие сословия.

Это не мешало королям очень часто созывать кортесы в XVI и XVII вв. (44 раза в царствование Карла I и Филиппов, ни разу при Карле II); но, хотя петиции кортесов были многочисленны и обоснованы, результат их был ничтожен, ибо основной причиной созыва кортесов всегда было намерение короля получить субсидию. Несмотря на истощение производительных сил страны, эти субсидии всегда утверждались, что доказывает ослабление представительных органов. Политические интересы, воодушевлявшие депутатов в прошлые века, более не существовали. Часто случалось, что депутаты, выбранные голосованием или назначенные по жребию (обе системы продолжали существовать), уступали свои полномочия лицам, которые не входили ни в состав городского совета, ни даже в состав населения данного города, а были «влиятельными особами, добивавшимися депутатского звания ради своих личных целей, а не ради общественного блага всего королевства или пославших их городов». Причем передача звания производилась путем купли-продажи, против чего был направлен указ от 11 июля 1660 г., опубликованный 27 июля. Кроме того, участились случаи назначения депутатов королем, что целиком отдавало кортесы в руки короны, а получаемое депутатами вознаграждение превращали в подлинный подкуп. К тому же королевские чиновники диктовали городам и селениям (как это делалось уже в первые годы царствования Карла I) наказы, которые те должны были дать своим депутатам, и хотя городские советы пытались обойти чиновников, вручая своим представителям тайные наказы, конечным результатом всех этих мер было то, что кортесы полностью утратили свою независимость. В конце концов указом королевы-правительницы Марианы Австрийской, опубликованным во время несовершеннолетия Карла II (27 сентября 1665 г.), право, утверждать налоги было передано городским советам, и таким образом была уничтожена единственная причина, побуждавшая королей созывать кортесы.

Неудивительно поэтому, что с того времени и вплоть до 1700 г. кортесы не созывались ни разу. Высказывалось, правда, мнение о необходимости созвать кортесы, чтобы решить вопрос о наследовании короны, которую оспаривали австрийские Габсбурги и Бурбоны; но эти предложения так и не были осуществлены.

Арагон, Каталония, Валенсия и Наварра были в лучшем положении, потому что указ 1665 г. не касался этих королевств; но кортесы собирались здесь не чаще, чем в Кастилии, главным образом из-за больших трудностей, связанных с их созывом; каждое королевство (особенно Валенсия) требовало, чтобы кортесы созывались на территории их страны и с обязательным участием короля; для него же подобные путешествия не всегда были возможны и, кроме того, вызывали огромные расходы. Однако нужда в субсидиях побуждала королей преодолевать эти препятствия, и в Арагоне кортесы собирались 17 раз, в Каталонии — 13, в Валенсии — 14 и в Наварре — 73 раза. Короли немногого добивались от этих собраний, так как сословия решительно отказывались утверждать налоги, а если и соглашались (под влиянием угроз — и других мер воздействия), то проявляли такую скаредность, что полученные средства почти никогда не могли удовлетворить нужд короны, а иногда не покрывали даже расходов на проезд короля и его придворных. Ненависть, которую Оливарес вызвал в Каталонии, отчасти объясняется поведением его в кортесах, когда он требовал утверждения налогов.

Из-за дарившей в те времена местной обособленности не могла зародиться идея объединения кортесов различных королевств в единый национальный орган, который мог бы лучше противостоять наступлению абсолютизма; впрочем, весьма вероятно, что если бы такая идея и возникла, короли решительно отвергли бы ее.

Упадок городских муниципалитетов. Окончательное утверждение абсолютистского режима отразилось также и на муниципальной жизни. Почва для этого была подготовлена. Католические короли обеспечили себе возможность вмешательства в деятельность городских советов, для того чтобы местная автономия не мешала им осуществлять свою власть и не умаляла их суверенитета. В Каталонии Фернандо II и его отец достигли тех же результатов, опираясь на монархические настроения народа, который противился феодальным устремлениям крупного дворянства и владетельного духовенства. В Арагоне королевская власть особенно укрепилась к концу XV в. после победы над олигархией знати и городов. В Валенсии и на Майорке вспыхнувшее в первые годы царствования Карла I восстание херманий послужило центральной государственной власти поводом для того, чтобы показать свою силу и сломить сопротивление плебейских слоев в крупных городах.

Но основной причиной изменения и упадка муниципальной жизни и распространения уравнительной политики XVI–XVII вв. были внутренние перемены, происшедшие в городских советах, а именно обострение классового неравенства, продажа муниципальных должностей знатным сеньорам и влиятельным лицам, порожденная этим борьба за власть, упразднение общего собрания членов городской общины (assamblea) и собственно совета как политического органа местной власти. Действительно, хотя в то время теоретически еще считалось, что власть принадлежит «сообществу и объединению всего народа, называемому открытым советом», на деле, как говорит писатель XVII в. Бобадилья, установился обычай передавать эту власть в руки «городского совета, который имел такую же власть, как и народ в целом». Другими словами, старинная комиссия чиновников, ранее зависевшая от общего собрания, теперь присвоила всю его политическую силу и постепенно превратилась в олигархию. Массы городского населения потеряли интерес к муниципальной деятельности, ибо не принимали в ней никакого участия. Эта перемена вскоре произошла во всех крупных городах и селениях, за редким исключением (например, Мондоньедо по уставу 1542 г. сохранил общее собрание, хотя оно и созывалось чрезвычайно редко); старинные порядки уцелели в деревнях, где существовали еще средневековые советы, хотя они мало влияли на общее положение городских властей, как в силу преобладания городского населения над сельским, так и из-за противодействия системе советов со стороны законодательных органов. Когда городские советы или капитулы оказались политически оторванными от общины, процесс централизации управления пошел еще быстрее и с советами произошло то же, что с общими собраниями, то есть постепенно все их функции перешли к представителям королевской власти (коррехидорам, алькальдам и т. д.) и аудиенсиям.

Одной из обычных в то время форм подчинения городских самоуправлений центру являлась продажа общественных постов и должностей, к которой корона прибегала, чтобы пополнить королевскую казну. Вследствие этого — должностей нередко оказывалось больше, чем нужно, и больше, чем разрешали местные средства. Убедившись в том, какой вред приносит такое положение, власти пытались с ним бороться, издавая законы, которые предписывали сократить количество муниципальных должностей, но все же система, эта продолжала существовать и приносить свои дурные плоды, как свидетельствует указ от 9 мая 1669 г., признающий «большие неудобства и вред для подданных оттого, что продаются с правом наследования должности рехидора, старшего знаменщика, младшего прокурора, старшего судьи, уполномоченного эрмандады, казначея, попечителя по делам несовершеннолетних и другие должности, дающие право голоса в городском совете, ибо городское население страдает от притеснений имущих, перекладывающих все тяготы на бедноту, что вызывает опустошение селений и упадок королевских доходов». Для исправления зла, говорится в указе, в дальнейшем будет решено, как поступить с этими должностями, которые продавались «в городах, имеющих голос в кортесах, и в больших городах, являющихся центрами областей». Относительно других городов и селений указ предписывает, чтобы «осталось управление каждого города и селения в таком состоянии и виде, в каком пребывало оно до 1630 г., когда началась продажа и передача по наследству указанных должностей», а также запрещает в дальнейшем — «какие бы настоятельные доводы ни приводились, какая бы нужда в том ни появлялась — продавать подобные должности даже если на то будет особое разрешение кортесов королевства». Как это часто случается при борьбе с административными злоупотреблениями, указ дал ничтожные результаты. Нужно сказать, что в коррупции были повинны не только короли. Различные указы времен Карла I и Филиппа II говорят об установившемся во многих городах обычае продавать и сдавать в аренду некоторые общественные должности (в том числе посты судей, прокуроров и писцов) и запрещают эту торговлю, наносящую вред интересам самоуправления.

Влияние централизма сказалось также на уставах городов и на рассмотрении жалоб на местные власти. Еще в 1539 г. Карл I обязал городские советы представлять уставы — через соответствующих лиц — на обсуждение королевского совета, который должен был решить, «что нужно повелеть, сохранить или подтвердить», уточняя тем самым указ католических королей (1500 г.), согласно которому уставы подлежали королевскому утверждению; Филипп III подтвердил это распоряжение Карла в 1610 г. Что касается жалоб, то со времен католических королей они подлежали рассмотрению королевского совета, причем еще в указе 1502 г. требовалось, чтобы он действовал с величайшей осмотрительностью и, прежде чем «приостанавливать или запрещать», справлялся у «наших коррехидоров и других чиновников соответствующих городов и селений».

В других королевствах испанской короны процесс централизации проходил так же, как в Кастилии. Окончательное и полное введение в XVI в. системы назначения должностных лиц по жребию (Каталония, Майорка, Валенсия), вмешательство королевской власти в организацию выборов, которыми она руководила, снимая и выставляя кандидатов по своему усмотрению, и другие причины, общие для всего полуострова, покончили с режимом автономии, хотя внешнее построение и состав городских советов остались такими же, какими они были во времена их расцвета. В Арагоне и Наварре были достигнуты те же результаты, причем следует помнить, что здесь низшие сословия были всегда слабее, чем в других областях.

Однако монархическая централизация не уничтожила одного из мешавших ей пережитков средневековой политической жизни, а именно сеньориальных городов. Мы говорили уже о них в общих чертах и знаем, что сами короли, во вред собственным интересам, продавали многие города, которые переходили к сеньорам вместе с правом сеньориальной власти. В силу этих причин во многих местах продолжалась характерная для предшествующего периода борьба между плебейским населением и сеньорами. Иногда эта борьба велась в целях уравнения в правах сеньориальных городов с королевскими, иногда являлась протестом против отчуждения их от короны и ставила себе целью любыми средствами восстановить прежнее положение.

В Каталонии, Арагоне и Наварре борьба была вызвана первой из указанных причин. В Каталонии (где были также города, принадлежавшие владетельному духовенству) вражда между народом и сеньорами отразилась и на духовенстве: нищенствующие ордена стояли за парод, бенедиктинцы поддерживали знать. Борьба изобиловала кровопролитными стычками и, как мы видели, в конце XVI в. и начале XVII в. привела к развитию бандитизма и междоусобным войнам. Крестьяне стремились освободиться от власти феодалов и подавали жалобы в королевский совет, пуская в ход все средства, чтобы воспрепятствовать проискам сеньоров; а те, стремясь подавить волнения, прибегали к суровым наказаниям, запрещали ношение оружия, ночные — сборища, расклейку памфлетов (частое явление) и любое действие, которое представляло для них опасность или свидетельствовало о тайном сговоре плебеев. Аналогичные события происходили и в других областях.

В Кастилии, как и по всей стране, в королевских городах неоднократно разгоралась борьба за право юрисдикции между представителями короля и знатью или ее представителями, а также из-за незаконного взимания налогов сеньорами, что не раз приводило к столкновениям и отразилось во многих указах того времени.

Муниципальная система. В состав должностных лиц городов Кастильского королевства входили: коррехидор, старшие и младшие алькальды, рехидоры или члены городского совета, присяжные, прокуратор, экзекутор (fiel ejecutor), писцы, казначей, альгвасилы (старший и младший), знаменщик, попечители по делам несовершеннолетних и другие менее значительные лица. Ограничимся рассмотрением тех должностей, которые упоминаются здесь впервые или небыли достаточно подробно рассмотрены раньше. Функции коррехидора аналогичны функциям советника, правителя и судьи-инспектора; как непосредственный представитель центральной власти он следовал полномочиям и инструкциям, полученным от короля, и отчитывался перед ним, когда кончался срок его деятельности. Границы юрисдикции коррехидора зависели от упомянутых инструкций, власть его была неодинакова в различных городах и так же, как власть алькальдов, распространялась на сферу, управления и судопроизводства. У коррехидора были помощники, называвшиеся заместителями, алькальдами и т. д., которые прежде утверждались в должности королевским советом; законом 1632 г. этот порядок был отменен и назначение помощников было поручено самим коррехидорам. В некоторых городах они совмещали свой пост с должностью начальника ополчения.

Алькальды или судьи, которые подчинялись не коррехидору, а совету, имели те же функции, что и при средневековой организации, хотя кое в чем их права были умалены, с одной стороны, аудиенсиями (в области судопроизводства), с другой стороны, советниками и правителями. Алькальды могли быть избраны вновь лишь по истечении трех лет после того, как оставили свою должность, а получить другой общественный пост — по истечении двух лет; но указ от 12 марта 1593 г. сократил первый срок до одного года для тех городов, «которым предписано отдавать половину должностей по управлению городом сословию идальго».

Прокуратор или депутат был представителем города в столице; он вел дела своего города в столице или выполнял поручения к королю. Прокураторы получали постоянную плату и вместе с алькальдами и рехидорами составляли обычно городской совет или капитул. Так, в городе Мондопьедо (Галисия) совет состоял из старшего алькальда, шести рехидоров и прокуратора. В других городах состав совета был шире. Например, в Льянесе (Астурия) — два алькальда, четыре рехидора, старший знаменщик, два депутата и один персонеро или синдик (доверенное лицо); в Севилье в середине XVI в. в совет входили королевский советник (он же городской судья), старший альгвасил, старший знаменщик, комендант королевских дворцов и Трианского замка, восемь старших алькальдов, восемьдесят три рехидора (по их прежнему числу называвшихся «двадцатичетвертниками»), семьдесят два присяжных (образующих особый капитул) и различные писцы и должностные лица меньшего значения; в Аликанте (который хотя и принадлежал к кастильской короне, но сохранил следы своего валенсийского происхождения) — алькальд, четверо присяжных, казначей, сборщик налогов и его помощник, сорок советников и других младших чиновников.

Способ назначения на должность в различных городах не был единым. В одних городах проводились народные выборы на все или на часть постов (в Мондоньедо избирался только прокуратор, в Льянесе — все должностные лица); в других — прибегали к жребию, как в Аликанте; в третьих — присоединялось назначение от лица короля, как, например, в Севилье, где король замещал все посты рехидоров и присяжных; и, наконец, были города, где многие должности в силу продажи или пожалования являлись постоянными и наследственными и были закреплены за наиболее знатными родами, так, например, в Севилье должности старшего альгвасила, знаменщика, алькальда, старшего алькальда и т. д. принадлежали родам Алькала, Альгаба, Оливарес, Медина де лас Торрес, Фуэнтес, Аркос и другим. В зависимости от способа назначения — по выборам или по жребию — должность являлась пожизненной или временной. Выборы или назначение по жребию иногда были совершенно свободными; иногда должности распределялись между различными сословиями (знать, идальго, крупная буржуазия, народ или «мелкий люд»), причем пропорция не была постоянной. Об этом свидетельствуют в числе многих других документов приведенный выше указ 1593 г. и устав Аликанте от 1669 г.

О других чиновниках и городских учреждениях будет сказано дальше, когда речь пойдет о финансах и экономической жизни.

Земли арагонской короны и Наваррское королевство, несмотря на то, что, как уже указывалось выше, все они испытали влияние централизма, который привел к известной унификации режима, сохранили в общем старую организацию городских властей с их традиционными функциями и правами. Так, в Барселоне сохранились присяжные и совет ста; в Валенсии — присяжные, советники и судьи; в Сарагосе — капитул и советы и т. д.

Верховные правители, советники и королевский совет. Мы уже видели, как велико было личное участие короля в делах государства при абсолютистском правлении Карла I и его сына, и какие перемены произошли с воцарением Филиппа III. Однако даже по отношению к первым двум царствованиям было бы ошибкой думать, что король единолично выполнял все правительственные функции. Необходим был ряд чиновников и организаций, которые, действуя более или менее инициативно, более или менее послушно выполняя верховную волю короля, помогали бы ему в делах правления. Растущая централизация политической и административной жизни все более настойчиво требовала установления бюрократического режима и сложной системы учреждений, которые неизбежно должны были взять на себя большую часть обязанностей монарха.

О некоторых чиновниках, а именно о секретарях короля, мы уже говорили. Их значение при католических королях очевидно; все короли Австрийского дома также имели секретарей, иногда сразу нескольких, как это было в эпоху Филиппа II. Когда король возвышал одного из них и фактически превращал своего любимца в универсального секретаря, остальные не устранялись, а группировались вокруг фаворита, подчиняясь ему и вместе с тем пользуясь его покровительством, которое ставило их в полную зависимость от его воли. Иногда они осмеливались противодействовать ему и даже достигали такого же или большего влияния, чем их покровитель, в ведении государственных дел, по крайней мере тех, что относились к повседневному ходу управления. Вспомним дона Родриго Кальдерона во времена возвышения герцога Лермы.

Кроме секретарей, имелись и другие высшие чиновники в центральной правительственной машине. При Карле I, ввиду того, что король надолго отлучался из Испании, была введена должность верховного правителя как до рождения принца Филиппа, так и в те времена, когда тот по малолетству не мог еще помогать отцу. В период борьбы с городами должность эту исполнял кардинал Адриан (с помощью совета), а позже помощниками правителя были назначены адмирал и коннетабль Кастилии. Их полномочия целиком определял данный им мандат, и мы уже указывали, насколько они были ограничены, если судить по инструкциям, которые вручал им для руководства король. Иногда должность правителя в отсутствие короля исполняла королева; в законодательстве, относящемся к Америке, часто встречаются подписанные ею документы. Принц Филипп также заменял отца, который, как мы знаем, настаивал на том, чтобы принц исполнял его функции, готовясь на практике к будущему царствованию. При Филиппе II и его преемниках должности правителя не существовало; позже Мариана Австрийская исполняла обязанности королевы — правительницы на правах опекунши своего сына, как это бывало и раньше при несовершеннолетних королях, например, при Фердинанде IV.

И Карл I и Филипп II имели личных советников (у Филиппа они были еще до вступления на престол, по особому назначению отца), не носивших звания секретарей. Иногда они образовывали совет, более или менее конфиденциальный, иногда выполняли свои функции каждый в отдельности, в соответствии с волей короля. Первым советником при Карле I был Гранвела; его сын, кардинал, носивший то же имя, был советником при Филиппе II; советниками были Руй Гомес де Сильва, герцог Альба и т. д. О их влиянии и о борьбе между ними (например, по вопросу о морисках) говорилось по разным поводам в разделе, посвященном политической истории.

Эти советники, зависевшие от воли монарха, не имевшие точно установленных функций, принадлежали скорее к разряду частных деятелей, которые на практике нередко пользовались очень большим влиянием, но официально не входили в аппарат управления и в силу своего временного и неопределенного положения не образовали особого института со своими функциями и распорядком. Правда, в первые годы царствования Филиппа II, совпавшие с личным возвышением Руй Гомеса де Сильвы, по инициативе последнего был образован особый государственный совет, в который входили Руй Гомес, Гранвела, герцог де Фериа, Антонио де Толедо, Бернардино де Мендоса — опытный политик и Хуан Манрике де Лара — эксперт по вопросам дипломатии. Но этот новый орган не укоренился; он просуществовал недолго, и функции его перешли к отдельным фаворитам, к секретарям или к таким влиятельным людям, как Гальсеран Альбанель, Мария де Агреда и другие, которые, стоя в стороне от политики или не занимая определенного положения при дворе, обращались — обычно безрезультатно — непосредственно к королям.

Напротив, значение старинного королевского совета, реорганизованного католическими королями, и специальных советов, как существовавших еще в конце XV в., так и новых, все возрастало. Они превратились в центральный аппарат управления, влияние которого продолжало расширяться, не преступая рамок, допускаемых монархическим режимом. В королевский совет часто входили упомянутые выше личные советники, о чем мы мимоходом говорили, описывая споры, разгоревшиеся по вопросу о Фландрии.

Организация королевского совета оставалась неизменной со времен католических королей вплоть до 1586 г. В 1586 г. Филипп II изменил его структуру, установив следующий состав: президент или правитель и шестнадцать правоведов, то есть увеличил число членов совета. Позже Филипп III ввел новое изменение (1608 г.), разделив совет на четыре палаты, названные палатой управления, судебной палатой, палатой тысячи пятисот и палатой провинций. Новая реформа, проведенная при Карле II (1691 г.), ограничилась увеличением числа оидоров-правоведов — до двадцати и введением в совет прокурора, должность которого существовала и раньше.

Четыре палаты, как и совет, существовавший до 1608 г., имели смешанные функции, что всегда было характерно для совета, являвшегося одновременно совещательным органом в области административной и политический (с известными исполнительными правами, о которых мы будем говорить особо) и судебным трибуналом. Так, в круг обязанностей палаты управления — которая состояла из пяти советников и президента (каждый год вновь назначаемых королем) и могла в случае необходимости разделяться на две палаты — входило следующее: выполнение постановлений Тридентского — собора; искоренение пороков и исправление общественных грехов; охрана монастырей, устройство и поддержание больниц, руководство университетами; развитие торговли, сельского хозяйства, земледелия, скотоводства; охрана лесов и расширение насаждений; борьба с дороговизной; борьба с злоупотреблениями судов; охрана и расширение складов; назначение специальных судей; разрешение споров между судами; вооруженные силы (1616 г.); поддержание чистоты и замощение улиц в Мадриде (1658 г.); проверка деятельности коррехидоров, аделантадо^[80] и других должностных лиц (1690 г.); снабжение водой (1694 г.); спорные судебные дела, по которым решения о помиловании были вынесены хунтами или специальными судьями, и, кроме того, вопросы заключения мира и объявления войны, которые тоже обычно обсуждались в совете, — одним словом, смешение самых разнородных дел. То же происходило и в трех других палатах, которые в указе 1608 г. названы судебными палатами. Совет мог собираться также в полном составе для «рассмотрения подлежащих обсуждению дел».

Обсуждение могло проходить двояким способом: либо из совета дела поступали к королю, который принимал по ним решение, либо, наоборот, от короля шли в совет. В первом случае дела касались законодательства, (различные указы и законы 1518, 1523 и 1528 гг.). Во втором случае это были дела, которые обсуждались по воле монарха. Кроме того, совет был правомочен (указ Филиппа IV от мая 1642 г.) предлагать королю «то, что сочтет подходящим и необходимым с полной христианской свободой и действуя нелицеприятно», а также «возражать против моих решений всякий, раз, когда рассудит, что они приняты без полного знания дела и приносят хотя бы малейший вред».

Эти широкие права и данная совету исполнительная власть повысили, влияние совета и значение его постановлений не только в судебной области, где они, естественно, были равносильны любому приговору, но и в области, управления и общей администрации, где за советом было признано право издавать новые законы или указы, а также упразднять и отменять их, хотя, он и должен был давать свои решения на утверждение королю (указ от 30 января 1608 г.).

Таким образом, постановления совета постепенно превращались в очень, существенную часть законодательства. На вальядолидских кортесах 1552 г. было решено, что эти постановления должны выполняться так же неукоснительно и пользоваться той же силой, что и законы, изданные самим королем.

Палата Кастилии и другие советы. Короли всегда оставляли за собой праве — личного изучения и решения некоторых дел, получивших название «дел палаты»; об их изъятии из ведения совета существовал указ католических королей от 1480 г. На этом основании Филипп II образовал (1588 г.) специальный малый совет, состоявший из «людей, известных своей мудростью, благочестием, и рвением», названный советом королевской палаты или палатой Кастилии. Председательствовал в нем правитель королевского совета (Карл II сократил, число министров или советников Кастилии с шести до трех; 1691 г.). В сферу деятельности нового аппарата, согласно королевскому распоряжению 1588 г., входили: «Все дела, касающиеся королевского патроната над церковью — в моих королевствах Кастилии, Наварре и на Канарских островах, какой бы важности они ни были, дела, касающиеся правосудия и помилования, а также выбор и назначение должностных лиц в мои советы, апелляционные суды и другие аудиенсии указанных королевств и в прочие судебные учреждения».

Устав палаты, изложенный в вышеупомянутом распоряжении, весьма подробен. Он состоит из двадцати семи пунктов; в них король требует внимательно относиться ко всем назначениям, соблюдать в тайне обсуждаемые дела, особенно способы сношения с королем. Примечательно, с какой строгостью проверял король моральные качества и компетенцию кандидатов, каких обширных сведений о них требовал с этой целью, резервируя при этом право вмешательства за собой или за своим секретарем (указ имеет в виду Матео Васкеса). Устав этот является образцом бюрократического закона и вместе с тем говорит о прямом участии короля во всех мелочах управления. Другой указ, 1616 г., точно устанавливает, какие дела надлежало обсуждать с королем и какие палата могла решать сама, без обсуждения с ним; к первым относились замещение или отмена государственных должностей, ко вторым — помилование приговоренных к смертной казни (кроме особо важных случаев, которые рассматривал король), утверждение права на майорат, натурализация иностранцев, разрешение незаконным детям и детям священников занимать государственные должности, дела о выморочном имуществе и другие дела подобного рода.

Кроме палаты Кастилии, в этот период действовали и другие советы, существовавшие уже или созданные в царствование католических королей. Арагонский совет, Итальянский совет, Индийский совет, финансовый совет.

Последний первоначально существовал независимо от счетной палаты, его устав был изложен в указах Филиппа II (1593 г.), подробнейшим образом определявших юрисдикцию совета в области управления финансами. Другой указ (Филиппа III) объединил его со счетной палатой, в чье ведение Филипп IV (1658 г.) передал сбор налога, называвшегося «миллионы», военного налога, налога инквизиции, налогов военных орденов (их юрисдикция была значительно ограничена Карлом I в пользу короны), налога буллы крестовых походов и др. Между отдельными советами — особенно двумя последними — и королевским советом часто возникала борьба по вопросам юрисдикции, приводившая к конфликтам, которые обычно разрешались в пользу последнего и в ущерб первым, другими словами, власть отдельных советов умалялась во имя господствующей тенденции к централизации всего управления и судопроизводства.

Совет великого хустисьи в Арагоне тоже претерпел изменения. В 1517 г. чрезвычайный совет был заменен обычным, в который вошли пять юрисконсультов, а в 1528 г. были дополнительно назначены пять заместителей, к ним и перешли дела совета.

Судебные управления и полиция. В основном судебные органы остались такими же, какими создали их католические короли: совет — во главе, апелляционные суды и аудиенсии в областях, королевские алькальды, старшие алькальды, коррехидоры и т. д.

Говоря о правительственной деятельности королевского совета, мы указали, как произошло разделение на палаты, и убедились, что хотя только три из них назывались судебными палатами, вопросы судопроизводства не находились исключительно в их ведении, а подлежали также рассмотрению палаты управления. По плану 1608 г., первая судебная палата состояла из пяти судей, остальные две — из трех судей каждая. Дела распределялись согласно их характеру и важности, причем палаты могли иногда проводить совместные заседания. Раз в неделю совет собирался в полном составе для рассмотрения дел, подлежавших общему обсуждению. Персонал совета (и, следовательно, отдельных палат) составляли: советники, оидоры (или правоведы), прокуроры, докладчики и счетчики, сборщики штрафов и пеней и другие младшие чиновники. Совет мог назначать специально уполномоченных судей, когда это требовалось либо для лучшего ознакомления с делом, либо для проверки проведенной ревизии или инспекции. Кроме того, он назначал каждый год судью-ревизора или инспектора для надзора за действиями чиновников совета — от докладчиков и ниже, — то есть всех, за исключением советников и прокуроров. Для наблюдения за коррехидорами (шестьдесят восемь человек в Кастилии в 1610 г.), аделантадо (три человека), магистрами военных орденов и т. д. палата управления выбирала опытных и честных людей, поручая им сообщать совету все, что они узнают о поведении указанных представителей власти.

Кроме трех апелляционных судов или аудиенсий, существовавших в 1505 г., были организованы еще три: одна в Севилье, вторая на Канарских островах и третья на Майорке. В Валенсии такая аудиенсия существовала с давних пор. В Севилье аудиенсия первоначально являлась апелляционным судом для разбора гражданских дел, по которым были вынесены приговоры городскими судьями. Позже она распространила свою компетенцию на большую территорию и на уголовные дела, что вызвало серьезные разногласия с капитулом по вопросам юрисдикции. Аудиенсия Канарских островов также занималась апелляциями и по гражданским и по уголовным делам. Главы этих судов назывались президентами, правителями или регентами. Разница между апелляционными судами и аудиенсиями была чисто иерархическая: первые являлись более высокой инстанцией (Вальядолид и Гранада), хотя в некоторых документах они тоже называются аудиенсиями (указ 1572 г.). Чиновники апелляционных судов и аудиенсий делились в общем на те же классы и несли те же функции, что и в советах. Оидоры и судьи были королевскими чиновниками.

При дворе наряду с советом существовал институт королевских алькальдов. Указом 1583 г. количество их было увеличено до шести вместо четырех, бывших при католических королях. Четверо из них ведали уголовными делами и апелляциями по приговорам коррехидоров и других местных судей первой инстанции, остальные два — гражданскими делами (уставы 1583 и и 1600 гг.). Согласно этим уставам, три раза в неделю пятеро из столичных алькальдов составляли так называемую аудиенсию провинции для разбора гражданских дел.

При аудиенсиях и апелляционных судах имелись независимые от них в своих функциях «судьи по уголовным делам»; нос 1692 г. они заседали под председательством оидора; еще со времен установления этой должности (в эпоху католических королей) «судьи по уголовным делам» в случае их отсутствия могли быть заменены оидорами. В тех же инстанциях имелись и другие судьи (с 1572 г.): трое, специально ведавшие тяжбами за звание идальго и делами, связанными с алькабалой, а также несколько квартальных судей, которые занимались гражданскими и уголовными делами и обладали известными административными правами. В Мадриде их функции исполняли королевские судьи. В Вальядолиде действовали верховный судья Бискайи и бискайский апелляционный суд.

Наконец, старшие алькальды городов и капитулов по-прежнему ведали гражданскими и уголовными делами, хотя их права все больше ущемлялись указанными выше специальными чиновниками; то же можно сказать о коррехидорах, аделаитадо и т. д.

Таково было положение судебных органов. Кроме того, нужно упомянуть об исключительных правах военных трибуналов, военных орденов, инквизиции и т. д. Так, например, на Канарских островах все дела распределялись между аудиенсиси и генерал-капитаном, причем ведению последнего подлежали «все гражданские и уголовные процессы» по делам военных, а также «тяжбы и споры» между военными и крестьянами, проживавшими на островах.

К этому времени развернулась деятельность адвокатов и прокуроров как помощников правосудия. Представители и тех, и других присутствовали в совете и апелляционных судах, причем специальной обязанностью некоторых из них было защищать и представлять бедноту. Аудиенсии и совет должны были утверждать адвокатов, прежде чем допускать их к выступлениям перед судом. Первые коллегии адвокатов были основаны в Сарагосе (1543 г.), Вальядолиде (1592 г.) и Мадриде (1595 г.).

Все эти судебные органы не смогли бы навести порядок в юридической жизни Испании, устранить давнишние злоупотребления, обеспечить гражданам общественное спокойствие и возможность пользования своими правами, если бы не принимались соответствующие меры и установления. О борьбе с опасностью неприятельского вторжения и о церковных трибуналах и церковном законодательстве мы будем говорить в соответствующем месте. Здесь же скажем о пенитенциарной системе. Положение ее было весьма плачевно. Вследствие продолжительных войн и гражданских междоусобиц, нищеты и общей распущенности нравов общественная безопасность свелась к нулю. Бандитизм по-прежнему был страшной язвой всей страны, а непрерывные стычки воинственно настроенных идальго ежедневно обагряли кровью улицы и площади столицы и всех городов. Против этого государство было бессильно.

Мы уже видели поражение святой эрмандады, которая продолжала еще существовать в Кастилии, не выполняя своих первоначальных функций нигде (хотя законы и декреты, относящиеся к ней, издавались по-прежнему), кроме Толедо, в котором была проведена ее реорганизация. Никакой другой институт не пришел ей на смену. Ночные обходы алькальдов и полиции в городах были бесполезны и вскоре стали объектом сатирической литературы. Наказания против воров, разбойников и грабителей, запрещение носить оружие, которое легко было бы спрятать, преследование бродяг и бездельников и наказание их отправкой на галеры и кнутом^[81], договор о взаимной выдаче преступников между Арагоном и Кастилией, заключенный на заседании кортесов в Тарасоне, — все эти меры не принесли результатов из-за невозможности привести их в исполнение и из-за продажности чиновников, о которой постоянно упоминается в литературе того времени. С другой стороны, тюрьмы, куда сажали преступников, которых удавалось поймать, были, так же, как и в прошлые века, очагами коррупции, где, подкупая тюремщиков, преступники пользовались неограниченной свободой, что не могло не отразиться на общественной жизни. Описание некоторых тюрем, оставленное нам писателями того времени, доказывает не только бесполезность этих подсобных средств правосудия, но и несомненную их вредность.

Рост государственных расходов и новые налоги. Осложнения внутреннего, а особенно международного характера, которыми так богата была эта эпоха, разумеется, не способствовали процветанию финансов страны. Государственные средства неизбежно должны были в первую очередь расходоваться на военные и дипломатические надобности; расходы эти компенсировались выгодами чисто политического характера (расширение территории, гегемония в Европе, военная слава), но никак не отражались на общественном богатстве или благосостоянии граждан и даже не приносили коммерческих прибылей, которые в настоящее время всегда сопутствуют политическому господству нации. Напротив, постоянные войны мешали и вредили росту общественного достояния даже в колониях, несмотря на существование монополии. Застой в хозяйственном развитии, сокращая источники государственных доходов, скоро привел к экономическому регрессу, что с каждым днем усложняло финансовое положение страны.

Когда Карл I вступил на престол, финансы страны были совершенно расстроены. Административный произвол фаворитов-фламандцев и расходы, которые были вызваны борьбой короля за императорскую корону и превратили его в слугу немецких банкиров, еще больше разорили государственную казну в первые же годы его царствования. Известно, какую роль сыграли в восстании комунерос постоянные требования денег со стороны короля и его попытки ввести новые налоги. Отдельные статьи бюджета значительно выросли. Когда умерла Изабелла I, бюджет, не считая долга, равнялся 320 млн. мараведи; через тридцать шесть лет после того, как на трон вступил ее племянник (1554 г.), бюджет исчислялся в 2 771 884 дуката (дукат равнялся 375 мараведи).

Такое увеличение было вызвано ростом расходов королевского двора и военных расходов. Пышность, свойственную бургундскому двору, Карл I перенес в Испанию, в связи с чем расходы выросли с 12 000 — 15 000 мараведи, тратившихся ежедневно во времена католических королей до 150 000 мараведи, то есть до 150 000 дукатов в год (1543 г.; в 1536 г. тратилось больше 170 000 дукатов, а в 1518–1521 гг., по свидетельству итальянского посла, расходовалось 212 000 дукатов). Расходы принцев также сильно возросли. В 1543 г. Филипп и его брат получили для своего двора 65 000 дукатов, в 1550 г. только Филипп получил за четыре месяца 55 000 дукатов. В 1562 г. общие расходы двора составляли 415 000 дукатов, во времена Филиппа III — 1 300 000, а при Карле II — 1 500 000 дукатов.

Естественно, что кортесы протестовали против этих излишеств, напоминая о былой умеренности кастильских королей, и неоднократно требовали (в 1520, 1523, 1553 и 1558 гг.) возвращения к старым традициям. В 1562 г. сам главный казначей, приведенный в ужас расходами двора, просил: «Да соблаговолит ваше величество установить при дворе порядок, принятый в Кастилии».

Эта растущая статья расходов еще больше увеличилась во время последующих царствований, особенно после того, как управление государством перешло в руки фаворитов, а короли (Филипп III, Филипп IV) проводили свою жизнь главным образом в развлечениях и празднествах, которые устраивали для них те же правители. Браки членов династии тоже сопровождались неимоверным расточительством.

Вначале военные расходы, которые, впрочем, всегда были велики, выросли относительно мало. Бюджетные ассигнования на армию и флот в 1504, 1543, 1550 и 1560 гг. почти совсем не изменялись. При Филиппе II войны с Францией, Нидерландами и Италией вызвали резкое увеличение военных расходов. Только на войну во Фландрии с 1598 по 1609 г. было истрачено 37 488 565 дукатов, больше 4 000 000 эскудо. Снаряжение Непобедимой Армады потребовало огромного напряжения всех сил страны. Согласно документу эпохи Филиппа II, с 1648 по 1660 г. на военные нужды было израсходовано 164 914 000 дукатов медью. Причем нужно принять во внимание, что жалование солдатам в большинстве случаев не выдавалось, что необходимость военных расходов всегда застигала казначейство врасплох и вызывала немало споров и что часто некоторые военачальники оплачивали из своих средств те расходы, которые не могло оплатить финансовое ведомство. Многие из этих зол берут начало еще в эпоху Карла I.

Невозможность удовлетворить все неотложные нужды заставляла королей просить денег в долг и тем самым заранее расходовать будущие поступления. При таком положении привести бюджет в равновесие было невозможно. Заключение долговых обязательств и неустойчивость бюджетов, вызванная тем, что поступления будущих годов бывали израсходованы заранее, являлись основной причиной роста расходов и частых финансовых катастроф, хотя государство не раз прибегало к испытанному средству — не платило по своим обязательствам.

Не удивительно поэтому, что, невзирая на льстившие национальной гордости военные победы, кортесы и знать — даже в те времена, когда победы были часты, — много раз просили об установлении мира и прекращении военных авантюр. Так было на кортесах 1523 г., на собрании знати в Толедо в 1538 г. и, очевидно, еще чаще в те годы, когда военная удача изменяла испанскому оружию. Непосредственным результатом военной политики было увеличение существовавших налогов и введение немалого количества новых. Мы уже видели, как часто Карл I просил кортесы о субсидиях, как стремился он распространить податное обложение на освобожденные от него сословия и ввести в Кастилии сису^[82] по примеру Арагона. Поведение знати на собрании 1538 г. расстроило его планы; интересно, что коннетабль не только отверг проект обложения налогами представителей его сословия, но и ходатайствовал о том, чтобы не слишком обременяли ими плебеев. Тот же коннетабль, обосновывая свою просьбу разрешить сеньорам сношения с прокураторами городов, указывал, что таким образом можно будет изыскать другие способы помочь королю, не прибегая к введению сисы. Позже знать предложила королю ввести налог на экспортируемые товары, но предложение это не было принято.

Карл I и его преемники продолжали все чаще обращаться с просьбами о новых субсидиях к кортесам Кастилии и других королевств; но, несмотря на то, что с помощью подкупа и принуждения Карлу почти всегда удавалось добиться согласия кортесов, в 1538 г. он впервые ввел новый налог, названный «миллионы» (так как он исчислялся в миллионах дукатов, а не в мараведи), Первый сбор этого налога принес восемь миллионов. Отличительной чертой нового налога было то, что он собирался посредством сисы и обложения предметов потребления. Первоначально это обложение касалось только мяса, вина, оливкового масла и уксуса, потом распространилось на большее число предметов первой необходимости и на такие предметы, как порох, свинец, сера, охра, киноварь, сургуч и игральные карты, которые образовали так называемую «облагаемую семерку». Доходы от монополии на такие продукты, как соль (1564 г.) и табак (царствование Филиппа IV), тоже вошли в «миллионы»; кроме того, была объявлена монополия на золото, серебро, ртуть и другие металлы. Налог на соль дал в 1560 г. 150 миллионов. Золотые рудники Гуадалканала в 1560 г, — 506 000 мараведи. На шерсть, экспортируемую в другие страны, Филипп II наложил пошлину, возраставшую в зависимости от количества вывозимой шерсти.

Старинная алькабала, которая тоже была присоединена к налогам, входящим в рубрику «миллионов», была увеличена, хотя кортесы много раз ходатайствовали об уменьшении этого налога, предлагая заменить его другими (кортесы 1579 г.), но эти предложения не были приняты короной.

Другим нововведением эпохи Филиппа II было увеличение налогов с духовенства; все эти налоги, вместе взятые назывались «поступлениями от вспомоществований и налога на избыточные доходы». В эту рубрику входили: налог «буллы»; десятина, размер которой, согласно булле 1529 г., равнялся четвертой части всех прибылей и доходов духовенства «в текущем году и в предстоящем 1530 г.»; «субсидия на постройку галер», утвержденная Пием IV в 1561 г. и составлявшая ежегодно 420 000 дукатов, выделявшихся из доходов духовенства на постройку флота для войны против турок и мавров, и «налог на избыточные доходы», утвержденный Пием V в 1567 г.; после изменения, последовавшего в 1571 г., этот налог представлял собой десятину, которую выплачивал церкви самый богатый дом каждого прихода. Духовенство усиленно сопротивлялось этому решению папы, но, наконец, после создания «святой лиги»^[83], согласилось с ним. К этой же группе можно отнести и доходы военных орденов, руководство которыми Адриан VI передал королям Испании; доходы эти достигали приблизительно 75 млн. мараведи в год. В бюджете 1554 г. говорится, что сдача на откуп этих доходов давала 65 128 750 мараведи, а в дальнейшем даст 66 312 500 мараведи, то есть на три миллиона больше, чем «ртутный колодец» Альмадена.

Таможенные доходы тоже возросли после того, как пошлины были в 1566 г. удвоены, а Филипп II купил у коннетабля Кастилии право на сбор морской пошлины на северном побережье Испании (больше века принадлежавшее этому роду по праву наследования).

Урон, нанесенный государственным финансам изгнанием морисков, решено было возместить так называемой «рентой от населения», то есть арендной платой, десятиной и прочими налогами, которые обязаны были выплачивать арендаторы, заменившие изгнанных морисков на землях Гранадского королевства.

Филипп IV ввел: гербовый сбор на все частные договоры, судебные постановления и т. д.; особый военный налог(lamas) вместо старинной обязанности знати поставлять королю солдат; налог на наследственную ренту (m'edias annatas), равный половине дохода в первый год пользования ею, и налог на право ношения титула (1631 г.). В 1664 г. была введена продажа титула дон (200 реалов серебром; если звание давалось «на две жизни» — 400 реалов и если навечно — 600 реалов). О новых налогах, введенных Оливаресом и вызвавших большое количество конфликтов, мы уже упоминали.

Не будем говорить о множестве других видов обложения, к которым прибегало государство, чтобы укрепить ухудшавшееся с каждым годом финансовое положение страны. Укажем только на изменение стоимости монеты, к которому прибегли снова, несмотря на печальный опыт в прошлом; расширение системы откупов, то есть продажи прав на часть государственного дохода как на определенный срок, так и пожизненно и даже с правом наследования, что привело к развитию спекуляций, разорительных для финансов Испании; продажу общественных должностей, королевских городов, звания идальго, законных прав внебрачным детям и детям священников; «подношения» или принудительные займы и непрерывное вымогательство денег у знати и духовенства, конфискация имущества (например, у комунерос, что давало регулярные поступления) и, наконец, пожертвования королю, к которым прибегали в царствование Филиппа III, когда «его майордомы и дворяне ходили в сопровождении священника или монаха из дома в дом, собирая то, что пожелают дать жители». Конфискация имущества по приговорам инквизиции тоже была значительным источником дохода.

Доходы с некастильских областей и дефицит. Все сказанное выше, за исключением некоторых общих замечаний, относилось к доходам, поступавшим из Кастилии. Но нам известно, что, кроме тех налогов, которые уплачивались Арагоном, Наваррой, Басконией и американскими колониями, значительные доходы в течение некоторого времени — особенно в царствование Карла I и Филиппа II — приносили также государства, принадлежавшие ранее Бургундскому дому.

В общем нужно сказать, что в Арагоне, Каталонии и Валенсии королям труднее было получить помощь в виде субсидий от кортесов или в другой форме, чем в Кастилии, хотя кастильское население было обременено налогами больше, чем население других областей полуострова. Когда в 1518 г. Карлу I удалось получить от Вальядолидских кортесов 200 млн. мараведи, Арагонские кортесы выделили только 200 000 дукатов. Позже Карл I добился того, что кортесы трех соединенных королевств (Арагон, Каталония и Валенсия) обещали выплачивать ему в течение трех лет субсидию в 600 000 дукатов ежегодно, при условии, что сам король будет открывать кортесы. Половину этой суммы должна была давать Каталония как самая богатая страна, 100 000 — Валенсия и 200 000 — Арагон. Однако известно, что не всегда король мог выполнить поставленное ему условие, и поэтому получение субсидий в этих странах всегда представляло большие трудности. Во времена Филиппа IV давление, оказанное на кортесы Оливаресом, дало повод для многочисленных жалоб и привело к каталонскому восстанию.

Нидерланды, напротив, были основной финансовой опорой Карла I и приносили ему обширные и твердые доходы. В первые годы царствования (1518–1521 гг.) доходы эти, по свидетельству генуэзского посла, достигали 450 000 дукатов, не считая 500 000 дукатов на расходы по избранию Карла главой Римской империи. Впоследствии и этот источник был исчерпан и в ответ на постоянные требования со стороны короля прелаты и города стали оказывать сопротивление, которое привело к серьезным конфликтам, например, в 1528 г. Но тогда принцесса-правительница Маргарита спасла положение, смело наложив арест на доходы брабантских епископов и применив другие жесткие меры; так или иначе, но Карл I по-прежнему находил поддержку в государствах, доставшихся ему в наследство от отца. В 1546 г. он снова получил от них четыре или пять миллионов дукатов. При Филиппе II положение сильно изменилось, так как большие средства поглощались войной, а восстание северных провинций лишило короля части облагаемого населения. Мы уже видели, какое возмущение вызвали новые налоги, предложенные герцогом Альбой. По мере того как Испания теряла свою власть над Нидерландами, этот источник дохода быстро терял свое значение.

Доходы от Америки были неравномерны и, как мы знаем, весьма необеспечены. До завоевания Мексики они были незначительны (около 70 000 дукатов). Когда Мексика была завоевана, они увеличились более чем вдвое, а после покорения Перу возросли невероятно. Эти доходы складывались главным образом из кинто^[84], получаемого с рудников (со временем эта форма изменилась), и из части введенных там общих налогов (таможенных сборов, алькабалы, королевских монополий, обложения индейцев и т. д.), остававшейся после удовлетворения нужд колоний. Одни только рудники горы Потоси приносили в среднем миллион песо в год (песо равно 450 мараведи). В 1554 г. все доходы от Индий предположительно составляли около 350 000 дукатов в год; в 1551 г. они составляли 400 000; в 1556 г. — 700 000, а позже (в царствование Филиппа II) — 1 203 233, а по мнению некоторых историков — 2 миллиона дукатов в год. Флотилия 1562 г. привезла в Испанию 5 миллионов песо золотом. Не довольствуясь обычными поступлениями такого характера, Карл I прибегал к принудительным займам (например, наложив арест на подарки, присланные Эрнаном Кортесом своей второй жене) и захвату принадлежавших частным лицам денежных сумм, которые прибывали на кораблях. То же самое делал Филипп II, хотя кортесы и протестовали против такого произвола и просили, «чтобы в дальнейшем не приказывал король отбирать и не отбирал сам золото и серебро, присланное для купцов из Индий, и чтобы владельцы могли свободно получать свои деньги, а те, что взято, было бы им возвращено» (кортесы в Вальядолиде, 1558 г.). Принято думать (так думали в XVI в. иностранцы), что основу финансов Филиппа II составляли сокровища Америки; однако это мнение не подтверждается точными данными; во всяком случае, необходимо принимать во внимание, какие трудности представляла доставка доходов из Индий в Испанию.

Если бы нам точно были известны все виды поступлений в каждом году или по крайней мере в известный промежуток времени, можно было бы установить, какими средствами располагало управление испанскими финансами в XVI и XVII вв., и тем самым получить представление о том, какую огромную сумму расходовало государство, не считая неоплаченных долгов. Но таких данных, за небольшим исключением, не существует. Некоторые историки считают, что субсидии кортесов, так называемый налог «буллы крестовых походов», доходы от обложения морисков, поступления из Америки и приданое первой жены дали Карлу I с 1523 по 1525 г. около 4 миллионов дукатов. Первое кинто с драгоценных металлов, полученное испанским королем из Мексики, принесло 32 400 песо золотом и сто с лишним мерок серебром; второе кинто — 26 000 кастельяно; оба поступления относятся к эпохе конкисты. Упомянутый выше генуэзский посол говорит, что в период его пребывания в стране доходы Кастилии составляли от 600 000 до 700 000 дукатов, не считая субсидий; 250 000 дукатов принес налог «буллы»; конфискации, проведенные инквизицией, тоже достигали значительной суммы. Из отчета счетной палаты конца 1554 г. следует, что до декабря 1560 г., включая не полученные еще в текущем году доходы, предстояло собрать (по всему полуострову, преимущественно по Кастилии) в общей сложности 3 549 219 дукатов; это говорит о том, что сумма годового дохода была невелика. По свидетельству венецианских послов, государственные доходы в царствование Филиппа III достигали 23 859 787 дукатов, но можно предполагать, что эта сумма сильно преувеличена. В августе 1666 г. герцог Санлукар в документе, представленном королю, утверждал, что «поступления от всех королевств Испании и Индий, ежегодный доход от государственных налогов составляет 18 миллионов; если вычесть из этой суммы долговые обязательства и обычные проценты по ним, остается 12 миллионов; из них больше трех с половиной тратится ежегодно на различные определенные нужды; таким образом, остается 8,5 миллиона на все остальные расходы, какие необходимы в Испании и вне ее, причем не принято во внимание уменьшение доходов вследствие неплатежеспособности тех, кто их платит, и бесчестности тех, кто их собирает». Наконец, согласно данным, которые приводят писатели XVII в. (Алонсо Нуньес де Кастро, Боннекассе и др.), в то время налоги Кастилии составляли 17 750 000 дукатов; налог других королевств — 2 миллиона; налоги Индий — 1,5 миллиона, то есть в общей сложности больше 21 миллиона, из которых только треть действительно поступала в кладовые казначейства. Если сравнить эту цифру с цифрами 1554 г. — независимо от их точности, то огромный рост налогов станет очевиден.

Несмотря на это, дефицит продолжал существовать. Было много споров о размерах дефицита, оставленного Карлом I; по мнению одних авторов, он был очень велик, по мнению других — незначителен. Документы, на которые ссылаются и те, и другие, не имеют решающего значения, но свидетельство венецианского посла все же заслуживает внимания. В сентябре 1555 г., после отречения Карла I, посол этот утверждал, что фламандцы страшатся ухода Карла и воцарения Филиппа II, «которому не хватает средств для ведения войны. Пограничным войскам выдают значительные суммы, и, по словам министров, с марта месяца было израсходовано 1 350 000 крон». Во всяком случае, ясно, что в рассматриваемый период — по вине ли Карла I или вследствие плохого управления и военных неудач его преемников — дефицит возрастал с каждым годом и неизбежно должен был привести к банкротству. В 1573 г. государственный долг превышал 37 миллионов дукатов. В 1575 г. Филипп II писал своему послу в Риме Хуану де Суньиге, что «брать больше негде, ибо все истрачено и исчерпано вплоть до кредитов». На кортесах 1579 г. тот же король говорил, что «не только израсходована и опустошена казна, но исчерпаны все средства и источники, какими только можно было воспользоваться».

После смерти Филиппа II долг Испании, по словам одного писателя того времени, равнялся 100 миллионам; в 1690 г. — 70 миллионам, несмотря на все усилия Оропесы упорядочить бюджет и улучшить положение. Много раньше, в 1652 г., Филипп IV, описывая в письме к Марии де Агреда испытываемые им экономические затруднения, сообщал: «В то время как нужны были бы миллионы дукатов для удовлетворения самых безотлагательных нужд, в моей казне едва найдется 20 000 эскудо, и бывают дни, когда у меня нет денег на мелкие расходы».

Затруднения достигали такой остроты, что Карлу II пришлось объявить банкротство, «как если бы он был частным лицом», и обратиться с постыдным предложением к кредиторам отказаться от 8 миллионов из общей суммы долга ради оказания поддержки королю и государству, с тем что остальная сумма долга будет им выплачена. Упомянутый выше документ герцога Саилукара (1666 г.) весьма красноречиво рисует состояние источников дохода. Герцог считал, что, поскольку королевских доходов ни в коей мере похватает на покрытие необходимых расходов, король может «для ведения справедливых войн пользоваться доходами своих вассалов», и предлагал изъять их в виде «подношений», которые всегда были незначительны, или насильственно. При этом он добавляет: «Насильственные мероприятия предполагают новое всеобщее обложение, а города и без того обременены ими настолько, что не могут выплатить прежних налогов; их так много, что никто не знает даже, за что их берут и как они называются, причем население страдает от бесчестности сборщиков больше, чем от требований короны. Кроме того, в настоящем постановлении недостаточно ясно изложены все эти вопросы, что сулит нам больше затруднений, чем помощи, и заставляет бояться общего бедствия, бороться с которым будет трудно и опасно».

Хотя нам не хватает точных цифровых данных, мы можем прийти к тем же выводам, если прочтем, в каких выражениях короли характеризовали положение государственной казны, обращаясь к кортесам с просьбой о субсидиях и «миллионах» (протоколы кортесов), или доклады контадоров, частично дошедшие до нас, или жалобы генералов и адмиралов (например, донесения Амброзио Спинолы) на нехватку средств для самых неотложных нужд. Кроме того, станет ясно, что со времен Карла I большое, подчас огромное количество субсидий оставалось невыплаченным. Состояние армии, флота и всей системы обороны страны после смерти Карла II — а им придавалось величайшее значение и в те времена — показывает, что колоссальные средства тратились казной в течение двух веков нецелесообразно, даже когда они расходовались на создание институтов и служб, действительно необходимых.

Дабы правильно понять, какое значение имели непрерывное повышение налогов и постоянный дефицит, нужно принять во внимание, что вся тяжесть этого бремени ложилась только на часть населения. Дворянство было свободно от обложения, если не считать некоторых обязательств или повинностей — таких, как lanzas и medias annatas^[85], — и косвенных налогов общего характера. Два указа короля Карла I и его матери освобождали от обложения также лиценциатов, магистров и докторов университетов Вальядолида, Саламанки и Алькала и лиц, получивших ученые степени в Болонье. Духовенство, многие церкви, монастыри и университеты в общем тоже были освобождены от обложения. Однако финансовые затруднения в большей мере, чем беспристрастие органов правосудия, побудили королей частично уменьшить существовавшее в системе обложения неравенство. Так, упомянутые выше указы уничтожили введенные раньше привилегии для ученых других университетов и привилегии, дарованные папскими рескриптами; Филипп II уничтожил привилегии, на которые претендовали, «словно они были идальго», нотариусы города — Аревало и некоторых других городов, и запретил освобожденным от обложения распространять это освобождение «на своих слуг, членов семьи и других лиц»; наконец, духовенство, повинуясь распоряжениям папы, тоже постепенно переходило в категорию налогоплательщиков. Хотя духовенство иногда сопротивлялось этим нововведениям (например, во время борьбы против налога «миллионы» все церкви Кастилии образовали конгрегацию или эрмандаду, архиепископ севильский отлучил от церкви сборщиков налогов и издал интердикт и т. д.), надо сказать, что в большинстве случаев оно подчинялось им — так было на собрании, которое король Карл созвал в 1538 г. в Толедо, несмотря на то, что знать и прокураторы от уплаты сисы отказались. Правда, представители знати справедливо говорили, что для священников это не было большой жертвой, поскольку, «живя на десятину (выплачиваемую, как мы знаем, натурой), они почти ничего не покупают и не продают».

Организация и операции финансового ведомства. Хотя иной раз короли не считались с кортесами, вводя новые налоги (Филипп II, например), кортесы по-прежнему оставались, во всяком случае, внешне (на деле, как нам известно, короли добивались от них, особенно в Кастилии, всего, чего хотели), важнейшим органом управления финансами. В этой сфере их деятельность далее расширилась, так как, помимо сбора субсидий (обычных и чрезвычайных), возложенного на них раньше, им были поручены общая раскладка алькабалы и третичного налога и распределение, и сбор «миллионов». Для этой цели в 1525 г. была создана комиссия, названная депутацией королевства (из двух, а позже из трех депутатов), и в 1601 г. — комиссия «миллионов» (четыре депутата, назначенные кортесами). Первая была упразднена в 1694 г., вторая в 1658 г. вошла в финансовый совет и продолжала в нем свою деятельность и после декрета 27 сентября 1665 г. Выше было сказано, что Карл I намеревался еще больше расширить финансовую компетенцию кортесов, передав в их ведение все управление финансами, за исключением некоторых налогов, предназначенных на погашение долга, и что отказ от сисы в 1538 г. разрушил этот план; но, очевидно, не в этом заключалось намерение Карла I, а в увеличении налогов, которое и было предложено депутатам, но было ими отвергнуто.

О финансовом совете мы уже говорили, так же, как и о его отношениях со счетной палатой. В 1687 г. с целью централизации функций к уже существовавшим органам была добавлена должность генерального суперинтенданта финансов, а в 1691 г. были назначены провинциальные суперинтенданты во всех провинциях Кастилии. Кроме этих представителей высшей власти, имелось множество чиновников (отчасти этого требовало разнообразие налогов), количество которых, по словам одного современного автора, достигало 60 000. Не говоря о злоупотреблениях, жертвой которых были налогоплательщики, одно только содержание этого аппарата поглощало значительную часть собранных налогов.

Способы взыскания налогов были весьма разнообразны. Часто практиковались откупа, но мы уже видели, какие жалобы это вызывало. Кортесы боролись за то, чтобы раскладку налогов поручили им, и неоднократно обращались к Карлу I с просьбой поручить им сбор алькабалы (но не всех налогов, как предлагал король); они в 1537 г. добились договора об этом на десять лет; затем договор был продлен до 1561 г. Позже было восстановлено прежнее положение, хотя Филиппу нелегко было этого добиться. Другие налоги собирались непосредственно властями.

В случае финансовых затруднений государство прибегало к займам. Соглашения о займе заключались главным образом с фламандскими, немецкими и итальянскими (особенно генуэзскими) банкирами; сношения с первыми облегчались личным влиянием Карла I и его связями в Германии. В документах эпохи царствования этого короля часто встречаются имена: Фуггер (или Фукарес) Эскетес из Фландрии; Спинола, Константин Джентиле, Кристобаль Лескаро и другие имена, которые сами говорят о происхождении их владельцев.

Бухгалтерская запись 1554 г. говорит о долге в 3 миллиона дукатов «немцам, фламандцам и итальянцам». Из всех кредиторов во времена Карла 1 самыми влиятельными были Фуггеры. За ними следовали генуэзцы, чья жадность стала объектом сатирической литературы этой эпохи (Сервантес, Кеведо и др.). Частые займы и высокие процентные ставки привели к тому, что Испания превратилась, как справедливо говорили, в мост, через который проходили сокровища Америки (и полуострова), чтобы обогащать другие нации. В 1539 г. общий долг банкирам равнялся 1 миллиону, в 1557 г, — 6 800 000, а в 1560 г. — 7 миллионам дукатов, не считая долга по пенсиям; а так как часто случалось, что векселя не оплачивались в срок, то продление срока их оплаты покупалось ценой ростовщических процентов. Так, например, в 1543 г. на уплату процентов и отсрочку векселей на сумму в 90 000 дукатов израсходовано было по меньшей мере 30 000. Венецианские послы (Наваджеро и др.) упоминают, что доходы кредиторов от этих операций достигали 15 и 20 % в 1546 г. и 30 % в 1551 г.

В 1557 г. произошел разрыв с банкирами из-за того, что Филипп II не мог выполнить свои обязательства. То лее повторилось в 1560 г. По примеру генуэзцев все остальные банкиры отказались вести дела с испанским государством (генуэзцы сделали это еще в 1547 г., после того как король прекратил уплату процентов по долгу). Для короля создалось крайне трудное положение. В течение пяти недель он не мог найти никого, кто акцептировал бы вексель, который он выдал Нидерландам. Наконец, пришлось снова обратиться к генуэзским байкам, которые отомстили за ущерб, нанесенный им перерывом в операциях. Договор, заключенный в это время, был первым из так называемых генеральных соглашений и состоял в том, что кредиторам вручались новые долговые обязательства, а в залог давалось право на часть доходов от монополии на соль и от налогов на духовенство.

Словно всего этого было недостаточно для расстройства финансов, пришло еще одно бедствие, вред которого заключался скорее в самом его существовании, чем в реальных его проявлениях, бедствие, проистекавшее от гак называемых арбитристов — людей, которые, руководствуясь только своей фантазией, без глубокого изучения условий финансовой жизни пытались измыслить способы разрешения экономических затруднений казначейства с помощью необычайных налогов и разорительных операций. Наибольшую известность получило предложение продавать право на приставку «дон», используя таким образом тщеславие людей, которые, по словам писателя XVII в. (Наваррете), кичились тем, что прибавляли к данному им при крещении имени слово, которое раньше прибавлялось только к имени знатных особ. Проекты арбитристов свидетельствуют о невежестве, которым отличались политики того времени в финансовых вопросах, и эмпирическом характере этой области знания. Справедливость нашего утверждения ясна из того, что подобных прожектеров выслушивали в органах управления, в так называемых посреднических советах, назначение которых состояло в том, чтобы обсуждать предложения арбитристов и разрешать конфликты. Классическая эпоха таких советов и наивысшего расцвета арбитризма совпала, естественно, с эпохой упадка Испании, то есть с царствованием Филиппа IV и Карла II. Последний созвал даже в 1693 г. совещание из нескольких членов финансового совета, духовника короля-священника церкви Сан-Хусто, одного иезуита и одного францисканца, которые предложили перечеканить на деньги все серебро королевской семьи и треть серебра, принадлежавшего частным лицам, удержав при этом в пользу короля 10 %, заложить драгоценности королевы и другие подобные же средства.

Организация армии. Терсио. В изучаемую нами эпоху испанская армия формировалась из четырех элементов: волонтеры, осужденные преступники, рекруты, набранные по призыву, и дворянские ополчения. Первые три категории существовали в течение всего периода царствования Австрийского дома. Волонтеры использовались в широком масштабе: их набирали всюду, где это было возможно, очень часто за границей (немцев, итальянцев и т. д.), что облегчалось связями испанских королей с Германской империей и их господством над Нидерландами, Италией и другими странами. Эти наемники по большей части авантюристы — были причиной многих конфликтов, из которых больше всего известен конфликт, вызванный нападением на Рим^[86].

В XVI в. и отчасти в XVII в. было также большое количество волонтеров испанского происхождения, среди них много дворян, отличавшихся «беспорядочной жизнью или малым достатком», офицеров запаса или в отставке, некоторое количество знатных людей (сыновья грандов) и даже рыцари военных орденов. Эти волонтеры — которых привлекли в армию свойственный эпохе авантюристический дух, надежда улучшить свое положение, желание избежать преследований правосудия или стремление к славе, а может быть, и все эти причины вместе, — отличались от иностранных наемников, между прочим, тем, что не были завербованы на определенный срок или кампанию; тем самым они составляли кадры ветеранов, которые могли быть отпущены из армии только по уважительной причине; ветераны эти гордились не только многочисленными победами испанского оружия, но и своей долгой службой, что побуждало их рассматривать себя как людей высшего звания и презирать всякий труд как занятие, недостойное человека, хотя бы раз взявшего в руки оружие.

Во времена Оливареса, несмотря на многочисленные столкновения и сепаратистские выступления отдельных областей, волонтеры, приходившие в армию главным образом из Кастилии, Андалусии, Арагона и даже с Канарских островов, были еще многочисленны. Позже число их сильно уменьшилось; особенно трудно было набирать новых волонтеров для отправки во Фландрию, так как все пути туда были блокированы вражескими эскадрами; отсюда пошло выражение «достать копьем Фландрию», то есть добиваться чего-нибудь с трудом и упорством. Набор не оправдывал себя также из-за своекорыстия вербовщиков, которые искали только наживы, не заботясь о годности завербованных к военной службе, и из-за тщеславия богатых людей, которые покупали звание капитана, едва им удавалось кое-как набрать роту. Герцог Санлукар утверждал з 1666 г., что волонтеры того времени (уже «не те», что были некогда) «в большинстве своем бродяги и бездельники, которые идут в солдаты, чтобы получить деньги и одежду, и удирают прежде, чем попадут в армию».

Осужденные преступники служили главным образом во флоте. Призыв или принудительный набор давали ничтожные результаты, ибо совершавшиеся при наборе насилия сами по себе побуждали новобранцев к дезертирству. Вербовщики, о которых говорилось раньше, тоже прибегали к насилию, хотя это и запрещалось. Существовала также обязательная военная служба для мужчин от 15 до 60 лет, которые зачислялись в резерв и призывались в случае необходимости. Каждый муниципалитет имел резервные войска и производил им ежемесячные и ежегодные смотры. Начальники резервных войск раньше назначались городскими советами, но с конца XVI в. стали назначаться королем. На Канарских островах королевской грамотой от января 1598 г. была организована провинциальная милиция, служба в которой была обязательной для всех мужчин, способных носить оружие. В 1667 г. эта милиция состояла из 9550 пехотинцев, 450 всадников и 374 артиллеристов. Что же касается знати, то, несмотря на замену военной службы особым налогом, остатки феодальной военной организации еще продолжали существовать некоторое время. В борьбе с городами корона прибегала к помощи сеньоров, и так же, как во времена войн с Гранадой и завоевания Португалии, выступали по приказу короля герцог Медина-Сидония, герцог Альбуркерке, маркиз Серральбо, графы Альба, Бенавенте, Монтеррей и Лемос (чьи земли были расположены на границах королевства). А ближайшие «города, сеньоры и прелаты с пешими и конными людьми» выступали со своими войсками независимо от размеров регулярной армии, состоявшей в основном из наемных волонтеров.

Мы уже говорили, что в течение долгого времени знатные молодые люди не считали постыдным служить простыми солдатами по обычаю «былых времен», как говорит один из авторов конца XVI в., приводя в пример герцога Пастрану, сыновей герцогов Альбы, Пармы и Инфантадо, маркизов дель Васто и де Пескара и др. Но затем они стали уклоняться от военной службы, ибо многие вынуждены были служить только ради удовлетворения насущных потребностей, а жалование выплачивалось нерегулярно. Хороших полководцев становилось все меньше, ибо те, которые могли ими быть, не изучали военного искусства и еще меньше занимались им на практике. На это жаловались некоторые авторы военных трактатов и сам граф-герцог. В опасные для королевства моменты, например, во время каталонского восстания, знатные сеньоры формировали отряды на свой счет, но сами не командовали ими. Так поступали Оливарес, граф Оропеса, маркиз Мората, герцог Мединачели и др. Так же поступали и военные ордена, выставляя до пятисот воинов-идальго.

Как остатки средневековья существовали еще в этот период войска, состоявшие из «рыцарей по праву завоевания»; в 1563 г. Филипп II реорганизовал эти войска, распорядившись, чтобы все обладатели имений в Андалусии и Мурсии стоимостью в тысячу дукатов золотом (375 000 мараведи) и выше «имели оружие и лошадь и умели с ними обращаться», являлись ежегодно на смотр и служили королю, когда их позовут, — при этом принимались я волонтеры; затем шли «темные рыцари» — плебеи, получившие право ношения оружия и воинские звания — сословие, созданное Сиснеросом по образцу кабальеро средневековых городских советов. «Темные рыцари» были распущены в 1518 г., а отряды «рыцарей по праву завоевания» (участвовавшие в завоевании Португалии) в 1619 г. были заменены «всеобщей милицией в соответствующих местностях».

В царствование Карла II возник проект создать национальную милицию путем восстановления муниципальных отрядов и всеобщего вооружения; но проект этот не осуществился.

Основным войсковым соединением до 1534 г. оставалась коронелия. Начиная с этого года возникла новая боевая единица — терсио, с непостоянным количеством рот, вначале их было двенадцать, позже — от тринадцати до пятнадцати. Во главе терсио стоял полковник, во главе роты — капитан. Каждый терсио носил имя своего полковника. Число солдат было неопределенным, но по уставу каждая рота должна была состоять из 250–300 человек. Однако в иностранных войсках коронелии сохранились как боевые единицы значительно позже указанной даты (например, коронелия Просперо Колонны, участвовавшего в завоевании Португалии: 15 рот, 2900 солдат); они существовали также и во время каталонской войны в царствование Филиппа V (коронелия графа-герцога). Затем появилось название полк (regimiento) — немецкий полк графа Херонимо де Лодрона в 1580 г.; это соединение впоследствии стало основным и в конце XVI в. заменило терсио. В каждой роте имелись офицер, капеллан, сержант, фурьер, флейтист, барабанщик и несколько капралов. Знамена рот были различных цветов, соответствующих геральдическим цветам капитанов, и украшались крестом святого Андрея или красным бургундским крестом. Знамя или штандарт короля было красным и украшено королевским гербом и священными эмблемами. В каждом терсио имелись старший сержант, главный барабанщик, врач, хирург и ученый оидор.

Высшие военачальники обычно носили звание генерал-капитанов. В кавалерии, подразделения которой назывались батальонами, с середины XVII в. было введено звание полковника.

Существовали следующие четыре рода войск: пехота, кавалерия, саперы и артиллерия. Пехота, разделенная на терсио, состояла из копьеносцев — без доспехов (простые копьеносцы) или в панцире и шлеме (латники), — аркебузиров и мушкетеров. Некоторые авторы полагают, что от соединения этих трех видов оружия и произошло название «терсио». В «Уставе испанских военных сил» Лондоньо действительно говорится о том, что третью часть каждой регулярной роты должны составлять аркебузиры в киверах. Позже мушкетеры, вначале немногочисленные, начали преобладать над аркебузирами, ибо мушкет являлся более совершенным оружием. Кавалерия состояла из тяжеловооруженных и легковооруженных конников, вспомогательных конных частей и конных аркебузиров. Специалисты считали, что каждому терсио должна быть придана сотня легкой кавалерии. Артиллерия, которая совершенствовалась с каждым годом, была вооружена каменными или чугунными ядрами, тяжелыми и средними пушками, камнеметами, кулевринами, полукулевринами, Фальконетами и мелкокалиберными пушками. Все орудия того времени делались из бронзы.

Самым важным родом войск до конца этой эпохи оставалась пехота, а в ней долгое время основную роль играли копьеносцы, которые еще в сражении при Равенне (в царствование Фердинанда Католика), отражая атаки кавалерии, применяли тактику сомкнутого строя, получившую впоследствии такую широкую известность. Огнестрельное оружие рассматривалось как подсобное средство и первое время из-за своего несовершенства не давало большого эффекта, хотя в битве при Павии все же сыграло решающую роль. Мушкетеры и аркебузиры сражались под охраной копьеносцев, которые прикрывали их при атаках кавалерии и находились на флангах терсио. Однако огнестрельное оружие было оружием будущего, и его роль, незначительная в войсках эпохи католических королей, возросла до такой степени, что послужила одной из причин упразднения терсио в конце XVII в. В эпоху расцвета испанская пехота завоевала всемирную славу своими великолепными боевыми качествами, о которых мы уже говорили выше^[87]. Среди людей, в большой мере способствовавших этой славе своей доблестью и энергией, нужно назвать капитана Хулиана Ромеро. Даже во времена упадка в битве при Рокруа испанская пехота показала свои боевые достоинства.

Контингенты, дисциплина и интендантство армии. Состав армии менялся в зависимости от эпохи и международной политики. О численности армии в различные годы и при различных обстоятельствах могут дать представление два вида документов: финансовые отчеты, в которых, правда, не всегда, имеются нужные данные, и инструкции, изданные во время отдельных кампаний. Кроме того, менее точные данные можно найти в записках путешественников и иностранных послов. Один из них, венецианец Бадоэро, считал (1557 г.), что число испанских солдат, воевавших за пределами полуострова, достигало 20 000 человек, а общий состав армии, в случае призыва всех годных к военной службе, достигал самое большее 40 000 человек.

Из реляций, относящихся к португальской кампании, видно, что в феврале 1580 г. имелось 35 360 пехотинцев и саперов и 2107 конников, а в апреле соответственно 33 050 и 2050, не считая муниципальной милиции и отрядов, выставленных сеньорами. Часть этих солдат была переброшена из Италии, по ясно, что и там оставались значительные силы, так же как во Фландрии и в других странах, где Испания вела войны или имела владения. Другие данные, которые приводились, когда речь шла о политических событиях, указывают на многочисленность вооруженных сил Испании в ту эпоху, когда во всех странах были малочисленные армии; до середины XVII в. (царствование Людовика XIV) их нельзя сравнивать по численности с армиями последующих веков или нашего времени. Известно, что Филипп II создал 23 терсио, однако эти сведения нельзя считать достоверными. После смерти Филиппа III во Фландрии было всего семь терсио, то есть в общей сложности (если считать по 13 рот в терсио) 22 750 человек. Впрочем, нужно заметить, что еще во времена герцога Альбы Лондоньо упоминал о терсио, в которых было всего но 1000 человек; а в эпоху упадка количество солдат настолько сократилось, что в царствование Карла II армии почти не существовало. Даже в период расцвета большая часть владений Испании оставалась незащищенной, как это было почти всегда в Америке, где при жизни Карла I сотня французов смогла захватить Гавану, и в Индиях, согласно донесениям начальника эскадры, ни один порт не смог бы отразить атаку и трехсот врагов. Во время восстания мор исков в Валенсии нелегко было собрать для борьбы с ними достаточное количество людей.

Величайшим злом для армии была плохая работа интендантства, примером чего может служить организация Непобедимой Армады, а также нерегулярность в выплате жалования и посылке денег на снаряжение, чему тоже есть немало свидетельств. Вовремя наваррской кампании 1521 г. нищета армии была ужасающа; в борьбе с городами знать, по просьбе короля, сама содержала королевское войско; о том же говорят речи маркиза де Пескара и коннетабля Бурбонского к своим солдатам; бретанская экспедиция 1590 г. была осуществлена раздетыми, голодными солдатами; в Каталонии во время кампании, предшествовавшей восстанию, и во Фландрии положение армии было не лучше. Достаточно привести несколько выдержек из донесений и посланий Амброзио Спинолы.

«Скудость средств столь велика, — писал он королю в 1627 г., — что сумму, необходимую для оплаты поездки курьера, пришлось собирать у всех понемногу; и если не соблаговолит ваше величество оказать нам помощь в соответствии с мольбами нашими, то я не знаю, где тогда преклонить голову и что мне делать. Я погрешил бы против своей совести и против долга, повелевающего мне служить вашему величеству и охранять вашу монархию, если бы не доложил вашему величеству о страшной опасности, которая грозит нам здесь, где мы сделали все, что могли, и даже больше того, что могли, чтобы продержаться до сего дня, благодаря тому, что ее величество заложило свои драгоценности, другие — свое серебро, а министры, советники и прочие лица искали все возможные способы помочь нам. Таким образом, все кредиты исчерпаны, и ваше величество может поверить, что это так, ибо мы должны очень много, но удовлетворить не можем никого; поэтому я не вижу других путей, кроме помощи вашего величества».

Немного позже он говорил в королевском совете: «В прошедшие годы было много мятежей и солдатам платили повсюду, а если и должны были им, то не такие уж большие суммы; теперь же, когда давно нет мятежей, никому не платят, всем задолжали мы очень много, и если (от чего храни нас бог) случится мятеж, я не знаю, где найти столько денег, чтобы удовлетворить людей, и как можно удержать мятежников без того, чтобы не наложить на страну бесчисленные налоги — и тем самым толкнуть ее на какое-нибудь отчаянное решение».

Эти данные и опасения подтверждаются в письмах Карлоса Коломы к графу-герцогу, где он пишет, что испанские солдаты «умирают от голода, ходят нагишом и просят милостыню под окнами», и добавляет: «Все бедны, нищи и раздеты, особенно испанцы; многие из них умерли, хотя ни один не был ранен; за все лето им ни разу не пришлось выстрелить из аркебуза. В одном только Римбергском госпитале умерли 254 испанца, так что в трех терсис наберется не больше 1000 человек, способных держать оружие» (1629 г.).

Несмотря на всю поспешность, с какой граф-герцог отправил деньги во Фландрию, во времена командования эрцгерцога Леопольда и Хуана Австрийского трудности эти привели к «такому отчаянному положению, какое только можно вообразить», как пишет один современный писатель.

Спинола в уже приведенном докладе королевскому совету указывает как на одно из последствий нищеты, в которой из-за финансовых затруднений держали армию, на падение дисциплины, выражавшееся в мятежах. Эти бунты — о некоторых из них мы говорили в связи с фландрскими кампаниями — нередко ставили под угрозу жизнь самых почитаемых полководцев и почти всегда сопровождались грабежами и более опасными бесчинствами, жертвой которых становилось мирное население оккупированных территорий. Нужно сказать, что недисциплинированность солдат была общим злом всех армий того времени, а грабежи и нападения на мирных жителей, так же как привычка жить за счет чужой страны, не всегда вызывались неуплатой жалования, а зачастую распущенностью солдат и военными обычаями того времени. Но даже тогда испанская пехота не раз доказывала свое терпение и умение забывать о нищете и обидах. Жестокость и бессовестность были свойственны в то время всем — не только авантюристам, но порой знатным людям, в том числе и офицерам; последние принадлежали к знати, а многие солдаты были идальго. Достаточно прочесть приказ Филиппа II по португальской армии, опубликованный в Контильяне 28 июня 1580 г., и вспомнить, что, несмотря на наложенные этим приказом суровые наказания и на решительность герцога Альбы, бесчинства офицеров и солдат не прекращались. Дисциплина армии несколько поднялась с середины XVII в.; в то же время благодаря некоторой регулярности, впрочем, отнюдь не постоянной, в выплате содержания или вследствие привычки к нищете уменьшилось количество бунтов. Тем не менее в 1666 г. герцог Саплукар жаловался на недисциплинированность солдат.

Вместе с тем организация интендантства была в самом плачевном состоянии. В злоупотреблениях были повинны не только поставщики и офицеры, которые торговали принадлежавшими армии лошадьми (как писал в 1655 г. путешественник Ларсене), но также и капитаны, и полковники, которые обманывали государство, указывая при получении денег большее количество солдат, чем имелось в действительности, как это видно из документов различных лет. Впрочем, этим пороком страдала не только испанская армия. Многие другие проступки, совершавшиеся не по злому умыслу, а по небрежности, тоже снижали боеспособность войск и не позволяли правильно использовать денежные жертвы, на которые шло государство.

По обычаям того времени разрешалось, чтобы солдат сопровождали женщины дурного поведения, как пишет Брантом относительно терсио герцога Альбы и как сказано в «Уставе» Лондоньо. Последний рекомендует «во избежание большего зла держать на каждую сотню солдат восемь женщин, которые принадлежали бы всем». К концу XVII в. это положение несколько изменилось.

Создание военно-морского флота. Несмотря на войны, которые вела Испания, и на необходимость поддерживать сообщение с удаленными от полуострова владениями и колониями — прежде всего с Америкой, — короли мало заботились об укреплении флота, и можно сказать, что государственного флота в этот период не существовало. Преобладала арендная система — государство контрактовало суда, либо построенные в Испании судовладельцами, которые при этом весьма наживались, либо прибывшие из-за границы, главным образом из итальянских республик. В контрактах устанавливалось: количество судов, поставляемых судовладельцем, их назначение, стоимость, а иногда срок аренды и службы. Эта система давала хорошие результаты в царствование Карла I, когда у неприятельских держав тоже не имелось значительных эскадр. Но когда в других странах (в Англии, Франции и Голландии) появился флот, стало очевидно, сколь опасно для Испании не иметь своих государственных верфей, так как она вынуждена была ожидать, пока судовладельцы предложат или смогут предложить достаточное количество подходящих судов. Это не значит, что государство совсем не занималось кораблестроением. Суда строились еще во времена Карла I, но даже эти суда передавались за договорную плату определенным лицам, которые должны были вооружить их и оснастить для военных целей. Позже количество государственных судов возросло, кроме того, корабли закупались за границей (первая закупка была произведена в 1635 г. и потом повторялась неоднократно, например, в Голландии в 1682 г. было куплено восемь судов и в 1685 г. — шесть); но система сдачи судов в аренду государству продолжала существовать, и даже при постройке судов специально для короля по-прежнему преобладали (даже в конце XVII в.) договоры с частными судовладельцами. В случаях чистого вида аренды (наиболее употребительная форма в XVI в.) к уже указанным неудобствам присоединялась алчность судовладельцев и капитанов, которые не только отказывались поставлять; необходимое вооружение и снаряжение (артиллерия обычно относилась за счет короля, как это видно из контракта Карла I с Андреа Дориа в 1528 г.), но и уклонялись от сражений, чтобы избежать материального ущерба.

В случае нужды применялось также в широком масштабе использование торговых судов; но конечным результатом этой меры было разрушение коммерческого и рыболовного флота и разорение судовладельцев, которые оказывали государству значительные услуги. Многие документы эпохи Филиппа II указывают на то, что так обстояло дело на севере и северо-востоке. В 1580 г. в Испании имелось 1000 высокобортных кораблей (из них 400, принадлежавших баскам, астурийцам и галисийцам, занимались рыбной ловлей у берегов Ньюфаундленда или перевозили товары во Фландрию, Францию и Англию) и более тысячи гребных и парусных судов водоизмещением от 80 до 90 тонн у берегов Бискайи и Сантандера. Но весь этот флот был приведен в негодность, так как государство не выполняло своих обязательств. В докладе последних лет царствования Филиппа II говорится: «Когда нанимают суда и людей, то обычно в течение долгих лет расчеты не производятся. Расплата же происходит тогда, когда большая часть людей уже умерла, и все деньги уходят на раздачу жалования тем, кто об этом просит». Против этого зла были бессильны постоянные жалобы судовладельцев и коммерсантов, а также выступления кортесов.

Во времена Филиппа II и Филиппа III потребовалось установить премии за строительство кораблей водоизмещением свыше 300 тонн, чтобы восстановить флот, сильно уменьшившийся, как пишет один писатель (1611 г.), вследствие ущерба, нанесенного владельцам судов «разорительными и неожиданными конфискациями». Среди этих судовладельцев были такие знатные сеньоры, как герцог Осуна, герцог Лерма и даже епископы (например, епископ Валенсийский, имевший в 1538 г. четыре корабля в Севилье, или епископ Майоркский, владевший галерами в галисийской эскадре). В 1633 г., для того чтобы стимулировать строительство кораблей частными лицами, были введены договоры на более выгодных условиях. Применяя все эти системы: аренду, строительство судов силами государства, покупку и конфискацию, — иногда удавалось создать значительные эскадры. Помимо Непобедимой Армады и других эскадр, организованных с той же целью, назовем эскадру Филиппа II, во время войны с турками насчитывавшую свыше 100 судов; десять эскадр, созданных в 1590 г., которые состояли из 100 судов, вооруженных 981 пушкой, водоизмещением 48 200 тонн; эскадры, созданные в царствование Филиппа IV для итальянской кампании — одна из 34 судов (1649 г.), другая — из 39 бахелей, 9 галер и 120 тартан и полакр^[88], не считая других мелких судов; эскадру из 35 крупных судов, направленную против Барселоны в 1651 г.; действовавшую вместе с ней в 1652 г. при Бурдеосе эскадру из 29 судов; океанскую эскадру, созданную в 1622 г., состоявшую из 76 кораблей, и т. д.

Согласно официальному отчету 1655 г., казначейство израсходовало с начала 1649 г. до конца 1654 г. на флот Испании и Генуи 7 734 654 дуката серебром, или же 31 601 981 дукат медью. Позже была организована постоянная островная эскадра на Филиппинах, в которую в 1637 г. входили 24 судна, из них 6 галер; содержание их и жалование личного состава достигали 283 184 песо в год. В 1643 г. за счет колоний была создана специальная армада для защиты Индий, так называемая армада Барловенто, вначале состоявшая из 14 судов; в дальнейшем эту армаду стали употреблять для других целей. Каталонская депутация содержала некоторое время небольшую эскадру, которая в начале XVII в. была расформирована. Следует также отметить принадлежавшие частным лицам эскадры, которые входили в государственный флот: эскадру герцога Лермы в составе 4 галер, за снаряжение которой он получил в 1615 г. пожизненную пенсию, и эскадру герцога Осуны, которая не только хорошо сражалась в Средиземном море, но и выгодно отличалась от королевских войск своей организованностью и хорошей работой интендантства.

Эта эскадра была в некоторой мере пиратской, несмотря на то, что пиратство было в те времена в Испании запрещено; испанские правители были долгое время против него, хотя видели, что вражеские державы открыто к нему прибегают, и знали, какую помощь может оказать оно в войне, особенно учитывая постоянные финансовые затруднения. В 1525 г. Карл I разрешил пиратство для борьбы против мавров и французов, нападавших на Андалусию и Кастилию, причем пиратам жаловалась 1/5 военной добычи. Это разрешение было подтверждено Филиппом III на вальядолидских кортесах 1598 г.; Филипп IV возобновил его в расширенном виде в уставе 1621 г., так как конфискация судов стала почти невозможна вследствие разорения судовладельцев, тем не менее издание этого устава совпало с арестом и процессом герцога Осуны, который, кроме всего прочего, обвинялся в пиратстве. В Индиях пиратство долгое время было запрещено из опасения, что пиратские суда будут нарушать монополию торговли; но в конце концов оно было разрешено, и пираты сыграли большую роль в борьбе против флибустьеров, вторгшихся в Тихий океан. Также велика была роль пиратов в Средиземном море в конце XVII в., когда от королевского флота почти ничего не осталось.

Организация и вооружение морского флота. Пополнение личного состава флота производилось главным образом при помощи вербовки добровольцев; в 1590 г. была сделана попытка принудительного призыва во флот всех бродяг, но это дало мало результатов. В 1607 г. были введены матрикулы^[89] и «дан приказ, что лица, не внесенные в матрикул, не смеют выходить на рыбную ловлю, а те, кто внесен, не могут отправляться в дальнее плавание без разрешения королевского коррехидора». Но это новшество вызвало такое негодование, что пришлось его отменить. При Филиппе IV матрикулы были введены снова как порядок, обязательный для всех побережий.

В 1554 г. месячное жалование маринеро (матроса высшей квалификации) равнялось 800 мараведи, грумета (палубного матроса) — 533, юнги — 266, маэстре или капитана — 5200 мараведи. В 1663 г. маринеро получал 4 эскудо 4 реала, юнга — 2 эскудо 2 реала, капитан флагманского корабля — 40 эскудо, остальные капитаны — 30 эскудо. Нечего говорить о том, что зачастую плата эта являлась номинальной, так как в интендантстве флота царил такой же беспорядок, как и в армии. Вследствие этого, начиная со времен Карла I, во флоте неоднократно вспыхивали бунты. Герцог Осуна писал в начале XVII в., что на королевских судах можно было встретить «грудных младенцев, состоящих на жаловании, и солдат, и матросов, которым жалование не выплачивалось по тридцать месяцев».

Часть морских сил составляли рыцари военных орденов, которым устав 1633 г. вменял в обязанность шестимесячную военную службу. Гребцы на галерах набирались из пленников и преступников, приговоренных к телесному наказанию, которое по приказу Карла I в 1530 г. было заменено отправкой на галеры. В уставе 1553 г. галерники фигурируют под общим названием сброд (chusma — преступники, приговоренные за тяжкие преступления, в том числе мориски, рабы-мавры и турки, изменники и люди дурного поведения). Обращение с ними было далеко не человеколюбивым, хотя упомянутый устав был направлен на то, чтобы несколько облегчить их положение. Еще определеннее был в этом отношении устав 1607 г., в котором среди других предписаний, возвращающих галерников к человеческому положению, имелось распоряжение помещать их в случае болезни в госпиталь. В финансовых отчетах Карла I (1554 г.) отмечено поступление 9 миллионов, выделенных бегетриями для найма тысячи галерников, взамен налогов, от которых эти бегетрии были освобождены. Нравы флота мало чем отличались от нравов армии. Во время тунисской экспедиции, несмотря на решительные приказы короля, на судах находилось более 4000 женщин, которые сопровождали своих возлюбленных — солдат и моряков.

Наиболее распространенным типом корабля вначале была галера. В конце XV в. она вышла из употребления, но вскоре вновь завоевала прежнее место, когда пришлось бороться с гребным флотом турок. Обычно в галере на каждую скамью приходилось по три весла, а в виде исключения — по четыре и пять. Количество скамей зависело от размеров галеры. На корме, а иногда также и на носу, находились роскошные, украшенные резьбой, позолотой и росписью палубные надстройки; также роскошны были знамена и занавеси, фонари и оконные стекла кают и других судовых помещений, вопреки неоднократным приказам, запрещавшим излишнюю роскошь. Даже в 1684 г., когда эта пышность была сильно ограничена, из договоров на раскраску видно, что корпус галеры был покрыт черным лаком, а нос и корма — позолочены (на флагманском же судне они были «разнообразных красивых оттенков»); на корме изображены морские животные или тритоны.

Для океанских плаваний употреблялись главным образом большие парусные корабли (хотя в некоторых случаях пользовались и галерами), а также каравеллы с косыми парусами. Альваро де Басан, который был не только великим флотоводцем, но и судовладельцем и человеком больших технических знаний, изобрел род галеона (парусного), который мог поднять большое количество пушек. В царствование Филиппа II были изобретены новые типы судов: либо парусные (галеонсеты, фиботы, эскарчапины), которые были легче прежних и вытеснили некоторые старые типы (например, каравеллы были заменены эскарчапинами), либо смешанные, в которых совмещались свойства галеры и парусного корабля (галеасы и галибрасы) Последний тип был мало удачен. Под конец галеры стали использоваться лишь для плавания по Средиземному морю, и то в качестве транспортных судов, хотя случалось, что они принимали участие в военных действиях даже в XVII в. Кроме того, их пытались приспособить для сообщения с Америкой.

В царствование Филиппа III по инициативе генерал-адмирала Диего Брачеро была усовершенствована техника кораблестроения в уже известных типах судов. В 1642 г. впервые были применены так называемые «огненные галеоны» или брулоты, которые с успехом применялись в Голландии и во Франции; но больших результатов это не дало. Для обучения строительству и вождению этих кораблей в Кадисе была открыта пиротехническая школа. Мощь, боеспособность и специализация военных судов постепенно возрастали. В XVII в. научились строить трехпалубные корабли, вооруженные 200 пушками, водоизмещением больше 2000 тонн. Вместе с тем палубные надстройки стали ниже, верхняя палуба опустилась, и судно было значительно облегчено; так появился новый тип — фрегат, который быстро получал большое распространение наряду с так называемыми «линейными судами». Слово корабль (nао), заменилось словом бахель (bajel).

Вооружение морского флота состояло главным образом из артиллерии; ее становилось все больше, и она совершенствовалась, но плохо использовалась испанскими тактиками, которые обычно применяли ее с коротких дистанций, предпочитая абордажи, что было большой тактической ошибкой, ибо враждебная артиллерия на голландских и английских судах стреляла издали, нанося жестокий урон испанским кораблям раньше, чем они могли приблизиться на расстояние мушкетного выстрела. Первоначально пушки делались из кованого или литого железа, позже (начиная с 1522 г.) железо было заменено бронзой. Для подготовки личного состава в 1576 г. в Севилье была основана практическая школа, а в начале XVII в. были построены литейные мастерские в Льерганесе и в Севилье. Экипаж и пехотинцы вначале были вооружены арбалетами и аркебузами. Первые вскоре вышли из употребления, и на вооружении остались аркебузы и введенные в 1544 г. мушкеты. В 1660 г. фабрика в Пласенсии выпустила для флота карабины.

Для защиты побережья от многочисленных в те времена пиратов в царствование Филиппа III были построены 44 дозорные башни, предназначенные для того, чтобы предупреждать и отражать высадку пиратов. Главные порты (Кадис, Тарифа, Гибралтар, Сеута, Оран, Корунья, Барселона, Аликанте и т. д.) были защищены крепостными стенами и фортами, постройка которых в XVI в. принесла славу Кристобалю де Рохасу. В конце XVII в. Картахена была превращена в крепость с внутренней гаванью и арсеналом и стала важнейшей базой морского флота. Сюда была переведена эскадра, до 1668 г. зимовавшая в Пуэрто де Санта-Мариа.

Управление владениями и колониями. До сих пор мы касались только управления и государственного устройства территорий полуострова, а также институтов, общих для всех стран, находившихся под властью испанских королей. Но владения, лежавшие вне полуострова, особенно колонии (Америка и Океания), имели некоторые особенности, которые необходимо уточнить.

Итальянские территории (Сицилия, Неаполь, Милан) управлялись вице-королями, которые обычно принадлежали к высшей знати; юрисдикция их распространялась на все области управления, однако особенно подчеркивался военный характер их деятельности в силу условий, созданных оккупацией этих стран и почти непрерывных войн, которые они вынуждены были вести. Широкие полномочия вице-королей давали им большую власть, которая внушала опасения или по меньшей мере подозрения королям.

Нидерланды управлялись наместниками, обычно принадлежавшими к королевскому дому, как мы уже указывали в разделе политической истории, хотя иногда это правило нарушалось, например, во время правления герцога Альбы. Права и полномочия наместника были ограничены советом и правительственными органами страны, за которой всегда признавалась известная степень автономии; эти органы продолжали функционировать даже во время политических осложнений, неоднократно возникавших начиная с царствования Филиппа II.

Канарскими островами первоначально правил главный аделактадо (adelantado general), а позже — генерал-капитан, одновременно исполнявший обязанности председателя совета (царствование Филиппа II); впоследствии эти должности были разделены. Инструкция от ноября 1670 г. ясно определила компетенцию как военных, так и гражданских властей и тем самым положила конец спорам, продолжавшимся в течение многих лет.

Высшее управление американскими колониями было возложено на вице-королей, генерал-капиталов, губернаторов (должности, иногда исполнявшиеся одним лицом, но чаще различными) и на аудиенсии. Номере завоевания новых территорий создавались провинции и соответствующие органы политической власти. Первое вице-королевство во главе с Колумбом и членами его семьи было учреждено в первых открытых землях, центром которых был остров Эспаньола. Но несмотря на то, что титул вице-короля (и одновременно правителя) был пожалован роду Колумба до 1563 г., задолго до этой даты были назначены новые правители и на Эспаньолу и на Кубу (Фернандину).

Мексикой (Новая Испания) сначала правил правитель генерал-капитан (Кортес — с 1522 г.), а затем (с 13 декабря 1627 г.) аудиенсия с правительственными полномочиями. В 1535 г. король впервые назначил вице-короля на неограниченный срок, но с оговоркой, что его преемники будут назначаться на шесть лет; однако аудиенсия этим не упразднялась.

Административное деление Центральной Америки претерпело много изменений. Часть ее была отнесена к Мексике, а часть подчинялась правителю Эспаньолы. Но уже в 1508 г. Никуеса был назначен правителем Верагуа и области, названной Кастилия дель Оро, в которую входили нынешние Коста-Рика и Никарагуа. В 1513 г. Педрариас сменил его на посту генерал — капитана и правителя Кастилии дель Оро, но без территории Верагуа (которую требовал Колумб в своей тяжбе с короной), и тот же Педрариас в 1527 г. был назначен правителем Никарагуа.

В Гондурасе был другой правитель. Область Гватемала, считавшаяся королевством, с давних пор управлялась аудиенсией и правителем генерал — капитаном. Коста-Рика в середине XVI в. стала непосредственно подчиняться короне, а до того управлялась главным алькальдом, в ведении которого находилась также Новая Картахена. Перу, где первоначально правителем был Писарро, начиная с 1544 г. управлялась вице-королем и аудиенсией. Новая Гранада в 1653 г. отделилась от Перу, сохранив свою аудиенсию. Область Кито, завоеванная в 1531 г., с 1564 г. стала непосредственно подчиняться короне. Чили, в капитуляции, заключенной в 1534 г., называвшаяся (вместе с провинциями, которые Альмагро разрешалось завоевать) Новым королевством Толедским, имела собственного правителя (хотя и зависимого от перуанского вице-короля), утвержденного Ла-Гаской, а с 1567 г. также и аудиенсию. В областях Ла-Платы, как мы видели, существовали различные формы управления, но вице-королевства в этот период там не было. Куба в начале XVII в. была разделена на две области (Гавана и Сантьяго), которые находились под управлением одного генерал-капитана.

Власть вице-королей была чрезвычайно велика. Как непосредственные представители короля они пользовались особым почетом. Основной королевский указ, касающийся их, говорит, что «во всех случаях и делах они должны действовать по своему усмотрению, расследовать, что подобает, и постановлять все, что мы сами могли бы постановить, какого бы свойства и порядка ни были эти дела; подведомственные им провинции должны управляться так, как если бы управлялись нашей особой, во всем, что не было оговорено специальным запрещением». Поэтому вице-короли являлись одновременно правителями, генерал-капитанами и президентами аудиенсий, и только в том случае, если они были несведущи в вопросах права, функции эти разделялись. Так было с первым мексиканским вице-королем Антонио де Мендоса. Король распорядился, чтобы он не имел права голоса в судебных делах, поступавших в аудиенсию, которая, однако, обязана была советоваться с вице-королем по делам, касавшимся управления. Споры по вопросам компетенции между аудиенсиями и вице-королем были постоянным явлением и давали повод для серьезных конфликтов. Кроме того, некоторые права аудиенсий ставили их выше вице-короля. Последний, по условиям королевского указа, имел право распределять церковные приходы и, кроме того, назначал низших чиновников; как представитель короны он руководил финансовым управлением, хотя для определения новых расходов ему необходимо было предварительное согласие короля.

Вице-королям принадлежало также право помилования. Столь широкие полномочия не исключали, однако, большого количества королевских инструкций, которые в известные моменты или в известных обстоятельствах определяли поведение вице-королей. Некоторые примеры тому мы видели в разделе политической истории. Однако вице-короли и другие представители высшей власти в каждой области имели право (подтвержденное в грамоте 1528 г.) приостанавливать исполнение этих приказов, если они «влекли за собой общее возмущение или непоправимый вред», причем о каждом гаком случае они должны были немедленно докладывать королю. В конце концов вице-королей подчинили королевской инспекции и им было запрещено (так же, как оидорам и другим чиновникам) заключать «всякого рода договоры и сделки».

Аудиенсии действовали, как королевский совет или совет оидоров, в качестве консультативного органа при вице-королях для решения правительственных дел, причем мнение оидоров для вице-королей не было обязательным. Вместе с тем аудиенсии ведали разбором апелляций, вызванных решениями вице-королей. При возникновении конфликта, до решения Индийского совета, приоритет оставался за аудиенсией, которая также заменяла вице-королей, а случае их отсутствия или болезни. На правах исполнительной власти аудиенсии принимали участие в военных делах (ревизия эскадр), в финансовых (налог «буллы крестовых походов»), церковных (патронат, создание церквей, королевское право утверждения папских булл, надзор за духовными властями с правом наказания). Совместно с вице-королями аудиенсии проверяли также деятельность нижестоящих властей, назначая для этого специальных чиновников.

Полномочия аудиенсий и вице-королей были во многом сходны, в результате чего, несмотря на данную им власть, вице-короли были связаны в своих действиях аудиенсиями, также как аудиенсии вынуждены были подчиняться контролю вице-королей даже в решении судебных дел. Практически эта система противопоставления и взаимной зависимости оказывалась полезной лишь в немногих случаях. Развращенность административного аппарата, перешедшая из Испании в Америку, приводила к тому, что вице-короли и аудиенсии зачастую вступали в сделки с целью скрыть злоупотребления; если лее вице-короли хотели избежать расследования со стороны королевской инспекции, они перекладывали на оидоров решение и тех правительственных дел, которые должны были решать сами, вместе со своими советниками.

Аудиенсии являлись высшей судебной инстанцией на подведомственной им территории. Как мы уже говорили, первая аудиенсия находилась на острове Эспаньоле; ее действия определялись уставом 1528 г., в основном скопированным с устава Вальядолида и Гранады. Еще одна аудиенсия имелась в Мексике, а в XVI в. и в начале XVII в. были созданы аудиенсии в Панаме, Лиме, Сантьяго Гватемальском, Санта-Фе, Ла-Плате, Кито, Сантьяго Чилийском и Тринидаде. Согласно уставу 1528 г., но гражданским делам можно было подавать апелляции в индийский совет и даже по уголовным делам давалось право обжалования или пересмотра.

Функции судов первой инстанции исполнялись судьями различных категорий или муниципальными капитулами, о которых будет сказано ниже. Таким образом, правители, коррехидоры, старшие и младшие алькальды, алькальды эрмандады и т. д., так как и в Испании, совмещали административные функции с судебными и занимались разбором апелляций, согласно своему месту в служебной иерархии. В работе аудиенсий участвовали также протекторы (защитники и представители индейцев), о которых мы уже говорили выше.

Титул «правитель» в применении к Индиям приобретал особый смысл; как известно, правителями называли самих вице-королей. Точнее, этот титул принадлежал высшим должностным лицам тех провинций и областей, в которых не было вице-короля, как, например, Ла-Платы, Чили, Антильских островов и т. д. Правители тоже имели очень большую власть, но меньшую, чем вице-короли. С аудиенсиями их связывали такие же отношения, какие были нами описаны выше. Правители могли изгнать из пределов своей области любого человека, «который нарушал спокойствие страны» (это право в 1530 г. было дано также второй мексиканской аудиенсии), но для этого требовалось согласие аудиенсии. Назначал правителей король, хотя вице-короли тоже имели право назначать их.

В другом, более узком смысле титул «правитель» принадлежал чиновникам с ограниченной юрисдикцией, направленным в главные города провинции или туда, где они выступали в качестве представителей центральной власти. В таких случаях функции правителя совпадали с функциями коррехидора (название, принятое в Перу) и старшего алькальда (в Мексике, а также отчасти и в Перу). На Кубе Луис Колумб был заместителем правителя, а когда управление островом было возведено в категорию генерал-капитанства, то правители были назначены в городах Матанса, Тринидад и Фернандина (Куба).

Правители, коррехидоры и алькальды, помимо того, что они являлись представителями судебной власти, о чем было сказано выше, созывали и и возглавляли муниципальные капитулы; ведали общественными работами, займами для их проведения, принудительными изъятиями средств и т. д.; заботились о добрых обычаях и налагали наказания за их нарушение; занимались экономической регламентацией (установление цен, условий труда и пр.) и очень часто решали вопросы, подлежавшие ведению капитулов. Жалобы на совершаемые ими несправедливости при распределении земель, на злоупотребления и административный произвол были постоянным явлением.

Капитулы, конгрессы и депутаты Индий. Организация государственной власти в колониях завершалась институтом муниципалитетов, который, как мы знаем, зародился в эпоху католических королей. Муниципалитеты, так же как и другие учреждения, создавались точно такие же, какие существовали в Испании, что ясно изложено в указе Филиппа II: «В силу того, что королевства Кастилии и королевства Индий принадлежат единой короне, законы и образ правления как тех, так и других должны быть, насколько сие возможно, сходны и единообразны; членам нашего совета, составляющим законы и установления для этих государств, следует стремиться привести форму и способ управления ими к образу и порядку, принятым при управлении королевствами Кастилией и Леоном, в той мере, в какой позволяют различия между странами и народами».

Отсюда следует, что в колониях были созданы такие же муниципалитеты, как в Кастилии XVI в., в которых первоначальная судебная автономия и режим подлинной демократии сменились вмешательством королей, осуществляемым через представителей короны, и преобладанием городского совета над общим собранием горожан, во всяком случае, в больших городах.

Городские советы или капитулы Индий состояли из алькальдов, рехидоров, алькальдов эрмандады, альфереса, прокураторов, альгвасилов и других чиновников. Главную роль играли рехидоры, поскольку алькальды выходили из их среды, альферес тоже был рехидором, исполняющим обязанности знаменосца города, а алькальды эрмандады (на эту должность назначались обычно бывшие алькальды) были только присоединены к капитулу, не являясь его основной частью, к тому же во многих местах они появились позднее (в Лиме в 1560 г.).

Обычно открыватели новых земель, являвшиеся представителями короны, — по праву, пожалованному им в договорах, заключенных с королем, — назначали сами первый капитул в каждом новом городе или селении. Так было, например, в Лиме (1535 г.), в Сантьяго Чилийском (1541 г.), в Санта-Фе (1573 г.), в Буэнос-Айресе, в Сантьяго де Кабальерос, в Гватемале (1524 г.) и во многих других местах. Закон предусматривал случаи, когда капитуляция или договор не давали основателю колонии такого права; тогда капитул выбирался всеми жителями. Но этот способ применялся редко, несмотря на то, что королевская грамота 1594 г. признает его правильным.

Когда истекал срок полномочий (один год), назначенные рехидоры уступали место новым, избранным путем свободных выборов. Такой порядок установился повсюду, хотя иногда основатели колонии назначали и второй и следующий составы капитула, как поступил Альварадо в Гватемале и как это было разрешено Писарро в Лиме (грамотой от мая 1534 г.). Вначале рехидоры являлись коронными должностными лицами (финансовые советники) и в этом звании составляли часть первых капитулов Хаухи и Лимы (Перу). Но позже эта привилегия была отменена: рехидорам было запрещено исполнять должности алькальдов, альгвасилов и альфересов, и в конце концов была объявлена несовместимость звания рехидора с исполнением какой бы то ни было муниципальной должности (грамоты 1567, 1600, 1605, 1607 и 1622 гг.). Переизбирать алькальда на ту же должность можно было лишь по истечении двух лет, рехидора — через год. Различные законы категорически запрещали вице-королям, правителям и другим представителям власти вмешиваться в выборы и дела капитулов; но законы эти не выполнялись. В большинстве случаев правители сами назначали и проводили своих кандидатов, иногда пользуясь правом утверждения избранных, что позволяло им пересматривать и отменять выборы, иногда самовольно заполняя вакантные должности. Грамота 1590 г., направленная капитулу Буэнос-Айреса, обличает и запрещает эти злоупотребления; однако и после нее ничего не изменилось.

Распоряжение 1531 г. устанавливает порядок выборов младших алькальдов (одного или двух, чаще двух); они назначались по жребию из пяти кандидатов — двух, выдвинутых капитулом, одного — правителем и двух — рехидором. Число рехидоров менялось в различные периоды, но законы конца эпохи устанавливают цифру 12 для больших городов и 6 — для остальных селений; рехидорами могли быть и испанцы, и туземцы, но на деле последние к замещению этой должности не допускались.

Неурядицы, происходившие из-за вмешательства правителей в дела местных властей, усугубились, когда должность рехидора начали продавать. Хотя продажа должностей была запрещена католическими королями, она практиковалась в колониях, так же, как и на полуострове, когда это вызывалось финансовыми затруднениями. В конце XVII в. продажа должностей стала обычным явлением. В Буэнос-Айресе продажа должностей производилась с аукциона; в 1644 г. должности рехидора продавались по цене 1250, 900, 850 песо серебром и ниже; в 1671 г. должность алькальда эрмандады стоила 1300 песо и т. д. Другие муниципальные посты отдавались в аренду (нотариус и старший альгвасил). Такая система развращала административный аппарат. Так же, как и в Испании, это привело к увеличению количества должностей. Наряду с выборными рехидорами существовали постоянные. Писарро была дана привилегия назначать трех своих кандидатов на эти посты.

Капитулы обладали административными и судебными полномочиями, которые были зафиксированы иногда в особых привилегиях, иногда в уставах, издававшихся аудиенсиями и вице-королями, а также в общих законах. Судебные функции выполнялись алькальдами как первой инстанцией в решении уголовных и гражданских дел и попечителями по делам несовершеннолетних и неимущих, совместно с заседателями-правоведами. Для обжалования приговоров по гражданским делам капитулы создавали апелляционные суды, обжалования же приговоров по уголовным делам можно было подавать только правителю. Но, как мы знаем, специальные судьи, назначаемые аудиенсиями, во многом ограничивали юрисдикцию капитулов. В области административной они лишь теоретически пользовались автономией в решении всех дел, касавшихся городской полиции, содержания города в чистоте, общественных работ, регламентации экономической жизни, надзора за тюрьмами и больницами, за управлением городскими владениями, за общественной нравственностью и т. д.; эти функции грамота 1535 г. строго отделила от судебных, чтобы предотвратить вмешательство оидоров аудиенсии. Но на деле капитулы были подчинены коррехидорам и правителям, которые, как мы видели, выполняли соглашение лишь тогда, когда считали это нужным, и стремились к централизации ради собственной выгоды.

В особо важных случаях капитул созывал своего рода совет граждан — это собрание носило название «открытого капитула» и состояло из наиболее видных жителей города. Так, в Буэнос-Айресе в XVII в. было созвано несколько «открытых капитулов» для того, чтобы утвердить подношение королю, разрешить срочные военные вопросы и наложить наказания на индейцев, занимавшихся бандитизмом.

Другим примером уподобления колониальных, учреждений испанским были ассамблеи или кортесы, образованные во многих областях Индий из депутатов городов и селений. Начало было положено на острове Эспаньоле в 1518 г., где депутаты могли собираться даже без распоряжения правителя, которому они представляли право действовать в общих интересах, не дожидаясь одобрения совета, «ибо, — говорили они, — пока придет решение, появится другая нужда». С Эспаньолы этот институт перешел на Кубу, где в городе Сантьяго каждый год собиралась ассамблея, для того чтобы выработать доклад королю «о делах, имеющих наибольшее значение для короны», а также «осведомить его о нуждах нашего острова и испросить повеления удовлетворить их» (документы 1532 и 1540 гг.). На континенте кортесы существовали в Новой Испании и Новой Кастилии. О конгрессах представителей обеих областей говорится в грамотах Карла I от 1530 и 1540 гг., которые жалуют право первенства (по примеру Кастилии, в которой оно принадлежало Бургосу) городам Мехико и Куско. Грамота 1540 г. была подтверждена Филиппом II в 1593 г. В грамоте 1530 г. король объявлял своим исключительным правом созыв этих конгрессов или хунт, избранных «городами и селениями Индий». В течение XVI и XVII вв. было проведено около сорока конгрессов такого рода, но их история и результаты до сего времени мало известны.

Независимо от этого органа, служившего для сношений с властями метрополии и подачи петиций, королевства (вице-королевства и пр.) Индий обычно посылали к испанскому двору «персонеро» или прокураторов для переговоров «о мерах, направленных на благо всей страны, ее жителей и поселенцев», как говорится в соответствующем решении, принятом капитулом Лимы 13 ноября 1536 г.

Наконец, для лучшего ознакомления с ходом событий в Индиях, указ 1521 г., подтвержденный в 1530 и 1539 гг., давал право на возвращение в Испанию всем испанцам, желавшим лично информировать королей о положении в колониях. Атак как пользование этим правом влекло за собой разоблачение немалого числа злоупотреблений, то колониальные власти всячески старались этим поездкам воспрепятствовать (на это указывалось, когда речь шла о дурном обращении с индейцами). Также поступал Писарро по отношению к сторонникам Альмагро во время борьбы этих капитанов.

Что же касается индейских поселков, так называемых редукций, то нам известно, что там коронные власти пытались сохранить — в той мере, в какой это было совместимо с энкомьендами, — административную автономию, иногда по типу их старой организации, иногда уподобляя ее кастильским муниципалитетам. Вместе с тем они старались избавить индейцев от дурного влияния испанцев, негров, метисов и т. п., которые, поселяясь с ними, могли причинить им вред. Инструкции, данные монахам-иеремитам, отправившимся в Индии вместе с Лас-Касасом, а затем различные грамоты и распоряжения XVI и XVII вв. предписывают относиться с уважением к власти касиков (хотя и ограничивая прежние ее диктаторские формы) как в Америке, так и на Филиппинах и сохранять индейский обычай наследования власти вождя. Индейцы могли также образовывать муниципалитеты, выбирая из своей среды алькальдов и рехидоров. Но присутствие во всех поселениях миссионеров, обязанных проверять выборы, и королевских чиновников (инспекторов и ревизоров) практически сводило к нулю автономию индейских общин или сильно ее ограничивало, даже в тех случаях, когда вмешательство этих лиц было чисто номинальным или проводилось гуманными методами.

Совет по делам Индий, коронные должностные лица, финансы и торговая палата. Во главе всей политической и административной организации Индий стоял, как мы знаем, совет, специально ведавший делами колоний. Совет существовал с первых врачей конкисты, но ясные и определенные организационные формы он принял только в начале царствования Карла I (1518, 1520, 1534 гг.). В его состав входили: президент, хранитель печати, восемь советников, прокурор, два секретаря, заместитель хранителя печати, докладчики, писцы, счетчики, главный хронист и космограф, математик и другие должностные лица и мелкие чиновники. Всеобъемлющая власть совета в общих чертах охарактеризована в законе 2, глава II, книга II свода законов, относившихся к Индиям, где говорится: «На то дана наша воля и милость, чтобы указанный совет пользовался правом высшей власти во всех наших западных Индиях, как открытых, так и тех, что открыть предстоит, и ведал всеми делами, их касающимися; а для хорошего управления и судопроизводства может он приказывать и издавать с нашего соизволения все законы, указы, уставы и распоряжения, как общие, так и частные, которые послужат на благо этим провинциям… и чтобы… во всех делах и сношениях с Индиями указанный совет наш встречал уважение и послушание… и чтобы его распоряжения выполнялись и принимались во всем и повсеместно».

Совет предлагал королю кандидатов на гражданские и духовные должности в Индиях; распоряжался отправкой флотилий и эскадр; посылал инспекторов и ревизоров для проверки деятельности государственных чиновников в колониях. Совет являлся апелляционным судом для обжалования, приговоров, вынесенных аудиенсиями, вице-королями и торговой палатой; он мог требовать для ознакомления все дела, какие считал нужным рассмотреть, и, наконец, принимал участие в решении военных вопросов, касавшихся колоний.

Из всех этих полномочий мы рассмотрим в первую очередь те, которые относились к флоту, — этот вопрос не был освещен, а между тем он связан с организацией фискальной системы в Индиях, имевшей первостепенное значение для короны.

Как нам известно, король получал от колоний значительные доходы, которые состояли из причитавшейся ему доли богатств, добытых в рудниках (кинто с золота и других металлов, которое достигало 20 % в 1520 г., а затем, согласно грамоте от 9 июля, — 10 %, за исключением так называемого «природного» золота, отчисления с которого достигали 1/5 и 1/9) Доли от улова жемчуга и т. д. Для доставки налогов и для перевозки драгоценных металлов и товаров, принадлежавших частным лицам, периодически снаряжались караваны по 40–70 кораблей под эскортом нескольких военных судов. Все эти корабли вместе назывались флотилией.

Так как благополучное прибытие кораблей приносило двойную выгоду (с одной стороны фиску, с другой — коммерсантам), флотилиям уделялось больше внимания и заботы, чем даже королевским морским силам. Хотя, согласно уставу и присвоенным ему функциям, организацией флотилий ведал совет, на деле ими занималась торговая палата, которая совместно с заинтересованными частными лицами обычно назначала или предлагала руководителя каждой экспедиции. Начальник флотилии должен был быть хорошим моряком, чтобы провести многочисленную группу груженых кораблей, и хорошим военным, чтобы избежать нападений пиратов и регулярных эскадр противника. Флотилиям приходилось брать курс резко на север или, наоборот, поворачивать к югу в поисках такого испанского порта, где противник менее всего мог ожидать прибытия кораблей. Иногда врагов наводили на ложный след, посылая одновременно другие суда.

Несмотря на все предосторожности и искусство таких адмиралов, как Маркос де Арамбуру, Франсиско дель Корраль, Алонсо де Чавес, Луис Кордуанский, Херонимо Португальский и Луис Фахардо, которым неоднократно удавалось успешно проводить флотилии, случалось, что корабли вынуждены были либо укрываться в портах Антильских островов (причем даже там они подвергались нападению), либо откладывать плавание; иной раз они подвергались нападению и погибали у самых берегов Испании. Кроме того, немалый ущерб приносили бури, а также неопытность матросов, которых нанимали без достаточного отбора. Так, в 1601 г. в Веракрусе погибло 14 кораблей, больше 1000 человек и на 2 миллиона товаров. А в 1604 и 1605 гг. — 4 корабля с четырехмиллионным грузом и 1300 человек, среди них Луис Кордуанский; в 1604 г. — 2 судна на отмелях Тахо с экипажем в 300 человек. Даты указывают, как часто случались эти катастрофы. Хотя негоцианты постоянно протестовали против плохой организации флотилий и требовали ее улучшения, ничего существенного в этом направлении сделано не было.

Расходы по отправке флотилий оплачивала торговая палата из фонда, называвшегося авериас (haberias), или из налогов, которыми облагались пропорционально судовладельцы и купцы. При отправке каждой экспедиции из Испании высчитывалось время, необходимое для ее возвращения, как основа для расчетов казначейства, которые зависели от поступлений из Америки, а также для того, чтобы во — время выслать навстречу океанскую, или какую-нибудь другую эскадру, которая должна была обеспечить благополучное прибытие кораблей. В операциях по охране флотилий особенно отличались генералы Алонсо де Басам, Диего Брачеро, Фахардо, Субиаур и другие.

В Америке представителями фиска, собиравшими налоги, были коронные должностные лица: контадоры, казначеи, ревизоры, факторы, нотариусы и т. д. В октябре 1522 г. был назначен первый контадор в Новую Испанию (в инструкциях Веласкеса Эрнану Кортесу предлагалось назначить ревизора и казначея), посланный не только с финансовыми полномочиями, но и с правом проверки издаваемых законов и обращения с индейцами. В 1524 г. в ту же колонию прибыли королевский казначей, контадор, фактор и ревизор, образовавшие первую счетную палату. В августе 1528 г. была издана общая инструкция для королевских чиновников в Пуэрто-Рико, вскоре распространенная на остров Эспаньолу. В этой инструкции говорилось о ведении книг и форме счетов, об охране кладовых казначейства, о формальностях и условиях сделок по продаже, получении и отгрузке товаров, об оплате таможенных пошлин и т. д. В 1531 г. вышли еще две инструкции: одна для Кастилии дель Оро, вторая — общая для всех должностных лиц Индий, в которой определялись полномочия всех главных чиновников.

Последняя инструкция не отличается ничем существенным от распоряжений 1528 г. Она подтверждает весьма разумное запрещение всем чиновникам «вести торговлю товарами или чем бы то ни было», что, правда, не всегда выполнялось.

В грамоте от 9 декабря 1526 г. давались указания о составлении расчетов или смет «на будущие времена». Об участии должностных лиц в муниципальной жизни и о позднейшем их устранении мы уже говорили в соответствующем месте.

Первое распоряжение о налогах было дано для завоеванных земель Мексики в 1527 г. Распоряжение это предписывало Кортесу наложить умеренные налоги на индейцев и собирать с них десятину в пользу духовенства, но вместе с тем предписывало освободить индейцев от алькабалы на 8 лет и от кинто на 10 лет. Чиновники, прибывшие в 1524 г. тоже получили инструкции, касающиеся налогов. С этих пор начали издаваться многочисленные законы, указы, инструкции и пр., и вскоре была создана законченная система налоговых обложений. Эта система налагала на индейцев, с одной стороны, королевские налоги или подушные подати, а с другой — персональную повинность, отбывавшуюся в королевских рудниках, о которой уже упоминалось, когда речь шла о положении туземцев.

Что касается торговой палаты, о которой сказано выше, то в течение всей эпохи она продолжала выполнять две функции — фискальную и научную. Се деятельность тесно связана с экономической жизнью страны, с планами новых открытий, с развитием географии и космографии. Королевским распоряжением от 10 августа 1539 г. к уставу палаты были добавлены некоторые пункты, в том числе пункт, закреплявший за палатой решение судебных дел, касавшихся торговли и навигации Индий, за исключением дел, подлежавших севильскому суду; в том случае если дело не относилось к финансовому управлению, ответчик имел право сам выбирать суд; согласно другому пункту, в ведение чиновников палаты передавались уголовные дела по нарушению законов Индий; третий пункт подтверждал право палаты иметь собственную тюрьму.

Процесс Колумба и феодальные пережитки в Индиях. Мы уже говорили о том, в каком положении находилась во времена католических королей тяжба между наследниками Колумба и короной, завязавшаяся по вопросу о правах, предоставленных, согласно капитуляции Санта-Фе, роду Колумба в Индиях как в области управления, так и в получении доходов. В 1511 г., незадолго до прибытия в Испанию Карла I, королева Хуана издала грамоту, подтверждавшую решение королевского совета (от 5 мая того же года), в которой объявлялось, что «упомянутому адмиралу Колумбу (Диего) и его наследникам надлежит править и вершить правосудие от имени короля и королевы как на острове Эспаньоле, так и на других островах, открытых адмиралом Христофором Колумбом и на упомянутых островах, открытых благодаря искусству отца его, будет он вице-королем с правом наследования навсегда и навеки, дабы сам он и его заместители и судьи, согласно их привилегиям, могли чинить правосудие в делах гражданских и уголовных на упомянутых островах», — однако только от имени короля. Монарх резервировал за собой право посылать судей на эти территории, «когда найдет то нужным», для разбора апелляций по приговорам, вынесенным адмиралом и его заместителями; назначать пожизненно рехидоров, присяжных, экзекуторов, прокураторов и других должностных лиц на указанных островах; назначать нотариуса; инспектировать вице-короля и его чиновников; распределять репартимьенто индейцев и, кроме того, некоторые фискальные права.

Таким образом, грамота хотя и признает права Диего Колумба, но вместе с тем твердо подчеркивает верховную власть короны и ее вмешательство в управление территориями Индий. Адмирал не согласился с некоторыми пунктами этого решения и, кроме того, поставил вопрос о своих правах на континентальные территории, открытые Колумбом (Дарьей, Тьерра Фирме и др.). После этого тяжба продолжалась, усложняясь по мере присоединения новых вопросов, пока, наконец, кардинал Сигуэнса, призванный в качестве арбитра, не принял решения (1563 г.), которое удовлетворило обе стороны. Семью Колумба представляли Луис, сын Диего, и его мать и опекунша Мария де Толедо. Они отказались в пользу короля и его наследников от «права, которое, согласно упомянутой капитуляции, принятой в Санта-Фе и привилегиям, Луису принадлежало и могло принадлежать на то, чтобы чинить правосудие на Кубе, и тем самым слагает с себя обязанности заместителя и другие обязанности, которые упомянутый адмирал в качестве нашего вице-короля и правителя на упомянутом острове исполнял». В соответствии с этим король Карл I приказал, «чтобы никто ни теперь, ни впредь не исполнял и не отправлял указанных обязанностей нашего правителя по назначению указанного адмирала». То же произошло с другими территориями, о которых шел спор; таким образом было покончено с феодальным, или сеньориальным, характером привилегий Колумба и его наследников. Луис отрекся также от титула вице-короля, получив взамен пенсию в 10 000 дукатов; по звание адмирала сохранил для себя и своих потомков и получил титул герцога Верагуа.

Несмотря на эту победу, к которой с таким упорством стремились короли, чтобы осуществить всю полноту власти, юрисдикция королей иногда нарушалась, ибо в Индиях продолжали существовать феодальные пережитки (феоды, энкомьенды, военные ордена) и сохранялись архаические порядки^[90], уже исчезнувшие в Кастилии.

Мы знаем, что Писарро была дана привилегия назначать рехидоров. Подобные привилегии часто упоминались в капитуляциях, заключавшихся по случаю завоеваний и открытий, причем иногда они являлись временными, иногда — постоянными. Тому же Писарро в мае 1534 г. было пожаловано право давать звание кабальеро на 5 лет лицам, которые способствовали завоеванию и заселению Перу и других земель. В инструкциях, сообщенных первому вице-королю Мексики (1535 г.), заметна забота о том, чтобы главные города оставались «вечно и постоянно под нашим началом и принадлежали нашей королевской короне», но этим только подтверждалось, что в других местах возможно было существование феодов, энкомьенд и т. д. Слово «феод» употребляется при составлении актов на энкомьенды, хотя последние не были наследственными и постоянными, а давались только на срок жизни двух поколений. Кроме того, сословные различия тоже были перенесены с полуострова в Америку, где появились категории идальго, кабальеро и т. д., как это явствует из распоряжения от 26 июля 1529 г., касавшегося, сподвижников Писарро.

Дипломатия и международные отношения. Во все времена руководители государств прибегали в международных отношениях к помощи послов, а разрешение конфликтов или заключение союза оформляли договорами. В Испании договоры заключались еще в эпоху карфагенян, а при Эйрихе появляются первые послы^[91]. Но в течение многих веков послы являлись лишь временными уполномоченными; выполнив данное им поручение, они возвращались на родину. Даже при католических королях, которые неоднократно вели переговоры через своих представителей, послы не имели ни постоянной должности, ни определенных функций. Между тем пример итальянских республик — опередивших другие страны в использовании политических средств для поддержки или замены военных действий — обратил на себя внимание остальных государств.

Одной из важных причин, задержавших на время развитие института послов, было недоверие, которое питали к ним многие государи, в том числе Фердинанд Католик, считавший послов — и не без основания — шпионами н интриганами. Действительно, итальянцы рассматривали послов не только как своих представителей, призванных поддерживать добрые отношения с другими странами и способствовать быстрейшему разрешению общих дел, но н как агентов, собирающих сведения о политических планах государства, в которое они посланы. Поэтому Фердинанд Католик и не любил, чтобы иностранные послы надолго задерживались в его владениях. Тем не менее как он, так и королева Изабелла неоднократно пользовались услугами послов и уполномоченных, кроме того, количество и сложность международных вопросов настолько возросли, что разрешение этих вопросов стало одной из функций королевских секретарей.

Среди послов, достигших славы в этот период, известны: Хуан Колома, итальянец по происхождению, благодаря которому был заключен Барселонский договор; Перес Альмасен; Родриго Гонсало де Пуэбла, представлявший Испанию в Лондоне с 1488 г. в течение многих лет; герцог де Эстрада; епископ Педро де Айяла, бывший послом в Шотландии и в Англии; Екатерина Арагонская, жена принца Генриха, аккредитованная родителями в качестве дипломатического представителя при дворе ее свекра Генриха VII, что не было редкостью, ибо женщины часто выполняли дипломатические поручения.

Эпоха расцвета испанской дипломатии начинается в XVI в. — в царствование Карла I, который не только собрал вокруг себя людей большого ума и проницательности, ведавших международными отношениями (Шьевр, Гатинара, Гранвела и его сын — кардинал, Кобос и т. д.), но и располагал плеядой послов, в большинстве фламандцев (хотя он не раз давал обещания кортесам — в 1523, 1525 и 1528 гг. — назначать на эти посты только испанцев), представлявших его политические интересы при дворах Франции, Англии, Константинополя и в итальянских государствах. Из испанцев известны были герцог де Сесса, Мигель де Эррера и Уртадо. Институт послов становится постоянным.

Договор, заключенный в 1520 г. между королями Англии и Франции, устанавливает дипломатические отношения между обеими странами. Этому примеру последовали другие государи, так как все были заинтересованы в использовании новой формы дипломатических сношений. С тех пор дипломатия начинает играть преобладающую роль в отношениях между государствами, подготавливая и осуществляя новые союзы, расторгая старые, разрушая планы тех монархов, чьей дружбы следовало опасаться, ведя сложные интриги с целью добиться наибольших выгод для своей страны. Многими политическими успехами в XVI и XVII вв., так же, впрочем, как и неоднократными поражениями, Испания обязана своим послам.

При Филиппе II выдвинулись блестящие дипломаты как из знати, например, Бернардино де Мендоса, так и из духовенства — Гранвела и епископ Акила и даже из буржуазии — верный и бескорыстный Антонио де Гуарас. Эта традиция продолжалась и при Филиппе III, чей посол в Англии — граф де Гондомар — был одним из самых выдающихся, опытных и знающих дипломатов своего времени. В этот период испанская дипломатия считалась «первой в мире», по определению одного современного английского историка, до тех пор, пока ее не превзошла французская дипломатия. Это стало очевидным в царствование Филиппа IV, а особенно Карла II: в выборе наследника ясно сказалось французское влияние. Все же и в это время появлялась иногда какая-нибудь яркая фигура, как, например, Педро Ронкильо — посол, выполнявший важную секретную миссию в Польше (1647 г.) и добивавшийся выборов Карла Лотарингского королем Польши.

Со своей стороны, другие европейские государства имели при испанском дворе в течение двух указанных веков своих постоянных послов; на этот пост назначались лучшие дипломаты. Многие из них (главным образом итальянцы) оставили дневники, отчеты и донесения, представляющие большой интерес для изучения истории и обычаев испанского народа. Для примера можно назвать венецианцев Андреа Наваджеро (1525–1528 гг.), Альвизе Мочениго (1626–1631 гг.), Корнера (1631–1634 гг.) и Контарини (1638–1641 гг.), поляка Георга Дантиско (1519–1531 гг.), французов Жана Сарраги (1582 г.), маршала де Басомпьера (1621 г.), герцога де Граммона (1659 г.) и сеньора де Гурвиля (1666–1670 гг.), англичан Фашггоу (?–1666 гг.) и Стенхопа (1690–1699 гг.), марокканца, посланного Исмаилом в 1690 г., и трех японских послов, прибывших в 1584 г. В своей работе мы не раз пользовались сведениями о нашей стране, которые были оставлены этими и другими дипломатами.

Сложность и трудность обязанностей дипломатов — необходимость регулярно представлять точные отчеты о политическом, экономическом, военном положении страны, в которой они аккредитованы, забота об интересах своей страны, борьба с интригами других послов, заключение договоров в случае успеха переговоров и т. д. — требовали от них исключительной энергии, ловкости, гибкости ума, сдержанности и других выдающихся качеств. Некий английский лорд дал такое определение посла: «Достойный уважения человек, посланный за границу, чтобы лгать в интересах своей родины». Эта мысль находит подтверждение в инструкциях, изданных некоторыми королями, и в словах, произнесенных испанским послом при отъезде к месту своего назначения: «Если будут лгать мне, я налгу в двести раз больше». Характерными чертами испанской дипломатии являлись строгая выдержка, полное соблюдение тайны и невероятная медлительность. По этому поводу один из придворных Хуана Австрийского сказал: «Медлительность испанских министров приведет когда-нибудь к крушению мира», а один из приближенных нунция, посланного Климентом VIII в 1594 г., заметил, что «при дворе Филиппа II время в счет не идет — для решения самого ничтожного дела требуются годы». Наряду с послами действовали шпионы, засылать которых старался каждый государь. Карл I для этой цели прибегал к услугам монахов.

Послы пользовались правом неприкосновенности, это стало традицией во всем мире и зафиксировано как общее положение в «Партидах». Кроме того, на них не распространялось действие законов страны пребывания, хотя этот порядок вызывал сомнения и споры в тех случаях, когда посол устраивал заговоры, как это было с Мендосой (XVI в.) и Инохосой (XVII в.), испанскими послами в Англии, которых хотели подвергнуть наказанию, но в конце концов только выслали, — или, когда он вступал в столкновение с законами страны пребывания — об этом упоминается в указах Филиппа IV (4 июня 1663 г.) и Карла II (20 июня 1692 г.). Испанские послы в Лондоне имели право совершать католическое богослужение у себя в посольстве, но добиться от Филиппа II подобной же привилегии для английского посла не удалось, несмотря на требование, предъявленное в 1565 г. Зато иностранные послы в Мадриде пользовались привилегией иметь свои запасы или склады съестных припасов; так как при этом совершались злоупотребления, Филипп IV приказал отменить эту привилегию, причем ему пришлось повторить приказ несколько раз, прежде чем он был исполнен.

Одним из основных вопросов, обсуждавшихся дипломатами и юристами того времени, был вопрос о свободе морей. Еще в XVI в. такие писатели, как Франсиско Альфонсо де Кастро и Васкес Менчака, провозгласили свободу морей для Испании. Больше того, даже в документах конца XV в. (в том числе каталонских) нередко встречается признание этого принципа. Однако установление испанцами монополии на торговлю в Америке заставило голландцев снова поднять этот вопрос в XVII в. Тогда же было написано известное произведение Гроция «Маге liberum» (1609 г.)^[92].

Кодификация законодательства в Кастилии. Режим абсолютной монархии, растущая бюрократизация управления и формалистическая регламентация, проводившаяся правоведами-законниками, породили множество законов, отличающихся казуистической мелочностью. При этом преобладали законы, исходившие непосредственно от королевской власти, ибо кортесы потеряли свое былое значение, особенно в Кастилии, еще до того, как они были упразднены. Необходимо было кодифицировать и систематизировать все законы, подобно тому как это было сделано в «Партидах» и в «Своде Монтальво»^[93]. Для Кастилии настоятельно требовалось издание нового свода законов, а в остальных королевствах — переиздание более ранних сборников, с добавлением всех изменений и новшеств.

Мы уже видели, что «Свод Монтальво» ни в малейшей степени не разрешил тех вопросов, которые должен был разрешить. Его неудовлетворительность становилась все очевиднее по мере того, как издавались новые наказы кортесов, указы, грамоты, королевские приказы и постановления королевского совета. Не удивительно поэтому, что прокураторы городов еще в царствование Карла I неоднократно просили о кодификации разрозненных и зачастую противоречивших один другому законов. Кортесы 1544 г. в Вальядолиде обратились с просьбой издать составленный Галиндесом де Карвахалем сборник законов, который якобы сохранился у его детей. Очевидно, это не соответствовало действительности, так как книгу разыскать не удалось.

Около 1523 г. Карл I поручил доктору Педро Лопесу де Алькосеру составить новый свод законов. После смерти Алькосера, не закончившего работу, поручение было передано доктору Эскудеро, который тоже не выполнил его. При Филиппе II этот замысел был наконец осуществлен лиценциатом Бартоломе де Арриетой. Под его редакцией было издано и обнародовано в 1567 г. девятитомное собрание всех постановлений, принятых кортесами, и королевских указов. Сборник этот, для отличия от «Свода Монтальво», был назван «Новым сводом». В указе Филиппа II приведены причины, вызвавшие издание этого труда: не только многочисленность и разнообразие существовавших законов, но также «искажения в тексте многих законов, плохо переписанных или же напечатанных с ошибками; неточность многих законов, несправедливость других, которые, будучи правильными в свое время, теперь таковыми не являются, ибо обстоятельства изменились; и, наконец, беспорядок в распределении их по книгам и томам, причем некоторые законы вовсе не были опубликованы».

Казалось бы, естественным, что при таком широком понимании проблем, связанных с кастильским законодательством, юристы, работавшие над «Новым сводом», должны были поставить себе целью действительно свести в один научно составленный кодекс все правовые установления, ясно и конкретно изложив все действующие законы. При этом необходимо было принять во внимание, те глубокие изменения, которым постепенно подверглись местные автономии и привилегии по мере роста монархической централизации и проникновения в кастильское судопроизводство правовых положений, сформулированных «Партидами». Но если судить по результату их трудов, юристы не придерживались такой точки зрения.

Теоретически они признавали, что — как говорится в упомянутом нами указе — следовало привести в порядок и ясность «многочисленные и разнообразные законы, указы, постановления кортесов и грамоты, имеющие силу закона»; слово «закон» могло иметь здесь широкое значение, если понимать под этим разнообразные правовые установления. Но на деле этому слову был придан очень ограниченный смысл: оно было отнесено только к королевским указам, изданным по собственному почину короля (без просьбы кортесов). Поэтому «Новый свод» явился не более как переработкой «Свода Монтальво». Он состоял из тех же законодательных актов, с добавлением актов, вышедших после 1484 г., и оставлял в стороне другие законодательные источники, упомянутые даже в законах Торо^[94], хотя последние тоже ограничились — может быть, намеренно — только «Партидами» и «Фуэро Реаль»^[95]. Даже по отношению к последним установлениям необходимо было точно определить, что именно можно рассматривать как действующее законодательство; ибо, ни «Фуэро Реаль» нельзя было отнести к нему целиком (принимая во внимание, что многие его разделы были отменены позднейшими законами и их следовало бы упразднить, а действующие привилегии ввести в «Свод»).

Отсутствие ясности в соотношении и значении всех этих элементов — в том числе «Фуэро Хузго»^[96] (хотя кое-что из него вошло в «Новый свод») и муниципального права — привело к тому, что беспорядок в сфере законодательства продолжался и теоретические законодательные положения далеко не всегда применялись на практике.

Наконец, «Новый свод» имел те же недостатки, что и «Свод Монтальво»: в него включены не все королевские указы и не все принятые королем петиции кортесов, которые уже имели силу закона в 1567 г. (нахватает многих указов и петиций), из него не изъяты законы, вышедшие из употребления, и даже не выправлены искаженные тексты. Этим объясняется недоверие к «Своду», который не получил признания юристов и не применялся на практике, как это видно из докладов кортесов 1579, 1586, 1588 и 1602 гг., указывавших на неточности нового кодекса. Все же он вышел в четырех изданиях, не считая первого: в 1581, 1592, 1598 и 1640 гг., причем всякий раз добавлялись вновь опубликованные законы.

В судебной практике руководствовались (особенно при ведении гражданских дел), главным образом теорией римского права. Это видно из законодательного постановления королевского совета, которое хотя и принято в декабре 1713 г., но относится к более ранней эпохе. Согласно этому постановлению: «Суды наших королевств для разбора и решения многих дел пользуются учениями и книгами иностранных авторов… и, кроме того, из-за невежества и искажений, которые в них (в национальных законах) имеются, часто бывает, что хотя и существует ясный и определенный закон, но в том случае, если он не включен в «Новый свод», многие безосновательно утверждают, что его не нужно ни выполнять, ни сохранять; если же в «Своде» встречается какой-нибудь отмененный или временно упраздненный закон или указ, то хотя не имеется ясного закона, который мог бы разрешить сомнение, а отмененный закон мог бы его разъяснить и разрешить, им тоже не пользуются; самым же нетерпимым является мнение, что в королевских судах следует больше пользоваться гражданским-римским и каноническим правом, чем законами, уставами, указами, статутами и фуэрос нашего королевства, хотя гражданское право не является законом Испании и не должно так называться, а представляет собой рассуждения ученых, которыми можно руководствоваться лишь за неимением соответствующего закона».

Отсюда следует, что законы «Партид» и кодекс Юстиниана — в еще большей мере, чем раньше, — из вспомогательных факторов превратились в основной фактор судопроизводства, а это только усугубило беспорядок, царивший в действовавшем праве. Вместо того чтобы признать существующее положение, законодательные органы пытались создать видимость выполнения первого закона Торо в том, что касалось правовых источников, и эта фикция продолжала существовать до конца эпохи.

Одновременно с попыткой кодифицировать с помощью издания «Нового свода» часть общего права в Кастилии (и до известной степени во всей Испании) началась подготовка к изданию городских уставов, столь многочисленных в XVI и XVII вв. Эти документы, свидетельствующие об ограничении былой автономии городских советов, интересны множеством зафиксированных в них юридических обычаев, получивших санкцию центральных властей.

Кодификация в других испанских владениях и процесс унификации законодательства. Арагонцы, так же как кастильцы, неоднократно просили королей о переработке и кодификации законов, страдавших теми же недостатками, что и кастильские. Наконец, в 1547 г. была назначена редакционная комиссия из представителей четырех сословий кортесов; комиссия в том же году составила свод законов, в который вошли двенадцать томов общих фуэрос и наказы кортесов с 1412 по 1495 г. (сведенные к девяти книгам, подобно кодексу Юстиниана, в котором законы распределены согласно их содержанию), «Решения» Мартина Диаса де Аукса и все устаревшие фуэрос и постановления кортесов, касавшиеся гражданского права. Принятие новых законов, в том числе таких важных, как Тарасоиские законы 1592 г., вызвало необходимость в последующих дополненных изданиях сборника. Последнее издание этого времени вышло в 1664–1667 гг. Отдельно печатались некоторые наказы кортесов; последнее издание относится к 1686–1687 гг.

Каталония лишь в 1588–1589 гг., после неоднократных безуспешных попыток, получила (согласно решению Монсонских кортесов 1585 г.) новый свод действующих законов, постановлений, решений и протоколов кортесов, королевских указов, королевских и судебных приговоров, устаревших, противоречивых и исправленных договоров и постановлений, причем все было распределено по книгам в соответствии с содержанием законов. В комиссию по составлению свода законов входили: правитель королевской канцелярии Мигель Кордельес, советник третьей палаты доктор Мартин Хуан Франкеса, член королевского совета Франсиско Пуиг, Барселонский каноник Онофре Пау Селлер и славный Мигель Помет — доктор обоих прав^[97] и Барселонский гражданин (последний был назначен союзом городов). Других сводов до XVIII в. не было. Обычное право Тортосы было впервые кодифицировано в 1539 г.

В Валенсии было сделано несколько попыток кодифицировать законодательство, но ни одна из них официально не была осуществлена. Отдельные правоведы по своей инициативе предприняли в 1548 г. издание старинных и современных фуэрос (до 1542 г.), расположенных согласно их содержанию; в 1580 г. были изданы «Установления фуэрос и привилегии королевства Валенсии» («Instituciones de los Fueros y Privileges del Reino de Valencia»). Издание 1548 г. было признано официальным источником, и к нему добавились изданные отдельными сборниками фуэрос, опубликованные кортесами с 1545 по 1643 г. В середине XVII в. аудисисия Майорки постановила издать собрание законов бывшего королевства. Это было сделано в 1663 г. юрисконсультом Антонио Моллем в его работе «Установления, привилегии и добрые обычаи королевства Майорки» («Ordinations у sumari dels privileges consueiud y bons usos del r'egn'e de Mallorca») — единственный известный нам свод законов.

Присоединение к Кастилии внесло беспорядок в законодательство Наварры, хотя кастильские короли продолжали достаточно часто созывать наваррские кортесы (73 раза) и издавать по их просьбе законы и привилегии. В 1525 г. вышло сокращенное собрание старинных фуэрос, а в 1628–1686 гг. было подготовлено полное; первое не имело силы свода законов, а второе очень мало применялось на практике, хотя и было утверждено кортесами. В 1557 г. вышел первый свод уставов и законов, принятых кортесами, а вскоре и еще пять; из них официальным был объявлен в 1617 г. свод 1614 г., составленный синдиками Сада и Ольякарискета, в который входили распоряжения, опубликованные до 1604 г. В 1686 г. был издан новый свод, составленный Антонио Шавьером, который заменил действовавший прежде.

Бискайские провинции последовали общему примеру: в Басконии вышел свод, одобренный в 1527 г. Карлом I, под названием: «Фуэрос, привилегии, льготы и вольности благородной и верной Бискайской сеньории» («Fueros, Privilegios, franquezas ylibertades del muy noble y muy leal senoriode Vizcaya»). К этому прибавились вскоре некоторые дополнительные законы, а в 1630 г. — соглашение, в силу которого было уничтожено традиционное различие между городами и селениями, определявшее некоторые особенности автономии городов. С этими добавлениями свод 1527 г. действовал вплоть до XIX в. В Гипускоа в конце XVII в. были собраны все действующие законы (на базе «Нового сборника эрмандады» — «Cuaderno nuevo de la Hermandad», опубликованного в 1463 г. как переработка предшествующих и одобренного в 1521 г. Карлом I) и выпущен «Новый свод фуэрос, привилегий, добрых обычаев, законов и приказов» («Nueva Recopilaci^on de los Fueros, privilegios, buenos usos y costumbres, leyes y ordenes», 1696 г.). В Алаве не был составлен свод законов, но к сборнику, изданному в 1463 г., были добавлены новые законы, изданные королями Кастилии по собственной инициативе или же по настоянию Союза городов.

Законы, касавшиеся Индий, в силу их особенностей и многочисленности пришлось издать в форме кодекса. В 1543 г. вышел (в Алкала) сборник законов и уставов, опубликованных Карлом I. В 1563 г. вице-король Новой Испании Луис де Веласкес начал издание сборника законов, собрав и напечатав все документы, находившиеся в аудиенсии этой области. Некоторое время спустя президент Индийского совета Хуан де Овандо составил свод в семи книгах, из которых была опубликована (в 1571 г.) только вторая книга, относившаяся к совету. «Новый свод», изданный в 1593 г. по образцу прежнего, не отвечал своему назначению; в 1680 г. в результате работы специально назначенного совета редакторов был обнародован «Свод законов, действующих в Индиях» («Recopilaci^on de las leyes de Indias»), в девяти книгах. В этом своде были собраны и распределены по разделам все действовавшие в то время распоряжения. Мы ссылались на него неоднократно в параграфах, посвященных обращению с индейцами и управлению колониями.

Каков же был результат всех этих сводов и кодексов в смысле унификации права на всей территории испанской монархии? Оставив в стороне Индии по причине их особого положения (несмотря на проводившуюся политику ассимиляции) и рассматривая только полуостров, мы уже познакомились с одной стороной вопроса, а именно с политической. Государство могло интересоваться только этой стороной, в тех же случаях, когда унификация права не способствовала утверждению суверенитета и укреплению абсолютизма, она не привлекала внимания королей. Мы видели, как медленно шла политическая централизация, несмотря на настойчивость Оливареса и те меры, которые привели к восстаниям в Валенсии и на Майорке — в царствование Карла I, в Арагоне — во времена Филиппа II и в Каталонии — при Филиппе IV. Однако если внимательно рассмотреть королевское законодательство XVI и XVII вв. (частично отраженное в «Новом своде»), то станут ясны действительные, хотя и мало заметные успехи унификации, коснувшейся общих основ правления и особенно подданных монархии, ибо теперь благодаря сложившимся обстоятельствам во главе всех бывших королевств полуострова стоял единый повелитель. В сфере гражданского права объединяющим элементом являлось римское право, которое действовало не только в Кастилии, но и в других областях, например, в Каталонии.

Внутри каждого королевства процесс унификации развивался более широко и энергично. Он осуществлялся постепенно, затрагивая сегодня одну область, завтра — другую, изменяя отдельные детали, создавая новые органы управления, но не отменяя формально старых законов, а внешне сохраняя их или превращая в формулы, лишенные живого содержания. Так произошла — главным образом в Кастилии — почти полная отмена всех старинных привилегий городов в области законодательства, а также многих привилегий, определявших в средние века социальные различия и зависимость одного сословия от другого. То же самое, хотя в меньших масштабах, происходило, как мы видели, в законодательной деятельности других королевств. Утверждение городских привилегий часто служило поводом для их коренного изменения и исправления. Так было с привилегиями Теруэля во времена Филиппа II — разительный пример незаметной перестройки средневекового законодательства.

Критика испанского государства и политические взгляды того времени. Испанцы XVI и XVII вв. (чей монархический пыл и покорность воле королей сильно преувеличены) были далеки от того, чтобы безропотно мириться со всеми недостатками государства или питать иллюзии — из патриотизма или политического пристрастия — относительно его образа действий или влияния на нацию. Если изучить петиции кортесов, предложения и ходатайства советников и других выдающихся политических деятелей, жалобы повстанцев Толедо, Сеговии, Вальядолида и т. д. во времена Карла I, заявления вице-королей и правителей, критику политического и финансового положения со стороны писателей, то станет ясно, что ни от кого не было скрыто зло того времени и что все порицали его и требовали его исправления. В главах, посвященных политической истории, мы говорили уже о смелости и откровенности обличителей политики испанского государства. Все эти суждения, высказанные по тому или иному политическому вопросу, свидетельствуют о том, какое недовольство возбуждала в Испании огромная бюрократическая машина, поглощавшая все силы страны и порождавшая бешеную погоню за должностями; система камарилий и фаворитизма, под прикрытием которой шел бесстыдный обман государства; развал финансовой системы, из-за которого нельзя было ни собрать причитавшиеся поступления, ни удовлетворить насущные нужды государства.

В оценке положения страны мнение испанцев совпадало с мнением иностранных послов и путешественников, о котором мы можем судить по оставленным ими запискам и донесениям. Дезорганизация и разорение достигли особой остроты в XVII в., но и в XVI в. было немало жалоб на плохое правление. Даже в эпоху расцвета и военной гегемонии, несмотря на то, что национальная гордость была удовлетворена победами над врагом и расширением испанских владений во всем мире, общественное недовольство было очень велико. Об этом свидетельствуют: петиции городов, как принятые, так и отвергнутые коннетаблем и адмиралом Кастилии в эпоху борьбы городов; программа комунерос и отчасти программа херманий Валенсии и Майорки; протесты адмирала в 1523 г. против направления государственной политики; постоянные жалобы генералов и адмиралов эпохи Карла I. Достаточно прочесть протоколы кортесов, чтобы убедиться в царившем повсюду недовольстве многими действиями правителей.

В начале XVII в. недовольство особенно усилилось. Оно выражалось не только в волнениях, о которых мы говорили выше, но и во множестве смелых сатирических произведений, которые ходили по рукам и широко распространялись печатным способом. Даже высшие чиновники и люди, заинтересованные в оздоровлении общественной жизни, начали бить тревогу. Мария де Агредо, Гальсеран Альбанель, некоторые честные советники и магнаты, в том числе сам Оливарес (после падения), настойчиво твердили о грозящей опасности и о необходимости исправить допущенные ошибки, с чем соглашался (как мы видели) даже король. Катастрофическое положение королевства после смерти Филиппа IV и трудности, с которыми пришлось бороться во время несовершеннолетия Карла II, отразились в предложениях королевского совета королеве-правительнице, в выступлениях герцога Альбы, герцога Санлукара и других советников и магнатов. В тяжелые дни, когда шел спор о наследовании испанской короны, маркиз Мансера написал королю смелые слова: «Сеньор, неизбежная гибель монархии — независимо от того, попадет ли она под власть Франции или будет унаследована сыном курфюрста Баварского, — недалека и не является тайной для вашего величества. Общее бессилие органов власти и учреждений государства проявляется во всем: в отсутствии руководителей, в уменьшении населения, в истощении королевских и частных богатств, в страшной нехватке оружия, снаряжения, боевых припасов, артиллерии, обозов и отсутствии дисциплины — в армии, во флоте и среди граждан, — в общем унынии, вялости и постыдной трусости; за наши грехи наказана нация, позабывшая о былом своем мужестве и благородстве». В то время как на полуострове высказывались такие мысли о положении страны, из Америки (вместе с описанием ужасающих недостатков местной администрации) все громче раздаются предупреждения о том, что Испании грозит потеря ее заокеанских владений.

Однако недовольство не порождало недоброжелательства к династии или к монархическому строю. Известно, правда, что во время волнений в Каталонии и Андалусии (здесь мы не говорили об аннексированных иностранных владениях) повстанцы требовали отделения значительных областей от короны Филиппа IV; но это были единичные факты, и если в Каталонии это требование имело прецеденты в эпоху Хуана Арагонского, то в Андалусии оно было лишь выражением общественного недовольства. В самой Каталонии было много приверженцев короля, а в плебейских слоях города и деревни преобладали монархические (и религиозные) чувства, ибо эти элементы — таково было следствие вековой борьбы с феодализмом и утраты муниципальных вольностей — были объединены «унитарным и уравнительным принципом». Вместе с тем в Кастилии (известной своей приверженностью монархии) случались, как мы видели, антидинастические заговоры, покушения на особу короля и дерзкие выступления в самом королевском дворце (например, в 1636 г.).

Вообще нельзя сказать, что антимонархических настроений не существовало. Конкретно они выразились в некоторых эпизодах восстания на Майорке. В официальных отчетах часто упоминается о том, что повстанцы относились с презрением к приказам короля или говорили, что «раньше не было ни короля, ни ладьи» (то есть никаких властей не было), что если король будет против херманий, то они его убьют, что «больше не нужно им короля», что «король — всего лишь человек». Историки свидетельствуют, что республиканские убеждения (в том смысле, в каком в то время понимали республиканскую форму правления) должны были иметь довольно широкое распространение. Такой вывод они делают, исходя из стремления хронистов возвеличить «преимущество монархии по сравнению с другими формами правления и из намеков, которые порой у них встречаются, на существование противоположных взглядов». Распространение республиканских идей в большой мере объясняется знакомством с цветущим состоянием итальянских республик, в чем многие испанцы могли непосредственно убедиться.

Однако в основном реформистские идеи — по крайней мере те, которые пользовались в то время влиянием, — предполагали признание существующего режима. Несмотря на все свои крайности, комунерос всегда заявляли о своей верности королеве Хуане и даже Карлу, а из программы предложенных ими реформ правления вырисовываются контуры монархии, более национальной и менее абсолютной, по все-таки монархии, и даже без смены короля. То же можно сказать о реформах, которых требовала знать, собравшаяся в Толедо в 1538 г. Почти все авторы хроник придерживались монархических убеждений, кроме Морсильо, который считал, что если установлены основы и способ правления, то форма правления безразлична.

Монархическая концепция хронистов аналогична учениям писателей вестготской эпохи и идеям «Партия», судя по тому, как сознательно боролись они против цезаристских доктрин римского права, получивших в то время большое распространение в Европе и в самой Испании. Пристрастие короля к этому учению побудило авторов хроник защищать законность низложения монарха, если он окажется неспособным выполнять свои обязанности (Морсильо), а в случае тирании — право народа — на восстание и даже на убийство тирана (Молина, Мариана). Распространению этих теорий, несомненно, содействовало возмущение, вызванное деятельностью протестантских королей и князей, угнетавших свои народы^[98]. Единственным средством избежать установления тирании католические хронисты считали признание права народа на восстание и тираноубийство в тех случаях, когда монарх нарушает законы божеские и человеческие.

Больший интерес представляют суждения, непосредственно касающиеся деятельности и особенностей испанского государства того времени, ибо они высказывались наиболее образованными людьми. В этом смысле заслуживает внимания защита кортесов, их необходимости, их участия в финансовых делах и даже в законодательстве, которую мы встречаем у таких известных хронистов, как Рибаденейра, Мариана и Маркес, боровшихся против упадка кортесов. Говоря о налогах, принятых кортесами, Рибаденейра утверждает: то, что они дают королю, называется услугой, субсидией или подношением, потому что «это есть услуга добровольная, а не принудительная». Но все эти идеи не оказали, как нам известно, ни малейшего влияния на политику королей. Из тех же взглядов на управление страной исходят хронисты (Витория, Морсильо, Контрерас), когда высказываются против продажи должностей, причинявшей такой вред всей нации, и против несменяемости некоторых лиц, назначаемых на административные и политические посты.

Хронисты настаивали также на том, чтобы король правил при помощи совета, состоящего из опытных и сведущих людей. Один из сторонников этой идеи (Сепульведа) клеймил институт фаворитов, который принес столько несчастий в царствования Хуана II и Генриха IV и позже возродился в Испании вновь.

Пожалуй, наибольшее единодушие проявилось в ненависти к фаворитам; это происходило потому, что все не только видели, какой вред они приносят, но и сами от него страдали.

Наконец, общая заинтересованность в том, чтобы монарх достойно выполнял свою миссию, отразилась в заботе о его политическом и общем воспитании. На эту тему существует обширная литература, получившая широкое распространение во всем мире.