62

– Это я читать не могу, – заявляю я Винни-Пуху, возвращая книгу, которую он мне только что дал.

Она называется «Изнасилование» – самая тоненькая и самая современная книжка, которую он мне принес, но текст на задней стороне обложки вызвал у меня тошноту.

– В смысле? – спрашивает Винни-Пух.

– Это не для меня.

С обиженным видом Винни-Пух запихивает книгу обратно в свой кожаный портфель.

– Для человека, который практически ничего не читал, у тебя весьма четкое представление, что тебе может понравиться, а что нет.

Горечь ему не к лицу.

– Я всегда готова поменять свои представления, – отвечаю я. – Дело не в этом.

– О’кей, так в чем тогда?

Он заслуживает объяснения. Винни-Пух – единственный, кто у меня тут есть, не хочу рисковать теми крошечными ростками доверия, которые, несмотря ни на что, зародились между нами.

– Не могу читать об изнасиловании, – говорю я и отвожу глаза.

Чувствую, как Винни-Пух смотрит на меня во все глаза.

– Не можешь?

– Не могу.

Я произношу это почти шепотом.

– Прости. Я не знал.

– Откуда ты мог бы знать?

Медленно обернувшись, я вижу, как искажается лицо Винни-Пуха. Его светлые мальчишеские глаза темнеют.

– Никто не знает, – продолжаю я. – Мы не стали заявлять в полицию.

– Мы?

Сделав глубокий вдох, я смотрю в стол, рассказывая о конфирмационном лагере, о Робине и папе, о своем идиотском плане мести и обо всем, что случилось потом.

Винни-Пух осторожно кладет руку мне на спину:

– Мне так жаль, Стелла.

Голос не слушается меня.

Не понимаю, зачем я это делаю. Так много барьеров захлопывается внутри, так много внутренних голосов кричит мне, чтобы я прекратила, но я все равно рассказываю. Меня не так воспитывали. Есть вещи, которые не предназначены для посторонних ушей. Нельзя выносить сор из избы.

Даже Амине я не все рассказываю. В ранние подростковые годы я думала, что дело во мне, что я просто не такая, как все. Не дай бог поделиться с кем-нибудь своими сокровенными мыслями – меня немедленно запрут в психушку и будут принудительно ставить капельницу с самыми сильными препаратами.

Да, знаю. Затертое клише. Назовите такого подростка, который не считает, что он уникален и его никто не в состоянии понять.

Однако не поэтому я долго не рассказывала Амине про изнасилование. Тут другое. Мне так безумно хотелось быть той сильной девчонкой, которой меня все считали, – я не видела себя в роли жертвы. Да разве я жертва? Мама с папой в один голос утверждали, что у меня будут неприятности, если мы заявим в полицию. В течение недели или типа того я ходила и думала, что ничему такому не подвергалась. Ведь я сама пошла в корпус вожатых, я согласилась. Более того – изначально именно таков и был мой план. Я сильно разозлилась на папу за то, что он приехал за мной шпионить.

– Какой кошмар! – воскликнул Винни-Пух. – Ты подверглась изнасилованию, а твои родители не отнеслись к этому всерьез.

– Но я их понимаю, – сказала я. – Теперь я их понимаю.

– Что? Не хочешь ли ты сказать…

– Я рада, что мы не заявили на него в полицию.

Винни-Пух охает.

– А иначе мне пришлось бы выступать в суде и объяснять, зачем я поцеловала его, зачем пошла в его комнату. Они усомнились бы в моих словах – почему же я не сопротивлялась, не звала на помощь? Народ осудил бы меня, хотя я была пострадавшей.

Винни-Пух качает головой:

– Надо полагаться на правосудие.

– Нет. Я бы хотела на него полагаться, но не могу. Я должна защитить себя сама.

В глазах у Винни-Пуха мелькает искорка, словно он только что о чем-то догадался. Я начинаю бояться, что рассказала ему слишком много.