1

Проснулся я, как всегда, часов в семь.

В комнату врывался непрерывный шум уличного движения. Сквозь кремовые шторы просачивался зыбкий сумрачный рассвет, и картина Дечко Узунова, проступившая из ночного мрака, придавала комнате какую-то особую объемность.

Я встал с постели, раздвинул шторы и открыл окно.

Над тополями, росшими вдоль канала, и покрытыми копотью крышами зданий напротив моих окон синел клочок неба. После двухнедельных затяжных дождей, наконец, распогодилось. И хотя сюда не долетали порывы ветра, мне казалось, я чувствую его торопливые, стремительные прикосновения… "В воскресенье съезжу на рыбалку", — подумал я, обрадовавшись, затем сунул ноги в тапочки и медленно зашлепал по длинному коридору.

Случались дни, в которые мысль о том, что я живу один в просторной и удобной квартире, доставляла мне почти физическое наслаждение. Я мог разбрызгивать воду и мыльную пену, сколько душе угодно, мог не включать радио или слушать до умопомрачения новости. Мог завтракать, как мне заблагорассудится, не пользоваться салфеткой, не убирать посуду после еды, закурить сигарету, не прожевав последнего куска, и бросить спичку в чашку с недопитым кофе. И самое главное — я знал, что, когда войду в свой кабинет и сяду за пишущую машинку, никто не сможет мне помешать…

Но сегодня я не собирался работать. Новая "Эрика" отдыхала в углу широкого письменного стола, покрытая чехлом. С тех пор как я вернулся из Хисара с оконченным сценарием, я не написал ни строчки. Во мне еще не созрела готовность продолжить прерванную два месяца тому назад пьесу, не хотелось даже думать о том, как выбираться из тупика, в который я зашел.

Действие этой пьесы развивалось в крупном областном городе. Его жителей потрясло ужасное событие — молодой неопытный шофер от переутомления потерял контроль, и переполненный туристами автобус сорвался в глубокую пропасть. Драма совпала с периодом проведения весьма сложного анкетирования, которое группа софийских специалистов должна была осуществить в местном туристическом агентстве. Расследование доказало не только вину шофера, но и полный развал этого учреждения, возглавляемого хитрым, умело замаскировавшимся карьеристом. Получалась довольно безрадостная картина, но я старался, чтобы общее впечатление не было пессимистическим. Мне всегда казалось, что в жизни существует баланс между положительным и отрицательным, и первому, хоть на малую толику, всегда принадлежит перевес… И все же работа не продвигалась. Разумеется, дело было не в отчаяньи — я и раньше попадал в подобные ситуации, но всегда находил из них выход. Не случайно десять написанных мною пьес шли на подмостках почти всех театров страны, а некоторые из них — и за рубежом.

Бреясь в ванной, я рассматривал свои каштановые чуть вьющиеся волосы и ровный, правильной формы нос, ноздри которого, как и верхняя губа, нервно подрагивали, как морда породистого коня, и самодовольно думал, что, в сущности, своей хорошо сохранившейся внешностью я, главным образом, обязан отсутствию семейных забот и что оба моих брака были каким-то временным промежуточным состоянием, а главным для меня всегда оставались годы, в которые я жил один. И сразу же мне почудилось, что я слышу голос матери: "Человек женится, памятуя о старости, сынок! Когда он зашатается под тяжестью лет, ему понадобится опора…"

"Не забыть бы выслать ей деньги!" — обожгло меня чувство вины. Опять я просрочил дату на несколько дней. Обычно я рассчитывал на Даво, он напоминал мне и об этом, но в последнее время этот тип становился все рассеянней…

В кухне царил типичный для пятницы беспорядок. После обеда должна была прийти женщина, убиравшая квартиру, мывшая посуду, покупавшая продукты и стиравшая белье. Пока она будет заниматься всем этим, я сыграю партию-другую в карты, а затем упаду в объятия Мари-Женевьев в ее уютном ателье. Вернувшись после полуночи или на следующее утро домой, я застану квартиру преображенной до неузнаваемости, пахнущей мастикой для полов, проветренной и прибранной, с забитым продуктами холодильником и благоухающими свежестью рубашками, аккуратно сложенными в спальне, и белоснежным постельным бельем, отдающим хвойным экстрактом.

Но все это произойдет завтра, а сегодня передо мной стояла сложная, почти неразрешимая задача найти чистую чашку и приборы, чтобы позавтракать.

Кое-как мне удалось подобрать необходимый комплект, я сварил кофе, достал из холодильника брынзу и кусок луканки^[1]. Я не отказался бы и от яиц, сваренных вкрутую, но оба ряда вогнутых гнезд в холодильнике зияли пустотой…

Завтрак подходил к концу, когда послышался короткий звонок в дверь. Пришла Виола, машинистка. В руках у нее была черная хозяйственная сумка, из которой торчал объемистый пакет, завернутый в газету.

— Браво! Вам все-таки удалось уложиться в срок! — похвалил я ее, наблюдая за тем, как она медленно и внимательно доставала рукопись.

— Разумеется, я ведь вам обещала!

Она взглянула на меня сквозь очки чуть увеличенными глазами и тихо добавила:

— Вы написали прекрасное сценарио. Мне было очень интересно его переписывать. Я получила подлинное удовольствие.

Несмотря на это забавное "сценарио" вместо "сценарий, я почувствовал, что мне стало приятно. Виола перепечатывала произведения полдюжине серьезных писателей и обладала солидным критерием литературных ценностей. Она сотрудничала со мной уже немало лет, была чудесной машинисткой — аккуратной, добросовестной и, что самое важное, — не делала ошибок. Иногда, получая от нее экземпляры переписанной набело очередной пьесы, я совершенно механически — лишь бы что-нибудь сказать — спрашивал: "Ну, и как она вам?", — на что следовал неизменный ответ: "Весьма приятная пьеса!", без каких-либо комментариев.

Сегодня она проявила инициативу, а похвала, имея в виду ее немногословность, была просто расточительной. Может быть, сценарий действительно ей понравился… Я увеличил сумму вознаграждения на десять левов и проводил ее к двери.

Сев за письменный стол, я открыл первый экземпляр рукописи. "Асен Венедиков. "Бунт" — сценарий двухсерийного художественного фильма". Мне показалось странным и невероятным, что мое имя стоит над таким произведением. Много лет тому назад я уже написал один сценарий, но после реализации режиссерского замысла от моего произведения остались рожки да ножки, да и фильм получился еще тот, и я отказался впредь от служения седьмой музе. И вот снова дал себя уговорить. Причем, если верить моей машинистке, мое возвращение к "проклятому" жанру отнюдь не было неудачным.

Косте Иванчеву просто повезло! Он вспомнил обо мне как раз в тот момент, когда я беспомощно сидел перед пишущей машинкой, пытаясь вдохнуть жизнь в героев своей новой пьесы.

— Привет, как дела? — послышался в телефонной трубке его голос записного добряка.

— Спасибо, тружусь потихоньку.

— Нужно встретиться. Ты не мог бы подъехать ко мне?

— Сейчас, в субботу? Разве у тебя не пятидневная рабочая неделя?

— У меня — семидневная! — коротко рассмеялся Иванчев и добавил озабоченно: — Дело не терпит отлагательств, Асен, очень прошу тебя приехать…

В его небольшом прокуренном кабинете я застал кинорежиссера Светослава Рашкова. Это был высокий, мускулистый человек с мрачными глубоко запавшими глазами ревнивца. Он стоял, прислонившись к окну, опираясь одной ногой на какой-то низенький шкафчик; мне запомнились его элегантные туфли-плетенки.

После первых же общих фраз стало ясно, что Иванчев вызвал меня, чтобы предложить мне написать сценарий двухсерийного фильма о Владайском восстании. История о предшествующих моему визиту событиях, которую он мне рассказал, выглядела довольно запутанной. Киношники заключили договор с известным прозаиком и кинодраматургом Миладином Кондовым, но его сценарий, одобренный, впрочем, художественным советом, нуждался в серьезных доработках. Однако Кондов от дальнейшей работы над сценарием отказался и уехал за границу, а сроки поджимали, и тянуть резину больше было невозможно.

— Дождался попутного ветра и сделал нам ручкой, а мы тут ломай головы! — желчно ввернул режиссер.

Мне показалось, что оба они нервничают и весьма чем-то озабочены… "Эк их припекло, — мелькнуло у меня в уме. — Весь вопрос в том, имеет ли смысл ввязываться в эту весьма непростую ситуацию? Бай^[2] Миладин — серьезный, уважаемый всеми писатель — к тому же старше меня. Как он отнесется к моему возможному вмешательству, как отреагируют писательские круги?"

Я попытался мотивировать свой отказ.

В ответ на мои объяснения Рашков сердито засопел.

— Ладно, подумаешь, эка невидаль!.. Могу подписаться вот этими двумя руками в том, что он на вашем месте вообще не стал бы задаваться подобными вопросами… Впрочем, лучше держать язык за зубами!

Иванчев снисходительно рассмеялся.

— К манере Славчо нужно еще привыкнуть… Понимаешь, я тебе все объясню, тебя ничего не должно смущать. Во-первых, Кондов отказался работать и уехал, не интересуясь, что будет с фильмом. Во-вторых, он получил гонорар за сценарий, ведь тот, хоть и формально, одобрен худсоветом. В третьих — тема эта очень важная, и мы имеем право заключить договор с несколькими авторами, то есть — создать коллектив, так как только коллектив авторов может справиться с этой задачей в кратчайшие сроки. Кроме тебя мы пригласим молодого сценариста Крыстю Докумова, который напоследок написал несколько интересных сценариев.

Эта новость не прибавила мне воодушевления.

— Два медведя в одной берлоге не уживутся!

— Почему? — тут же возразил Иванчев. — Вы оба будете работать порознь, напишете два самостоятельных сценария, а затем Славчо, имея на руках три текста, сможет сделать из них режиссерскую разработку. Каждый из вас получит полный гонорар. Вы с Докумовым будете соавторами, а если придется взять что-нибудь из сценария Миладина Кондова — что поделаешь — будет фигурировать и его имя, но твое дадим в титрах на первом месте.

— До титров еще нужно дожить! — криво усмехнулся я.

— Вот, Асен, такие, брат, дела! Соглашайся! Вся надежда на тебя. У тебя же пьеса на ту же тему, можешь что-нибудь использовать, материал тебе знаком… Не пожалеешь. Кроме того, я считаю, что это — твой моральный долг. Все-таки это фильм о столь важном событии нашей истории…

Я лихорадочно просчитывал в уме все плюсы и минусы этого предложения. Действительно, можно использовать мою старую пьесу: в свое время я собрал довольно богатый документальный материал о той эпохе, который сейчас придется весьма кстати; да и гонорар — не последнее дело, к тому же, учитывая новые обстоятельства, я мог с чистой совестью просить о продлении срока сдачи моей новой пьесы, отложив ее до лучших времен. И наконец — я давно не работал в кино, смена жанра, возможно, поможет мне встряхнуться.

Минусы: неприятная история, связанная с бай Миладином, и этот неизвестный сценарист-соавтор, с чьим присутствием придется смириться… Что поделаешь — молодежь, а молодежи нужно помогать!

Я попросил ночь на размышления, а утром сообщил о своем согласии…

И вот сценарий лежит передо мной, аккуратно переписанный в трех экземплярах, в новеньких папках, готовый к сдаче.

Я с удовольствием потянулся. Дело сделано, причем на совесть и всего лишь за два месяца! Правда, работать приходилось по десять часов в день, зато теперь можно спокойно отдохнуть, прежде чем вернуться к пьесе.

До обеда мне нужно просмотреть сто сорок страниц, в двенадцать, как мы условились, отнести все экземпляры в управление. Затем я собирался пообедать в клубе, в два часа меня ждали партнеры на партию в покер, а вечером мне предстояла встреча с Мари-Женевьев.

Похоже, выдастся славный денек!..