14

Разум противился, нельзя было верить глазам своим, тем паче человекообразную фигуру они ви­дели всего секунду, но подогретые воображени­ ем чувства били тревогу — там дива! Затаилась и ждёт нужного ей момента, чтобы выбежать на поле. Король стрелять будет только в медведя — в человекообразное существо не посмеет, так они в Европе воспитаны, даже венценосные. Но что станет делать телохранитель?..

С лабаза всего этого видеть не могли, там ёлка ме­шала, поэтому сидели тихо и наверняка слышали возню. Кипрей уже трясся нескончаемо, словно кто-то в нем ка­тался, и глухие стоны не прерывались. И это навело За­рубина на новую мысль: что, если там лежит крупный раненный медведь? И пусть уж лучше свирепый зверь, пусть тот самый людоед, чем снежный человек!..

Но в следующее мгновение стало зябко: короля на лабазе не достанет, а вот безоружного Зарубина под ним никакая сетка не спасёт! Вся надежда на меткость и хладнокровие стрелков, если успеют свалить бегуще­го стометровку зверя...

И вдруг послышался отчётливый чмокающий звук, будто лапу сосал, а потом характерный хруст сжимаемой пластмассовой бутылки, окончательно сбивший с тол­ку, что это могло быть. Минуты три звуки чередовались или складывались в какофонию, после чего опять раз­дался вздох, и над травой восстал хорошо различимый без бинокля зверь! Но с зелёной бутылкой, которую тер­зал лапами и зубами, при этом громко и со вкусом чмо­кая. Пожалуй, минуту он приплясывал на одном месте, по пояс возвышаясь над кипреем, и его можно было при­нять за человекоподобное существо! Потом откинул пла­стиковые лохмотья, трубно взревел, сотрясая вечернее пространство, и со стоном опустился на четыре лапы.

Над головой тотчас же зашевелились стрелки. А мед­ведь попутно и с грохотом смёл с дороги металлом и по­плёлся на поле, как корабль, раздвигая траву. Шёл с ур­чанием, неторопливо, вразвалку и часто останавливаясь, отряхивался, будто выкупался в воде. Он более напоми­нал рассерженного пьяного мужика, вышедшего на ули­цу в поисках, с кем бы подраться. Низкорослый овёс до­ставал ему до брюха, отчего зверь казался непомерно крупным. Выйдя на середину поля, как раз под выстрел, он вдруг завалился на спину и с приглушённым хрюка­ньем стал кататься, как обычно катаются медвежата. По­том вскочил, сделал рывок в одну сторону, затем в дру­гую — резвился, как спущенный с цепи пёс!

Зарубин даже забыл об охотниках на лабазе, поэтому выстрел прозвучал внезапно. Зверь лёг сразу, однако че­рез мгновение вскинул голову, попытался вскочить, и тут громыхнул второй карабин, крупнее калибром. Медведь осел и превратился в совсем скромный ком шерсти, слов­но вдвое уменьшившись в размерах...

На верху клацнули два затвора, и на минуту повисла тишина. Затем коротко гоготнула рация и над головой послышалась восторженная иностранная речь. С тропы прибежал второй телохранитель, за ним егерь с соба­кой, которую тут же спустили с поводка. И пока лай­ка бегала к медведю и обнюхивала его, проверяя, жив ли, появились губернатор, начальник охотуправления генерал Гриша, Кухналёв и с ним двое в штатском. Ко­ролевская свита поспешила на поле осматривать тро­фей, а Зарубин тем временем выпутался из сетей и, уже не скрываясь, опушкой леса пошёл к прогалу, откуда выходил медведь.

Приспособленный под клетку, соломенный бункер был пуст. Но рядом сидели трое — два егеря и с ними вспотев­ший, мокрый Борута. Пили они из пластиковой бутылки, сидели со стаканами в руках, однако молча и скорбно, как на поминках. Возле битого зверя на поле началось кру­жение, захлопали бутылки шампанского, а здесь, в ста метрах от королевского фуршета, был свой, плебейский праздник, скорее похожий на тризну. И стало ясно, что туземцы на Пижме никакой корпоративной этики не со­блюдали, жили своей жизнью и находились в постоянно действующем сговоре. Отпущенный «разведчик» Борута к спиртному не прикасался и, отстранённый, злой, толь­ко шарил незрячими глазами, погружённый в собствен­ные мысли. Оба егеря напряглись и уставились на Зару­бина, словно воры, застигнутые на месте преступления.

— Ты-то откуда здесь? — спросил один.

Оказывается, командовал тут безучастный Борута.

— Этому налейте, — бросил он, вскинув выпуклые базедовые глаза. — Этот ничего не знал, пусть помянет.

Тот самый егерь-конвойник, от которого бежал крипто­зоолог Толстобров, без единого слова налил в стакан что- то тягучее, густое и протянул Зарубину.

— Примешь? За упокой его души?

Зарубин покосился на пустую клетку, взял стакан — оказалось, мёд, разведённый пополам с водкой, медве­жий напиток.

— С браслетами долго проковырялся, — горестно и гнев­но проговорил Борута. — Устроил бы вам тут охоту...

— Ну, чего теперь? — попытался утешить егерь. — Дело сделано... Ладно, помянем его человечью душу.

Борута отодрал от тела мокрую рубаху и стащил её с себя, будто кожу снял. И сразу стало видно, что он весь свит из сухожилий и верёвочных мышц — анато­мию можно изучать. На запястьях его оказались челюсти от наручников, и в самом деле напоминающие браслеты, и это значило, что «разведчика» не отпустили — он по­просту бежал и уже успел разорвать оковы. Егерь-кон- войник выпил, отломил кусок проволоки и стал ковы­рять замок наручников.

— Сейчас, Данила, — пробурчал он. — Я их враз щёл­каю...

— Это только в кино так, — заметил второй егерь. — Бабской заколкой отпирают. На самом деле хрен откро­ешь.

— Ну и сволочи же вы! — скорбно выругался Бору- та. — Как мы договаривались? Поите в хлам! Чтоб в клет­ке уснул...

Егеря начали оправдываться наперебой:

— Да мы поили!

— Он же гад, много не пьёт.

— Тяпнет бутылку для куража — и лапу сосёт.

— Или ворчит, песни поёт!

— Да вы для себя экономили! — Борута пнул бутыл­ку на импровизированном столе. — И когда только на­жрётесь?

Егерь-конвойник один браслет расстегнул и вручил его владельцу:

— Возьми на память! И нечего нас попрекать, мы по­дневольные...

Борута сгрёб с лица сосульки волос

— Я ведь его с малых лет... Из соски выпоил...

— Да хватит тебе скулить! — оборвал егерь. — И так тошно!..

Медовый напиток хмелил сразу, как парное молоко...

Конвойник взялся расстёгивать второй браслет, а на поле, возле битого зверя, запели здравицу королю, которую обычно поют на именины, «Многая лета...». Еге­ря насторожились, один вскинул бинокль.

— Губер приехал... Часа на полтора сабантуй!

— Погодите-ка! — Борута встряхнулся и отнял руку с браслетом. — Я им тоже устрою сабантуй! Контроль- ку не делали?

Егеря заволновались.

— Может, не надо, Данила? Всё-таки король...

— А это не для собственной утехи, — Борута уста­вился на Зарубина. — Для учёного сделаю. Чтоб служба мёдом не казалась. Устрою показательные выступления. Приехал тут нас учить!

Третий глаз у него не вылупился, но от шишки, опи­санной Баешником, остался круглый шрам и пигмент­ное пятно, как от чирья. И вот этот след сейчас покрас­нел, будто засветился изнутри.

Зарубин не понял иносказания на счёт службы и что собирается сделать Борута, но спрашивать ничего не стал. Вероятно, они оба с Толстобровом отлично знали, кто и как выследил их, когда вешали на ёлку куклу в мешке, и кто игрушку у них отнял. То есть от них можно ожи­дать всё, что угодно.

Впрочем, кто его знает, что придумал этот бесхво­стый академик, теперь изображающий чародея: заведёт и утопит в трясине...

— Делали контрольку или нет? — оживал и будто вы­растал тот. — Вы же рядом были?

— Два выстрела слыхали, — егерь снял второй браслет. — Но второй не прицельный, по корпусу. Вро­де шлепок был, по мясу. Им же трофей нужен, целый че­реп...

— Король, говорят, мастер спорта по пулевой, — до­бавил другой. — А телохранитель за львами охотился...

— Не король — принцесса мастерица, — возразил конвойник. — А сам он будто в армии служил...

— Контрольки не было, значит сделаю! — яростно произнёс Борута и опять уставился на Зарубина. — Слы­шу, как стучит Митрохино сердце. Будет королю трофей, а тебе наука. Хрен же редьки не слаще, но тоньше... По­чему под гору не пришёл? Где с Тохой договорились?

К его косноязычию следовало ещё привыкнуть, Зару­бин не сразу и сообразил, под какую гору.

— Служба отвлекла, — неопределённо сказал он.

— Твоя служба — установить существование йети, — заключил Борута. — Или его полное отсутствие. Отрицай на основании или докажи по опыту... Готов отчитаться перед Фефеловым? И губернатором?

Когда академик пытался говорить научным языком, выходило ещё потешнее.

— Всегда готов, — по-пионерски козырнул Зарубин. — Если представишь мне дивьё лесное во всей красе.

— Тебе намекающих знаков мало? Я же во сне тебе показал лешую? В полном её обличье? Чего ещё надо?

— В каком... сне? — осторожно спросил он.

— В котором ты на службе заснул? А я тебе Диву явил!

Даже от такого вздора повеяло мистическим холодом.

— Какую диву? — переспросил Зарубин.

— Диву Никитичну! С молочным дождём?

Он вспомнил краткий сон под королевским лабазом и стряхнул подступающий озноб, попытался шутить.

— Явить-то явил, да ведь руками хочется пощупать...

— Ишь ты, шустряк! — ревниво встрепенулся Бору­та. — Все приезжие такие! Дай сразу в руки... Возьми, если получишь. Тогда и щупай!

— Где взять-то? — его же языком заговорил Зару­бин. — Она же колючая, вся в стекле.

— Ты как думал? Это не рыбку съесть! На сей раз за тобой сам приду, чтоб не увильнул. Сведу на острова, а там сам расхлёбывайся. Если на слово не веришь. Толь­ко не струсь! И на службу не вали.

— Добро!..

— Чего добро? — вдруг засмеялся академик. — Вот сейчас будет катавасия и умора! Ох уж похохочем. Попом­нят они Митроху! Ты давай дуй к своим пристебаям, гу­ляй, а то заподозрят. И слушай внимательно свой народ!

— Может, не надо, Данила? — ещё раз попросил сер­добольный егерь-конвойник. — Напустишь страху, а он — настоящий самодержец. Если случится чего?

— Я нежно сделаю, — заверил Борута и пихнул Зару­бина. — Ты иди, иди давай на службу. Да много не пей с ними, чтоб голова не болела, когда приду за тобой.

Пока длилась фотосессия короля с трофеем и участ­никами охоты, пока поздравляли с полем, наскоро об­мывали выстрел и произносили здравицы коронованной особе, стемнело, и Митроху вытаскивали, по сути, ночью. Могли бы заехать на поле и загрузить, однако устроите­ли охоты, особенно генерал Гриша, будто бы исполня­ли некий ритуал и оказывали честь добыче короля. Весу в битом звере было центнера три, поэтому связали лапы, просунули жердь и понесли впятером: король всюду пы­тался принять участие, подставлял плечо, но только пу­тался под ногами.

Зарубин после поминок с егерями в общем праздни­ке не участвовал, держался подальше, наблюдая за дей­ством со стороны, однако на него сначала наткнулся Кух- налёв, заметно повеселевший и благодушный.

— А ведь и в самом деле всё обошлось, — признал­ся он. — Неужели эта нечисть и впрямь боится учёных?

— Панически боится, — подтвердил Зарубин.

— Тогда объясни мне почему? На лбу же не написано!

— Это секретная информация.

— Да у меня есть все допуски!

Зарубин огляделся.

— Снежный человек умеет считывать мысли и состо­яние интеллекта.

Кухналёв не поверил и сарказма не уловил.

— Только не надо лапшу вешать! Дикая тварь, без штанов ходит...

— От вас ничего не утаишь, — признался Зарубин и вспомнил про пакетик с ладаном, засунутый попутчи­цей в нагрудный карман. — Как вы считаете, это что за вещество?

И сунул ему под нос бумажный кулёк. Полковник по­нюхал, развернул и пожал плечами.

— Пахнет как в церкви...

— Это ладан.

— И помогает?

— Лешие шарахаются, как черти. Это вам по секрету.

— Отсыпь немного?

— Забирайте весь! — великодушно позволил Зару­бин. — Мне больше не пригодится.

Полковник бережно завернул кулёк в носовой платок и спрятал во внутренний карман.

— Пошли, представлю Его Величеству! — вспомнил он. — Вот такой мужик!

— Не хочу, — увернулся он от полковничьей хваткой лапы.

Кухналёв особенно не настаивал, бросился к егерям и охране, которые заваливали тушу зверя в кузов пика­па. Король всюду следовал за своей добычей и даже гру­зить помогал, причём по-настоящему вцепился в шкуру и поднимал «на раз, два — взяли!». Правда, ему тут же поднесли воду и полотенце, чтобы вымыл руки, и обра­ботали их каким-то спреем.

Уже в двенадцатом часу наконец-то венценосного по­садили в кабину пикапа, куда он сам пожелал сесть, и пое­хали на базу. Машин к лабазу приехало около десятка, од­нако Зарубин сел в егерский УАЗ, шедший замыкающим, и не пожалел об этом, ибо услышал глас пижменского на­рода. Егеря обсуждали вопрос, снимать шкуру с медведя сразу по приезде на базу или утром. Решили, что утром, не спеша, поскольку король не мог везти с собой солёную — только выделанную, да и то с великими предосторожно­стями. А приготовить свежатину можно из замороженной медвежатины, поскольку дикого мяса в морозилке нава­лом и любого, вплоть до вальдшнепов и перепелов.

Тут стало известно, что охота принцессы тоже вро­де как удалась: охрана сообщила, будто на старой дой­ке, где она сидела под присмотром Костыля, прозвучал выстрел. Жена Его Величества, то есть королева, была против мерзких увлечений мужа и дочери, поэтому они рассчитывали поставить её перед фактом, то есть обду­рить — постелить или повесить на стены в своём замке шкуры русских медведей как глупые российские подар­ки. Будто об этом проболтался сам король, отчего сильно напряг егерей: для них было чудом, что даже у королей дома есть разногласия. Тогда как каждый из них, простых туземцев, держал свою бабу в кулаке — по крайней мере, так казалось егерям, которых лично из своих рук угостил стаканом водки сам венценосный.

С импровизированного фуршета у лабаза егерям уда­лось стащить несколько бутылок виски, поэтому они продолжали гулять и по дороге на базу, а поскольку раз­лить в стаканы из-за тряски было невозможно, то глота­ли из горла и закусывали апельсинами. Но всех пятерых почему-то не охватывало закономерное веселье, словно охота ещё не закончилась, — тоже оплакивали Митро- ху, но тайно. В команде не было только тех двух, что вы­пускали пьяного медведя на поле. Одни егеря сожалели, что не сделали контрольный выстрел в затылок, но дру­гие были против, и мотивировали тем, что король дол­жен получить череп в целости, как трофей. Даже спор завязался, откуда у киллеров пошла привычка делать контрольку, но вскоре погас сам собой.

Из дальнейшего разговора стало понятно, что это уже не первый одомашненный зверь, которого подстав­ляют под выстрел на этом поле. Двух застрелил сам гу­бернатор, когда только приобщался к охоте, и ещё не­сколько — крутые московские бизнесмены. Никто из них ни на секунду не усомнился, что стрелял матёрых диких зверей, а не подвыпивших мишек. Им даже когти подре­зали и подтачивали, ибо в клетках они отрастали до безо­бразной длины. Весь процесс гарантированной охоты так и назывался у егерей — «сделать маникюр». Оказывается, они дома выкармливают ещё несколько медвежат и мед­ведей, чтобы потом продать своей собственной охотбазе.

Клетку Митрохи завтра же займёт очередной подставной зверь, обречённый на «маникюр», и овчинка стоит вы­делки: взрослый матёрый зверь идёт по цене подержан­ной иномарки плюс премия за организацию охоты. А ещё дают бесплатные лицензии на отстрел лосей и кабанов, которые потом можно продать городским богатеньким клиентам. Выращивать диких зверей в домашних усло­виях хлопотно и долго, это не поросёнок, что выраста­ет за год, но, во-первых, зимой медведь спит, во-вторых, живёт на постной каше и столовских отходах, затраты минимальные, а потом, выкормив зверя, можно зарабо­тать на машину и более того, это как повезёт. Оказыва­ется, Недоеденный давно придумал «маникюр», просла­вился среди состоятельных клиентов гарантированной охотой и база приносит прибыль круглый год.

Королевская колонна двигалась с частыми останов­ками, поскольку среди джипов оказались автомобили с низкой посадкой. Из машин никто не выходил, а пото­му ничего подозрительного не заметили ни гости, ни при­нимающая сторона, высокое областное начальство и еге­ря. И только когда зарулили на стоянку базы, последние враз протрезвели, следы похмелья остались только в тя­жёлых замутнённых глазах.

Начиналась какая-то чертовщина: убитый Митроха исчез! Скорее всего, ожил и выпрыгнул на ходу из кузо­ва пикапа, поскольку на лакированном борту остались толчковые следы когтей, почти пробивших автомобиль­ную жесть. А на полу не было ни капли крови, обычно вытекающей из битого зверя по трясучей дороге. Зару­бин сразу же вспомнил угрозу Боруты и сначала отмах­нулся от самой мысли, что он как-то причастен к ожив­лению и побегу зверя. Однако услышал от егерей уже знакомую фразу, сказанную полушёпотом:

— Борута чудит...

А королю, как назло, вздумалось ещё посниматься с трофеем, уже на фоне охотничьей базы, и он рвался к своему медведю. Кто-то вовремя сообразил вырубить свет, но и полнейший мрак не вразумил венценосного. Сначала он готов был подождать, пока приедет брига­да ремонтников, затем порывался сам найти неисправ­ность, поскольку разбирался в электротехнике и требовал инструмент. Пришлось дать ему плоскогубцы, отвёртку, а провода обрезать, чтоб током не убило. Король залез в распределительный щит и стал искать неисправность, рассказывая про то, как он сам чинит электрику у себя во дворце. Ковырялся полчаса, причину так и не нашёл, однако упрямый, потребовал схему энергопитания.

Положение спас ничего не понимающий Мидак и всё знающий губернатор, отвлёкшие венценосного. Они пред­ложили пройти в трапезную палату, где накрыт стол, заж­жены свечи и где следует провести ритуал древних рус­сов, добывших медведя. То есть проводить дух зверя в верхний мир возлиянием хмельного мёда, иначе у до­бытчика начнётся полоса несчастий. Дескать, а трофей уже выгрузили и торжественно увезли на каталке сни­мать шкуру, мол, дело это не царское, кровавое и лучше на него не смотреть. Опытный охотник и талантливый рассказчик, претендующий на роль баешника президен­та, губернатор на ходу сочинил детали ритуала и обяза­тельные правила обработки звериной туши. Он даже без переводчика втолковал королю, что шкуру с медведя сле­дует снимать не позже трёх часов после отстрела, чтобы она не потеряла естественный блеск шерсти, так цени­мый на выставках трофеев. А прошло уже два с полови­ной, поэтому егеря работают при свечах, дабы уложиться в срок. У ободранного вовремя зверя мясо будет свежее и вкуснее, парную медвежатину, проверенную ветерина­рами и медиками, подадут уже через полчаса.

В общем, короля уболтали, увели трапезничать в гу­бернаторский домик, где включили свет, но лишь после того, как он вкусил хмельного мёда, закупленного специ­ально для высокородных клиентов. Напиток этот не только веселил, приводил в восторг, пьянил не тело — душу, ибо делал мир блестящим и радостным.

Егеря слегка протрезвели, однако шока от потери трофея не испытывали; они переглядывались, понима­ли друг друга и обсуждали вслух, какую шкуру, имею­щуюся в морозильной камере, теперь подсунуть королю. Митроха был настоящий бурый, а в запасе оказалась шкура чёрного зверя, но по размерам подходящая. В су­мерках, да ещё и в азарте, и по неопытности, венценос­ный вряд ли определил окрас — ночью все кошки серы. Уже засоленную шкуру тут же достали, развернули и по­ложили рядом с разделочным столом под специальным навесом. Вероятно, что-то подобное уже приключалось с Митрохой, и те, кто не хотел делать контрольки, откро­венно радовались, что медведь сбежал. Другие же него­довали, среди егерей назревал конфликт из-за грядущей премии.

Едва утрясли вопрос со шкурой, как по рации пришло сообщение, что на поле принцессы произошла нештатная ситуация. Охранники Кухналёва, стоявшие в ближнем оцеплении, выждали полчаса после выстрела, приблизи­лись к лабазу и никого там не обнаружили. Исчезли все, кто находился в непосредственной близости от поля, — Недоеденный, принцесса и её телохранитель, бывший на посту возле засидки. При этом охотничья винтовка венценосной особы осталась на лабазе, а также её куртка и предмет женского туалета — бюстгальтер с оторванной застёжкой. При тщательном осмотре найдено ещё четы­ре зелёные пуговицы от камуфляжа, клок солдатского одеяла, вырванный из середины, и прядка какой-то шер­сти, оставленной на неровностях бойницы лабаза. На вы­зовы по рациям не отвечают, осмотр подкормочной пло­щадки ничего не дал, зверь, если выстрел был по нему, тоже не найден ни убитым, ни раненным. Скорее всего дело рук лешего! Или Боруты, который продолжал чу­дить. Короля пока не известили, но губернатору доложи­ли, и тот требует немедля начать поиск, и уже гонит сюда взвод милиционеров, снятый с дальнего оцепления...

На базе включили свет и началась всеобщая кутерь­ма: опять забегали полупьяные, но быстро трезвеющие егеря, руководимые генералом Гришей. Зарубин хотел уже спуститься с гульбища — про учёного и Госохотконтроль как всегда забыли, и следовало бы напомнить о себе. И тут услышал у себя за спиной искушающий и знакомый голос:

— Ну что, будем созерцать суету или на острова До­рийской мари поедем? Чтоб посмотреть в натуре дивьё лесное? Я за тобой пришёл...

На гульбище, прижавшись к стене, стоял волосатый Борута. Стоял, как придорожный камень на распутье с начертанным роковым предсказанием пути и без пра­ва выбора...