Глава 9

«Так и живем!»

Через неделю Марина и Митя почти поправились. Алексеева перебралась в свой кабинет, забрала туда и своего нового помощника. Когда, наконец, женщина сочла, что внешний вид пленников Фрунзенской больше никого не напугает, она разрешила Анохину появиться в бункере.

Митя вышел из кабинета и замер у двери, восторженно озираясь. Верхний этаж представлял собой длинный коридор. Начинался он от внутреннего гермозатвора, дальше располагался вход в медпункт, комната Марины и кабинет Паценкова. Тяжелые стальные двери запирались на круглые замки-вентили. В самом конце коридора стоял дежурный и находился спуск на нижний ярус бункера. Бетонный пол, стены, покрытые потрескавшейся штукатуркой казенного синего цвета, тусклое освещение слабых лампочек.

Юноша застыл, открыв рот и не в силах сдвинуться с места. После красного аварийного освещения станции, которое больше раздражало зрение, чем рассеивало темноту, довольно светлый коридор казался неземной дорогой.

– Такой свет только в Ганзе и в Полисе, ну и на нескольких станциях нашей линии, – восторженно прошептал Анохин. – У нас в метро столько электричества нет…

– У нас стоят четыре генератора, мы стараемся поддерживать освещение. На втором этаже – лампы дневного света, ртутные, у нас же все дети учатся, пишут и рисуют, – улыбнулась Марина. – А что такое Полис?

– Четыре станции: Арбатская, Библиотека имени Ленина, Александровский сад и Боровицкая. Они объединились, и теперь там центр культуры и науки, настоящая цивилизация. Их сталкеры поднимаются на поверхность за книгами! – радостно пояснил парень.

– Можешь считать, у нас почти то же самое. Культура и наука, таскаем с поверхности книги, учим детей. Да еще и светло, как видишь.

– А откуда столько топлива? – удивился Митя.

– Генераторы очень экономные. Три местных, из бункера, один с поверхности доставили, когда пожар случился, на замену. Мы весь бензин слили из ближайших автомобилей. Знаешь, как нам повезло – на пересечении Ломоносовского и Мичуринского, где выезд на большой проспект, сохранилась автозаправка. Подземные цистерны оказались полные, восемь огромных бочек под пятьдесят тонн – и все под завязку. Как не рвануло в день Катастрофы – не знаю… Мы туда почти пятнадцать лет ходим. Вообще, Митя, нам в этой жизни очень везет…

– Такого не бывает… – удивленно протянул юноша. – Это слишком хорошо для правды!

– И тем не менее. Рядом – куча магазинов с одеждой, оружейные магазины, продуктовые склады, набитые консервами, – чем не жизнь? Правда, каждое счастье рано или поздно кончается… – погрустнела Марина, задумавшись в первый раз за несколько дней над тревожившим ее вопросом.

– Вот почему Павел Михайлович так хотел попасть в ваш бункер. Это же рай на земле! Такого даже в Полисе нет! У вас и еда такая вкусная, никогда такой не пробовал! – глаза Анохина горели.

«Если бы за этим, маленький наивный мальчик… Ты так ничего и не понял. Начальник станции как никто иной был близок к разгадке моей самой главной тайны…» – устало подумала Марина. Подавив тоскливый вздох, она обернулась к Мите.

– Картошка, что ли? Да, и здесь нам опять повезло. Как сообразили во всей этой суматохе – не знаю, но первое, что приказал сделать наш ныне покойный начальник, когда мы поняли, что остались одни, – это разобрать рельсы на третьем ярусе и устроить там огород. Пара мешков пророщенной картошки из бывшей столовой корпуса спасают нас уже столько лет. Потрясающее везение, – горько усмехнулась Алексеева.

– Почему же вы в изоляции? Вы же так легко наладили жизнь в бункере!

– Это тебе сейчас так кажется. А восемнадцать лет назад мы были никому не нужными студентами-историками, философами и политологами. Мы ничего не умели, ничего не знали. Пришлось учиться на своей шкуре, методом проб и ошибок.

– Это же… неправильно! Бросить на произвол судьбы людей только потому, что они мало умеют! – возмутился Митя.

Марина пристально посмотрела на него.

– А вы в метро поступаете иначе? – вкрадчиво спросила она.

Митя опустил глаза.

– Давайте не будем об этом, – шепнул он.

Алексеева и Анохин спустились по узкой вертикальной лестнице на второй ярус. Юноша замер, ослепленный, потрясенный до глубины души.

Практически все жители бункера, за исключением тех, кто трудился на плантации, зааплодировали, как только Марина показалась на лестнице. Женщина смотрела в эти радостные лица и понимала, что все ее труды не прошли зря. Они действительно создали новую цивилизацию среди хаоса разрушенного мира. В сравнении с метро их последнее пристанище казалось островом прежней жизни, городом, где воплотился священный девиз «Трудом и знанием, искусством и человеколюбием!», если бы не…

«Нет, нет, только не сейчас! Я не хочу об этом думать!» – мысленно одернула себя Алексеева. На глаза навернулись слезы. Неужели плоду трудов стольких лет суждено кануть в небытие?

Женщина подняла руку, призывая к тишине. Эхо гулко разнесло ее голос над замершей толпой.

– Дорогие друзья, я вернулась, и я снова с вами! Только теперь мне стало ясно, как ценно и как дорого мне ваше общество! Я хочу представить вам еще одного нового жителя нашего бункера, Дмитрия Анохина, Митю, прошу любить и жаловать. Сегодня вечером устроим праздничный ужин в честь наших гостей!

– Ура! – крикнули из толпы.

– Ура! Ура! Ура! – прогремела сотня голосов.

Марина спустилась с бортика, Митя последовал за ней, оглушенный и плохо соображающий от переполнявших его эмоций.

Между тем жители бункера вернулись к прерванным занятиям. Молодежь села прямо на пол в кругу, продолжая слушать урок, который вел Ваня.

– Итак, победа большевиков в деле Великой Февральской революции оказалась четко спланированной и продуманной акцией. Вождь советского пролетариата, Владимир Ильич Ленин… – вещал Волков с бортика, возвышаясь над завороженными слушателями.

Читать лекции по истории Советского Союза, приобщая новое поколение к культуре канувшей в Лету эпохи, лучше Вани не умел никто. На занятиях было тихо, дети подземного убежища, от семи до семнадцати лет, замирали в его присутствии, не смея лишний раз вдохнуть. Их глаза горели интересом, им, никогда не видевшим солнца, не знавшим, как это – когда вокруг – бескрайний мир, когда за двенадцать часов можно оказаться не то что в другой стране – на другом континенте, было любопытно до дрожи, как жили люди раньше, чему радовались и о чем горевали. Там, где жизнь ограничена толстыми бетонными стенами и стальными затворами, счастье и печаль обретали новые, совсем иные грани и формы.

– Вы тоже про Ленина знаете? – прошептал Митя, коснувшись плеча Марины. – Мы тоже про него слушаем. Великий Вождь. Как товарищ Москвин.

– Москвин – это руководитель вашей линии? – поинтересовалась Алексеева, присаживаясь прямо на пол у стены.

– Товарищ Москвин – наш Великий Вождь. Как Ленин и Сталин, – заученно повторил Анохин.

– А что ты про Ленина со Сталиным знаешь? – спросила женщина, рассматривая сосредоточенных учеников.

– То, что они вели в путь мировой пролетариат, хотели создать Интернационал, это когда коммунизм во всем мире, – ответил Митя, слабо понимая, о чем он говорит.

– А как это – коммунизм? – улыбнулась Марина, видя, насколько бездумно и вызубренно выдает ей паренек прописные истины.

– Это когда все работают и все бесплатно, – радостно сообщил Анохин.

– Как у нас? – засмеялась Марина. – У нас все работают, денег у нас нет, еду всем дают в равных порциях и по часам, все живут одинаково, всем хорошо. Коммунизм, да? А у вас на Красной линии тоже мировой социализм построен?

– Нет, – печально ответил юноша. – У нас деньги есть. Коммунизм – он только на Проспекте Маркса, где Великий Вождь сидит, а у нас окраина.

Алексеева молчала.

– Скажи, вот что вы создали – это хорошо? – вдруг спросила она, водя пальцем вокруг незажившей царапины на лице.

– Я не знаю, – честно отозвался Митя. – Теперь я уже сомневаюсь.

– Знаешь, как Маркс определял коммунизм? Это социальный строй, когда вся собственность принадлежит народу, производительные силы высокоразвиты, нет деления на социальные классы и не нужно государство. А у вас что? Скажи, разве в метро возможен такой строй? Собственности давно уже нет. Есть маленькие житейские блага, которые потихоньку перераспределяются между простыми смертными. Производство? Да уж куда там. Что вы производите?

– Мы грибы выращиваем. Еще свиньи у нас живут. У нас на станциях ничего не делают. В Ганзе производят вещи из свиной кожи. А в основном все торгуют тем, что удалось найти на поверхности. А платят патронами.

– Ты думаешь, это производство? Так, остатки былой роскоши, как говорится, отчаянная борьба за жизнь. Скажи, разве можно строить коммунизм там, где за лишние патроны или миску еды готовы удавить? Социализм и его продолжение – это когда нет никакого разделения, все равны. Вот ты равен товарищу Москвину? И рядом не стоял, не надо себя утешать. Ты не равен даже своему дружку Кириллу Савченко, раз Павел Михайлович так просто от тебя избавился. Вы живете в вечном недоверии, опускаясь все ниже. Тот социальный строй, о котором говорил Маркс, – это высшая форма цивилизации. Ты изучал историю?

– Нам рассказывали о Великих Вождях, о Советском Союзе, – протянул Митя.

– Значит, ничего не рассказывали. Представь себе такую картинку. В Древнем мире не было денег и собственности. Охотились стаей, делили поровну. Потом один охотник, самый сильный, убил зверя в одиночку, завернулся в его шкуру и ни с кем не поделился. Стал самым важным в племени, и ему все завидовали. Так появились вожди, самые стойкие, те, кто мог достать и удержать власть. Они постепенно богатели, а остальные так и оставались бедными. И так продолжалось веками. Самых несчастных – пленников и обнищавших сородичей – делали рабами. Римляне и греки, две великие цивилизации Древнего мира, изжили сами себя. Они обленились, когда за них все делали бесправные слуги, и тогда племена варваров пришли и завоевали их. Так родилась эпоха Средневековья. Тогда у власти встали короли и герцоги, и занимались они тем, чем занимались многие до них, – обирали бедняков и воевали. Была эпоха Крестовых походов, когда под благовидным предлогом спасения Гроба Господня европейские рыцари вырезали сарацин и грабили Палестину и Константинополь. Время шло, самые умные и самые находчивые мира сего придумали станки и машины. Началась научно-техническая революция, богатые заставляли трудиться бедных, и все шло как обычно, просто каждый раз в люди выбивались разные слои населения. Те, кто был выгоден эпохе. В те самые годы великие Маркс и Энгельс писали о коммунизме. Они полагали, что человек готов встать на совершенно новую ступень развития. Но жестоко ошибались. То, что человек делал веками и тысячелетиями, оказалось заложено в памяти навечно: высшее блаженство будет достигнуто тогда, когда за тебя будет работать другой, а ты станешь пожинать плоды. Отнимать и убивать – вот что веками было основой жизни. Нет, в этом мире невозможно построить коммунизм. Жива зависть, злоба людская. Жажда наживы и единственно развитое и доведенное до совершенства умение убивать. Казалось бы, мир рухнул, исчез по воле нескольких человек, ядерные грибы уничтожили все сущее… Но нет. Забившись, как червь, в тесную нору, человек продолжает отнимать, убивать и наживаться… Вы говорите о коммунизме, а сами – хуже варваров. Разве в нашем бункере пришла бы в голову мысль избить гостя до полусмерти? Ваше тоталитарное государство абсолютно не готово к новому строю. Чтобы развивать социализм, нужно как минимум вылезти из первобытного мрака, заново пройти все стадии – от и до…

Марина устало оперлась на стену. Высказанная вслух мысль больно полоснула по сердцу.

«А эти твари, эти монстры из метро хотели уничтожить мой остров цивилизации, мой бункер!» – чуть не крикнула женщина.

Митя сидел молча, пытаясь осмыслить сказанное. Новые названия и понятия казались неимоверно сложными для человека, который вырос на станции, где наука была не в чести.

– Тебя еще учить и учить, – улыбнулась Марина. – Не бери в голову. Я приношу свои извинения, мне не стоило так набрасываться на тебя с этими дурными знаниями, которые уже никому не нужны. Прости. Я попрошу Ваню объяснить тебе все намного доступнее. Идем, я еще многое тебе хотела показать.

Основная часть бункера была разгорожена ширмами на спальные зоны, оставляя свободным большое помещение, где собирались на обед и занятия обитатели убежища.

– Бункер этот не планировался как жилое помещение, скорее как перевалочный пункт. В одну сторону – гермозатвор, в другую – ветка Метро-два. Где-то после завала, метре на четырехсотом, она раздваивается. Одна часть петлей уходит обратно, в сторону Кремля, мимо Парка Победы, вторая – к базам в Раменках. Таким образом, от Кремля до ракетной части Юго-Запада можно добраться в обход МГУ. Так вот, обычно бункер представляет собой длинный коридор с множеством жилых секций, от двери идет наклонник для удобства передвижения. У нас тут все получилось иначе. Очень неудобный выход – после внутреннего гермозатвора маленький тамбур, лестница и вертикальный люк. Вылезать очень трудно, фактически на несколько секунд ты безоружен, потому что надо подтянуться, выкарабкаться и только потом снимать с плеча автомат. Обзор почти нулевой, пока голову не высунешь, ничего не увидеть из-за крышки. А с тех пор, как у нас «философы» в здании завелись, можно без башки остаться, не успев даже вылезти. Зато люк с поверхности не видно, не знающий не найдет, видимо, поэтому мы еще не попали под власть какой-нибудь станции. Похоже, тут планировалось устраивать хранилище или небольшую запасную базу, если вдруг что-то случится на линии Метро-два, или остановку по пути от Кремля к окраинам города. В общем, что тут могло быть – не знаю, но буквально через пару дней явились какие-то люди на дрезине и взорвали туннель в Раменки. МГУ упорно не выходит на контакт. Я не знаю, что там происходит, почему они решили отделиться от всего остального мира и есть там кто-то или нет. По крайней мере, мне хочется верить, что университет выжил, и там, где-то за гермоворотами, есть ответвление туннеля, которое ведет в подземный город. Когда веришь во что-то хорошее, становится легче жить. С нашей стороны гермоворота не открываются, а с другой стороны не было даже попытки… В любом случае у нас там постоянно дежурит вооруженный кордон. Мало ли что. Хотя это просто слепая и бесцельная надежда…

– Метро-два! Это же ветка Д-шесть! А мы в метро думали, что это все сказки! У нас даже легенда есть, про Невидимых Наблюдателей, они смотрят на нас с правительственных линий и все про нас знают! – удивился Митя.

– Мне жаль быть разрушительницей мифов, потому что это, как-никак, часть культуры, и она помогает жить. Но ветку Метро-два, которая после университета соединяется в районе вашей Фрунзенской с другими линиями, я тебе могу показать. Правда, большую ее часть мы разобрали, но несколько метров рельсов со шпалами, оставшихся от знаменитого Д-шесть, я тебе продемонстрирую, – невесело усмехнулась Алексеева.

– А про МГУ у нас тоже легенда есть! – восторженно рассказывал Анохин. – Мы его называем «Изумрудный город». Это все три станции за Воробьевыми горами – Университет, Проспект Вернадского и Юго-Западная. Старшие говорили, раньше сказка такая детская была – «Волшебник Изумрудного города», и мы думали, что под Главным зданием университета настоящие волшебники, что там – центр культуры, они живут, как раньше, науку возрождают!

– Ну, уж не знаю, где правда, а где сказки, но как минимум один волшебный город ты для себя открыл. Ты встретился со мной и стал жителем бункера, который стремится к возрождению прежнего мира. Мы едим то, что раньше, занимаемся образованием и искусством, нам не нужно тревожно озираться по сторонам, никто на нас не нападет. Пожалуй, в этом есть неоспоримый плюс изоляции.

– Если я когда-нибудь вернусь и расскажу парням, не поверят! – ухмыльнулся Митя. – В самой-самой настоящей сказке побывал!

– Ну, про сказку ты загнул! Думаю, что физики, химики и математики, если они там еще живы, построили намного более развитую цивилизацию. У нас так, отголоски прошлых дней… А вера в чудо просто помогает жить, – улыбнулась женщина.

– Все равно! Бункер, где есть коммунизм! – воскликнул юноша.

– Не коммунизм, я же объяснила, а общество нового типа, – мягко поправила Марина. – В любом случае, вы ошибаетесь. Даже если Изумрудный город существует, шансов попасть в него нет. Это они нужны нам, а не мы им. Если ученые в течение стольких лет не вышли на связь, то вряд ли что-то изменится в будущем.

– Изумрудный город существует! И жители метро непременно туда попадут! – горячо воскликнул Митя.

– Те ваши искатели, которые стучат в створки после метромоста Воробьевых гор, заняты заведомо бесполезным делом, – горько отозвалась Алексеева.

– Марина Александровна! – раздался тоненький голосок, прерывая невеселые размышления заместителя начальника бункера.

Женщину за карман армейских штанов дергала маленькая светленькая девочка лет пяти.

– Да, Сонечка? – ласково отозвалась Марина.

– А когда мы снова рисовать будем? – плохо выговаривая букву «р», спросила малышка.

– Скоро, маленькая, скоро, – заулыбалась Алексеева, поглаживая девчушку по коротко стриженной беленькой головке.

Митя смотрел во все глаза и потихоньку пятился к стене. Соня улыбнулась ему во все свои… сорок зубов, и Анохин вскрикнул.

– Зубы! Глаза!

Соня растерянно захлопала глазами, не понимая, чего испугался этот взрослый и не следует ли испугаться и ей самой. Марина присела рядом с ней на корточки и снизу вверх посмотрела на Дмитрия.

– Привыкай. У нас все дети такие. И даже то поколение, которое этих детей родило. Все, кто родился после катастрофы, альбиносы с красными глазами. И – вот такая у нас стоматологическая мутация, у всех, кроме «старой гвардии». Странно, что ты не обратил внимания на Володю и Никиту. Они точно такие же. Хотя в красном свете ламп вы все кажетесь красноглазыми монстрами, – устало ответила она. – Не пугайся. Это ничего не значит, чисто внешние изменения, на умственное развитие детей не влияет. Даже больше скажу, средний возраст родителей этих детишек, как ты уже понял, пятнадцать – семнадцать лет. Мы были очень удивлены, когда наши девочки, дети спасшихся жителей бункера, нарожали нам внуков. Но Соня – это дочка Любы, нашего агротехника, я тебя с ней еще познакомлю. Девочке пять лет. У Любаши она восьмая, самой младшенькой – года два, старшему восемнадцать, он родился через несколько недель после катастрофы. А потом через год рожала. Ударник демографии!

Алексеева грустно улыбалась своим невысказанным мыслям.

Соня, передумав пугаться и обиженная тем, что на нее не обращают внимания, требовательно подергала Марину за рукав.

– Я рисунок нарисовала! – звонко возвестила она, протягивая женщине пожелтевший листок в клеточку.

На нем красовалось зубастое чудовище, раскрашенное синим фломастером, с красными глазами и большими ушами. Длинные лапы занимали почти весь лист. Под картинкой неровным детским почерком печатными буквами было написано «фелосаф».

– Кто же это, Сонечка? – мягко спросила Марина, забирая рисунок.

– Это монстр! – с гордостью выговорила девочка. – Страшный. Наверху живет. «Философ»!

– А откуда же ты знаешь, как он выглядит?

– Мне папа рассказал!

Муж Любаши, математик Василий, организационный помощник Паценкова, тоже не раз выбирался на поверхность с разведчиками, и после каждой вылазки Соня завороженно слушала страшные истории на ночь.

– Умница, зайка. Ну, беги, играй! – Алексеева обняла малышку.

– А кто такой зайка? – спросила девочка.

– А вам разве Ксения Андреевна не рассказывала? Зайка – это раньше на поверхности жил такой зверь, с ушами, серенький.

– Зубастый? Как «философ»? – заинтересовалась Соня.

– Нет, что ты! Давным-давно, когда люди жили там, где сейчас страшные монстры, в лесу водились зайчики, белочки, они были маленькие и добрые, дружили с людьми, – наскоро объяснила Марина. – Все, а теперь беги!

Соня засмеялась и вприпрыжку поскакала к своему спальному месту.

– Видишь, Митя. Тут у нас уже и рисунки в духе сюрреализма, малышня такое калякает, что мы даже представить себе не могли в их годы, – мрачно заметила Алексеева, вставая. – Очень сложно объяснить ребенку, что такое заяц, волк или кошка, когда они никаких животных в глаза не видели. Для нас это было само собой разумеющимся, было странно увидеть ребенка, который не знал, что такое белка или солнышко. А теперь в нашем бункере отстающим в развитии считается тот, кто не знает, что такое химзащита, респиратор или гермодверь. Ценности меняются, реальность совсем новая. И нам, тем, кто еще помнит прошлое, ой, как тяжело это все принять…

Анохин нахмурился, пытаясь поймать какую-то мысль. И, наконец, сообразил.

– У вас нет крыс! – удивленно воскликнул он.

– Нет. Ни крыс, ни тараканов, ни жуков. Вообще ничего живого нет, – подтвердила Марина.

– А почему? У нас в метро считается, что там, где крыс нет, точно какая-нибудь гадость пострашнее водится! – взволнованно объяснил Митя. Несмотря на видимое благополучие подземного убежища, что-то тревожило юношу, привыкшего везде видеть опасность, давило и пугало.

– Так вышло, – задумчиво ответила женщина. – Со стороны завала мы внимательно следим, чтобы никакие вредители не проникли, да и земли там осыпалось столько, что ни одна крыса не раскопает. Со стороны гермоворот тем более не пролезть. Это большой плюс… Знаешь, мы с прежних времен смогли сохранить даже немного муки, никакой вредитель до нее не доберется. Ты пробовал когда-нибудь настоящий пирог? Вот попробуешь, тебе понравится. Идем, покажу тебе нашу гордость.

Марина привела Митю в комнатку, где стояли несколько чистых металлических раковин и краны, выкрашенные довольно свежей серой краской. Алексеева покрутила вентиль, и из крана тонкой струйкой полилась вода. В этом же помещении за занавеской, сделанной из грубой мешковины, с потолка свисали душевые лейки. Рядом за дверью обнаружился старинный санузел.

– До сих пор работает. Не позволяю разводить грязь. Ненавижу, когда плохо пахнет. У вас на станции все перебивает запах костра, а от всей вашей доблестной охраны разит потом. После ужина отправишься сюда мыться, одежду я тебе выдам. Водосток у нас хитрый. По трубам все стекает прямо в городскую канализацию, а оттуда – как бы не в саму Москву-реку. Трубы уходят вниз почти отвесно и очень глубоко, если верить планам, поэтому никакая гадость из коммуникаций не влезет. Как тебе? – похвасталась Марина.

– Круто… – в полном восторге отозвался Митя. – А у нас в туалет ходят в ведро, обливаются тоже из ведра, раз в неделю…

– Надеюсь, не из того, куда ходят? – пошутила Марина. И судя по выражению лица Анохина, оказалась недалека от истины.

За этими разговорами они спустились на третий ярус. Человек десять юношей и девушек, сидя на корточках, разрыхляли землю вокруг чахлых кустиков картошки и вялой, бледной морковной ботвы.

Илья отложил тяпку и приветливо помахал рукой спустившимся.

– Ты чего это в смене? Ты же только из экспедиции, – удивилась Марина.

– Да ничего, меня это успокаивает. В земле покопаться – одно удовольствие. Тем более сегодня у нас день Ваньки Волкова, а он меня на лекциях не выносит. Ты-то как, поправилась? Тут все дела да дела, никак тебя бодрствующей не мог застать, – отозвался юноша.

Бледный и светловолосый, как и все дети бункера, Илья все же выглядел своеобразно. Его отец, молодой студент-политолог, приехавший из Армении, обладал ярко выраженной восточной внешностью, и вместе с фамилией Оганян мальчику досталось папино лицо с горбатым крупным носом и густыми бровями. На это наложилась генетическая мутация, и в итоге светлые густые брови, большие красные глаза и южный нос придавали Илье небывалый колорит. С Мариной, как и с остальными старшими, смышленый мальчик быстро перешел на «ты» и был принят в состав Высшего совета бункера. У Ильи подрастал годовалый сын.

– Я в порядке. Ходить могу, разговаривать тоже, а все остальное заживет. Где Любаша?

– Да в кладовке возится. Я слышал, сегодня банкет в честь прибывшего пополнения? Мить, как тебе у нас?

– Хорошо… – настороженно отозвался Анохин.

– Отстань от человека, – засмеялась Марина. – Он еще не освоился.

Из кухонного отсека бункера выбежала Люба. Она вихрем подлетела к Марине, крепко обняла. Не зажившие ребра женщины отозвались болью.

– Осторожнее, раздавишь! – весело крикнул Илья.

Любовь Михайловна, пышущая редким для бункера здоровьем полная женщина, отошла от Марины и критически оглядела ее с головы до ног.

– Отощала совсем, – покачала головой Люба. – Будем откармливать.

– Илюш, отведи Митю наверх, пожалуйста, а мне надо тут немного посоветоваться, – кивнула в сторону выхода Алексеева. – Ну, Люба, рассказывай, чего у нас со снабжением продуктами, что можем выставить на банкет.