ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В пятницу ветер достиг ураганной силы. Скорость его, судя по показаниям анемометра, временами доходила до восьмидесяти миль в час. Не то что идти в Олдриджскую заводь — даже из дому выйти было рискованно. И в тот день мы с китихой не виделись; она сидела в своей клетке, я — в своей.

Все утро я составлял разные проекты ее освобождения. Потом в полдень связался с друзьями из канадского военно-морского порта в Галифаксе. Сообща мы разработали план. Мне предстояло добиться разрешения военных властей в Оттаве, и тогда, как мне сказали, из Галифакса к нам с удовольствием пришлют аквалангистов, которые вручную очистят пролив от камней и, насколько возможно, углубят его (использовать взрывчатку было бы слишком рискованно). К ближайшему сизигийному приливу, то есть не позднее чем через три недели, мы установим поперек заводи стальную противолодочную сеть, подвешенную на стальных буях, и с помощью этого гигантского невода в нужный момент загоним китиху в пролив. Я решил, что, если она побоится лезть в пролив по собственной воле, мы применим транквилизаторы, парализующие двигательные центры, и вытащим ее из воды силой.

Я понимал, что усыплять пленницу чрезвычайно опасно — стоит неверно рассчитать дозу, и китиха потеряет сознание и может утонуть. Я позвонил одному калифорнийскому специалисту по китообразным, которому уже доводилось усыплять крупных дельфинов. Масштабы предстоящего эксперимента привели его в ужас.

— Точную дозу определить невозможно, — сказал он. — Я вам назову транквилизаторы, которые годятся вашей китихе, и помогу быстро достать и переслать их, но дозу придется определять почти наугад. Риск, конечно, огромный. Но уж лучше рискнуть, чем оставить ее помирать в заводи.

Тогда я наконец позвонил в Торонто Джеку Мак-Клеланду и, изложив ему свой план, попросил заручиться содействием военных властей. Вздохнув, Джек пообещал сделать все от него зависящее.

Позвонил я и в Юго-западный клуб: я хотел, чтобы они совместно с муниципалитетом поторопили ньюфаундлендские власти с присылкой «Хармона». Я слышал по радио сообщение (впоследствии оказавшееся ложным) о том, что сейнер был уже отправлен в Бюржо, но вернулся в гавань из-за шторма. Поскольку метеорологи обещали на субботу ясную погоду, я считал, что к субботнему вечеру «Хармон» вполне мог бы быть у нас. Представитель Юго-западного клуба согласился обратиться в муниципалитет, но когда я заговорил о своем плане освободить китиху, тон моего собеседника сделался гораздо менее дружелюбным.

— Зачем нам ее отпускать? — спросил он. — Ей и в заводи неплохо. С «Хармоном» сельди у нас будет более чем достаточно. Нет-нет, пусть она сидит и не рыпается. Во всем мире ни у кого, кроме нас, нет ручного финвала. Было бы просто грешно отпускать ее — она же может принести Бюржо огромную пользу.

Я понемногу учился сдерживать свои порывы: пробормотав что-то нечленораздельное, я повесил трубку. Не было никакого смысла лить масло в огонь.

Я решил забыть на время о том, что происходит в городе, и заняться исключительно кормлением и охраной китихи и подготовкой к спасательной операции.

Наступила ночь, а от Смолвуда все еще не было ответа насчет «Хармона», и я начал терять надежду когда-либо увидеть сейнер в Бюржо. Однако я рассчитывал, что в субботу вечером мы снова выйдем в бухту с неводом, а в воскресенье пустим в ход ловушку Мэри Пенни.

Что же касается охраны животного, то, поскольку констебль так и не получил никаких конкретных инструкций, мне оставалось только самому исполнять его обязанности. По-видимому, для обеспечения полной безопасности китихи мне надо было поселиться на берегу заводи. Юго-западный клуб взялся установить для меня небольшую палатку с печкой и привезти горючее. Палатка могла также служить опорным пунктом для научных наблюдателей, если бы таковые прибыли когда-нибудь в Олдриджскую заводь. Шевилл все еще не терял надежды добраться до нас. Последний раз он звонил в час ночи и сказал, что прилетит в субботу утром.

Во внешнем мире интерес к киту превзошел все мои ожидания и уже начинал меня раздражать. Радиорепортеры из такой дали, как Техас и Колорадо, звонили мне и пытались сквозь шум и треск записать интервью для передачи в эфир. Телеграммы из швейцарского газетного синдиката и из редакции какого-то австралийского журнала требовали от меня дополнительной информации.

В ночь с пятницы на субботу буря улеглась. Тишина разлилась такая, что ее, казалось, можно было потрогать. Утро стояло ясное и отчаянно морозное, градусов двадцать ниже нуля. Одним словом, для летчиков погода была идеальная — на лучшие условия в Бюржо рассчитывать не приходится. А ведь в аэропортах, расположенных широкой дугой к северу от Бюржо, давно уже стояли наготове самолеты на лыжах и поплавках, ожидавшие летной погоды, чтобы доставить к нам ученых, репортеров и, может быть, даже самого Джо Смолвуда.

Один из этих самолетов был зафрахтован редактором Боба Брукса, поручившим Бобу перед возвращением сделать несколько снимков китихи с воздуха. Я поставил условие, чтобы самолет летел на высоте не меньше шестисот метров и сделал максимум два-три захода над заводью.

Брукс согласился, и по пути в Олдриджскую заводь мы с Оуни высадили его возле тропинки на Галл-Понд.

В защищенных от ветра проливах между островами вода была покрыта ледяной коркой, и мне пришло в голову, что заводь тоже могла замерзнуть. Ничего страшного в этом пока не было: при массе восемьдесят тонн китиха могла без особого труда пробить довольно толстый слой льда.

У входа в залив Шорт-Рич мы заметили двух китов (возможно, там был и третий) и решили, что это семья нашей китихи, вернувшаяся из своего глубоководного убежища. Опекун, как мы и ожидали, оставался на своем посту — патрулировал между островом Фиш-Рок и бухтой у входа в заводь. Мы привыкли к Опекуну, а он привык к нашим визитам, и, когда кит всплыл прямо перед лодкой, Оуни даже не сбавил газ — и кит вовремя нырнул.

— Правила соблюдает, — сказал Оуни с обычной смущенной улыбкой. — Идущий левым галсом уступает дорогу.

— Да, пока что соблюдает, — сказал я. — Но ты все-таки будь осторожнее. Меня сегодня не особенно тянет купаться.

Заводь была безлюдна. Китиха кружила против часовой стрелки, и я скоро понял, что с ней что-то неладно. Двигалась она вяло, ее прежней мощи и грации как не бывало. Да и дышала она учащенно, причем фонтан пара едва поднимался над водой. Когда китиха сонно проплыла мимо нашего поста на одной из береговых скал, мы увидели, что она сильно отощала — по всему хребту отчетливо проступали позвонки.

Обеспокоили меня и крупные вздутия, которыми покрылась вся ее черная блестящая спина. Оуни предположил, что это следы ушибов о подводные камни, полученных китихой, когда она спасалась от моторок и пыталась пробиться в пролив. Мне такое объяснение казалось сомнительным, но лучшего я предложить не мог. Я был настолько встревожен, что решил обязательно осмотреть китиху вблизи, и мы вернулись в лодку и отошли от берега, оказавшись у китихи прямо по курсу и ничуть не опасаясь, что она может — случайно или намеренно — причинить нам какие-то неприятности.

Подплывая к нам в первый раз, она слегка отклонилась от прежнего курса и прошла метрах в пятидесяти от лодки, но уже на втором круге направилась прямо к нам. Когда до лодки оставалось около тридцати метров, она повторила трюк, который мы видели всего несколько раз и всегда издали: всплывая, выставила из воды не горб с дыхалом, а всю свою огромную голову. Покрытое глубокими складками белое горло китихи и ее длинная изогнутая челюсть принадлежали, казалось, чудовищу втрое крупнее нашей пленницы — таково соотношение между размерами головы финвала и его тела.

Когда гигантская голова нависла над нами, точно живая скала, мы должны были, наверное, перепугаться до смерти; но мы вовсе не испытывали страха. Даже когда из воды показались глаза китихи и, слегка повернув голову, она уставилась на нас своим исполинским оком, мне было вовсе не страшно. Переступив границу своего мира, насколько позволяли ее физические возможности, китиха наблюдала нас в нашей стихии, и, как ни загадочен был ее поступок, я чувствовал, что в нем нет ни капли враждебности.

Голова китихи подалась вперед, потом ушла в воду, а на поверхности показался горб. Китиха набрала воздуха и погрузилась, и несколько секунд спустя я увидел ее прямо под нашей лодкой. Мы долго следили за движением ее бесконечно длинного тела — так, стоя на шоссе перед шлагбаумом, ждешь, пока пройдет поезд. Движение ее было столь плавным, что мы его совершенно не ощущали, и лишь когда под нами прошли гигантские лопасти хвоста, лодку немного качнуло.

И вот тут я в третий раз услышал голос финвала — долгий низкий стон, окрашенный более высокими обертонами, придававшими ему оттенок чего-то сверхъестественного. Звук был жуткий, непохожий ни на что слышанное мною прежде. Голос из неведомого нам мира.

Когда китиха двинулась дальше по кругу, я заметил, что Оуни словно окаменел; наконец он постепенно пришел в себя и, удивленно глядя на меня, с волнением произнес:

— Она... она нам что-то сказала! Честное слово, она нам что-то сказала!

Я кивнул. Я по сей день верю, что китиха сознательно пыталась преодолеть пропасть, разделяющую нас. Задача эта оказалась ей не под силу, и все же нельзя сказать, что попытка ее потерпела полную неудачу, ибо до конца моих дней я сохраню в памяти ее голос, и он всегда будет напоминать мне, что величайшее чудо на земле — не человек, а жизнь — жизнь во всех ее формах и проявлениях. И если наступит день, когда в оскверненном океане не останется ни одного сородича моей китихи и навеки смолкнут на планете голоса китов, — далее тогда стон Олдриджской пленницы будет звучать у меня в ушах.

Странная идиллия царила в заводи в то утро. Мы были одни, и ничто не нарушало нашего покоя. Не замечая жестокого мороза, мы с Оуни, как завороженные, не шевелясь сидели в свободно дрейфовавшей лодке. В неподвижной воде неторопливо и величаво вальсировала китиха, всякий раз проходя совсем рядом с нами. Мне не дано было проникнуть в ее чувства, но сам я чувствовал себя наверху блаженства. Я с надеждой ждал, что, прервав кружение по заводи, китиха бросится в погоню за каким-нибудь небольшим косяком сельди, но этого так и не произошло.

Около полудня я решил пойти на рыбозавод, чтобы узнать, нет ли новостей насчет «Хармона» или ловушки с острова Рамеа, а заодно начать приготовления к вечернему лову сельди. Оуни уже готовился запустить мотор, когда над нашими головами раздался гнусавый вой. Это был самолет на лыжах, прилетевший за Бобом Бруксом. Приземлившись в заливе Галл-Понд и приняв на борт фотографа, он теперь поднялся и стал описывать круги над Олдриджской заводью. Брукс снимал с высоты птичьего полета.

Я встревоженно поглядел на китиху, но она как будто сохраняла спокойствие. Самолет сделал пять-шесть кругов на сравнительно безопасной высоте, но затем, вместо того чтобы убраться восвояси, стал снижаться и наконец пролетел над заводью на высоте не больше девяноста метров. Вскочив на ноги, я грозил пилоту кулаком и выкрикивал беспомощные проклятия. На него это не произвело впечатления, и самолет продолжал снова и снова проходить над заводью, сотрясая воздух оглушительным ревом мотора, отдававшимся в прибрежных скалах.

Китиха страшно испугалась. С быстротой, достигавшей, очевидно, предела ее возможностей, она устремилась через всю заводь к проливу и лишь в самый последний момент свернула в сторону, подняв стену брызг и пены. Затем она кинулась к мелководью в восточной части заводи.

Оуни вскочил на ноги и тоже кричал, чего я от него никак не ожидал.

— Она выскочит на мель! Господи помилуй! Прямо на мель! — кричал он дрожащим от страха голосом.

Будь у меня ружье, я, наверное, стал бы стрелять по самолету. Ярость моя не имела границ. Только сорок минут спустя Брукс решил, очевидно, что отснял достаточно пленки, и самолет набрал высоту и исчез в небе.

Сейчас, по прошествии нескольких лет, я не слишком виню Боба Брукса. Наверное, любой фоторепортер сделал бы на его месте то же самое, ведь в этом, собственно, и заключается их работа: главное — заснять материал, а там хоть трава не расти. Но тогда меня буквально трясло от злобы. В таком состоянии я и явился в контору управляющего. Ничего хорошего сообщить мне он не мог. Связаться с «Хармоном» по радио ему не удалось, но, установив связь с другим сейнером, находящимся в заливе Бей-оф-Айлендс, он узнал, что «Хармон» по-прежнему стоит у своего причала и никаких приказов, по-видимому, не получал.

От премьер-министра Смолвуда известий не поступало. Зато в аэропорту Гандер три самолета с репортерами и фотографами уже стояли на взлетных дорожках, ожидая лишь сведений о толщине льда в заливе Галл-Понд.

Единственной обнадеживающей новостью было сообщение с острова Рамеа: ловушку уже переправили на пристань, и в воскресенье рефрижераторное судно «Карибу рифер» доставит ее в Бюржо. Однако из этого следовало, что воспользоваться ею мы сумеем не раньше понедельника, а первый улов получим, видимо, только во вторник. Я не был уверен, что китиха может ждать до вторника. Юго-западный клуб не возражал против того, чтобы вечером повторить ловлю неводом, но руководство клуба было обеспокоено отсутствием денег. Я заверил их, что, если понадобится, я заплачу из своего кармана.

Вернувшись в заводь, мы с Оуни застали там толпу любопытных. Большинство из них оставили свои лодки — штук десять — пятнадцать — за пределами заводи, но один довольно большой баркас стоял прямо в центре пролива, безнадежно парализованный намотавшейся на винт заградительной сетью, которую утром мы снова, уже в третий раз, натянули поперек пролива.

Хозяина баркаса звали Роуз. Он немного рыбачил, но в общем предпочитал наниматься в проводники к охотникам с материка, иногда приезжавшим в Бюржо бить лосей. Был случай, когда по просьбе Роуза я помог ему отстоять отобранное у него удостоверение профессионального проводника, и теперь я никак не ожидал от него такой неблагодарности. Указывая на плакат у входа в пролив, я спросил Роуза, читал ли он распоряжение властей. Он обернулся, и я увидел его покрасневшее лицо.

— Я не умею читать, — злобно крикнул он в ответ. И я тут же устыдился своего вопроса, вспомнив, что Роуз, подобно большинству своих сверстников из аутпортов, не получил практически никакого образования.

— Да если бы и умел, — с вызовом добавил он, — все равно бы не послушался ваших распоряжений. Каждый человек имеет право плыть, куда ему надо.

К счастью, в этот момент появился полицейский катер. Баркас высвободили из сети, а Роуза попросили не идти через центральную часть заводи. Применить что-либо посильнее просьб Мэрдок не был уполномочен, а одних только просьб скоро оказалось недостаточно. С десяток молодых людей вошли в заводь на моторных лодках и — явно назло констеблю и мне — понеслись по заводи. Гоняться за китихой в нашем присутствии у них не хватило смелости, и все же обеспокоенное животное, стараясь держаться от них подальше, заплыло в мелководную часть заводи.

Утренней безмятежности как не бывало: в заводи установилась неприятная, напряженная атмосфера. Хотя большинство зрителей были настроены вполне миролюбиво, явная враждебность юнцов на катерах повисла над Олдриджской заводью, точно ядовитый туман. Я опасался, что даже присутствие констебля не остановит этих воинственных молодых людей, и со страхом думал о возможном повторении воскресных событий.

Обстановку немного разрядило прибытие группы офицеров с «Монтгомери», пожелавших взглянуть на китиху. С ними был и океанограф, оказавшийся моим горячим сторонником. Он сообщил мне, что Опекун по-прежнему несет вахту недалеко, от бухты, уходя в глубину, только когда поблизости появляется слишком много лодок.

Мне нужно было вернуться в Мессерс для подготовки к вечернему лову, но Дэнни и Мэрдок обещали не покидать заводи, пока из нее не уйдут все моторные лодки. Никакой уверенности в том, что их присутствие обеспечит китихе безопасность, у меня не было, и, когда Оуни развернул свою плоскодонку и направил ее к дому, я погрузился в самые мрачные размышления. Оуни почувствовал это и, высадив меня у причала Сима Спенсера, негромко сказал:

— Не расстраивайтесь, шкипер. Есть ведь и такие, кто не желает китихе зла. Они на вашей стороне. Бюржо теперь будто лодка без руля. Люди-то со всего побережья к нам съехались, теснота, неразбериха, вот у некоторых и помутилось в голове — сами не соображают, что делают.

В тот вечер попытка загнать сельдь в заводь окончилась неудачей. По совету одного дельфинолога из Флориды, я решил применить яркий свет для привлечения косяков мелкой рыбы в бухту; мы рассчитывали, что со светом каждый заход невода будет более успешным, чем в темноте. Взяв на рыбозаводе небольшой генератор и пару прожекторов, я установил их у входа в пролив.

Генератор работал исправно, и прожекторы светили вовсю, но в первый же заход невод зацепился за дно и был изодран в клочья. Я перешел на одну из лодок, чтобы взглянуть на остатки сети, и обнаружил, что она расползлась, точно гнилая солома. Между тем в прошлый раз невод был в отличном состоянии. Никто из присутствующих не мог членораздельно объяснить, каким образом за два дня он совершенно сгнил. Курт вообще молчал и старался на меня не глядеть, а братья Андерсон, чувствуя, что я подозреваю их в подмене невода, держались вызывающе.

— Невод тут ни при чем, — утверждали они. — Невод был в полном порядке. Это все камни. По такому дну нельзя ловить неводом. Мы согласились рискнуть, чтоб только вас ублажить, вот и погубили свой невод. Кто нам теперь за него заплатит?

Я с отвращением отослал их домой. Мы остались, надеясь, что свет привлечет в заводь хоть немного сельди. Небольшой косяк действительно показался в проливе, но в заводь не пошел. Причина этого была вполне ясна.

Не страшась ослепительного света прожекторов, китиха все время плавала в южном конце заводи, стараясь держаться как можно ближе к проливу. Она то и дело оказывалась на мелководье и, чтобы не застрять, вынуждена была плыть на поверхности. Сердце разрывалось, глядя на нее. Было совершенно очевидно, что она отчаянно голодна и прекрасно понимает, чем мы занимаемся.

В два часа ночи мы наконец признали бесплодность своих попыток и, собрав снаряжение, покинули заводь. Может быть, в наше отсутствие Опекуну удастся то, что не удалось нам, думал я. На этот случай мы оставили пролив открытым.

Единственное, что могло бы нас хоть немного утешить после долгого и утомительного дня, это прибытие подкрепления — скажем, Шевилла и его спутников. Но их не было: командование американской военной базы решило, что атмосферные условия все еще недостаточно благоприятны для полета в Бюржо. Устало поднявшись на крыльцо и войдя в кухню, я застал Клэр сидящей у стола, заваленного нашей корреспонденцией. Еще днем в Бюржо пришел наконец «Бакальо», каботажное судно, задержавшееся из-за непогоды, и, узнав об этом, Клэр отправилась на почту. Домой она вернулась, сгибаясь под тяжестью мешка, полного писем.

Я был так измучен, что лишь бегло проглядел их. Там были письма из всех уголков Северной Америки. Во многих конвертах лежали чеки на небольшие суммы и даже монеты — пожертвования от самых разных людей: школьников, управляющего чикагским автозаводом, животновода из Калгари, конферансье из Нью-Йорка, домашней хозяйки из Лабрадор-Сити. Содержание писем было примерно одно и то же: все эти люди просили меня, иногда в весьма высокопарных выражениях, спасти китиху, выпустить ее на волю. Некоторые письма казались сентиментальными. Но для меня важны были не слова. Меня тронуло сострадание, которое испытывали авторы писем к гигантскому и таинственному, животному, бесконечно кружившему по своей тесной клетке — небольшой заводи у берегов далекого Ньюфаундленда.

Эти письма снова вдохнули в меня надежду.