Козлов Андрей Петрович

Тревожная служба

{1}Так помечены ссылки на примечания. Примечания в конце текста

Аннотация издательства: Войну Андрей Петрович Козлов встретил начальником пограничной заставы. О первых боях с фашистскими захватчиками, о роли пограничников в бесперебойной работе Дороги жизни через Ладогу идет речь в первой части воспоминаний. А потом - нелегкая служба командира полка в западных районах страны, фронт без линии фронта. Завершается книга страницами о прославленной дивизии имени Ф. Э. Дзержинского. Воспоминания генерал-лейтенанта А. П. Козлова рассчитаны на широкий круг читателей.

Содержание

Слово к читателю

Во имя жизни

Перед грозой

Лицом к лицу с врагом

Легендарная дорога

Академия имени Фрунзе

Фронт без линии фронта

Кто они такие?

Нам помогал народ

Боевые товарищи мои

Дважды орденоносная имени Дзержинского

Страницы истории

Наследники

Юбилейный парад

Примечания

Слово к читателю

Как-то смотрел я телевизионную передачу из Ленинграда. В роскошном дворце собрались юноши и девушки. Играл оркестр. Было шумно и весело. И вдруг в зале воцарилась торжественная тишина. Исчезли улыбки. Стали суровыми лица.

Вошли убеленные сединой люди и стали вручать участникам вечера крохотные ломтики черного хлеба. "Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам..." Каждый с благоговением принимал в ладони этот необычный сувенир, долго-долго глядел на него. И в только что улыбавшихся юных глазах появлялись слезы. Это были слезы скорби и вместе с тем слезы радости радости победы, торжества жизни.

Эти юноши и девушки родились уже после войны. О блокаде, обстрелах и бомбежках, о героизме наших людей в боях с врагом они знают только из книг да из рассказов ветеранов - таких же вот, как эти поседевшие солдаты фронта и тыла, пришедшие сегодня к ним на вечер. И я подумал: как нужны нашей молодежи правдивые рассказы о тех трудных и славных годах... Именно тогда у меня возникло желание написать книгу воспоминаний.

Великая Отечественная война началась на моих глазах. Вместе со своими товарищами - бойцами и командирами пограничной заставы, я впервые лицом к лицу столкнулся с фашистскими захватчиками, а потом мы, пограничники, вместе с армейцами сражались под Ленинградом.

На моих глазах рождалась и набирала силы трасса, проложенная по льду Ладожского озера, легендарная Дорога жизни.

После разгрома врага народ-победитель приступил к мирному строительству, а для нас продолжалась боевая страда - надо было покончить с бандами фашистских прихвостней - буржуазных националистов, терроризировавших население наших западных областей.

Мне довелось быть участником событий, насыщенных беспримерным мужеством и отвагой. Встречаться с прекрасными людьми.

Те, кто приходит в жизнь теперь, должны знать прошлое Советской Родины, чтобы и пути выбирать с толком, и славу прошлых лет помнить. Берясь за перо, я хотел, чтобы молодые люди - военные и невоенные, прочитав книгу, "потрогали" это прошлое, во весь богатырский рост увидели отцов и старших братьев, не вернувшихся с войны, вспомнили еще раз всех - знаменитых и неизвестных, павших на поле брани, и взяли себе в пример их светлые жизни.

Память довольно полно сохранила все увиденное и пережитое. И все же, работая над воспоминаниями, я то и дело обращался к подлинным документам, хранящимся в архивах Министерства обороны СССР, Главного управления пограничных войск КГБ при Совете Министров СССР, к другим официальным источникам.

Отдаю свой труд, которому посвятил много лет, на суд читателей, особенно сослуживцев, товарищей, друзей - героев этой книги, как упомянутых мною, так и не названных.

? В процессе работы над рукописью я получил весьма полезные советы и рекомендации от генерал-лейтенантов Г. И. Заболотного, В. И. Котова, генерал-майора И. С. Розанова, полковников В. Ф. Кравченко, Е. И. Кречета, за что выражаю им сердечную признательность.

А. Козлов

Во имя жизни

Перед грозой

К новому месту службы я ехал на первом пассажирском поезде, следовавшем из Ленинграда в Выборг. В вагоне с жесткими диванами было многолюдно. В основном - военные. И разговор шел о только что закончившихся боях на Карельском перешейке.

За окном проплывали дачные поселки. Хотя был уже конец марта, зима и не думала сдавать своих позиций. Первозданной белизны снег толстым слоем укрывал землю и крыши домов. Высокие красавицы ели баюкали на темно-зеленых лапах тяжелые белые охапки. С затаенной грустью смотрел я на них - ели напоминали мне тайгу, Сибирь, знакомые с детства места, о которых я тосковал.

Поезд шел все быстрее и быстрее. В сплошную пеструю ленту сливались дома и деревья, люди и автомобили. Но вот машинист стал тормозить.

- Пересекаем старую границу с Финляндией! - торжественно объявила девушка-проводница.

Все прильнули к окнам: хотелось поскорее увидеть, каков же он, Карельский перешеек?

Пропал, словно его сдули, снег, исчезли высокие красавицы ели. Вся земля окрест была перепахана бомбами и снарядами. Черными столбами высились расщепленные, без крон, деревья; тут и там - брошенное врагом оружие, исковерканная техника, печные трубы на местах сгоревших домов...

- Наш полк действовал на Рапалавском направлении, - рассказывал коренастый смуглолицый капитан. - Признаться, мы не думали, что на нашем пути окажется столько укреплений.

- Да, постарались шюцкоровцы{1}, - поддержал его попутчик, капитан инженерных войск. - Строили укрепления по последнему слову военно-фортификационной техники. Да вы послушайте свидетельство авторитетного лица... Вот что говорит старший инспектор бельгийского участка линии Мажино генерал Баду, технический советник барона Маннергейма... Капитан открыл свою полевую сумку, покопался в ней, извлек листок бумаги и начал читать:

"Нигде в мире природные условия не были так благоприятны для постройки укрепленных линий, как в Карелии. На этом узком месте между двумя водными пространствами - Ладожским озером и Финским заливом - имеются непроходимые леса и громадные скалы, - читал капитан. - Из дерева и гранита, а где нужно - и из бетона построена знаменитая линия Маннергейма. Величайшую крепость линии Маннергейма придают сделанные в граните противотанковые препятствия. Даже двадцатипятитонные танки не могут их преодолеть. В граните финны при помощи взрывов оборудовали пулеметные и орудийные гнезда, которым не страшны самые сильные бомбы. Там, где не хватало гранита, финны не пожалели бетона".

И как бы в подтверждение сказанного, за окном поплыли мощные противотанковые завалы и рвы, высокие гранитные надолбы. Вплотную к железнодорожному полотну подходили одетые в железобетон зигзагообразные траншеи. Так выглядели лишь промежуточные позиции предполья. Сама линия Маннергейма с сотнями железобетонных и тысячами деревоземляных сооружений находилась дальше, в глубине Карельского перешейка.

- Да, нелегко нам было все это одолеть, - продолжал капитан-пехотинец. - А тут еще сорокаградусные морозы... Противник сопротивлялся отчаянно. Но все же наша взяла!

На одной из стоянок мы с любопытством осмотрели находившийся поблизости дот - "миллионный", как его называли финны. Это была настоящая подземная крепость. Толщина бетонных стен достигала двух метров. Глубоко под землей таились боевые казематы, помещения для боеприпасов и продовольствия, казармы примерно человек на сто, комнаты для офицеров, кухня, машинное отделение, помещения различного назначения. Подступы к доту прикрывали проволочные заграждения, гранитные надолбы, минные поля и противотанковый ров. О том, что бой здесь был упорным и жарким, говорило многое: "с мясом" выворочена массивная металлическая дверь, вдребезги разбиты броневые купола, на боковых стенках - бреши прямых попаданий. Здорово поработали наши артиллеристы!

И снова наш поезд тащится вперед по только что восстановленному пути. Колеса вагона отсчитывают стыки рельсов. Слушаю рассказы фронтовиков. Молчу. У меня пока боевого опыта совсем мало. Месяца два назад я, досрочно выпущенный из Саратовского пограничного военного училища лейтенант, был назначен командиром пулеметного взвода в отряд особого назначения НКВД, которым командовал комдив П. А. Артемьев. В отряд зачислили и моих товарищей по училищу лейтенантов Тюрякина, Антипина, Тихонина и других. Январской ночью 1940 года воинский эшелон, уходивший из погруженного в темноту Ленинграда, взял курс на север. Фонарь "летучая мышь", подвешенный к потолку теплушки, ритмично раскачивался из стороны в сторону. Исходила жаром дымная "буржуйка". В дощатом вагоне было тихо, но я догадывался, что никто не спит - каждый думает нелегкую думу. Не на маневры едем - в бой.

Я знал: людей в отряд отбирали придирчиво. В моем взводе было семьдесят пять человек. Все рослые, один к одному, все коммунисты и комсомольцы, и все... старше меня по возрасту. Как-то сложатся мои отношения с ними?

Слышу тихий разговор на нижних нарах.

- Вот пойдем мы в бой, - начал один. - А кто нас пот ведет? Мальчишка! Небось в училище экзамены по шпаргалкам сдавал.

- Для боя шпаргалки и конспекты не годятся, - вздохнул другой. - В бою надо мозгами шевелить.

- Вот и я говорю.

- "Мальчишка"... Ну и что? - загорячился третий. - Нынешние командармы тоже когда-то были юнцами. Лишь бы толковый парень был. Помогать ему будем. Если настоящий - поймет, что мы ему добра желаем...

Я очень хотел стать настоящим командиром. Вспомнились напутственные слова курсового командира Виктора Ивановича Кoзела:

- Вы получили хорошую подготовку. Но когда столкнетесь с жизнью, поймете, что знаний у вас совсем мало. Надо учиться изо дня в день - и у старших командиров, и у подчиненных. Критически оценивайте каждый свой шаг. "Семь раз отмерь, один раз отрежь" - это и для вас сказано!..

На рассвете эшелон остановился на станции Лоухи. Здесь сосредоточивался весь отряд, в который входили бойцы, командиры и политработники пограничных войск. Отсюда нам предстояло совершить более чем двухсоткилометровый лыжный переход через Кестеньгу, Соф-порог и Кушеванду до соприкосновения с противником.

На участке, где мы должны были действовать, не было мощных железобетонных огневых точек, подобных тем, что стояли на пути наших войск на Карельском перешейке, но здесь союзником врага была сама местность густые девственные леса, крутые подъемы и спуски, многочисленные речки и озера, скрытые снегом незамерзающие болота. И мороз - ртуть в термометре опустилась на отметку минус сорок и не хотела подыматься. И снег - по пояс. А многие из нас впервые встали на лыжи.

Отряд состоял из трех групп, которыми командовали полковники Забалуев, Клешнин и Никифоров. Во взаимодействии с пограничным отрядом под командованием комбрига В. Н. Долматова мы должны были обеспечить правый фланг 9-й армии, которой командовал В. И. Чуйков (ныне маршал Советского Союза), не допустить просачивания противника в наш тыл.

Получив боевую задачу, мы несколькими колоннами по разным маршрутам двинулись в поход. Шли без дорог, лесом, избегая открытых мест, выслав вперед разведку, боковые и тыльный дозоры; шли так, чтобы в случае внезапного нападения противника взаимно поддерживать друг друга огнем. Вслед за лыжниками пробивались артиллерия и обозы.

Медленно двигался наш отряд. Бездорожье и глубокие снега изматывали бойцов. Для сибиряков и северян переход не представлял трудностей, а уроженцам Кавказа и Украины лыжи доставляли столько хлопот, что некоторые не выдерживали, брали лыжи на плечи и, раскрасневшиеся, потные, брели, утопая в снегу. Выбившись из сил, снова становились на лыжи.

Глядя на своих бойцов, я невольно вспоминал кадры из кинофильма "За Советскую Родину". Известный финский революционер и интернационалист Тойво Антикайнен вот так же, как и мы, пробивался с отрядом лыжников через снега, штурмовал перевал, чтобы проникнуть в тыл шюцкоровцам. Вот так же мучились с лыжами его бойцы. И все же в неравном бою отряд Антикайнена разбил противника. В душе зрела уверенность, что и мы не подкачаем.

Каждую минуту командование использовало для учебы. Главное внимание обращалось на ведение огня из всех видов стрелкового оружия и метание гранат с лыж.

Как-то на привале организовали стрельбы из винтовок, ручных и станковых пулеметов, метание боевых гранат. Для стрельбища использовали заснеженную гладь озера. Я стрелял и метал гранаты первым во взводе. Старался изо всех сил, чтобы не ударить в грязь лицом. Ведь на меня пытливо смотрели подчиненные. Мне казалось, что я слышу за спиной голоса: "Посмотрим, на что ты способен, наш командир!" Я послал в цель все пули и гранаты. Гора с плеч! Не подкачали и бойцы взвода - почти все получили отличные оценки.

Противник вскоре догадался о готовящемся ударе и активизировал разведку. Хорошо зная местность, финны небольшими группами проникали в тыл наших войск. Происходило это, как правило, по ночам. Отъявленные головорезы-шюцкоровцы пытались нападать на штабы и обозы. Отлично владея тактикой борьбы мелкими подразделениями, пограничники выходили победителями из стычек с противником.

И вот позади остались двести трудных километров - мы вышли на линию государственной границы. Каждый горел желанием поскорее встретиться с противником. Вместе с пограничниками местных застав наши разведчики скрытно пробирались в глубь обороны противника, уточняли расположение опорных пунктов, наличие инженерных сооружений в полосе наступления, завязывали перестрелки с мелкими группами, захватывали "языков", уничтожали "кукушек"{2}.

Среди бойцов моего взвода в походе особенно отличались П. Я. Власов, И. П. Загнойко, С. Г. Иванов, С. X. Сенькин, И. Н. Усачев, Н. П. Хныков и А. Ф. Ястребов.

В один из дней я развернул газету Ленинградского военного округа "На страже Родины", и горячая волна радости всколыхнулась во мне - военный корреспондент подробно рассказывал о подвигах командира минометного взвода лейтенанта Дмитрия Ивановича Ракуса.

Митя Ракус... В Саратовском пограничном военном училище мы находились с ним в одном дивизионе, дружили и ревниво следили за успехами друг друга. В один день стали лейтенантами. Один поезд увез нас из Саратова в Ленинград. Только там наши пути разошлись - Д. И. Ракус получил назначение в полк, которым командовал майор С. И. Донсков.

...Чтобы захватить мост через реку Уксун-Йоки - Кяснясельске, который обороняла рота наших пограничников, противник бросил три батальона пехоты, саперов, подтянул артиллерию. Трое суток не затихал бой. Не обращая внимания на потери, враг лез напролом, но не продвинулся ни на шаг. Пограничники отстояли переправу. И все трое суток в самом пекле боя находился лейтенант Ракус. Смелость, решительность, богатырская сила и выносливость молодого командира вдохновляли бойцов, они были готовы идти за ним в огонь и в воду.

17 января лейтенант Ракус, замполитрука Горенчук и десять красноармейцев, находясь в разведке, обнаружили укрепления, в которых располагалась вражеская рота. Используя внезапность нападения, пограничники забросали противника гранатами, а потом ворвались в окопы, в ход пошли штыки и приклады. Более тридцати вражеских солдат и офицеров уничтожили пограничники, остальных обратили в бегство, а сами не получили и царапины, если не считать, что вражеская пуля пробила Дмитрию подсумок. Ценные сведения, добытые разведчиками, помогли командованию Красной Армии окружить и уничтожить крупную вражескую группировку...

И сколько еще раз Дмитрий Ракус ходил в разведку, участвовал в рукопашных схватках. Газеты часто писали о его делах. Я читал и по-хорошему завидовал своему другу. Прочитал я в газете и о бое 27 января, когда Дмитрий Ракус первым бросился в атаку, увлекая за собой бойцов. И они смяли врага. Но мой друг уже не видел этого - вражеская пуля пробила ему сердце... Указом Президиума Верховного Совета СССР лейтенанту Дмитрию Ивановичу Ракусу было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Д. И. Ракусу шел тогда двадцать второй год. Родился он на Харьковщине, но вырос и возмужал в Сибири, поэтому мы по праву называли друг друга земляками. Благодарные жители села Дзержинского, Канского района, Красноярского края назвали его именем одну из улиц и среднюю школу. Имя Героя Советского Союза Д. И. Ракуса золотыми буквами выбито и на мемориальной доске в родном училище...

Отряд комбрига В. Н. Долматова во взаимодействии с частями 9-й армии развернул активные боевые действия. Пограничники уничтожили более семидесяти вражеских групп, пытавшихся проникнуть в расположение наших войск. Безопасность тыла действующей армии была надежно обеспечена.

На ряде участков мы перешли границу. 12 марта самолеты сбросили над подразделениями отряда листовки с сообщением о перемирии с Финляндией и приказанием покинуть ее территорию.

В поселке Соф-Порог командир отряда комдив П. А. Артемьев, военком полковой комиссар С. С. Прокофьев и начальник штаба комбриг П. М. Богданов горячо поблагодарили бойцов и командиров за успешное выполнение боевой задачи.

Возвратившись в Ленинград, я получил назначение в 103-й погранотряд. Ко всеобщей радости, мы, выпускники Саратовского пограничного военного училища, снова оказались вместе.

- Нам здорово повезло! - воскликнул лейтенант Николай Иванович Антипин. - Когда чувствуешь локоть товарища - легче служить.

Каждого из нас принял начальник войск Ленинградского пограничного округа комбриг Григорий Алексеевич Степанов.

- Вы воевали на правом фланге, - сказал он мне, - а службу будете нести на левом. Карельский перешеек - ответственный участок границы. Вы назначаетесь начальником заставы. Вам оказывается большое доверие!

Комбриг бросил взгляд на висевшую на стене карту и продолжал:

- Никогда не забывайте, что в Финляндии Красная Армия прорвала такую укрепленную линию, которую не прорывала ни одна армия мира. В результате боевых действий перестал существовать грозный и мощный плацдарм для нападения на нашу страну. Эта победа досталась нам нелегко - ведь мы встретились с объединенными силами империализма, в течение долгих лет укреплявших Карельский перешеек. Землю, политую кровью лучших сынов нашего народа, нужно беречь как зеницу ока!

Я был горд оказанным мне доверием и заверил начальника войск, что сделаю все, что в моих силах...

И вот я направляюсь на свою заставу...

Мы сошли на станции Макеалахти, изрядно пострадавшей в дни боев, и отправились в поселок Ремпетти разыскивать штаб 103-го погранотряда. Нашли быстро, хотя в поселке было много воинских частей. Штаб занимал большой дом, срубленный из вековых сосен.

Принял нас начальник штаба майор С. Н. Охрименко. Плотный, крутолобый, он своим громким басом сразу заполнил всю комнату. Может быть, поэтому майор показался мне вначале гигантом, хотя на самом деле был среднего роста.

Беседа была долгой и обстоятельной. Семен Никифорович Охрименко разузнал все, что ему хотелось, о каждом из нас, ввел в курс дел, дал много ценных советов.

В разгар беседы тоненько запищал зуммер полевого телефона. Майор снял трубку, послушал и коротко ответил:

- Хорошо, лекцию я прочитаю.

И снова вернулся к прерванному разговору:

- Каждый, кто попадает на границу, мечтает непременно отличиться. "Семен Лагода, Андрей Коробицын, Валентин Котельников, Никита Карацупа смогли, значит, и мы сможем!" - рассуждают новички. Конечно, смогут! Но нельзя забывать, что героем не делаются в пять минут, что сам подвиг может длиться секунды, но он обязательно бывает подготовлен всей жизнью. - Семен Никифорович внимательно посмотрел почему-то только на меня и, не сводя глаз, продолжал, словно говорил только мне: - В жизни всегда есть место подвигу. Но молодые пограничники, в том числе и командиры, почему-то непременно связывают его с перестрелками, преследованием нарушителей, с самыми фантастическими приключениями. А разве служба в течение нескольких лет на отдаленном острове, где не увидишь никого, кроме своих подчиненных да нечастых гостей - командиров из комендатуры и отряда, служба в жару и в холод, в дождь и в пургу, служба, каждый день связанная с риском для жизни, - разве все это не подвиг?

"Неужели мне уготован отдаленный остров?" - подумал я.

- Сегодня вам предстоит совершить марш-бросок, - объявил вдруг майор и лукаво, одними глазами, улыбнулся, когда посмотрел на наши сразу помрачневшие лица. - Не бойтесь, не такой, какой вы совершили в Карелии, и не такие, какие выпадали на вашу долю в училище. Пойдете через Финский залив на остров Койвисто, где располагается 1-я комендатура... Между прочим, комендант ее, капитан Меркурий Семенович Малый, - человек завидной храбрости. Он отличился в боях с белофиннами, за что награжден орденом Ленина. До Койвисто пять километров. Там вас ожидают ваши подчиненные, которых вы поведете на заставы: лейтенанты Козлов и Тюрякин - на остров Пий-Саари (на острове Пий-Саари застава лейтенанта Тюрякина располагалась до октября 1940 года. - А. К.), лейтенант Антипин - на остров Тиурин-Саари, лейтенант Тихонин останется на острове Койвисто.

"Так оно и есть!" - невесело подумал я, и, видимо, лицо у меня было в эту минуту такое, что майор догадался о моих мыслях. Он спросил:

- Вы, кажется, приуныли? Не вижу оснований для этого. Военная судьба изменчива. Знаю одно: толковые начальники подолгу на заставах не задерживаются - их ждут продвижение по службе, учеба в академии...

Мы все одновременно вопросительно посмотрели на С. Н. Охрименко.

- Да-да, вы не ослышались - учеба в академии. А что? Не боги горшки обжигают! Но прежде чем уйти с заставы, потрудитесь оставить о себе добрую славу. Добейтесь, чтобы вы, образно говоря, всегда оставались в строю, чтобы пограничники, сменяя друг друга, как эстафету, передавали рассказы о ваших делах.

Снова запищал зуммер телефона.

- Хорошо, Александр Александрович. Мы уже в общем-то заканчиваем. Майор положил трубку и улыбнулся: - Комиссар ждет не дождется встречи с вами.

Семен Никифорович вышел из-за стола, каждому из нас крепко пожал руку и пожелал успехов.

Военком отряда батальонный комиссар Александр Александрович Пьянков, как и начальник штаба, был небольшого роста, но покряжистее. На его лице не гасла улыбка. Слушая собеседника, он чуть заметно кивал головой, словно ободрял, поддерживал, вызывал на откровенный разговор. Комиссар заговорил о главном - о людях, о работе с ними.

- Никогда не забывайте, что к подчиненным надо относиться, как отец к сыновьям. Не заигрывать с ними - народ быстро разгадывает фальшь. Не кричать на них - криком человека не воспитаешь. Ни в коем случае не путайте формирование коллектива с составлением боевого расчета. У каждого человека есть мечта, большая или маленькая, но мечта, может быть, даже одна на всю жизнь. Надо знать, о чем мечтает каждый из ваших подчиненных, помогать осуществлению этой мечты. Ведь при сильном желании человек может добиться даже невозможного.

Комиссар снова пытливо оглядел нас.

- Всем вам хоть немного, но довелось повоевать. Это хорошо: боевой опыт - самое большое богатство для военного человека. Но война показала не только наши сильные стороны - они на виду у всех, но и наши недоработки в обучении и воспитании людей и во многом другом. В боевой учебе мы допускали немало условностей и послаблений. А надо учить людей тому, что нужно в бою, и так, как бывает в бою. Хромала и наша политическая работа. По требованию штаба войск погранокруга мы готовим сейчас свои предложения по устранению недостатков. - Батальонный комиссар похлопал ладонью по лежавшей перед ним бумаге. - В скором времени обсудим этот документ с начальниками и политруками застав.

Требование современной воинской жизни, друзья мои, - ни одного дня без учебы в обстановке, приближенной к боевой! Помните: тот, кто стоит на месте, идет назад. Назад! - повторил Пьянков, повысив голос. - Понимаете? Умейте сами и научите подчиненных ползать по-пластунски, окапываться. Умейте сами и научите подчиненных владеть штыком и прикладом, метко стрелять из всех видов табельного оружия, метать гранаты. В будущей войне, а она, думается мне, не за горами, героем будет тот, кто отважен и всесторонне подготовлен в военном отношении.

"Война, думается мне, не за горами..." Эти слова комиссара встревожили. Но я тут же подумал: "Красная Армия дважды всыпала японским милитаристам. Поставила на свое место маннергеймовцев. Не может быть, чтобы это не отрезвило немцев!"

Комиссар поднялся и, заложив руки за спину, стал расхаживать по комнате.

- Все вы были в отряде особого назначения, - начал он после минутного молчания. - Я понимаю, вам немножко не по себе: и воевали будто, и не воевали, в тяжелейших условиях прошли на лыжах двести километров по лесам Карелии, а настоящего боя так и не увидели. Верно я говорю?

- Верно, товарищ батальонный комиссар! - за всех нас ответил Антипин.

- А вам такая задача и была поставлена! - Пьянков сжал кулак и легонько ударил им по столу. - Вы были резервом. Вы и другие такие же отряды. "Зачем? На случай чего?" - спросите вы. Отвечу. Наши войска не сразу поняли, что это такое - линия Маннергейма, с чем ее едят. А пока разбирались, пока прикидывали, где и как ее лучше прорвать, капиталистические страны - одни открыто, другие тайно - в самых широких размерах готовили помощь Финляндии. Англичане даже экспедиционный корпус на суда посадили. Стремительное наступление Красной Армии расстроило эти коварные планы. Рюти, Таннер, другие финские заправилы, раздумывая над картой боевых действий, поняли, что советские войска вот-вот окажутся в Хельсинки, и запросили пардону. Мы не возражали. Пожалуйста. Безопасность Ленинграда обеспечена. А так называемое жизненное пространство, не в пример некоторым странам, нам ни к чему.

На прощание комиссар сказал:

- Еще раз прошу: не забывайте о политическом обеспечении службы и учебы. Помните: за политическое воспитание подчиненных спрос прежде всего с вас. Не считайте, пожалуйста, что это дело только политрука. Если командир не может провести политические занятия, политинформацию, беседу, прочитать лекцию, выступить с докладом, если не может ободрить, воодушевить людей страстным словом, какой же он после этого командир!..

* * *

До острова Койвисто нам дали провожатого. Лед был надежным, если не считать множества уже затянувшихся воронок от снарядов и бомб. Дошли быстро.

Первый, кого я увидел в штабе комендатуры, был политрук Иван Никитович Орешков. Мы обнялись.

- Андрей, снова вместе! - объявил Орешков. - Я назначен к тебе на заставу.

Мы обнялись еще раз. Для меня это сообщение было большой радостью.

Орешкова тоже досрочно выпустили из Петергофского пограничного военно-политического училища и направили в отряд особого назначения НКВД. Так стал он политруком пулеметного взвода, которым командовал я. Мы подружились. Иван Никитович никогда не унывал, и это мне нравилось в нем больше всего. Бывало, прищурится, улыбнется одними глазами и начнет рассказывать - все слушают его как завороженные. Пограничники тянулись к нему, как иззябшие люди к ярко пылающему костру. Был он щедр душой, отважен и смел, любая работа в его руках спорилась.

Получилось так, что в Соф-пороге наши с Орешковым пути разошлись. Мы погоревали и, делать нечего, распрощались.

- То мы только пели: "На запад поедет один из вас, на Дальний Восток другой..." - горько пошутил Орешков, - а теперь и в самом деле разъезжаемся. Встретимся ля?

И вот встреча состоялась.

- Личный состав заставы видел? - спросил я Ивана Никитовича.

- Отличные ребята! - с гордостью отозвался Орешков о пограничниках. Такие же, какие были у нас во взводе. Многие служат по пятому году. (Старослужащим так и не удалось демобилизоваться - помешала война. - А. К.) Любой из них, если потребуется, может заменить нас с тобой. Меня особенно радует то, что и коммунисты есть. На заставе будет полнокровная партийная организация!..

"Подчиненные у меня коммунисты, а сам я - комсомолец, - мелькнуло в голове. - Несоответствие получается! Пора и мне готовиться для вступления в партию - это ведь заветная мечта..."

Дежурный пригласил к коменданту. Капитан М. С. Малый встретил нас радушно. Был он коренаст и темноволос. На чисто выбритом лице, продубленном солнцем и ветрами, выделялись острый нос и прищуренные, словно всматривающиеся, карие глаза. С первой минуты мы заметили, что Меркурий Семенович Малый немногословен, точен, внимателен к людям. Инструктаж коменданта отличался деловитостью. Слова ясные и емкие.

Когда чисто служебные дела были решены, Меркурий Семенович сказал:

- Поговорим о хлебе насущному Сегодня познакомитесь с личным составом, получите продовольствие, оружие, боеприпасы, погрузите все это на розвальни - и в путь. Продовольствие, обмундирование и снаряжение, боеприпасы, почту мы будем доставлять вам вначале гужевым транспортом, затем - на катерах.

И вот мы у цели своего непродолжительного путешествия. Быстро освободили сани, перенесли грузы на берег и остановились, разглядывая дома поселка Алватти, морской маяк и окружающую местность - недавний узел сопротивления, левый фланг линии Маннергейма.

Один из цепи островов, прикрывавших собой Карельский перешеек с запада, Пий-Саари - бывшая морская крепость - узкой полосой (длина шестнадцать километров, ширина один - четыре километра) вытянулся с севера на юг. Из рассказов коменданта я знал, что здесь проходили ожесточенные бои. Острова Койвисто, Тиурин-Саари и Пий-Саари теперь контролировали морские подступы к Ленинграду.

По-весеннему ярко светит апрельское солнце. Морозный воздух пропитан дразнящими запахами хвои, смолы, набухших почек березы, черемухи, тополя... Кипенный снег густо запятнали черные кляксы - следы артобстрелов и бомбежек. Повсюду - разбитая, искореженная боевая техника, военное имущество, трупы лошадей и коров.

Не разведан, хотя бы наспех, ни один метр земли, на которой мы будем теперь нести службу и которую, в случае необходимости, будем защищать до последнего вздоха. Что таят в себе эти уютные с виду домики, выкрашенные масляной краской? А подступающий прямо к поселку лес и выглядывающие из-за деревьев гранитные глыбы? Не исключено, что шюцкоровцы оставили после себя фугасы, мины и другие сатанинские "сюрпризы". Они ведь были мастерами таких подлых методов борьбы. (Как мы потом узнали, все дороги и подступы к огневым точкам на островах Выборгского залива были минированы. Только в Тронг-Сунде и на острове Ревон-Саари саперы обнаружили и обезвредили пять с половиной тысяч мин и различных фугасов.)

Поселок почти не пострадал от военных действий. Лишь в некоторых домах взрывной волной были выбиты стекла, сорваны с петель двери да близко разорвавшийся снаряд разворотил крышу на бане (баню мы отремонтировали к первую очередь и через несколько дней уже мылись в ней). Мы издали облюбовали вместительный, хорошо сохранившийся дом и стали осторожно пробираться к нему, ступая след в след.

Внутри все говорило о поспешном бегстве хозяев: шкафы открыты, ящики выдвинуты, на полу разбросаны носильные вещи, обувь, книги... Стены промерзли и покрылись инеем. Цветы на окнах погибли, земля в горшочках потрескалась. Только печь-голландка, облицованная кафельными плитками с рисунками из сказок Андерсена, оставалась изящной и нарядной.

Старшина приступил к своим обязанностям, а мы с политруком решили поближе познакомиться с участком границы, который нам предстояло охранять.

Снег хорошо держал, поскрипывал под лыжами. Идти было легко.

Белой скатертью тянулся скованный льдом заснеженный Финский залив. Вдали, в туманной дымке, вырисовывались очертания стылого гранитного берега Финляндии. Там иная жизнь, иные люди...

Только теперь я по-настоящему понял слова комбрига Г. А. Степанова: "Вы назначаетесь начальником заставы. Вам оказывается большое доверие!.."

Не спеша прокладывал я будущую дозорную тропу, а мысль уже билась над тем, как организовать службу, закрыть границу на крепкий замок. Примечал все, что встречалось на пути.

...С этой высотки хорошо вести наблюдение за сопредельным берегом.

...Вон в тех зарослях самое подходящее место для МЗП - малозаметных препятствий.

...Кустарник навис над берегом. Летом нарушитель может незамеченным причалить на лодке...

Политрук залюбовался тремя росшими вместе высокими, пушистыми елями. А я подумал: сама природа наблюдательную вышку построила. Далеко оттуда видно!

Когда мы с Орешковым возвратились с рекогносцировки, в доме все уже было прибрано. Жадно пожирая дрова, топились печь и плита. Повар заканчивал приготовление обеда.

"Молодец старшина, - отметил я про себя. - Расторопный!"

В дальнейшем это первое впечатление подтвердилось. Старшина Петр Горбанюк, смуглый, с живыми серыми глазами, хитровато выглядывавшими из-под густых, сросшихся на переносице бровей, был человеком энергичным, хозяйственным и по-хорошему упрямым. Уж если он задумал что-нибудь сделать, его не остановят никакие трудности.

Кроме шести лошадей и двух коров, присланных комендантом вскоре после нашего появления на острове, мы держали до пятнадцати свиней, выращивали картофель и капусту, огурцы и лук, укроп и петрушку, ловили рыбу, собирали и запасали впрок грибы и ягоды. И все это лежало на крутых плечах неутомимого Горбанюка, а тот лишь радовался.

Старшина был не только заботливым и добрым, но и строгим, требовательным, старательно поддерживал дисциплину, и его побаивались...

После обеда состоялся митинг. С горячей речью на нем выступил политрук Орешков. Красноармейцы и младшие командиры клялись зорко охранять границу, быть отличниками боевой и политической подготовки, крепить дисциплину.

А немного позже прозвучали слова, которых никогда не слышали стены богатого финского дома:

- Приказываю заступить в наряд по охране Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!

Это был мой первый боевой приказ.

* * *

Хотя люди и были отлично подготовлены, они пришли из разных подразделений, поэтому мы сразу же занялись сколачиванием заставы.

- Знаешь, что нам надо сделать? - сказал мне политрук после того, как первые наряды вышли на границу. - Провести партийное и комсомольское собрания, а потом - общее. Митинг - это хорошо, но им нельзя ограничиться. Энергии у ребят хоть отбавляй. Следует направить ее в нужное русло. Орешков замолчал. Пристально посмотрел на меня. - Андрей, у меня к тебе деликатный разговор. Свое дело я будто бы знаю. Сверх программы могу "солнце" на турнике крутить, через "коня" прыгать, "коротким" и "длинным" колоть. А вот стрелять... - Орешков развел руками, - стреляю плохо. И знаешь почему? Глаза закрываются при выстреле. Ничего с собой поделать не могу. Научи меня метко стрелять, Андрей, век тебя не забуду. Только чтоб никто не знал, хорошо? Будем уходить с тобой подальше от заставы...

Еще больше я полюбил тогда своего политрука. Учеником он оказался прилежным и вскоре стрелял отлично.

Через неделю после того, как мы приняли границу под охрану, на заставе появился мой заместитель лейтенант Алексей Дмитриевич Мелехин, такой же молодой, как и мы с Орешковым, как и мы, холостой. Красивый, стройный, подтянутый, он был замечательным рассказчиком, хорошо пел, любил и понимал музыку. Лейтенант как-то сразу вошел в жизнь заставы. Пограничники полюбили его, хотя был он требователен, строго взыскивал и за плохо отглаженное обмундирование, и за несвежий подворотничок, и за нечищеные пуговицы.

Помня урок, преподанный карельским переходом, главное внимание я вначале обратил на лыжную подготовку, благо дни стояли морозные, солнечные. Как и в пулеметном взводе, которым я командовал в отряде особого назначения, на заставе не все владели лыжами так, как требовалось в бою. И мы стали упорно тренироваться. Лыжные переходы, лыжные гонки, стрельба с лыж из всех положений прекратились только тогда, когда снег потемнел и пропитался водой.

- Бойцы стали с лыжами на "ты"! - с гордостью доложил мне Мелехин.

Весна наступила как-то незаметно, вдруг. Словно сало на сковороде, стал быстро таять снег, зажурчали верткие, как ящерицы, ручейки. Песчаная почва быстро поглотила их и долго потом исходила паром.

Забот сразу прибавилось. Мы собрали и сожгли негодное военное имущество, оставшееся после отступления противника, и другой мусор, произвели разведку территории поселка, домов, хозяйственных построек. Нам предстояло построить дзоты, блокгаузы, отрыть окопы, щели и траншеи, оборудовать стрельбище, штурмовую полосу и спортивную площадку.

Ни на один день не прекращались занятия. Политическая, строевая, противохимическая и инженерная подготовка, стрелковые тренажи, штыковой бой, гранатометание, топография сменяли друг друга. Бойцы, хотя и служили пятый год, занимались с охотой. Мелехин умело разнообразил программу, усложнял нормативы и тем самым увлекал пограничников.

С первым катером на заставу прибыла группа командиров. Рядом с капитаном Малым легко и молодцевато шагал рослый плечистый майор. Когда я поспешил навстречу, сопровождавшие майора лица, в том числе и комендант, чуть-чуть приотстали. Начальник отряда, догадался я.

Пока я рапортовал, из-за припухлых век на меня смотрели не мигая серые с желтинкой глаза. Широкие брови вразлет, строгое неулыбающееся лицо, крутой подбородок говорили, как мне тогда казалось, о трудном характере этого человека. Распушит сейчас, только держись!

Но начальник отряда майор Петр Михайлович Никитюк молча пожал мне руку и так же молча прошел мимо. Приехавшие побывали всюду: в помещениях, где жили пограничники, в курилке и на кухне, на продовольственном складе и в бане, на конюшне и в коровнике...

- Молодцы! - одобрительно сказал майор и впервые улыбнулся. - Ничего другого я от вас и не ожидал.

Начальник отряда приказал собрать свободных от службы людей в ленинском уголке. И здесь я убедился в своей ошибке. Петр Михайлович Никитюк оказался человеком удивительно простым и душевным, веселым и общительным. Рассказав личному составу о задаче, стоящей перед заставой, ответив на вопросы, майор сам стал задавать их собравшимся:

- Как разжечь костер в дождливую погоду?

- Как определить время, если нет часов?

- Чем можно питаться в лесу зимой?

Ответы бывалых пограничников радовали начальника отряда, и он удовлетворенно потирал руки.

- Молодцы! В трудную минуту и сами не пропадете и других выручите.

На Карельский перешеек П. М. Никитюк приехал с Сахалина, где был начальником штаба погранотряда. Он знал множество смешных историй из пограничной жизни, увиденных за долгую службу. Когда майор рассказывал некоторые из них, в ленинском уголке стоял хохот.

Я проникся глубоким уважением к майору Никитюку и порадовался, что попал к нему в подчинение.

Вместе с П. М. Никитюком и капитаном М. С. Малым на заставу приехали комиссар 1-й комендатуры старший политрук Николай Иванович Ковалев, помощник начальника штаба отряда Василий Афанасьевич Кельбин и военфельдшер комендатуры Федор Харитонович Гринь. Каждый из них оказал нам с Мелехиным и Орешковым большую помощь. Начальник отряда, командиры его штаба, комендатуры и в дальнейшем приезжали на заставу. П. М. Никитюк, истый кавалерист, всякий раз объезжал остров верхом.

- Душу отвел! - счастливо улыбался он, спешиваясь.

Каждая встреча со старшими начальниками обогащала меня новыми знаниями, расширяла кругозор. У каждого из них я вольно или невольно перенимал понравившиеся мне черты характера: деловитость, смелость в решениях, умение кратко и ясно выражать свою мысль...

Одним из добрых своих учителей считал я старшего политрука Ковалева. Он был суров с виду, суховат, педантичен. Но каким душевным человеком был комиссар на самом деле, как любил людей, как по-отцовски относился к ним!

Находясь как-то у нас на заставе, старший политрук обратил внимание на красноармейца Петра Антоновича Войтенко, занимавшегося на турнике.

- Хорошо работает, ошибки только допускает, - заметил Ковалев.

Коммунист Войтенко считался одним из лучших бойцов заставы. Мастер пограничной службы, меткий стрелок, спортсмен, он дня не мог прожить без газеты, без книги. Орешков доверял ему проведение политинформаций. Я сказал об этом комиссару.

- Тем более он не имеет права на ошибки! - заметил Ковалев.

Старший политрук снял снаряжение, подошел к турнику, ловко, словно бы и без усилий, подтянулся и начал... У меня даже дух захватило.

- Вот это да-а! - восхищенно произнес Войтенко. На следующее утро мы вышли на стрельбище. Старший политрук отправился с нами.

Из тридцати возможных Войтенко выбил из винтовки двадцать девять, красноармейцы Иван Степанович Семин, Павел Тихонович Калашников и Петр Степанович Иванов - по двадцать восемь. Старший политрук Ковалев все три пули послал в "десятку". Дальше всех пролетели его гранаты-болванки. Быстрее всех преодолел он штурмовую полосу.

Пограничники только ахали.

На пути со стрельбища Войтенко вдруг спросил:

- Товарищ старший политрук, а вы рыбу ловить умеете?

- Удочкой? - уточнил Ковалев.

- Удочкой.

- Умею.

- ,Можно, я вас на соревнование вызову? - осмелился Войтенко.

- Готов постоять за честь комендатуры! - Николай Иванович улыбнулся.

Обговорили условия, взяли удочки и пошли на озеро. Их сопровождали болельщики - все свободные от службы пограничники.

Победителем вышел Войтенко. Он был у нас непревзойденным рыбаком, и ему всякий раз везло. Посылая Войтенко за рыбой для заставы, старшина Горбанюк всегда был твердо уверен, что рыба будет, словно посылал бойца не на озеро, а в магазин.

- Проиграл, - развел руками старший политрук. Но тут же улыбнулся и шутливо погрозил Войтенко пальцем:  - Но вы, Петр Антонович, не задавайтесь - в следующий раз меня голыми руками не возьмете!

- А мы постараемся быть первыми на огневом рубеже л штурмовой полосе! ответил Войтенко...

Вся застава готовилась к новой встрече с комиссаром комендатуры. Пограничники шлифовали упражнения на снарядах, метали гранаты, были особенно старательны на стрелковых тренажах. Душой этого своеобразного соревнования стали коммунисты.

- Мы выиграем в любом случае, - говорил бойцам лейтенант Мелехин, тоже захваченный борьбой. - Если и не перекроем показатели комиссара, то обязательно повысим боеготовность заставы, будем лучше стрелять, метать гранаты...

"Показатели комиссара..." Этот термин был на устах у всех.

Как сейчас помню, в одном из боевых листков красками был написан призыв: "Стрелять, метать гранаты, преодолевать штурмовую полосу и работать на снарядах так, как старший политрук Н. И. Ковалев!"

Кто-то из пограничников четко приписал простым карандашом: "И даже лучше!"

Нас с Орешковым сначала смутила эта приписка, а потом решили: пусть остается!

Когда Н. И. Ковалев приехал на заставу снова, он сразу заметил, что пограничников словно бы подменили. На огневом рубеже, штурмовой полосе, спортивных снарядах они демонстрировали высокую выучку.

- Снайперы! Чемпионы! - восклицал старший политрук и, довольный, улыбался.

На рыбалке снова первенствовал Войтенко. Правда, Ковалев отстал всего на одну рыбину...

* * *

С первых же дней я взял на себя организацию службы, Мелехин - боевой подготовки, Орешков - политической. Это не значило, конечно, что мы, распределив функциональные обязанности таким образом, ничего, кроме этого, и знать не хотели, не интересовались, чем каждый из нас занимается, не помогали друг другу, не были готовы друг друга заменить. Мы сами не забывали об этом, да и начальство не раз напоминало. Приезжает как-то на заставу батальонный комиссар А. А. Пьянков и спрашивает:

- Когда у вас политические занятия состоятся?

- Завтра, товарищ батальонный комиссар, - ответил Орешков.

- В таком случае, я останусь у вас, послушаю, о чем речь пойдет. Пьянков обвел нас троих внимательным взглядом и вдруг обратился ко мне: - Вы готовы к занятиям, товарищ Козлов?

- Готов, товарищ батальонный комиссар.

- И конспект есть?

- Есть.

- Вот и хорошо, - удовлетворенно заметил Пьянков. - Начальник в первую очередь отвечает за политическое воспитание подчиненных...

Когда на заставу приезжали комендант или начальник штаба, офицеры отряда, в таком же положении, как я, оказывался Орешков. И ни у кого из старших начальников не было оснований быть недовольными кем-нибудь из нас.

Большую помощь оказал мне начальник штаба комендатуры капитан Виктор Александрович Оралов, побывавший на заставе сразу после начальника отряда.

Где-то я читал: сила таланта в том, что он видит загадку там, где остальным все ясно. Оралов был таким.

- У вас есть точное описание острова? - спросил меня начальник штаба.

- А зачем? - удивился я. - Многое я уже изучил и знаю на память.

- Память - инструмент несовершенный, - возразил капитан, - вы на нее не очень-то надейтесь. И потом: не только вы должны знать свои "владения", но и все пограничники.

- Все, что знаю сам, я рассказываю подчиненным, - не сдавался я.

- По-блошиному рассказываете! - почему-то рассердился начальник штаба. - Прыгаете с пятого на десятое, что вспомните, то и говорите. А у вас при обучении подчиненных должна быть система. Ясно? Запасайтесь карандашами, бумагой и терпением. Походим с вами по острову, каждое дерево, каждый валун, каждую тропку опишем, все заливы и проливы, нейтральные островки на учет возьмем. Разобьем остров на квадраты, сектора, вычертим кроки, наблюдательные карточки, схемы... Документ у нас с вами получится. Ясно? Он пригодится вам не только для занятий с подчиненными, но и, главное, для раздумий. Как перехитрить тех, кто наблюдает за вами с того берега, ждет подходящего момента, чтобы напакостить? Где надо усилить наряды, а где обойтись с помощью различных ловушек, сигнальных устройств, инженерных сооружений? Как лучше организовать взаимодействие с соседями?..

Такой документ мы с начальником штаба составили, затратив на это почти неделю. Какое ценное пособие получилось! Им пользовались и мои заместители, и младшие командиры. Документ этот изменялся и дополнялся. Он заставлял каждого из нас думать, как лучше организовать службу.

* * *

В один из своих приездов начальник отряда обещал нам для усиления охраны границы прислать катер. И вот возле заставы ошвартовалось небольшое суденышко - катер КМ-1 с командой, по всему видать, хорошо знавшей свое дело. Мы все высыпали ему навстречу.

- Товарищ лейтенант, морякам бы показать, - загорелся старшина. Как-никак - обновка!

Я согласился, и Горбанюк, оседлав двух лошадей, отправился к соседу, располагавшемуся от нас ближе других.

Кроме пограничной заставы на острове дислоцировались подразделения балтийских военных моряков. Батальоном морской пехоты командовал высокий, стройный капитан Шведов, опытный, много знавший и умевший командир, хороший, душевный человек. Я любил бывать в уютном домике, в котором капитан обитал с семьей и где главными жильцами считались книги. Ими был заполнен вместительный шкаф и прикрепленные к стенам полки. Книги лежали на письменном столе, на подоконниках. Хозяин был интересным собеседником, не только хорошо знал тактику современного боя, но и глубоко разбирался в вопросах международной и внутренней жизни, литературы, был завзятым театралом, ценителем живописи.

Артиллеристы-зенитчики старшие лейтенанты Ряцков, Чирков и политрук Хромов несли службу километрах в пяти от батальона морской пехоты, на противоположной стороне острова. Были они на год-два старше меня. Веселые, гораздые на выдумку, моряки-зенитчики, появляясь на заставе, вносили заметное оживление в нашу жизнь. Чирков жил на острове с женой и детьми. Ряцков и Хромов были холостыми. Кровь бурлила в молодых жилах. Наведываясь ко мне в гости, они первым делом просили разрешения поскакать по острову на лошадях.

- Вот джигиты! - добродушно улыбался Чирков. - Женить их надо. Да и тебя тоже. Чего бирюком живешь?

Старшина привез капитана Шведова, взял еще одну лошадь и отправился на батарею за Ряцковым, Хромовым и Чирковым (сам он решил остаться на правом фланге заставы, где шло строительство дзота).

Капитан придирчиво осмотрел катер, погонял на различных режимах мотор, выключил его, тщательно вытер ветошью руки и сказал:

- Не линкор, конечно, но посудина стоящая!

Мы остановились на лужайке возле заставы и залюбовались окрестностями. Зелеными и густыми стали лесные чащи. На залитых солнцем полянах сочная трава вымахала чуть ли не по пояс. Серебрились озера, которых на острове было множество. Вокруг них росли прямые и островерхие ели. Они словно бы укрывали от глаз людских эти гранитные чаши, наполненные прозрачной студеной водой, богатые рыбой и дичью. Изгибался, будто о солнце терся, Финский залив и оттого блестел, смотреть было больно. Из морщин проливов высовывались нейтральные островки, то голые каменистые, то опушенные осокой и невысоким морским камышом. По краям облепили их крикливые чайки, издали похожие на пену прибоя.

Прискакали радостно возбужденные зенитчики. И такое удовольствие было написано на их лицах, так счастливо блестели глаза, что капитан Шведов не выдержал и шутливо заметил:

- Вы словно масленые блины. С голоду вас можно проглотить.

- Лучше давайте сварим на костре уху с дымком! - предложил я.

- Это мысль! - воскликнул капитан, потирая руки. Со мной согласились и артиллеристы.

С моряками нас связывало многое. Как только мы начали охранять границу, был составлен и утвержден нашим и морским начальством план взаимодействия и соответствующие сигналы. Мы помогали друг другу строить дзоты, отрывать окопы, щели и траншеи, охранять границу.

"Граница на замке". Пожалуй, всем знакомо это крылатое выражение. А что оно означает? К чему обязывает?

Граница на замке - это постоянная бдительность бойцов, находящихся в пограничном наряде; это продуманное до мелочей инженерно-техническое оборудование; это, наконец, доведенная до автоматизма выучка людей, помноженная на мужество и отвагу.

Граница на замке. Тишина такая, что в ушах звенит. Но тишина эта обманчива, враг хитер, с той стороны нас настороженно "шупают" самые совершенные оптические приборы.

Как серьезно, по-государстве иному, бойцы относились к охране границы! Как напряженно работал их ум!

Красноармейцы Бутов, Березко и Михайлов придумали безотказно действовавшую сигнализацию. Красноармеец Иванов предложил перекрыть вероятные подходы хитроумными ловушками. Сержант Синицын смастерил наглядные пособия...

За отличные показатели в службе, боевой и политической подготовке осенью 1940 года заставу наградили переходящим Знаменем Ленинградского пограничного округа. Лучшим красноармейцам М. Бутову, П. А. Войтенко, П. С. Иванову, П. Т. Калашникову и И. С. Семину было присвоено только что введенное тогда воинское звание "ефрейтор".

В ноябре из штаба отряда запросили, куда я намерен поехать в отпуск. Нелегко было мне ответить на этот вопрос...

Родился я в августе 1917 года в деревне Петровке, Бирилюсского района, Красноярского края, в семье бедного крестьянина. Отец Петр Андреевич умер, когда мне не было и года. Мать, оставшаяся с восемью детьми, несмотря на ее старания, не могла прокормить, одеть и обуть такую семью. Старшие братья и сестры пошли батрачить к кулакам, а меня отдали бездетным супругам Якову Леонтьевичу и Олимпиаде Сергеевне Грибановым. Мое усыновление они держали от всех в большой тайне. Естественно, не знал об этом и я. И не узнал бы никогда, если б не описка волостного писаря, который, как рассказывали люди, пил гораздо бойчее, чем водил пером. Оформляя мое усыновление, он изрядно напутал спьяну: отчество мне изменил, а фамилию оставил прежнюю. Когда настала пора призыва в Красную Армию и потребовались подлинные документы (до сих пор было достаточно выписок из подворной книги), я с изумлением узнал, что мои отец и мать, горячо любившие меня, оказывается, чужие мне люди...

Вскоре произошла встреча с родной матерью. Рано состарившаяся женщина с потрескавшимися мозолистыми руками прижала меня к себе и разрыдалась. А я не знал, что делать, как вести себя. Мать есть мать. Но встреча с нею, а потом с братьями и сестрами - Гавриилом, Алексеем, Февроньей, Анной, Варварой, Евдокией и Дарьей - не поколебала моей сыновней любви к приемным родителям. Я пронес ее через всю жизнь.

Яков Леонтьевич Грибанов прожил трудную жизнь. Он не умел ни писать, ни читать, но зато был прекрасным рассказчиком. Зимой к нам на огонек тянулись соседи. Соберутся, бывало, закурят самокрутки из ядреного самосада и просят:

- Расскажи, Яков Леонтьевич, как ты под началом Брусилова воевал.

Никогда не забуду я те зимние вечера. Именно тогда зародилась во мне тяга к армейской службе.

В 1929 году Яков Леонтьевич первым вступил в колхоз и начал работать в полеводческой бригаде. Он и раньше был песенник хоть куда, а тут во всю ширь развернулся. Какие концерты устраивал он в поле в обеденный перерыв или после окончания работы!

- Сколько мне сил колхоз прибавил! - от души говорил он, возвращаясь домой, и улыбался своей доброй лучистой улыбкой.

На меня приемный отец возлагал большие надежды.

- Мой сын должен быть самым ученым! - без тени улыбки говорил он и так же серьезно добавлял: - Вот как генерал Брусилов.

В Петровке была только начальная школа. Яков Леонтьевич и Олимпиада Сергеевна, как ни тяжело им было, по совету учительницы решили отправить меня в районный центр Бирилюссы, за пятьдесят километров.

Верно говорят, что мир тесен. Недавно я случайно узнал, что Ольга Ивановна Арбузова, моя первая учительница, уговорившая приемных родителей послать меня в школу-семилетку, и ее муж Александр Федорович Смельчаков живут в Костроме. Встреча с Ольгой Ивановной была для меня праздником. К тому времени она находилась на пенсии, нередко прихварывала. Я помог ей устроиться на лечение в московских клиниках, пожелал всего самого доброго, когда она, поправившись, уезжала к себе в Кострому...

В Бирилюсской семилетке я был ударником учебы. В дни каникул работал в колхозе и тоже добился звания ударника. В свободное время мы с Яковом Леонтьевичем ходили на охоту, за грибами, ягодами и кедровыми орехами. Несколько дней в тайге. Ночи у костра. Бесхитростные рассказы отца о службе в царской армии, о войне. Разве забудешь такое!..

Окончив семилетку, в 1935 году я поступил в Ачинское педагогическое училище. Скудной помощи Олимпиады Сергеевны (Яков Леонтьевич умер в 1934 году) и стипендии не хватало, я еле-еле сводил концы с концами, но не унывал.

Ачинское педагогическое училище - одна из кузниц учительских кадров Сибири. Годы прошли, а я хорошо помню директора - Исидора Антоновича Мейкшана, преподавателей - Анну Петровну Нестеренко, Михаила Ивановича Сизова, Ивана Павловича Астраханцева, Марию Яковлевну Субботину... Это они открыли перед нами, деревенскими парнями и девчатами, дорогу в большую жизнь...

* * *

Куда же ехать в отпуск?

Брат Гавриил, младший лейтенант, участник боев на Халхин-Голе, служил в те годы на Дальнем Востоке. Из последнего письма я знал, что у него гостила мать. И вот я решил вначале навестить их, а на обратном пути заехать к приемной матери и в Ачинск, где вместе с родителями жила Мария Козырева, девушка, с которой я дружил все годы, проведенные в училище, а когда уехал в Саратов - переписывался...

На заставу я вернулся вдвоем с ней, теперь уже Марией Ануфриевной Козловой. В Ачинске мы зарегистрировали свой брак, сыграли свадьбу, собрались в дорогу - все за одни сутки - и только в поезде, когда спало напряжение, почувствовали такую усталость, что заснули как убитые...

О нашем приезде на заставу первыми узнали зенитчики. Ряцков, Хромов и Чирков пришли с поздравлениями.

- Обошел ты нас, Андрей, - шутливо насупившись, сказал Хромов. Женился и даже на свадьбу не пригласил.

- Не все потеряно, друзья мои! - ответил я. - Остались считанные дни до Нового года. Вы женитесь, сыграем ваши свадьбы, заодно и мою продублируем. А сейчас давайте пить чай...

Политрук Орешков и старшина Горбанюк тоже возвратились из отпусков с молодыми женами. Лейтенант Мелехин приехал один.

- Не встретил я еще свое счастье, - с легкой грустью сказал он нам. Теперь до следующего отпуска...

Наши жены сразу же активно включились в жизнь заставы. Начали они с того, что советами и личным участием помогли повару. Пограничники сразу заметили, что пища стала вкуснее и разнообразнее.

- Хорошо начали, красавицы! - похвалил молодых женщин старший политрук Ковалев. - Но ведь вы способны на большее: у каждой из вас среднее образование, каждая из вас имеет по три-четыре оборонных значка.

Что вы можете сделать? Научить пограничников оказывать первую помощь. Раз. Включиться в подготовку к отрядным спортивным соревнованиям. Два. Создать на заставе отличный самодеятельный коллектив. Три. Заниматься с бойцами, не имеющими достаточного образования. Четыре. Видите, сколько дел? Успевайте поворачиваться. Главное же ваше назначение - создать дружную семью, помочь мужьям в их нелегкой службе. Жизнь на заставе, да еще на островной, - не мед, особенно для вчерашних горожанок. Нет здесь ни театров, ни танцевальных площадок, ни магазинов. Кино и то редкость. Но не хныкать же по этому поводу. Суметь духовно богато жить и в такой глухомани - вот ваша задача! В городе, я уверен, вы старались показать себя в выгодном свете. Не отказывайтесь от этого и здесь. Одевайтесь красиво, со вкусом. Для кого стараться? Для мужей! Для всех пограничников! Уже одним своим появлением на острове вы подтянули ребят. Посмотрите, что ни боец - то рыцарь!..

Вместе со всем личным составом заставы наши жены внесли посильный вклад в охрану границы. Вместе с нами они встретили и войну. Но об этом рассказ впереди.

* * *

Читателю уже известно, что в силу сложившихся обстоятельств многие из моих подчиненных находились на действительной военной службе по пять и более лет. Им было нелегко. Каждый из них стосковался по дому, по родным и близким, любимым девушкам, по мирному труду. Пограничная служба трудная. Служба на островной заставе, когда вокруг тебя только вода, - еще труднее.

Наш участок был и не тихим, и не боевым. Финский залив - преграда серьезная, преодолеть ее на надводных средствах и не попасть в поле зрения пограничников было не так-то просто.

Летом мы все внимание обращали на то, чтобы не допустить нарушения границы под водой (способов для этого, как известно, немало). Наряды пристально всматривались во все, что качал на своих волнах Финский залив. Ведь под плывущей бочкой или бревном мог оказаться и водолаз-диверсант, и перископ подводной лодки. Особые задачи возлагались на катер КМ-1. Пограничники не менее внимательно разглядывали все, что волны выбрасывали на берег: обломки деревянных частей судов, весел, предметы одежды и обуви...

Наблюдение за линией границы значительно усложнялось зимой, особенно тогда, когда по нескольку дней подряд свирепствовала пурга, то и дело заносившая дозорную тропу, проложенную лыжниками. В такое время заснеженную гладь залива можно было легко преодолеть на буерах, чем финны не раз пользовались. В зимние месяцы задержаний нарушителей было гораздо больше, чем в летние.

Могут спросить, как командование ладило с людьми, которым давно все приелось? Были ли в связи с этим на заставе нарушения воинской дисциплины?

Спору нет, мне и моим заместителям было нелегко. Но держать границу на крепком замке, соблюдать железную дисциплину, добиваться высоких показателей в боевой и политической подготовке нам помогало то обстоятельство, что все трое мы окончили военные училища, хорошо знали пограничную службу, метко стреляли из всех видов оружия, умело владели штыком и прикладом, могли показать на спортивных снарядах любое упражнение. Нашей надежной опорой были коммунисты и, конечно, младшие командиры. Во главу угла нами были поставлены неукоснительная, бескомпромиссная требовательность и постоянная забота о подчиненных.

За полтора года на заставе не было допущено ни одного нарушения уставов. По итогам социалистического соревнования нам два раза подряд присуждалось переходящее Знамя округа.

Иногда старослужащие допускали вольности, упражнялись, так сказать, в остроумии. Помнится, недалеко от заставы ефрейтор (не буду называть его фамилию) проводил стрелковый тренаж. Находясь в канцелярии, я сквозь открытое окно услышал такую его "команду":

- Лежа, пятый год одно и то же, заряжай!

Пограничники засмеялись и заклацали затворами.

После стрелкового тренажа я вызвал ефрейтора к себе. Он густо покраснел, когда понял, что начальник слышал его импровизацию.

- Больше это не повторится, товарищ лейтенант! - заверил меня пограничник. - Я хотел внести какое-то разнообразие в тренировку. Теперь понял, что пошутил неудачно...

Надо было видеть, как подтягивались эти же красноармейцы, когда, получив инструктаж возле ящика с песком - рельефной карты острова, слушали боевой приказ о заступлении в наряд по охране Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик!

На заставе были высоки дух соревнования и гордость за присуждение переходящего Знамени. Пограничники, выезжавшие по различным делам в комендатуру, отряд, на другие заставы, после возвращения докладывали мне, что везде их дотошно расспрашивали о порядках на заставе, о командирах. Всем хотелось знать, что представляет собой краснознаменное подразделение!

Было особое отношение к поощрениям. Благодарность командира отделения перед строем являлась целым событием в военной биографии пограничника. Он гордился этой благодарностью, делился своей радостью с родными, с любимой девушкой, с товарищами, остававшимися на гражданке.

Очень ценились в те годы знаки воинской и спортивной доблести: "Отличник РККА", "Снайпер РККА", "Ворошиловский стрелок", "За отличную стрельбу", ГТО, ПВХО, ГСО. Завоевать их в упорной борьбе, в соревновании с другими было мечтой каждого воина. С какой завистью смотрели на людей, имевших эти отличия! Об орденах и говорить не приходится. Капитан М. С. Малый, бывая на заставе, всегда находился в окружении пограничников, которые не могли отвести взгляда от сверкавшего на его груди ордена Ленина. В их глазах Меркурий Семенович был человеком необыкновенным. Они подражали ему, перенимали его походку, старались говорить так, как он, щеголяли его пословицами и поговорками.

Нельзя забывать и о том, что пограничники тридцатых - начала сороковых годов были свидетелями того, как в стране вырастали металлургические гиганты и города, тайгу и бесплодную пустыню прорезали железные дороги... Каждый из нас заражался пафосом созидания, героизмом энтузиастов первых пятилеток.

И, наконец, еще одна, на мой взгляд, немаловажная деталь - романтика службы (я не боюсь этого термина!). Чувство границы - особое чувство. Кажется, какая разница? Один охраняет полковой или гарнизонный склад, важный промышленный или железнодорожный объект, другой - границу. И тут, и там воин выполняет боевую задачу; и тут, и там он - лицо неприкосновенное, в руках у него заряженное боевыми патронами оружие, которое может быть применено в любую минуту; и тут, и там он должен сохранить все, что доверено ему.

Разница, по-моему, в том, что пограничник стоит как бы на водоразделе двух миров, откуда ему далеко видно. Часовому на промышленном объекте в случае необходимости тотчас придут на помощь товарищи, рабочие. Пограничнику сплошь и рядом приходится рассчитывать только на свои силы, потому что нарушение может произойти далеко от заставы - и когда-то подоспеют на помощь сослуживцы!

Стоя на границе, боец или командир как бы слышит за спиной дыхание Родины: гул фабрик и заводов, шум нив и лесов, голоса людей... Он, как никто другой, понимает, что именно ему доверено сохранить это дыхание таким же могучим и равномерным, именно от него зависит, будут ли бродить по аллеям парков влюбленные, плескаться в реке неугомонные мальчишки... Все это делает каждого воина сильнее, собраннее, рождает у него обостренное чувство бдительности, зоркости, ответственности за судьбу Родины, наконец. Я сказал бы, что у пограничника более высокий душевный настрой, нежели у любого другого воина.

* * *

Летом и осенью 1940 года, пожалуй, не было ни одного случая нарушения границы со стороны Финляндии, о котором следовало бы рассказать. Мелкие недоразумения - не в счет. А вот зимой, будто по команде (да так оно и было!), начались самые настоящие провокации.

Помнится, был холодный день, когда мы увидели большую группу финских юношей и девушек в ярких свитерах. На санках-креслах с длинными металлическими полозьями они носились взад и вперед по льду залива у самой линии границы перед заставой.

Заслоняясь руками от резкого ветра, я следил за катающимися. Что им надо? Неспроста же они появились здесь, вдали от родных берегов, да еще в такую погоду. Не из-за любви к спорту катаются, что называется, на лезвии ножа! Эта вылазка, бесспорно санкционирована финскими пограничниками!

Ветер свистел в вершинах елей, как в снастях корабля. И вдруг я увидел, как парни, широко размахиваясь, стали бросать что-то. По льду озера в нашу сторону понесло разноцветные листки бумаги. Катающиеся погрозили нам кулаками, потом повернулись, девушки сели в санки-кресла, и молодые люди помчали их. Вскоре они скрылись из виду.

Шюцкоровские выкормыши!

Ветер занес листовки на остров. Реваншистское содержание бумажонок укрепило мое подозрение. Листовки мы собрали, и я вместе с донесением отправил их коменданту.

Вскоре после этого случая двое финнов нарушили границу на правом фланге заставы. Рыжие здоровенные парни, легко, но тепло одетые, видимо для смелости хлебнувшие из фляжек, висевших у них на поясах, вели себя вызывающе. Пока я готовил соответствующие бумаги, чтобы отправить нарушителей границы по назначению, те, злобно поглядывая вокруг, ругались (оба говорили по-русски), грозили реваншем за поражение в недавнем военном конфликте.

Вдруг, словно по команде, они умолкли и один из задержанных сказал:

- Мы нарушили границу случайно, заблудились. Отпустите нас.

- Между нашими берегами - лед Финского залива, а не леса без конца и края, - ответил я. - Как же это вы ухитрились пойти не в ту сторону?

Поняв, что маневр не удался, финны снова начали поносить нас, грозить.

* * *

Весной 1941 года обстановка на границе стала тревожной. Вернувшиеся из дозора наряды докладывали, что в финские бухты входят торпедные катера, тральщики, эскадренные миноносцы, транспортные суда.

Чьи они? Зачем приходят и какой груз доставляют? Догадаться было нетрудно. Фашистская Германия, оккупировав почти всю Европу, усиленно вооружала маннергеймовцев, которые начали вести себя весьма нагло. Не раз приходилось нам выдворять их катера, нарушившие границу.

Как-то финское пограничное судно вошло в наши воды. На своей "каэмке" мы тотчас помчались навстречу. Сигнальщик просемафорил приказ повернуть назад, но судно-нарушитель не обратило на сигнал никакого внимания. Мы попросили, чтобы финский офицер или старший команды подошел к борту для переговоров, но с катера ответили грубой бранью.

Это была одна из тех критических ситуаций, когда надо было найти единственно правильное решение. Приказываю приготовиться к открытию огня и идти прямо на судно. Такой оборот дела особенно пришелся по душе рулевому. Перекладывая руль, он не сдержал радостной улыбки. Приник к прицелу пулеметчик.

Нас разделяли считанные метры, когда судно-нарушитель круто развернулось, зарывшись в пенистый бурун. Зажглись на солнце и погасли иллюминаторы.

- Это недоразумение, не больше! - уже чуть испуганно крикнул в мегафон финский офицер.

Подполковник П. М. Никитюк поблагодарил нас аа решительные действия, за то, что сумели ликвидировать конфликт без применения оружия.

С каждым днем активизировалась деятельность неприятельской агентуры, участились случаи задержания нарушителей государственной границы.

Как-то в начале мая мы с ефрейтором Войтенко возвращались с границы. Неожиданно налетел ураган. Ветер с силой пригибал деревья, веером расстилал по земле кустарники, бросал в глаза пригоршни песка. Пошел дождь. Потоки воды низвергались сверху, с боков - отовсюду.

- Душ Шарко, товарищ лейтенант! - пересиливая ветер, крикнул Войтенко.

На заставу мы прибежали совершенно мокрые. Несколько минут в окно настойчиво барабанили крупные капли. Наконец дождь перестал. Утих ветер. Умчалась туча. Снова засияло солнце. И тут заработала наша сигнализация, авторами которой, как я уже писал, были пограничники Бутов, Березко и Михайлов.

- На левом фланге нарушение границы. Нарушитель задержан. Наряд вызывает начальника! - перевел дежурный полученные сигналы.

На заставе я оставался один: Меле хина с группой пограничников срочно вызвали в отряд, Орешкова - в комендатуру. Хотя и был я мокрый с ног до головы, в одну минуту оседлал коня и вместе с сержантом Алексеем Прокофьевичем Синицыным и коноводом Михайловым поскакал на левый фланг заставы.

...Наряд в составе ефрейторов Семина и Бутова вел наблюдение за линией границы. Внимание Семина привлек нейтральный островок, у берега которого обильно рос камыш. Было тихо, ни одного дуновения ветерка. Неожиданно зеленая стена заколыхалась, словно кто-то осторожно раздвинул заросли. Человек или утка? Ефрейтор вглядывался с помощью бинокля, но ни одна камышинка больше не дрогнула.

Может, померещилось?

Своими подозрениями Семин поделился с Бутовым. Тот тоже взял бинокль, долго вглядывался в очертания острова, но ничего не заметил. Так прошло более часа. Когда разразился ураган и отпала надобность наблюдать, как ведет себя камыш, пограничники облачились в плащи с капюшонами и дали возможность немного отдохнуть глазам.

С финской стороны послышался шум моторов: два катера шли в кильватер. Вот они скрылись из виду, но вскоре снова появились.

- Не зря вьются коршуны! - вспомнил Семин любимую поговорку коменданта участка.

Из-за острова, час назад привлекшего внимание наряда, показалась весельная лодка. В ней находились двое: один сидел на веслах, другой на руле. И опять вернулись, словно связанные друг с другом, катера.

- Вот кто нарушил покой камышей! - сказал Семин своему напарнику, кивнув на лодку. - В нейтральные воды эта посудина зашла, видимо, ночью.

- Лодка пересекла линию границы! - объявил Бутов.

Старший наряда выпустил серию красных ракет. Но лодка продолжала приближаться к нашему берегу...

Пограничники задержали нарушителей - мужчину и женщину. Те что-то с жаром говорили по-фински, но ни Семин, ни Бутов не знали чужого языка.

- Отпустите людей! - донеслось с финского катера через усилитель. Разве не видите, что они попали в беду? Ураган унес весла...

Только теперь пограничники обратили внимание на то, что весел в лодке действительно нет.

- Но несколько минут назад я своими глазами видел весла! - сказал напарнику Семин.

- Я тоже видел весла! - подтвердил Бутов и уточнил: - Белые с красными лопастями. Они их выбросили!..

Молодчики, находившиеся на катерах, продолжали бесноваться и тогда, когда я с сержантом и красноармейцем прибыл для разбора происшествия. Оценив обстановку, принимаю решение усилить охрану не только на участке, где произошло нарушение, а и на всей линии границы, за которую отвечала застава. Вызываю нашу "каэмку".

От беспардонной ругани финны перешли к антисоветской пропаганде, а потом попытались воздействовать на наши "сыновьи чувства", как выразился их "агитатор", по всей вероятности бывший русский белогвардеец. Они сообщили, что задержаные нами "бедные рыбаки" обременены престарелыми родителями и кучей детей, которые теперь будут вынуждены собирать подаяние не только для того, чтобы не умереть с голоду, но и чтобы заплатить за лодку и снасти, которые хозяин дал их отцу...

Финские пограничники или те, кто стоял за их спиной, явно переусердствовали, сообщив такие подробности о нарушителях. Ведь по финским законам "бедные рыбаки" не имели права промышлять в запретной зоне. А если б они и отважились, то наверняка не стали бы рассказывать пограничникам свою биографию.

При осмотре на лодке были обнаружены портативные радиопередатчик и фотоаппарат, ампулы с какими-то жидкостями и порошками. Рыба оказалась несвежей, видимо прихваченной с берега, что еще больше подтвердило, кем на самом деле были "бедные рыбаки".

Стемнело, когда я, оформив соответствующие документы, отправил нарушителей границы вместе с вещественными доказательствами в комендатуру. Они так и не произнесли ни одного слова на русском языке, хотя все мы были твердо уверены, что отлично знали его, так как внимательно прислушивались к нашим разговорам и многозначительно переглядывались, услышав что-то для себя интересное.

Ночь показала, что "бедные рыбаки" лишь разыгрывали комедию. Надеясь на то, что мы все внимание обратим теперь на левый фланг, финны решили перебросить своего квалифицированного разведчика в наш тыл на правом фланге, в стыке двух застав. Не удалось!

Наряды, проинструктированные мною лично, особенно бдительно несли службу в ту ночь. Ефрейторы Войтенко, Калашников и красноармеец Иванов, услышав тихие всплески, поняли, что в темноте к берегу осторожно подкрадывается нарушитель. Они позволили ему затопить надувную лодку, выбраться на берег, углубиться на нашу территорию и только тогда задержали его.

Вернулся лейтенант Мелехин с бойцами. Они входили в одну из разведывательно-поисковых групп, которым начальник отряда приказал обезвредить матерых лазутчиков, заброшенных в наш тыл. Алексей Дмитриевич Мелехин был прекрасным следопытом, смелым и выносливым. Под стать ему подобрались и бойцы. Они долго, но зная устали, шли по следу искусно петлявших по нашей земле диверсантов. В одном месте пограничники подобрали обрывки бумаги, клочок газеты, в другом - остатки еды. Все это было явно заграничного происхождения. Обнаруженные предметы помогли разыскать непрошеных гостей.

Жизнь на заставе становилась все более напряженной. Выходные дни стали роскошью. Мелехин, Орешков и я частенько ночевали в казарме. Почти не проходило ночи без учебной тревоги. Стало правилом, когда бойцы, возвратившись с границы, отдыхали не раздеваясь. Дежурный держал пирамиды с оружием открытыми. Старшина так разместил свое хозяйство в каптерке, чтобы все было под рукой.

Однажды майской ночью мы подняли пограничников по тревоге и вывели на стрельбище, где заранее были расставлены разнообразные мишени. Было еще сравнительно темно, и я разрешил курить. Все полезли в карманы за куревом. И тут один из пограничников спохватился, что потерял кисет с махоркой.

- Куда же он мог подеваться? - поинтересовался Орешков.

- Видимо, в казарме обронил, товарищ политрук, - с горечью ответил боец. - Свет в этот раз был выключен.

Орешков достал портсигар.

- Закуривайте. Мы ведь с вами товарищи по несчастью.

Все удивленно притихли. А политрук продолжал:

- У нас в училище так же вот, как и на заставе, тревоги часто объявляли. Курсанты роптали. В нормативы мы укладывались, казалось, чего еще надо? Но начальник училища все усложнял обстановку.

Однажды сигнал тревоги прозвучал в сплошной темноте - свет, как и у нас сегодня, везде был выключен. Бросился я к стулу, на котором лежало аккуратно сложенное с вечера обмундирование, и обомлел - брюки исчезли. Раздумывать некогда: навернул портянки на кальсоны, надел сапоги, гимнастерку, шинель, туго затянул ремень, шлем на голову, винтовку в руки и - в строй.

Вспыхнул свет. Мы стоим все, как огурчики: подтянутые, окончательно проснувшиеся. Начальник прошел вдоль строя, полюбовался нами, похвалил: "Молодцы!" Ну, думаю, пронесло. Не знал я, что с тыла, не отставая ни на шаг от начальника, шел старшина. Он-то и заметил. Как выстрел прозвучала команда:

- Курсант Орешков, выйдите из строя!

Вышел, повернулся лицом к своим товарищам.

- Поднять полы шинели!

Хохот поднялся страшный. Все, кто слушал политрука, и сейчас смеялись дружно и долго. Орешков выждал, когда ребята успокоятся.

- Но это не самое страшное, - продолжал он. - Худшее началось потом. Построит, бывало, нас старшина, скажем, на обед, подравняет, подаст команду "Смирно!" и вдруг спросит:

- Курсант Орешков, брюки не забыли?

- Нет, товарищ старшина, не забыл.

И только тогда скомандует строго:

- Шагом марш!..

И снова, еще громче захохотали пограничники.

- А куда же все-таки брюки-то подевались? - спросил старшина Горбанюк.

- В темноте их кто-то нечаянно сбросил со стула, они оказались под койкой.

Не знаю, был ли на самом деле такой случай в курсантской биографии Орешкова. Я склонялся к тому, что политрук его придумал, чтобы поднять настроение бойцов.

Когда стало более или менее светло, я. разрешил открыть огонь. Мелехин быстро распределил стрелков и пулеметчиков по заранее составленному плану. Захлопали выстрелы. Никогда так метко не стреляли бойцы, как в то утро.

А днем Орешков отвел меня в сторонку, усадил:

- Ты, Андрей, не думаешь вступать в партию? Сложное время мы переживаем. Сейчас тебе, как никогда, нужна поддержка партии.

- Давно думаю, Иван, - ответил я, - но все решиться не могу. Достоин ли я? Примут ли?

- Это ты брось. Чего скромничать? Разве ты мало сделал для того, чтобы застава стала лучшей в округе?..

Вскоре состоялось партийное собрание. Меня единогласно приняли кандидатом в члены партии.

В политотделе округа, где мне пришлось побывать в связи с получением кандидатской карточки, меня предупредили, чтобы застава находилась в постоянной боевой готовности - могут быть любые неожиданности.

В воздухе пахло грозой...

Лицом к лицу с врагом

На утро 22 июня были назначены спортивные соревнования между 1-й и 3-й заставами. Местом встречи избрали наш остров. Чтобы не ударить в грязь лицом, старшина Горбанюк до седьмого пота тренировал спортсменов, которые должны были отстаивать честь заставы. Одновременно он организовал генеральную уборку. Уже к полудню в субботу стараниями свободных от службы пограничников все помещения сверкали чистотой. Спортивная площадка и вся территория поселка бы ли подметены и посыпаны песком.

Кроме правого соседа, начальника 1-й заставы лейтенанта Владимира Григорьевича Девятых, обещали быть Николай Иванович и Анна Мироновна Антипины с 4-й заставы, Шведов и Чирков с женами, Ряцков, Хромов. Наши женщины готовились блеснуть гостеприимством и кулинарным искусством. Собравшись вместе, они прикидывали свои возможности, обсуждали варианты меню, договаривались, кто что будет готовить.

С лейтенантом Девятых, окончившим Харьковское пограничное военное училище, я впервые встретился полгода назад в поселке Ремпетти, где тогда проходили лыжные соревнования. Познакомились и наши жены, тоже участвовавшие в состязаниях. Владимир Григорьевич Девятых был из тех людей, к которым тянешься сразу, с первой, пусть совсем коротенькой, встречи. Его широкое доброе лицо то и дело озаряла, будто изнутри подсвечивала, обаятельная улыбка. Выше среднего роста, плотный, мускулистый, он обладал такой силой, что мог, пожалуй, разогнуть подкову. И в то же время Девятых был до крайности скромен. Когда, заняв первое место в лыжных соревнованиях, он поднялся на пьедестал почета - немудрящую трибунку, наспех сколоченную физруком отряда, застеснялся, как девица.

В разгар приятной суматохи на Пий-Саари прибыл посыльный и вручил мне пакет.

- Орешков, Горбанюк! - позвал я, направляясь в канцелярию.

Пакет был от коменданта. Капитан М. С. Малый приказывал никому не отлучаться с острова, усилить наряды, не сводить глаз с сопредельного берега, еще раз проверить, в каком состоянии находятся дзоты, окопы, щели и траншеи, катер держать в полной боевой готовности.

- Вот тебе и соревнования! - в сердцах сказал Орешков.

Я понимал политрука: вместе со старшиной он затратил немало усилий, с нетерпением ждал воскресенья, уверенный в победе своей команды. И вот все летит вверх тормашками.

- Не горюй, Иван Никитович, - ободрил я Орешкова. - Эка, дело какое соревнования переносятся. К следующему воскресенью еще лучше подготовимся. А служба есть служба.

Ни Девятых, ни Антипина я предупреждать не стал - был уверен, что каждый из них получил аналогичный приказ. Моряков же счел нужным известить, послал к ним старшину Горбанюка.

Никто из нас не знал, не догадывался даже, что через несколько часов разразится война, самая кровопролитная из всех войн, когда-либо бушевавших на нашей планете.

- Как на той стороне? - спросил я дежурного.

- Ничего подозрительного.

Пограничники заняли свои места согласно боевому расчету. Орешкова я направил на правый фланг заставы. Горбанюка - на левый, сам остался в центре. Расположился между двух гранитных обломков, прикрытых кустами. Отсюда я видел все, сам же оставался невидимым.

Проходил час за часом. Ушло за горизонт солнце, умчался куда-то ветер, весь день путавшийся в кронах деревьев. Вот и ночь опустилась на остров, тихая и теплая. Она почти не отличалась от дня - ленинградская белая ночь, самая короткая в году. Ни малейшего шороха вокруг. Только у берегов плескалась вода, да какие-то птицы проносились над головой, пугая свистом крыльев.

Проверяя наряды, я в условленное время встретился вначале с Орешковым, затем - с Горбанюком. Ни тот, ни другой не заметили и не услышали ничего необычного. Ни один звук не доносился с сопредельного берега.

Я еще раз обошел участок границы в центре, присел на выступ гранита, хранившего дневное тепло, и прильнул к окулярам стереотрубы.

По краю бирюзой светлело небо, меркли звезды. Предутренним туманом дымился у берега Финский залив. Безмолвен стоял лес. Лишь высокие сосны важно, словно снисходительно, чуть приметно качали, вершинами. Травинки, унизанные тяжелыми бусинками росы, клонились к земле.

"Ну вот и все! - с облегчением подумал я. - Напрасно комендант беспокоился".

И как раз в эту минуту послышался незнакомый басовитый звук, густой и низкий, с противным, хватающим за душу подвыванием. Я поднял голову и оцепенел - на Ленинград мощным строем шли самолеты с черными крестами на крыльях. Неожиданно один из замыкавших армаду самолетов оторвался от строя и спикировал на остров. Со зловещим свистом одна за другой посыпались бом бы, похожие снизу на тяжелые капли нефти, и взорвались где-то в лесу. Потом самолет снова занял свое место в строю.

Зенитная батарея старшего лейтенанта Ряцкова открыла огонь.

"Может, это провокация?" - подумал я.

Когда по поручению Советского правительства по радио выступил В. М. Молотов, сомнения разом отпали. Война!

Да, прав был комиссар, вспомнил я первую беседу с А. А. Пьянковым в штабе отряда в марте 1940 года, война оказалась не за горами!

22 июня вражеские самолеты то и дело бомбили нага остров. Каждый раз их встречали моряки-зенитчики. Плотный ружейно-пулеметный огонь открывали и мы. Летчики беспорядочно сбрасывали свой смертоносный груз, не причиняя нам никакого вреда. Бойцы и командиры действовали спокойно, уверенно, без паники. Наблюдение за линией границы не прекращалось ни на минуту.

Вот когда особенно пригодилась построенная природой пограничная вышка, на которую в первый день нашего пребывания на острове обратил внимание политрук Орешков. На елях мы устроили наблюдательный пункт. На площадке из тесаных плах круглосуточно находился пограничник с телефонным аппаратом, связанным с дежурным по заставе.

Разительные перемены произошли на вражеском берегу. Сумрачные и тихие бухты вдруг расцвели флагами множества судов. В воздухе непрерывно гудели самолеты. Они, как коршуны, набрасывались на наши корабли, бомбили и обстреливали их.

- Товарищ лейтенант, - обратился ко мне Горбанюк, - а что, если еще десяток-другой окопов отрыть, укрепить брустверы камнями, что-то вроде амбразур сделать? Если придется оборонять остров, окопы во как пригодятся! и старшина провел ребром ладони по горлу.

- Запас мешку не в тягость! - поддержал я Горбанюка. - Давай схему, подумаем, где в случае надобности окопы особенно пригодятся...

Отрывать окопы и заготавливать камень вызвались наши жены. Они оказали нам тогда большую помощь.

В первые дни войны началось формирование 1-й и 21-й стрелковых дивизий НКВД. В новые части и подразделения убыли военный комиссар отряда батальонный комиссар А. А. Пьянков, почти все командование 1-й комендатуры: капитан М. С. Малый, начальник штаба капитан В. А. Оралов, его помощник старший лейтенант Мухин. Остался лишь старший политрук Н. И. Ковалев. После того как началась война, мне уже не удалось с ним встретиться, но из рассказов пограничников мне известно, что Николай Иванович стойко выдержал все испытания тех тяжелых дней. Он геройски сражался с врагом, воодушевлял подчиненных личным примером, не раз проявлял мужество и отвагу. В одном из боев Н. И. Ковалев был тяжело ранен и эвакуирован в тыл.

С нашей заставы были откомандированы ефрейторы И. С. Семин, П. Т. Калашников, П. С. Иванов, П. А. Войтенко и сержант А. П. Синицын.

"Самых лучших взяли! - погоревал я тогда. - Трудно будет без них охранять границу. А тут еще заместителя по строевой нет..."

В первых числах июня, получив новое назначение, распрощался с заставой лейтенант Мелехин.

- Андрей, ты веришь в предчувствия? - спросил он меня перед отъездом.

- Нет.

- Я тоже не верю, - вздохнул Алексей Дмитриевич, - а внутренний голос твердит свое. Вот-вот собрался в отпуск поехать, но, думается, не скоро теперь получу его. И с тобой не скоро увижусь.

- Привык ты, Алексей, к людям, к службе, к здешним местам, - ответил я, обняв друга. - Жаль тебе со всем этим расставаться, поэтому и лезут в голову всякие дурные мысли. Гони их!..

Мелехин оказался прав: отпуск он получил только после войны, а встретились мы с ним через тридцать лет, причем самым неожиданным образом.

...В Академии Генерального штаба мне посчастливилось учиться со многими ныне широко известными военачальниками. Генералы В. Г. Куликов, И. Н. Третьяк, А. М. Амбарян, А. И. Казьмин, Н. В. Огарков и другие были подготовлены во много раз лучше нас, молодых командиров. Особыми способностями быстро понять и оценить оперативную обстановку, какой бы сложной она ни была, сделать из нее единственно правильные выводы и поставить конкретную задачу войскам обладал Виктор Георгиевич Куликов, человек талантливый и удивительно простой. Своими знаниями он охотно делился со всеми слушателями. Я не помню случая, чтобы он отмахнулся от наших просьб, не помог разобраться в каком-нибудь запутанном вопросе.

После учебы все мы тепло распрощались друг с другом и разъехались в разные стороны. Только бережно хранимые фотографии да редкие газетные материалы и сообщения по радио напоминали мне о тех, с кем я когда-то учился.

И вот в один из перерывов между заседаниями XXIII съезда КПСС{3}, я повстречался с генерал-лейтенантом В. Г. Куликовым (ныне генерал армии, начальник Генерального штаба Вооруженных Сил СССР). Несмотря на то что генерал занимал высокий пост, он остался таким же простым, общительным и веселым, каким был во время учебы в академии. О чем мы тогда только не переговорили, чего не вспомнили!

И вот во время этой беседы я услышал за спиной забытый, но до боли знакомый тихий голос:

- Товарищ лейтенант, наряд для охраны Государственной границы Союза Советских Социалистических Республик построен. Докладывает лейтенант Мелехин!

Галлюцинация, что ли? Обернулся - в самом деле он - Алексей Дмитриевич Мелехин, бывший мой заместитель. Генерал-лейтенант (ныне генерал-полковник). Вся грудь в орденах. Мы крепко обнялись. Забросали друг друга вопросами...

* * *

Вскоре из командиров на заставе я остался один. Были откомандированы политрук И. Н. Орешков и старшина П. Горбанюк.

После войны, когда я уже учился в академии имени М. В. Фрунзе, в Москве мне посчастливилось встретить майора И. Н. Орешкова. Огневые годы не прошли для него даром - здоровье было подорвано.

- Решил демобилизоваться, - сообщил мне Иван Никитович. - Поработаю в народном хозяйстве - там тоже люди нужны.

Облачко грусти вдруг наплыло на его лицо. Но вот Орешков прищурился, улыбнулся одними глазами и начал рассказывать:

- Случай один вспомнил... На второй или на третий день после прибытия на учебу собрались мы, курсанты, во дворе. Курим. Мечтаем. Подначиваем друг друга. Смех. Гам. Известно - молодость.

Подошел старшина училища, посмотрел на нас, как мне показалось, недовольно и спросил: "Кто на экскурсию хочет?" Согласились все, даже не спросив, куда идти. "В одну шеренгу, становись!" И никто тогда внимания не обратил, что не ходят на экскурсию в таком строю. Ну ладно, встали. Старшина говорит: "Пойдем сейчас через двор - вон до той стены. Приказываю собирать в жменю (старшина был украинцем) недокурки, спички, клочки бумаги - всякий мусор, что увидите перед собой". Повесили мы носы, а что поделаешь? Пошли. Старшина взял урну и следом за нами. "Сдавайте, кто что собрал!" Сдали. Особенно старательных старшина похвалил. "Теперь таким же порядком пойдем обратно, - пряча в усах улыбку, объявил старшина, - подберем все, что пропустили". Пошли обратно. Чисто стало во дворе. Старшина расправил под ремнем складки гимнастерки и предупредил: "Если и впредь станете курить там, где не положено, налево и направо разбрасывать недокурки и спички, каждый день буду на такую экскурсию водить!.."

Вместе с Орешковым я от души рассмеялся, представив себе строгого усатого старшину с урной в руках и курсантов, бредущих по двору с вытянутой левой рукой, полной окурков и спичек.

- Говорят, старшина обосновался на жительство в Курской области, сказал Орешков, - поеду к нему.

* * *

В конце июня поступил приказ эвакуировать семьи командного состава и сверхсрочнослужащих. В те дни я стал свидетелем душевной красоты жен пограничников, их высокого патриотизма и сознания своего долга перед Родиной. Как сейчас помню, ко мне пришла жена старшины Горбанюка Надежда Ивановна и со слезами на глазах попросила не отправлять ее в тыл.

- Любые испытания вынесу, - сказала она, - любой ваш приказ исполню, только оставьте на острове.

Мне известно, что с такими же просьбами обращались женщины на других заставах, в комендатурах и в отряде. Некоторые из них были зачислены медицинскими сестрами и с честью оправдали оказанное им доверие.

Не хотела уезжать и моя жена. Но ее пришлось эвакуировать. В числе других семей пограничников она под бомбежкой с трудом добралась до Ленинграда, а оттуда уехала к родителям в Ачинск.

В один из дней на заставу прибыло пополнение из 2-й пограничной комендатуры старшего лейтенанта И. Д. Дидоренко. Бойцы оборудовали новые позиции, строили доты, блиндажи, совершенствовали траншеи и ходы сообщения. Работали круглые сутки.

Очень пригодились окопы, отрытые пограничниками заставы и нашими женами по предложению старшины Горбанюка. Они точно вписались в линию обороны. Каменные брустверы с амбразурами делали их похожими на маленькие крепости.

После интенсивных воздушных налетов внезапно наступила тишина. Лишь разведчики постоянно висели в воздухе.

"Видно, фашистам всыпали по первое число, - радовался я. - Присмирели, гады!"

Но радость была преждевременной. В конце июня, пользуясь превосходством в живой силе, танках и самолетах, противник перешел на Карельском перешейке в наступление.

* * *

Поздно вечером посыльный вручил мне очередной пакет от коменданта. Предельно краткий приказ ошеломил меня. В нем было написано:

"Участок государственной границы передать под охрану старшему лейтенанту Ряцкову. Личному составу заставы сосредоточиться в поселке Ремпетти".

Я долго ходил взад и вперед по канцелярии, стараясь не только разумом, по и сердцем понять смысл приказа.

Напряжение последних тревожных дней давало о себе знать. Шатаясь от усталости, я прилег на жесткую койку, но сон не шел. Заложив руки за голову, немигающими глазами уставился в смутно белевший в темноте потолок. На душе было тоскливо и пусто.

Что произошла? Почему моряки должны выступать в несвойственной для них роли? Какая судьба уготована для нас, пограничников?

В специальном отделении сейфа на заставе хранился плотный пакет с пятью сургучными печатями. Его можно было вскрыть только с разрешения начальника отряда и только в случае военного нападения на нашу страну. В свое время я его вскрыл. Плана отхода среди находившихся в пакете документов не было. Да и кто отважился бы его составлять! Границу надо было защищать до последнего вздоха. Это само собой разумелось.

"А может быть, такой план и пригодился бы? - точил червь сомнения. Что завтра взять с собой, что оставить? Ведь все, что находится на острове, скрупулезно переписало интендантами и числится за мною. Моряки замечательные люди. Но будут ли они беречь имущество так, как берегли его мы с Горбанюком, как берегли все пограничники? Будут ли они поддерживать такой же порядок? Без хозяина и дом сирота. Вернешься к разбитому корыту, что тогда?"

В ту ночь у меня и в мыслях не было, что с острова Пий-Саари я ухожу навсегда.

Беспокойно ворочаясь, я все думал и думал. И когда тревожный сон только-только смежил веки, меня окликнул дежурный по заставе:

- Товарищ лейтенант, вы просили разбудить на рассвете...

Передав участок морякам, я под усиленной охраной отправил в комендатуру секретные документы, пограничную книгу и переходящее Знамя, второй раз подряд завоеванное 3-й заставой. (Из комендатуры знамя было доставлено в отряд. По чьей-то вине оно было забыто в штабной землянке и после отхода отряда попало в руки врага. Фашисты поспешили раструбить о "разгроме" 103-го погранотряда в специальной листовке, в которой поместили снимок этого знамени.)

Тяжело было покидать остров, сотни раз исхоженный вдоль и поперек, ставший за полтора года родным и близким. Перед посадкой на катера каждый пограничник взял щепотку земли и завернул ее в уголок носового платка.

* * *

Части 23-й армии и подразделения пограничников (сводные группы под командованием начальника штаба отряда майора С. Н. Охрименко и начальника 1-го отделения штаба отряда капитана М. А. Ревуна) героически сдерживали бешеный натиск врага. В тяжелых оборонительных боях они наносили ему ощутимые удары. Действия сухопутных войск поддерживали моряки Краснознаменного Балтийского флота. Но силы были неравными. Наши войска медленно, с боями, но отходили. Обстановка менялась с каждым днем.

Прибыв в Ремпетти, я поспешил с докладом к начальнику отряда.

Подполковник П. М. Никитюк сидел за столом и пристально разглядывал лежавшую перед ним карту.

- Засиделись на острове, а? - улыбаясь, спросил он, выслушав меня и протянув мне руку. - Есть предложение проветриться. Как?

- Готов выполнить любой приказ.

- Вот и хорошо! Садитесь, пожалуйста, слушайте. Начальник отряда разгладил карту и начал рассказывать, как складывается обстановка на фронте:

- Противник не проявляет сейчас активности северо-восточнее Выборга. Зато жмет вот здесь - в районе железнодорожных станций Сяйние и Перо. По всему видать, стремится вбить здесь клин и выйти к городу Терийоки. Одновременно немцы и финны пытаются высаживать морские десанты на острова и продвигаться вдоль Приморского шоссе, захватить город Койвисто. Их намерения ясны: отрезать подразделения пограничников от частей 23-й армии, окружить и уничтожить их, выйти к Ленинграду одновременно с группировкой, действующей в Эстонии.

Подполковник положил руки на карту.

- Все свои силы мы сейчас стягиваем к Ремпетти. Если уж бить, то кулаком, а не растопыренными пальцами. - Петр Михайлович сжал кулак и стукнул им по столу. - Беда в том, что мы не знаем истинного положения дел. Майор Охрименко и капитан Ревун дерутся о противником днем и ночью. Им, конечно, не до разведки...

Майор Охрименко... Я сразу представил себе этого крутолобого человека с волевым рябоватым лицом. Судьбе было угодно, чтобы моя первая встреча с ним в марте 1940 года была и последней. Как-то так случалось, что я приезжал в отряд в те дни, когда Семен Никифорович находился в каком-нибудь подразделении. В самое тревожное время майор побывал на нашем острове, по мы снова не встретились - меня тогда вызвали в Ленинград за получением кандидатской карточки.

Капитана Ревуна я знал лишь понаслышке. О нем говорили как о грамотном командире, хорошем штабном работнике.

- Что я хочу от вас? - вывел меня из задумчивости подполковник Никитюк. - Возьмите с собой несколько пограничников из тех, кто отлично держится в седле, и разведайте вот этот район, - начальник отряда показал на карте, какой именно, - на глубину двадцать пять-тридцать километров.

Он еще раз пристально взглянул на карту, отметил там что-то и продолжал:

- Вы, товарищ Козлов, в этом деле будете первооткрывателем. Никто из пограничников в разведку еще не ходил. Одного прошу не забывать: вы теперь не на острове, а, как принято говорить, на Большой земле. Здесь свои законы боя.

- А какая разница, товарищ подполковник? - в недоумении спросил я. Ведь и на границе мы действовали по пехотным уставам.

- Не спорю, - согласился Никитюк. - Берусь даже утверждать, что никто не владеет тактикой борьбы мелкими подразделениями так, как пограничники. Но теперь этого недостаточно, совершенно недостаточно. Поймите сами и втолкуйте подчиненным. Здесь надо не в бинокль смотреть на сопредельную сторону, а сходиться с противником грудь в грудь, и не только мелкими подразделениями. Здесь надо думать не о том, как расположить и усилить наряды, а о том, как организовать взаимодействие с пехотой и артиллерией, с моряками. В этом наша сила! Надо думать и над тем, как обеспечить снабжение личного состава боеприпасами, накормить, наладить эвакуацию раненых...

Беседа с начальником отряда помогла и мне и моим подчиненным освоиться в новых условиях.

Хотя разведка и была, что называется, первым блином, провели мы ее хорошо - начальник отряда остался доволен. В дальнейшем подобные конные разъезды уходили в сторону противника ежедневно. Нередко они встречались с мелкими группами фашистов, просочившимися через наши боевые порядки, и в перестрелках уничтожали их или захватывали в плен. В связи с этим мне дважды приходилось выполнять обязанности переводчика.

Помню, подполковник допрашивал ефрейтора-танкиста с кукольным девичьим лицом. Наши разведчики так быстро схватили его на берегу озера, куда он пришел купаться, что никто из находившихся поблизости фашистов ничего не заметил. Теперь танкист сидел в кабинете начальника отряда и надменно смотрел на окружавших его пограничников. Ефрейтор кривил губы и морщился всякий раз, когда я переводил ему вопрос подполковника Никитюка. Отвечал он резко, отрывисто, будто лаял.

Неожиданно пленный обратился ко мне на чистейшем русском языке:

- Вы - плебей, вам недоступен язык высшей арийской расы.

И к начальнику отряда:

- Довольно ломать комедию, подполковник. Сдавайтесь в плен, и мы спасем вам жизнь. Песенка Советской власти спета!

- Какая же вы дрянь, ефрейтор! - вскипел Никитюк. - Как быстро оболванил вас Гитлер! Не знаю когда, но война закончится на вашей земле, ефрейтор. Ваши соотечественники, кланяясь в три погибели, еще раз преподнесут русскому народу, народу-победителю, ключи от Берлина!

Кивнув в сторону конвоиров, подполковник приказал:

- Отведите этого сопляка в особый отдел!

- Зачем же в особый отдел? - залепетал сразу сникший фашист. Расстреляйте лучше сами...

- Вы будете жить, ефрейтор, - резко сказал Никитюк. - Вы еще увидите позор вашего кумира!..

Другой пленный подобострастно заглядывал мне в глаза и, словно заведенный, задавал один и тот же вопрос: "Вы меня убьете?" Торопясь и захлебываясь, рассказал, что он артиллерист, ответил на все заданные ему вопросы. По собственной инициативе сообщил, что в национал-социалистской партии не состоит и не думает вступать в нее.

- Если б и надумали, то теперь уже поздно! - сказал я на это.

- Вы меня убьете? - по-своему понял меня пленный. Поблизости остановилась автомашина (допрос шел на улице). Водитель выскочил и побежал куда-то, резко хлопнув дверцей. Пленный побелел и упал. Все засмеялись, а один из пограничников, принимавших участие в пленении этого солдата, сказал:

- Немец только тогда силен, когда он наверху, а попал вниз - и сразу скис...

Несколько раз отправлялся я в разведку. И вот еще одно задание начальника отряда:

- Надо выехать в район железнодорожной станции Кямяря, разведать силы противника, узнать, какие наши войска там действуют. Одним словом, уточнить обстановку на правом фланге. Ясно?

- Ясно, товарищ подполковник! - ответил я.

- По-моему, человек десять вам вполне достаточно, - прикинув в уме, сказал подполковник. - Возьмите грузовую автомашину и мотоцикл. Станция Кямяря отсюда в тридцати километрах. Будьте осторожны. Не забывайте: мне нужны самые подробные данные об этом районе!

Еще находясь в кабинете П. М. Никитюка, я прикинул, кого следует взять с собой, поэтому на сборы времени много не потребовалось - через час наша разведывательная группа тронулась в путь. Впереди шел мотоцикл, которым управлял красноармеец И. С. Уколов, один из лучших спортсменов, сухощавый, жилистый, обладавший недюжинной силой. В коляске сидел сержант Угодкин, прирожденный разведчик, меткий стрелок и пулеметчик, мастер метания гранат. Я сидел в кабине полуторки, восемь красноармейцев с автоматами, готовые ко всяким неожиданностям, - в кузове.

Солнце заволакивали рваные облака. Тревожно гудели вершины сосен. Справа и слева то и дело возникала перестрелка, ухали взрывы.

Вдруг остановка: из-за бомбовых воронок шоссе стало непроезжим. Мы свернули на лесную, мало наезженную дорогу.

Перестрелка слышалась теперь спереди. Вскоре показались раненые. От них мы узнали, что бой идет за станцию Кямяря.

Я решил проскочить переезд и укрыться в лесу. Но противник заметил нас. Недалеко разорвалась мина, за ней вторая, третья: Водитель погнал машину и на той стороне железной дороги, в лесу, резко остановил ее. Бойцы выпрыгнули из кузова и залегли. Мотоцикл был разбит. Красноармейца Уколова легко ранило. Сержант Угодкин оказался целым и невредимым.

За узкой полосой леса, тянувшейся перпендикулярно станционному поселку, мы не могли видеть наших. Но по напряжению боя я понимал, что с врагом дерутся смелые, хорошо обученные парни.

Внезапно ржаное поле зачернело от вражеских солдат - очередная вражеская попытка ворваться на станцию. В такую минуту я не мог остаться в стороне и принял решение открыть огонь. То тут, то там, судорожно взмахнув руками, фашисты падали на землю. Но натиск противника не ослабевал.

Справа раздалось громкое "ура!", и мы увидели, что в контратаку пошли моряки. (Это они, оказывается, обороняли станцию.)

- Поддержим, товарищ лейтенант? - спросил меня сержант Угодкин, облизывая языком пересохшие губы и поудобнее устраиваясь за пулеметом.

- Конечно, поддержим! - ответил я.

Враг не выдержал и откатился.

- Спасибо! - коротко поблагодарил меня морской командир, когда мы встретились. - Сегодня они больше не сунутся.

Но они сунулись. На этот раз решили зайти нам в тыл. Намерения врага разгадал красноармеец С. Н. Притуло, посланный мною еще с одним бойцом в разведку. Подпустив противника на близкое расстояние, мы открыли по нему огонь из пулемета и автоматов. Оставив несколько человек убитыми, фашисты отошли.

Настроение у всех было приподнятое. Первая встреча с врагом - и такая удача! Решаю дать бойцам отдохнуть, подкрепиться, привести в порядок оружие.

- Вряд ли бы так сложились мои боевые дела на заставе, - философствовал сержант Угодкин. - Мне просто повезло, что я попал на фронт, что сегодня был в бою. Приеду после войны домой, как начну рассказывать - у всех дух замрет...

Красноармейцы дружно рассмеялись. Ведь каждый из них думал об этом же, каждого переполняла гордость, что ему посчастливилось как следует всыпать врагу!..

В отряд мы вернулись вечером. Сведения о противнике и наших войсках (собрать их помогли и моряки) удовлетворили подполковника Никитюка. За выполнение боевой задачи он объявил нам благодарность.

К тому времени в отряде стало известно о мужестве и отваге бойцов 1-й заставы.

Лейтенант В. Г. Девятых получил приказ установить связь с заставой соседнего погранотряда. Рано утром с острова Тейкар-Саари отошла моторная лодка. Когда пограничники приблизились к мысу Миткя-Ниеми, была обнаружена большая группа противника. Одновременно справа, с острова Санто-Саари, фашисты открыли пулеметный огонь. Девятых и его бойцы оказались в трудном положении. И все же пограничники вступили в неравную схватку, уничтожили расчет вражеского пулемета и благополучно вернулись к себе на заставу.

В этот же день на помощь пограничникам прибыли моряки-балтийцы. Им поручалась оборона острова Тейкар-Саари. Вскоре здесь развернулись ожесточенные бои, и под прикрытием авиации противник высадил десант до усиленного батальона пехоты. Заставе лейтенанта Девятых было приказано задержать фашистов в северо-западной части острова, чтобы дать возможность морякам эвакуировать артиллерию.

Атаки врага следовали одна за другой. Появились раненые и убитые, но пограничники сражались умело и самоотверженно.

С каждым ~часом таяли ряды защитников острова. Осколком снаряда перебило ногу лейтенанту Девятых, но он продолжал руководить боем. Не покинули своих позиций и другие бойцы, получившие ранения.

Застава героически выполнила задачу. Пограничники дрались до последнего патрона. И только после того, как противник высадил дополнительно свежую роту, ему удалось овладеть островом. На единственной лодке спаслись шесть раненых пограничников. Несколько краснофлотцев добрались до острова Койвисто на плоту из досок. Остальные, в том числе лейтенант Девятых, погибли. В этом бою противник потерял более ста человек убитыми и ранеными.

* * *

Враг стягивал свежие силы, торопясь захватить Карельский перешеек. Разведка сообщала о прибытии новых подразделений пехоты, артиллерии и танков. Действовали гитлеровцы нагло и самоуверенно. Даже днем, бывало, идут открыто, без особых предосторожностей. Помню, однажды прибежал запыхавшийся боец, докладывает:

- Товарищ лейтенант, на опушке леса фашисты!

Пригляделся. Вижу: действительно, прут к нашему переднему краю.

Командиру отделения связи сержанту Н. Ф. Ятченко я приказал выдвинуться с пулеметом вперед, чтобы открыть огонь с фланга (Ятченко был не только первоклассным связистом, по и отличным пулеметчиком). Сам тоже лег за "максим". Когда фашисты приблизились, заработали вместе два пулемета. И сразу, конечно, началась паника: мечутся гитлеровцы из стороны в сторону, словом, дали мы им по зубам.

Вечером, дождавшись темноты, фашисты подтянули установку с громкоговорителями. Уж как только они не ругали нас, какими только словами не поносили! А мы втихомолку посмеивались. Раз дошло до ругательств, значит, противник и в самом деле получил хороший урок.

Но это был всего лишь эпизод. Между тем обстановка продолжала осложняться. Получив подкрепление, враг любой ценой стремился развивать наступление на юг, вдоль шоссе, ведущего к Ленинграду.

Мы не отходили на заранее подготовленные позиции - их у нас попросту не было. Отходили с изнурительными, кровопролитными боями, не имея сил отбросить противника, и он все время был у нас за плечами. Больше того, моторизованные группы автоматчиков то и дело оказывались у нас в тылу. Эта тяжелая, исключительно сложная обстановка требовала от начальника отряда и его штаба, от комендантов пограничных комендатур и начальников застав гибких и смелых решений, умелых действий.

Попав в окружение, бойцы капитана Ревуна сражались геройски. Но противник имел численное превосходство, был лучше вооружен. Из окружения пробились немногие. М. А. Ревун был ранен, но тоже вышел к своим.

Перестала существовать как боевое подразделение и группа майора Охрименко, до конца выполнившая свой долг. В одном из боев Семен Никифорович Охрименко пал смертью храбрых. Его гибель опечалила всех. Не стало человека, которого все уважали и горячо любили. Это он, майор Охрименко, воодушевлял пограничников на подвиги, искал и находил лучшие решения в неимоверно сложной обстановке первых дней войны.

Противник высадил морской десант на мыс Пуст-Ниеми. Замысел его был ясен: перерезать Приморскую шоссейную дорогу, связывающую Выборг с Ленинградом. Ясна была и задача нашего пограничного отряда, действовавшего со школой младшего комсостава Балтийского флота: уничтожить вражеский десант.

К тому времени из остатков пограничных застав отряда была сформирована резервная застава. В нее также вошли оставшиеся в живых красноармейцы и младшие командиры сводной группы майора С. Н. Охрименко. Чтобы не допустить путаницы при постановке боевых задач (мы действовали совместно с частями и подразделениями 23-й армии), ее стали называть ротой. Она насчитывала около ста человек, на вооружении имела станковые и ручные пулеметы, 50-миллиметровые минометы, противотанковые ружья, СВТ (самозарядные винтовки Токарева) и автоматы. Командиром назначили меня, заместителем - младшего политрука Можаева, политруком - младшего политрука А. Д. Семушина.

Когда стало известно о высадке десанта, резервную роту срочно перебросили в район боевых действий. Противник уже овладел разъездом Лихниеми, готовясь к решительному наступлению.

К вечеру рота вступила в бой. С ходу пришлось заняться ликвидацией засевших на деревьях вражеских "кукушек", а с наступлением темноты оборудовать огневые позиции на отведенном нам рубеже обороны.

Пользуясь затишьем, младший политрук Семушин и замполитрука Пасечник побеседовали с каждым пограничником, отдельно поставили задачи перед коммунистами и комсомольцами.

- Противник будет наступать, - говорили они. - У него много минометов и автоматического оружия и еще больше нахальства. Наша задача - не только дать фашистам по зубам, но и разбить их. Мы решим ее, если каждый пограничник сделает для этого все, что может, и еще кое-что, то, что никто не может...

Ночь прошла тревожно. На следующий день нас ждали новые осложнения. Захватив мыс Тронг-Сунд, фашисты высадились в районе разъезда Низмеля. Нашей роте совместно с моряками-курсантами предстояло выбить врага из этих пунктов.

Для нас бой сложился удачно. Началось все на рассвете, когда мы выдвинулись на рубеж атаки. Боевое охранение противника встретило нас огнем пулеметов и автоматов, но натиск пограничников был стремительным. С криками "ура!", ведя прицельный огонь, мы ворвались в здание кирпичного завода, забросали фашистов гранатами и заставили отступить.

Столь же успешно действовали наши соседи-моряки. Они захватили разъезд Ниэмеля и тем самым предупредили высадку новых десантов.

Вот что говорится о том памятном мне бое в характеристике боевых действий 103-го погранотряда на Карельском перешейке и подступах к Ленинграду в августе - сентябре 1941 года, составленной начальником войск НКВД охраны тыла Ленинградского фронта генерал-лейтенантом Степановым и начальником штаба войск полковником Андреевым:

"...Противник занял Ниэмеля и ворвался на кирпичный завод. Роте пограничников под командой лейтенанта Козлова была поставлена задача во взаимодействии со школой младшего начсостава Краснознаменного Балтийского флота, наступавшей на юго-западную опушку леса, что севернее и северо-западнее ст. Койслахти, выбить противника из кирпичного завода и деревни Ниэмеля.

В результате напряженного боя противник из этих пунктов был выбит. В этом бою противник потерял 50 человек убитыми и 9 человек ранеными.

Нами было захвачено много винтовок, автоматов, гранат, два миномета и большое количество винтовочных патронов.

Наши потери в этом бою убитыми и ранеными до 20 человек. Наступление роты поддерживало два 76-мм орудия батареи Красной Армии.

В последующем весь день... велись тяжелые оборонительные бои в районе Койслахти против атакующего противника. Последний производил сильные артиллерийско-минометные огневые налеты на боевые порядки пограничников и школы Краснознаменпого Балтийского флота.

...После налета нашей авиации на боевые порядки противника рота пограничников и школа Краснознаменного Балтийского флота перешли в контратаку. На северной окраине Койслахти завязался рукопашный бой, в результате которого белофинны были оттеснены в глубь леса. В этом бою храбро и мужественно сражалась рота пограничников, которая приняла на себя несколько контратак противника".

Не стану скрывать - я горжусь, что водил свою роту в рукопашную схватку. Испытание это для человека серьезное. Именно поэтому я хочу рассказать о том бое подробнее.

Не продвинувшись ни на шаг, фашисты с остервенением второй день били по станции и поселку Койслахти. То и дело налетала вражеская авиация. Рушились дома и станционные постройки. Дороги, изрытые воронками, заваленные телеграфными столбами, вырванными взрывами, стали непроезжими и непроходимыми. Солнце то тонуло в клубах черного дыма, то снова выплывало багрово-красное, будто раскаленное в этом аду.

Стремясь во что бы то ни стало выбить нас с занимаемых рубежей и на наших плечах ворваться в Койслахти, до которого было не больше двух километров, противник предпринял еще одну - трудно сказать, какую по счету! - попытку. На этот раз в наступление пошли немцы, видимо разочарованные в действиях своих союзников - финнов. Мундиры у всех расстегнуты, рукава закатаны до локтей, каски либо сбиты набекрень, либо привязаны к поясам. Слышались громкие окрики офицеров.

- Связь действует? - спросил я младшего сержанта-артиллериста, находившегося неподалеку.

- Отлично действует, товарищ лейтенант!

- Скажи своему командиру, пусть даст огоньку, как было условлено.

- Есть!

И вот над головами засвистели наши снаряды. Метко били артиллеристы! Вдруг огонь прекратился.

- В чем дело? - спрашиваю.

- Снаряды кончились... - вздохнул младший сержант.

Вскоре гитлеровцы снова зашевелились, начали перебегать от дерева к дереву, от валуна к валуну.

"Пока рано", - мысленно говорил я сам себе, прикидывая, какое расстояние разделяет нас.

Бывают критические минуты, которые заставляют человека вспомнить пройденный путь. И вот за мгновения перед ним пролетают годы, десятилетия. Для меня таким моментом была атака фашистов. Не сама схватка, тяжелая и кровопролитная, а те полторы сотни метров, которые отделяли нас и сокращались с каждой секундой. Я отчетливо вспомнил детство, годы учебы, службу на границе... И до того мне все это реально представлялось, словно наяву видел. Продолжалось это какие-то считанные секунды, а сколько теплых воспоминаний о прошлом впитали они в себя! Сколько сил мне прибавили!

"Вот теперь в самый раз!" - решил я, еще раз прикинув расстояние.

- Огонь!

Скороговоркой, захлебываясь, застрочили станковые и ручные пулеметы. Стрелки открыли залповый огонь из винтовок. Немцы нехли потери, но по инерции продолжали катиться на нас. Еще громче кричали их командиры: "Форвэртс! Шнелль!" (Вперед! Быстрее!)

- Гранаты к бою! - командую.

Заработала "карманная артиллерия". Немцы падали, сраженные осколками, корчились на земле раненые. Но лавина продолжала катиться на нас - фашисты решили навязать нам рукопашную схватку. Что скрывать, вначале жутко было отрываться от земли. Промелькнула даже мысль о смерти, но тут же забылась, не задев ни душу, ни сердце.

Я бежал, сжимая в правой руке автомат. Справа и слева от меня бежали пограничники. Воздух содрогался от их громового "ура". Я верил в каждого из них: не дрогнет, не отступит, сам погибнет, а товарища выручит.

Прямо передо мной вырос здоровенный детина. От жары и бега он вспотел. Светлые, словно бы вылинявшие, жиденькие волосы слиплись в сосульки. На мясистом, облупившемся на солнце носу висела мутная капля. Справа у солдата болтался ребристый металлический цилиндр - коробка с противогазом. На поясном ремне - каска. "Он, гад, даже не боится, что ему голову могут размозжить!" - зло подумал я и, ухватив автомат за ствол, так ударил немца прикладом, что даже рукам стало больно.

Верзила вскрикнул и мешком свалился на землю.

Это был первый гитлеровский солдат, убитый мною в рукопашной схватке, тоже первой в моей жизни.

Ставя роте боевую задачу, подполковник Никитюк сказал:

- Может быть, кто-то из вас погибнет. - Он помолчал немного и со вздохом добавил: - Наверняка погибнет - на войне как на войне. Но до этого от руки каждого из вас должны погибнуть несколько врагов. Иной арифметики я не признаю и вам не советую знать другую.

"Один на моем счету уже есть, товарищ подполковник!"

Бой продолжался. Краем глаза я увидел, как фашист, схватив автомат за откидную скобу (у него, видимо, кончились патроны), занес его над собой, чтобы с силой обрушить на голову пограничника М. Галимова, увлекшегося схваткой. Даю короткую очередь. Гитлеровский солдат неестественно быстро обернулся и, так и не успев опустить рук с автоматом, упал плашмя. Пограничник Галимов, которому грозила смертельная опасность, даже не заметил, что произошло у него за спиной.

"Второй!" - мысленно отметил я в памяти.

Бой распался на десятки схваток. Казалось, об управлении им не могло быть и речи. Дикие вопли, крики, стон, брань, лязг оружия - все перемешалось, как перемешались люди. В ход шли штык и приклад, кинжал и выстрел в упор, кулаки и зубы...

До взвода фашистов, прикрываясь кустарником и отдельными деревьями, бегом направлялись к месту схватки. Я послал связного к младшему политруку Можаеву, находившемуся вместе с отделением Ф. Д. Помозкова на правом фланге и приказал отсечь этих гитлеровцев огнем станкового пулемета. Можаев и Помозков блестяще справились с задачей.

Бойцы сражались геройски. На моих глазах красноармеец С. И. Гудков выбил оружие из рук немца. Словно рысь, тот кинулся на пограничника, ухватился за ствол винтовки, прижал к земле. Гудков нажал на спусковой крючок. Выстрел ошеломил гитлеровца, тот испуганно отпрянул, и Гудков тут же прикончил его.

И. В. Михайлов и X. С. Хайбулин на моих глазах одновременно поразили штыками откормленного обер-ефрейтора. Пограничники подняли фашиста на штыки и с яростью бросили его на головы солдат, метнувшихся на помощь своему командиру. Немцы инстинктивно расступились, и тело обер-ефрейтора тяжело грохнулось о землю. Красноармейцы быстро, словно из автоматов, сделали несколько прицельных выстрелов и уложили вражеских солдат.

- Кто еще хочет на Ленинград? - крикнул Михайлов и вместе с Хайбулиным поспешил на помощь пограничнику, на которого налетели сразу трое фашистов.

Напряжение давало о себе знать. Хотелось хоть минуту отдохнуть, перевести дух, вытереть пот, градом катившийся по лицу, выпить глоток воды. Но этой минуты не было. На меня несся долговязый унтер-офицер с Железным крестом на груди, видимо, свидетель только что закончившейся схватки, героями которой были Михайлов и Хайбулин. Солнце играло на широком штыке его винтовки. До сих пор зримо представляю себе этого фашиста - его разинутый орущий рот, перекошенное дикой злобой лицо, налитые кровью глаза.

Я положил автомат на валун, прицелился и нажал на спусковой крючок. Немец остановился, будто налетел на стену, выпустил оружие, обеими руками схватился за живот и, как при замедленной киносъемке, стал оседать на землю.

"Третий!" - промелькнуло в мозгу.

Остановившись возле дерева, я осмотрелся. Напряжение боя заметно спадало. Тут и там валялись мертвые гитлеровцы. Вражеская атака сорвалась. Но противник не отказался от своего намерения захватить станцию Койслахти.

На левом фланге, в небольшой ложбине скопилась вражеская пехота. Ни политруку А. Д. Семушину, который находился в том месте, ни сержанту Н. Ф. Ятченко она не была видна за густым кустарником и валунами. Посылаю туда связного.

Семушин отлично понял мой замысел. Он развернул станковый и ручные пулеметы и ударил по противнику. Но фашисты, разъяренные двумя днями неудач и огромных потерь, лезли напролом. И тогда, как мы договорились ранее, политрук выпустил две красные ракеты. В контратаку поднялись курсанты-моряки, находившиеся до того в засаде. Пулеметы умолкли - политрук приказал прекратить огонь, опасаясь поразить своих.

Снова загремело молодецкое "ура!". Балтийцы смяли фашистов. Атака моряков утроила силы изрядно уставших пограничников. Мы гнали немцев и финнов около километра, пока наконец те не затерялись в густом лесу.

Наступила тишина. Ни одного выстрела, ни одного взрыва. Только за спиной у нас по-прежнему полыхали пожары. Дым густой пеленой затянул верхушки елей.

Все тело ныло. Руки и ноги стали тяжелыми, будто налитые свинцом. В голове гудело, словно приложил ухо к телефонному столбу.

Бойцы отдыхали. Один лежал на спине и не мигая смотрел в небо, другой сидел облокотившись на колени и жевал травинку, третий наводил порядок в ранце...

- Товарищ лейтенант, на проводе - "Первый"! - доложил сержант Ятченко.

Красноармеец-связист, устроившийся между огромным валуном и высокой раскидистой елью, протянул мне трубку.

- Как дела, Андрей Петрович? - Начальник отряда впервые назвал меня по имени и отчеству.

Я доложил, что произошло за два минувших дня.

- Молодцы! - донеслось с того конца провода любимое словечко подполковника Никитюка. - Объявляю всем благодарность. Особо отличившихся представьте к правительственным наградам.

Бойцы с воодушевлением восприняли мое сообщение о том, что начальник отряда похвалил нас. Перебивая друг друга, они вспоминали детали только что закончившейся схватки, делились своими переживаниями.

Оказывается, давно забытые, но милые сердцу картины возникали перед каждым пограничником. Один перед боем вспоминал Косогорский металлургический комбинат под Тулой, на котором трудился до призыва на действительную военную службу; другой - забавный случай на охоте; третий - родные рязанские места: крытые соломой осиновые избы, пруд, обсаженный ветлами, вкривь и вкось протоптанные дорожки, пойменные луга, поля, леса, речку, в которой мальчишкой ловил пескарей; четвертый, краснея, признался, что вспомнил вдруг, как впервые поцеловал любимую девушку.

- Она обещала ждать меня, - исповедовался перед друзьями пограничник. И когда немцы пошли в атаку, я подумал, что Оксана может не дождаться моего возвращения. Такое зло меня взяло, выразить не могу. Подвернувшегося под руку фашиста я ударил прикладом не так, как меня учили, а как мужик в "Александре Невском", тот, кто оглоблей псов-рыцарей охаживал. Так же я и с другими расправлялся. (У этого красноармейца была снайперская винтовка без штыка.)

Фашисты понесли большие потери. Но и мы не досчитались многих: одни были убиты, другие тяжело ранены. Был ранен в ногу и я, но из строя не ушел. Немного позже я обнаружил, что вторая пуля, пощадив меня, пробила планшетку, которую я храню и до сих пор как память о первой в моей жизни рукопашной схватке с фашистами.

В 1972 году мне пришлось побывать в Хельсинки и разговаривать с работниками финского министерства внутренних дел. Узнав, что в свое время я служил на советско-финской границе, а в первые месяцы войны воевал на Карельском перешейке, один из них, улыбаясь, спросил:

- А не случалось ли вам оборонять Койслахти, сражаться против меня?

Я, что называется, ожидал всего на свете, но только не этой встречи. В голове мелькнуло, что невероятные истории случаются не только в детективной литературе, а и в жизни. Тоже улыбнувшись, я ответил, что в течение двух дней отстаивал эту станцию, коротко напомнил события, уже известные читателю.

- В том бою мы, финны и немцы, превосходили вас в живой силе и вооружении, особенно в автоматах, - продолжал мой собеседник, - но воевали лучше вы. Последняя атака моряков, невесть откуда взявшихся, ошеломила нас.

* * *

Ценой больших потерь противник потеснил нас на левый берег реки Роккала-Йоки и занял часть поселка Роккала. Наше положение становилось поистине критическим. Нависла опасность окружения. Боеприпасы и продовольствие были на исходе. В этой труднейшей обстановке героем становился каждый.

Во время отхода на новый рубеж где-то впереди послышались автоматные очереди, разрывы ручных гранат. Рассредоточив роту, я приказал командиру отделения младшему сержанту Ф. Д. Помозкову взять с собой двух красноармейцев и выяснить обстановку. Оказывается, военфельдшер 1-й комендатуры Ф. X. Гринь и двое санитаров сумели отбить нападение группы автоматчиков, пытавшихся зайти к нам в тыл, причем в перестрелке было уничтожено четыре фашиста.

Как нельзя кстати, на опушке появились бойцы с ведрами: принесли горячие макароны с салом!

- Налетай с котелками! - приглашает старшина комендатуры.

А у нас ни котелков, ни ложек - выбросили вместе с ранцами. Одному ранец мешал стрелять, другому переползать по-пластунски, третьего демаскировал. Время не ждет - не одних нас кормить надо. Наломали бойцы еловых лап, вывалили на них макароны. Ели руками. Мы получили наглядный урок: тяжел ранец, неудобен, а необходим - все там есть для трудной солдатской жизни!

Получаю приказ - обороняться на шоссе. Роту поддерживает артиллерийская батарея старшего лейтенанта Попова (23-я армия). Мы еще не успели как следует закрепиться, а противник подверг наши позиции ураганному обстрелу. Вдобавок беспрерывно висели в воздухе его самолеты. К полудню нажим усилился, в особенности на флангах. Фашисты рассчитывали прижать нас к Финскому заливу и уничтожить.

Ожесточенный бой разгорелся восточнее поселка Роккала. Казалось, еще одно усилие - и враг достигнет цели. Я поднял роту в контратаку, которую тотчас поддержали моряки, занимавшие позиции правее нас. Фашисты беспорядочно отступили.

В этом бою пали смертью храбрых красноармейцы И. В. Михайлов, X. С. Хайбулин и многие другие. Сержант П. Ф. Ятченко, красноармейцы И. Т. Курышев и С. И. Гудков получили тяжелые ранения. Досталось и мне. Во время контратаки, находясь в цепи, я почувствовал толчок в грудь. По инерции пробежал еще несколько шагов и упал.

"Отвоевался!" - успел подумать я и словно провалился в черную пропасть.

Очнувшись, увидел склонившуюся надо мною девушку-военфельдшера (это она, как я вскоре узнал, вынесла меня с поля боя). У нас девушек не было, значит, она из армейской части. Спрашиваю ее:

- Что со мной? Где я нахожусь?

- Не надо разговаривать, товарищ лейтенант. - Девушка положила мне на лоб холодный компресс взамен согревшегося. По всему было видно, она очень устала: лицо осунулось, под глазами залегли густые тени. - Вы ранены в грудь. Все будет хорошо. Только не надо разговаривать. А находитесь вы в медсанбате одной из частей двадцать третьей армии.

Девушка поправила пышные пропыленные волосы и через силу улыбнулась.

- Вот-вот подъедет повозка, и мы отправим вас в Койвисто: там формируется эшелон на Ленинград. Все будет хорошо...

Перед отправлением эшелона навестить раненых пришел исполнявший обязанности военкома отряда старший политрук Лебедев. Присел и около меня, спросил с участием:

- Больно, Андрей Петрович?

- Не так больно, как обидно, - ответил я. - Без меня война кончится.

- Хватит и на вас. - Лебедев нервно побарабанил пальцами по полке вагона, вздохнул и уточнил: - С избытком, думаю, хватит!

- Немец техникой давит. Превосходит он нас и в танках, и в авиации, и в автоматическом оружии.

- Да, это так, - согласился старший политрук. - Но никогда не превзойти ему нас в моральном духе. А танков, самолетов и автоматов мы наделаем.

Лебедев рассказал, что остатки моей роты принял отважный балтиец майор Александр Александрович Углов, с которым за последние две недели меня не раз сводила судьба.

- Что передать подчиненным? - спросил Лебедев.

В те дни все мы - бойцы и командиры разных степеней - только еще учились воевать. Война была строгим экзаменатором. Сдал - жив. Не сдал погиб. Третьего не дано.

Мучительные боли, суматоха, которая царила перед отправкой эшелона, тяжело отразились на мне, и я не нашел подходящих теплых слов для тех, кто оставался в строю, а сказал:

- Пусть лучше воюют!

И только после подумал, что, наверное, обидел своих бесстрашных бойцов.

В дик боев на Карельском перешейке воины-пограничники показали чудеса храбрости. Но лишь единицы из них, да и то уже значительно позже, были отмечены орденами и медалями. Видимо, виной тому была сложная обстановка, менявшаяся по нескольку раз в день, отсутствие надежной связи с вышестоящими начальниками и штабами. Мы с младшим политруком А. Д. Семушиным представляли к наградам особо отличившихся, но реляции где-то затерялись. Уезжая в госпиталь, я чувствовал вину перед подчиненными, которые сделали больше, чем могли.

Эшелон двигался ночью. Станция Терийоки и другие населенные пункты уже обстреливались артиллерией врага, неподалеку от железнодорожного пути шли бои, горели дома. Порой это было так близко, что всполохи озаряли окна вагона. И все же мы благополучно добрались до Ленинграда.

Тревожная картина предстала перед нами в Инженерном замке, где размещался эвакогоспиталь. Тревожная и печальная. Стоны, кровь, сбившиеся с ног врачи, сестры и санитары, а главное, беспрерывные вереницы машин у подъезда. Все везут и везут раненых, хотя госпиталь и без того переполнен.

Признаться, в мирное время, да еще по молодости, мы как-то не очень ценили врачей, медсестер. И лишь угодив на госпитальную койку, увидели их нелегкий труд во всем величии. А трудились медики в ту пору без сна и отдыха, неустанно борясь за жизнь каждого бойца.

Ленинград стал фронтовым городом. По ночам то в одном, то в другом месте возникали пожары. Горели Бадаевские склады с запасами продовольствия, горели жилые дома. 8 сентября вечером фашистские самолеты сбросили на город шесть тысяч зажигательных бомб. Из окон госпиталя мы видели огромные клубы черного дыма, застилавшие горизонт. Нестерпимо пахло гарью.

Группы самозащиты, несмотря на усталость после трудового дня, смело вступали в схватку с огненной стихией. На борьбу с врагом в те дни поднялся весь Ленинград. Женщины заменили у станков ушедших на фронт мужей и братьев. После работы они приходили к нам в госпиталь, оказывали помощь раненым, отдавали свою кровь, добровольно становясь донорами.

В середине сентября стали доноситься глухие отзвуки артиллерийской канонады. Фронт вплотную приблизился к городу Ленина. Впереди предстояли тяжелые, неимоверные испытания. Населению сократили норму выдачи хлеба.

За месяц, прошедший после ранения, дела мои улучшились. Рана затянулась, пришло время возвращаться в свой отряд. Трудно описать радость при встрече с боевыми друзьями. Штаб 103-го погранотряда находился в Ленинграде, многие подразделения сражались на переднем крае. Где-то билась и моя рота.

И вот я стою перед П. М. Никитюком (он стал полковником). На усталом его лице вижу новые морщинки, заметно прибавилось седины.

- Значит, вернулись в строй? - Он одобрительно разглядывает меня. Хорошо! И главное, вовремя. Вовсю идет пополнение отряда личным составом и боевой техникой. Командиры, да еще с боевым опытом, нужны до зарезу.

Усадив меня, начальник отряда рассказал о событиях, разыгравшихся после того, как я выбыл из строя.

...Овладев железнодорожными станциями Хамалиоки и Метеякюля, противник прорвался к побережью Финского залива. Все дороги, связывающие Выборг с Ленинградом, были перерезаны. Будучи прижатыми к заливу, пограничники под командованием полковника Никитюка продолжали выполнять боевую задачу. Когда положение стало безвыходным, под непрерывным вражеским огнем на подручных средствах переправились на остров Койвисто. Во время переправы многие погибли. Остатки отряда влились в состав морской бригады. После одиннадцатидневной героической обороны защитники острова на кораблях Балтийского флота в невероятно сложной морской и воздушной обстановке были эвакуированы в Ленинград.

Но не всем пограничникам удалось переправиться на остров Койвисто. Отдельные подразделения, а также мелкие группы пограничников прорвались через боевые порядки противника по суше и вышли к линии старой границы в районе Сестрорецка - Васкелово.

Пробираясь по территории, занятой врагом, бойцы и командиры уничтожали мелкие группы фашистов, обозы, выводили из строя линии связи, взрывали мосты.

...В тот день, когда меня ранило, противник вышел к 12-й погранзаставе у станции Ино, где находились склады с продовольствием, вещевым имуществом, боеприпасами отряда. На заставе хранились и секретные документы, доставленные из Ремпетти. Начальник заставы лейтенант Александр Михайлович Чукалов умело организовал круговую оборону. Против батальона фашистов действовала горстка бойцов. Шесть часов пограничники удерживали свою позицию. К ночи лейтенант Чукалов сжег секретные документы и взорвал склады. Вскоре пограничники вырвались из окружения, уничтожив при этом более сорока вражеских солдат и офицеров. Наши потеряли 18 человек.

...До последнего патрона сражались окруженные противником бойцы погранкомендатуры старшего лейтенанта И. Д. Дидоренко и старшего политрука Ф. И. Сигаева.

...В течение двух суток бойцы заставы старшего лейтенанта Борыско отбивали яростные атаки фашистов. Ценой больших потерь врагу, получившему подкрепления, удалось захватить населенный пункт Сейвястье и уничтожить гарнизон.

Позднее битый фашистский генерал Гудериан напишет: "Еще Фридрих Великий сказал о своих русских противниках, что "их нужно дважды застрелить и потом еще толкнуть, чтобы они, наконец, упали". Он правильно понял существо этих солдат. В 1941 году мы вынуждены были убедиться в том же самом".

Комментарии тут излишни...

- Теперь задач у пограничников прибавилось, - сказал П. М. Никитюк. Мы не только охраняем тыл фронта, но и готовим пополнение для переднего края. Пока для вас подберут подходящее место, будете сопровождать маршевые роты на пункт формирования отряда.

Как раз в этот период произошла одна памятная встреча.

...Красноармейцы шли словно на параде: правая рука вперед до пряжки, левая - назад до отказа, грудь вперед, подбородок приподнят. Любо-дорого смотреть. А ведь они и по возрасту, и по военной подготовке - разные. Одних призвали из запаса, другим срок действительной службы подошел, третьи выписались из госпиталей.

Недалеко от Финляндского вокзала строй пересекал улицу. Военные регулировщики перекрыли движение.

- Товарищ лейтенант, здесь Андрей Александрович Жданов, - предупредил регулировщик, мимо которого я проходил.

Кровь прилила к лицу: строй задержал автомашину члена Политбюро, секретаря ЦК партии, члена Военного совета Ленинградского фронта, которому дорога каждая минута! И тут как раз подбегает кто-то ко мне и говорит:

- Вас просит товарищ Жданов.

Печатая шаг, подхожу, представляюсь.

- Далеко следуете, товарищ Козлов? - спрашивает А. А. Жданов.

- На пункт формирования, товарищ член Военного совета.

- Как настроение у людей?

- Отличное. Все рвутся в бой, особенно возвратившиеся из госпиталей, и все верят в победу над фашистами.

- По выправке видно - замечательные люди. Побольше бы таких на фронте было!

Регулировщик взмахнул флажком - машинам можно было ехать.

- Передайте им мою благодарность за молодецки" вид.

Андрей Александрович крепко пожал мне руку, и я побежал догонять роту...

* * *

Через несколько дней мне пришлось снова расстаться с родной частью: я получил назначение в другой погранотряд.

Перед отъездом нас, командиров, собрал Петр Михайлович Никитюк. После беседы мы тепло распрощались с ним, и он пожелал нам ни пуха ни пера. Эта встреча оказалась последней. Полковник Никитюк, наш боевой командир и замечательный товарищ, вскоре геройски погиб.

Только я собрался в дорогу - новый приказ: следовать не в отряд, а в поселок Бернгардовку под Ленинградом. "Что такое, - думаю, - зачем?"

В Бернгардовке я совершенно неожиданно встретил старшего лейтенанта В. А. Кельбина, после гибели майора Охрименко исполнявшего обязанности начальника штаба 103-го погранотряда.

- Привет, минометчик! - радостно воскликнул Кельбин и заключил меня в свои медвежьи объятия.

- Почему - минометчик?

- А потому, - разъяснил мне Василий Афанасьевич, - что будут нас здесь учить минометному делу. В погранотряды поступают минометы, а их никто не знает, инструкторов нет. Понял?

Чего ж не понять - яснее ясного.

- Со сроком обучения как, не слыхал?

- От нас самих зависит: освоим оружие, выполним боевые стрельбы, и делу конец!

Это меня вполне устраивало. Если все зависит только от меня - дни и ночи буду учиться. Очень уж Мне хотелось снова в бой.

Жизнь в блокаде становилась все труднее. Одолевал голод. При росте в сто семьдесят три сантиметра я стал весить всего пятьдесят два килограмма, а Кельбин выглядел и того хуже. Учеба же требовала громадного напряжения сил.

Однажды хозяйка дома, у которой мы жили, вспомнила, что на чердаке хранится свиная шкура, и неуверенно спросила:

- Может, что-нибудь получится из нее?

- Конечно, получится! - радостно заявили мы. Соскоблив щетину, изрезали кожу на куски и стали варить. Не знаю, как сейчас, а тогда хозяйка, Кельбин и я единогласно решили, что вряд ли бывают кушанья лучше!

И вот настало время - мы на полигоне.

- Огонь!

Первая мина - недолет, вторая - перелет, третья - в цель! Я на седьмом небе, командир радуется еще больше меня, жмет руку:

- Молодец! Если так будешь накрывать цели, у Гитлера и резервов не хватит.

Это означало конец учебе. Я еду на Ладогу, Кельбин - в поселок Медвежий Стан, где теперь дислоцировался 103-й погранотряд.

Легендарная дорога

В осеннем небе медленно плыли вязкие облака, шел мокрый снег. Было зябко. Подняв воротник шинели, я сидел на каких-то ящиках в кузове полуторки и думал о том, что ждет меня впереди.

Неожиданно машина затормозила.

- Ириновка, товарищ лейтенант! - объявил водитель, везший меня из Бернгардовки.

Я спрыгнул на землю и осмотрелся. Вдали, в березовой роще, темнели дома. "Штаб 8-го погранотряда, видимо, там", - решил я и, забросив за спину вещевой мешок, зашагал по обочине дороги.

На КПП (контрольно-пропускном пункте) долго и тщательно проверяли мои документы, дотошно расспрашивали, кто я и откуда, пока, наконец, не сказали, куда идти и к кому обратиться.

В большой комнате штаба было шумно. Люди входили и выходили. На меня никто не обратил внимания. Я обвел взглядом собравшихся здесь командиров и не встретил ни одного знакомого лица. Разговорился с сидевшим на подоконнике старшим лейтенантом. Тот рассказал, что отряд формируется на базе разрозненных подразделений 8-го и 103-го пограничных отрядов, геройски сражавшихся в Эстонии и на Карельском перешейке. Командовать им назначен майор М. А. Ревун.

Сообщение меня обрадовало. Значит, Михаил Анисимович уже майор. Несомненно, в звании его повысили за боевые заслуги под Выборгом.

- А какую задачу будет решать отряд? - спросил я.

- Точно не знаю, - ответил старший лейтенант. - Говорят, нам и отдельной пограничной комендатуре майора Иовлева во взаимодействии с моряками Ладожской военной флотилии и частями 17-го укрепрайона предстоит оборонять западное побережье Ладожского озера...

Майор Ревун был очень занят, поэтому каждому из нас мог уделить всего несколько минут. Но и этот жесткий бюджет времени он старался наполнить до предела. Командиры уходили от него благодарными за теплый прием, готовыми решить любую боевую задачу, какой бы трудной она ни была.

Настала и моя очередь.

- Подлечились, товарищ Козлов? - поинтересовался начальник отряда, когда я вошел в его кабинет.

- Да, товарищ майор, и подлечился и подучился, - ответил я.

Видимо, он не сразу понял меня - несколько секунд раздумывал над моим ответом, заглянул в лежавшую перед ним бумагу.

- Вы имеете в виду курсы минометчиков? - уточнил майор. - Хорошее дело.

Михаил Анисимович выглядел уставшим. Бледное осунувшееся лицо, глубоко запавшие воспаленные глаза свидетельствовали о том, что работает он много, а спит урывками.

- Вы назначены начальником заставы, - объявил майор. - Получайте предписание и отправляйтесь в деревню Коккорево - там находится штаб первой пограничной комендатуры. Командует ею капитан Лебедев. Знаете Василия Андреевича?

- Не тот, что служил в сто третьем погранотряде?

- Он самый.

- Встречаться не приходилось, но отзывы о нем слышал самые лестные.

- Вот и прекрасно. Задачу получите на месте.

В Коккорево направлялись еще несколько командиров. Из штаба мы вышли вместе. Попутных машин долго не было, и мы собрались в придорожной посадке, где свободный от службы регулировщик пытался разжечь небольшой костер. Сырые дрова горели плохо, шипели, постреливая капельками горячей пены.

- Вы случайно не из первой дивизии НКВД? - обратился к нам регулировщик.

Среди нас оказался его сослуживец. Разговор стал общим.

1-я и 21-я мотострелковые дивизии НКВД, о которых я уже кратко упоминал, действуя совместно с армейскими частями, доставили фашистам немало хлопот. 1-й дивизией командовал полковник С. И. Донсков, разносторонне образованный человек, блестящий тактик. Против его дивизии немцы бросили 39-й моторизованный корпус, части 1-го и 28-го армейских корпусов 16-й армии, почти непрерывно бомбили с воздуха. И в таких невероятно тяжелых условиях воины-чекисты стойко сдерживали противника в районе Мги и Шлиссельбурга. В трудный момент С. И. Донсков под непрерывным огнем переправил дивизию через Неву. Для этого были использованы рыбацкие лодки, плоты, бревна, доски - все, что могло держать людей на воде.

В районе г. Урицка храбро сражалась 21-я дивизия НКВД. Командовал ею полковник М. Д. Папченко. Это был человек завидной силы воли, бесстрашный и инициативный. В самые критические минуты Папченко находился в боевых порядках, мгновенно оценивая обстановку и в соответствии с ней принимая решения.

...Был уже поздний вечер, когда шофер полуторки, приоткрыв дверцу, крикнул нам, сидевшим в кузове:

- Приехали. Живо вылезайте!

Старинная рыбачья деревня Коккорево трехкилометровой лентой протянулась вдоль пологого берега Ладожского озера.

- Стой, кто идет? - послышался приглушенный оклик часового.

- Пополнение, - тоже негромко ответил я.

- Стой!

Дежурный, прикрывая плащ-палаткой электрический фонарик, проверил наши документы и проводил в землянку коменданта, надежно укрытую среди деревьев и кустарников.

Это была обычная фронтовая землянка. Справа от входа стояла печка-"буржуйка", тянулись нары, слева - пирамида для автоматов и скамья, посредине - грубо сколоченный стол. Единственное оконце выходило на Ладогу.

По нуги дежурный рассказал нам, что вражеские летчики чуть ли не ежедневно появляются над Ладогой. Особенно ожесточенно они бомбят маяк на мысе Осиновец и помещение штаба комендатуры - самый большой в Коккорево дом, стоявший на отшибе. К счастью, так ни разу и не попали в них, но наше командование все же решило надежно укрыть людей. Сейчас весь личный состав штаба размещается в землянках. Когда мы вошли, капитан Лебедев говорил по телефону. Он повернулся в нашу сторону, кивком попросил подождать.

Этот коренастый человек с волевым лицом и добрым прищуром глаз сразу располагал к себе. Кто знал тогда, что пройдет совсем немного времени и меня назначат начальником штаба батальона, которым он будет командовать, а позже судьба сведет нас в 104-м полку - В. А. Лебедев станет начальником штаба, я - его заместителем.

Василий Андреевич Лебедев был строг, никому не прощал ни малейшей ошибки. Но подчиненные его любили. К нему можно отнести слова Суворова: "Смел без опрометчивости, деятелен без легкомыслия, тверд без упрямства, осторожен без притворства".

После войны В. А. Лебедев командовал пограничным отрядом на западной и юго-западной границах. В запас ушел в звании полковника и поселился в Минске. Мы и до сих пор поддерживаем дружеские связи.

Но я забежал вперед.

Окончив разговор по телефону, капитан тепло поздоровался с нами, пригласил сесть, расспросил, где каждый из нас служил до войны, какую должность занимал, где воевал.

- Я очень рад вашему приезду, - просто сказал комендант.

Меня капитан тоже увидел впервые, но, как он выразился, был хорошо наслышан и о мирных, и о боевых делах Краснознаменной заставы на острове Пий-Саари.

Согнувшись в дверях, в землянку вошел высокий человек в звании политрука.

- А вот и комиссар! - воскликнул комендант. - Прошу любить и жаловать. - И к политруку: - Знакомься с новым пополнением.

Комиссар комендатуры подошел ко мне и остановился удивленный.

- Андрей!

- Николай!

С Николаем Александровичем Кудряшовым мы познакомились, когда он был политруком соседней с нами 1-й заставы.

Тогда Николай, высокий, подтянутый, пышущий здоровьем, покорил меня своей жизнерадостностью. Он был весел, остроумен, всех заражал своей энергией...

Теперь Николай сильно изменился. Похудел, глаза посуровели.

- Словно родного человека встретил! - обрадовался Николай. - А твой левый сосед, лейтенант Николай Иванович Антипин, тоже здесь. Его застава на мысе Осиновец. Обстановка там тяжелая. Для немцев этот наш порт что бельмо на глазу. Они непрерывно бомбят его, обстреливают из дальнобойной артиллерии. Пограничники держатся стойко. Антипин - геройский человек! Ты, Андрей, обязательно побывай у него, навести старого друга.

Это была еще одна радостная для меня весть.

- Ну а теперь я кратко познакомлю вас с обстановкой на нашем участке фронта и с задачей, которую получила комендатура, - сказал В. А. Лебедев. Он достал из полевой сумки карту и развернул ее на столе. Мы придвинулись ближе.

- Ценой огромных потерь немцы перерезали все железные и шоссейные дороги и почти полностью блокировали Ленинград. Вот фронт противника. Лебедев показал на карте дугу, фланги которой упирались в Финский залив и Ладожское озеро. - Вся Ладога под контролем врага. На восточном и западном берегах в наших руках остались сравнительно небольшие территории. Моряки Ладожской военной флотилии и речники Северо-западного речного пароходства под бомбежками и артобстрелами круглые сутки перевозят через озеро продовольствие и горючее, боеприпасы и топливо, медикаменты - все, что необходимо фронту и городу. Но судов не хватает, портовые сооружения не рассчитаны и на десятую долю таких массовых и напряженных перевозок. Осиновецкий озерный порт в девятнадцати километрах от занятого врагом Шлиссельбурга создан по решению Военного совета лишь в начале сентября. Если не считать маяка и нескольких домиков, там до недавних пор было голое место.

Ленинграду трудно. Фашисты, не сумев захватить его силой оружия, теперь стремятся замкнуть кольцо блокады, взять город измором, удушить голодом. Поэтому они так рвутся сейчас вот сюда - к Лодейному полю. Снабжение Ленинграда все время висит на волоске. Перевалочные ладожские базы, на которые прибывают грузы с Северной железной дороги, ежедневно подвергаются жесточайшей бомбежке. Как только озеро покроется надежным льдом, по нему будет проложена военно-автомобильная дорога на восточный берег, в Кобону и Лаврове.

Лебедев показал оба населенных пункта на карте.

- Нам приказано в сжатые сроки создать здесь, на побережье, прочную оборону; ни в коем случае не допустить фашистов в район, предназначенный для организации дороги. Кроме того, мы будем заниматься разведкой, вылавливать вражеских шпионов и диверсантов, распространителей ложных слухов. В ближайшее время предстоит сколотить отряды боевого охранения. Выполняя боевую задачу, мы должны учить людей и учиться сами. Первое, что надо сделать, - это освоить минометы и противотанковые ружья, которые к нам уже поступили. - Лебедев посмотрел на меня. - Тут уж вам карты в руки, товарищ лейтенант. Насколько мне известно, кроме вас, в отряде нет ни одного специалиста. Так что наряду с выполнением обязанностей начальника заставы вам придется поработать и в качестве инструктора.

- Есть, товарищ капитан! - ответил я.

В дальнейшем мне пришлось готовить минометные расчеты не только для своей комендатуры и отряда, но и для соседних частей.

Часто эти занятия проходили непосредственно на переднем крае. Чтобы попусту не тратить боеприпасов, мы огонь вели по врагу. Он, конечно, яростно огрызался.

Но вернемся к разговору, который проходил в землянке.

Напомнив еще раз о земляных работах, В. А. Лебедев сказал:

- Оборонительные сооружения надо строить скрытно. Противник ни о чем не. должен догадываться. О ледовой трассе - никому ни слова!

Капитан сложил карту, спрятал в полевую сумку. Когда мы вышли на воздух, стояла ночь. Над недалеким передним краем взлетали ракеты.

Я видел немало озер на Карельском перешейке, не в диковину были для меня и штормы в Финском заливе. Но то, с чем встретился я утром следующего дня на Ладоге, крупнейшем озере Европы, поразило меня. Зловещее черное водное пространство, которому не было видно ни конца ни края, кипело. Огромные волны бешено неслись к берегу и разбивались о камни. Ладога ревела, свистела, выла. Казалось, нет такой силы, которая скует ее, сделает покорной. А за кромкой прибоя белел выпавший за ночь снег, дремали пушистые ели. Тяжелые свинцовые облака то затягивали, то открывали красно-белый маяк на мысе Осиновец.

"Как ты там, Николай Иванович?" - мысленно обратился я к лейтенанту Антипину.

Своими подчиненными я остался доволен. Подавляющее большинство побывало в боях, что меня особенно обрадовало. Проходя перед строем, вглядываясь в лица пограничников, я с замиранием сердца ждал, что вот-вот встречу кого-нибудь с острова Пий-Саари или из резервной заставы 103-го погранотряда, но - тщетно.

Между прочим, находясь в госпитале в Ленинграде, я дотошно расспрашивал вновь поступавших раненых о положении на Карельском перешейке, о боевых действиях пограничников, радовался, когда удавалось услышать знакомую мне фамилию, название населенного пункта или железнодорожной станции, где я бывал по делам службы или воевал. Но вот человека, с которым полтора года охранял границу, с кем воевал, не встретил ни разу.

Когда я приказал подчиненным разойтись, они молча спокойно сломали строй, окружили меня. Посыпались вопросы:

- Что нового на фронте?

- До каких пор мы будем отступать?

- В минометчики будут назначать или добровольцев вызывать?..

Вместе с командирами взводов наметил план неотложных работ. Дело закипело. Бойцы старательно рыли траншеи и щели, маскировали землянки. Особое внимание мы обращали на укрепление участков, наиболее уязвимых из-за их близости к противнику и вероятности высадки воздушных и морских десантов.

8 ноября 1941 года немецкие войска овладели Тихвином. Положение под Ленинградом еще более осложнилось. Теперь грузы для осажденного города стали прибывать не на Волхов и Войбокало, а на затерявшиеся в лесах небольшие станции Подборовье и Заборье, расположенные в 100-120 километрах от Тихвина. В конце ноября фашисты прорвались к станции Войбокало - одной - из самых важных перевалочных баз на Ладожском озере. Гитлеровские войска перерезали железную дорогу и стали пробиваться к Кобоне. Это грозило полной блокадой города.

В эти дни нам стало известно, что Военный совет принял решение о строительстве автомобильной дороги Осиновец - Подборовье. Она была в шесть раз длиннее плеча Войбокало - Осиновец, проходила по сильно пересеченной лесистой и болотистой местности. Но иного выхода не было. Снабжение Ленинграда по воздуху было делом нереальным. Устанавливался жесткий срок окончания строительства - 1 декабря. Воинские части и местное население завершили работы с некоторым запозданием - 6 декабря. А через четыре дня советские войска вышибли фашистов из Тихвина. Новая дорога во многом утратила свое значение. Подготовка к прокладке дороги по льду Ладожского озера (продолжение плеча Осиновец - Подборовье) началась задолго до ледостава. Не только наша комендатура, а и весь 8-й пограничный отряд оказались в центре важных дел.

К Ладожскому озеру стягивались воинские части - дорожники, саперы, связисты, зенитчики. Шли автомашины. В сложившихся условиях существенное значение приобрела комендантская служба. Фашисты были мастерами по засылке своих лазутчиков в наши тылы. А тут сама обстановка играла им на руку. Не все сразу, что называется, притерлось. Иной раз о прибытии той или иной воинской части мы, пограничники, узнавали не накануне, а после появления ее на побережье. Не были установлены пароли. Ничего не знали мы и о передислокациях. Нельзя было мириться с такой неразберихой. Мы срочно принимали необходимые меры.

* * *

Разведывательно-поисковая группа сержанта И. Д. Силенко возвращалась после выполнения боевой задачи.

- Товарищ сержант, - обратился к командиру один из пограничников, видите вон тех двоих с автоматами?

- А что? Здесь сотни людей ходят. Все леса войсками забиты.

- Но эти мне что-то не нравятся: у них за плечами я только что видел до отказа набитые вещевые мешки, а теперь мешков нет.

Такая немаловажная деталь насторожила и сержанта. Пограничники укрылись в молодом ельнике и стали ждать. Когда неизвестные поравнялись с засадой, их задержали.

Ни в одежде, ни в поведении людей не было ничего подозрительного. В порядке оказались и документы. Вот только откуда взялась такая воинская часть: в списках на КПП она не значилась.

Задержанные шутили, подтрунивали над излишней подозрительностью пограничников, бойко отвечали на вопросы.

- На Ладогу давно прибыли? - спросил Силенко одного из них.

- С неделю, - ответил тот. - Связь оборудуем на командном пункте.

Это была ложь. Номера воинских частей, прибывших неделю назад, пограничники знали на память.

Неизвестных обыскали. У них обнаружили пистолеты ТТ, прибинтованные к бедрам, в противогазных сумках - по пятьсот патронов. Разыскали в кустах вещевые мешки - в них оказались патроны, гранаты, сигнальные фонари, яды и запасы продуктов питания на десять - двенадцать дней.

После выяснилось, что это крупные вражеские диверсанты.

В эти дни у нас в комендатуре побывал комиссар отряда батальонный комиссар Петр Карпович Сувалов. С первой же встречи, которая произошла в землянке капитана Лебедева, он произвел впечатление разносторонне образованного, энергичного и требовательного начальника. В дальнейшем это полностью подтвердилось.

Комиссар дотошно интересовался, как мы в случав необходимости будем отражать парашютный и морской десанты, облазил окопы, щели, траншеи, точки, некоторых командиров заставил решить вводные.

- Этот не из тех, кто только боевыми листками занимается, - с гордостью шепнул мне В. А. Лебедев.

До войны П. К. Сувалов был комиссаром отряда, который охранял участок границы по Финскому заливу в Прибалтике. Когда началась война, пограничники, обороняя землю Советской Эстонии (отрядом командовал майор В. Ф. Нестеров), сражались стойко. Многие из них погибли, но и фашистам не поздоровилось. Отборные гитлеровские войска понесли огромные потери.

...Заглянул комиссар и в мою землянку. Осмотрел - остался доволен.

- Выходит, мы давние знакомые? - улыбнулся П. К. Сувалов, когда я коротко рассказал ему о своей довоенной службе на границе. - Смотрели друг на друга через Финский залив, как соседки через дорогу.

- Широковата дорога-то, товарищ батальонный комиссар, - ответил я. - До вашего правого фланга по прямой километров пятьдесят считалось...

- Вы ведь из Сибири, товарищ лейтенант?

- Из Сибири, - подтвердил я.

- Давно с земляками не встречались?

- Давно.

Комиссар вдруг встал, вышел на улицу, к матине, и вернулся с каким-то узелком в руках.

- Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, - весело воскликнул он. - Берите. Это вам награда. И за то, что оборону заняли быстро и хорошо, и за то, что шпионам дыхнуть не даете.

Я расчувствовался, принимая подарок: кому не дорого внимание и доброе слово начальника!

Подарки получили и другие красноармейцы и командиры, отличившиеся за последние дни. Это были пришедшие из тыла посылки. В мешочке, который комиссар вручил мне, были кусок сала, шерстяные варежки, носки, "маньчжурка" - знаменитый в Сибири табак, и письмо, написанное на листке из тетради. Простые и трогательные слова... Письмо писала, по всему видать, колхозница или жительница небольшого городка (подписи и адреса не было). Она просила "бить германца смертным боем и поскорее возвращаться домой".

Позже я прочитал известные стихи А. Твардовского:

С любовью, с нежностью примерной

Сестры и матери родной

Был этот ящичек фанерный

Отправлен женщиной одной.

В письме, без штемпелей и марок,

Она писала заодно,

Что посылает свой подарок

Бойцу. Какому? Все равно...

"Это же про мою посылку!" - подумал я тогда...

Мои подчиненные были в сборе, когда я вошел в землянку. Передав посылку старшине заставы, я попросил справедливо разделить ее на всех.

- А письма не было, товарищ лейтенант? - спросил старшина.

- Письмо я решил оставить себе на память, - ответил я.

- По-моему, его надо "разделить" в первую очередь! С каким вниманием слушали меня бойцы!

Сколько радости принесли нам тогда посылки из Сибири!..

Приказ о немедленном развертывании работ на Ладоге начальник тыла Ленинградского фронта генерал-лейтенант Ф. Н. Лагунов подписал 13 ноября. Тогда же военный инженер 3 ранга Б. В. Якубовский был назначен начальником строительства. Ледовы,й участок дороги было решено проложить через Шлиссельбургскую губу, по кратчайшему пути, равному 30-32 километрам. Как свидетельствовали старожилы, здесь озеро замерзало раньше и лед бывал толще.

Ладожское озеро коварно. Многолетние наблюдения показали, что замерзает оно в разное время, причем замерзает частично. На многих участках всю зиму зияют открытые промоины. Лед нередко разрушается сильными подвижками, торосится. Зимой 1941/42 года мне приходилось видеть торосы пяти и даже десяти метров высотой.

В 1941 году природа была на нашей стороне. Она словно знала, что ледовая трасса нужна Ленинграду как воздух. Зима наступила на месяц раньше. Десятиградусные морозы установились уже в первых числах ноября. А пятнадцатого - замерзла Ладога. Такой ранний ледостав не отмечался много десятков лет.

Прежде чем строить дорогу, надо было узнать состояние льда на озере, изыскать наиболее приемлемую трассу. 17 ноября на лед Ладоги вышли бойцы и командиры 88-го отдельного мостостроительного батальона. Группу разведчиков (их было тридцать человек, разбитых на три группы, каждая из которых должна была возвратиться на берег с заранее обусловленного участка трассы, чтобы держать командование в курсе дел) возглавляли воентехники 2 ранга Л. Н. Соколов, М. С. Дмитриев (ныне заведующий сектором Комитета народного контроля СССР) и младший лейтенант И. И. Смирнов. Военкомом отряда был старший политрук В. И. Брук.

В связи с крайне тяжелым положением, в котором находился Ленинград, командование ряда частей, дислоцировавшихся на западном побережье Ладоги, стремилось как можно быстрее обеспечить прокладку ледовой дороги и по своей инициативе направляло разведчиков через озеро. Поэтому с разных участков побережья на лед Ладоги выходили моряки военной флотилии, пограничники, партизаны, рыбаки.

Случилось так, что в одни день с группой 88-го отдельного мостостроительного батальона по приказу начальника войск охраны тыла Ленинградского фронта генерал-лейтенанта Г. А. Степанова была выслана и наша разведка. Начальник оперативного отделения 8-го погранотряда майор К. Ф. Шарапов, комендант 1-й погранкомендатуры капитан В. А. Лебедев, красноармейцы Д. М. Песков и И. Н. Агеев первыми из пограничников прошли по льду Ладожского озера от Коккорево до деревни Кобона и вернулись обратно. Их путь проходил южнее островов Зеленцы.

Потом послали меня и трех автоматчиков - Ф. К. Ляшко, С. Н. Михайлова и Д. М. Пескова. Нам было приказано не только разведать трассу севернее Зеленцов, но и определить места расположения будущих КПП. Имели мы и еще одну задачу.

На основании приказа начальника войск охраны тыла Красной Армии 8-му пограничному отряду были оперативно подчинены заставы и КПП, располагавшиеся на восточном побережье Ладоги - в Леднево, Кобоне и Лаврове. Связи с этими подразделениями не было, поэтому никто толком не знал, в каком положении они находились. Нам предстояло это выяснить.

Вышли мы ночью. Темно - хоть глаз коли. Ветер беснуется, чуть ли не валит с ног. Кажется, будто сам Ледовитый океан бросает нам в лицо горсти сухого колючего снега, дышит нестерпимым холодом. Ориентиров - никаких. Вся надежда на компас. Местами лед прогибался под ногами, угрожающе потрескивал. Через каждые двести - триста метров попадались следы бомбежки.

В те дни каждый из нас ждал наступления трескучих морозов, которые помогли бы наращиванию льда. Работники гидрометеослужбы обнадеживали, что они вот-вот наступят, но... Правда, морозы были, но, что называется, "сиротские". И когда мы шли по льду, готовому в любую минуту проломиться под ногами, Песков спросил:

- Ребята, и почему это плохие прогнозы сбываются чаще, чем хорошие?

- Девушки с метеостанций на фронт ушли, - спокойно ответил Михайлов, а вместо них сварливых старух посадили. А ты считаешь - отчего?

Подумаешь сейчас, ну что смешного сказал человек? А тогда, когда мы шли по ненадежному льду, готовые к любым неожиданностям, Михайлов рассмешил нас. И легче нам стало. Жен вспомнили, невест. Смелее пошли вперед...

Позади остались тридцать километров. К утру мы достигли восточного берега.

На первый взгляд, в Кобоне ничто не напоминало о войне. Избы рыбаков стояли со снежными шапками на крышах. В небо поднимались столбы дыма. Дразняще пахло свежим хлебом и жареной картошкой. Навстречу нам шла статная красивая женщина с коромыслом на плече.

И вдруг все изменилось. В небе загудели фашистские самолеты. Они так неистово бомбили мирную и беззащитную рыбацкую деревушку, словно ее гибель означала для них победный конец войны. К счастью, бомбардировка не причинила никакого вреда.

Бойцы пограничной заставы встретили нас радушно. Накормили, напоили горячим чаем. Расспросам не было конца.

Начальнику заставы я сообщил о том, что он оперативно подчинен командованию 8-го погранотряда, рассказал обстановку, поставил задачу, установил сигналы взаимодействия и способы обмена оперативной информацией, выслушал его просьбы.

От Кобоны наш путь лежал по Ново-Ладожскому каналу на заставу в Лаврово. Разыгралась вьюга. С одной стороны, это радовало: нам удалось незамеченными для противника выйти на рубеж, который застава занимала в боевых порядках 54-й армии, с другой - огорчало. Вьюга - предвестник оттепели, а для льда, способного выдержать автомашины, были нужны морозы.

Бойцы заставы в Лаврове находились в окопах. От ветра лица их потемнели, губы потрескались, с виду все были усталые, но только с виду. Пограничники наперебой рассказывали нам, как они воюют, и глаза их загорались, румянились щеки.

- День и ночь сидим в земле. Бомбежка и артобстрел почти не прекращаются, - доложил начальник заставы. - Но мы к этому привыкли. - Он помолчал и, немного смутившись, добавил: - Это здорово, что вы пришли. Знаете, на душе легче стало, честное слово! Кругом свои, это точно. Но - не пограничники. Я думаю, вы меня понимаете?

Я его понимал.

Артиллерийская канонада не смолкала. Соседнее село горело. Всюду виднелись воронки от бомбежек.

Снаряды стали ложиться ближе.

- Не будем вводить судьбу во искушение, - заметил начальник заставы. В траншее спокойнее.

Только мы спрыгнули в укрытие, неподалеку разорвался снаряд, подняв в воздух фонтан мерзлой земли и снега. Завизжали осколки. Следом ударило еще два снаряда.

- Во дает, гад! - не стерпел красноармеец Михайлов. - У нас на том берегу, пожалуй, лучше. Там немец бьет в основном из минометов, и, пока мина воет в воздухе, можно и до блиндажа добежать, а здесь снаряд ударит - и одуматься не успеешь.

- Да, - соглашаюсь, - нас леса выручают. Там требуется навесная траектория, вот противник и применяет минометы, а здесь, на открытой местности, бьет из пушек. А мы потчуем немцев и тем и другим.

- Это точно! - улыбнулся Михайлов.

Словом, для сравнения с западным довелось нам побывать под огнем и на восточном берегу.

Установив связь с заставами и КПП, мы благополучно вернулись обратно.

Две группы пограничников прошли из Коккорева в Кобону и обратно. На схему были нанесены две трассы: одна севернее Зеленцов, другая - южнее. Выдержит ли лед автомашины? Ведь отряду надо было поддерживать постоянную связь между западным и восточным берегами, а главное - помогать Ленинграду. Чтобы ответить на этот вопрос и попутно решить специальную боевую задачу, в Кобону на трех грузовых автомашинах отправились сорок пять пограничников-добровольцев во главе с помощником начальника политотдела отряда по комсомольской работе политруком Георгием Петровичем Сечкиным (ныне генерал-майор, заместитель начальника войск пограничного округа).

Выбор на политрука Сечкина пал не случайно. Небольшого роста, энергичный, этот человек в самую трудную минуту оказывался именно там, где было надо, успевал вовремя подставить плечо. Его любили. С ним охотно шли в разведку, на выполнение самой рискованной задачи. Г. П. Сечкин отличился во время тяжелых боев под Мгой и Шлиссельбургом, за что был награжден орденом Красного Знамени.

До берега оставалось километров пятнадцать, когда машина вместе с людьми провалилась под лед и затонула. Политрук Сечкин и бойцы, находившиеся на двух других машинах, мгновенно выпрыгнули на лед и бросились к месту гибели товарищей. Но спасать было некого. Несколько минут пограничники в скорбном молчании стояли у края полыньи, надеясь, что хоть кто-нибудь появится на поверхности, но надежды были напрасны.

Беда не приходит одна. Внезапно налетели семь "юнкерсов".

Политрук приказал рассредоточиться и открыть огонь по самолетам.

Захлопали винтовочные выстрелы.

А фашисты сыпали бомбы, строчили из пушек и пулеметов. Прямое попадание бомбы - и затонула еще одна машина.

Наконец воздушные пираты улетели. В отряда Г. П. Сечкина были раненые. Политрук помог перевязать их и уложить на оставшуюся автомашину. Вскоре пограничники достигли берега.

* * *

Трасса заработала. Движение по ней не прекращалось ни днем, ни ночью. И все же вопрос о завозе продовольствия (а его осажденным ленинградцам требовалось около тысячи тонн в сутки!), боеприпасов, горючего, медикаментов, топлива, других грузов, пока еще не был решен.

В декабре на Ладожском озере побывали члены Военного совета Андрей Александрович Жданов и Алексей Александрович Кузнецов. Они встречались с десятками людей, занимавших самые различные посты и решавших самые различные задачи, каждому задавали один и тот же вопрос: что надо предпринять для коренного улучшения снабжения фронта и города?

В те дни мне довелось увидеть Жданова еще раз. Андрей Александрович выглядел очень уставшим, его мучил астматический кашель, который он всячески старался сдерживать, курил лечебные сигареты.

Помнится, один из командиров, которому А. А. Жданов указал на его ошибки, ответил:

- На ошибках учимся, товарищ член Военного совета.

- Нет, так не пойдет! - покачал головой Жданов. - Ладога - не учебный плац. Ладога - поле боя. Каждая ошибка - это удар по снабжению Ленинграда, это - гибель людей, это - вдовы-солдатки, дети-сироты!..

Он закашлялся, достал портсигар и вынул сигарету. Кто-то из стоявших рядом с ним чиркнул зажигалкой.

- Мы построили ледовую трассу под носом у противника, - продолжал А. А. Жданов. - В мировой истории еще не было такой дороги! Борьба за коммуникации приняла сейчас особую остроту. Для германских войск дорога через Ладожское озеро - это же кость в горле! Она срывает все планы Гитлера. Именно поэтому немцы бомбят ее и обстреливают из всяких там "больших" и "толстых" "берт". Не исключено, что они попытаются захватить ее с суши, высадить парашютный десант, а с целью совершения диверсий заслать в автобаты, ремонтные мастерские, на склады своих людей. Все должны оберегать трассу. А вы, пограничники, - Андрей Александрович Жданов кивнул в нашу сторону, особенно. Все должны заботиться о том, чтобы она день ото дня работала лучше!..

Да, гитлеровское командование хорошо понимало важность ледовой трассы, ее значение для Ленинграда и войск фронта. Фашисты сразу же обрушили на дорогу значительные силы авиации, а через некоторое время стали обстреливать ее из Шлиссельбурга.

"Юнкерсы", "хейнкели", "мессершмитты", "Дорнье" днем и ночью бомбили, обстреливали трассу из пушек и пулеметов, гонялись не только за колоннами, но и за отдельными машинами. Не могу не рассказать об одном эпизоде, свидетелем которого я был.

...Небо разрывали длинные очереди авиационных пушек и пулеметов, надсадно ревели моторы. Решив, что неподалеку завязался воздушный бой, я выбежал из землянки. Но увидел совсем другое.

Немыслимыми зигзагами по льду мчалась грузовая машина. А сверху ее расстреливали два вражеских самолета.

Открыли огонь наши зенитчики, но, к сожалению, был он слаб и не причинял фашистам никакого вреда.

- Жми, браток, жми! - кричали собравшиеся на берегу, словно тот, кто сидел за рулем, мог услышать их.

Гитлеровцы неистовствовали, но водитель, ловко маневрируя, все же оставил их с носом. Машина вылетела со льда озера на берег, под защиту заснеженных елей.

Мы окружили вылезшего из кабины человека. Это был Максим Емельянович Твердохлеб, водитель передового на трассе 390-го автобатальона 17-й автотранспортной бригады. Несмотря на трескучий мороз, с его лица градом катился пот. Он долго не мог выговорить и одного слова. Все смотрел и смотрел в уже начинавшее темнеть небо, словно ожидал новой атаки.

- Что везешь, друг? - спросил я у водителя.

- Мандарины, товарищ лейтенант, - ответил Твердохлеб, утирая рукавицей лицо. - Ребятишкам. Новый год ведь завтра. Из Грузии пришли мандарины-то. Он опять посмотрел на небо и докончил: - Мог бы и но довезти...

Машина дотянула до берега чудом. Пули изрешетили ветровое стекло, дверцы, борта, передние колеса, радиатор, разбили руль. Мы насчитали около пятидесяти пробоин и только потом узнали, что водитель был ранен. А нам он даже и виду не подал.

Максим Емельянович Твердохлеб здравствует и поныне. Земной поклон этому удивительно храброму и скромному человеку!

Бомбардировочными налетами и штурмовыми ударами фашисты не раз пытались парализовать движение на ледовой трассе. Но истребительная авиация Ленинградского фронта и Краснознаменной Балтики надежно охраняла небо Ладоги. Достаточно сказать, что за период действия Дороги жизни было сбито свыше пятисот самолетов противника.

Не раз и не два воздушные бои происходили на моих глазах. Мне приходилось брать в плен вражеских летчиков, выбрасывавшихся на парашютах из горящих самолетов. Пока с них не сбили спесь, гитлеровцы вели себя нагло. Помнится, одного из асов, увешанного орденами и медалями, пограничники привели в землянку, чтобы перевязать рваную рану на лбу.

- Что вы уцепились за эти болота, леса, за Ладожское озеро? - визгливо кричал фашист. - Москва давно пала. Ваше правительство бежало на Камчатку. Мы уже победили...

Свою тираду он закончил категорически:

- Сдавайтесь в плен!

В землянке раздался такой хохот, что немец даже вздрогнул. Пограничник-украинец, охранявший пленного, покрутил у виска пальцем и совершенно серьезно сказал:

- Хлопцы, а хриц так перелякався, що того - з глузду зъихав!

- Что? - не понял фашист. - Что он сказал?

- Он сказал, что ты, фриц, перепугался, как паршивый щенок, и с ума сошел! - перевел санинструктор, делавший перевязку. - Кто же в плену в плен берет?

Снова раздался хохот - теперь еще громче.

Когда фашистских летчиков стали сбивать над Ладогой все чаще и чаще, они уже не кричали о победе и, завидев приближавшихся к ним пограничников, покорно поднимали руки.

Господство авиации противника над Ладогой было недолгим.

За пять месяцев зимы и весны по ледовой дороге было доставлено в Ленинград более 360 тысяч тонн грузов, вывезено из блокированного города свыше полумиллиона человек нетрудоспособного населения и около 3700 железнодорожных вагонов промышленного оборудования и культурных ценностей.

Зачем я привожу эти цифры?

Чтобы читатель вдумался в показатели работы Дороги жизни - единственной тридцатикилометровой ниточки, связывавшей Ленинград со всей страной, представил себе героизм ладожских шоферов, ремонтников, регулировщиков, медицинских работников, солдат...

Среди других частей и соединений, охранявших небо Ладоги, мужественно дрались с врагом летчики 154-го истребительного авиационного полка. В те годы мне не раз приходилось встречаться с начальником штаба этого полка Николаем Федоровичем Минеевым (ныне полковник авиации в отставке, живет в Ленинграде). Он приезжал к нам, пограничникам, всякий раз, когда мы захватывали в плен сбитых фашистских летчиков.

- А ну-ка, покажите мне, пожалуйста, "сверхчеловеков", - шумно просил Н. Ф. Минеев. - Кое о чем потолковать надо...

Ныне стал широко известен военный дневник начальника генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковника Ф. Гальдера. День за днем этот фашистский летописец фиксировал ход войны, скупыми штрихами характеризовал положение, складывавшееся на фронтах, стенографировал ход совещаний у Гитлера. Гальдеру было о чем писать - бои гремели не только на огромных пространствах от Белого до Черного морей, но и в Африке. И все же, начиная с 26 ноября 1941 года, Гальдер почти ежедневно делает в дневнике записи о ледовой трассе. До конца года их можно насчитать по крайней мере около двадцати пяти. Это за тридцать четыре дня войны! Видимо, для германских войск дорога через Ладогу и в самом деле, как выразился однажды А. А. Жданов, была костью в горле.

Считаю необходимым привести некоторые записи Ф. Гальдера:

"...Противник организовал движение колонн войск и транспорта по льду Ладожского озера к устью Волхова".

"Русское радио сообщает, что Ленинград теперь избавлен от полной блокады. Действительно, по Ладожскому озеру проложен путь по льду, по которому осуществляется сообщение с Ленинградом".

"Перед фронтом 1-го армейского корпуса появилась новая дивизия противника, которую он, по-видимому, перебросил с кронштадтского участка фронта по ледовой трассе через Ладожское озеро".

"Продолжается движение транспорта по льду Ладожского озера".

"Наша авиация начала налеты на транспорт, идущий по льду Ладожского озера".

"В районе Ладожского озера отмечено действие новых частей противника, переброшенных, по-видимому, по озеру. У Ленинграда противник предпринимает сильные атаки".

"Продолжается переброска войск противника по Ладожскому озеру на восток, транспорты с грузами идут на запад".

"Наши войска оставили Тихвин. Передвижение транспорта противника по льду Ладожского озера не прекращается. Обычные атаки противника через Неву. Ленинград постепенно приближается к своему падению",.

"Переброска войск противника через Ладожское озеро привела к усилению группировки противника на ладожском участке фронта. В ряде пунктов под Ленинградом противник вновь усилил свои атаки..."

"Большое беспокойство вызывают атаки противника в районе Ладожского озера. Настроение нервозное".

Куда уж хуже! То "Ленинград постепенно приближается к своему падению", то "наши войска оставили Тихвин".

9 января 1942 года Гальдер пишет, что "в районе Ладожского озера близится крупное наступление противника".

Маневрируя живой силой и техникой, Ставка Верховного Главнокомандования не раз использовала Дорогу жизни для переброски войск по льду Ладожского озера. Но далеко не все знают, что 22 и 23 апреля 1942 года через Ладогу на восточный берег переправили около одиннадцати тысяч бойцов с вооружением пополнение для 54-й армии. На машинах их удалось провезти только половину пути, остальную половину они шли пешком по колено в ледяной воде. 10 января 1943 года началась переброска войск на западный берег. На лед Ладоги одновременно вышли более десяти тысяч пехотинцев. Кавалерийские части, артиллерия и танки двигались отдельными колоннами.

Воины-пограничники сделали все от них зависящее, чтобы переправа шла без помех.

Как всякое новое дело, перевозки по льду Ладоги наладились не сразу. Первое, время недостатков было много. Они не прошли мимо внимания А. А, Жданова. И вскоре после посещения трассы он от имени Военного совета фронта, партийных и советских организаций города и области, ох имени всего Ленинграда обратился со страстным письмом к личному составу, который обслуживал Дорогу жизни. В те тяжелые для Ленинграда дни письмо имело громадное значение. Оно круто изменило порядки на трассе, запало в душу каждого.

В письме говорилось:

"Дорогие товарищи! Фронтовая автомобильная дорога продолжает работать очень плохо. Ежедневно она перевозит не более одной третьей части грузов, необходимых для того, чтобы мало-мальски удовлетворить и без того урезанные до крайних пределов потребности Ленинграда и войск фронта в продовольствии и автогорючем. Это значит, что снабжение Ленинграда и фронта все время висит на волоске и население и войска терпят невероятные лишения. Это тем более нетерпимо, что грузы для Ленинграда и фронта имеются. Стало быть, быстро исправить положение и облегчить нужду Ленинграда и фронта зависит от вас, работников фронтовой дороги, и только от вас.

Героические защитники Ленинграда, с честью и славой отстоявшие наш город от фашистских бандитов, вправе требовать от вас честной и самоотверженной работы.

От лица Ленинграда и фронта прошу вас учесть, что вы поставлены на большое и ответственное дело и выполняете задачу первостепенной государственной и военной важности.

Все, от кого зависит нормальная работа дороги: водители машин, регулировщики, работающие на расчистке дороги от снега, ремонтники, связисты, командиры, политработники, работники Управления дороги - каждый на своем посту должен выполнять свою задачу, как боец на передовых позициях.

Возьмитесь за дело, как подобает советским патриотам, честно, с душой, не щадя своих сил, не откладывая ни часа, чтобы быстро наладить доставку грузов для Ленинграда и фронта в количестве, установленном планом.

Ваших трудов Родина и Ленинград не забудут никогда!"{4}.

Начальником дороги Военный совет назначил генерал-майора интендантской службы А. М. Шилова, опытного руководителя и способного администратора, комиссаром - бригадного комиссара И. В. Шикина, заместителя начальника Политуправления фронта (ныне член Центральной ревизионной комиссии КПСС, первый заместитель председателя Комитета народного контроля СССР).

Назначение комиссаром военно-автомобильной дороги в самое напряженное время ее работы Иосиф Васильевич Шикин воспринял как высокое доверие партии. Ему и раньше, что называется, по штату было положено вникать в дела на трассе. Теперь же он занялся ими вплотную. Вместе с оперативной группой бригадный комиссар перебрался из Ленинграда в деревню Ваганово, в землянку, и стал почти ежедневно бывать на трассе. Мы, пограничники, первыми встречали и последними провожали И. В. Шикина. Его не могли удержать на берегу ни метельные ночи и морозы, ни бомбежки и артобстрел.

Память сохранила немало эпизодов, связанных с деятельностью И. В. Шикина на Дороге жизни. Считаю своим долгом рассказать о некоторых из них.

...Через Ладожское озеро пролегало несколько маршрутов (ниток), оборудованных для двустороннего движения (в первую блокадную зиму было построено 1770 километров ледяных дорог). Делалось это для того, чтобы увеличить пропускную способность дороги, рассредоточить транспорт и тем самым уменьшить опасность воздушных налетов, давать возможность "отдохнуть" льду. Каждый из маршрутов поддерживался в состоянии, годном для движения транспорта (снегоочистке подвергались 1650 километров - почти вся трасса). На каждом было по два контрольно-пропускных пункта. Без ведома пограничников никто не мог появиться на льду. Отряды боевого охранения днем и ночью контролировали местность, уходя на лыжах на 10-15 километров от побережья.

Выше было сказано, что А. А. Жданов требовал от нас, пограничников, от всех, кто трудился на Дороге жизни, высокой бдительности, предупреждал, что фашисты будут пытаться не только парализовать движение на трассе с помощью бомбежек и артобстрела, но и захватить ее с суши или выбросить десант. Так оно и получилось.

В январе 1942 года из района Шлиссельбурга вышел крупный отряд фашистских лыжников, одетых в маскхалаты, и с целью разведки направился к ледовой трассе. Было это глубокой ночью. Метель облегчала действия противника. Но пограничники обнаружили врага. В воздух взмыли сигнальные ракеты. Личный состав комендатуры и армейских частей, с которыми мы взаимодействовали, подняли по тревоге. Бой был скоротечным, но напряженным. Гитлеровские лыжники, понеся потери, отступили.

Еще гремели выстрелы, когда И. В. Шикин появился на побережье. Узнав подробности, он попросил коменданта 1-й комендатуры В. А. Лебедева передать благодарность пограничникам за бдительность и решительные действия.

Докладывая потом А. А. Жданову о случившемся, комиссар внес конкретные предложения об усилении охраны трассы. Они были приняты Военным советом. Кроме нашего боевого охранения на льду озера теперь занимали оборону и другие специально выделенные для этого подразделения, были установлены зенитные пулеметы.

И. В. Шикин заботился о том, чтобы бойцы, располагавшиеся на льду озера, имели соломенные маты, химические грелки, чтобы их чаще подменяли, создали им условия для обогревания.

...Трое суток, не затихая ни на минуту, бушевала пурга. Ветер неистовствовал, словно намеревался сдвинуть озеро с места. Разыгравшаяся стихия по-своему перекраивала трассу. Она наметала сугробы там, где была автомобильная дорога, и вылизывала снег на непригодных для движения участках, зыбким белым войлоком покрывала воронки от бомб и снарядов, промоины и трещины. Сотни машин с грузами, десятки автобусов с женщинами, детьми и стариками, вывезенными из Ленинграда, застряли на озере.

Весь личный состав Дороги жизни - двадцать тысяч человек - был поднят по тревоге. Всем, несмотря на занимаемую должность, выдали лопаты. Таков был приказ начальника и военкома дороги.

Трое суток И. В. Шикин почти не смыкал глаз, лично руководил работами там, где было труднее всего. Были случаи, когда он, заменяя вконец обессилевших водителей, сам садился за руль грузового автомобиля или автобуса. Присутствие на трассе бригадного комиссара удесятеряло силы всех, кто боролся с пургой. Люди победили!

...1 мая 1942 года каждый ленинградец получил поллуковицы. И никто тогда не знал предыстории этой выдачи. А она заслуживает того, чтобы о ней рассказать.

По льду одна за другой катили волны. Слой воды превышал сорок сантиметров. Самые отважные ладожские шоферы уже не рисковали отправляться в рейс, который мог стать последним. В 12 часов 21 апреля 1942 года ледяную трассу, пять месяцев верно служившую Ленинграду, закрыли. А на другой день И. В. Шикину позвонил А. А. Жданов. На восточном берегу Ладоги находились шестьдесят пять тонн репчатого лука, остро необходимого ленинградцам, пережившим тяжелую блокадную зиму. Член Военного совета просил переправить этот бесценный груз в город.

Весть о просьбе А. А. Жданова распространилась с быстротой молнии. Закипела работа. Каждый, кто трудился на Дороге жизни, заботился об общем деле, как о своем собственном, искал наиболее лучшее решение непомерно трудной задачи.

У берега уже была открытая вода. Решили до кромки льда перекинуть деревянный настил. Одним из первых на залитый водой лед перешел И. В. Шикин. Кто-то из командиров попытался отговорить его, но бригадный комиссар так посмотрел на него, что тот сразу осекся.

Вначале мешки с луком везли на машинах, с которых водители сняли дверцы, чтобы в самую последнюю минуту можно было выпрыгнуть из кабины, далее - на санях, а под конец - несли на плечах по пояс в ледяной воде. Увлекая других, впереди шли политработники, коммунисты.

Люди должны навсегда запомнить этот беспримерный подвиг героев Ладоги. Он был совершен 23 и 24 апреля 1942 года.

С трассы И. В. Шикин вернулся, когда последний мешок лука был доставлен на западный берег и отправлен в Ленинград.

* * *

Письмо А. А. Жданова, о котором уже шла речь, никого не оставило в покое. Во всех частях и подразделениях прошли митинги, партийные и комсомольские собрания. Воины Дороги жизни клялись сделать все от них зависящее. В те дни на трассе родился коллективный ответ на письмо. В нем ладожцы писали:

"Даем вам торжественное обещание. Нас не остановят ни погода, ни жестокие морозы, ни бомбежка и обстрелы вражеской авиации и артиллерии, никакие жертвы, чтобы выполнить наш долг перед Родиной. Мы по-большевистски возьмемся за дело, оседлаем ледяную трассу и снабдим фронт и город всем необходимым".

Не остались в стороне и пограничники. Комсомольцы заставы, которой я командовал, на своем собрании обсудили вопрос "Чем мы можем помочь Ленинграду?". Тогда я еще раз убедился, какие замечательные люди были у меня в подчинении, как близко к сердцу принимали они все, что было связано с Дорогой жизни. На собрании выступили все комсомольцы и каждый внес свое предложение.

Через несколько дней после собрания подходят ко мне сержант Назаров, ефрейтор Гиренок, рядовой Рулин и говорят:

- Товарищ лейтенант, примите новостройку.

- Какую еще новостройку? - спрашиваю.

- Пойдемте - покажем.

На льду озера я увидел снежную избушку. На стене крупными буквами (в ход был пущен отработанный автол) выведено: "ГУТАП". (Так в те годы сокращенно называли магазины по продаже запчастей, находившиеся в ведении Главного управления тракторной и автомобильной промышленности.) Вхожу. На снежных же прилавках - запасные части к автомашинам, тракторам, грейдерам, немудрящий инструмент...

- Откуда это? - удивился я.

- Ребята теперь тащат сюда все, что можно снять с разбитых при бомбежке или артобстреле машин, - отвечает сержант Назаров. - Ремонтники и шоферы хвалят наш "ГУТАП".

Утром по трассе проезжал заместитель командира 17-й автотранспортной бригады по технической части военный инженер 2 ранга Владимир Константинович Кедров. Специально машину остановил, осмотрел наш "ГУТАП" изнутри, кругом обошел, похвалил:

- Молодцы! Здорово придумали.

Вскоре на трассе выросла еще одна снежная избушка с шутливой надписью автолом "Воды". Здесь к услугам водителей были прорубь и ведро.

Не помню сейчас фамилии пограничника - одного из самодеятельных художников комендатуры. На листе фанеры, прибитой к двум шестам, он написал призыв и установил его на трассе:

"Водитель, помни! Каждые два рейса обеспечивают десять тысяч жителей. Борись за два рейса в день!"

Щит сбивал ладожский ветер - сиверик или сиверко, приносивший с собой метель и пургу. Пограничник снова и снова укреплял его. Вскоре подобные призывы появились по всей трассе.

- Ездить стало веселее, - говорили шоферы. - Щиты смелости прибавляют. Едешь и разговариваешь с ними, как с живыми.

Среди пограничников были и шоферы, и трактористы, и дорожники. Сменившись с постов, прибыв из разведки или боевого охранения, они помогали ремонтировать машины, расчищать дорогу, отмечали шестами с привязанными к ним еловыми лапами трещины, полыньи, воронки, образовавшиеся после бомбежки и артобстрела.

Как-то ночью разведывательно-поисковая группа обратила внимание на колонну машин, остановившуюся километрах в десяти от западного берега Ладоги. Мела поземка, и колеса чуть ли не до половины были занесены снегом. Значит, уже давно стоят. В чем дело? Подошел старший группы к колонне. Моторы работали, а водители... спали. Шумихин лыжной палкой постучал по кабине первой машины. Водитель очнулся, открыл дверцу. На усталом лице смущение.

- Вторые сутки из-за баранки не вылезаю. - Он глянул вперед, протер глаза, еще раз глянул и виновато добавил:  - Я ведь почему остановился машины впереди были. Когда же они ушли?

- Ты, друг, поспи еще, а я машину до берега доведу, - предложил Шумихип, снимая лыжи и забрасывая их в кузов. - Еще двоих можем подменить. Не бойся, шоферы мы! - перехватив недоверчивый взгляд водителя, добавил старший группы.

Вскоре колонна была на берегу.

Всему составу разведывательно-поисковой группы капитан В. А. Лебедев объявил благодарность.

Грузы перевозились в никудышной таре: ящики и бочки, бывало, еле держатся, мешки - заплатка на заплатке. Любой груз не взвешивался: некогда было, да и не на чем. Пограничники выступили инициаторами ремонта тары и правильной организации погрузочно-разгрузочных работ в порту. Делали все для того, чтобы не было Потерь.

Трудности возникали на каждом шагу, словно нарочно их нам подсовывали. Но каждый думал не о том, чтобы избежать трудностей, а о том, как их побыстрее преодолеть. Бывало, все валились с ног от усталости, но если надо было что-то делать - делали.

"Что возможно, то, считай, уже сделано, а что невозможно, то будет сделано!"

Не знаю, кому принадлежат эти слова, ставшие на Ладоге крылатыми. Я слышал их на собраниях и совещаниях, их приводили в нашей многотиражной газете "Фронтовой дорожник". Этот девиз стал законом жизни каждого, кто трудился на трассе.

Один из моих подчиненных как-то сказал:

- Мы вытащили на экзамене трудный билет... Хочешь не хочешь, а отвечать надо.

Мы были разными по возрасту и служебному положению, по характеру. Но всех нас спаяла фронтовая дружба. Ежедневно, на волосок от смерти, голодные и холодные, мы видели перед собой, я бы сказал, великий пример для подражания - ленинградцев. Они учили нас мужеству, передавали нам свою ненависть к врагу.

Никогда не забуду женщину, вывезенную из города. Изможденная. Худая. Выпали почти все зубы. Еле на ногах держится. Ребенок у нее лет семи - кожа да кости. Объявили посадку в автобусы. И тут налетели фашистские бомбардировщики. Все смешалось: хватающий за душу вой самолетов, разрывы бомб, крики людей... А женщина в самое пекло рвется. "Я, - говорит, - врач, мое место там". И пошла, а сама шатается, сумку санитарную еле тащит...

В тот раз погибли семь наших офицеров и три бойца, одиннадцать пограничников получили ранения...

А разве забудешь Василия Ивановича Сердюка, тоже ленинградца, водителя 390-го автомобильного батальона!

В годы Отечественной войны на башнях танков, стволах пушек и фюзеляжах самолетов красовались звездочки - так отмечались ратные подвиги советских воинов, велся боевой текущий счет уничтоженной вражеской технике.

На дверце автомобиля, за рулем которого сидел В. И. Сердюк, было одиннадцать красных звездочек! Нет, он не уничтожил ни одного фашистского танка, не раздавил колесами ни одной пушки, не сбил ни одного самолета. За каждой звездочкой - сто тонн груза, перевезенного в блокадный Ленинград. Сто тонн - это по крайней мере тридцать три рейса по льду, который может проломиться в любую минуту, нередко под бомбежкой и артиллерийским обстрелом, в пургу и в мороз. Это - подвиг!

Январь 1942 года на Ладоге был исключительно суровым. То, бывало, ветер 9-12 баллов, то пурга, то тридцатиградусный мороз.

В один из таких дней с озера вернулась разведывательно-поисковая группа в составе пограничников Бойцова, Ключарева, Виноградова и Суликманова. На шапках, воротниках и даже на бровях у пограничников висели сосульки, лица красные от ветра и мороза, валенки обледенели.

- Что видели? - спрашиваю их.

- Подвиг видели, товарищ старший лейтенант. ...Автоколонна, шедшая на восточный берег, попала под артиллерийский обстрел. Один из крупнокалиберных снарядов разорвался чуть ли не под радиатором первой машины. Водитель затормозить не успел... А в кузове, тесно прижавшись друг к другу, сидели шестнадцать худых, безучастных ко всему мальчишек - учащихся ремесленного училища.

Водители и пограничники с риском для жизни вытащили всех ребят из ледяной воды. В. И. Сердюк посадил их на свою машину, закутал, как мог, и помчался на обогревательный пункт.

Обогревательный пункт... Тем, кто трудился на Дороге жизни, подставляя себя ладожскому сиверко, кому приходилось мерзнуть в кузове грузовой машины, мчавшейся по льду озера в тридцатиградусный мороз или в пургу, знает, чем был для них обогревательный пункт! Никогда не забудут они дежуривших там медицинских работников, оказавших им помощь, а то и спасших жизнь.

Острова Зеленцы - это выступающая из воды каменная гряда. На островах был целый палаточный городок. Там перевязывали раненых, оказывали помощь обмороженным, обогревали эвакуированных из Ленинграда стариков, женщин и детей. В мороз и в пургу в городке находили приют шоферы, связисты, регулировщики, пограничники, зенитчики...

А у банки Астречье, на седьмом километре дороги, открытая всем ветрам, стояла одна-единственная палатка, хозяйкой которой была военфельдшер Оля Писаренко, хрупкая, небольшого роста девушка-комсомолка.

Круглые сутки в палатке топилась печурка, на которой кипел чайник. Только хозяйку не всегда можно было застать. Частенько она оказывала помощь прямо на трассе. Разыскивала раненых и обмороженных, когда над озером бушевала пурга, спасала людей, очутившихся после бомбежки в ледяной воде. Тридцать восемь тысяч человек прошли через палатку Оли Писаренко в первую блокадную зиму, и каждый унес с собой частицу тепла и бодрости этой героической девушки.

Не было, пожалуй, дня, чтобы враг не бомбил или не обстреливал седьмой километр. (Недаром шоферы прозвали этот отрезок пути "Пронеси, господи!".) Фашистов выводил из себя темный квадрат на белом снегу - наперекор всему, палатка стояла незыблемо! А вокруг лед превратился почти в сплошное крошево, и если б не морозы, к "ледовому лазарету", как на трассе называли палатку Оли Писаренко, невозможно было бы подойти.

Гитлеровцы все же расправились с темным квадратом на белом снегу. Это было солнечным морозным утром. Видимость - лучше некуда. Три бомбы легли в цель. Немцы, конечно, ликовали. Не знали они только одного: накануне вечером Оля Писаренко вместе со своими помощниками перебазировалась на другое место.

* * *

В феврале наш 8-й пограничный отряд был преобразован в 104-й отдельный пограничный полк НКВД. Вместо комендатур и застав у нас, как и в стрелковых частях Красной Армии, стали батальоны и роты. Кадровым пограничникам новые термины казались вначале необычными, но вскоре к ним привыкли.

Те дни памятны для меня массовым развитием снайперского движения, зародившегося на нашем фронте в конце 1941 года. Одним из первых боевой счет истребленных захватчиков открыл ленинградский паренек Феодосии Смолячков. За три месяца он уничтожил сто двадцать пять гитлеровцев! Смолячкову было всего восемнадцать лет, когда он погиб. Президиум Верховного Совета СССР посмертно присвоил ему звание Героя Советского Союза.

Военный совет обратился ко всем воинам Ленинградского фронта с призывом уничтожать фашистских захватчиков так, как их уничтожал Феодосии Смолячков. Этот призыв нашел горячий отклик. Ряды снайперов стремительно росли. Уже не одиночки, а снайперские отделения и взводы выдвигались за передний край обороны. Гитлеровцам житья не стало. Помнится, они даже разбрасывали листовки, в которых обвиняли нас в том, что мы "неправильно" воюем. Пленные показывали, что снайперы вселяли в каждого немца животный страх.

В разгар снайперского движения командиром нашего полка стал полковник Тихон Савельевич Шуйский. Полковник сразу полюбился всем. У него была заметная внешность: высокий, широкоплечий, на мужественном лице красивый орлиный нос, неизменная трубка в зубах. Т. С. Шумский - высокообразованный командир. Он окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе, что в те годы было не таким уж частым явлением. Служил он все время во внутренних войсках, но и пограничное дело, как я не раз убеждался, знал отлично. По-хозяйски крепко стоял на земле этот человек. Не любил недомолвок. Правду говорил в глаза. Если чего-нибудь не знал, не стеснялся спросить у любого из подчиненных. Загрустил  - душу вылечит, поддержит добрым словом, отличился - отметит, допустил халатность, небрежность - так отчитает, век не забудешь.

Когда Тихон Савельевич покидал полк (через год его назначили с повышением, если мне не изменяет память, начальником штаба корпуса), бойцы и командиры тяжело переживали расставание с ним.

Вместе с начальником политотдела батальонным комиссаром П. К. Суваловым и начальником штаба майором Андреем Максимовичем Соловьевым, прибывшим к нам из Кремлевского полка, полковник Шумский лично формировал снайперские команды, особенно придирчиво отбирал офицеров, которые их возглавляли. И, надо сказать, сделал он на этом поприще очень много.

- Изумительно в людях разбирается! - с гордостью говорил, бывало, В. А. Лебедев. - Он словно опытный начальник ОТК: сказал, что продукция высшего сорта, - все, так оно и есть. От начальника ОТК полковника отличает то, что он не только умеет отбирать для нужного дела хороших людей, но и воспитывать таких!

Да, Тихон Савельевич умел воспитывать людей. П. К. Сувалов и А. М. Соловьев изо всех сил помогали ему: начальник политотдела - страстным большевистским словом, начальник штаба - личным показом, передачей своего богатого опыта.

Как-то я присутствовал на занятиях молодых снайперов, только-только зачисленных в команду. Младший лейтенант Павел Михайлович Третьяков отрабатывал с ними переползание по-пластунски. Занятие проходило на учебном поле. Это был внушительных размеров сухой луг, кое-где поросший кустарником, изрытый окопами, траншеями и ходами сообщения. С трех сторон луг окружали леса. Здесь мы занимались тактической и инженерной подготовкой, учились владеть штыком и прикладом, захватывать вражеских лазутчиков и парашютистов... В общем, это был огромный класс под открытым небом, класс, в котором мы учились побеждать врага. Во время перерыва подошел майор Соловьев. Пограничники любили начальника штаба, сразу же окружили его, посыпались вопросы.

- Поэт Степан Щипачев про вас стихотворение написал. Слышали? - спросил А. М. Соловьев.

Стихотворение было новым, и его еще никто не читал. . Соловьев достал из полевой сумки фронтовую газету "На страже Родины", развернул ее и стал читать:

Он знает все 

где кочка, где овраг.

Он ждет часами 

тут нельзя спешить.

Когда ж на мушку

попадает враг,

Тому и полсекунды

не прожить...

- Что означает слово "снайпер"? - задал начальник штаба вопрос. И сам же на него ответил: - Очень меткий и искусный стрелок. Отборочные стрельбы показали, что в меткости на вас можно положиться. Но этого мало. У немцев, а особенно у финнов, метких стрелков тоже хватает. В первые дни войны, как вы знаете, "кукушки" немало попортили нам крови на Карельском перешейке. Вражеские снайперы не дураки. Запомните это, друзья мои! Они не только по-настоящему умеют стрелять, но и маскироваться, терпеливо, ничем не выдавая себя, наблюдать. И потому ваша подготовка должна стоять на трех китах: вам надо научиться стрелять так, чтобы уничтожать противника с первой пули; так маскироваться, сливаться с местностью, чтобы фашисты и с помощью стереотрубы не смогли вас разыскать; с ходу отыскивать на местности самых хитроумных вражеских солдат и офицеров, выжидающих удобного момента, чтобы послать пулю наверняка. Ваша задача - уничтожать фашистских захватчиков. Каждый из них опаснее зверя! Каждый из них несет разрушения нашим городам и селам, смерть советским людям. Но прежде всего не давайте житья вражеским снайперам, которые охотятся за нашими людьми. Враг силен. Враг хитер. Но помните, что сказал старый казачий полковник Тарас Бульба? Нет на свете такой силы, которая бы пересилила русскую силу. И нет такого хитреца, добавлю я, - который перехитрил бы советского пограничника! Но все это: сила и ловкость, смекалка и находчивость - сразу не дается. Надо, друзья мои, учиться, тренироваться до седьмого пота, только тогда дело выйдет наверняка. И еще надо помнить о том, что времени для учебы у нас в обрез.

Майор привел несколько известных ему примеров искусства наших лучших стрелков, уже побывавших на огневых позициях за передним краем, рассказал, как ведут себя фашистские снайперы.

- А ну-ка, попробуем выбрать огневые позиции на этой местности! предложил вдруг майор. - Кто первый?

Ответом вначале было молчание. Наконец один из бойцов сказал:

- Эта местность, товарищ майор, не вполне удачная...

- Какая жалость! - всплеснул руками начальник штаба. Он отозвал в сторону младшего лейтенанта Третьякова, сказал ему что-то, взял у одного из снайперов винтовку, зарядил ее и приказал всем повернуться кругом. Срезал ножом несколько веток, воткнул их под погоны, ремень и фуражку, за сапоги, выдвинулся вперед, в невысокий кустарник.

Видя, что майор Соловьев занял огневую позицию, Третьяков приказал своим подчиненным обнаружить снайпера. Бойцы все глаза проглядели, но начальника штаба не увидели. Раздался выстрел. Заранее выставленная мишень упала - попадание с первой пули! И даже после этого никто не смог обнаружить огневую позицию, занятую Соловьевым...

- Вот вам и не вполне удачная местность! - насупившись, сказал майор, выслушав доклад о том, что никто не смог его разглядеть. - А у противника есть стрелки поопытнее меня. Как же вы их будете отыскивать на местности, которая может быть еще более "неудачной", чем эта?

- Расскажите им, товарищ младший лейтенант, еще раз о выборе огневой позиции и способах маскировки. Покажите, как это делается. А потом разбейте команду на две группы: одна пусть занимает огневые позиции, а другая отыскивает замаскировавшихся снайперов. Да с часами в руках тренируйтесь. А то ведь можно целый день искать. Группы меняйте!

Этот урок, преподанный начальником штаба полка, заставил пересмотреть программу подготовки снайперов, мы стали стараться учить их в обстановке, максимально приближенной к боевой.

И таким вот наставником А. М. Соловьев был во всем. Все, кто знал этого умного и храброго человека, были опечалены, когда стало известно, что майор Андрей Максимович Соловьев погиб смертью храбрых.

Необходимо сказать, что П. М. Третьяков, вняв советам начальника штаба, отлично подготовил свою команду. Находясь в боевых порядках 98-го стрелкового полка 10-й стрелковой дивизии 23-й армии, 39 снайперов-пограничников за несколько дней уничтожили 311 солдат и офицеров противника. Наши потери - двое раненых.

В связи с развертыванием снайперского движения не могу не сказать хотя бы несколько добрых слов в адрес заместителя командира полка по снабжению Федора Карповича Хорькова. На его плечах в те годы лежал нелегкий груз. С питанием было плохо, и все же он как-то ухитрялся кормить нас довольно сносно - добавлял в котел самые различные пищевые заменители - "подножный корм", как говорили острословы. По-особому он заботился о снайперах. Для них Федор Карпович и в условиях блокады доставал все необходимое.

Я хочу, чтобы читатели поняли меня правильно. Ф. К. Хорьков не ловчил, не пользовался какими-то привилегиями у высокого начальства. Просто он был запаслив, расчетлив, скуповат, билась в нем хозяйственная жилка, которая не позволяла пропадать ни одной крошке. Находить же эти крошки, "подножный корм", он умел.

- Федор Карпович Хорьков из печеного яйца цыпленка высидит! по-хорошему шутили у нас в полку.

Под стать Хорькову были и его подчиненные - начальники служб, складов, повара. Умели они беречь и по-хозяйски расходовать каждый грамм продуктов, горючего и смазочных материалов, обмундирование и снаряжение, оружие и боеприпасы - все, что нужно в бою.

Начальником связи полка в те годы был капитан Г. Г. Горовенко. Как и все офицеры штаба, он многое делал для формирования и обучения снайперских команд. Но больше всего ему везло на вражеских разведчиков, диверсантов и парашютистов. Капитан Горовенко несколько раз участвовал в прочесывании лесных массивов, в поисках шпионов на эвакопунктах, в порту, в других местах. И всегда успех сопутствовал ему.

Первая снайперская команда из тридцати трех человек была подготовлена старшим лейтенантом Разумником Дмитриевичем Винокуровым, лейтенантом Михаилом Николаевичем Власовым и политруком Геннадием Николаевичем Тулакиным. Она действовала в боевых порядках 1-й дивизии НКВД и за десять дней уничтожила сто тридцать восемь гитлеровцев. Команда потерь не имела. И в этом была большая заслуга старшего лейтенанта Винокурова.

Заботливая душа и прекрасный специалист, Винокуров был всеобщим любимцем. Его отличали смелость, отвага и какая-то особая смекалка. Он находил выход из любого положения, каким бы сложным оно ни было, и настойчиво учил этому подчиненных.

Будучи командирам роты, затем начальником штаба батальона, я непосредственно занимался организацией учебы и боевой деятельности снайперов. А когда был переведен в штаб полка, то принимал участие в организации взаимодействия наших снайперских команд с командами армейских частей, на участках которых они действовали. В штабе полка ежемесячно разрабатывались графики выхода снайперских команд на передовые позиции. В них определялись места, сроки, состав и старшие команд, а также командиры, проверяющие работу снайперов.

В. А. Лебедеву и мне не раз приходилось сопровождать снайперские команды, вместе с ними находиться в боевых порядках войск.

...Ночью пехотинцы 204-го стрелкового полка вместо со снайперами-пограничниками вели разведку боем. После огневого налета артиллерии бойцы устремились вперед. В это время со стороны вражеских траншей заговорил пулемет. Плохо пришлось бы наступавшим, особенно на правом фланге, если бы их не выручил снайпер ефрейтор Роман Васильевич Васильев. По вспышкам он определил местонахождение огневой точки. Один за другим сделал несколько прицельных выстрелов. Пулемет замолчал. Всего ефрейтор Васильев уничтожил в том бою восемь гитлеровцев и был награжден орденом Красной Звезды.

...Снайперская команда пограничника младшего лейтенанта Л. Е. Нескубы находилась на позициях 63-й гвардейской стрелковой дивизии. Бойцы не только уничтожали огневые точки врага, но и забрасывали их гранатами, а врываясь в окопы, умело действовали прикладом. Особенно отличились тогда старшины Дмитрий Васильевич Витушкин и Андрей Ефимович Деревянко, ефрейтор Михаил Калинович Юрчин. Всех снайперов наградили орденами и медалями.

Противник понял, что с советскими снайперами шутки плохи. Фашисты перестали передвигаться не только в полный рост, но и пригнувшись. Гитлеровцы, считавшие себя хозяевами захваченной земли, на передовой и в ближнем тылу ползали, как пресмыкающиеся. Многие наши снайперы оказались "без работы".

Надо было что-то придумывать. И мы придумали: стали использовать снайперов во время нашего артиллерийского огневого налета. Находясь в боевых порядках 102-й отдельной стрелковой бригады, я своими глазами видел, какие результаты это дало.

Солдаты противника занимались своим делом: тянули связь, подносили боеприпасы, термосы с пищей... Естественно, маскировались, опасаясь метких выстрелов наших снайперов. Огневой налет многих застал вдали от траншей и землянок. Словно ошпаренные, солдаты заметались в поисках хоть какого-нибудь укрытия. Вот была снайперам работа! Двадцать одного фашиста уничтожили пограничники.

Вскоре после этого к нам в полк прибыл командир бригады Герой Советского Союза полковник Н. С. Угрюмов и в торжественной обстановке вручил правительственные награды большой группе снайперов.

А через несколько дней Указом Президиума Верховного Совета СССР орденами и медалями были награждены многие солдаты, сержанты и офицеры, отличившиеся на Дороге жизни. Орденом Красной Звезды был награжден и я.

Всех награжденных пограничников - было нас человек пятнадцать - вызвали в Ленинград. Помнится, выехали мы ночью. До штаба, который размещался на улице Каляева, 19, добрались без происшествий, пристроились на столах, на полу и заснули как убитые.

Ордена и медали нам вручал генерал-лейтенант Г. А. Степанов.

Только началось торжество, гитлеровцы стали бомбить и обстреливать город. Несколько снарядов и одна бомба угодили в помещение штаба.

Тяжело было сознавать свое бессилие в такой обстановке. Враг глумился над голодным, замерзшим городом, сеял смерть, а мы не могли ему отомстить в полной мере!

Будто подслушав мои мысли, генерал, поздравляя нас, сказал:

- Уничтожать врага на снайперских позициях, уничтожать всюду, где бы он ни появился; делать все для того, чтобы фронт и город получали как можно больше грузов; чтобы ни один шпион и диверсант, ни один подлый шептун не проник в Ленинград - вот что должно быть вашим ответом на высокие награды Родины, на бесчинства фашистских стервятников.

В обратный путь мы снова должны были выехать ночью, поэтому у каждого было несколько часов свободного времени. Одни решили навестить родных и знакомых, другие - просто посмотреть город.

Ленинград заметно изменился с тех пор, как я в начале октября 1941 года водил по его улицам маршевые роты. В глаза бросались разрушенные бомбами и снарядами дома, засыпанные снегом троллейбусы и трамвайные вагоны. Улицы стали тесными от высившихся по бокам сугробов. Тихо брели женщины, старики и дети, закутанные шалями, а то и одеялами. Некоторые тянули за собой стиральные корыта или листы железа, на которых лежали мертвые.

Вечером в небе заплясали лучи прожекторов, послышались разрывы зенитных снарядов. Очередной налет фашистских самолетов вызвал новые разрушения и пожары.

Недалеко от Литейного моста фашистская бомба расколола пополам пятиэтажный дом. Вначале было трудно разобраться в жутком хаосе душераздирающих криков, огня, дыма и пыли. По лестнице, заваленной кирпичами и какими-то искореженными металлическими конструкциями, я пробрался на третий этаж, рванул дверь одной из квартир. Языки пламени лизали стены. На полу лежала женщина с залитым кровью лицом. Рядом с нею, протягивая ко мне руки, плакала девочка лет пяти. Я распахнул шинель, схватил ребенка и поспешил на улицу. Здесь ко мне подбежала женщина из отряда МПВО с одеялом в руках. Я передал ей ребенка и снова бросился к горящему зданию.

Я помогал выбираться из огня женщинам и старикам, выносил какие-то вещи, первыми попадавшиеся под руку. А перед глазами стояла худенькая девочка с лицом старушки, протягивающая ко мне свои косточки-руки.

Как я уже писал, движение машин по льду Ладоги было прекращено 21 апреля 1942 года. Через месяц, 22 мая, на озере открылась летняя навигация. Личный состав Ладожской военной флотилии и Северо-западного речного пароходства был так же отважен и смел, как и автомобилисты.

Прямая обязанность военных моряков - конвойная и навигационная служба, защита караванов и отдельных судов, их охрана на рейде. Но они добровольно брали на себя и перевозку боеприпасов, продовольствия, медикаментов.

- Загружать все, что плавает! - такое решение вынесли на собраниях коммунисты и комсомольцы флотилии.

Весной 1942 года 104-му пограничному полку поручили еще и противодесантную оборону западного побережья озера. В первой половине лета совместно с войсками 23-й армии и моряками Ладожской флотилии мы создали надежный оборонительный рубеж: построили дзоты, блиндажи, стрелковые и минометные окопы, щели и убежища. Серьезное внимание обращалось на взаимодействие между сухопутным и флотильским командованием.

Частым и желанным гостем пограничников был комиссар Ладожской военной флотилии полковник Николай Дмитриевич Фенин. Знали мы и командующего капитана 1 ранга Виктора Сергеевича Черокова (ныне вице-адмирал в запасе), и начальника штаба Сергея Валентиновича Кудрявцева (ныне контр-адмирал в отставке). Но самые тесные связи были, конечно, с командирами кораблей. Об одном из них - командире тральщика ТЩ-100 старшем лейтенанте Петре Константиновиче Каргине (ныне капитан 1 ранга, доцент, кандидат военно-морских наук) - необходимо рассказать подробнее.

Небольшого роста, круглолицый, с чуть прищуренными глазами, озорно выглядывавшими из-под козырька надвинутой на лоб и сбитой на правое ухо фуражки, П. К. Каргин и минуты не мог прожить спокойно. С ним было легко и весело.

Команда любила своего командира, потому что видела - он много знает и умеет, с ним не страшны любые невзгоды. Все, кто служил на ТЩ-100, были отлично подготовлены. Старший лейтенант Каргин старался добиться автоматизма во всем, что не требовало размышления, а всю освободившуюся умственную энергию подчиненных направлял на проблемы, заслуживающие этого. В минуту, когда на карту были поставлены жизни десятков людей, такой метод себя оправдал.

...22 октября 1942 года. Холодный и пасмурный день. Тяжелые тучи заволокли небо. Озеро окутал туман. На рассвете, мало чем отличавшемся от ночи, тридцать два немецких и финских корабля по-воровски подошли к острову Сухо. Врага заметил сигнальщик находившегося в дозоре тральщика ТЩ-100. Прозвучала боевая тревога. Уведомив по радио командование, тральщик открыл огонь.

Враг имел большое преимущество в количестве и калибре орудий. Кроме того, его действия поддерживали вначале четыре "мессершмитта", затем появились штурмовики и бомбардировщики. И все же команда тральщика первой добилась успеха: удачное попадание - и фашистский катер взорвался. Вскоре один за другим были уничтожены еще два вражеских судна. Тральщиком управлял молодой, но опытный командир, умело сочетавший маневр с огнем. Вода вокруг маленького суденышка кипела. По нему вели огонь несколько вражеских кораблей, его бомбили, обстреливали из пушек и пулеметов самолеты, а оно было неуязвимо.

Фашистские солдаты все же сумели высадиться на остров, который оборонял небольшой гарнизон во главе с командиром батареи старшим лейтенантом Иваном Константиновичем Гусевым.

Защитники Сухо открыли огонь. Силы были неравными. Но моряки-ладожцы не отступили. И. К. Гусев был пять раз ранен, но продолжал руководить обороной острова.

Вскоре к месту боя прибыл "морской охотник" старшего лейтенанта Ковалевского, другие наши корабли, в воздухе появились самолеты Краснознаменного Балтийского флота и ВВС Ленинградского и Волховского фронтов.

Узнав о нападении на остров Сухо, командир 104-го пограничного полка привел в боевую готовность и значительно усилил подразделения, непосредственно выделенные для борьбы с десантами на западном побережье Ладоги. По тревоге был поднят один из батальонов. Погрузка на суда заняла несколько минут, и пограничники поспешили на помощь гарнизону Сухо. Правда, она не потребовалась.

Десант с острова был сброшен, вражеские суда обращены в бегство. Шестнадцать кораблей с десантом были уничтожены, один захвачен в плен. В воздушом бою было сбито пятнадцать фашистских самолетов. Враг потерял убитыми и ранеными сотни матросов, солдат и офицеров.

Разгоряченный боем, старший лейтенант Каргин не забыл и о товарищах, сражавшихся с врагом на острове. Он принял на борт раненых и взял курс на Новую Ладогу - в базу.

Герой-артиллерист, бледный от потери крови, лежал на палубе на носилках. Он улыбнулся, когда над ним наклонился Каргин.

- Орел ты! - тихо сказал Гусев. - И ребята твои - орлы!

Он ослабевшей рукой пошарил по палубе, где лежали его вещи, и по очереди передал Петру Константиновичу бинокль и пистолет.

- Мои трофеи, добытые сегодня в бою. Возьми на память...

Вскоре после этого боя Политическое управление Краснознаменного Балтийского флота выпустило специальную листовку: "Слава командиру тральщика Петру Каргину!" Политработники нашего полка ознакомили с ней всех пограничников, призвали их служить Родине так, как этот отважный моряк.

За бой у острова Сухо старший лейтенант Петр Константинович Каргин был вскоре награжден орденом Красного Знамени.

В заключение нелишне сказать несколько слов о корабле П. Каргина, который вот уже седьмой десяток лет исправно несет службу.

ТЩ-100, построенный еще до Октябрьской революции, побывал на своем веку и минным заградителем, и тральщиком, и учебным, и вспомогательным судном. Настало время идти ему на слом. Механик Тимофей Григорьевич Гудзь, проплававший на ТЩ-100 двадцать семь лет, не мог примириться с этим. И он уговорил правление рыболовецкого колхоза купить этот корабль. Ветеран остался в строю.

Рижская студия телевидения выпустила фильм "О большой судьбе маленького корабля". Это - увлекательный рассказ о ТЩ-100.

Коль речь зашла о моряках, не могу не вспомнить о людях родственной им профессии - о водолазах Экспедиции подводных работ особого назначения (ЭПРОН), которыми руководил контр-адмирал Ф. И. Крылов.

До войны об ЭПРОНе писали книги, снимали фильмы. Эпроновцы отыскивали в морских пучинах корабли, затонувшие десятки лет назад, первыми узнавали удивительные тайны, вырванные у времени. Их труд был овеян романтикой, легендами.

На Ладоге было иначе. Здесь водолазы поднимали со дна озера танки и автомобили, пушки и бульдозеры, тракторы и скреперы, мешки с мукой и крупами, ящики с патронами.

Мы, пограничники, ежедневно встречались с эпроновцами. На наших глазах проходила вся их тяжелая и изнурительная работа.

Весной 1942 года строители и, монтажники, среди которых были эпроновцы (ими, помнится, руководил главный инженер 27-го отряда подводно-технических работ В. К. Карпов), одержали крупную победу - в тяжелейших условиях, в рекордно короткие сроки проложили по дну Ладожского озера знаменитый трубопровод, по которому в начале июня Ленинград стал получать в необходимых количествах бензин, керосин, лигроин, дизельное топливо. Это был подлинный героизм большого коллектива, насчитывавшего около тысячи человек.

Кажется, трудно скрыть от глаз людских такое огромное строительство, развернувшееся неподалеку от Коккоревского спуска. Но оно было скрыто! Кроме пограничников, никто на Ладоге о нем не знал.

Отдельные виды работ выполнялись на виду у противника. Фашисты открывали артиллерийский огонь по строительным площадкам, бомбили их. Но они не знали, что именно происходит там. Вражеским агентам не удалось проникнуть ни на один участок строительства!

В конце сентября была одержана еще одна победа, тоже явившаяся загадкой для фашистов, - Ленинград получил электроэнергию от Волховской ГЭС. Теперь героями были труженики Ленэнерго, проложившие по дну Ладожского озера, насколько мне известно, пять кабельных линий. И об этом строительстве, не считая пограничников, знали единицы, и на площадки электриков мы не допустили ни одного фашистского соглядатая!

* * *

Летом 1942 года противник активизировал и агентурную работу, поэтому часть своих сил полк выделил на борьбу со шпионами и диверсантами.

Фашисты, как я уже писал, набили руку в засылке своих людей в наши тылы. Их лазутчики, подготовленные в специальных школах, выдавали себя то за военнослужащих Красной Армии (в таких случаях у них были подлинные документы, либо снятые с убитых и тяжелораненых бойцов, либо отобранные у попавших в плен), то за советских граждан, пробиравшихся на Большую землю из Ленинграда или из прибалтийских республик. У последних документы сплошь и рядом отсутствовали, а легенды так искусно сочинены, что было трудно отличить правду от лжи.

Шпионов и диверсантов, распространителей ложных слухов, пытавшихся сеять панику в нашем тылу, враг обычно сбрасывал с самолетов ночью или на рассвете. Прочесывание огромных лесных массивов, изобилующих болотами, было делом трудоемким. Иной раз мы затрачивали уйму времени, привлекали большие силы, а успеха не добивались.

Фашисты не жалели сил на пропаганду. Над расположением наших войск нередко появлялись "самолеты Геббельса", сбрасывавшие огромное количество листовок. Бывало, так гады постараются - все побережье белеет, словно ромашки на лугу. Геббельсовские пропагандисты подтасовывали факты, делали отраву из самых невинных эпизодов. Для большей "убедительности" они приводили подлинные фамилии красноармейцев и командиров. Фамилии эти они выуживали из наших газет, радиопередач и других источников.

Листовкам, как правило, не верили. Бойцы использовали их совершенно не для того, для чего предназначал враг. Но были и такие, что читали, задумывались над фашистскими выдумками. Поэтому пограничники, участвовавшие в прочесывании местности, получали также задание собирать и уничтожать вражеские листовки.

В апреле 1942 года я распрощался со своей ротой, занимавшей оборону на западном побережье Ладоги, в районе поселка имени Морозова, и принял 3-ю резервную роту полка, сформированную из личного состава маневренной группы погранотряда. Вот с ней-то мне и пришлось полазить по лесам и болотам в поисках вражеских лазутчиков.

Однажды меня вызвал полковник Т. С. Шуйский и поставил перед ротой задачу, над решением которой я вместе с командирами взводов лейтенантами Фроловым, Чесноковым и Иванчиковым долго ломал голову.

Госпиталь, размещавшийся в лесу в районе мыса Осиновец, время от времени менял свое месторасположение, и все же немецкие летчики, словно борзые по следу, находили его и ожесточенно бомбили. Несомненно, кто-то ставил их в известность о передислокации.

- Не иначе, еще один "рыбак" появился, - высказал предположение командир полка. - Нам надо не только усилить бдительность на КПП, всюду, где несут службу пограничные наряды, но и подключить к разгадке тайны работников госпиталя и армейские части, с которыми мы взаимодействуем. Побывайте у них. А вначале продумайте, о чем именно следует их попросить, как лучше организовать обмен информацией...

"Рыбак"... История с ним многому научила нас, пограничников.

...В конце 1941 года на побережье каждый день видели согбенного, худого старика. Ни на кого не глядя, кашляя и охая, тащился он с сетями и пешней на плече. Никто не обращал внимания на этого человека: ходит, ну и пусть себе ходит. Не один он тут рыбак, все жители прибрежных деревень - рыбаки.

Ночью работники госпиталя схватили ракетчика, подававшего сигналы врагу. Он так отчаянно сопротивлялся, так злобно поносил Советскую власть и Красную Армию, что медики чуть было не придушили его. Ракетчиком оказался тот самый старый рыбак, вернее, маскировавшийся под него бывший белогвардейский офицер. Именно этот тщедушный на вид дед незадолго перед тем, как его схватили, помог фашистским летчикам разбомбить нашу автоколонну, перевозившую тяжелораненых бойцов и командиров...

И вот снова похожая ситуация.

Я встретился с начальником госпиталя, командирами армейских частей, располагавшихся в районе мыса Осиновец, населенных пунктов Коккорево, Ваганово, Ириновка, проинформировал их об оперативной обстановке, познакомил с разработанными нами мероприятиями, договорился о взаимодействии.

Личный состав 3-й роты не раз прочесывал леса в радиусе расположения госпиталя, проводил необходимую работу на эвакопунктах, которые ежедневно обрабатывали сотни раненых и больных воинов, женщин, детей и стариков, эвакуированных из Ленинграда. Здесь легко было скрываться какому-нибудь "рыбаку".

Однажды госпиталь перебазировался еще раз, причем в ненастную погоду, когда в воздухе не было ни одного фашистского самолета. На новом месте палатки умело замаскировали. И все же ночью этот район подвергся бомбежке. Наш наряд засек, что с земли кто-то выпустил две красные ракеты как раз в тот момент, когда в воздухе завыли немецкие самолеты.

На другой день пограничик Воробьев задержал на КПП неизвестного без документов.

Помню, он сидел в землянке, положив на колени большие волосатые руки. Рыжий, веснушчатый. Зубы редкие, желтые и длинные, как у лошади. Глаза, похожие на испеченный на солнце крыжовник, все время блуждали.

- Эва, беда какая - документов нет! - говорил задержанный. - А у кого они теперь есть, кроме вас, военных? Кому они нужны? Идет война. Люди гибнут и с документами, и без документов... Какая разница?

Мужчина, как мне показалось, угодливо посмотрел на меня и попросил:

- Папиросочкой не побалуете, товарищ старший лейтенант?

Я ответил отказом. Задержанный мне не нравился. Вот бывает так: с первого взгляда испытываешь неприязнь, даже отвращение к совершенно незнакомому тебе человеку. Это трудно объяснить, еще труднее, наверное, понять. Срабатывает какое-то "шестое" чувство.

Неизвестный назвался Макаровым, рассказал, кто он такой и откуда.

Выходило так, что еще в 1941 году, до оккупации района немцами, по заданию райкома партии, Макаров будто бы ушел в партизанский отряд. После одной из диверсий (пришлось долго лежать на мерзлой земле, ожидая немецкий эшелон, который партизаны подорвали) заболел крупозным воспалением легких. Лечился у верных людей в глухой деревеньке. Однажды туда неожиданно нагрянули фашисты, обыскали все дома, схватили партизана и бросили его в лагерь. Набравшись сил после болезни, Макаров бежал, перебрался через линию фронта и вот теперь направлялся в Ленинград, в областной штаб партизанского движения... Сколько слышал я таких исповедей!

"Рыжий", как я мысленно прозвал задержанного, называл и без запинки повторял названия населенных пунктов, в которых он родился, жил, работал, партизанил, лечился, находился в лагере, фамилии партийных и советских работников. Окончив рассказ, он снова угодливо посмотрел на меня.

- Вот и вся моя история. Вы уж, товарищ старший лейтенант, отпустите меня. Я засветло успею добраться до партизанского штаба. Завтра позвоните туда, и вам подтвердят каждое мое слово. Не такой Макаров человек, чтобы врать!..

"А я не такой, чтобы верить каждому встречному-поперечному!" - мысленно возразил я "Рыжему".

Все, что рассказал Макаров (да и не Макаров он был вовсе), оказалось ложью. Вскоре его разоблачили как фашистского шпиона. Он признался, что наводил немецкие самолеты на госпиталь, пирсы и склады...

Вспоминается еще один эпизод тех дней.

Пограничный дозор - старший сержант А. П. Сулейкин с четырьмя товарищами - продвигался по лесу. День клонился к вечеру, наблюдать становилось труднее. Но от зорких глаз наряда ничто не ускользало.

- Товарищ старший сержант, смотрите! - шепотом произнес один из бойцов и указал в сторону просеки, на которой мелькали какие-то тени.

Бывалый пограничник, Сулейкин сразу определил, что двое неизвестных не наши бойцы. Наши бы шли свободнее и не по краю просеки, издали сливаясь с деревьями, а посередине - им же некого и нечего бояться. Старший наряда выслал двух бойцов в засаду, а сам стал скрытно приближаться к подозрительным прохожим. Когда он подошел к ним почти вплотную, из засады раздался окрик младшего сержанта Д. Н. Струкова. Фашистские разведчики, а это были они, что называется, и глазом моргнуть не успели, как их скрутили.

Как уже известно читателю, личный состав заставы на острове Пий-Саари два раза подряд завоевывал переходящее Знамя округа. Бойцы и командиры резервной заставы, которой я командовал летом 1941 года на Карельском перешейке, геройски сражались с фашистскими захватчиками. В этих успехах была доля труда политрука II. Н. Орешкова и младшего политрука А. Д. Семушина. Талантливые были политработники, умели правильно нацелить и воодушевить людей. За что бы они, бывало, ни брались, дело это на поверку всегда оказывалось самым важным для того времени, все у них выходило так, как было задумано ("по чертежу", как любил выражаться Орешков), и всегда их с энтузиазмом поддерживали подчиненные.

С таким же вот, как Орешков и Семушин, деятельным и добрым человеком, хорошим товарищем свела меня судьба и в резервной роте на Ладоге. Помню, я только увидел политрука Андрейченко, еще и слова от него не услышал, а уже решил, что мне снова повезло. Веяло от этого человека недюжинной силой, чувствовалось, что он знает себе цену, и в то же время был он открытый, широко распахнутый, словно бы предлагал: смотрите, каков я - весь на виду.

У Андрейченко был удивительный дар быстро сходиться с людьми, понимать их настроение и по-своему, в интересах дела, это настроение изменять. Бывало, рассказывает будто простые вещи, а люди, только-только ввалившиеся в землянку после изнурительного поиска вражеских агентов, улыбаются, а потом весело хохочут. Политрук знал не только множество историй, одна смешнее другой. Он душу человеческую знал. Знал, когда можно и обязательно нужно пошутить с подчиненными, чтобы снять усталость, налет уныния, а когда и твердость проявить.

Андрейченко везде успевал. Он и в разведку ходил, и в поисках участвовал, и занятия по политической, служебной, тактической и строевой подготовке проводил, и боевые листки выпускал. Вокруг него все ходуном ходило. Люди его с полуслова понимали. Политинформации, беседы политрука были всегда короткими, но очень емкими и действенными.

104-й отдельный пограничный полк находился на важном участке обороны, поэтому командование войск охраны тыла Ленинградского фронта уделяло ему болите внимания, чем другим частям. У нас постоянно бывали начальник войск генерал-лейтенант Г. А. Степанов, начальник политотдела С. И. Гусаров, офицеры Н. М. Толмачев, Г. К. Поспелов, А. М. Ефремов, В. Д. Воробьев и В. А. Кельбин. (С В. А. Кельбиным, как помнит читатель, я расстался после окончания минометных курсов в Бернгардовке. Вначале он продолжал службу в 103-м погранотряде, но вскоре этого хорошо подготовленного командира перевели в управление пограничных войск Ленинградского округа.) Они помогали нам организовать оборону, сделать ее неприступной для врага, учили, как лучше проводить прочесывание лесных массивов, отражать высадку вражеских морских и парашютных десантов.

Наши старшие товарищи были людьми разными и по возрасту, и по сроку службы, и по военной подготовке. К примеру, начальник отдела боевой подготовки полковник Алексей Михайлович Ефремов участвовал в гражданской войне. Начинал рядовым. Служил в пехоте и кавалерии, был сапером и артиллеристом. Он многое знал и с завидным упорством старался передать эти знания другим. Если представлялась хотя бы малейшая возможность, полковник обязательно организовывал занятия по тактической, огневой, физической или строевой подготовке, непременно посещал сборы офицеров, пулеметчиков или снайперов.

Полковник очень не любил командиров, которые считали, что они все знают, и как личную обиду воспринимали добрые советы, а также тех, кто не доверял подчиненным, все брал на себя. Как-то А. М. Ефремов с несвойственной ему резкостью отчитал одного лейтенанта:

- Ишь, мастер на все руки! Уважайте тех, у кого можно что-то перенять, чему-то поучиться. Я старше вас, а всю жизнь учусь, в том числе и у подчиненных. Разве это зазорно?

В другой раз полковнику попал под горячую руку "незаменимый".

- Ну что вы мечетесь? - строго спросил капитана А. М, Ефремов. - Я то, я - се! Ничего же не получится, если пекарь и хлеб будет выращивать, и соль добывать, и артезианские скважины бурить, чтобы воду достать. Пусть печет хлеб - это он умеет, а муку, соль и воду ему другие добудут. Не хватайтесь за все, товарищ капитан. Другим доверьте!..

От командиров, проводивших занятия, полковник требовал тщательной подготовки, чтобы учеба приносила максимум пользы.

Однажды я оказался в штабе полка по весьма срочному делу. Захожу в одну из землянок, смотрю, сидит группа командиров и среди них Алексей Михайлович Ефремов.

- А-а, товарищ Козлов! Вы ведь с Ладоги?

- Да, - отвечаю, - с Ладоги.

- Понятно, - улыбнулся он и продолжал: - Кто свежую рыбу ест, тот хорошо думает. А ну-ка, подходите ближе. Видите, на классной доске обстановка нанесена? - Полковник встал, взял в руки мел. - Это - положение противника, а вот это - наших войск. Ваше решение?

Мне показалось, что обстановка несложная. Прикинул так и этак. Ответил.

- Да, - задумчиво произнес полковник Ефремов, - пожалуй, и так можно действовать. Но, сдается мне, вы последних изменений в нашей тактике не знаете. Новый Боевой устав рекомендует действовать по-другому. Правда, вы ответили, что называется, с ходу. Это вас как-то оправдывает...

Я понял, что торопливость и незнание нового в тактике наступления привели меня к нелучшему решению, и покраснел. Урок, преподанный полковником Ефремовым, запомнился на всю жизнь.

В 1958 году, когда я уже учился в Академии Генерального штаба и вместе с другими проходил стажировку в войсках, мне посчастливилось встретиться с генералом армии П. И. Батовым, командовавшим тогда Прибалтийским военным округом. Помнится, мы стояли в строю и слушали прославленного полководца.

- Вы решили посвятить себя военной службе, - говорил П. И. Батов. - Не забывайте: настоящими военачальниками не рождаются - ими становятся. Творите, выдумывайте, пробуйте! И будьте смелее, инициативнее. Думайте, товарищи, над каждой мелочью думайте. Думать всегда полезно!.. Знаменитый ученый профессор Филатов говорил: "Можно делить людей по-разному. На добрых и злых, умных и глупых, талантливых и бездарных... Я делю их еще на две категории: на тех, кто умеет брать на себя ответственность, и на тех, кто любит, чтобы за него отвечали другие". Правильно сказал профессор! Бытует такое выражение: каждое решение командира правильное, только одному цена рубль, а другому - копейка. Делайте все для того, чтобы ваши решения были "рублевыми"...

Слушая генерала армии П. И. Батова, я вспоминал Ладогу, полковника А. М. Ефремова и злополучную классную доску, на которой мелом была нанесена обстановка. Да, мое решение было правильным, но "копеечным", потому что я не учел всего, а в бою это недопустимо...

Занятия, на которых почти всегда присутствовали старшие командиры и начальники, бывало, приходилось прерывать самым неожиданным образом.

В лесном массиве взвод лейтенанта Фролова отрабатывал захват парашютиста, когда поступило сообщение; появился подозрительный человек, необходимо задержать его и проверить.

Полковник Ефремов собрал взвод и обратился к командиру:

- Обстановка стала реальной. Как будете действовать?

Лейтенант Фролов был молодой, да и красноармейцы - тоже, их только-только призвали на действительную военную службу. Опыта, конечно, никакого. Не долго думая, командир крикнул: "Вперед!" - и бойцы гурьбой ринулись за ним в глубь леса.

- Стой! - скомандовал полковник. - Так не пойдет. Он быстро расставил красноармейцев, разъяснил, кто из них заходит с левого фланга, кто - с правого, выделил группу захвата.

- Теперь можно выполнять задачу, - разрешил он. - Приказываю двигаться как можно осторожнее, все видеть, а самим превратиться в невидимок.

Через два часа неизвестный был разыскан. Им занялись соответствующие товарищи.

- Не было бы счастья, да несчастье помогло, - шутил на разборе А. М. Ефремов. - Можно было провести еще три-четыре занятия и не знать, на что мы способны. А действовали умело! - похвалил он всех в заключение.

Не ради славы воевал советский солдат. Но как гордился он, когда в Указе Президиума Верховного Совета СССР или в приказе командующего фронтом среди награжденных находил свою фамилию! Когда видел на газетной странице описание своих боевых дел, а то и снимок!

И тут мне хочется сказать доброе слово в адрес военных журналистов, особенно Всеволода Анисимовича Кочетова, бывшего в те годы начальником отдела фронтовой жизни газеты Ленинградского фронта "На страже Родины". Человек высокой культуры, наблюдательный, храбрый, он обладал неиссякаемым запасом оптимизма и бодрости. Оружием журналиста Кочетова являлось не только перо, но и автомат, гранаты. Все это он носил с собой и всем мастерски владел. Говорю так потому, что встречался с В. А. Кочетовым и на Ладоге, и в блокадном Ленинграде, и на снайперских позициях.

Всеволод Кочетов не любил писать с чужих слов - старался все увидеть своими глазами. С пограничниками ходил в разведку, с пехотинцами участвовал в ночных поисках, с саперами ставил мины, делал проходы в проволочных заграждениях. В общем, лез в самую гущу боя.

Газете нужен был материал о людях, находившихся в боевом охранении. В. Кочетов, в валенках, полушубке и шапке-ушанке, с автоматом в руках, с гранатами и бутылками с горючей смесью в вещевом мешке, сотни метров полз по-пластунски, прежде чем добрался до боевого охранения. Фашисты, вот они рукой подать. Всю ночь палили из пулеметов, сыпали мины, в небе то и дело повисали "люстры", освещавшие все вокруг мертвенно-бледным светом. Не было возможности не только встать, чтобы размять затекшие руки и ноги, а даже голову поднять, пошевелиться.

Вернувшись на рассвете в землянку, В. А. Кочетов налил себе в кружку кипятка, сел на скамью, привалился к стене, обхватил кружку плохо повиновавшимися руками и устало закрыл глаза. Потом отхлебнул несколько глотков и сказал:

- Не раз слышал я, что рыбаки называют ладожский сиверко злодеем, а встретился с ним впервые. Ну и злодей! До того прохватил, что, кажется, даже кости трещат.

Он опять отпил из кружки и продолжал:

- Вы сами не знаете, какие вы герои, товарищи! Ветер-злодей, немецко-фашистские злодеи - все против вас. А вы стоите, как скала!

Таков был добрый друг пограничников Всеволод Анисимович Кочетов, приезду которого мы всегда радовались.

Рассказывая в книге "Город в шинели" о своей журналистской работе, о работе своих коллег, В. А. Кочетов написал такие слова: "...не пройдя через огонь, мы не сможем прямо, честно и открыто смотреть в глаза тем, о ком пишем; мы не будем иметь никакого права писать о них; и, чтобы иметь на это право, мы идем туда, вперед, где стреляют".

Хорошо написал! Правильно написал!

Фронтовую газету пограничники всякий раз ждали с нетерпением, словно письма от родных и любимых. Они не только читали ее в землянках, обсуждали прочитанное. Материалы, в которых шла речь о их боевых делах, аккуратно вырезали и посылали домой. Таким образом, газета не только воодушевляла воинов на борьбу с фашистами, в тяжелейших условиях блокады вселяла веру в победу нашего правого дела, но и звала на подвиг тружеников тыла. Спасибо ей за это! Если написанное мною прочитают работники газеты "На страже Родины", пусть знают они, что их с благодарностью помнят защитники Ленинграда!

Не могу не сказать еще об одном человеке.

Зимой 1941/42 года поэт Владимир Лифшиц написал в Ленинграде "Балладу о черством куске". Сейчас я уже не помню, где впервые было напечатано стихотворение, по-моему, самое лучшее из того, что написано поэтом. Пограничники читали и перечитывали его, переписывали и посылали родным и близким, любимым.

В балладе шла речь о лейтенанте, который по темным ленинградским улицам сопровождал на фронт автомашину, груженную продовольствием. По пути он после долгой разлуки с семьей на минуту заехал домой. В холодной, давно не топленной квартире его встретили сынишка - "старичок семилетний в потрепанной шубке" - и распухшая от голода жена, лежавшая в постели. Лейтенант, худой, похожий на голодную птицу, отдал свой паек - черствый кусок хлеба - сыну, а тот, воспользовавшись темнотой, вложил отцовский подарок в руку матери. Особенно впечатляли, пожалуй, вот эти строчки:

...Грузовик отмахал уже

Многие версты.

Освещали ракеты

Неба черного купол.

Тот же самый кусок 

Ненадкушенный,

Черствый 

Лейтенант

В том же самом кармане

Нащупал.

Потому что жена

Не могла быть иною

И кусок этот снова

Ему подложила.

Потому что была

Настоящей женою,

Потому что ждала,

Потому что любила...

Я тоже переписал стихотворение В. Лифшица и послал жене в Сибирь. К тому времени Мария Ануфриевна приютила в своем доме польскую семью, бежавшую от гитлеровцев в Советский Союз, - Констанцию Францевну Булгак и ее восьмилетнего сына Геню. Как мне потом писала жена, Констанция Францевна, молодая женщина, сносно знавшая русский язык, "Балладу о черством куске" перечитывала несколько раз, пересказывала ее сынишке и каждый раз не могла сдержать слез.

- На ленинградцев надо молиться, как на Матку Боску! - с гордостью говорила она.

9 мая 1942 года "Правда" писала:

"Когда-нибудь поэты сложат песни о ленинградской Дороге жизни. Они вспомнят о том, как шли по льду эшелоны машин с грузами из Москвы, Свердловска, Горького, Сталинграда, как везли по ней подарки из Средней Азии, как тянулись по ней красные обозы партизан из оккупированных районов Ленинградской области. Страна с глубокой благодарностью узнает о подвиге каждого из тружеников и воинов, проложивших и оберегавших дорогу, об огромном внимании, которое уделяли ледовой магистрали ленинградские партийные организации".

Петр Леонидович Богданов, которого знают и любят не только участники Дороги жизни, а и все ленинградцы, был на Ладоге политруком роты связи. Вместе с бойцами вынес он на своих плечах все тяготы трудной профессии военного связиста, мерз и голодал, прошел по фронтовым дорогам до Австрии. Этот коренастый, влюбленный в жизнь человек первым прославил героев Дороги жизни. Написанная им во фронтовой землянке "Песня о Ладоге" до сих пор живет. Ее поют на торжественных собраниях, вечерах встречи ветеранов войны с молодежью, песня включена в репертуар всех коллективов художественной самодеятельности Ленинграда и области.

Сквозь шторм и бури, через все преграды,

Ты, песнь о Ладоге, лети!

Дорога здесь пробита сквозь блокаду,

Родней дороги не найти!

Эх, Ладога, родная Ладога!

Метели, штормы, грозная волна.

Недаром Ладога родная

Дорогой жизни названа!..

Девятьсот долгих дней и ночей город Ленина был осажден гитлеровскими захватчиками. Жестокой блокадой они рассчитывали удушить ленинградцев. Но голодный, без воды и света город-герой мужественно выстоял.

И вот наступил январь 1943 года. Пришло время прорыва блокады. Для координации военных действий прибыли представители Ставки верховного Главнокомандования: на Ленинградский фронт - Маршал К. Е. Ворошилов, на Волховский - генерал армии Г. К. Жуков (18 января, в день завершения прорыва блокады, ему было присвоено звание Маршала Советского Союза).

В те дни мне довелось встретиться с Ворошиловым. Климента Ефремовича узнавали всюду, где бы он ни появлялся. Каким зарядом энергии обладал этот человек! Подвижный, неугомонный, он все хотел увидеть своими глазами.

С командой снайперов я находился в районе Невской Дубровки, когда туда прибыли К. Е. Ворошилов, командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров и сопровождавшие их лица. Разговорившись с нами, пограничниками, маршал весело заметил:

- Ну, "зеленые фуражки", скоро снова станете охранять границу. Вы ведь мастера этого дела!

Генерал-полковник Л. А. Говоров стоял чуть-чуть в стороне от Климента Ефремовича и исподлобья смотрел на нас, словно был не доволен этой непредусмотренной задержкой. Леонида Александровича я видел впервые в жизни. На фронте о нем говорили много хорошего. Все знали, что с виду он суров, суховат, говорит мало - больше слушает. Очень скуп на похвалу. Но исключительно добр, отзывчив, внимателен. Таким он оказался и на этот раз. Хотя командующий и находился немного в стороне, а все же услышал слова представителя Ставки.

- Они на все руки мастера, товарищ Маршал Советского Союза, - сказал Говоров. - Снайперы-пограничники так бьют немцев и финнов, что от тех только перья летят. В наступлении, в атаке - везде впереди!

- А как вы заботитесь о них? - спросил маршал. Командующий вопросительно посмотрел на меня.

- Обуты, одеты, - ответил я, - боеприпасов хватает.

- А с питанием как?

- Мы - ленинградцы, товарищ Маршал Советского Союза! - осмелел я.

- Молодец! - похвалил Ворошилов. - Как фамилия?

- Старший лейтенант Козлов.

- Хорошо ответили, товарищ Козлов! - Помолчал немного и, улыбаясь, спросил: - Не курите?

- Нет, не курю, - ответил я, не понимая, зачем этот вопрос был задан.

- Еще раз молодец! Сто лет проживете. - Маршал хотел было идти, но снова обернулся ко мне: - Я тоже не курю. И преотлично себя чувствую...

Уже много времени спустя я узнал, что К. Е. Ворошилов никогда в жизни не курил и принимал всяческие усилия, чтобы отучить от этой дурной привычки как можно больше людей.

С Говоровым судьба свела меня еще раз. В пятидесятых годах, когда я командовал полком, мы, воины, встречались с Маршалом Советского Союза Л. А. Говоровым как с кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. В комнате за сценой, когда мы обсуждали порядок проведения предвыборного собрания, Леонид Александрович обратил внимание на мои награды.

- Вижу, Ленинград обороняли, - сказал он. - Где были?

В нескольких словах я рассказал все, что уже известно читателю.

- Представляете, а ведь я помню ту встречу на Неве! - скупо улыбнулся маршал. - Климент Ефремович тогда с пограничниками беседовал. Вот о чем шел разговор, простите, запамятовал.

Я напомнил. И глаза маршала сразу потеплели.

- Пограничниками я всегда гордился. Хорошо вас воспитывали. Казалось, что вы какие-то особые люди.

Когда мы вышли на сцену и сели за стол президиума, на трибуну поднялся помощник начальника политотдела по комсомольской работе лейтенант Николай Захарович Ларгин. Его выступление - деловое, звонкое, эмоциональное то и дело вызывало в зале аплодисменты.

- Кто такой? - наклонившись ко мне, тихо спросил Л. А. Говоров.

Я ответил.

- Уверен - из него получится хороший политработник, - сказал маршал. Помогайте ему расти, выдвигайте. Берегите такого человека!

Не ошибся Л. А. Говоров. Н. З. Ларгин действительно оказался талантливым политработником. Ныне он - начальник политотдела дивизии имени Ф. Э. Дзержинского.

Пришлось мне проводить Леонида Александровича Говорова и в последний путь...

Но вернемся на берег Невы. Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов наблюдал за переправой танков через Неву. Дело это было трудоемкое, сложное и опасное. С танков снимали башни, сгружали боезапас, сливали лишнее горючее. Из экипажа оставался лишь механик-водитель. Делалось это для того, чтобы облегчить танк, уменьшить давление на лед. Башню, боеприпасы и горючее перевозили на специальных санях, которые буксировал танк.

Вместе с Л. А. Говоровым и другими военачальниками К. Е. Ворошилов пошел следом за головным танком, механик-водитель которого добровольно вызвался проверить, выдержит ли невский лед тяжелую машину. Шел быстро, не оглядываясь. Позади было уже метров сто пятьдесят, когда угрожающе затрещал лед. Еще секунда - и машину поглотила черная невская вода.

На мгновение все оцепенели: казалось, механик-водитель погиб. Вдруг среди ледяного крошева показалась голова танкиста. Его мгновенно подхватывают. Кто-то сует флягу с водкой. Танкист пьет крупными глотками и все твердит, что здесь неглубоко, танк можно вытащить.

- Наградить орла орденом Красной Звезды! - приказывает Ворошилов...

От переправы танков в этом районе пришлось отказаться.

Враг обстреливает район, но Ворошилов, наблюдая за полем боя, словно и не замечает близких разрывов снарядов. Убит стоявший неподалеку полковник. Даже и после этого маршал не счел нужным уйти.

Не берусь утверждать, прав или не прав был Ворошилов, подвергая свою жизнь смертельной опасности. Наверняка знаю одно:- вся жизнь этого человека - народного героя и любимца - являлась образцом стойкости и мужества. Одно лишь присутствие Климента Ефремовича Ворошилова на поле боя удесятеряло силы бойцов и командиров.

На Ладоге о Клименте Ефремовиче ходили легенды, порой казавшиеся невероятными. Рассказывали, что еще в 1941 году, будучи командующим Ленинградским фронтом, Ворошилов, чтобы предотвратить беспорядочный отход отдельных наших пехотных подразделений на направлении главного удара немцев, бросился с группой офицеров наперерез отступавшим и тем самым восстановил положение, предотвратил прорыв фронта.

Теперь, наблюдая за поведением представителя Ставки, я еще раз убедился в удивительной смелости первого советского маршала, поверил, что легенды о нем - быль.

Подготовка к наступательным боям шла полным ходом. Это было время, когда никто не думал о сне и отдыхе, когда стерлась разница между днем и ночью.

Не остался в стороне и наш 104-й пограничный полк, которым в это время командовал полковник Иван Николаевич Богданов. Небольшого роста, удивительно спокойный и малоразговорчивый, это был вдумчивый, отлично подготовленный командир. Он был переведен с полка, решавшего второстепенную задачу, на полк, поставленный на главном направлении. Полковник Богданов с честью оправдал оказанное ему доверие.

Мы получили задачу - оборонять западный берег Невы, быть готовыми уничтожить фашистов в случае их выхода из Шлиссельбурга; снайперским командам вести боевые действия в первой эшелоне наступающих войск 67-й армии; усилить службу по охране тыла войск. Часть сил выделялась в резерв начальника войск.

Выполнение этой задачи потребовало от каждого пограничника высокой организованности. Особенно тяжелое бремя легло на командование и офицеров полка - И. Н. Богданова, П. К. Сувалова, В. А. Лебедева, В. И. Чирковского, П. Е. Ищенко, М. Н. Колчина, М. С. Селиванова, командиров батальонов - И. М. Андреенка, З. В. Набродова и Г. Я. Брагинского. Герои Ладоги, они много сделали для того, чтобы свободно вздохнул Ленинград. И очень хочется, чтобы их имена вошли в список тех, кто прорывал блокаду.

К 12 января 1943 года все приготовления были закончены. 67-я армия генерала М. П. Духанова (Ленинградский фронт) нанесла мощный удар с запада на восток. Навстречу ей пробивалась 2-я ударная армия генерала В. З. Романовского (Волховский фронт). 18 января в районах рабочих поселков № 1 и № 5 войска обоих фронтов соединились. Блокада Ленинграда была прорвана!

В составе 102-й отдельной стрелковой бригады в наступлении приняли участие снайперы нашего полка. На 8-ю ГЭС первым ворвался снайпер-пограничник И. А. Беляков. В том бою отличились снайпер-пограничник А. Т. Киселкин и лейтенант Н. И. Белоклейский, возглавлявший снайперскую команду.

Вместе с частями 67-й армии в освобожденный Шлиссельбург вступили и подразделения пограничников. Нашему взору предстали леденящие душу картины. Покидая город, фашисты повесили многих патриотов, сожгли или подорвали почти все дома, мосты, заминировали дороги. Но в глаза бросалось и другое: подбитые фашистские танки и орудия, развороченные нашей артиллерией командные и наблюдательные пункты. И всюду - трупы оккупантов...

Наш полк становится на охрану тыла войск Синявинского направления. Основными силами обороняет западное побережье Ладоги.

Пограничники внесли достойный вклад в охрану и оборону Дороги жизни. Они успешно решали разнообразные по своему характеру боевые задачи. Вылавливали вражеских лазутчиков и парашютистов, захватывали сбитых летчиков. Отражали налеты вражеской авиации на ледовую трассу и перевалочные пункты. И, надо добавить, обеспечили необходимый режим на ледовой дороге. Принимали участие в разведке противника боем. Бесстрашные снайперы-пограничники уничтожили 4592 фашиста.

Это апрельское утро 1944 года было обычным, будничным. С какими-то бумагами я зашел в землянку начальника штаба полка.

- Сейчас обрадовать или до вечера помучить? - спросил Василий Андреевич Лебедев, пожимая мне руку и улыбаясь.

Я недоуменно посмотрел на майора.

- Собирайся, брат, в путь-дорогу, - Лебедев дружески шлепнул меня по спине. - Получен приказ откомандировать тебя на учебу в академию Фрунзе.

Для меня это было полной неожиданностью. Мы все тогда жили войной, с нетерпением ждали победы, делали все, что было в наших силах, чтобы приблизить ее. И вдруг - в тыл!

- А ты вроде бы и не рад? - пытливо посмотрел на меня Лебедев. - Страна заботится о будущем своей армии. К боевому опыту таких, как ты, она хочет добавить еще и знания. Я тебе по-хорошему завидую! - искренне вырвалось у Василия Андреевича.

Вскоре о моем отъезде стало известно многим. Ко мне наведались боевые друзья - Антипин, Винокуров, Власов... Все они поздравляли меня, говорили теплые напутственные слова.

Сборы были недолгими. Получил необходимые документы, уложил вещевой мешок - и на попутную машину.

Прощай, Ладога! Свидимся ли мы снова?

* * *

Встреча произошла двадцать семь лет спустя. 19 ноября 1971 года торжественно отмечалось 30-летие Дороги жизни. Утром в Ленинградском телевизионном театре собрались бывшие солдаты и командиры - водители и связисты, регулировщики и дорожники, зенитчики и летчики, врачи и моряки...

Тридцать лет - срок немалый. Многих уже не было в живых. А тех, что съехались со всех концов на встречу, трудно было узнать. Одни стали седыми, другие вообще забыли, когда последний раз пользовались расческой.

Герои ледовой трассы пришли одетыми по-разному? в выбеленном солнцем и дождями фронтовом обмундировании - чистом, аккуратно заштопанном и старательно отглаженном; в парадно-выходной форме старого образца; большинство - в гражданском платье. Но все до блеска начистили и надели правительственные награды. У всех, так же как ордена и медали, сияли глаза. Друзья поры военной обнимались и целовались. Смеялись и плакали. Вспоминали тех, кто уже не придет.

Никто не подавал команд, но когда в зал вошел генерал-полковник И. В. Шикин, все встали и замерли по стойке "смирно", отдавая дань уважения своему бывшему комиссару. А потом раздались громкие аплодисменты. В ту тяжкую пору Иосиф Васильевич Шикин был вместе с нами. Как и мы, жил в землянке. Не раз попадал под бомбежку и артиллерийский обстрел. Не покидал трассу ни в пургу и трескучий мороз, ни в те дни, когда по льду гуляли волны.

Теплая встреча растрогала И. В. Шикина. "Спасибо, спасибо", - тихо ронял он, проходя по живому коридору.

Тридцать лет... Изменились люди. Но комиссар сразу же узнал героического фельдшера 7-го километра трассы Ольгу Николаевну Писаренко, которую в свое время представлял к ордену Красного Знамени и рекомендовал в партию. Узнал он одного из лучших водителей трассы Василия Ивановича Сердюка!.. Узнал многих других. Обнимает комиссар героев, смотрит насмотреться не может: по-прежнему молодцы!

Ладожцы - народ крепкой, кремневой породы. Но и они не смогли сдержать слез, когда в зал телетеатра вошли ленинградские пионеры и преподнесли участникам Дороги жизни символический подарок - корзиночку с мандаринами. Это были дети тех, кому в голодную блокадную зиму сорок первого водитель Максим Емельянович Твердохлеб, рискуя жизнью, доставил мандарины - подарок трудящихся Грузии.

Полтора часа жители Ленинграда и области, сидевшие у голубых экранов, слушали из уст участников Дороги жизни рассказы о героических днях. Перед телекамерой выступили разведчики трассы Михаил Сергеевич Дмитриев и Иван Иванович Смирнов, комиссар участка дороги Петр Сергеевич Глухов, командир зенитной батареи Кирилл Иванович Лазаренко, авиаторы Николай Федорович Минеев и Николай Павлович Можаев, начальник санитарной службы Дороги жизни Дмитрий Николаевич Кузнецов, медицинские сестры Лидия Георгиевна Егорова, Александра Николаевна Лопатина, комиссар Ладожской военной флотилии Николай Дмитриевич Фенин, герой обороны острова Сухо Петр Константинович Каргин...

Мне, представителю пограничников, тоже дали возможность рассказать "об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах".

А вечером в Академическом театре оперы и балета имени С. М. Кирова состоялось торжественное собрание представителей партийных, советских и общественных организаций, воинов Ленинградского гарнизона и активных участников обороны Ленинграда.

Собрание открыл председатель Ленинградского облисполкома А. Н. Шибалов.

О героических буднях ледовой трассы, мужестве и стойкости ее работников, о славном подвиге ленинградцев говорил И. В. Шикин.

Своими воспоминаниями поделились бывшие ладожцы - водитель В. И. Сердюк, фельдшер П. М. Сальникова, командир эскадрильи Герой Советского Союза В. Н. Харитонов, начальник штаба военной флотилии С. В. Кудрявцев и другие.

Участники Дороги жизни выступали на фабриках и заводах, в учреждениях и организациях. Мне посчастливилось побывать в гостях у пионеров 174, 257, 303 и 311-й школ Ленинграда.

Побывал я и на Ладоге, в тех местах, где воевал. Снова увидел, как озеро катит свои тяжелые, отливающие сталью волны.

На выставке "Дорога жизни" - филиале Центрального военно-морского музея на меня глянула со стены фотография 1942 года. Под ней подпись: "Командный состав 3-й роты 104-го пограничного полка, оборонявшей побережье Шлиссельбургской губы. В центре - командир роты старший лейтенант А. П. Козлов".

Три командира стоят возле молоденьких, в руку толщиной, березок... Теперь любую из этих белоствольных красавиц и не обхватишь. Через тридцать лет я снова сфотографировался на старом месте.

Время изменило не только людей. Уже не нашел я ни окопов, ни траншей. Там, где земля была рябой от воронок, вырос лес. А вот землянку свою отыскал. Правда, и она изменилась. Местные рыбаки приспособили ее для своих нужд. Сохранилось здание штаба батальона, которым командовал В. А. Лебедев, дом, в котором я часто бывал, когда командовал 3-й резервной ротой пограничного полка. Встреча с ними была, как с добрыми знакомыми. Когда увидел их, защемило сердце.

Изменилась дорога Ленинград - Осиновец. Она стала своеобразным памятником бессмертной славы. На каждом километре - столбы-обелиски, на шоссе много монументов. Особенно впечатляет "Разорванное кольцо" на знаменитом Вагановском спуске. Я долго стоял перед надписью, выбитой на мраморе:

Потомок, знай! В суровые года,

Верны пароду, долгу и Отчизне,

Через торосы ладожского льда

Отсюда мы вели Дорогу жизни,

Чтоб жизнь не умирала никогда.

В населенных пунктах по обе стороны шоссе были вывешены флаги, транспаранты, царило оживление. Ленинградцы отмечали 30-летие Дороги жизни как большой праздник.

В те волнующие для меня минуты я особенно ярко вспомнил известные слова Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Леонида Ильича Брежнева. Вручая в 1965 году городу-герою Ленинграду Золотую Звезду, он сказал:

"Каждый килограмм хлеба и сахара, каждая банка консервов доставлялись с неимоверными трудностями по единственной трассе - ледовой дороге".

Это была высокая оценка величайшего подвига участников Дороги жизни!

Академия имени Фрунзе

В Ленинграде кандидатов на учебу собралось несколько человек. Нас принял начальник войск охраны тыла фронта генерал-лейтенант Г. А. Степанов. После обстоятельной беседы, хитровато улыбнувшись, он сказал:

- Народ вы, бесспорно, боевой, в военном отношении подготовленный, краснеть мне за вас не придется, а все же не мешает проверить, не забыли ли него, не дай бог? Начнем, пожалуй, с диктанта.

Все приуныли: сколько лет уж после учебы минуло! Но с диктантом, который мы писали уже на другой день, справились. Одолели математику и геометрию. Работать с картой умели все - эту проверку мы тоже прошли. Последний этап - собеседование по текущему моменту.

- Молодцы! - похвалил генерал. - Теперь я по-настоящему уверен в каждом из вас. Желаю вам, товарищи, успешно сдать экзамены в академию, так же успешно учиться и вернуться в родной округ. Мы будем вас ждать.

Генерал, как отец, выпускавший своих сыновей в большую жизнь, с гордостью и одновременно с грустью посмотрел на нас.

- Ну, ни пуха ни пера!

Он еще раз обвел всех нас добрым взглядом, снова, как накануне, перед тем, как устроить нам проверку, хитровато улыбнулся и громко сказал:

- Не слышу!

Мы смотрели на генерала и... не понимали.

- Студенты в таких случаях посылают "к черту", - развеселился генерал. - Вы, понятно, не приучены произносить такие слова, да еще хором...

- Да еще адресовать их начальству! - добавил начальник политотдела полковник С. И. Гусаров.

Мы горячо, от души зааплодировали...

Поезд уходил все быстрее и быстрее. В вагоне было тесно и душно. В проходе, прямо на полу, вперемежку с военными, сидели старики и женщины. Пространства между полками, на которых пассажиры ухитрялись устраиваться по двое и по трое, были завалены мешками и узлами - на них спали дети. В закопченном фонаре тускло горела стеариновая свеча - одна на весь вагон.

Я сидел на нижней полке, в уголке, и смотрел в окно, за которым то разматывалась черная лента посадок, то тянулись поля с проплешинами снега, мелькали будки путевых обходчиков.

Твердо уверен: у всех из нас так было - на жизненном пути встречалось гораздо больше хороших людей, чем плохих. Поездкой на учебу я был обязан командиру полка И. Н. Богданову. По-отечески тепло относился ко мне этот человек, развивал любовь к военному делу, учил всесторонне анализировать складывавшуюся обстановку, удерживал от скоропалительных решений.

Прощаясь со мной в Шлиссельбурге, полковник сказала:

- Не забывайте, товарищ капитан, в какое время мы живем. О месте командира в бою теперь не скажешь так, как говаривал когда-то Василий Иванович Чапаев: "Впереди, на лихом коне!" Отечественная война не похожа на войну гражданскую. И если нашему народу когда-нибудь придется пережить еще одну схватку с врагом, она и отдаленно не будет напоминать Отечественную войну... Мы победим. И армии-победительнице будут нужны хорошо обученные командиры. Ведь победу мало завоевать - ее надо закрепить. Учитесь, товарищ капитан, так, чтобы вас ставили в пример!..

Третий раз ехал я на учебу. Память перенесла меня на родину, в далекую Сибирь.

...Окончив семилетку, я в 1935 году поступил в Ачинское педагогическое училище. Незаметно пролетели три года - подошло время призыва на действительную военную службу. Как я тогда волновался! А вдруг что-то не так со здоровьем? Ведь его еще не проверял ни один врач.

Когда на медицинской комиссии сказали, что здоровьем меня бог не обидел, я поделился своей мечтой с военкомом.

- Хотите летать? - переспросил он. - Что ж, это дело хорошее. Пошлем вас в авиационное училище - все данные для этого у вас есть.

А через несколько дней меня вызвали в городской отдел НКВД и предложили поехать в Саратовское пограничное военное училище.

- Поздно, - развел я руками. - Уже решил пойти в авиацию.

- У вас такая биография, что только в НКВД и служить! - ответили мне.

Мне шел двадцать первый год. Еще ребенком я спал и видел себя военным. Не буду летать? А такая ли уж это беда? Буду охранять нашу границу, задерживать шпионов... И я твердо сказал:

- Согласен. Доверие оправдаю!..

Несколько дней провел я в родных краях. Когда настало время отъезда, односельчане но старинному обычаю проводили меня до околицы.

- Приезжай, Андрей, на побывку! - приглашали они. В военной гимнастерке, в брюках и сапогах, которые мне подарил брат Гавриил, я чувствовал себя самым счастливым человеком. Все во мне ликовало. Когда поезд тронулся, мне казалось, что колеса отстукивали: "Пог-ра-нич-ник, ко-ман-дир..." Я мысленно подгонял поезд: "Быстрее, быстрее!"

В Саратов прибыл вечером. Дежурный по училищу выслушал меня и спокойно сообщил:

- Прием в училище закончен, вы опоздали.

Радость сразу померкла. Вот тебе и "пограничник-командир".

- Что же мне делать?

- Вернуться обратно.

- У меня на руках пакет за пятью печатями из Ачинского горотдела НКВД Красноярского края, - ухватился я за спасительную соломинку. - Кто-то ведь должен взять его у меня, прочитать находящиеся в нем документы.

- Резонно, - согласился дежурный. - Переночуйте в карантинном помещении. Завтра разберемся.

Утром дежурный проводил меня к заместителю начальника училища полковнику Простову.

Вскрыв пакет, тот углубился в чтение моих бумаг и время от времени произносил вслух:

- Среднее образование... Диплом с отличием... Такие нам нужны!

С видом победителя я посмотрел на дежурного? "А вот и не опоздал!"

В этот же день приказом начальника училища комбрига Крамарчука я был зачислен курсантом...

* * *

"Как-то все сложится теперь?" - подумал я, возвратившись из мира воспоминаний.

Поезд, не останавливаясь на маленьких станциях, мчался вперед, приближая меня к Москве.

Всего раз в жизни был я в столице, да и то проездом. Многоэтажные дома, красавцы мосты, шумные улицы - все ранее увиденное слилось теперь перед моим мысленным взором в пеструю картину.

С военной Москвой я был знаком по кадрам кинохроники, газетам да по письмам брата Гавриила, участника военного парада на Красной площади 7 ноября 1941 года. В памяти возникали аэростаты воздушного заграждения в небе, зенитные батареи на площадях Пушкина, Коммуны, баррикады из мешков с песком на улице Горького, противотанковые ежи на окраинах...

Москва...

Я мечтал о ней в далекой сибирской деревне Петровке, в лесах Заполярья, на островной пограничной заставе южнее Выборга, на Ладоге... И вот я еду в этот город, еду не на день и не на два - на годы...

Незаметно для себя я уснул. Меня разбудили громкие голоса, суета поезд подходил к Москве.

Первое, что поразило нас на перроне, - это обилие электрических огней, оживленные разговоры и смех. Не сразу мы к этому привыкли и по-прежнему, как на фронте, разговаривали вполголоса, закуривая, старательно прикрывали ладонями трепетный огонек зажигалки.

К вагону приближался высокий, статный капитан-пограничник. Новенькая форма, хромовые сапоги... И нам сразу стало неудобно за свои помятые, кое-где прожженные шинели, кирзовые сапоги, не знакомые с гуталином и щеткой, за видавшие виды вещевые мешки.

- Живут же люди! - с завистью сказал один из нас, кивая на капитана.

- Кому война, а кому - мать родна, - добавил другой.

- Северо-западная? - спросил офицер. - С приездом! - Он дружески улыбнулся, сверкнув красивыми, ослепительно белыми зубами, и каждому крепко пожал руку.

Кисть капитана была изуродована иссиня-багровыми грубыми рубцами, одного пальца не было. Нам стало стыдно за то, что мы так нехорошо подумали об этом человеке.

- Для вас приготовлено общежитие, - объявил капитан. - Сегодняшний день - в вашем распоряжении: приведите себя в порядок, посмотрите город, навестите родных и знакомых, у кого они есть. Завтра в десять ноль-ноль вас примет начальник войск. На привокзальной площади вас ждет автобус.

Как только машина тронулась, мы прилипли к окнам. Столица совершенно изменила свой облик. Уже не было на площадях зенитных орудий, не жались к тротуарам толстые колбасы аэростатов, исчезли баррикады из мешков с песком, противотанковые ежи. Весело названивая, громыхали трамваи, в потоках автомашин неуклюже прокладывали себе дорогу троллейбусы. Дома смотрели на нас умытыми, без бумажных крестов, окнами. Нигде не было видно следов бомбежек.

Трудно описать, что творилось со мною, когда мы проезжали через Красную площадь. Приятно заныло сердце. Мне почудилось, что вдруг раздвинулись границы площади, стало словно бы светлее. На какое-то мгновение я даже дышать перестал - смотрел во все глаза, стараясь ничего не пропустить. Мавзолей Владимира Ильича Ленина... Кремль... Лобное место... Памятник Минину и Пожарскому... Храм Василия Блаженного... Все это я видел впервые. Шофер - спасибо ему! - понял, что творилось в душе каждого из нас, и как можно медленнее провел машину по Красной площади.

* * *

Всех нас мучила одна мысль: как-то сложится дальнейшая наша судьба, кто кого "в плен возьмет" - учеба нас или мы ее? Мы не раз смотрели в глаза смерти, не раз ранены были, ходили за "языком", водили подразделения в штыковые атаки, попадали под бомбежку и артиллерийский обстрел... Но учеба в академии! Она казалась нам страшнее всего пережитого. Мы понимали: учеба потребует напряжения всех сил, бессонных ночей, мучительных раздумий, ей нужно будет отдать всего себя.

Мы знали: учебную и воспитательную работу со слушателями в академии ведут люди заслуженные, широко известные не только в военных кругах. Это и радовало, и пугало. Крупные ученые, знатоки военного дела, обогатят нас знаниями. Но как надо готовиться, сколько надо перечитать литературы, чтобы, разговаривая с таким человеком, не выглядеть профаном?

Однако до учебы, как оказалось, было еще далеко. Беседа с начальником войск охраны-тыла Красной Армий, с которым мы встретились утром следующего дня, напоминала ленинградскую. Генерал высказал особенно теплые слова в адрес офицеров-фронтовиков, отметил, что направление в академию - это большая честь, что он уверен - на учебу приехали лучшие из лучших. И все-таки...

В общем, нас снова ждали экзамены по русскому языку и литературе, алгебре и геометрии, географии, топографии и другим дисциплинам. Разница состояла в том, что было решено проверять нас не с места в карьер, как в Ленинграде, а дать нам две недели на подготовку.

Не все прошли через "фильтры": одни не сдали экзаменов, других забраковали врачи, которые, как нам казалось, придирались к каждому пустяку, третьи споткнулись на мандатной комиссии. Северо-западная граница "потерь" не имела, и мы, ленинградцы, чувствовали себя героями.

Всех, кого зачислили кандидатами для поступления в Военную академию имени М. В. Фрунзе, ждала еще одна проверка - самая трудная! - вступительные экзамены. Для подготовки к ним нам отвели два месяца и отправили в учебный лагерь.

Подмосковная природа славится своей красотой. Смешанные леса, тянущиеся на многие десятки километров, перемежаются лугами и озерами, возвышенностями, на которых, словно дозорные, стоят древние белокаменные монастыри. Широкие и полноводные реки, речушки и ручьи, окаймленные плакучими ивами и лозняком, то безмолвно и величаво, то бурно и шумливо несут свои воды. Но нам было не до красоты. На местность мы смотрели с точки зрения наступающих или обороняющихся. Ведь в лагерях мы не только слушали лекции, изучали боевую технику всех родов войск Красной Армии, прочитывали массу специальной литературы, но и решали различные боевые задачи, ходили по азимуту.

За эти два месяца каждый из нас заметно похудел - сказались не только дни, заполненные лекциями, бессонные ночи, проведенные над книгами, выходы в поле, но и скудное питание.

До войны в наряд на кухню посылали, как правило, тех, кто провинился. А теперь мы были согласны ходить в наряд добровольно каждый день. На кухне хоть картошки можно было наесться досыта...

Не помню уж теперь, по какому случаю приехал я 17 июля 1944 года из лагерей в Москву, но и до сих пор благодарю судьбу за то, что такой случай представился. Мне посчастливилось быть свидетелем незабываемого зрелища. По Ленинградскому шоссе нескончаемым потоком, по двадцать человек в шеренге, шли немецкие военнопленные. Впереди этой гигантской колонны (по центральным улицам Москвы солдаты, сержанты и офицеры 236-го полка конвойных войск НКВД и дивизии имени Ф. Э. Дзержинского провели 57 600 пленных, захваченных в Белоруссии) вышагивали генералы и офицеры, которые совсем недавно, затянутые в расшитые золотом мундиры, увешанные орденами и медалями, победно маршировали по улицам Брюсселя, Амстердама, Парижа и других европейских столиц.

Они жаждали пройти победителями и по улицам нашей столицы. У высокопоставленных гитлеровских вояк, убитых или взятых в плен в октябре ноябре 1941 года под Москвой, были найдены приглашения на парад на Красной площади. Кто знает, может, и среди тех, кто теперь возглавлял эту внушительную процессию, были обладатели приглашений, признанных Красной Армией недействительными? Во всяком случае, многие генералы и офицеры еще хорохорились - не расставались ни со знаками различия, ни с гитлеровскими наградами. И это вызывало к ним еще большее отвращение.

Тротуары плотно забиты москвичами, на их лицах торжество, гнев, ненависть и презрение. Никто не проронил ни слова, вглядываясь в эту серую массу пленных гитлеровцев. И поэтому многие услышали слова офицера, обращенные к ребенку, которого он высоко поднял над головой? "Смотри, сыночек, смотри и не забывай! только в таком вот виде могут враги попадать в нашу столицу..." (На другой день из газет я узнал, что стоявшим неподалеку от меня офицером был Герой Советского Союза старший лейтенант Власенко. Его сынишку звали Женей.)

Немцы, видимо поняв слова, сказанные офицером, еще ниже опустили головы.

Шествие подходило к концу, когда люди, стаявшие на тротуаре, вдруг засмеялись. Послышались громкие восклицания:

- Правильно!

- Карболкой бы!

- Давай чисть как следует, дружок!

По улице шла машина с цистерной и упругими струями воды мыла асфальт. За рулем сидел усатый гвардеец. На его вылинявшей, без погон гимнастерке блестели ордена и медали...

Как завидовали мне товарищи, особенно приехавшие с западной границы, когда я, возвратившись в лагерь, рассказал о "параде" пленных фашистов!..

Время летело быстро. Остались позади вступительные экзамены. Их выдержали не все. Те, кому не повезло, снова уезжали на фронт или в пограничные округа. За два с половиной месяца все сдружились, поэтому расставание было грустным.

В те дни я с щемящей грустью снова вспомнил геройски погибшего на Карельском перешейке майора Семена Никифоровича Охрименко. Он оказался прав, говоря об изменчивости военной судьбы. Прошло не многим больше четырех лет со дня встречи с ним в поселке Ремпетти, а в моей служебной биографии, несмотря на войну, были и продвижения и вот теперь - учеба в академии.

* * *

Первое занятие по тактике... Когда вошел преподаватель Алексей Федорович Семенов, мы вскочили все как один.

- Здравствуйте, товарищи!

- Здравия желаем, товарищ полковник! - четко ответили мы.

Когда мы сели, наступила звенящая тишина. У меня, да и, подозреваю, у всех, гулко забилось сердце, Найдем ли мы контакт с этим человеком? Нам говорили: полковник знает и любит свой предмет, на занятиях строг, не прощает и малейших отступлений от требований уставов.

Полковник дружелюбно обвел нас взглядом, и глаза его потеплели.

- Ордена, медали, нашивки за ранения... Эхо хорошо. Вы принесли в аудиторию дыхание войны. Как, есть еще порох в пороховницах?

- Есть! - дружно ответили мы.

- Отлично! - подвел итог преподаватель и добавил: - Легкой жизни не обещаю. Естественно, обстановка здесь, в академии, резко отличается от фронтовой. Ни тебе бомбежек, ни артиллерийского обстрела, можно ходить в полный рост, разговаривать в полный голос. Но учеба - это труд, и по напряжению он, пожалуй, не легче фронтового. Кто хочет быть настоящим командиром, водить войска в бой и побеждать врага с наименьшими потерями, а не красоваться на парадах, тот должен засучить рукава...

Мы горячо полюбили А. Ф. Семенова и, конечно же, его дисциплину. Четыре человека из нашего выпуска, в том числе и автор этих строк, окончили академию с золотыми медалями. Прямо скажу: в этом была немалая заслуга и преподавателя тактики.

Не могу не помянуть добрым словом преподавателей Р. С. Скопцова, И. И. Казанцева, П. А. Шепицина. Они были неумолимо требовательны, заставляли нас штудировать уйму литературы. Признавали лишь четкие, ясные и предельно краткие ответы на поставленные ими вопросы и совершенно не ценили нашего красноречия.

- Я не против красноречия, - говорил, бывало, Роман Семенович Скопцов, - но смотря где. Устав - не роман, а мы, военные, - не литераторы. Вот когда придется выступать на фабриках и заводах - там надо блеснуть. Лектор из военной академии - это звучит!

Генерал-полковники Н. Е. Чибисов, А. Н. Боголюбов, генерал-лейтенанты Н. А. Веревкин-Рохальский, Ф. Н. Ремизов, А. В. Сухомлин, М. Ф. Тихонов, И. С. Шмыго, генерал-майоры А. И. Ямалов, Н. П. Полев, полковники З. X. Гореев и Г. Д. Фадеев были видными военачальниками и талантливыми педагогами. Их лекции не только обогащали нас знаниями, но и доставляли истинное удовольствие. Мы гордились своими преподавателями! С каждым днем убеждались, насколько ценнее становится наш фронтовой опыт в сочетании с теорией.

Один за другим проходили дни, до краев заполненные учебой. В самое "неподходящее" для нас время суток частенько звучала команда "В ружье!". Поднятые по тревоге, мы совершали длительные марши и броски.

- Повторение - мать учения! - шутили мы между собой, намекая на марши и броски с боевой стрельбой, без которых не обходилась почти ни одна неделя в военном училище.

Большое внимание уделялось спортивным соревнованиям. На этом поприще не раз отличались слушатели А. П. Лысенко, А. А. Козлов, И. П. Соколенко, Б. И. Чугунов, И. Т. Болотов, Н. Ф. Курыков, К. Ф. Секретарев.

Мы постоянно были в курсе всех важных событий, происходивших на фронте и в тылу. Перед нами выступали командующие армиями, командиры корпусов и дивизий, члены военных советов, ответственные партийные и советские работники.

К слову следует сказать, что выступали и мы. Слушателей академии, особенно Г. И. Алейникова, Г. Ф. Щербину, Д. П. Ванчинова, П. В. Шаповалова, Н. С. Терещенко, Г. Н. Шмелева, Г. П. Ашина, Н. Т. Кабакова, А. А. Зубарева, В. Н. Дурышина, партийные комитеты предприятий Москвы и Подмосковья приглашали нарасхват. Когда они выступали, аудитории не могли вместить всех желающих послушать полюбившихся лекторов.

Академия поддерживала тесные связи с фронтами, направляла туда своих воспитанников для стажировки. Во время летнего наступления 1944 года несколько групп слушателей стажировались в действующей армии на должностях начальников штабов стрелковых дивизий и полков, оперативных отделений дивизии. Некоторые из них пали смертью храбрых. 92 человека были награждены орденами и медалями.

За годы войны академия имени М. В. Фрунзе внесла большой вклад в дело подготовки высококвалифицированных командных кадров для Красной Армии. Она дала фронту офицеров самых массовых звеньев нашей армии. Командиры-фрунзенцы показали себя горячими патриотами, специалистами военного дела. Тысячи из них были удостоены правительственных наград, 244 человека получили звание Героя Советского Союза, 26 человек этого звания были удостоены дважды.

Оценка работы академии за годы Отечественной войны нашла свое выражение в Указе Президиума Верховного Совета СССР от 21 февраля 1945 года. За выдающиеся успехи в подготовке офицерских кадров для Красной Армии Краснознаменная, ордена Ленина Военная академия имени М. В. Фрунзе была награждена орденом Суворова 1-й степени.

Вручая 24 февраля высокую награду представителям академии, Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин сказал:

"Мне хочется в этот день отметить достижения Военной академии имени М. В. Фрунзе. Военная академия - это высшее учреждение для изучения военного дела. Но академия - не институт, это не только учебное заведение. Академия... имеет своей целью двигать вперед военную науку, она должна стоять всегда, если так можно выразиться, на вершине военных знаний. И вот награда, полученная сегодня академией, как бы подтверждает, что она эту свою роль выполняет. Надеюсь, что и в будущем она эту роль будет выполнять не менее успешно".

...День выдался на славу: легкий морозец, солнце. Помощник начальника академии генерал-майор Н. К. Норейко построил личный состав по случаю вручения академии ордена Суворова 1-й степени. Принимал парад начальник академии генерал-полковник Н. Е. Чибисов. Правительственная награда воодушевила всех.

* * *

2 мая 1945 года был взят Берлин. В академии состоялся митинг. С тех пор радость окончательно поселилась в наших сердцах. Все ждали вестей о полной победе над врагом.

И вот этот день - 9 мая - наступил! Трудно передать словами радость, которую переживала Москва, выплеснувшая на улицы и площади всех жителей от мала до велика. Люди смеялись и плакали, пели песни и плясали. Нас, военных, обнимали и целовали, качали, настойчиво приглашали в гости.

Мы бродили но улицам ликующей столицы, хмельные от радости. Кто-то предложил пойти на Центральный телеграф. С пачкой голубых листков в руках я долго стоял в очереди к заветному окошку, перебирая в памяти всех родных и близких, боевых друзей, чтобы поздравить их с Победой.

Приказ Верховного Главнокомандующего, который Ю. Б. Левитан прочитал с особым блеском, обращение И. В. Сталина к советскому народу, победный салют из тысячи орудий - все эти исторические события я и поныне помню до мелочей, словно они были вчера.

24 мая Советское правительство устроило в Кремле прием в честь командующих войсками Красной Армии, на котором присутствовали члены Президиума Верховного Совета СССР, народные комиссары, члены ЦК ВКП(б), представители Вооруженных Сил, виднейшие деятели промышленности, сельского хозяйства, науки, искусства, литературы. Среди гостей был и начальник нашей академии генерал-полковник Н. Е. Чибисов, чем мы, слушатели, очень гордились.

На другой день нам объявили, что Верховный Главнокомандующий приказал подготовить и провести Парад Победы. Сразу же начались тренировки. Вначале на них отводилось два часа в день, в дальнейшем время было увеличено.

О Параде Победы написано много. Мои воспоминания, пожалуй, не прибавят ничего нового. Но я не могу не рассказать о своих личных впечатлениях, тем более что это был первый в моей военной биографии парад.

24 июня нас подняли раньше обычного. Погода не радовала. Небо хмурилось. По-осеннему низкие облака предвещали дождь. Вскоре он и в самом деле пошел. Но настроение у всех было приподнятое. Парадные мундиры преобразили нас.

К Красной площади мы шли по живому коридору - тротуары были заполнены празднично одетыми москвичами. Они что-то кричали нам, улыбались, приветливо махали руками.

Когда по какой-то причине колонна остановилась, к нам подошла еще не старая женщина в черном. В руках она держала букет алых роз.

- Родные, с праздником вас!

Женщина не могла сдержать слез, да, видимо, и не пыталась это сделать.

- Мой сын не дожил до Победы... А как он мечтал об этом параде! В письмах не раз писал? "...Я пройду через Красную площадь победителем, как прошел в сорок первом защитником и мстителем..."

Мать помнила письма сына наизусть.

Женщина вдруг заспешила, открывая сумочку, руки ее дрожали. Она достала карточку и протянула мне, ближе всех стоявшему к ней. Со снимка на меня глянуло улыбающееся лицо лейтенанта-танкиста. Поднявшись из люка башни, он по-мальчишески откровенно выставил руку так, чтобы были видны большие "кировские" часы.

И вспомнилось мне Саратовское пограничное училище. Все мы, курсанты, в те годы фотографировались с часами, и обязательно так, чтобы они "хорошо вышли". Наши родные и близкие, невесты не знали, конечно, что часы эти были единственными во взводе и принадлежали курсанту-москвичу. Это сейчас у каждого школьника есть часы. В тридцатых годах они были редкостью даже у взрослых.

- Ваш сын пройдет победителем по Красной площади! - взволнованно сказал я женщине. - Если, конечно, вы доверите мне его фотографию. Вечером я верну ее вам.

- Спасибо, - только и смогла сказать она. Слезы еще сильнее хлынули из ее глаз. В знак благодарности она протянула мне букет алых роз. Но цветы я при всем желании принять не мог. Фотографию танкиста спрятал в карман...

Десять часов утра. По брусчатке Красной площади зацокали копыта. Из Спасских ворот Кремля на белом коне выехал принимающий парад Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Навстречу ему, на вороном коне, двинулся командующий парадом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский. Они встретились на середине площади - два выдающихся полководца, два великих труженика отшумевшей войны.

С высоты Мавзолея Владимира Ильича Ленина на них с гордостью смотрели руководители партии и правительства.

Многое вспомнил я, многое передумал за те минуты, пока проходил объезд войск, пока с трибуны Мавзолея от имени и по поручению Советского правительства и Коммунистической партии выступал с короткой речью Г. К. Жуков.

...7 ноября 1941 года старшего лейтенанта В. А. Кельбина, с которым мы в Бернгардовке изучали минометное дело, по какому-то поводу послали в Ленинград, Вернулся он после обеда. В бывшее здание школы, где мы занимались, он не вошел, а, что называется, влетел. У нас был перерыв.

- Покуриваете? - громко спросил Кельбин. - И не знаете, что на белом свете творится, темнота несчастная?

Мы не знали. Радио в Бернгардовке не было. Газеты приходили нерегулярно.

Улыбающийся, взволнованный, старший лейтенант обвел нас сияющими глазами и сказал такое, что всех ошеломило:

- В Москве, на Красной площади, состоялся военный парад, выступал товарищ Сталин. Парадом командовал генерал-лейтенант П. А. Артемьев, принимал - С. М. Буденный.

Мы повскакали со своих мест. Раздались такие громкие крики "ура", которые вряд ли слышали когда-нибудь стены школы. Стихийно, без музыки возникла пляска. Все плясали от души, самозабвенно - и те, кто умел, и те, кто в другое время ногой топнуть не отважился бы.

- Андрей! - гремел Кельбин. - Ты понимаешь: парад! Немцы бомбят Москву, обстреливают из дальнобойной артиллерии пригороды, в бинокли нашу столицу рассматривают, прикидывают, как и где нанести последний удар. А Иосиф Виссарионович Сталин спокойно произносит речь с трибуны Мавзолея Владимира Ильича Ленина! Спокойно курит свою трубку!..

А мне вспомнилось недавнее прошлое. 1940 год. Карелия. Выполняя боевую задачу, мы отстали от своих и вынуждены были заночевать в лесу, в снежных окопах. Изнемогавшие от усталости (к тому времени мы, пограничники-пулеметчики, прошли на лыжах около двухсот километров), голодные, замерзшие, мы неожиданно повстречались с комдивом П. А. Артемьевым, возглавлявшим наш отряд особого назначения войск НКВД, и командирами его штаба, ехавшими на машинах. Он тоже еле держался на ногах, но, увидев нас, поняв наше состояние, нашел в себе силы для шуток, подбодрил нас, распорядился выдать нам хлеба, сала и "наркомовскую норму".

- Ну, доберетесь теперь до Кушеванды? - улыбаясь, спросил П. А. Артемьев.

- Товарищ комдив, если прикажете двигаться на Хельсинки, мы и туда теперь дойдем! - ответил политрук И. Н. Орешков.

- Ну, товарищ лейтенант, если у вас такой комиссар - любой успех обеспечен! - сказал комдив...

Я представил генерал-лейтенанта П. А. Артемьева на коне... Снова, как и тогда в Карелии, зима. Снег. Мороз. Враг у ворот столицы...

"Завтра стрельбы, - вспомнил я. - Из кожи вон вылезу, а выполню их на "отлично". Доучусь в бою!.."

Вскоре пришло письмо от брата Гавриила. Он писал:

"...Я хорошо видел всех членов правительства, особенно Иосифа Виссарионовича Сталина, произносившего речь. Он был в шинели и защитной фуражке со звездой, без перчаток, хотя уже стояли холода и шел снег. Снег лежал у него на плечах и на фуражке. Время от времени И. В. Сталин поднимал руку и приветствовал войска...

Прямо с Красной площади мы отправились на передовую - под город Крюков. Как мы дрались! Если б было кому записать тот бой, минута за минутой, час за часом, - его на занятиях в академии можно было бы изучать, изложить в учебнике по героизму..."

Да, парад на Красной площади 7 ноября 1941 года был смелым и мудрым шагом. Он, этот парад, вселил уверенность в каждого из нас, дал нам новые силы. Это он подготовил Парад Победы!..

Мелкий моросящий дождь перешел в ливень. Все промокли до последней нитки. Но на душе было по-прежнему празднично.

Торжественным маршем перед Мавзолеем прошли сводные полки, прошли в том порядке, в каком располагались фронты с севера на юг.

Участники Парада Победы, те, кто был на Красной площади, не забудут момента, когда двести рослых, один к одному, воинов-победителей под нарастающий барабанный бой предали позору двести знамен разгромленной немецко-фашистской армии, бросив их на землю у подножия Мавзолея.

Первым эта участь постигла личный штандарт Адольфа Гитлера. Боец, несший его, ударил концом древка о брусчатку. Но орел, цепко державший в когтях венок с паучьей свастикой, не сломался, как того, видимо, хотел солдат. Тогда он высоко поднял штандарт фюрера, с силой бросил его и брезгливо посмотрел вначале на руки, а потом вокруг, словно отыскивая, обо что бы вытереть их. Символ былого могущества фашистского заправилы задреч безжал, ударившись о брусчатку, подскочил и плюхнулся в лужу.

И. В. Сталин, все время внимательно наблюдавший за действиями солдата, весело смеялся и аплодировал, широко разводя руками. (Об этом эпизоде после мне рассказал участник парада старшина Иван Степанович Московцев, с которым позже мне пришлось служить в мотострелковой дивизии имени Ф. Э. Дзержинского.)

В жалкие мокрые тряпки превратились некогда грозные фашистские знамена, под сенью которых немецкие оккупанты несли смерть народам мира. Груда поверженных штандартов росла. Это было грозное предупреждение всем, кто не может спокойно жить без того, чтобы не перекраивать мир. "Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. На том стояла и будет стоять Русская земля!"

После символического акта, навсегда закрепившего в памяти народов земного шара нашу победу над гитлеровской Германией, перед Мавзолеем В. И. Ленина прошел сводный полк Народного комиссариата обороны СССР, за ним наша академия имени М. В. Фрунзе, другие академии и части войск Московского гарнизона...

Вечер я и двое моих друзей провели у матери погибшего лейтенанта-танкиста. Мы рассматривали семейный альбом, слушали рассказы рано поседевшей женщины о своем единственном сыне, пили чай...

* * *

Был обычный учебный день.

- Лекция по истории советского военного искусства состоится в актовом зале! - объявили нам.

В актовом зале так в актовом зале - никто не придал этому значения. Посматривая на часы, мы прохаживались по коридору, разговаривали, шутили.

Минут за пять до начала на сцену вышел заместитель начальника академии генерал-лейтенант Ф. Н. Ремизов, и мы сразу почувствовали, что сбор в актовом зале неслучаен.

- На лекции будет присутствовать иностранная военная делегация! объявил генерал.

И почти тотчас же распахнулись двери - в зал вошли известный военачальник, командовавший союзными английскими войсками, фельдмаршал Монтгомери и сопровождавшие его лица.

Мы встали. В торжественной тишине генерал-лейтенант Ф. Н. Ремизов представился английскому фельдмаршалу, а потом вместе с ним и переводчиком поднялся на сцену. Советские и английские генералы и офицеры сели в первом ряду.

Мы во все глаза смотрели на гостя. Так вот он какой, фельдмаршал Монтгомери! Выше среднего роста, сухощавый, не по годам подвижный. Прямой острый нос, топкие губы. Волосы зачесаны назад и чуть вправо. Несмотря на официальность встречи, на загорелом волевом лице все время блуждает улыбка: английский военачальник рад встрече, которую мы ему устроили. Добрый прищур глаз делает его еще более симпатичным.

- Господа, - начал он через переводчика, - я прошу простить мне незнание языка русского народа, перед которым ныне преклоняется весь мир. Находясь в стенах прославленной академии, я счастлив приветствовать в вашем лице цвет Красной Армии, боевые операции которой теперь изучают все военные академии земного шара.

Мы горячо зааплодировали. Я смотрел на Монтгомери, державшегося непринужденно, и думал: "Человек другого мира, другой идеологии, а как отзывается о нашей стране, о нашей армии! Почему бы англичанам не относиться к нам всегда с таким вот уважением?.."

Время стерло в памяти фамилию преподавателя - подтянутого, элегантного полковника. Но то, что он был, как говорят, в ударе, читал с блеском, не укрылось и от Монтгомери. Слушая переводчика, он одобрительно кивал головой, улыбался и потирал руки. В заключение сказал:

- До недавних пор мы не могли встречаться - нас разделяли фронты. Теперь, когда враг разбит, ничто не мешает нам видеть друг друга. Мой визит к вам - наглядное тому подтверждение. Главное, чего мы добились в совместной борьбе, - это разгром гитлеровской Германии, победа добра над злом, победа, в которой вашему народу, вашей армии принадлежит решающая роль!..

И мы опять горячо зааплодировали. Фельдмаршал Монтгомери не мог обижаться на прием. Наше уважение к нему было искренним, шло от чистого сердца. Ведь никто не знал, не предполагал даже, что пройдет совсем немного времени - и лицо Монтгомери во время выступлений о Советском Союзе, о Советской Армии станет другим, совсем несимпатичным, исчезнут улыбка и добрый прищур глаз, станут совершенно иными высказывания о роли нашего народа и нашей армии во второй мировой войне. В угоду империализму Англии и США Монтгомери станет петь с чужого голоса...

* * *

Односельчане ждали меня на побывку через год. Но встреча состоялась лишь через семь долгих лет - в 1945 году командование академии предоставило мне отпуск.

По пути в родную деревню Петровку, затерявшуюся в дремучей тайге под Енисейском, я заехал в город Ачинск. Свидание с женой Марией Ануфриевной и Констанцией Францевной Булгак, о которой я уже писал, не обошлось без слез. Только Геня, сын Констанции Францевны (ему шел двенадцатый год), держал себя как настоящий мужчина. Правда, получив от меня немудреный московский гостинец, он совершенно по-детски обрадовался ему, но потом снова обрел солидность и спросил:

- Дядя Андрей, а вы видели Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского?

- Видел, Геня, - ответил я, - и даже не один раз.

- Он, как и я, поляк! - с гордостью сообщил Геня. - Хотите, я покажу вам подлинные материалы о нем? - И, не дожидаясь моего согласия, мальчик побежал в другую комнату. Вскоре он принес папку, в которой были собраны газетные снимки К. К. Рокоссовского и сообщения Совинформбюро о боевых действиях войск, которыми маршал командовал. Я внимательно ознакомился со всеми Гениными "подлинными материалами".

За столом, когда по сложившемуся обычаю выпили за Сталина, а потом за нашу победу, жена вдруг заплакала.

- Не надо, Мария, - стала успокаивать ее Констанция Францевна. - Сама же ты заставила меня выучить русскую пословицу: "Слезами горю не поможешь".

Констанция Францевна посмотрела на меня своими красивыми, полными слез глазами и тихо сказала:

- Братья у нее погибли...

Жена достала из заветного места и положила передо мной две похоронки. И встали перед моими глазами два богатыря - Петр и Леонид Козыревы, танкист и морской пехотинец, песенники, весельчаки, заводилы. Оба они погибли на Малой земле под Новороссийском...

Несколько слов о дальнейшей судьбе маленькой польской семьи.

Констанция Францевна и ее сын Геня уехали на родину в апреле 1946 года. Долгое время мы ничего не знали друг о друге. Разыскать следы К. Ф. Булгак мне помогли товарищи из Министерства внутренних дел Польской Народной Республики.

Из первого письма, очень теплого, полного благодарности за гостеприимство в годы военного лихолетья, я узнал, что Констанция Францевна, потеряв в 1958 году мужа, обосновалась на жительство в городе Элблонге. Частенько она бывает в Варшаве, у сына. Геня, теперь Генрих Владиславович, увлечен интересной работой, защитил кандидатскую диссертацию. Он женат, у него четверо детей - два сына и две дочери.

Письма из дружественной Польши всякий раз доставляют мне и моим близким большое чувство радости.

* * *

Ачинск заметно изменился с тех пор, как я расстался с ним в 1938 году. На улицах мимо меня проходили совсем чужие люди. Была лишь одна неожиданная встреча с хорошо знакомым человеком - преподавателем педагогического училища Анной Петровной Нестеренко.

- Андрей, Андрей, - качала головой Анна Петровна. - Как ты изменился! Майор, на груди - награды, а на лице, прости, - морщины. Хватил горячего до слез?

- Всякое бывало, - уклончиво ответил я.

- "Всякое бывало", - повторила Анна Петровна. - А ведь я учила всех вас не воевать, а "сеять разумное, доброе, вечное"... Не стал ты учителем, Андрей. Друзья твои, Александр Большаков, Вячеслав Савченко и Максим Гудеев - тоже. Слышала, летчики они, хорошие летчики! Почти все мужчины выпускники училища - стали военными...

Спазмы сдавили горло, когда Анна Петровна напомнила про Сашу Большакова, Славу Савченко и Максима Гудеева. Где-то они теперь, друзья моего детства? Пощадила ли их война?

Мы родились и выросли в Петровке. Как все деревенские мальчишки, уходили в тайгу, забираясь в самую глухомань, и там играли в добрых разбойников из сказок, ловили рыбу, собирали грибы и кедровые орехи.

Однажды - это было зимой 1929 года - приехал в Петровку уполномоченный из района. Взрослые потянулись в школу, где всегда проходили собрания, мы, ребятишки, опередив всех, заняли самые лучшие места - на полу, около стола, за которым сидел приезжий. Он рассказывал о коллективизации, о выгодах, которые она несет хлеборобам. Его никто не перебивал. Стояла такая тишина, что было слышно, как за дверью учительской тикали часы-ходики. Уполномоченный говорил о больших и светлых домах и сыроваренном заводе, которые будут построены в колхозной Петровке, об электричестве.

Ни я, ни трое моих друзей и понятия не имели, что это такое электричество, сыр в глаза не видели, не разбирались мы и в выгоде коллективизации, но в тот вечер, на школьном полу, поклялись вчетвером жить в большом и светлом доме, работать на сыроваренном заводе. А чтобы нас туда, на завод, обязательно приняли - лучше всех учиться.

На том собрании жители Петровки решили организовать колхоз. Первым в него вступил мой отец, чем я очень гордился.

Мы. четверо мальчишек, вместе на "отлично" окончили начальную школу в Петровке, семилетку в районном центре Бирилюссы, вместе поступили в педагогическое училище...

- Не мы, Анна Петровна, виноваты, что нам не довелось стать учителями, что не сбылись многие наши мечты, - сказал я, отгоняя воспоминания. - А труд ваш не пропал. Ваши воспитанники смело идут по жизни!..

В родной Петровке тоже не обошлось без слез. Встретили меня пять сестер, обняли и горько разрыдались. "Ну, - думаю, - и тут, наверное, похоронки". Так оно и было: четыре сестры не дождались с войны своих мужей.

Услышав плач, подошел бригадир Корней Никонович Бондаренко, под началом которого я в свое время работал в колхозе. Ему уже было за шестьдесят, но когда он пожал мне руку, я чуть не вскрикнул.

- Насовсем? - осведомился Корней Никонович.

- В отпуск, - ответил я.

- А пошто совсем не останешься? Очень нужны в колхозе мужики со здоровыми руками и ногами, с умной головой! Передал бы я тебе свое бригадирство... Эх, и зажили бы!..

О моем приезде вскоре узнала вся деревня. Ко мне потянулись старики и старухи, вдовы. На лицах у всех один и тот же немой вопрос: "Не видел ли моего?"

Во многих семьях все еще не верили, что похоронка - это страшная правда войны. Дни и ночи ждали отцов, мужей, братьев, надеясь на счастливый случай: может, ошибка вышла? Но... немало моих земляков, бойцов прославленных сибирских дивизий, так и не пришли с войны. Они остались лежать на полях сражений под Москвой и Ленинградом, Сталинградом и Курском, на берегах Вислы и Одера, под Берлином...

Сибирские дивизии... Ставка Верховного Главнокомандования посылала их туда, где было труднее всего. Бессильны были огонь и вода, камень и железо, а люди, потомки Ермака, сдерживали врага и громили его.

Стали крылатыми слова поэта: "Гвозди бы делать из этих людей. Не было б в мире крепче гвоздей..."

По-моему, это и о сибиряках.

Каждый односельчанин считал своим долгом пригласить меня в гости. На стол выставлялось все, чем были богаты хозяева.

Фронтовики Степан Алексеевич Арефьев, Владимир Козаков, Тимофей Федорович Грибанов за столом делились своими нелегкими судьбами.

- Это было в последний день боев за Берлин, - рассказывал Тимофей Федорович. - Внезапно установилась какая-то неправдоподобная тишина. Танк мой стоял около дома. Откинул я крышку люка, приподнялся с сиденья, вздохнул полной грудью. Хорошо! Солнце светит, небо надо мною голубое, ласковое. Тут кто-то меня по плечу хлопнул. Оглянулся - никого. Что такое? Вниз посмотрел - на асфальте, рядом с танком, лежит... рука. Только в следующее мгновение я понял, что это - моя рука, правая. И потемнело вдруг небо, померкло солнце... Очнулся я в медсанбате. "Фаустник тебе руку отсек, сказал врач. - Крепись, танкист!.."

...Незаметно пролетели дни отпуска. За это время побывал я с Корнеем Никоновичем Бондаренко и на охоте, и на рыбалке. Колхозу кое-какую помощь оказал.

Сходил на кладбище, поклонился дорогим для меня могилам.

Из Ачинска в Москву я уезжал вместе с женой. Кончились годы разлуки.

Фронт без линии фронта

Кто они такие?

Успешно окончив академию, я получил право выбора места дальнейшей службы. Про себя я твердо решил вернуться в Ленинград. Но совсем неожиданно стало известно, что почти все пограничники получат назначения во внутренние войска.

И вот я сижу в большом, строго обставленном кабинете начальника внутренних войск МГБ СССР генерал-лейтенанта П. В. Бурмака. На столе лежит мое личное дело - темно-синяя папка с золотым тиснением. Второй раз в жизни вижу я эту папку. В Саратовском пограничном военном училище она была тощей, а теперь заметно располнела. Тесемки папки развязаны. Видимо, перед моим приходом генерал знакомился с личным делом. Начальник войск испытующе посмотрел на меня, отодвинул папку в сторону, встал, подошел ко мне и протянул руку. Потом предложил сесть и, вернувшись на свое место, сел сам.

- Идти во внутренние войска желания, конечно, нет? - спросил генерал, щуря в улыбке добрые глаза.

- Я - солдат, привык подчиняться!

- Так-то оно так, - генерал опять зачем-то придвинул папку к себе. - А если по-честному?

- Лучше бы на границу! - искренне вырвалось у меня.

Генерал побарабанил пальцами по папке, открыл и закрыл ее. Мелькнула моя, еще лейтенантская фотография.

"В Ленинграде снимался!" - успел подумать я.

- От души желаю вам, товарищ майор, вернуться к любимому делу. Генерал выждал паузу и продолжал: - Но потом. Да-да, потом! А сейчас вы нужнее во внутренних войсках.

Какое же назначение подготовлено мне?

Начальник войск поднялся, повернулся к стене, отдернул шелковую штору, закрывавшую большую карту, взял в руки стоявшую в углу указку.

- О борьбе с бандами буржуазных националистов в республиках Советской Прибалтики, западных областях Украины и Белоруссии вы, я думаю, в курсе?

- В самых общих чертах, товарищ генерал.

- Это районы, пораженные бандитизмом. - Генерал показал на несколько мест, обозначенных одной краской. - Люди неосведомленные каждый по-своему относятся к тому, что происходит здесь сейчас. Одни считают, что схватки с националистическими бандами чуть ли не равны сражениям с фашистами. Другие, наоборот, склонны рассматривать ликвидацию этих осиных гнезд как эпизод, не заслуживающий внимания.

Генерал несколько минут внимательно и молча смотрел на карту, словно видел за этими цветными пятнами все перипетии борьбы, а потом, поставив на место указку, уверенно сказал:

- Обе эти точки зрения неверны! Нет необходимости ни возводить в степень "движение" буржуазных националистов, ни преуменьшать его опасность.

Заложив руки за спину, генерал прошел взад и вперед по кабинету.

- Наши войска, действующие там, - кивок в сторону карты, - имеют необходимое вооружение и боевую технику... Но это не значит, что и националисты оснащены так же.

Мы вооружены так для того, чтобы дать возможность населению пахать землю и разводить скот, жить под теплой крышей, а не ютиться в покрытых плесенью холодных погребах, играть свадьбы, а не ждать пулю в затылок!

Мы, наконец, вооружены так потому, чтобы не лилась кровь наших бойцов, либо еще не успевших демобилизоваться после войны, либо только-только призванных на действительную службу...

Генерал сел за стол и тяжело вздохнул:

- Сколько чистых жизней оборвали оголтелые националисты! Отгремела война, а кое-где в Прибалтике, в западных областях Украины и Белоруссии льется кровь коммунистов... Партия прислала их помогать делу восстановления разрушенного хозяйства. И в этих людей, уцелевших после страшной и опустошительной войны, не успевших наглядеться на жен своих, на повзрослевших детей, полетели бандитские пули и гранаты. Сколько могил выросло уже после войны! А некоторые партийные и советские руководители, солдаты, сержанты и офицеры войск МВД и МГБ, работники органов внутренних дел и государственной безопасности, местные активисты числятся в списках пропавших без вести. Захваченные в беспомощном состоянии, истекавшие кровью от полученных ранений, они были либо заживо сожжены, либо брошены в бездонные топи болот...

"Почему он мне так подробно обо всем рассказывает?" - недоумевал я.

Словно подслушав мои мысли, генерал спросил:

- У вас, товарищ майор, не возникает вопроса, зачем я посвящаю вас в подробности борьбы с националистическими бандами?

- Я думал об этом, товарищ генерал.

- Дело вот в чем. В отделе кадров перед вами разложат пасьянс, вы выберете Дальний Восток или Среднюю Азию - для пограничников, пожалуй, нет легендарнее этих районов. А я прочитал ваше личное дело и могу сказать: нравитесь вы мне. Не загордитесь только! Короче. На Украине есть стрелковая дивизия, где нужен заместитель начальника штаба. Настоятельно рекомендую вас на эту должность! Как?

Откровенно говоря, жаль было расставаться с мечтой о службе в Ленинграде. Но мне льстили предложение начальника войск, доброе мнение, сложившееся у него обо мне. И я, не колеблясь, ответил:

- Согласен, товарищ генерал!

- Вот и хорошо! - улыбнулся он. - Уверен, не пожалеете. - Он завязал тесемки папки и отодвинул ее на край стола, будто давая понять, что разговор окончен. - А пройдет какое-то время, и мы подыщем для вас более боевую работу.

Я промолчал - никогда не любил загадывать.

- Несколько слов о дивизии, - продолжал начальник войск. - Командует ею полковник Сергей Николаевич Михайлов. Этот человек обладает хорошей военной подготовкой и твердыми волевыми качествами. Начальником штаба является полковник Семен Григорьевич Бромберг, офицер с большим опытом, требовательный - настоящий организатор. Будет у кого учиться. С остальными офицерами познакомитесь на месте. По пути вам надо заехать в Киев, представиться начальнику внутренних войск Украины генерал-лейтенанту Сергею Максимовичу Фадееву, начальнику штаба полковнику Евгению Федоровичу Игнатову и начальнику политотдела полковнику Сергею Сергеевичу Прокофьеву.

- Между прочим, - вспомнил генерал, - Сергей Сергеевич Прокофьев, оказывается, хорошо знает вас по совместной службе в Карелии в сороковом году, интересовался вами.

Я покраснел. Промелькнуло воспоминание о давнем дисциплинарном проступке, допущенном одним из моих подчиненных в Заполярье, о разносе, который устроил мне за это С. С. Прокофьев, тогда комиссар отряда особого назначения войск НКВД.

Неужели он помнит меня только по этому происшествию? Плохи тогда будут мои дела...

Забегая вперед, скажу, что начальник политотдела внутренних войск Украины встретил меня тепло. Вспоминая прошлое, он даже словом не обмолвился о том, как я опростоволосился на первых шагах своей службы в должности командира взвода...

- Побывайте у нас в политотделе, - напутствовал меня генерал. Прочитайте все, что там есть о буржуазном украинско-немецком националистическом "движении". Чтобы успешно бороться с противником, его нужно знать. Времени для этого не жалейте...

Три дня пришлось мне просидеть в политотделе и отделениях штаба войск, чтобы изучить хотя бы наиболее важные документы, побеседовать с интересными людьми. В результате передо мной возникла многоплановая картина, сотканная из сотен фактов, картина, которая не раз помогала мне потом выбирать правильную линию в борьбе с оуновским подпольем.

Считаю, что и читателю будет небезынтересно хотя бы кратко познакомиться с теми материалами, которые в свое время привлекли мое внимание. Это даст возможность и лучше понять мое дальнейшее повествование и, главное, увидеть обличив жестоких врагов - украинско-немецких националистов. Кто они такие?

Если в годы гражданской войны банды возникали стихийно, мутные воды контрреволюционного потока выносили на гребень разнокалиберных "батек" я "атаманов" - авантюристов, любителей угарной жизни, то в годы, предшествовавшие началу второй мировой войны, дело обстояло иначе. Антисоветское подполье долго и тщательно готовилось, и не дилетантами, не только озлобленными "бывшими", а генеральными штабами ряда империалистических государств. Откуда же оно черпало кадры?

Украинские буржуазные националисты, преследуя свои эгоистические цели, задолго до нападения фашистских полчищ на СССР прочно связали свою судьбу с гестапо и абвером, активно участвовали в подготовке к войне. Люди без рода и племени, порвавшие с Родиной, разношерстное отребье - всех их объединяло одно: лютая ненависть к первому в мире государству рабочих и крестьян. Для главарей фашистского рейха, вынашивавших планы завоевания "восточных земель", это была бесценная находка, тот резерв, откуда они черпали кадры предателей. То, что украинские националисты одновременно предлагали себя различным империалистическим разведкам, гитлеровцев не смущало.

Я вспомнил Ладогу, маскировавшегося под старого рыбака бывшего белогвардейского офицера, удравшего в годы гражданской войны из России за границу и предложившего свои услуги финской разведке. Немало натворил шпион,, пока его задержали. Сколько же бед причинили украинскому народу фашистские выкормыши-националисты...

Еще перед войной эмигрантский печатный листок "Украинский националист" писал: "Украинский национализм не считается ни с какими принципами солидарности, милосердия, гуманизма. Всякий путь, который ведет к наивысшей цели, является нашим путем, невзирая на то, будут ли это другие называть героизмом или подлостью".

Откровеннее не скажешь. В духе погромных выступлений главарей фашистского рейха? обнаженно, нагло. Здесь вся концепция украинского национализма, его человеконенавистническая сущность.

Ненависть к Советскому государству, стремление отделить от него Украину - вот чем жили националисты. И потому на них не жалели денег иностранные разведки.

Под какими только вывесками не выступал национализм. "Украинская военная организация" (УВО), "Организация украинских националистов" (ОУН), "Украинская повстанческая армия" (УПА). Все эти шайки создавались за границей, поощрялись и содержались иностранными разведками.

Перед войной гитлеровцы руководителем ОУН поставили Степана Бандеру, известного по картотеке гестапо под кличкой "Серый".

В наши руки попали документы, свидетельствующие о чудовищном предательстве украинских буржуазных националистов, их преступном сговоре с заправилами фашистской Германии. ОУН еще в мирное время под руководством немецких инструкторов создавала в городах Западной Украины "украинскую полицию" из уголовников и отщепенцев. Предупрежденные гитлеровцами о начале войны, руководители ОУН за несколько дней до прихода фашистов полностью отмобилизовали эти отряды палачей. Притаившись, они с нетерпением ждали своего часа. Во Львове кровавый разгул начался 30 июня 1941 года. Вооруженные немецкими автоматами, члены оуновских банд хватали коммунистов и комсомольцев, расстреливали на месте, поливали свинцом с чердаков и из окон автобусы с женщинами и детьми, эвакуировавшимися на восток.

Так мстили оуновцы своему народу за 1939 год.

В 1939 году правители панской Польши, потерпев поражение от Германии, бросили на произвол судьбы население Западной Украины. На помощь братскому народу пришел тогда Советский Союз. Идя навстречу пожеланиям трудящихся, Западная Украина была воссоединена с СССР, в составе УССР образована Львовская область.

Тяжелое наследие оставили после себя австро-венгерские монархисты и польские паны. Подавляющая ма"са крестьянских хозяйств не имела земли, крестьяне батрачили у крупных землевладельцев. Города были поражены хронической безработицей. Грамотность, образование были привилегией имущих классов.

Трудящиеся области с огромным энтузиазмом встретили Красную Армию-освободительницу, энергично приступили к проведению социалистических преобразований. В пользование крестьянам было передано свыше 130 тысяч гектаров помещичьих и кулацких земель, 6 тысяч лошадей, 8 тысяч коров, 62 тысячи центнеров посевного материала. Повсюду стали создаваться колхозы. В короткий срок была ликвидирована безработица. Открывались школы, библиотеки, детские сады. Зажиточной свободной жизнью зажил веками угнетавшийся, насильно оторванный от своей родины народ.

Я вспоминаю те годы. Мы с жадностью читали сообщения газет, смотрели кинохронику о переменах, происходящих в новых западных районах нашей страны.

Мы, курсанты Саратовского пограничного военного училища, быстро разучили и лихо пели в строю понравившуюся всем новую песню:

Белоруссия родная,

Украина золотая,

Ваше счастье молодое

Мы стальными штыками оградим!..

Разве думал я тогда, что слова этой песни станут для меня реальностью, что спустя много лет вместе со своими боевыми товарищами я буду с оружием в руках громить оуновских бандитов, посягнувших на счастье украинского народа!

...Строительство новой, счастливой жизни продолжалось недолго. Помешала война. В обозе оккупационных войск вернулись помещики и кулаки, владельцы фабрик, а с ними и старые порядки.

Народ, познавший свободу, как один поднялся на священную войну против завоевателей. Люди уходили в леса, создавали партизанские отряды, в городах с первых же дней оккупации стали действовать подпольные организации, возглавляемые коммунистами.

Все это не на шутку встревожило немецкое командование. Оно требует от ОУН решительных мер. И фашистские прихвостни, преисполненные усердия, выкладывают коварный план. Они формируют специальные группы и под видом партизанских отрядов засылают в леса. Многие честные люди попались на эту удочку. Они-то думали, что наконец-то получили возможность начать борьбу с ненавистным врагом. И расплачивались жизнью за свое заблуждение.

Отряды-оборотни, выдавая себя за сторонников Советской власти, творили бесчинства, расправлялись с сельскими активистами, жгли деревни, делали все, чтобы ввести в заблуждение общественное мнение.

Но уж слишком очевидной была связь между руководством буржуазных националистов и оккупационными властями. Даже новобранцы "повстанческой армии" с удивлением замечали, что фашистская администрация, которая была скора на беспощадную расправу с партизанами, мирно соседствует с бандеровцами. В селах создавалась бандеровская жандармерия, наряду с немецкими комендатурами в открытую возникали "станичные", "районовые", "надрайоновые", "крайовые" верховоды националистов.

- О какой же борьбе с фашистами может идти речь, когда вся головка в дружбе с ними? - рассуждали многие рядовые бандеровского воинства.

Кое-кто пытался задать этот вопрос начальникам, после чего замолкал навсегда: те не терпели слишком любознательных солдат. Суровая кара постигала также и их родственников. По ночам то здесь, то там поднималось багровое зарево, трещали автоматные очереди. То бандеровские банды расправлялись с непокорными. У многих открылись глаза на то, кому и каким целям служит Украинская повстанческая армия. Этому во многом способствовала разъяснительная работа, проводимая коммунистическим подпольем. Бандеровское воинство начали подтачивать сомнения. Началось массовое дезертирство.

Советская Армия между тем приближалась к старой государственной границе. Большие и малые "фюреры" ОУН, почувствовав близкую и неминуемую расплату, спешно заметали следы преступлений, упаковывали чемоданы.

Однако из Берлина тотчас последовал строгий окрик: оставаться на местах! Гитлеровские разведслужбы начали в срочном порядке комплектовать из националистического отребья агентурную сеть на случай прихода советских войск в Западную Украину. Не дремали разведки США и Англии, которым удалось завербовать немало оуновцев.

Но планы немецкого военного командования о создании широко разветвленного подполья терпели крах. Советские чекисты с помощью местных патриотов последовательно раскрывали все эти бункеры, схроны, базы оружия, явки. Многие оуновцы, оставленные для совершения диверсий, являлись с повинной, другие, изобличенные советской разведкой, несли заслуженное наказание.

Бандера, Охримович и другие главари ОУН, спасаясь от народного гнева, бежали с разгромленными частями оккупантов в Западную Германию. Здесь они стали служить другим хозяевам - империалистам Америки и Англии, выполнять разведывательные задания против стран социалистического лагеря.

"Чтобы успешно бороться с противником, его нужно знать", - напутствовал меня генерал-лейтенант П. В. Бурмак. Теперь, после ознакомления с документами, противник был мне более или менее известен. Теоретически, естественно. Практически я надеялся познакомиться с ним на месте.

* * *

Командир дивизии полковник Сергей Николаевич Михайлов встретил меня радушно:

- А, академик прибыл! - улыбнулся он, выслушав мой доклад. - Очень хорошо и очень кстати: мы готовимся сейчас к сборам офицерского состава штаба дивизии, полков и батальонов. Решили провести их как двусторонние учения. Поможете нам?

Среднего роста, плотный, по всему видать, сильный, отличный спортсмен, полковник сразу понравился мне. Разговор с первых же минут стал непринужденным, словно мы с командиром дивизии давно знали друг друга.

- Работники штаба дивизии, командиры полков и батальонов - народ у нас боевой, - продолжал С. Н. Михайлов. - Но, надо признать, не всем хватает глубоких и всесторонних военных знаний. Конечно, многому за время сборов не научишь. Но, насколько это возможно, расскажите офицерам, как надо оценивать оперативную обстановку, делать из нее выводы и ставить задачи подразделениям; как надо рассчитывать количество живой силы, техники и вооружения, потребного для обеспечения той или иной операции...

- Постараюсь, товарищ полковник!

Забегая вперед, скажу, что на сборах офицерского состава, которые были проведены через неделю после моего приезда, я прочитал несколько лекций. Слушали меня внимательно, с интересом, задавали много вопросов. На двусторонних занятиях командир дивизии назначил меня посредником. Я старался не ударить в грязь лицом и, кажется, справился с поручением. Во всяком случае, ни та ни другая сторона претензий ко мне не имела.

Сборы помогли мне лучше уяснить оперативную обстановку, а главное, ближе познакомиться с командирами и начальниками штабов полков и батальонов, с офицерами штаба дивизии.

- Вы приехали с семьей? - спросил меня полковник Михайлов. Получив утвердительный ответ, сообщил: - Квартира для вас подготовлена. Если что-нибудь будет надо, не стесняйтесь, обращайтесь за помощью.

Сергей Николаевич налил из графина воды в стакан, посмотрел его на свет и выпил, смакуя каждый глоток.

- Ну, а что нового в штабе войск? Кого видели?, С кем беседовали? Рассказывайте.

Выслушав мои ответы, полковник стал с жадностью расспрашивать, какие новые фильмы демонстрируются в Москве, что идет в театрах, кто гастролирует из зарубежных знаменитостей.

- Наш город, конечно, не Москва, - вздохнул командир дивизии, - но и здесь уже восстанавливается культурная жизнь. Есть что и посмотреть и послушать. Одна беда - свободного времени нет. Вы, может, не поверите, а вот когда окунетесь в работу - сами на себе почувствуете.

Полковник повернул голову к окну и на какое-то время умолк, словно видел отсюда убежища бандитов, отбиравших у него все время, глухие урочища, поросшие густым кустарником балки, хутора, укрытые от глаз людских.

- Когда будут ликвидированы оуновские гнезда и народ Западной Украины вздохнет свободно, - оторвав взгляд от окна, мечтательно произнес полковник, - возьму я отпуск, поеду в Москву и не успокоюсь до тех пор, пока не побываю во всех театрах и концертных залах...

В дверь коротко постучали, и сразу же в кабинет вошел коренастый брюнет с красивым мужественным лицом.

- Товарищ Козлов, если не ошибаюсь? - спросил он, обращаясь ко мне.

- Начальник штаба дивизии Семен Григорьевич Бромберг, - представил вошедшего полковника Сергей Николаевич.

Мы крепко пожали друг другу руки.

Почти следом за начальником штаба в кабинет вошел еще один полковник.

- Ну, словно сговорились! - шутливо заметил полковник Михайлов и представил меня начальнику политотдела Василию Васильевичу Дееву.

Я уже писал, что общение со старшими командирами и начальниками в значительной мере помогало мне расти. Много было у меня учителей. Стали ими и полковники Михайлов, Бромберг и Деев.

Мой путь был еще совсем коротким: командир взвода, начальник заставы, начальник штаба батальона, заместитель начальника штаба полка. И вдруг такое повышение!

"Он небось в училище экзамены по шпаргалкам сдавал..." - вспомнился почему-то давний разговор красноармейцев в вагоне воинского эшелона, следовавшего из Ленинграда в Карелию. Что ж, шпаргалка могла помочь и на экзаменах в академии. Кое-кто пользовался этими школярскими методами, не понимая того, что жить по шпаргалке нельзя, не получится.

Полковник Михайлов, как, пожалуй, никто другой из командиров, встречавшихся на моем пути, научил меня точности и стремлению к постоянному обновлению своих знаний. Если уж он требовал доложить ему о выполнении приказа через тридцать минут, то не терпел и минуты опоздания, как не терпел и досрочных докладов. "Нормы надо перевыполнять за станком!" - говорил он в таких случаях.

Командир дивизии многое умел, назубок знал уставы и прочие руководящие документы. И тем не менее постоянно повышал политические, военные и специальные знания, методическое мастерство. Бывая в частях и подразделениях, обязательно посещал занятия, личным показом учил сержантов и офицеров, причем делал это дружелюбно, не унижая достоинства того или иного командира. На снарядах полковник Михайлов работал как настоящий спортсмен без помарок. Стрелял только в "десятку". Любое оружие разбирал и собирал с завязанными глазами. Знал такие тонкости управления автомобилем, так безошибочно мог определить "болезнь" двигателя, что самые опытные водители только руками разводили.

- Командир наш - ума палата! - с гордостью говорил мне начальник штаба полковник Бромберг. - Учитесь у него. Пригодится. Глядишь, тоже дивизию дадут!

К сожалению, учиться мне пришлось недолго - менее чем через год полковник С. Н. Михайлов получил большое повышение - его назначили начальником отдела боевой подготовки войск МГБ СССР.

У начальника штаба я перенял любовь к порядку, причем к порядку даже в так называемых мелочах. Свое дело полковник Бромберг знал превосходно. Прав был генерал-лейтенант П. В. Бурмак, давая ему самую блестящую характеристику. Я благодарен судьбе за то, что мне пришлось служить под руководством такого талантливого штабиста. Полковник не прощал и малейшей небрежности в отработке документов, косноязычия.

- Ласкайте фразу до тех пор, пока она вам не улыбнется! - часто повторял он выражение Анатоля Франса.

Но не только в штабном хозяйстве любил Семен Григорьевич порядок. На службу он являлся минута в минуту, хоть часы проверяй, а из дому выходил чуть свет. По пути, бывало, обойдет все подразделения, подберет брошенные где попало саперные лопаты, принадлежности для чистки оружия и другое "бесхозное" имущество и, нагрузив все это на себя, принесет в штаб, а потом вызовет командиров и так поговорит с ними, что те выскакивают, словно из бани.

Я еще расскажу о политработниках - замечательных коммунистах-ленинцах, любимцах воинов-чекистов, которые оставили о себе добрую славу у западных украинцев и у которых я многому научился. Сейчас лишь отмечу, что такими они были и потому, что руководил ими, направлял их работу полковник В. В. Деев, боевой (четыре года воевал на фронтах Отечественной войны!), мыслящий офицер.

С Василием Васильевичем Деевым военная судьба свела меня еще раз. Через несколько лет после описываемых здесь событии я был назначен начальником штаба дивизии имени Ф. Э. Дзержинского, куда немного ранее был переведен начальником политотдела полковник Деев...

Нам помогал народ

Работа в штабе дивизии меня вполне удовлетворяла, и все же через полгода, когда мне предложили другую, я дал согласие на перевод. Так я стал командиром стрелкового полка.

Городок{5}, в котором располагался штаб и отдельные подразделения полка, утопал в зелени. Узкие улочки, мощенные камнем, дома со стрельчатыми черепичными крышами напоминали мне город, где я служил раньше.

- У нас только трубы пониже да дым пожиже! - улыбнулся заместитель командира полка майор Александр Петрович Артеменко, первым встретивший меня. Он же представил мне и некоторых офицеров, находившихся тогда в штабе (с остальными я знакомился сам в процессе службы), ввел в курс дел.

Несколько дней мы ездили по селам, деревням и хуторам, побывали во всех подразделениях полка. По дороге я пытливо осматривал совершенно незнакомые мне места и оценивал их с военной точки зрения.

Местность была сильно расчленена реками на отдельные возвышенности с крутыми уступами и обрывами. На каждом шагу - болота и торфяники. В дождливую погоду (а бог не обидел эти места осадками, я сам убедился в этом за время поездки) дороги сплошь и рядом становились непроезжими, особенно для автомашин. Тут и там раскиданы пруды (майор Артеменко сообщил, что они богаты рыбой и водоплавающей птицей), леса и перелески с могучими дубами и буками.

Бандиты, хорошо знавшие местность, умело использовали ее в своих целях. Едешь и видишь: на высотках маячат люди. Кто они? Вроде бы пасут скот, другие копошатся вокруг сельхозинвентаря, третьи в земле копаются. Мирные, добрые люди. И вдруг в кустах блеснет яркое пятнышко - это выдал себя бандит с биноклем в руках. Для наблюдения за дорогами бандеровцы использовали и густые деревья, господствовавшие над местностью.

Первое знакомство с полком порадовало. Командиры взводов, рот и батальонов были хорошо подготовлены, в подразделениях поддерживался уставной порядок, бойцы любовно ухаживали за оружием и техникой. Служили здесь и участники войны, и молодые парни, только что надевшие военную форму. Первые гордились орденами и медалями, нашивками за ранения, форсированием Шпрее, штурмом рейхстага, вторые - мозолистыми руками с въевшимся в них металлом, трудом на колхозных полях. Старослужащие держались смело, парни, только что призванные в армию, чувствовали себя словно бы обделенными. Фронтовики показывали пачки фотографий, запечатлевших улицы германских городов, хвастались, что с ними снялся сам командир полка, а то и дивизии.

- Это наш "батя"!..

- В нашей части был такой порядок...

- К нам Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков приезжал. Со всеми - за ручку...

Никогда не забуду парня с Орловщины, молоденького, пухлогубого, с большими голубыми глазами. Мы с майором Артеменко и командиром роты капитаном Яковом Григорьевичем Михайловым сидели в саду и лакомились вишнями. Неподалеку от нас, скрытые деревьями, на травке расположились бойцы и курили, тихо беседуя.

- Я бы тоже мог не одну фотографию привезти и вам показать, - говорил бывший колхозник. - Только нет еще в селах фотографов. Никто не спорит трудно было форсировать Одер или что там еще, брать Берлин... А пахать на выбившихся из сил коровах, трудиться в поле от темна до темна, без выходных и почти ничего не получать на трудодни - легко? И у нас в колхозе свой порядок был заведен, и нам ручки жали. Секретарь нашего райкома партии бывший командир партизанского отряда, Герой Советского Союза - с нами, с мальчишками, как с равными, по всем делам советовался.

Зачем на всех перекрестках кричать: "Мы - герои Вислы, Эльбы"? Неправильно это! Надо показывать, на что мы способны сейчас. Война кончилась, а мирные дни не наступили. Народ хочет пахать землю, строить. А тут - каждый день стрельба, пожары, вздернутые на осину люди - самые лучшие, самые уважаемые и почитаемые.

- Фашистов вдребезги расколошматили, а с бандитами расправиться - раз плюнуть, - хвастливо заявил сержант, на груди которого горели ордена, позванивали начищенные мелом медали. - Сожмем каждого вот так, - сержант показал увесистый кулак, - и в один момент только макуха останется!

- Нет, все не так просто, - возразил вчерашний колхозник. - Мы сейчас с вами, можно сказать, идем по проселку, размытому дождями. По такой дороге, товарищ сержант, строевым не пройдешь. Другой шаг нужен - иначе и упасть можно.

Почти всю обратную дорогу мы с Артеменко молчали. Я, перебирая в памяти увиденное и услышанное, прикидывал, что надо сделать в самое ближайшее время. Прежде всего провести партийные и комсомольские собрания. Побеседовать с каждым солдатом, сержантом и офицером, еще раз рассказать им о тех задачах, которые возложены на полк, решительно предостеречь от непродуманных действий, от кавалерийских наскоков - бандитов ими не одолеть. Надо еще раз изучить с людьми Обращение Президиума Верховного Совета и Совета Народных Комиссаров УССР{6}.

Вспомнилась беседа с командиром дивизии перед моим отъездом в полк. Более трех часов разговаривали мы с полковником С. Н. Михайловым, не оставили в стороне, пожалуй, ни одного вопроса, который касался моих новых служебных обязанностей.

- Что пожелать вам на прощание? - сказал полковник, вставая. - Не забывайте, никогда не забывайте, что вы за все в ответе: за агитационно-пропагандистскую работу среди населения, за людей и выполнение очень ответственной и, прямо скажу, тяжелой задачи, порученной полку, за боевую и мобилизационную готовность, за оружие, технику, продовольственное и вещевое снабжение личного состава...

Помолчал немного и вполне серьезно добавил:

- Вы несете ответственность и за то, чтобы ваши подчиненные всегда улыбались!..

* * *

Сопровождавшие нас с Артеменко автоматчики держали на коленях решето с вишнями и с аппетитом ели их, выплевывая косточки на дорогу. Занятые этим делом, они не забывали зорко смотреть вперед и по сторонам.

"А солдат - молодец! - погордился я, мысленно представив парня с Орловщины. - Задачу понимает..."

Мы провели не только партийные и комсомольские собрания, но еще и общие с повесткой дня "Славой былой гордись, но и вновь отличись!". В одной из рот с докладом выступил я сам, в других - мои заместители, офицеры штаба. Смысл наших выступлений сводился к одному: сделать полк образцовой воинской частью. И не уставали призывать строго следовать требованиям военной присяги, гордиться своей частью, делать все для того, чтобы шла о ней добрая слава, не стоять на месте, быть всегда и во всем впереди, не терять, а находить друзей, улыбаться - вот в чем смысл, формула воинской жизни!

Трудно переоценить роль тех собраний в сплочении личного состава, в умножении традиций, в решении задачи, поставленной перед полком.

Мне кажется, ничто так не сближает людей, как служба в армии. Сужу об этом на основании собственного опыта. Воины полка - люди разных национальностей, разных уровней подготовки, наклонностей и характеров - жили единой, очень дружной семьей. Каждый хотел и был готов отличиться. И это проявлялось во всем: в выполнении боевой задачи, в овладении техникой, оружием, во внешнем виде...

Чуть ли не каждый день в штаб полка поступали донесения о смекалке и находчивости, мужестве и отваге, проявленных бойцами, о их благородных поступках по отношению к населению.

"Бросился в воду и спас от неминуемой гибели ребенка..."

"Рискуя жизнью, вынес из огня потерявшую сознание женщину..."

"Откатил от бензохранилища объятую пламенем автомашину и тем самым предотвратил взрыв десятков тонн горючего..."

А офицеры! Как велика была у них тяга к совершенству, к знаниям! Командиры взводов, рот и батальонов принимали все зависящие от них меры, чтобы сплотить личный состав, правильно построить свои взаимоотношения с населением, быть бдительными, уметь вести бой в любой обстановке.

В одной из бесед с подчиненными майор А. П. Артеменко сказал:

- Есть на Бородинском поле памятник героям войны 1812 года. На черном мраморе вырублены мудрые слова: "Доблесть родителей - наследие детей". Я горжусь, что сыны солдат, перед которыми капитулировала гитлеровская Германия, похожи на своих отцов!

Борьба с озверелыми националистами была, как правильно выразился командир дивизии, направляя меня в полк, очень тяжелой. Но она во сто крат была бы тяжелее, если б мы вели ее одни, без поддержки народа, партийных и советских органов. Моя цель - не теоретическое исследование этого вопроса. На конкретных примерах я хочу показать и трудности, с которыми мы встречались, и ту огромную помощь местного населения, которую чувствовали на каждом шагу.

* * *

Утром я зашел к начальнику райотдела МГБ.

- Легок на помине! - воскликнул он. - Только хотел звонить тебе.

- Что такое стряслось?

- Сейчас расскажу, садись, кури. Не куришь? А я, брат, целыми днями изо рта папироску не выпускаю. Трудно! Покуришь, и будто легче становится. Ну ладно, слушай...

Кузнец, хороший знакомый начальника райотдела, прислал весть, что в селе сосредоточивается крупная банда. Оуновские разведчики заняли все господствующие высоты - ведут наблюдение за дорогами. Народ в селе разный: одни помогают бандитам тайно, другие открыто, большинство - против них. Чтобы сорвать авантюрные замыслы бандеровцев, жители решили предупредить власти. Патриотов, уходивших задворками в лес, увидел кто-то из пособников бандитов и поспешил с докладом к главарю. Тот приказал собрать всех мужчин и женщин на площади перед зданием сельсовета. (Председатель сельсовета лежал в районной больнице; секретарь партийной организации счел благоразумным не показываться на глаза; телефонную связь оуновцы нарушили.)

- Кто-то ушел из села, чтобы предупредить МГБ о моем появлении, объявил главный бандит. - У меня нет ни времени, ни желания проверять - кто. Предупреждаю: если мои люди заметят на дорогах, ведущих к селу, автомашину с солдатами МГБ или хотя бы одного чекиста, конного или пешего, село спалю дотла, а вас всех вместе с детишками и немощными стариками пущу в распыл. Вот так у меня!..

В этом месте необходимо сделать отступление.

Если мы были более или менее полно осведомлены о замыслах бандитов, то и они кое-что знали о нас. Помимо аппаратов МГБ и МВД, мы получали информацию от секретарей партийных организаций, председателей сельсоветов и активистов. Такие люди были всегда на виду, из-за этого встречи с ними вызывали затруднения - присутствие в том или ином населенном пункте постороннего человека, а тем более в форме, сразу становилось известным всем жителям.

Бандиты внешне не отличались от местного населения. Более того, они знали дороги, переправы, места укрытия, знали людей.

Как бандеровцы следили за нами? Как они передавали весть о нашем появлении от хутора к хутору, от села к селу?

Их наблюдатели скрытно располагались за околицей, на господствующих высотах, в густых кронах деревьев-великанов (в том числе и в лесу). Оуновские связисты ухитрялись прослушивать наши телефонные разговоры.

Мне известны случаи, когда нужные сведения бандиты пытались получить... у наших солдат и сержантов. Для этого они подсылали к ним своих красивых дочек на вечерках, на танцах в клубе, приглашали в хаты, угощали вкусным обедом, стараясь напоить самогоном. Воины-чекисты всякий раз оказывались на высоте.

Для передачи собранных сведений, срочных распоряжений или требований бандеровцы использовали заранее обусловленные сигналы (копны хлеба, стога сена, костры, удары колокола и др.), конных и пеших посыльных, шифрованные разговоры по телефону, принадлежавшему почтовому отделению, сельсовету, фельдшерскому или ветеринарному пункту, голубиную почту и даже радиостанции. Правда, последних у бандеровцев было мало.

Мы всегда узнавали об этих ухищрениях националистов, делали все для того, чтобы свести их усилия на нет.

Но вернемся к прерванному разговору.

- Кузнец тоже не знал, кто именно и куда ушел из села, - продолжал начальник райотдела. - С наступлением темноты он решился послать ко мне своего сынишку, правильно рассудив, что бандиты не будут считать ребятишек, тогда как взрослое население могут проверить через своих пособников. Этот мальчонка - он сейчас спит на диване у дежурного - все мне и передал со слов отца.

Я развернул на столе карту.

- В этом селе мне приходилось бывать не раз, - сообщил начальник райотдела, тоже склонившись над картой. - Оно раскинулось на холме. Все подступы как на ладони.

- Дороги исключаются, - сказал я. - Главарь банды и в самом деле может привести свою угрозу в исполнение. Идти надо через лес - он густой, растянулся на многие километры.

- Лес, конечно, защитит от наблюдения бандитов, - согласился начальник райотдела. - Но в той стороне нет дорог. Болота. Топи. Что называется, ни пройти ни проехать. Особенно вам, людям в этих местах новым.

- Пройти поможет толковый проводник, - настаивал я на своем варианте.

- За проводником дело не станет, - сказал начальник райотдела. - Есть у меня один дед на примете. Оперуполномоченного пошлю - у него в том селе немало хороших связей.

В село решили нагрянуть на рассвете. В штабе произвели необходимые расчеты, определили место сосредоточения и время начала движения. Руководство операцией я взял на себя.

Помнится, сидели мы у костра на поляне в густом лесу. Чудесное это зрелище - костер ночью. Тихо вокруг - ни один листок не шелохнется. Языки пламени выхватывают из темноты лица солдат, косматого деда - нашего проводника, могучие еловые лапы.

- Слово партии - это, образно говоря, цемент, скрепляющий наш народ, говорил я подчиненным, отобранным для участия в операции. - Каждый из вас, товарищи, должен быть пламенным агитатором, должен научиться доносить слово партии до каждого местного жителя.

Вдали заухал филин. Через некоторое время его голос послышался ближе. Это были условные сигналы наших дозорных, охранявших подступы к поляне. Шел кто-то из своих. И вот в свете костра мы увидели помощника начальника штаба полка капитана Павла Корнеевича Бабича и двух автоматчиков. Уходя на операцию, я приказал, как вернется Бабич, направить его следом за нами. И вот он пришел.

Павел Корнеевич, пожалуй, чаще, чем кто-либо другой, выступал перед населением. Его приятный неторопливый басок люди слышали и на сельском сходе, и в избе-читальне, и в школе. Он умел находить контакты с любой аудиторией. Выступления Бабича - образные, с мягким украинским юмором вызывали у слушателей то одобрительные возгласы, то смех. Возвращался он всегда радостный, возбужденный, с сознанием одержанной победы. А на этот раз пришел хмурый.

- Не смог я народ расшевелить, - сокрушался капитан. - В одном месте встретили настороженно, в другом - равнодушно, в третьем - никто мне даже в глаза не взглянул, сидели, уставившись в пол...

- В общем, аплодисментов не было? - уточнил я.

- Где там... - махнул рукой Бабич.

- А откуда же они возьмутся, аплодисменты? - немного помолчав, заметил я. - В одном месте бандиты вырезали семью активиста, вся "вина" которого состояла в том, что он агитировал односельчан ремонтировать дороги, искалеченные войной; в другом расстреляли такого же человека, звавшего односельчан в колхоз; в третьем изнасиловали учительницу и выжгли у нее на лбу похабное слово за то, что она осмелилась преподавать в школе русский язык...

Деревенская молва распространяется быстрее телеграфа, о зверствах бандеровцев сразу становится известно на десятки километров вокруг.

- Или вот еще. - Я вытащил из полевой сумки и развернул грубо намалеванный плакат. Все приблизились к костру. Наш проводник достал из-за пазухи и водрузил на нос очки. С листа бумаги смотрел мужчина с финским ножом во лбу. Подпись гласила: "Если сдашься - не уйдешь! Лесные братья". Этот плакат направлен против тех, кто, подпав под влияние националистической пропаганды, вступил в банду, а теперь одумался и загорелся желанием явиться с повинной, - разъяснил я.

- Посмотрите на другой плакат. Видите, написано: "Всякого, кто поднимет руки перед большевиками, убьем, перережем близкую и дальнюю родню, заберем скот и птицу, сожжем дома. Выбирайте нас или большевиков. Зеленые братья".

- Ультиматум, - подсказал шедший с нами оперативный уполномоченный МГБ.

- Совершенно верно! - кивнул я в его сторону и продолжал: - Украинцы люди не робкого десятка. Они доказали это и на фронтах и в партизанских отрядах. Да вот хотя бы Павла Корнеевича Бабича взять. Ему храбрости не занимать. Но умирать от бандитского ножа... Кому это надо!

Капитан Бабич вспыхнул до корней волос. Это даже при свете костра стало заметно.

- Под нож лезть резону нот, - сказал в наступившей тишине наш проводник. - Это не геройство. Надо и жизнь сохранить, и дело сделать. Вот я вас через лес веду, - дед посмотрел на небо, пожевал губами и продолжал: Скоро мы уже пойдем. Доведу как есть до самого нужного места. И бегом назад. Никто не узнает, где я был всю ночь. Даже старуха. Я ни черта ни дьявола не боюсь. А жить хочу. Я стар, а по-хорошему жил совсем мало.

Старик опять зачем-то посмотрел на небо. Поправил палкой костер.

- Ты не обижайся, сынок, что народ не в глаза тебе смотрел, а в землю. Он всей душой за Советскую власть. Но и обстановку надо понимать! Ведь случается так, что в одной семье люди будто и у нас живут, и за границей: отец и сын за немца, а мать и дочь - за Советы...

- Одной ногой тут, другой там, - донеслось из темноты.

- Во-во, - обрадовался поддержке старик. - Придя на собрание, глянут они тебе в глаза? Да ни в жизнь! В землю упрутся: отец с сыном - чтобы зло не выказать, а мать с дочкой - чтоб радость скрыть. Ситуация, скажу я вам!

Это была правда жизни. Как-то секретарь райкома партии, к которому я вместе с начальником райотдела МГБ зашел согласовать план проведения одной операции, сказал, мне:

- Честные люди - а их у нас большинство - в лучшем, случае опасаются попасть в немилость к бандитам, в худшем - погибнуть страшной мучительной смертью. Страх за свою жизнь, за жизнь семьи, за хату и скот удерживает многих крестьян от помощи нам. Именно поэтому слаба сейчас кое-где активность. Но этот шок, вызванный леденящей кровь жестокостью бандитов, скоро пройдет.

Да, шок проходил - я видел это своими глазами. Начиналось с мелочей: женщины предлагали свои услуги - постирать белье, поштопать, погладить, сготовить пищу; мужчины - подковать, лошадей, отремонтировать брички, автомобили, заготовить корма...

Мелочи постепенно перерастали в дела крупные. Местные жители сообщали нам о бандитах и их пособниках, затаившихся на хуторах, в деревнях и селах, о схронах, складах оружия, боеприпасов, продовольствия, запрятанных в лесах.

Однажды ночью охрана штаба полка задержала еще довольно крепкого деда, вроде нашего проводника. Он из укрытия вел наблюдение за домом, в котором мы располагались.

- Я ждал, когда на улицу выйдет какой-нибудь командир, - сказал мне задержанный. - У меня вот какое дело...

И ночной гость выложил ценнейшие сведения о банде, за которой мы безуспешно гонялись несколько дней. Я поблагодарил его, попросил рассказать о себе.

- А зачем? - удивился старик. - Не до бесед сейчас. Вот переболеем этой заразой, отчистимся, отмоемся - тогда и потолкуем вволю...

Имя этого патриота осталось для меня неизвестным. Сведения, сообщенные им, оказались абсолютно точными. Они помогли нам без потерь разгромить банду, отличавшуюся особой жестокостью.

- Народ все знает, - продолжал наш проводник. - Что ты от него скроешь? Лихой человек в селе появился - народ видит. Какая-нибудь катавасия затевается - чувствует. У народа все гады на учете, как у хорошего бухгалтера. Только сейчас кое-кто малость оробел. В бою другое дело было. А тут не поймешь, где фронт, где тыл, где фланги... - И, словно сговорившись с секретарем райкома, старик закончил: - Страх, он не вечен - пройдет. Обглядеться людям надо...

Трудно дался нам тот переход через лес. Мы пробирались нередко по колено, а то и по пояс в зловонной болотной жиже. Но к селу вышли даже чуть раньше расчетного времени.

Проверили оружие, боеприпасы, ракетницы. Я еще раз напомнил, как будем действовать в том или ином случае (мы разработали несколько вариантов, в зависимости от того, как будут развиваться события), предупредил, чтобы ни у кого ничего не гремело, не звякало, чтобы никто не курил, не зажигал спичек, не разговаривал громко.

Село притаилось за кромкой леса. Тихо. Даже собаки не лают. Что там происходит сейчас? Чем заняты бандиты?

Оперативный уполномоченный райотдела МГБ отправился на разведку. Я предложил ему взять с собой автоматчиков, но он наотрез отказался.

- В случае чего, меня спасет штатский костюм. Солдаты мне могут помешать.

Вернулся он минут через сорок. Кузнец рассказал ему, что бандиты обосновались в двух помещениях - в школе и в клубе. Работник МГБ проверил на ступеньках сидят часовые. Их, видимо, еще не подменяли: сон одолевает их. Патрулей на улицах нет. Кузнец по цепочке поднимет своих людей, а это почти все село. Они поспешат нам на помощь в том случае, если будет выпущена красная ракета.

Мы без выстрелов сняли часовых и блокировали оба здания. Захват банды тоже обошелся без выстрелов - оуновцы поняли, что сопротивляться бесполезно.

Между прочим, при обыске у многих были обнаружены наши листовки.

- Мы твердо решили сдаться, - заявляли обманутые люди. - Выжидали подходящий момент. Это ведь не простое дело - уйти из банды...

Я решил не давать красной ракеты. Пусть никто из пособников бандитов не знает, что почти все село было готово нам помочь.

- Правильно, товарищ майор, - одобрил мое решение оперативный уполномоченный МГБ. - Не надо пока дразнить гусей. В ближайшие дни мы разберемся здесь, что к чему...

* * *

В полдень в штаб полка пришла миловидная девушка. Простенькое, со вкусом сшитое ситцевое платье облегало ее хорошо сложенную фигуру. В руках она бережно держала завернутые в цветной платок не то яблоки, не то яйца.

- Проводите меня, пожалуйста, к самому главному командиру, - попросила она дежурного. - Мне надо поговорить по очень важному вопросу.

Девушка протянула мне узелок.

- Это яички, - сказала она. - Свеженькие. Ешьте, будьте добренькие. Я взяла их с собой, чтобы как-то объяснить свой уход из села - через два дома от вас живет моя бабушка.

"Совсем еще молоденькая, - подумал я. - А в вопросах конспирации вон как разбирается". Вслух же сказал:

- Вот вы их бабушке и передайте.

- Что вы! - запротестовала девушка. - У нее своих кур вон сколько. Пусть это будет мой подарок вам. - При этих словах девушка покраснела.

Чтобы не обидеть посетительницу, я принял подарок, а когда девушка ушла, вызвал дежурного и приказал ему отнести яйца на кухню, заправить ими солдатский суп.

- Вчера я была на игрищах, - начала девушка свой рассказ. - Домой возвращалась одна. И вдруг слышу: едет подвода. Я спряталась в кустах у плетня - дом наш у въезда в село, второй справа. В повозке было четверо. Возница остановил лошадь недалеко от меня. Один человек - это был сосед, пасечник - слез, и кто-то ему сказал: "Лопаты возьми. Чего нам по селу ими греметь". Сосед взял и спросил: "Максима когда заберете?" - "Пусть побудет у тебя, смазали мы его хорошо", - ответил третий седок. Голос у него хриплый. Он немного картавит. "Само собой, - согласился сосед, - смазали по-хозяйски". Я поняла, что речь шла о пулемете.

То, что сосед находится в банде или хотя, бы помогает ей, было для меня новостью. Он большей частью пропадает на пасеке. А когда приходит домой и сидит с односельчанами на завалинке, то на чем свет стоит ругает Бандеру...

Сосед ушел к себе. Повозка тронулась дальше. Я - следом за нею, прячась в тени. Мне не удалось установить, кто ехал: сразу за селом повозка свернула в лес. Чужие люди были. Куда они ездили, сказать не могу. Но почему-то не понравились мне их ночное путешествие и разговор... Утром я обо всем рассказала родителям. Отец подумал и послал братишку к соседу за лопатой. У нашей черенок сломался, и сосед об этом знал. Лопата, которую братишка принес, была вымыта и блестела, как новенькая. Это было уже подозрительно. Отец наказал мне сходить к вам и все рассказать.

Поблагодарив девушку за сообщение, я позвонил начальнику райотдела МГБ. Деле в том, что несколько дней назад при загадочных обстоятельствах исчез оперативный уполномоченный этого райотдела. Нет ли связи между четырьмя бандитами, проезжавшими ночью через село, к котором живет наша добровольная помощница, и исчезновением офицера? У меня в мозгу уже зрел план операции. Я попросил начальника зайти ко мне и все обговорить.

Вскоре в штаб полка приехали первый секретарь райкома партии, председатель исполкома райсовета депутатов трудящихся, секретарь райкома комсомола и начальник райотдела МГБ.

- Прямо напасть какая-то, - пожаловался секретарь райкома партии. - На той неделе оперативный уполномоченный пропал, а вчера трое ребятишек. Пошли в лес за ягодами и не вернулись.

Оказалось, ребятишки были из того самого села, в котором жила моя недавняя гостья.

- Это же отлично, товарищи! - воскликнул я. - Отлично, что ребятишки пропали именно в том селе, - пояснил я, поймав на себе недоуменные взгляды. - У меня созрела мысль тщательно прочесать окрестности села. Теперь мы проведем ее легально, как поиск заблудившихся ребятишек. Это раз. Мы выведем из-под удара девушку и ее семью. Бандиты - они ведь тоже голову имеют! Это два. Найдя детей, мы, представители Советской власти, повысим, так сказать, ее акции среди населения. Это три. Есть еще у меня один довод, но я о нем пока промолчу.

На том и порешили.

Для проведения операции я выделил две роты во главе с помощником начальника штаба батальона старшим лейтенантом Русиным. Секретарь райкома комсомола обещал выехать сам, прихватить с собой человек двадцать активистов, а на месте привлечь комсомольцев и молодежь, сочувствующую нам.

- Я пошлю оперативную группу, - сказал начальник райотдела.

Прочесывая лес, воины-чекисты, комсомольцы райцентра и местные парни вышли на большую вырубку, засеянную пшеницей. Земля дышала зноем. В прозрачном мареве трепетали созревшие хлеба, источая запах меда. Вдали дуб, протянувший во все стороны руки-сучья, словно дозорный, с высоты своего огромного роста оглядывал окрестности. Налетевший невесть откуда ветер пригнул к земле золотую пшеницу, и волны одна за другой покатились по всему полю. На мгновение что-то зачернело.

- Ребята! - крикнул секретарь райкома комсомола. - Там что-то есть. Посмотрим?

Осторожно, стараясь не погубить ни одного колоса, несколько местных жителей и солдат зашагали по полю.

Могила... Свежая могила! С противоположной стороны вырубки сюда тянулась грубо, вкривь и вкось протоптанная тропа. Тот, кто шел по пшеничному полю, совершенно не думал о его сохранности.

- Не затаптывать следы! - приказал старший лейтенант Русин.

Он опытным взглядом определил, что следы ног свежие, годные для идентификации обуви. Тут же офицер подобрал кисет с махоркой.

- Это нашего пасечника кисет, - опознал один из местных парней.

О находке сообщили руководителю оперативной группы. Могилу разрыли. На глубине примерно одного метра обнаружили обезображенный труп оперативного уполномоченного.

В чаще леса, вдали от села, воины полка нашли трех голодных, насмерть перепуганных ребятишек, среди которых был сын пасечника.

О могиле на пшеничном поле в селе никто еще не знал. Поэтому, когда пасечника вызвали в сельсовет, он явился сразу. Вошел робко и первым долгом спросил:

- Грицка не нашли?

- Нашли, - ответил руководитель опергруппы, - всех троих нашли. С ними сейчас наш фельдшер занимается: ослабли ребятки от голода, пережили много. Трое суток ведь скитались.

- Славу богу! - облегченно вздохнул пасечник, истово перекрестился, потом, застеснявшись, спрятал руку в карман.

- Мы и кисет ваш нашли, - сообщил руководитель опергруппы. - Рядом с могилой.

Пасечник побледнел и, не сказав ни слова, опустился на скамью. Подошел автоматчик. Щелкнули наручники...

- Кто соучастник этого злодейского убийства? - спросил пасечника руководитель оперативной группы.

Тот сидел на скамье, высокий, совершенно лысый, с жиденькой рыжей бородкой. Неожиданно он сполз со скамьи и упал на колени:

- Пощадите, все расскажу...

Двое автоматчиков схватили его за плечи и водворили на место.

Остальных бандитов, участников зверского убийства, задержали в соседней деревне. Среди них был главарь - человек-зверь, совершивший много кровавых преступлений.

Вечером я выступал перед жителями села.

- Бандеровские выкормыши всюду трезвонят, что они заботятся о народе, говорил я. - Глумиться над женщинами, детьми и стариками, сыны и мужья которых служат в Советской Армии, - это забота? Сжигать деревни, дико расправляться с коммунистами, комсомольцами и сельскими активистами - это забота?

Всех вас потрясло убийство оперативного уполномоченного райотдела МГБ. Что плохого сделал этот добрый, отзывчивый человек? Сжег чью-нибудь хату? Нет! Замучил кого-нибудь? Нет! Увел со двора многодетной вдовы последнюю корову? Забрал из сундука приданое невесты? Нет, нет и нет! Так за что же бандиты глумились над ним? Ведь человека узнать нельзя! Не пересчитать нанесенных ему ран, каждая из которых была смертельна. Мертвого кололи ножами, штыками, били каким-то тупым предметом...

Стояла напряженная тишина. Женщины концами платков утирали слезы. Мужчины смотрели в землю.

- Оголтелые националисты убивали не офицера МГБ, - продолжал я. - В неистовой злобе они кололи ножами и штыками Советскую власть, представителем которой он являлся, жизнь без помещиков и кулаков, старост и жандармов, которую он строил засучив рукава, колхозы, которые помогал создавать.

По просьбе местных властей я, командир полка МГБ, выделял две роты, чтобы прочесать лес и найти детей, в том числе и сына пасечника, осиротившего семью оперуполномоченного. А ведь бандеровцы изо всех сил натравливают население на нас, чекистов...

- Скорее покончить бы с этими бандюгами, - донеслось из толпы.

* * *

Двое суток без сна и отдыха давали себя знать. Возвращаясь домой, я мечтал лишь об одном: выспаться.

На городок, в котором дислоцировался полк, мягко опускался июльский вечер. Темнели свечи тополей.

- В штаб заедем, товарищ майор? - спросил водитель.

- Домой! - приказал я. - И вам всем отдыхать (водитель и оба автоматчика, сопровождавшие меня, наряду с другими участвовали в поисках заблудившихся мальчишек и ликвидации банды).

Дом, который я занимал, стоял на окраине городка. Как и вся улица, он утопал в зелени. Подойдя к дому, я увидел, что все стекла выбиты.

- Что случилось? - бросился я к жене. - Дети живы?

- Все хорошо, - успокоила меня Мария Ануфриевна.

...Посреди реки, протекавшей в нескольких метрах от дома, был небольшой островок, заросший густым кустарником, над которым высилось несколько деревьев. Под защитой одного из них приютилась небольшая избушка. Не могу простить себе того, что я никогда не задумывался даже над тем, кому принадлежало это жалкое сооружение и обитаемо ли оно, хотя хорошо знал, что бандиты скрывались в самых неожиданных местах и, конечно же, могли осесть на острове. Так оно и было: группа бандеровцев облюбовала пустовавшую избушку и поселилась в ней.

Об опасном соседстве стало известно майору А. П. Артеменко. Ему сообщили об этом местные жители, случайно увидевшие на островке нездешних людей. Рано утром (в день моего возвращения в городок) мой заместитель послал на островок хорошо вооруженную разведывательно-поисковую группу. Бандитов не удалось захватить врасплох. Началась перестрелка, продолжавшаяся несколько часов.

Вот тогда-то пули и изрешетили стены дома, в котором я жил, выбили стекла. Схватив Володю и Нину, Мария Ануфриевна легла на пол, прикрыв собою детей.

- Только что звонил Виктор Данилович (В. Д. Пащук - командир автороты полка. - А. К.), - сообщила мне жена, - сказал, что разыскал стекольщика и сейчас пришлет.

Было не до сна. На машине, которая привезла стекольщика, я поспешил в штаб полка...

* * *

В деревне всего-навсего одна фамилия - разросшийся до огромных размеров род. Почти никто уже не помнил, кем люди доводились друг другу, но в обиду никого не давали. Прав, не прав - все равно защищают. Самая настоящая круговая порука.

Что только не предпринимали мы, чтобы разведать силы бандитов, осевших здесь, - тщетно. Даже "нищие", направляемые нами, успеха не имели. "Бог подаст!" - говорили им местные жители и либо бесцеремонно выпроваживали из хат, либо закрывали двери перед самым носом.

Помогла нам молодая женщина, собиравшая в лесу грибы. Встретив наш наряд, она сообщила важные сведения и тотчас ушла "подальше от греха", как она выразилась.

Предвидя крах фашистского рейха, буржуазные националисты по указке своих хозяев в самых недоступных местах задолго до прихода частей Советской Армии оборудовали укрытые от людских глаз жилища - схроны, в которых были казармы, склады оружия, боеприпасов и питания. Нередко схроны представляли собой сложные инженерные сооружения в два-три этажа. Именно такое убежище и находилось под одним из домов в деревне. Банда, отсиживавшаяся в схроне, была многочисленной и хорошо вооруженной. Действовала она дерзко, стремительно. Налетит, ужалит, как скорпион, и скроется. Сколько мы ни гонялись за ней - безуспешно.

Командование отрядом, сформированным из двух рот и других подразделений, я поручил начальнику штаба полка Сергею Федоровичу Корзенкову. Ставя задачу, я обратил главное внимание на организацию взаимодействия и связи в бою, политическую работу с личным составом.

Чтобы избежать ненужных потерь, отряд скрытно сосредоточился на подступах к деревне ночью, а на рассвете начал прочесывание. То тут, то там вспыхивала перестрелка. Были схвачены многие бандиты. Уже не одну повозку нагрузили их оружием и боеприпасами - здесь были пулеметы, автоматы, гранаты, взрывчатка. Но пятистенный дом, высившийся в центре села, не подавал признаков жизни. А именно о нем сказала нам молодая женщина.

- Хотят отдать малое, чтобы спасти большее, - сказал Корзенков. - Не выйдет!

Командир роты старший лейтенант Петр Степанович Зырянов, командир взвода лейтенант Владимир Митрофанович Реутский и рядовой Владимир Ефимович Гориков, выполняя приказ начальника штаба, первыми ворвались в дом. Никого. Тщательно осмотрели полы, стены, фундамент и вскоре обнаружили хитро замаскированный люк. Распахнув его, Зырянов крикнул:

- Вы окружены. Сдавайтесь!

В ответ - ни звука.

- Товарищ старший лейтенант, давайте подарим бандитам дымовую шашку, а? - предложил Зырянову рядовой Гориков. - Есть у меня одна в вещевом мешке.

- Подарим, мы не жадные. Угощай!

Подарок не понравился бандеровцам. Из подземелья послышалась брань, загремели выстрелы, одна за другой вылетели три гранаты.

Если враг не сдается, его уничтожают. Стали метать гранаты в люк и воины полка. Взрывы слышались глухие. Видимо, гранаты рвались на большой глубине и не причиняли бандитам вреда. Автоматная очередь хлестнула из-под стены хозяйственной постройки - там тоже был люк-отдушина. И тогда Корзенков решил взорвать убежище бандитов.

Начальник инженерной службы полка старший лейтенант Виктор Константинович Иванов и рядовой Михаил Григорьевич Гавриш умело справились с поставленной перед ними задачей. Трехэтажный схрон и засевшая в нем крупная банда перестали существовать.

* * *

Прохожий по-хозяйски, со смаком уплетал яичницу с ветчиной. Корочкой хлеба вытер оставшееся на сковороде сало и отправил корочку в рот. Подставив заскорузлую ладонь, смахнул в нее крошки со стола - и тоже в рот. Выпив глиняную, с добрый горшок кружку ядреного кваса с содой, он громко рыгнул и встал из-за стола. Был гость кряжист, широк в кости и большеголов. До самых глаз зарос густым черным волосом. Он заученным движением расправил бороду, помолился на висевшие в святом углу иконы, поклонился в пояс хозяйке и густым басом пророкотал:

- Спасибо, хозяюшка, за хлеб, за соль.

- На здоровье, - певуче ответила красивая украинка. - Не взыщите, добрый человек, - чем богата, тем ц рада.

- Курят у вас? - осведомился прохожий.

- Курите, курите, - разрешила женщина. - Без табачного дыма и в хате как-то тоскливо. Муж мой курил.

- А где же муж-то?

- В Червонной Армии. Второй месяц служит соколик мой!

- Скучаешь небось? Налюбиться-то, поди, так и не успела?

- Какое там... Только свадьбу сыграли, а тут вскорости и повестка. Ничего, впереди времени много. - Хозяйка влюбленными глазами досмотрела, на фотографию мужа, висевшую на стене. - Он у меня танкист! - с гордостью добавила она.

- Понесла? - бесцеремонно расспрашивал старик, глаза его, черные, жгучие, бегали по ладной фигуре молодой женщины.

- Понесла...

- Как живете-то? Бандиты не тревожат?

- Какое там - не тревожат! И что это за люди? - начала жаловаться хозяйка. - От немцев терпели. Ну ладно, те - чужие. Войдут, бывало, лопочут что-то, а что - и в толк не возьмешь. Поймешь, когда со двора что-нибудь поволокут. Эти же - свои, на одном языке говорят. А что вытворяют, батюшки-светы! Хуже фашистов.

- Гляди ты, - буркнул старик.

- От околицы до центральной площади скачут с гоготом, свистом. Каждый держит в руке винтовку и лупит куда попало. С криком разлетаются по сторонам куры и гуси. Многие под копытами гибнут. Прямо, как в гражданскую. Дедушка рассказывал, что тогда так же вели себя какие-то Махно, Ангел, Ус, Маруська... Вот и эти такие же. Пристанут как с ножом к горлу: давай хлеба, сала, горилки, обужи-одежи, давай коней. А где взять? Они же, ироды, почитай, каждую неделю наведываются. Особено бесчинствует банда "Левши".

- Это кто же такой?

- Самого не видела ни разу. Говорят, кулацкий сынок. Советы у папаши отняли мельницу, крупорушку, маслобойню... Вот сынок и зверствует. Он, слух был, трех жен в гроб вогнал.

- Гляди ты, - снова буркнул гость. Затянулся цигаркой и спросил: - Куда же народ-то смотрит? Или кишка тонка?

- Почему - тонка? - обиделась хозяйка. - Вначале, по правде сказать, боязно было. Даже мужики не знали, что делать. Дашь бандиту хлеб, сало, коня - сам ноги протянешь и семья тоже. Не дашь - тебя повесят, жену и детей малых не пожалеют. Куда ни кинь - все клин. Теперь - другое. На днях у нас отряд самообороны образовался. Вся деревня записалась. Даже женщины. Я пулеметчица! - погордилась женщина.

- Что, и пулеметы у вас есть? - удивился гость.

- И не один! А еще - винтовки, автоматы, гранаты... Все ложа в сельсовете сложили. В стрелковом кружке каждый день идут занятия. Завтра будут экзамены, а после них оружие выдадут на руки. Пусть теперь "Левша" сунется. По тревоге вся деревня вмиг соберется.

- Как же вы решили тревогу объявлять? - поинтересовался старик. Церкви у вас нет, в набат не ударишь.

- "Левша" сам объявит, - улыбнулась женщина. - Я же говорила, с каким шумом он в деревню врывается. Раньше мы от него по погребам прятались, разбегались кто куда. А теперь к сельсовету будем собираться. Между прочим, бандиты всегда нас к сельсовету сгоняли, когда объявляли о поставках провианта...

Долго беседовали скупой на слова прохожий и словоохотливая хозяйка. Наконец старик засобирался.

- Куда же вы? - женщина всплеснула руками. - Стемнеет скоро, да и на дождь запохаживает.

- Темнота и дождь не только враги. Они и союзниками могут быть, загадочно ответил старик, попрощался и ушел...

Осторожный стук в окно раздался поздно ночью. Молодая женщина в одной рубашке, прикрывая рукой высокую грудь, подошла к окну. Дождь, ливший словно из ведра, переставал. Всмотревшись, хозяйка узнала прохожего, которого она не хотела отпускать перед вечером. Накинув на плечи старую шубейку, вышла в сени, открыла дверь. В нос ударил крутой самогонный дух.

- Разбудил я тебя, молодица? - Старик схватил женщину на руки, толкнул дверь в хату. Упала с плеч шубейка. Ночной гость отбросил ее ногой и шагнул к кровати.

- Спасите! - закричала женщина.

- Молчи, пу-ле-мет-чи-ца! - Старик зажал ей рот корявой, пахнущей ружейным маслом и дегтем ладонью. - Сама же жаловалась, что недолюбила, сама говорила, что "Левша" трех баб на тот свет спровадил. Ты четвертой будешь!..{7}

После лично проведенной разведки, когда молодая солдатка по простоте душевной рассказала "Левше" много лишнего, тот решил изменить тактику. Бандиты появились в деревне ночью незамеченными, под проливным дождем. Заколов штыком сторожа сельсовета, бесшумно погрузили на брички оружие. Так же бесшумно захватили сельских активистов...

Сигналы о зверствах банды "Левши" поступали отовсюду: и в штаб полка, и в районные отделы МГБ, и в советские и партийные органы. "Левша" переодевал своих головорезов то в форму кавалеристов Советской Армии, то работников милиции. А однажды напялил на часть своей своры форму воинов внутренних войск и послал их в село, в котором остановилось на дневку одно наше подразделение ("Левша" об этом не знал). Бойцы стали искать среди прибывших земляков, закурили. Наш офицер не проверил документы у "командира", допустив тем самым преступную халатность, которая могла стоить жизни нашим солдатам. Бандитов было меньше, и они не осмелились вступить в схватку, а вскоре построились и покинули село.

До войны "Левша" вел себя тихо. Когда пришли фашисты, стал полицаем. А после разгрома захватчиков возглавил шайку головорезов. Неслыханным зверством отличался этот бандит. Попавшим в его руки сельским активистам живым вспарывал животы, набивал зерном ; и глумился:

- Это вам за мельницу! Чтоб к утру мне крупчатки печенками и селезенками намололи...

Почти в каждом населенном пункте были отряды самообороны, во главе которых стояли бывалые фронтовики-коммунисты. Почти все западные украинцы поднялись против кучки оголтелых националистов. Но почти в каждом населенном пункте были, к сожалению, и пособники бандитов. Единицы. Но как они затрудняли борьбу с бандеровцами! Не велика ведь ложка дегтя, а может испортить бочку меда какой угодно величины. Но с "Левшой" надо было кончать несмотря ни на что!

"А что, если сыграть на противоречиях? - пришла мне в голову мысль. Поссорить "атамана" с "боевиками"?

Мы узнали, что "Левша", хотя и делится награбленным добром со своими единомышленниками, тем не менее большую часть забирает себе и отправляет на хутор, укрытый в горах. Узнали мы и другое - он сожительствует с женами "боевиков".

Немного раньше нам стало известно о "почтовом ящике" бандитов, устроенном в дупле росшего в чащобе огромного бука. На него наткнулись ребятишки, собиравшие в лесу ягоды. Мальчишки оказались смышлеными и о своей находке рассказали учителю, а тот - мне.

И вот мы решили подробно изложить все похождения "Левши". Письмо писали коллективно, как когда-то запорожцы турецкому султану. Забористый получился документ! Послание "боевикам" кончалось так:

"Неужели вы растеряли даже мужскую гордость? Хватайте этого бугая, гитлеровского приспешника, пока он не опозорил всех ваших жен и дочерей, живого или мертвого доставьте в любую воинскую часть, райотдел МГБ или в сельсовет.

Все, кто сдастся добровольно, будут тотчас отпущены домой".

Письмо-листовку размножили в десятках экземпляров и вложили в почтовый ящик. Успех превзошел наши ожидания. Бандиты стали выходить из лесов, нагруженные оружием, боеприпасами и сдаваться властям. К сожалению, схватить "Левшу" никому из них не удалось - телохранители берегли его пуще глаза своего.

Но вскоре и этому матерому бандиту пришел конец.

От жителей одной деревни стало известно, что "Левша", оторвавшись от наших бойцов, преследовавших его по пятам, расположился с остатками банды в густом лесу. Вместе с руководителями райкома партии, райисполкома и райотдела МГБ мы тщательно разработали операцию, в которой было разрешено участвовать и отрядам самообороны многих населенных пунктов. Они на этом очень настаивали. Возглавить операцию я поручил командиру 2-го батальона майору Федору Ивановичу Кубасову, бесстрашному, тактически грамотному офицеру.

Труден и опасен был поиск бандитов в лесу. Смерть таилась за каждым кустом, за каждым деревом. Командир отделения сержант Годолгарай Таразов издали заметил плащ-палатку, натянутую между деревьями. (Как вскоре стало известно, под этим своеобразным балдахином на перине лежали "Левша" и две дородные поповны в одеждах Адама и Евы. За кустами, отгораживавшими гарем от посторонних глаз, маячил часовой с автоматом.) Сержант тотчас доложил о замеченном командиру взвода лейтенанту Гавриилу Ивановичу Нагину.

Стоянку националистов окружили. На предложение сдаться бандиты открыли огонь (это были самые близкие сподвижники "Левши", и им нечего было терять). Воины-чекисты ответили. Особенно метко разил оуновцев помощник командира взвода старший сержант Михаил Филиппович Хотнюк и ефрейтор Владимир Викторович Шилинг.

"Левше" удалось вырваться из окружения и скрыться в густо поросшем кустами овраге. На его преследование пошли командир роты старший лейтенант Петр Степанович Зырянов, сержант Николай Гаврилович Томченко, ефрейторы Иван Филиппович Решетнев и Роман Иосифович Вех. Около километра продолжалась погоня.

- Стой! - не раз приказывали чекисты главарю банды. - Бросай оружие!

"Левша" отстреливался и так ругался, что, казалось, солнцу было стыдно. Длинной автоматной очередью его уничтожил ефрейтор Бех.

Бандитов, пытавшихся выскочить из леса и укрыться в селах, смешавшись с мирным населением, схватили бойцы отрядов самообороны.

Хлебом и солью, цветами встречали жители воинов-чекистов, избавивших их от бандитов.

На моем столе зазвенел телефон. Я снял трубку и услышал голос майора Кубасова:

- Ваше приказание выполнено. Банда "Левши" больше не существует.

- Спасибо, Федор Иванович.

Я всегда надеялся, что задача, как бы она ни была трудна, будет выполнена. Всегда рассчитывал на стойкость, мужество и отвагу подчиненных. Золотой народ!

О тех днях я бы сказал так: нет, не только молодостью брали люди, как кое-кто пытается представить. Тут - глубже! Их отцы и старшие братья строили Турксиб и Магнитку, Комсомольск-на-Амуре и Сталинградский тракторный, боролись с кулаками, создавали колхозы... Эстафету мужества, любви к Родине они передали в надежные руки.

Горжусь, что мне посчастливилось выполнять боевые задачи с такими чудесными людьми!

Боевые товарищи мои

Из семи лет командования полком около трех лет пришлось на борьбу с бандеровцами. Всякое случалось за это время: и хорошее, и плохое. В жарких стычках я терял боевых товарищей, учил подчиненных и учился сам. Борьба с бандами, действовавшими всякий раз иначе - малыми или большими силами (чета, рой, курень{8}), в разное время суток, в населенном пункте или в степи, в лесу или на болотистой местности, и всякий раз внезапно - не оставляла времени на раздумья, требовала моментально принимать решения. Беда состояла в том, что в этой тяжелой и изнуряющей борьбе я не мог, что называется, взять в советчики опыт ни прежней пограничной службы, ни боевых действий под Ленинградом. В академии меня тоже не учили воевать с бандитами. Поэтому все приходилось постигать на ходу, заново.

Думать и учиться! - это требование было законом у нас в полку.

Не представляю даже, как бы я решал боевые задачи, если б мне постоянно не помогали мои заместители И. С. Литовчук, А. П. Артеменко, начальник штаба С. Ф. Корзенков, командиры батальонов А. М. Перов, Ф. И. Кубасов, И. Я. Глазов, командиры рот Л. А. Ярошенко, Н. А. Гусев, Ф. В. Белин, И. А. Андреев, И. Т. Скрыпник, Я. Г. Михайлов, П. С. Зырянов, парторг полка М. С. Яремчук, комсорг А. А. Кузнецов и другие товарищи; если б деятельность полка не направляли командир дивизии С. Н. Михайлов (через некоторое время его сменил П. В. Бровкин), начальник политотдела В. В. Деев (после того как он перешел на другую работу, начальником политотдела стал А. К. Котов), начальник штаба С. Г. Бромберг, его заместитель А. С. Киселев, штабные работники К. А. Ильинский, И. К. Пряха и другие офицеры дивизии, которые вместе со штабом полка разрабатывали меры борьбы с бандитизмом, принимали непосредственное участие в боевых действиях.

Не могу не сказать теплые слова признательности в адрес заместителя начальника политотдела подполковника Николая Александровича Беспоясова, воспитанника внутренних войск. Я запомнил его и как талантливого политработника и как человека завидной храбрости. Вместе со мной он не раз принимал участие в ликвидации банд и всегда шел туда, где было труднее, опаснее.

Все, что нам приходилось делать - проводить широкую агитационно-пропагандистскую работу среди местного населения, выявлять бандпособников, места расположения бандеровских формирований, складов оружия, - мы делали в тесном контакте с райкомами партии и комсомола, исполкомами райсоветов депутатов трудящихся, райотделами МВД и МГБ, партийным и советским активом. Как я уже писал, нам на каждом шагу помогал народ. Без него мы были бы слепы, глухи и бессильны.

Невозможно рассказать о всех сослуживцах, товарищах, друзьях. Вспомню лишь тех, с кем встречался особенно часто, с кем узнал почем фунт лиха. И пусть простят меня остальные.

Начальником штаба полка, как уже знает читатель, был подполковник Сергей Федорович Корзенков. Все в этом человеке выдавало кадрового военного, хорошо знавшего свое дело. Говорил он четко, экономя каждое слово. При всей своей внешней суровости и даже грубоватости это добрый, чуткий человек. Заботливый, хлопотливый, по-мужицки обстоятельный, подполковник Корзенков делал все не спеша, семь раз отмеривал, чтобы отрезать решительно и смело. Везде и во всем любил порядок, точность и исполнительность, не терпел показухи.

Как-то он обрушился на командира роты, попытавшегося пустить ему пыль в глаза.

- Вы не мне служите, - гремел начальник штаба. - Родине! Вы думаете, я не понимаю, что этот шик-блеск - откровенное очковтирательство? Это ведь только нерадивые солдаты сапоги так чистят - "от старшины".

Отчитав офицера, он дал ему срок для исправления недостатков и в точно назначенное время лично проверил, все ли сделано так, как он приказал. Остался доволен - командир роты постарался от души.

- Где вы живете? - спросил Корзенков офицера.

- Неподалеку отсюда, товарищ подполковник. - Снимаю комнату у одинокой старушки.

- Женат?

- Так точно!

- Пошли!

Командир роты опешил: что еще задумал начальник штаба?

Пришли. Корзенков галантно раскланялся с женой командира роты, погладил по льняной головенке сынишку, чем доставил удовольствие матери, а потом спросил:

- Борщом угостите, хозяйка?

- Почему же нет! - бойко ответила та. Молодая, расторопная женщина быстро сменила скатерть на столе, поставила хлеб, соль, свежие огурцы и помидоры. Вскоре появились борщ, вареники, жареная картошка...

Сергей Федорович отдал должное всем кушаньям, похвалил кулинарное искусство хозяйки, отчего та зарделась, словно маков цвет, и стал прощаться.

- Хорошие вы люди, - сказал подполковник, - уходить от вас не хочется. Дома у вас - чистота, уют, гостеприимство, у мужа тоже, когда бы ни приехал, - порядок, лучше не надо, - тут он хитровато подмигнул офицеру. Что ж, как говорят на флоте: "Так держать!"

- Побыли бы еще, - попросила хозяйка, - посмотрели бы огородик, в садике бы отдохнули.

- Рад бы, но не могу, - отказался Корзенков, - до штаба полка дорога дальняя, а дело к вечеру клонится.

Твердый и неизменный в своих принципах, Сергей Федорович чувствовал себя ответственным за все происходящее вокруг, за судьбы людей независимо от того, были они подчинены ему или нет. Подполковник больно, словно личное горе, переживал любую неудачу, промах, ошибку, допущенные другими и отрицательно повлиявшие на общее дело. В связи с этим не могу не рассказать об одном курьезе, после которого подполковник Корзенков долго переживал.

...Была поздняя осень. Ударили холода, зачастили дожди. Дороги испортились - ни пройти ни проехать. Куда ни глянешь - грязь, лужи. Тянуло под крышу или, на худой конец, к костру.

И в эти дни полк получил задачу прочесать обширную территорию. Дело подходило к концу, оставался последний хутор, когда к нам приехали два полковника, проходившие стажировку в дивизии.

- Посмотрим, как вы тут действуете!

Каждый боец отлично знал свою задачу. Проверили сараи, стога сена и соломы. Дома мы всякий раз осматривали особенно тщательно. К ним не подходили, а подползали по-пластунски. Прижавшись к стене, штыком распахивали двери, окна, подавали команду: "Выходи!" В случае необходимости использовали дымовые шашки. Так было решено действовать и на этот раз.

Неожиданно раздалась длинная пулеметная очередь.

- В доме слева - банда! - доложил наблюдатель.

- Ну и что? - один из полковников лихо сбил фуражку на затылок. Пойдем и уничтожим ее. Вперед, сержант!

Выполняя приказ, командир отделения, находившийся поблизости, пулей помчался к дому. За ним побежали оба полковника.

Бандит, стрелявший из амбразуры в стене, открыл огонь. Все залегли и поползли по грязи, ища хоть какое-нибудь укрытие. Один солдат был ранен.

Полковники, добравшись до дома, считали себя в полной безопасности. Но тут по ним открыли огонь наши автоматчики, зашедшие с тыла и ничего не знавшие о броске.

- Мы свои! - громко закричали офицеры. Солдаты прекратили огонь. К счастью, дело обошлось без жертв. Но наш начальник штаба долго еще не мог простить себе, что допустил неподготовленных офицеров к участию в операции. Случай этот многому научил стажеров. За свое безрассудство они были строго наказаны старшим начальником.

Я не называю имена стажеров и привожу этот пример с единственной целью - предостеречь от необдуманного шага тех, кто любит бравировать своей храбростью, не зная броду, лезет в воду.

Хочется сказать доброе слово о заместителе командира полка по политической части подполковнике Иване Степановиче Литовчуке. Он удачно соединял в себе строевого офицера-фронтовика, грамотного в военном отношении, подтянутого, дисциплинированного, требовательного, и политработника - человека доброго, отзывчивого. Он любил людей и знал их, умел и пошутить, и запеть песню - широкую, раздольную. К людям относился бережно. Но если встречался на пути враг, не было ему пощады.

Подполковник Литовчук был не только хорошо подготовленным офицером, опытным политработником, но и верным товарищем, приятным собеседником. Сколько он знал всего! Я удивлялся, как память этого человека могла сохранить столько цифр, фактов, самых невероятных историй. В пути с ним скучать не приходилось. Время всегда летело незаметно. А ездил я с ним вместе часто. Об одной из поездок мне хотелось бы рассказать.

...Дорога рассекала надвое высокие созревающие хлеба, взбегала на возвышенности, с которых далеко было видно вокруг, пыряла в прохладные перелески. Нас в машине пятеро. Я сижу рядом с водителем. На заднем сиденье - Литовчук и двое автоматчиков. Иван Степанович не любил, как он выражался, "почетного конвоя" и мирился с ним только потому, что на этот счет был приказ свыше.

- Мое оружие - слово, - говорил Литовчук. - Чего только не сделаешь с его помощью! Словом можно поднять людей в атаку, воодушевить на подвиги, вселить в человека уверенность, обрадовать его, сделать счастливым... Но словом можно и убить. Человек, мастерски владеющий словом, - великий человек. Всегда я завидовал таким людям.

Повернувшись на сиденье, я разговаривал с Иваном Степановичем. Вернее слушал, говорил больше Литовчук.

- Некоторые примитивно считают, - рассуждал он, - что оуновцы либо звери и главное для них - жечь, насиловать, убивать, либо люди обманутые, темные. Нет, не так это просто! Попадаются и другие экземпляры. Есть среди бандеровцев люди с изощренным умом, ловкие, хитрые, а потому особенно опасные. С дураками-то мы, я думаю, давно справились бы! Бандитские главари понимают, что вокруг них неуклонно идет героическая борьба за человека. И ведет эту борьбу народ опытный: коммунисты, комсомольцы, сельские активисты, мы, воины-чекисты. Ведет эту борьбу сама жизнь, наша советская действительность.

Литовчук несколько минут молча любовался, как ветерок катит волны созревающих хлебов, а потом продолжал:

- Получил я сегодня политдонесение из 3-го батальона. Ротный фельдшер проезжал на автомашине через село, когда услышал вопли:

- Рятуйте, рятуйте!{9}

Лейтенант приказал водителю остановиться, выскочил из машины и поспешил к женщине, чтобы узнать, в чем дело. Оказывается, умирала роженица.

Офицер не был акушером. Ни разу в жизни не принимал роды. Но он был единственным медиком на десятки километров вокруг. И он поспешил на помощь. Двое суток, не смыкая глаз, не отходил лейтенант от женщины, жизнь которой висела на волоске. По его поручению машина мчалась то в роту, то в штаб батальона за теми или иными лекарствами, инструментами. Наконец на свет появился ребенок - мальчик. Все страшное осталось позади. Фельдшер еле добрался до сеновала и сразу уснул как убитый. Целые сутки проспал!

А пока он спал, одну хату подготовили для приема больных. Их было много в селе. И лейтенант не отказался. Осматривал пациентов, снабжал лекарствами, делал перевязки и даже легкие операции.

Целый день шел прием. Когда лейтенант вышел в переднюю, то увидел, что стол и скамьи были заставлены глечиками с топленым маслом и сметаной, корзинами яиц, кусками ветчины, румяными пирожками, жареными курами...

- Это что такое? - удивленно спросил лейтенант.

- Благодарность за твою помощь, сынок, - ответила хозяйка хаты, пряча под фартук натруженные руки.

- Какая благодарность! - воскликнул лейтенант. - Скажите, пусть все заберут обратно!..

Литовчук снял фуражку и выглянул из машины, подставив лицо встречному ветру. Потом снова надел.

- Этот лейтенант своим скромным трудом заменил десятки лекций, докладов и бесед, тысячи листовок. Весть о том, как он помогал людям, разнесется по всему району, а то и за его пределы выйдет. Большое дело сделал человек!

Выскочив из-за крутого поворота, машина устремилась вниз, к реке, и внезапно резко затормозила. Я инстинктивно передвинул кобуру пистолета вперед.

- В чем дело? - обратился я к водителю, быстро оглядываясь по сторонам.

Но ответ уже не требовался - я увидел, что мост впереди взорван. На длинном шесте, воткнутом в податливый болотистый берег, белел лист фанеры с корявыми чернильными буквами: "Минировано. Будете восстанавливать - перебьем всех до единого!"

- Вот она - "наглядная агитация" бандеровцев! - сказал Литовчук. - Их программа - держать народ в страхе. Чуть что - смерть. Но всех не запугаешь!

Мы выбрались из машины и подошли ближе к жалким остаткам моста.

Плакучие ивы купали в воде свои длинные ветви. Нежно пахли какие-то цветы. Теплый ветер ласкал наши лица. Над нами голубело небо.

- Красота-то какая, а! - воскликнул подполковник. - Жить бы людям да радоваться.

А я думал о другом и высказал свои мысли вслух.

- Построить бы нам этот мост в подарок селу...

- Вот это здорово! - поддержал меня Литовчук.

- Решено. А сейчас как поступим?

Заложив руки за ремень гимнастерки, Иван Степанович огляделся вокруг, подумал немного и ответил:

- Машину пустим в объезд - крюку километров двадцать будет. С водителем пошлем одного автоматчика, другой пойдет с вами. А сами переберемся вброд, по камешкам, вон за той ивой. Как?

- Согласен.

Село утопало в садах. Урожай яблок был обильным - деревья и на подпорках с трудом держали плоды. Нигде не было видно ни души. Вдруг откуда-то, приглушенные расстоянием и деревьями, долетели многочисленные голоса.

- Митингуют, - высказал предположение Литовчук.

В тени раскидистых буков стоял стол, накрытый красной материей. За ним сидели двое.

- Секретарь партийной организации и председатель сельсовета, - шепнул мне Иван Степанович. - Фронтовики, бесстрашные, толковые люди.

Мы стояли в переулке, скрытые деревьями. Пестрая толпа гудела. Собравшиеся что-то шумно доказывали друг другу, задавали вопросы и, не получив ответа, снова "выступали". Постепенно я стал разбираться в хаосе голосов. Обсуждался вопрос о строительстве моста. Но не всех он интересовал. Кто-то под сурдинку гнул свою линию, будоражил народ.

- Кто будет разминировать берега? Может, это брехня - объявление, а проверить все же надо.

- Сынов в Красную Армию угоняют!

- А не приведут ли они свою угрозу в исполнение? Начнем строить - и посекут нас из автоматов.

- Москалей всюду понатыкали! Что им здесь - Расея?

Иван Степанович вопросительно посмотрел на меня.

- Пошли! - сказал я.

При нашем появлении сход будто по команде затих. Секретарь партийной организации и председатель сельсовета поздоровались с нами, пригласили сесть за стол, на широкую крашеную скамью. Став по стойке "смирно" и приложив руки к фуражкам, мы с Литовчуком приветствовали собравшихся. Сход одобрительно загудел. Мужчины в ответ сняли и снова надели шляпы, женщины поклонились.

Председатель сельсовета предоставил слово секретарю партийной организации. Тот высказал свои предложения по поводу строительства моста. Были они продуманны, подкреплялись точными выкладками. Но участники схода, выслушав оратора, молчали. И нельзя было понять, согласны они или нет. Пауза окончилась самым неожиданным образом.

- А что, пан-товарищ, господин майор, вопросик задать можно? послышалось из толпы.

- Пожалуйста! - ответил я, отыскивая глазами обладателя скрипучего, вроде бы знакомого мне голоса. - Только зачем вы обращаетесь ко мне так странно, ну, как бы это сказать, в несколько этажей, что ли?

- Жизнь виновата, - словно коростель, проскрипел высокий седоусый дед, стоявший почти сзади всех. Он был одет в старомодный, но щегольской костюм, белую, богато вышитую рубашку. На посохе висела шляпа. - И при панах жили, и при господах. Теперь вот - при товарищах. Один бог знает, какая власть будет завтра.

- Я не бог, дедушка, но твердо могу сказать: только Советская власть будет! - ответил я. - И пусть никто не надеется на другую.

Старик, видимо, не привык, чтобы его перебивали, насупился, зашлепал губами, будто проглотил что-то горькое или кислое. Снова наступила гнетущая тишина. Даже ребятишки, сидевшие на земле, притихли и, шмыгая носами, смотрели то на своих отцов и матерей, то на нас, находившихся за столом. Литовчук был удивительно спокоен. Пристроившись на краешке скамьи, он уставился в стол и тихонько барабанил пальцами. Казалось, что он даже и не слышал начавшегося разговора.

- Какой же вопрос вы хотели задать, дедушка? - нарушил я затянувшееся молчание.

- Скажите, пан-товарищ, господин майор... - Старик вдруг замолк, стукнул посохом о землю и сердито сплюнул: - Не язык - лошадь норовистая, знай свое мелет!

Он переступил с ноги на ногу, расправил усы и продолжал:

- А вопросик мой вот он: что такое счастье?

- На ваш вопрос ответить и легко и трудно, - начал я. - Очень уж обширно понятие о счастье.

Фашисты хотели поработить нас, а мы их в пух и прах разбили.

Это счастье!

В годы войны украинский народ выдвинул из своих рядов таких талантливых руководителей партизанского движения, как Ковпак, Вершигора, Попудренко, Бегма...

Всех трудно перечислить. Они громили гитлеровские войска наравне с Красной Армией.

Это счастье!

В тридцатые годы украинские девчата Паша Ангелина, Паша Кавардак, Дарья Гармаш, Мария Демченко - всех не перечислить - честным трудом на колхозных полях прославили свои имена на весь мир.

Это счастье!

Вот вы собрались на сход и свободно обсуждаете насущные вопросы своей жизни. Вам не мешают ни помещик, ни кулак, ни стражник, ни староста.

Это счастье!

- Спасибо за объяснение, - проскрипел дед, - но нашему брату мужику этого не понять. Мужицкое счастье - хлебушка вдоволь, скотины полный двор. И землица своя. А вы, русские, нам этого никогда не дадите.

Старик засмеялся - скрипуче, как несмазанная арба. Кое-кто подхватил этот смех. Особенно старались те, что окружали старика.

"А человек-то - подлей некуда! - решил я. - Видимо, верховодит в селе. Вон сколько прихлебателей вокруг него трутся".

И тут встал подполковник Литовчук (до этого он, чуть откинувшись назад, за моей спиной тихонько переговаривался о чем-то с секретарем партийной организации). Спокойно приблизился к толпе, которая тотчас расступилась. Пройдя по живому коридору, Иван Степанович остановился перед стариком. Тот втянул голову, сгорбился и настороженными глазами смотрел на офицера. В наступившей тишине раздался твердый, уверенный и спокойный голос Литовчука:

- Вначале подумалось мне, что ты, дед, безобидный, что от тебя один вред для односельчан - воздух портишь из-за стариковской немощи. А ты, оказывается, не пустобрех! Ты не только воздух - души людей отравляешь. Это ведь ты кричал: "Сыновей в Красную Армию угоняют! Москалей всюду понатыкали. Что им здесь - Расея?" О чьих ты сынах распинался? О своих? Так всем же известно, что в сорок первом ты благословил их на службу вначале в гитлеровскую полицию, а затем - в дивизию СС "Галичина". Им повезло, твоим сыновьям, - живы остались после того, как Красная Армия перемолола "самостийников" в боях под Бродами в сорок четвертом году.

Самое время было им явиться с повинной. А что ты, старик, посоветовал сыновьям? Идти в леса, в шайку бандитов, резать, вешать, расстреливать невинных людей, поджигать дома, посевы, взрывать мосты.

Литовчук достал белоснежный, заботливо выглаженный носовой платок, развернул его, вытер лицо, снова аккуратно его сложил и спрятал в карман. Все это он проделал неторопливо, по-хозяйски.

Дед не шевелился, словно окаменел.

- Вблизи своего логова волк не режет овец, - продолжал Иван Степанович. - Не твои сыновья мост взорвали. Но они хорошо знают - кто! Мой тебе наказ: увидишь отпрысков своих, скажи, чтоб явились с повинной в сельсовет, в любую воинскую часть да других чтоб прихватили - вместе веселее. Скажи, пусть не мешкают, иначе могут опоздать. Дальше. Секретарь вашей партийной организации, председатель сельсовета, заведующие почтой, сберегательной кассой, больницей, магазином, директора школы, маслозавода украинцы. Где ты увидел, дед, русских - "москалей", как ты презрительно выразился? Зачем мутишь народ? С чьего голоса и по чьему заданию поешь? А для чего ты подкинул "вопросик" о счастье? Я скажу - для чего! Ты хотел не только сорвать сход, увести его в сторону от строительства моста, а и опорочить все советское, в душу односельчанам плюнуть.

Не удалась тебе твоя затея, дед! Никто не верит байкам националистов, которым ты служишь верой и правдой. Наторевшие на обмане, на двурушничестве и подлости, они до того изолгались, что у них уже не осталось и двух правдивых слов, которые бы можно было связать вместе! Ты хорошо видишь, дед. Но ты - слепец! Задыхаясь от злобы, ты проглядел, что вокруг все давным-давно изменилось. Ты все талдычишь о старом, а его уже нет, оно лопнуло как мыльный пузырь, и ветер разогнал оставленный им смрад. Воистину сказано: "Сова никогда не видит солнца, поэтому думает, что над сопками всегда ночь". Но вернемся к тому, с чего, как говорится, разгорелся сыр-бор.

Иван Степанович посмотрел на меня, чуть заметно мигнул и продолжал:

- За столом сидит командир полка войск МГБ. Я - его заместитель по политической части. Мы уже были на месте взорванного моста. Читали и "плакат". Завтра в село придут наши солдаты. Они проверят, заминированы ли берега, и построят добротный мост, который очень нужен и вам, дорогие товарищи, - Литовчук обвел взглядом собравшихся, - и жителям окрестных сел, особенно сейчас, когда вот-вот начнется уборка урожая.

Я почувствовал, как легко вздохнули мужчины и женщины, увидел, как улыбка радости тронула их лица. Правда, все тотчас убрали ее.

"Люди еще боятся открыто выражать свои чувства. Как их запугали!" подумал я.

- А ты, дед, - голос Литовчука стал стальным, - передай сыновьям, те пусть передадут "лесным", "зеленым" или каким там еще братьям: мы не позволим взорвать этот мост! - Иван Степанович помолчал и, рубанув рукой воздух, повторил с расстановкой: - Не-поз-во-лим!

- Вот бы нам такого агитатора заполучить, товарищ майор! - обратился ко мне секретарь партийной организации. - Плохо еще у нас с кадрами, очень плохо.

- Он и так днюет и ночует в ваших краях, - ответил я. - В штабе его редко когда застанешь.

- Наши края обширные, - развел руками секретарь партийной организации.

- И последнее, - сказал Литовчук. - Всех, видимо, удивил мой резкий разговор с пожилым человеком. У нас в стране уважают умудренных жизнью людей, окружают за их добрые дела почетом. На Украине тоже чтут старших. Я украинец, дед, значительно моложе тебя, но уважать тебя не хочу и не могу! И односельчане тебя не уважают. Кое-кто подпевает тебе, заискивает, кое-кто боится, это верно, но чтобы почитать - ни-ни! Владелец магазина и староста в прошлом, кому ты только не служил! Польским панам, петлюровцам, фашистам, бандеровцам... Гнусноватый список-то, а?

Дед кашлянул, прикрыв рот рукою, медленно поднял голову и несмело посмотрел в лицо Литовчука.

- Мне прикажете собираться, товарищ подполковник?

- Куда? - не понял Иван Степанович.

- В тюрьму...

- А зачем ты там нужен? - брезгливо поморщился Литовчук. - Выполняй полученное от меня задание. И не вздумай больше финтить, понял?

Дед низко поклонился. Но Литовчук уже повернулся и направился к столу...

Случилось так, что в этом селе наши люди не только мост построили (между прочим, берега не были заминированы), но и оставили о себе другую память. Возвращаясь в полк после выполнения боевой задачи и проезжая через это село, капитан П. К. Бабич увидел, как над одной из хат поднялся столб дыма. В одно мгновение вспыхнула не только соломенная крыша - факелом загорелся весь дом. В селе - старые да малые, все в поле. И если б не наши бойцы, быть бы большой беде. Они отстояли от огня две соседние хаты, справа и слева от горевшей. Капитан Бабич вынес из объятого пламенем жилища женщину, только-только родившую ребенка, ухаживавшую за ней старушку и пятилетнюю девочку, которые наверняка погибли бы.

Через неделю после пожара в штаб полка приехал уже знакомый мне секретарь партийной организации и привез письмо, подброшенное в помещение сельсовета. Оно было адресовано мне:

"Товарищ майор! Пишет вам тот самый человек, семью которого спасли ваши солдаты во главе с капитаном - не имею чести знать его имя и отчество, а также фамилию.

Отовсюду идут слухи, что ваши солдаты помогают вдовам убирать хлеба, ремонтируют дороги, строят мосты. Какой-то старшина вытащил тонувшего в реке мальчишку, при этом сам чуть не погиб. Вы нам хорошее несете, а мы отвечаем пулями. Стыдно и горько нам - в трех соснах заблудились.

Наш кущ{10} решил явиться с повинной, другие кущи, с которыми мы связаны, - тоже. Пусть встретит нас капитан, о котором выше написано, именно ему мы хотим повиниться..."

Бандиты писали, сколько их, какое у них оружие, где они будут ждать решений своей участи.

Я показал письмо первому секретарю райкома партии и начальнику райотдела МГБ, вместе обсудили, как следует поступить.

К месту выхода бандеровцев мы отправились на трех грузовых автомашинах. Впереди колонны шел бронетранспортер. На совещании в райкоме партии было решено, что предосторожность - делу не помеха.

Явка с повинной большой группы бандитов произошла без эксцессов. Это была еще одна наша бескровная победа. Среди сдавшихся были и сыновья того деда, которого отчитал на сходе И. С. Литовчук.

* * *

В окрестных селах люди дрожали при одном имени Махоматского. Детина с пудовыми кулаками, всегда пьяный, обвешанный оружием, Махоматский не щадил ни стариков, ни женщин и детей. Расстреливал, вешал, насиловал, предавал огню все, что встречалось на пути: хутор так хутор, село так село... Его жестокость заставляла ахать даже самых отпетых бандеровцев.

Махоматский обладал даром перевоплощения. В самых неожиданных местах он появлялся то в одежде летчика, награжденного, что называется, от плеча до плеча, то чекиста, то партийного или советского работника. Его не узнавали. Пользуясь этим, бандит в упор расстреливал обреченных им людей, забирал документы.

"Центральный провод"{11} пожаловал подлецу три оуновских креста и громко величал Махоматского "трижды героем самостийной Украины".

Хитрого и изворотливого врага, обдумывавшего каждый свой шаг, окруженного сворой телохранителей, вооруженного до зубов, схватила без единого выстрела разведывательно-поисковая группа, которую возглавлял заместитель начальника штаба полка капитан Кочкин. Это был не случайный успех. Кочкин отличался аналитическим умом, хладнокровием и сообразительностью, был ходячей энциклопедией. Он в любую минуту мог сказать, где и когда произошла та или иная схватка с бандитами, кто при этом отличился, что нового в тактику борьбы с бандеровцами внес тот или иной офицер. Я уважал и ценил заместителя начальника штаба, доверял ему ответственные задачи, с которыми тот блестяще справлялся.

Как-то мне надо было встретиться с секретарем одного райкома партии. Дорога в село была дальняя, мне незнакомая, поэтому я решил взять с собой капитана Кочкина.

И вот вездеход мчится по степи, ныряет, в лощины и перелески. Сопровождающие нас автоматчики зорко смотрят по сторонам.

- Товарищ майор, - обращается ко мне Кочкин, - давайте заедем во-он в ту деревеньку, - и показывает, в какую.

- Зачем? - интересуюсь я.

- Вдова с двумя детьми там живет, - удовлетворяет мое любопытство капитан. - Мужа на фронте убили...

Кочкин вдруг краснеет, как девушка, и продолжает, оправдываясь:

- Вы не подумайте чего-нибудь такого... Это - порядочная женщина. Помогает нам. Очень гостеприимна. Закусить у нее можно. Я, признаться, целый день не ел.

Решили сделать небольшой крюк: голодным был не только Кочкин, а и все мы...

Водитель и автоматчики остались в машине. Мы с Кочкиным вошли в хату.

Белые, чуть-чуть подсиненные стены источали запах сырого мела. Аккуратно подмазанный пол был посыпан свежим желтым песком. В переднем, "святом" углу висели иконы под искусно вышитым рушником. Такой же рушник был накинут на портрет Сталина, вставленный в новую, еще не успевшую потемнеть рамку. С подоконников глазели нехитрые цветы: огоньки, герани, столетник.

Из боковушки вышла молодая женщина редкой красоты. Я сразу почувствовал, что хозяйка не рада нашему приезду: изменилась в лице, в глаза не смотрит, суетится без дела. Когда она зачем-то вышла, я шепнул Кочкину:

- Ничего похожего на гостеприимство. Волнуется женщина. Может, меня стесняется?

- Я тоже заметил, - забеспокоился капитан. - Что с нею, ума не приложу.

- Попробуйте поговорить наедине, - предложил я и вышел на улицу. Почему-то подумалось, что в доме хозяйки, женщины беззащитной, спрятались бандиты. (Для ночлега и сбора разведывательной информации националисты использовали дома многодетных женщин, мужья которых погибли на войне. Запуганные, голодные, боявшиеся за жизнь своих детей, они вынуждены были оказывать бандитам какую-то помощь.) На всякий случай я приказал одному солдату занять огневую позицию за хатой, другому - не спускать глаз с двери и окон, водителю  - вести круговое наблюдение и быть готовым к открытию огня из ручного пулемета, укрепленного на вездеходе.

Вскоре из хаты вышел Кочкин.

- Молчит, словно воды в рот набрала, - развел он руками. - Пойдемте, товарищ майор, она яичницу готовит.

Яичница... Именно она еще больше увеличила мое подозрение. Взяв с собой автоматчика, я с Кочкиным снова вошел в хату и без обиняков нарочито громко заявил хозяйке:

- В народе говорят: береженого бог бережет. Сдается мне, что вы прячете кого-то у себя. Ну-ка, разгребите огонь!

Руки хозяйки опустились. Она побледнела. Я взял стоявшую у печи кочергу и сгреб в сторону пылавшие щепки. Под ним оказался железный лист. Приподняли его. Под ним металлическая крышка люка с кольцом.

- Вылезай - приказал я и постучал кочергой. Через какое-то мгновение крышка откинулась. Показался приклад винтовки с... нашей листовкой.

- Нас двое, мы сдаемся! - послышался голос из-под печи.

- Мы давно хотели сдаться, - заявили бандиты, выбравшись из укрытия. Боялись только...

Позже раскаявшиеся оуновцы собственноручно написали обращение к "лесным братьям", мы издали его в качестве листовки, которая помогла десяткам людей, запутавшихся в сетях националистической пропаганды, обрести свое место в жизни.

Хозяйка рассказала, что убежище под печью устроил ее муж. В нем скрывались партизаны, если немцы внезапно заставали их в деревне, хранились продукты питания, чтобы фашисты не забрали их. Женщина не была бандпособницей. Пришедшие к ней за продуктами националисты знали о тайнике. Завидев машину, они забрались в него и приказали хозяйке для отвода глаз затопить печь, если гости войдут в хату.

* * *

В каждую группу, уходившую на боевое задание, мы обязательно включали коммунистов и комсомольцев. Партийное влияние благотворно сказывалось на боевых делах воинов. Благодаря выдержке, отваге и мужеству они творили чудеса.

По земле шагала осень. Ветер рябил волны озера, неширокого, но длинного. Косматые тучи плыли по грязно-серому небу. Туман цеплялся за кусты и, покачивая рваными лохмотьями, медленно перемещался. Когда забрезжил рассвет, пошел мокрый снег.

В кустах, в засаде, - пятеро бойцов во главе с сержантом Иваном Кирилловичем Чертоком, членом партийного бюро роты. Зябко. Мучительно хочется есть и еще мучительнее - курить. Сержант тщательно проинструктировал подчиненных и рассредоточил их.

На берегу озера, у самой воды, послышались приглушенные голоса. Через несколько минут зашуршали скатывавшиеся вниз камешки - бандиты (а в том, что это были они, никто не сомневался - их ждали) поднимались на обрывистый берег. Вот они один за другим вынырнули из тумана.

- Рота, слушай мою команду! - изо всех сил крикнул Черток.

- Первый взвод, слушай мою команду! - подал голос один из бойцов.

- Второй взвод...

Сержант поднялся во весь рост и, держа палец на спусковом крючке автомата, шагнул к бандитам.

- Руки! - властно приказал он.

Ошеломленные бандиты (их было более десяти человек!) бросили оружие и подняли руки. На бандеровцев было противно смотреть. Какими жалкими, насмерть перепуганными выглядели люди, для которых убийство ни в чем не повинных людей стало профессией!

- Мы хотели сдаться, да вот не успели, - залепетал чернявый, сильно заросший волосами бандит.

- "Не успели, не успели"! - передразнил Иван Кириллович. - Вас как прижмешь, так и скулить начинаете. Против кого воюете? Набрались фашистских идей, будто собаки блох.

- Что с нами теперь будет? Расстреляете? - допытывался чернявый. - Мы же еще молоды, жить хотим.

- Поздновато об этом подумали. Везде листовки расклеены: покидайте леса, приходите с повинной и работайте себе на здоровье. Что, неграмотные? Не читали?

Что будет с вами, не знаю - следователи и трибунал решат...

Сержант коммунист И. К. Чертой проявил военную хитрость и исключительную храбрость. Таких у нас было много, точнее, такими были все.

В тот день, когда пятеро смельчаков без единого выстрела взяли в плен более десяти оуновцев, во всех ротах и батальонах полка прошли собрания, были выпущены боевые листки, агитаторы провели беседы о мужестве и отваге воинов-чекистов. На родину отличившихся мы написали письма.

Но так было не всегда. Бандиты часто нападали на нас подло, из-за угла, сопротивлялись с яростью обреченных. И гибли в этих кровавых схватках солдаты, сержанты и офицеры, вырастали на землях Украины скромные обелиски, увенчанные пятиконечными звездочками, вырастали тогда, когда давно кончилась Отечественная война.

* * *

Небольшой лесок прорезал глухой, заросший кустарником и крапивой овраг. По дну оврага протекал ручей, вилась тропинка. На опушке теснился хутор. Ветер приносил оттуда запахи жилья. Было слышно, как петух призывно скликал кур. Люди не показывались. А по сведениям, которыми мы располагали в штабе полка, люди на хуторе должны были быть, много людей - хитрых, очень опытных и опасных бандитов, обагривших свои руки кровью партийных и советских работников, сельских активистов.

Бойцы-чекисты, одетые в маскировочные костюмы, третьи сутки находились в засаде. Днем они осторожно щупали местность биноклями. Ночью ползком пробирались в хутор, осматривали добротные хозяйственные постройки, заглядывали в окна кряжистого пятистенного дома. Ничего подозрительного.

"Банды на хуторе нет. Продолжаем наблюдение", - доносил старший группы.

Следы банды, которую мы разыскивали несколько дней, не находились. Мы в штабе ломали голову: где притаилась эта стая? Что замыслила? Ни секреты и засады, ни поисковые группы не давали ответа на эти вопросы. И вот очередное донесение:

"Двое суток на веревке, протянутой между деревьями, висело белье, которое почему-то никто не снимал. Сегодня в 12 часов 30 минут, после того как из дома вышла девушка с узелком в руках и скрылась в северо-западном направлении, женщина, видимо хозяйка хутора, торопливо сдернула белье, а потом долго стояла, всматриваясь в заросли кустарника в овраге.

Предполагаю, что белье служило сигналом для бандитов: висит - опасно, заходить нельзя; снято - путь свободен.

Принял меры к выяснению личности девушки - послал в северо-западном направлении двух рядовых.

Продолжаем наблюдение".

Вскоре старший группы прислал еще одно донесение:

"Девушка, дальняя родственница хозяйки хутора, приходила в гости. Старая женщина скрыла от нее нахождение мужа и двоих сыновей в банде, сказав, что их "забрали на трудовой фронт".

Через три часа после ухода девушки в дальнем конце оврага показался человек с автоматом на груди и вещевым мешком за плечами. За поясом гранаты. Осмотревшись, он пошел по тропинке вверх. За ним потянулись другие бандиты, вооруженные винтовками и карабинами. Всего девятнадцать человек. Пришедшие укрылись на хуторе.

Продолжаем наблюдение.

Жду указаний".

Видимо, белье в самом деле служило сигналом. Бандиты, по всей вероятности, отсиживались в леске, оставив в зарослях кустарника наблюдателя. Теперь была дорога каждая минута. Доложив обстановку первому секретарю райкома партии и начальнику райотдела МГБ, решаю выслать на хутор усиленную группу во главе с капитаном Бабичем. Лучшего командира для выполнения такого задания было просто не найти. На сборы уходят считанные минуты. Инструктаж провожу по карте. И вот машины мчатся по улице.

Капитан Бабич... До сих пор стоит он у меня перед глазами - боевой офицер-коммунист, талантливый штабист, человек, не знавший страха и усталости. Сколько труднейших задач решил он, из скольких отчаянных положений нашел выход, скольких сослуживцев спас от неминуемой гибели благодаря своей смелости и отваге, смекалке и находчивости!

...Вечер опустился на землю. Пряно пахли травы. Где-то вдали, в полях, пели перепелки. Хутор блокировали надежно. В доме слышался многоголосый говор: бандиты пировали. Окна, чего раньше не случалось, были завешены. Капитан Бабич осторожно надавил на дверь, ведущую в сени, и тотчас прижался к стене. Дверь открылась. Потянуло запахом жареного мяса, отчетливее послышались голоса. В сенях никого не было. Бандиты чувствовали себя так уверенно, что даже не выставили охрану. Дверь в горницу Бабич распахнул стремительно и громко крикнул.

- Руки вверх! Выходи по одному!

Разом смолкли голоса. Несколько секунд держалась зловещая тишина. А затем затрещал автомат, захлопали винтовочные выстрелы. Вспугнутые стрельбой, закудахтали, забили крыльями куры...

Капитан Бабич был уже на улице. Укрывшись за бревном чуть ли не в два обхвата, он крикнул своим:

- Не торопись, братцы! Стрелять и метать гранаты, как на учениях. А ну, р-раз!

Десяток гранат полетел в окна. Звон стекла, грохот.

Бандиты снова открыли огонь. Но был он уже не таким сильным.

Внезапно выстрелы смолкли. И все услышали раздирающий душу детский плач.

- Артист! - похвалил Бабич бандита, изображавшего плачущего ребенка. И вдруг вспыхнул: - Не купишь, гад! Точно известно - нет в доме детей. Приготовились, братцы. Р-раз!

Новый огневой шквал был еще мощнее. Только один выстрел прозвучал в доме после этого шквала. Выстрел из пистолета...

Последний из оставшихся в живых бандит покончил жизнь самоубийством? Или главарь банды, решив прорваться или как-то обмануть чекистов, расправился с единственным свидетелем тех зверств, которые были на счету этой шайки?

Откуда-то примчался легкий ветерок. Еще острее запахло травами, наливающимися хлебами. Забрезжил рассвет.

- Братцы, новый день начинается! - весело воскликнул капитан Бабич и пулей метнулся к дому.

И в это мгновение наступившую было тишину распорола длинная автоматная очередь. Бабич упал.

Огонь длинными очередями был излюбленным приемом бандитов, блокированных в убежище, рассчитанным на то, чтобы прижать воинов к земле, ошеломить их и выскользнуть из кольца окружения. Чекисты знали эту тактику врага и не дали возможности оуновцу - главарю банды, как потом выяснилось, уйти по оврагу в лесок. Восемнадцать оуновцев были убиты. Хозяйку хутора нашли в подполье, где находилось много оружия, боеприпасов, продовольствия и одежды...

Павла Корнеевича Бабича, уроженца села Пустоворовка, Сквирского района, Киевской области, провожали в последний путь сотни людей. Первой за гробом шла юная красавица. Если б не роковая схватка на лесном хуторе, капитан повел бы девушку в ЗАГС, а потом - в офицерскую столовую на свадьбу, к которой мы готовились. Ведь, он был молод, капитан Бабич, он жадно любил жизнь...

* * *

Это было ночью. Войсковой наряд во главе с капитаном Федором Корнеевичем Глюковым, начальником штаба 1-го батальона, обнаружил на хуторе крупную банду. Послав в штаб полка связного, он после тщательного анализа сложившейся обстановки принял единственно правильное решение: блокировал дома и хозяйственные постройки, в которых засели бандеровцы, и установленными сигналами вызвал на помощь соседние наряды.

Бандитам предложили сложить оружие и сдаться. Ответом была бешеная пальба из ручных пулеметов, автоматов и винтовок, взрывы гранат. Большая группа бандеровцев попыталась прорваться через боевой порядок оцепления и скрыться в подступавшем к хутору лесе. Чтобы ослепить наших бойцов, они подожгли дома, сараи, ометы соломы.

Капитан Глюков, разгадав нехитрый маневр, перегруппировал свои силы и всей мощью огня обрушился на бандитов, которым пришлось возвращаться в ими же подожженные помещения. Через несколько минут оуновцы вновь предприняли вылазку. Ожесточенный бой вспыхнул с новой силой. Смертью храбрых погиб Федор Корнеевич Глюков. Воины-чекисты остались без командира, которого горячо любили и с которым одержали немало побед.

О бое на хуторе я, только что возвратившийся из изнурительной многодневной поездки, узнал в ту минуту, когда он достиг самого высокого накала. Стрельба была такой интенсивной - голову невозможно поднять от земли. Вместе с подполковником Корзенковым и начальником городского отдела МГБ мы долго ползли по-пластунски в багровых отсветах пожаров. Хутор пылал от края и до края. Казалось, что об управлении боем не могло быть и речи, что бандиты вырвутся из кольца, что мы напрасно теряем людей.

Стали прибывать наряды, которые за несколько минут до своей героической гибели вызвал условным сигналом Федор Корнеевич Глюков. В разные концы хутора я послал связных, и вскоре управление боем было налажено. Мы выиграли схватку с бандитами, выиграли ценой гибели капитана Глюкова и некоторых его подчиненных.

Федор Корнеевич Глюков, скромный и отважный офицер... Нельзя было не любить этого человека. Появится, бывало, в штабе и скажет: "Сон мне приснился сегодня. Такой сон - самый талантливый фантаст не придумает. Вот послушайте". И начнет тут же, на ходу, такое выдумывать - все со смеху покатываются.

Капитан Глюков жил с женой, сыном и тещей, которых очень любил. Он приносил, бывало, в штаб смешные рисунки сына и всем показывал творения рук мальчика:

- Свободно Репиным может стать. Думаешь, нет?

До сих пор не могу забыть тот день, когда мы провожали капитана Федора Корнеевича Глюкова в последний путь. Проститься с человеком, молодую и счастливую жизнь которого оборвала бандитская пуля, пришли воины полка, жители городка, неподалеку от которого он погиб. На машине, рядом с гробом, примостился сынишка Ф. К. Глюкова. Он непонимающе смотрел то на необычно спокойного отца, то на рыдающих мать и бабушку, то на толпы людей, шедших в скорбном молчании с глазами, полными слез...

* * *

Поздним вечером мы с подполковником И. С. Литовчуком сидели у меня в кабинете и разбирали поступившие за день донесения. Чем внимательнее вчитывался я в документы, тем зримее представлял себе своих подчиненных, небольшими гарнизонами разбросанных по селам, деревням и хуторам. Я мысленно видел их в секретах и засадах, в разведке и поиске, в бою... Не все были богатырями и красавцами. Но всех их, белокурых и рыжих, брюнетов и шатенов, парней с голубыми и карими глазами, одетых в выбеленное солнцем, дождями и частыми стирками обмундирование, я горячо любил. Не было для меня людей роднее их. За каждым документом стояли они - эти дорогие мне люди.

...Рядовой Хамза Кадырович Шайхиев мечтал быть учителем и настойчиво готовился к поступлению в институт. Когда выдавалась свободная минута, он вынимал из вещевого мешка аккуратно завернутые в клеенку книги, общую тетрадь, карандаш и углублялся в чтение. Только не суждено было осуществиться его мечте...

Остатки разгромленной банды нашли приют в большом селе, подходы к которому просматривались отовсюду. Кто укрыл бандеровцев?

Как правило, националисты находили пособников среди родственников и знакомых. Бандитов интересовали не столько крыша над головой, еда и выпивка, сколько информация о дислокации и численности воинских подразделений, деятельности местных властей, сельских активистов. Выявлять пособников было трудно. И мы никогда не добились бы успеха, если б не активная, день ото дня увеличивающаяся помощь народа. Наши друзья были всюду. Именно через них стали известны несколько домов в селе, в которых скрывались бандиты.

В основе операции по их захвату, которую мы в штабе подготовили особенно тщательно, лежали внезапность и быстрота действий. Отряд, которым командовал мой заместитель майор А. П. Артеменко, появился в селе ночью. Бандитов схватили без единого выстрела, но, как оказалось, не всех. Четверо - главарь и его телохранители - оставались на свободе. Где они затаились, никто из наших друзей не знал. Пленные бандеровцы заявили, что судьба этих людей им тоже неизвестна. Сколько вариантов розыска продумал и отбросил Артеменко!

"А что, если проверить места, хорошо всем известные, места, в которых никому не придет в голову искать бандитов?" - мелькнула у него мысль. Были известны случаи, когда националисты, уйдя в подполье, скрывались в домах, расположенных рядом с сельским Советом, правлением колхоза, а то и райотделом МГБ.

Осмотрели клуб, школу, молокозавод - ничего подозрительного. Направились в колхозную конюшню - вроде никого. Рядовой Шайхиев, осторожно ступая, поднялся по лесенке, ведущей на чердак, прижался к стене и прикладом распахнул дверь.

- Кто здесь? Выходи!

Простучала длинная автоматная очередь. Хотя и принял Шайхиев меры предосторожности, а не уберегся - несколько пуль ужалили его. Он нашел в себе силы сбежать по лесенке вниз и выскочить во двор. Там солдат залег в канаву и изготовился к бою.

Из конюшни, прижав автомат к животу и непрерывно стреляя, выскочил бандит. Шайхиев в упор открыл огонь.

Когда к раненому солдату подбежал командир отделения сержант Иван Иванович Моренко, Хамза Кадырович прошептал:

- Умираю...

Слабеющей рукой он потянулся к карману гимнастерки.

- Билет... - скорее понял по губам, чем услышал сержант. Рука вдруг упала, словно подрубленная.

Командир отделения достал комсомольский билет X. К. Шайхиева и спрятал у себя на груди.

Снова длинная автоматная очередь. Замысел бандита разгадал рядовой Валентин Иванович Федосеев. Огнем ручного пулемета оуновец, попытавшийся вырваться из блокированной конюшни, был уничтожен.

Двое других продолжали строчить из автоматов, одну за другой бросали гранаты.

- Поджигай! - приказал командир взвода лейтенант Иван Афанасьевич Сарыгин.

Сержант Моренко выстрелил из сигнального пистолета в соломенную крышу сарая, и она загорелась. Густой дым, словно в огромную трубу, потянуло в ворота конюшни, на чердак.

Бандиты спрыгнули на землю и побежали, стреляя на ходу из автоматов. Чтобы преследовать их, Моренко надо было проскочить через объятый пламенем сарай. И он решился! Сержант обжег лицо и руки, но не остановился.

Главное - не дать уйти бандитам. И они не ушли от метких выстрелов Моренко и Сарыгина.

Рядового Хамзу Кадыровича Шайхиева похоронили с воинскими почестями.

Я держал в руках обагренный кровью комсомольский билет, казалось еще хранивший тепло тела его владельца, и с грустью думал: "Еще один надмогильный обелиск вырос на земле Украины..."

- Во всех подразделениях надо выпустить боевые листки, провести политинформации, - сказал я Литовчуку.

- Сделаем! - ответил Иван Степанович. - Я думаю, надо подготовить специальную листовку для местного населения.

- Правильно! - согласился я.

- Родным писать тяжко, - вздохнул Литовчук. - В мирное время гибнут такие славные ребята...

* * *

На границе двух районов свирепствовала многочисленная, хорошо вооруженная банда. Националисты не щадили ни старых, ни малых: вешали и расстреливали людей, уводили скот, забирали продукты, сжигали дома. Бороться с ними было трудно - бандпособники предупреждали о каждом нашем шаге. И все же разведывательно-поисковая группа перехитрила бандеровских агентов, узнала о местопребывании шайки головорезов и проникла в их святая святых.

...Бандит сидел на краю обрыва, свесив ноги, и вырезал из палки какую-то фигурку. Посмотреть со стороны - мирный селянин, заботливый отец, мастерящий детям игрушку. А руки резчика по дереву обагрены кровью женщин, стариков и детей. Бандеровец поздно заметил пулеметчика ефрейтора Дмитрия Александровича Петренко, Только и успел истошно крикнуть:

- Войско!

- Руки вверх! - властно приказал Петренко. Бандит повиновался.

Еще двое бандеровцев играли в кустах в шахматы, третий - сидел за пишущей машинкой (как потом выяснилось, он писал "отчет" - страшный перечень кровавых дел банды; документ этот впоследствии стал одним из самых ярких материалов обвинения в суде). Они было кинулись за оружием, но Петренко, командир отделения сержант Иван Егорьевич Шаманов, рядовой Сергей Прокофьевич Морозов и другие воины опередили их.

Основная масса бандитов отдыхала в землянках, вырытых в обрыве, среди непроходимого кустарника. Разбуженные выстрелами, они выскакивали и, щурясь от яркого солнечного света, бросались в кусты.

- Выходи! - снова крикнул Петренко. - Всем, кто сдастся добровольно, мы гарантируем жизнь. Будете сопротивляться, откроем огонь и уничтожим!

Одновременно он выпустил вверх сигнальную ракету - сигнал о помощи.

Среди бандитов наступило замешательство: одни стали подниматься на обрыв без оружия, с поднятыми вверх руками, другие открыли разрозненный огонь. Завязался бой. Подоспевшие чекисты сломили сопротивление врага.

* * *

Командир роты старший лейтенант Петр Степанович Зырянов был прирожденным разведчиком, следопытом, хорошо подготовленным офицером и душевным человеком. Никто не помнил случая, чтобы бандиты перехитрили его. Зырянову доверялось решение самых сложных задач.

От местных жителей стало известно, что банда, на счету которой было убийство председателя сельсовета, поджог здания райкома партии и ограбление многих магазинов потребкооперации, находится в селе, раскинувшемся неподалеку от леса. Проверили - нет никого. А сведения были точными. Человек, сообщивший их, не мог обмануть. И старший лейтенант Зырянов задумал одну хитрость.

Весь день отряд, которым он командовал, находился в селе. Наверняка зная, что ни одного бандита в этом населенном пункте нет, воины усердно осматривали "подозрительные" места, безо всякого разбора вызывали жителей для беседы.

Когда солнце стало опускаться к горизонту, Зырянов построил подчиненных и подал команду: "Шагом марш!" Через некоторое время: "Запевай!" Лихо пели солдаты, идя по селу, а за околицей - и того лучше. Долго слышалось пение воинов, ушедших в гарнизон на ночлег.

Как и предполагал офицер, бандиты, скрывавшиеся днем где-то в лесу, вернулись в село. Сделав изрядный крюк, по оврагу вернулся и отряд Зырянова. Сосредоточились на опушке...

Ни один бандеровец не ушел. Героями в схватке с ними были младший сержант Николай Иванович Корягин, ефрейтор Николай Францевич Эгодыш, рядовой Иван Севостьянович Теличко и, конечно, старший лейтенант Петр Степанович Зырянов.

* * *

Речушка бурно несла свои воды, студеные даже летом. Она была не так широка, но зато глубока. В одном месте с берега на берег кто-то перебросил бревно. Мокрое и скользкое, оно было коварнее бума, так хорошо известного воинам полка.

Подыскивая для переправы подручные средства, старший сержант Михаил Осипович Копылов, возглавлявший группу, сформированную для захвата или уничтожения банды, обиравшей села, деревни и хутора, обнаружил запрятанные в кустах четыре шеста.

Интересно, кто он - этот заботливый хозяин?

На противоположный берег все переправились без происшествий. И тут, в кустах, обнаружили еще восемь шестов.

"Двенадцать шестов... А что, если где-то здесь обитает банда, о существовании которой в полку не знают? - забеспокоился Копылов. - Условия идеальные: местность сильно пересеченная, овраги глухие, кустарник тянется на сотни метров. Надо посмотреть".

Говорят, на ловца и зверь бежит. Словно из-под земли вырос около одного из кустов человек с автоматом на груди. Он осмотрелся вокруг и снова пропал.

"Лаз!" - решил старший сержант.

Он тут же послал в село связного, и тот доложил по телефону старшему командиру:

- Обнаружили подземное убежище бандитов. Видели одного, вооруженного автоматом. Он нас не заметил. Приступаем к осмотру местности. Старший сержант Копылов просит отсрочить время выполнения ранее полученного приказа.

Ефрейтор Абдукабе Абдурахманов и рядовой Александр Александрович Кочетов ползали по-пластунски, словно ящерицы, - быстро и бесшумно. Их командир группы и послал в разведку.

. В кустах снова замаячил часовой.

- Бросай оружие! - крикнул Кочетов. - Руки верх! Бандит застрочил из автомата, но тут же был убит.

Оуновцы, что называется, перешли в контратаку: почти беспрерывно палили из автоматов, время от времени метали гранаты.

А на землю опускался вечер.

- Завалить лаз бревнами! - приказал Копылов. - Иначе они ночью разбегутся.

Сержант Василий Алексеевич Сухов, младшие сержанты Петр Филиппович Крамор и Владимир Николаевич Акименко, рядовые Михаил Кириллович Прокопчук и Александр Иванович Климов, рискуя жизнью, быстро выполнили приказ, благо бревен вокруг было сколько угодно. После этого они, пробираясь через заросли кустарника, стали искать отдушины. Обнаружив, и их замуровали.

Глубокой ночью прибыла группа во главе с командиром батальона майором Фимушкиным. Бандитам еще раз предложили сдаться, но они ответили отказом. Тогда, определив, где примерно должен находиться сруб под землей, сделали подкоп и бросили в это место несколько гранат. Образовалась брешь, в которую пулеметчик направил струю пуль. Банда перестала существовать.

Взрывы гранат, пулеметные и автоматные очереди сделали свое дело. Но одна из подземных комнат, видимо жилище главаря, почти не пострадала. Здесь обнаружили много автоматов, пистолетов, гранат, патронов, пишущую машинку, радиопередатчик, большие запасы продовольствия.

После непредвиденного боя помощник командира взвода М. А. Копылов отправился на выполнение порученного ему задания.

* * *

Я уже упоминал о парторге полка Михаиле Селиверстовиче Яремчуке. Он был готов помочь каждому, кому трудно, кого надо поддержать, вовремя предостеречь, чтобы не сбился человек с прямой дороги на кривую, скользкую тропинку. Яремчук смело шел по жизни, помогая и тем, кто тянулся вверх, становился взрослым, и тем, кто уже, что называется, давно оперился, но вдруг почему-либо надломился, потерял опору.

В борьбе с националистическими бандами большое место, я бы сказал главное, решающее, отводилось политической работе среди местного населения, которое в течение длительного времени подвергалось воздействию изощренной пропаганды немецко-фашистских захватчиков и украинских националистов.

Как уже говорилось выше, большая часть населения западных районов Украинской ССР встретила наши войска радушно. Помочь населению создать местные органы власти, возродить колхозы, открыть глаза тем, кто поддался вражеской пропаганде и был втянут в банды или выступал их пособником, поддержать энтузиазм людей, мобилизовать население на ремонт железных и шоссейных дорог, строительство мостов, восстановление линий телефонной и телеграфной связи - вот далеко не полный перечень важных и экстренных дел, в которых мы должны были участвовать.

Борьба с националистами существенно отличалась от тех боевых действий, которые приходилось нам вести в годы войны. Во-первых, это был, что называется, фронт без линии фронта; во-вторых, нам сплошь и рядом приходилось действовать небольшими группами, что значительно затрудняло управление, организацию взаимодействия, усложняло организацию партийно-политической работы, требовало на первое место ставить индивидуальное воспитание солдат, сержантов и офицеров.

У М. С. Яремчука был настоящий дар к партийно-политической работе. Он постоянно находился среди людей, умел говорить с ними, затрагивать самые чувствительные струны.

В схватках с бандеровцами мы теряли товарищей. Бандиты не щадили никого. Захватив раненого бойца, они измывались над ним, убивали зверскими пытками, сжигали на костре. Так же поступали и с местными активистами. На наших глазах вспыхивали пожары - бандиты поджигали клубы, больницы, родильные дома, жилища колхозников.

Яростью мщения наполнялись наши сердца. И солдаты готовы были идти напролом. Но всегда тут оказывался парторг полка с его умением убеждать людей.

- Сложные у нас с вами задачи, товарищи, - говорил, бывало, Михаил Селиверстович, беседуя с бойцами. - Территория, на которой мы с вами действуем, засорена бандитами, бывшими полицаями, жандармами, другими прислужниками Гитлера. Причем все они не выделяются из общей массы. Как нам быть? Ответ простой: вести мы себя должны по-советски, как всегда. По-братски относиться к населению, уважать местные обычаи. Не надо подлизываться, угодничать. Но и жестокость, мелкие и зряшные придирки - ни к чему. Себя не возвеличивайте и других не унижайте. Заставить человека плакать легче, чем смеяться. Никогда не забывайте народную мудрость: лучше десять врагов не наказать, чем одного друга обидеть. А друзой у нас много, неизмеримо больше, чем врагов. Если в схватке бандит не сдается, разговор с ним един - смерть! С мирным населением разговор другой, другое обращение. Гонишься за бандой через сад, висят перед тобой румяные яблоки - не тронь, они не твои; по огороду бежишь, по полю - оберегай грядки с овощами, не топчи хлеба - это плоды нелегкого труда людей. Если в жестокой схватке бандит бросил оружие и поднял руки - сохрани ему жизнь.

Бои с украинско-немецкими националистами, которые вел наш полк, еще раз показали, что партийно-политическая работа - это могучее идейное оружие, поднимающее моральный дух воинов, укрепляющее их силы в борьбе за выполнение боевой задачи. Коммунисты и комсомольцы действовали как единый сплоченный отряд ленинцев. Всю свою энергию, волю, знания отдавали они боевой работе, личным примером и страстным большевистским словом вдохновляли чекистов на подвиги.

Перед выполнением боевой задачи политработники и агитаторы обязательно беседовали с бойцами, напоминали, чтобы они не допускали самоуспокоенности и беспечности, призывали повышать бдительность, ни на минуту не забывать о взаимной выручке.

Регулярно проводились партийные и комсомольские собрания. Чаще всего проводились они прямо в лесу. Речь на них шла об авангардной роли коммунистов и комсомольцев, подводились итоги наших боевых действий, ставились новые задачи. Собрания, как правило, продолжались несколько минут, но всегда имели огромное мобилизующее значение.

Помнится, мы проводили партийные и комсомольские собрания, беседы специально по вопросу, как предотвратить потери людей во время боевых операций.

Сколько знал я коммунистов и комсомольцев, стойкость и преданность которых вызывали восхищение, заставляли всех воинов подражать им, держать на них равнение! К тем, кого я уже назвал, следует добавить Виктора Даниловича Пащука, Семена Петровича Скробова, Дмитрия Ивановича Гелевера и многих других.

Центрами партийно-политической работы были наряд, взвод и рота. Постоянно находясь среди личного состава, мой заместитель по политической части, парторг и комсорг полка, политработники батальонов и рот, партийный и комсомольский актив в перерывах между стычками с бандитами, на привалах, у вечерних костров рассказывали об отличившихся в боях, приводили примеры воинского умения, мужества, смекалки и находчивости, призывали равняться на героев. Здесь же шла речь о тактике бандитов, об их зверствах. Одновременно политработники и агитаторы рассказывали бойцам о международном и внутреннем положении страны. Трудно переоценить значение этих "летучих академий", как мы в шутку называли такие беседы.

И. С. Литовчук, М. С. Яремчук и другие политработники вникали в работу тылов, контролировали обеспеченность подразделений всем необходимым, особенно продовольствием и боеприпасами, следили, как отдыхают бойцы, как их кормят, обувают и одевают, вовремя ли приходят к ним газеты и письма, интересовались, о чем пишут из дому. Некоторые солдатские письма становились волнующей темой бесед и политинформаций, о них сообщали в боевых листках.

Пусть читатель не посетует на меня за то, что я злоупотребляю цитатами. Но, заканчивая эту главу, я не могу не привести отрывок из письма Алексея Максимовича Горького сыну:

"Ты уехал, а цветы, посаженные тобою, остались и растут. Я смотрю на них, и мне приятно думать, что мой сынишка оставил после себя на Капри нечто хорошее - цветы. Вот если бы ты всегда и везде, всю свою жизнь оставлял для людей только хорошее - цветы, мысли, славные воспоминания о тебе, - легка и приятна была бы твоя жизнь".

Славную память оставили о себе партийные и политические работники, коммунисты, потому что победа над украинско-немецкими националистами стала возможной только благодаря огромной политической работе коммунистов, их стойкости, преданности делу партии, героическому примеру, увлекавшему бойцов.

* * *

Перевернем еще одну страницу борьбы с бандеровцами.

Как уже известно читателю, Украинская повстанческая армия (УПА) националистические вооруженные банды, созданные на Временно оккупированной территории Советской Украины - после изгнания фашистских захватчиков затрещала по всем швам. Многие участники УПА, спасая свою шкуру, бежали на запад.

Война заставила тысячи людей сняться со своих мест. Не только города и села, но и леса Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии были забиты беженцами. Недобитки из УПА ловко использовали создавшуюся обстановку в своих целях. Они растворились в пестрых потоках перемещенных лиц, на какое-то время затихли. А когда увидели, что на них никто не обращает внимания, принялись за старое.

Вначале было нелегко понять, кто грабит, насилует, убивает мирных жителей. Но вскоре лицо националистов проявилось особенно ярко: они начали совершать диверсии, террористические акты в отношении воинов Красной Армии, коммунистов, представителей молодой народной власти. Трудности борьбы с бандами УПА осложнялись не только отсутствием достаточно полной информации об их планах, численности, вооружении, но и тем, что у бандеровцев имелись пособники. Так было не только у нас, но, например, и в Польше. Там, особенно в районе Балиграда и Сан ока (Жешувское воеводство), действовали многочисленные, хорошо вооруженные банды Хрыня, Бира, Стаха (УПА) и Жубрыды (НСЗ - народовэ силы збройнэ). Используя выгодные условия местности, националисты появлялись в самых неожиданных местах, расправлялись с активистами и их семьями, не щадили при этом ни старых, ни малых. Заметая кровавые следы, они уходили за пределы Польши, пережидали какое-то время, потом появлялись снова.

Польское правительство не могло мириться с бандитами, мешавшими налаживанию мирной жизни. Весной 1946 года для борьбы с ними были созданы специальные маневренные группы (отдельные батальоны). Группой, действовавшей в Жешувском воеводстве, командовал Ягас (никто из нас тогда не мог сказать, Ягас - имя это или фамилия). Молва крылата. Мы узнали, что Ягас прошел славный боевой путь по дорогам войны в составе Народного Войска Польского. Своими геройскими подвигами этот высокий, статный, голубоглазый офицер не раз удивлял самых отважных солдат. На бандеровцев имя молодого командира наводило панический ужас.

По ночам с польской территории доносилась до нас глухая ружейно-пулеметная перестрелка, в небо взлетали ракеты.

"Ягас дает жизни!" - с гордостью думал я об отважном польском офицере. В такие минуты мне хотелось находиться рядом с ним...

Прошли годы. Однажды мне пришлось быть на приеме в посольстве Польской Народной Республики в Москве.

- Ягас? - улыбаясь, переспросил меня посол, когда я рассказал ему о человеке, о судьбе которого мне очень бы хотелось узнать. - Чтобы встретиться с ним, вам достаточно протянуть руку: генерал бригады Вацлав Ягас - наш военный, военно-морской и военно-воздушный атташе. Знакомьтесь...

Посол представил мне высокого, статного, голубоглазого генерала. Пожалуй, он был таким же веселым, задорным, общительным и в те далекие годы. Время лишь наложило морщины на его лицо да посеребрило волосы.

В. Ягас пожал мне руку как старому знакомому. Мы разговорились, вспомнили давно минувшие годы.

- Националисты, - начал рассказывать Вацлав Ягас, - выступили против народной власти в Польше тогда, когда нам особенно был нужен мир, чтобы восстанавливать разрушенные войной города и села, разминировать леса и луга, дороги и мосты, засевать ноля...

В Жешувском, а затем и Краковском воеводствах, на территории которых действовала руководимая мною маневренная группа, банды были особенно многочисленны и жестоки. Националисты не останавливались ни перед чем. Одна из банд УПА устроила засаду на шоссе, по которому из Санока в Цисну, через Балиград, следовал на инспекцию генерал брони Кароль Сверчевский, командующий Второй армией народного Войска Польского, заместитель министра национальной обороны республики. Гибель Кароля Сверчевского, участника Великой Октябрьской социалистической революции, героя боев в Испании, борца за народную Польшу, коммуниста, потрясла всю страну.

В. Ягас задумчиво посмотрел в окно и продолжал:

- Многие сыны Польши и Советского Союза пали в борьбе с оголтелыми националистами. В Балиграде, например, выросло целое военное кладбище, на котором похоронены и мои солдаты.

Генерал обладал изумительной памятью. Он без усилий называл населенные пункты, в которых происходили особенно жестокие схватки с бандеровцами, имена отличившихся воинов.

- Нашим руководителем в те годы был командующий Жешувской оперативной группой генерал Роткевич. Бывший офицер Советской Армии, он прославился, участвуя в боях в составе Первой армии народного Войска Польского. Мы всегда и во всем брали пример с генерала Роткевича. В тяжелых боях с бандеровцами отличились многие солдаты и офицеры. Мне особенно приятно вспомнить подпоручников Никулина - это бывший мой заместитель по строевой части, гражданин СССР, Скшешевски, Метрополита и сержанта Стембальски. Они были настоящими героями! На город Волковые однажды напала банда УПА в несколько сот человек. Личный состав нашей маневренной группы, в числе которого были и упомянутые мною товарищи, обрушил на бандеровцев всю огневую мощь. В один из моментов боя, когда наши воины предприняли дерзкую контратаку, в наши руки попал главарь в форме капитана разгромленной фашистской армии. Оуновец напялил на себя мундир для того, чтобы принять участие в "параде" по случаю взятия города. Не вышло!..

- А как сложилась ваша жизнь? - спросил меня генерал Ягас. - Между прочим, мы, поляки, тоже слышали по ночам бои на советской стороне и тоже переживали за вас.

Я коротко рассказал о себе.

- Так же, как и у меня, - улыбнулся генерал. - Служба, учеба и снова служба...

Приятно сознавать, что наши усилия не пропали даром. Спокойно теперь на польской и советской землях!

Дважды орденоносная имени Дзержинского

Страницы истории

Шли годы. Когда с бандитизмом в западных областях Украины было покончено, я вступил в командование другим стрелковым полком, решавшим новые, мирные задачи, а потом - дивизией.

После окончания Академии Генерального штаба меня назначили командиром дивизии имени Ф. Э. Дзержинского. Назначение было для меня особенно приятным - до учебы в Академии Генерального штаба я, как помнит читатель, в течение трех лет находился в этой дивизии в должности начальника штаба. Но, по правде говоря, я одновременно испытывал и что-то вроде чувства робости: справлюсь ли? До меня дивизией командовали люди, ставшие потом прославленными военачальниками.

За время службы во внутренних войсках МВД СССР мне довелось командовать полком, дивизией... На моих глазах рождались и приумножались славные боевые традиции, складывалась история воинских частей.

Хорошо был знаком мне и полк, личный состав которого успешно громил украинско-немецкое националистическое подполье и о котором я в меру своих сил рассказал выше.

А вот о дивизии имени Ф. Э. Дзержинского я знал немногое. А без знания истории части или соединения, без знания традиций, которые как бы по наследству переходят от бойца к бойцу, которые являются одной из важных форм воспитания воинов, залогом успешного выполнения боевой задачи, нельзя считать себя полноценным командиром. Поэтому, будучи начальником штаба, а затем и командиром дивизии имени Ф. Э. Дзержинского, я скрупулезно изучал исторические формуляры полков и дивизии, архивные документы, подробно знакомился с экспозицией комнаты боевой славы, часто встречался и подолгу беседовал с ветеранами, особенно с Егором Ивановичем Архиповым и Даниилом Никифоровичей Волковым. В свое время оба они служили в автобронедивизионе имени Я. М. Свердлова - одном из лучших формироваваний ВЧК - О ГПУ, оба за мужество и отвагу, проявленные на фронтах гражданской войны, были награждены орденами Красного Знамени, оба были старыми коммунистами.

Оба они бывалые солдаты, участвовали еще в первой мировой войне. Причем Д. Н. Волков имел четыре Георгиевских креста и до последних дней своих - он скончался в 1970 году - с гордостью носил их на груди вместе с орденами и медалями Советского Союза.

С гражданской войны Даниил Никифорович вернулся без ноги, и его демобилизовали "по чистой". Но бывалый солдат не мог сидеть дома. Чуть ли не каждый день появлялся он то на плацу или в казарме, то на стрельбище или танкодроме...

- В родной дивизии мне легче дышится, - говорил Даниил Никифорович. Здесь все свои недуги забываю.

Воины-дзержинцы внимательно прислушивались к его советам: как научиться метко стрелять, умело окапываться, переползать по-пластунски. А когда ветеран начинал рассказывать о службе в царской армии, об огневых годах гражданской войны, его окружали плотным кольцом, боясь пропустить хотя бы слово.

Даниил Никифорович был счастлив сознанием важности и общественной необходимости своего такого вот труда и не чувствовал на плечах груз прожитых лет.

Егор Иванович Архипов после многих боев остался цел и невредим, хотя и его не раз метили германские и белогвардейские пули и осколки. После гражданской войны он долго еще носил военную форму. В запас ушел в 1952 году. А по существу - так и остался в строю: несмотря на преклонный возраст, он в меру своих сил до сих пор помогает воспитывать защитников Родины.

Живая история дивизии, Е. И. Архипов и Д. Н. Волков, были неразлучными друзьями. Придут, бывало, ко мне в кабинет, сядут за столом друг против друга и надолго замолчат. Я не мешал им в такие минуты, понимал, что мысли каждого из них далеко-далеко отсюда: в Петрограде, в горах Кавказа, в песках Средней Азии...

- Дань, а помнишь?.. - начнет Егор Иванович и намекнет на какой-нибудь известный им обоим эпизод.

- Егор! - укоризненно посмотрит на друга Даниил Никифорович. - Разве такое можно не помнить? Это большой грех - тот бой забыть!..

Егор Иванович и Даниил Никифорович обладали удивительной памятью на людей, даты, события. От них я узнавал о былых походах и боях, о людях высокого долга. Слушать их всегда было интересно. Они словно перелистывали передо мной волнующую книгу подвигов воинов дивизии.

Особенно я любил слушать Д. Н. Волкова. Рассказывал он неторопливо, речь его текла плавно.

- Умеет Данька рассказывать, - с хорошей завистью говорил Е. И. Архипов. - Ведь в том бою, о котором он говорит, я тоже был. Может, даже храбрее его дрался, а вот передать так, как он, не могу. Мастак Данька, мастак, ничего не скажешь!..

Богатую боевую историю имеет дивизия имени Ф. Э. Дзержинского, официальная дата рождения которой 17 июня 1924 года. Мало кто знаком с этой историей - она пока не описана. Поэтому я считаю своим долгом хотя бы кратко познакомить с ней читателя.

На самом почетном в дивизии месте под круглосуточной охраной находится Красное знамя - свидетель мужества воинов-чекистов. Оно, мужество, отлито в два ордена - Ленина и Красного Знамени, - прикрепленных к алому полотнищу.

Время начисто стирает даже камни. Но никакие силы не могут уничтожить вечно живой памяти о беспримерной отваге воинов-дзержинцев. Преображенная советская земля и ее народ, другие земли и народы никогда не забудут их подвигов. На могилы тех, кто пал на поле брани в годы гражданской и Отечественной войн, в боях с басмачами и украинско-немецкими националистами, будут всегда приходить благодарные потомки, чтобы отдать дань уважения тем, кто погиб во имя светлого будущего. Жизнь, до конца отданная народу, не исчезает бесследно. Она бессмертна и продолжается в подвигах сыновей и внуков, в легендах и песнях.

* * *

Для выполнения специальных заданий правительства в Москве в апреле 1921 года был сформирован отряд особого назначения (ОСНАЗ). В октябре в него влился автобронеотряд имени Я. М. Свердлова, в котором, как я уже писал, начинали службу на стороне Советской власти Е. И. Архипов и Д. Н. Волков, а в декабре 1923 года - 1-й отдельный полк ОГПУ, выросший из отрядов самокатчиков, хорошо известных каждому, кто знаком с историей Великой Октябрьской социалистической революции, и добровольцев питерских фабрик и заводов, выполнявших особо важные задания Военно-революционного комитета.

Охрана правительственных учреждений, конференций и съездов ВКП(б), съездов Советов, конгрессов Коминтерна, обеспечение образцового общественного порядка в столице в период проведения демонстраций, уличных шествий, борьба с политическим бандитизмом в различных районах страны, постоянная готовность выступить на защиту завоеваний революции, повседневная учеба - вот далеко не полный перечень задач, стоявших перед отрядом.

Самые проверенные, самые преданные, самые подготовленные бойцы - С. П. Соколов, Г. П. Иванов, Ф. И. Балтрушайтис, С. Н. Аликин, А. В. Бельмас, М. Я. Педюра, Т. С. Казак и другие - охраняли кабинет и квартиру Владимира Ильича Ленина в Кремле.

Как уже было сказано выше, 17 июня 1924 года ОСНАЗ был развернут в дивизию особого назначения. Боевой путь автобронеотряда имени Я. М. Свердлова и поныне продолжает один из полков дивизии.

Несмотря на огромную занятость в ВЧК, ВСНХ и НКПС, формированием дивизии лично занимался Феликс Эдмундович Дзержинский. Постоянно находясь в гуще масс, хорошо зная политические и деловые качества сотен людей, он подбирал командные и политические кадры, заботился о материально-техническом обеспечении нового соединения. Из своего жесткого бюджета времени Феликс Эдмундович выгадывал час-другой, для того чтобы встретиться с личным составом. Приезд Дзержинского всегда был праздником. Рыцарь революции, Железный Феликс, о котором враги распускали дикие небылицы, был человеком общительным, жизнерадостным, любил и понимал шутку, умел найти общий язык и с неграмотным красноармейцем, и с заслуженным военачальником.

В 1926 году, после смерти Ф. Э. Дзержинского, дивизии было присвоено его имя.

Большое внимание дивизии уделяли М. В. Фрунзе, К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный. Они интересовались, как питаются и одеваются бойцы, как овладевают воинским мастерством, содержат оружие и боевую технику, проводят досуг. Бывая в тирах и на стрельбищах, Климент Ефремович Ворошилов нередко брал оружие и вместе с бойцами выходил на огневой рубеж. Стрелял он метко, все пули посылал только в "десятку". (Недаром в те годы был учрежден специальный нагрудный знак - "Ворошиловский стрелок" 1-й и 2-й степени.)

Ворошилов говорил, что к дзержинцам его тянет больше всего.

- Хорошие в дивизии люди, очень хорошие! И порядок - настоящий, воинский!

Этой похвале больше всех, пожалуй, радовался Семен Михайлович Буденный, который с 1922 года был почетным красноармейцем одной из частей дивизии.

В 1925 году на маневрах войск Московского военного округа дивизия показала высокую полевую выучку. Ее действия были признаны образцовыми и поставлены в пример всем частям и соединениям округа.

И снова в дивизии побывали М. В. Фрунзе, К. Е. Ворошилов, С. М. Буденный. И снова прославленный полководец, стоявший в годы гражданской войны во главе Первой Конной, больше всех радовался успехам дивизии.

Окончание маневров было отмечено стрелковыми и спортивными соревнованиями, выступлениями коллективов художественной самодеятельности. Отовсюду слышались звуки гармоники, песни, взрывы хохота.

В 1932 году началось овладение новой техникой. Это вызвало широкую волну социалистического соревнования, движение рационализаторов и изобретателей.

В 1934 году число ударников социалистического соревнования достигло 91 процента личного состава. Не было ни одного бойца и командира, который не носил бы на груди знаки, свидетельствовавшие о том, что их обладатель готов защищать Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни. Многие завоевывали все знаки воинской доблести: "Ворошиловский стрелок", "Готов к труду и обороне", "Готов к противовоздушной и к противохимической обороне", "Готов к санитарной обороне".

В 1935 году соединение включилось в межокружное социалистическое соревнование пограничной и внутренней охраны НКВД и заключило договоры с частями, дислоцированными в Северо-Кавказском и Азово-Черноморском краях. Первенство было признано за дзержинцами.

Особенно больших успехов в боевой и политической подготовке дивизия добилась в 1939 году, когда личный состав сдал инспекторский смотр с общей оценкой "отлично".

Из года в год укреплялись связи воинов с партийными, советскими, профсоюзными и комсомольскими органами, коллективами фабрик, заводов, строек, колхозов и совхозов. Сотни красноармейцев, командиров и политработников руководили оборонными кружками, готовили шоферов, телефонистов, телеграфистов, занимались с неграмотными и малограмотными, помогали хлеборобам создавать и укреплять колхозы, работали на уборке урожая, боролись со стихийными бедствиями.

В 1929 году группа красноармейцев и младших командиров, уволившись в запас, организовала в Саратовской области коммуну имени ОСНАЗ. У них не было ничего - ни тягла, ни сельскохозяйственного инвентаря, ни семян... Только тринадцать горячих сердец и двадцать шесть сильных, не боящихся любой работы рук. Местное население встретило новоселов недоверчиво, а кулаки враждебно. Были угрозы и поджоги, потравы посевов... Но не дрогнули дзержинцы, не опустили рук. Коммуна набирала силы, завоевывая доверие и уважение окрестных землепашцев. Ныне бывшая коммуна воинов-дзержинцев - один из передовых колхозов области.

В том же году в соединении было подготовлено более 60 руководителей для колхозов и потребительской кооперации, 9 заведующих избами-читальнями, 7 лекторов-антирелигиозников, 27 работников местных органов власти.

Ставшие легендарными годы созидания... Полуграмотная, лапотная Россия начала огромные революционные преобразования, которые должны были изменить жизнь советского народа. Магнитка, Турксиб, Днепрогэс... Строились не только заводы и электростанции - вырастали новые города. И не было, пожалуй, ни одной крупной стройки, на которой не трудились бы дзержинцы. В 1930 году дивизия проводила большой отряд красноармейцев и младших командиров на строительство Харьковского и Сталинградского тракторных заводов, Горьковского автогиганта.

Лето 1932 года выдалось необычно жарким. Зной иссушил землю, пожухли трава и листья на деревьях, пересохли речушки, стали проходимыми топи болот. И вот в августе вспыхнул пожар на торфоразработках в Ногинском районе, Московской области. На огромной территории горели торфяники, вот-вот могли вспыхнуть штабеля сухого, словно порох, торфа, постройки. Государство понесло бы колоссальные убытки. Шесть дней воины-дзержинцы, постоянно подвергая свою жизнь опасности, мужественно боролись со стихией. И они победили! Всему личному составу Моссовет объявил благодарность, многие бойцы, командиры и политработники были награждены ценными подарками.

Активная работа воинов среди местного населения вызывала глубокое уважение к ним. Рабочие московских предприятий брали шефство над соединением. Его шефами в довоенные годы были коллективы заводов "Калибр", "Динамо", "Красная Пресня", "КИМ", трамвайного парка имени Русакова, типографии имени Воровского. За успехи, достигнутые в службе, боевой и политической подготовке, частям дивизии неоднократно вручались знамена этих предприятий.

В 1933 году в ознаменование 15-й годовщины Красной Армии трудящиеся Горьковской области на собственные средства приобрели двадцать танкеток и передали их дивизии.

Постоянные связи с местным населением, коллективами трудящихся обогащали идейную жизнь, поднимали моральное состояние личного состава, способствовали укреплению воинской дисциплины и повышению боевой готовности, помогали бойцам, командирам и политработникам глубже осознавать личную ответственность за мирный труд советских людей.

Советская страна уверенно шла вперед, удивляя мир невиданными темпами строительства, культурных преобразований. Почти весь земной шар признал Страну Советов, прислав в Москву своих послов. Но недобитые белогвардейцы, бывшие кулаки, князья и беки, муллы и баи, затаившись, ждали, когда споткнется Советская власть, упадет и уже не встанет. Видя, что их надеждам не суждено сбыться, контрреволюционеры решили "подтолкнуть" события взялись за оружие.

Подняли голову бандиты в Средней Азии и на Кавказе. Народ не поддержал их. Они смогли переманить на свою сторону лишь незначительные группы деклассированных элементов. Но советские люди не могли мириться с бандитизмом и в таких размерах. На подавление шаек были направлены вооруженные силы. Вместе с частями Красной Армии и внутренних войск их громили воины-дзержинцы.

За самоотверженную борьбу с басмаческими бандами ЦИК Туркменской ССР наградил мотомеханизированный отряд дивизии орденом Трудового Красного Знамени.

Многие бойцы, командиры и политработники совершили героические подвиги при ликвидации бандитизма на Кавказе. Среди них командир дивизиона Павел Васильевич Спивак, помощник командира взвода Алексей Федорович Толстов, командир отделения Алексей Морозов, красноармеец Петр Михайленко. Все они навечно зачислены в списки частей дивизии.

В 1939 году, в пятнадцатую годовщину со дня своего создания, дивизия за большие заслуги в борьбе с бандитизмом и образцовое выполнение служебных заданий была награждена орденом Ленина.

В сентябре 1939 года курсанты учебных подразделений дивизии участвовали в освободительном походе Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию. Отдельный стрелковый батальон с подразделением танков принимал участие в освобождении Бессарабии и Северной Буковины.

Зимой 1939/40 года стрелковый батальон под командованием капитана Петра Андреевича Гагаркина и артиллерийская батарея капитана Афанасия Мироновича Кушнира сражались на Карельском перешейке. В этих боях воины-дзержинцы проявили беспримерное мужество, героизм, преданность Родине. Красноармеец связист Валентин Данилович Нехороший, будучи раненным, несколько раз в течение дня восстанавливал поврежденную линию. В критическую минуту боя он поднял в атаку роту пехоты и тем самым решил успех боя - вражеское кольцо было прорвано. В этом неравном бою Валентин погиб. Родина посмертно наградила его орденом Красного Знамени. Он навечно зачислен в списки одной из частей дивизии.

Пройдут годы, десятилетия, а воины-дзержинцы, сменяя друг друга, будут заботливо заправлять стоящую в казарме кровать Валентина Нехорошего, громко произносить его имя на вечерних поверках.

* * *

В первый день начала Великой Отечественной войны воины-дзержинцы поклялись с честью выполнить свой священный долг перед Родиной.

"Мы заверяем Центральный Комитет ВКП(б) и Советское правительство, говорилось в резолюции, принятой на массовом митинге, - что в наших рядах не будет трусов и паникеров, нытиков и дезертиров. Вместе с Красной Армией и Военно-Морским Флотом, вместе со всем советским народом мы будем вести беспощадную борьбу с гитлеровскими бандами до полного их уничтожения..."

Слово свое они сдержали!

Подвиг - пример для других. Дзержинцы среднего поколения, наследники боевой славы воинов-чекистов двадцатых и тридцатых годов, сражаясь с фашистами, видели перед собой образы тех, кто служил в дивизии раньше их и уже сдал экзамен на мужество. Видели и следовали их примеру. Наряду с выполнением других заданий части дивизии сражались под Москвой, Мценском, Тулой, освобождали древний русский город Новгород. Из десяти Героев Советского Союза - воспитанников дивизии - девять получили это высокое звание в годы Великой Отечественной войны.

Массовый героизм воины-дзержинцы проявили в битве за Москву. Приведу лишь некоторые эпизоды.

В боях под Мценском героически действовала батарея, которой командовали старший лейтенант Виктор Иванович Левкин и политрук Михаил Васильевич Строганов. В одном из боев она отразила атаку 30 фашистских танков и 15 бомбардировщиков. О героизме артиллеристов-дзержинцев 26 октября сообщило Совинформбюро: "Батарея старшего лейтенанта Левкина уничтожила 6 вражеских танков, один пикирующий бомбардировщик и рассеяла батальон фашистской пехоты..."

Артиллерист Сергей Емельянович Белоус, вступив в единоборство с танками врага, вызвал на себя огонь батареи. Газета "Красная звезда" посвятила подвигу воина-чекиста передовую статью под заголовком: "Защитник Москвы Сергей Белоус". Первым в дивизии герой был награжден орденом Ленина.

В середине октября в районе города Боровска прорвались танковая и пехотная группировки врага. Командующий Московской зоной обороны генерал-лейтенант П. А. Артемьев приказал выделить из состава дивизии усиленный батальон, чтобы задержать противника до подхода частей Красной Армии. Батальону был придан ряд подразделений, в том числе истребительный отряд. На рассвете 12 октября около деревни Ищеено сводный отряд под командованием майора Шевцова вступил в бой с численно превосходящим противником. Дзержинцы выполнили приказ: на сутки задержали врага, нанесли ему серьезный урон в живой силе и технике, обеспечили подход и развертывание наших частей. Особенно мужественно сражались бойцы подразделения старшего лейтенанта И. П. Ключко.

В этом бою совершил подвиг комсорг роты Илья Евгеньевич Николенко. В самый напряженный момент он вступил в единоборство с фашистскими танками, ворвавшимися в боевые порядки дзержинцев. Николенко погиб, но воодушевленные его смелостью дзержинцы отбили атаку. На поле боя осталось 6 горящих танков, десятки трупов вражеских солдат и офицеров.

Илья Евгеньевич Николенко навечно зачислен в списки одной из частей дивизии.

Отважно и умело действовали артиллерийский расчет младшего сержанта Бориса Егорова, подбивший четыре вражеских танка, пулеметчики А. М. Сологуб и К. З. Савин. Санинструктор Лидия Артемьевна Долголева вынесла с поля боя 33 раненых бойца с их оружием.

Артиллеристы-дзержинцы стойко сражались и в период боев на тульском направлении. Бессмертный подвиг совершил связист Григорий Прокопенко. Исправляя линию связи между батареей и наблюдательным пунктом, он был трижды ранен. Истекая кровью, отважный чекист продолжал выполнять задачу. Будучи не в силах срастить концы проводов, он зажал их в зубах. Бой не затихал ни на минуту. Связь работала безотказно. И никто не знал, что связь командного пункта с батареей поддерживается через бездыханное тело Григория Прокопенко. Не знал этого и старшина, ползший сквозь огненный смерч с термосом за спиной и письмами за пазухой, среди которых было одно и для Прокопенко.

Красноармеец Григорий Маркович Прокопенко навечно зачислен в списки части.

Участвуя в освобождении Новгорода, артиллеристы-дзержинцы метким огнем уничтожили 16 вражеских батарей, 8 кочующих орудий и минометов, 15 пулеметов, 17 автомашин, разрушили 160 деревоземляных огневых точек и блиндажей, уничтожили сотни неприятельских солдат и офицеров. За отвагу и храбрость, проявленные в боях, 92 бойца, командира и политработника были награждены орденами и медалями Советского Союза.

Чтобы приблизить победу над врагом, каждый воин-дзержинец горел желанием иметь личный счет уничтоженных гитлеровцев, постоянно увеличивать его. Это во многом способствовало развитию снайперского движения. Только с июня 1941 года по май 1943 года в дивизии было подготовлено более тысячи снайперов. На Западном и Волховском фронтах они уничтожили около одиннадцати тысяч вражеских солдат и офицеров. Мастерами меткого огня зарекомендовали себя снайперы Федор Титоренко, Федор Скарга, Сергей Лукьянов, Сергей Ткачев, Григорий Лузин. Каждый из них был отмечен правительственной наградой.

В решающий момент боя снайпер младший сержант Илья Яцына заменил убитого командира. И когда наша атакующая пехота залегла под ураганным огнем противника, Яцына поднялся во весь свой богатырский рост и с криком "За Родину!" бросился вперед, увлекая за собой все подразделение. Враг понес огромные потери и был выбит из населенного пункта. Но Илья Яцына, сраженный осколком вражеской мины, уже ничего этого не видел.

Имя героя навечно зачислено в списки части.

Даже бегло не перечислить боевые подвиги, совершенные воинами-дзержинцами. Их ратные дела получили высокую оценку Родины. 16 июня 1944 года за успешное выполнение боевых и специальных заданий и в связи с двадцатилетием со дня создания Президиум Верховного Совета СССР наградил дивизию орденом Красного Знамени.

Наряду с участием в боях дзержинцы охраняли важные объекты, несли патрульную службу, вели борьбу с воздушными десантами противника, вылавливали шпионов, диверсантов, распространителей ложных слухов... И здесь они показывали чудеса храбрости.

Вот уже много лет на вечерней поверке называется имя Артемия Трифонова.

Октябрьской ночью 1941 года Трифонов, находясь внутри здания, нес службу по охране важного объекта. В это время к городу направлялась армада фашистских самолетов. На дальних подступах их встретили наши летчики и завязали воздушный бой, а зенитчики поставили плотную огневую завесу. Гитлеровские самолеты один за другим врезались в подмосковную землю. Но некоторым из них все же удалось прорваться и сбросить свой смертоносный груз.

Отброшенный взрывной волной, часовой потерял сознание.

Придя в себя, Трифонов, превозмогая нестерпимую боль во всем теле, подполз к своему боевому посту, опершись на винтовку, поднялся и продолжал выполнять боевую задачу. Через некоторое время снова раздался взрыв. Каменный обвал похоронил под собой героя.

После изгнания фашистов из Подмосковья дзержинцы проделали большую работу по восстановлению разрушенного войной хозяйства. В трудных условиях суровой зимы саперы заново построили 7 крупных мостов, соединявших магистрали Дмитров - Рогачев, Истра - Звенигород, Истра - Солнечногорск... Многое сделали дзержинцы и для восстановления связи между Москвой, Калинином, Волоколамском, Наро-Фоминском и другими городами.

Летом 1942 года в одном из районов Западной Украины, временно оккупированной фашистскими войсками, советские летчики высадили группу парашютистов-разведчиков во главе с полковником Дмитрием Николаевичем Медведевым, впоследствии Героем Советского Союза, автором широко известных книг "Это было под Ровно", "Сильные духом", "На берегах Южного Буга". Специальный партизанский отряд, носивший гордое имя "Победители" (разве это не символично, что в 1942 году, когда Гитлер, словно одержимый, рвался вперед, не обращая внимания на потери, когда под пятой оккупантов находилась громадная советская территория, отряду чекистов присвоили такое имя "Победители"!), состоял из опытных чекистов, служивших до этого в дивизии имени Дзержинского, и студентов некоторых московских институтов.

Слава об этом отряде давно перешагнула границы нашей Родины, поэтому нет нужды рассказывать здесь о героических делах партизан.

Бойцы и командиры из отряда "Победители" - частые гости дзержинцев.

...В четком строю замерли воины. На правом фланге - Знамя.

Неподалеку остановились автобусы. И вот уже по плацу идут люди, наводившие ужас на фашистских оккупантов и их прихвостней; чекисты, выведавшие у врага немало секретов гитлеровского рейха; герои, среди белого дня похитившие фашистского генерала фон Ильгена; мстители, совершившие акты возмездия над видными нацистами Бауэром, Шнайдером, разгромившие отборные карательные войска генерала Пиппера...

Отсалютовав клинком, офицер отдал рапорт бывшему заместителю командира отряда по разведке полковнику в отставке Александру Александровичу Лукину. Печатая шаг, крепко сжимая в руках автоматы, дзержинцы прошли с развернутым Знаменем части перед бывшими партизанами. И они, не раз смотревшие в глаза смерти, украдкой смахивали слезы.

Медведевцам вручили цветы, их тепло приветствовали Даниил Никифорович Волков, о котором я уже рассказывал, матери героев "Молодой гвардии" Анастасия Ивановна Земнухова и Прасковья Титовна Бондарева, находившиеся в гостях у воинов-дзержинцев...

Из комнаты боевой славы они выходили одухотворенные, гордые.

- Сегодня мы вновь встретились со своей тревожной юностью! расстроганно сказал А. А. Лукин.

"Россия способна давать не только одиночек-героев... Нет, мы были правы, когда говорили, что Россия даст многих героев из массы, что Россия сможет выдвинуть этих героев сотнями, тысячами".

Эти слова, сказанные Владимиром Ильичей Лениным, можно с полным основанием адресовать воинам-дзержинцам!

Наследники

К тому времени, когда я стал командиром дивизии имени Ф. Э. Дзержинского, в ней находилось много фронтовиков - офицеров и сверхсрочников. Они выделялись не только орденскими планками и нашивками за ранения, но главным образом умелыми действиями на учениях, меткой стрельбой, знанием материальной части, уставов, строевой выправкой и молодцеватостью. Сделавшие все для того, чтобы победить сильного, хитрого и коварного врага, они щедро делились знаниями с молодыми воинами.

Как-то на учениях мне с группой офицеров пришлось быть свидетелем беседы, инициатором которой явился коммунист, старшина-сверхсрочник Федор Андреевич Головко{12}, бывший снайпер, уничтоживший на Волховском фронте 24 фашиста. Он всей душой любит военную службу, требует от подчиненных беспрекословного выполнения уставов, соблюдения дисциплины. Театрал и книголюб, старшина помнит наизусть целые страницы из прочитанных им произведений, знает множество пословиц и поговорок.

Бойцы роты, расположившиеся за густыми кустами, не видели нас. Вначале разговор зашел о соблюдении правил ношения форменной одежды. Головко спокойным баском говорил, что чистить пуговицы, металлические части снаряжения, обувь, носить белоснежный подворотничок, содержать в порядке обмундирование необходимо не только в казарме, а везде, в том числе и на учениях.

- Вы читали "Злату Прагу" Гончара? - спросил он.

- Читали! - раздалось в ответ несколько голосов.

- Я хочу напомнить вам то место, где речь идет о старшине Хоме Хаецком, разговаривавшем с такими же, как вы, молодыми солдатами. Вот как Гончар передает слова старшины:

"...То, что номер карабинки заучил, - это раз хорошо. То, что погоны на тебе сидят как влитые, - это два хорошо. А то, что вид имеешь молодецкий, это три хорошо. Таким будь! Должны и в дальнейшем внимательно за собой следить, ибо у меня на тяп-ляп не проживешь. За первую пуговицу даю замечание, за другую уже взыскание накладываю. Звезды на пилотках чтоб сияли у вас на две версты вперед! Иначе я не признаю. Ведь ты не какой-нибудь ай-цвай, ты - великий человек! На тебя весь мир смотрит".

- Вот так-то! - после небольшой паузы пробасил старшина. - Солдатская наука не хитра. Но к ней нужны сметка, настойчивость, терпение. А еще дисциплина. Она всему голова.

Далее разговор пошел о знамени:

- Как-то прочитал я рассказ одного офицера русской армии, - вспоминал Ф. А. Головко. - Поучительный рассказ, скажу я вам. Были в старой русской армии и традиции хорошие, и герои такие, что ни в каких землях не отыщешь, и полководцы, никем и никогда не побежденные. Русская армия - это ведь Суворов и Кутузов, Багратион и Раевский, Ушаков и Нахимов, Дохтуров и Барклай-де-Толли... Семена Михайловича Буденного "зять или, скажем, Василия Ивановича Чапаева. Полные георгиевские кавалеры. Шутка ли - четыре креста и четыре медали! Награды и тогда за здорово живешь не давали.

Вы знаете, кто служил в нашей дивизии, кто приумножал ее славу, чьи ратные подвиги воплотились в ордена, которые сверкают на нашем славном знамени? Главный маршал авиации Александр Евгеньевич Голованов, генерал-полковник Павел Артемьевич Артемьев, генерал-лейтенант Константин Федорович Телегин, один из героев-папанинцев Эрнест Теодорович Кренкель, известный художник Павел Петрович Соколов-Скаля, гвардеец нашего оперного искусства Сергей Яковлевич Лемешев...

- Товарищ старшина, вы начали об офицере, - напомнил один из солдат.

- Я не забыл. Так вот о том офицере. Он рассказывал: "Никогда не забуду случай, свидетелем которого я был. Лейб-гвардии Кексгольмский полк направлялся к линии фронта. Мы двигались в походной колонне по улицам местечка, впереди - командир первого батальона. Полковой командир ехал в центре. Неожиданно батальонный заметил древнего старца, который при виде наших мундиров снял шапку и вытянулся.

- Ты что, дед? - спросил батальонный командир, - Почему стоишь смирно?

- А как же, - ответил старик, - ведь это же мой родной полк. В таком вот мундире я, батюшка мой, еще на туретчину ходил.

Батальонный повернул коня и помчался к полковому командиру. Тот приказал развернуть все шестнадцать знамен, и мы торжественным маршем, под музыку, с развернутыми знаменами прошли перед ветераном.

Трудно рассказать о чувствах, которые охватили в этот торжественный момент всех нас. Глаза молодых и старых воинов блестели, сердца охватил священный трепет. В журнале полка в тот же день было записано точное место и время встречи с ветераном. Так родилась в нашем полку новая традиция".

Рассказ вызвал оживленный разговор, обмен мнениями. А старшина припомнил еще одну историю, уже на Великой Отечественной войны.

...У медсанбата стрелковой дивизии лежали и сидели на траве раненые. Иногда слышались тихие стоны. Вдали глухо рокотал бой. На дороге показался конный гвардейский полк.

- Какой части? - спросил раненого лейтенанта-пехотинца ехавший впереди командир полка.

- Славной триста пятой Белгородской дивизии, - превозмогая боль и приподнимаясь на ноги, гордо ответил лейтенант.

- Стой! - поднимая руку, остановил своих конников командир. - Знамя вперед! - скомандовал он, и, когда впереди остановившейся колонны показалось знамя, коротко приказал:

- Снять чехол! Распустить знамя!

В молчании и волнении наблюдали раненые за происходящим. Советский офицер - командир полка - громко, так, чтобы слышали и его конники, обратился к раненым.

- Ну, дорогие товарищи, теперь лечитесь и отдыхайте. Вы выполнили свой долг перед Родиной и народом, а мы пойдем вперед и расквитаемся за вас с врагом, - и повернувшись к конникам, скомандовал:

- По-олк, смирно! Под знамя, шашки вон! Сотни клинков сверкнули в воздухе.

- К торжественному маршу, в воздаяние героизму славных белгородцев... Справа по шести, равнение направо, шагом ма-арш!

И, отсалютовав клинком раненым героям, полковник церемониальным маршем провел мимо них свой гвардейский полк. А впереди, рядом с командиром полка, колыхаясь и шелестя, медленно двигалось боевое, прострелянное еще в гражданскую войну, овеянное порохом и дымом конармейское знамя.

С гордостью смотрели белгородцы на парад полка, устроенный в их честь. Эта минута была так величественна и сильна, что раненые бойцы, кто пытаясь встать, кто опираясь о костыли, кто обхватив дерево, кто лежа на траве или на носилках, закричали: "Ура-а!" Высокая воинская почесть, отданная по приказу советского офицера, растрогала их до глубины души...

Старшина закончил рассказ, но солдаты еще долго сидели молча, переживая услышанное...

На учениях эта рота действовала лучше всех.

В годы борьбы с украинско-немецкими националистами я, как помнит читатель, не раз разбирал служебные бумаги вместе с заместителем по политической части подполковником И. С. Литовчуком. Такой же порядок ввел я и в дивизии. Сидим, бывало, с начальником политотдела полковником Александром Максимовичем Ефимовым и читаем сообщения командиров полков.

...Во время патрулирования улиц младший сержант Фадеичев и рядовой Перепичай обратили внимание на подозрительное поведение двух прохожих. При проверке документов неизвестные неожиданно открыли стрельбу.

Несмотря на полученные ранения, воины вышли победителями из смертельного поединка.

...В 25-градусный мороз рядовой Иван Гадалов босиком (он разулся, чтобы было легче бежать) преследовал преступника до тех пор, пока не настиг его. (Позже за этот самоотверженный поступок Гадалов был награжден медалью "За отличную службу по охране общественного порядка".)

...Сержант Николай Серебрянников, рядовые Ю. Чазов и А. Липатов задержали двух неизвестных, пытавшихся из укрытия сфотографировать важный объект. Ими оказались сотрудники иностранных посольств.

...Во время боевого гранатометания молодой солдат растерялся и выпустил гранату из рук. Командир роты капитан Александр Григорьевич Соломенников выхватил из-под ног солдата боевую гранату и выбросил из окопа. Она взорвалась в воздухе. Соломенников был смертельно ранен. Так, пожертвовав собой, офицер спас жизнь солдата.

Воины-дзержинцы двадцатых и тридцатых годов создавали коммуны, сельскохозяйственные артели, товарищества по совместной обработке земли, строили в тайге и пустыне, тундре и степи фабрики, заводы, комбинаты, города... Их наследники, воины-дзержинцы пятидесятых - семидесятых годов остались верны этим традициям. Солдаты, сержанты и офицеры в выходные дни и в свободное от занятий время помогали сооружать стадион имени В. И. Ленина, памятник Неизвестному солдату. Ежегодно сотни демобилизованных воинов уезжают на крупнейшие стройки Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии.

По-прежнему поддерживаются тесные связи с коллективами фабрик и заводов, с колхозами и совхозами. В частях дивизии хранится около тридцати шефских знамен.

В гостях у дзержинцев часто бывают старые большевики, герои гражданской и Отечественной войн, депутаты Верховного Совета СССР и союзных республик, космонавты, писатели, поэты...

Крепкая боевая дружба связывает дзержинцев с воинами других видов и родов войск. Они вместе совершенствуют мастерство на учебных полях, полигонах и танкодромах. Подготовка строится с учетом требований современного боя. Воины учатся действовать смело и решительно, днем и ночью, в любую погоду и на любой местности. Налажен постоянный контакт с военными училищами и академиями.

Нельзя не сказать и о крепнущей год от года дружбе с частями внутренних войск Болгарии, ГДР, Польши, Румынии, Чехословакии и других социалистических стран.

Дивизии уделяют большое внимание Московский горком партии и Моссовет. В 1960 году они наградили соединение переходящим Красным знаменем, которое ежегодно, в канун годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, вручается части, занявшей первое место в социалистическом соревновании.

Дзержинцы хорошо известны в спортивном мире. Общество "Динамо" - одно из старейших в стране. На его счету немало самых различных рекордов, некоторые из них принадлежат воинам-спортсменам дивизии имени Ф. Э. Дзержинского, в которой выросли прославленный вратарь Алексей Хомич, мастера кожаного мяча Владимир Беляев, Константин Крыжевский, Владимир Шабров, известные легкоатлеты Татьяна Севрюкова и Клавдия Моючая, выдающийся лыжник Павел Колчиы, пловец Николай Крюков, заслуженный мастер спорта по прыжкам в воду Алексей Жигалов, многократная чемпионка мира по скоростному бегу на коньках Инга Воронина (Артамонова), мастер спорта рядовой Владислав Вигуро. На зарубежных стрельбищах исполнялся Гимн Советского Союза в честь выдающихся мировых рекордов наших стрелков, заслуженных мастеров спорта офицера-врача Елены Донской, старшины Василия Борисова, мастеров спорта офицера Григория Лузина, младших сержантов Нестерова и Бакалова...

* * *

В дивизии, как и во всех внутренних войсках, постоянно идет напряженная боевая и политическая учеба. Воины соревнуются за увеличение числа отличников, классных специалистов, спортсменов-разрядников, за право называться отличной частью, подразделением, завоевать переходящее Красное знамя МГК КПСС и Моссовета, оправдать высокую награду - Памятное Знамя ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР, врученное дивизии в ознаменование заслуг перед Родиной, за высокие результаты, достигнутые в боевой и политической подготовке, и в связи с 50-летием Советской власти. (Многие офицеры были награждены тогда орденами и медалями.)

...Навсегда останется в памяти воинов-дзержинцев тот день. К нему готовились заранее. В помещениях навели такую идеальную чистоту, что довольно улыбались даже самые строгие старшины.

И вот настала эта минута. Ровной линией выстроились дзержинцы. Шли мы, командиры и политработники, вдоль строя, всматривались в лица подчиненных и гордились. Многих офицеров мы знали еще рядовыми. Видели их в засаленных, прожженных у костров ватных брюках и телогрейках, разношенных кирзовых сапогах. Теперь они были в ладно пригнанных шинелях, в хромовых сапогах, начищенных до блеска. На лицах появились морщины, кое у кого посеребрились виски, но по-прежнему молодо блестели глаза, по-прежнему каждый из них был готов на любой подвиг.

- Герои! - тихо, словно про себя, произнес полковник А. М. Ефимов. Цены им нет.

В последние дни в подразделениях прошли беседы, политинформации, были выпущены специальные номера стенных газет, боевые листки. Политработники, секретари партийных и комсомольских организаций рассказывали воинам о той заботе, которую партия и правительство проявляют о дзержинцах, призывали их ответить на нее новыми успехами в службе, боевой и политической подготовке.

Для вручения Памятного Знамени в дивизию прибыли министр внутренних дел СССР генерал-полковник Н. А. Щелоков, начальник внутренних войск МВД СССР генерал-лейтенант Н. И. Пильщук, начальник политуправления войск генерал-майор В. И. Котов и другие.

С взволнованной речью к личному составу обратился генерал-полковник Н. А. Щелоков. Он говорил о боевом пути дивизии, о ее заслугах перед Родиной, о новых, еще более трудных задачах, которые предстоит решать солдатам, сержантам и офицерам соединения.

Стоявшие в строю с затаенным дыханием слушали министра, который любил бывать в дивизии, знал ее людей. Бойцы, командиры и политработники частенько видели его на учебных полях, стрельбищах и танкодромах, в казармах и ленинских комнатах, в столовой и Доме офицеров... Чуткий, заботливый, внимательный к людям, Н. А. Щелоков всякий раз расспрашивал воинов о их ратном труде, о том, получают ли письма и пишут ли сами, кем мечтают быть, когда, отслужив положенный срок, распрощаются с дивизией.

Как-то один из сержантов срочной службы ответил министру, что после демобилизации мечтает посвятить себя научной работе.

- Молодец! - одобрил Н. А. Щелоков. - Когда в сердце носишь большую мечту, когда чувствуешь, что цель, поставленная перед собою, сбудется, очень хочется жить! По себе знаю...

Да, министр знал! Доктор экономических наук, он начинал свой путь рабочим на шахте "Ильич" в Кадиевке, учился в Днепропетровском металлургическом институте, работал, сражался на фронтах Великой Отечественной войны и все время продолжал совершенствовать свои знания.

Считанные минуты длится торжество вручения знамени. Но как они, эти минуты, преображают и возвышают людей, какой огромный заряд бодрости, сил и энергии дают им! Перед мысленным взором каждого проходит вся его жизнь, для многих - это жизнь дивизии.

Дивизия - большой коллектив, и нет в ее рядах человека, от которого хотя бы в малой степени не зависели успехи всего соединения. Успехи дивизии - это слитый воедино труд всех, кто служил под ее знаменами, начиная с первых дней формирования, труд тех, кто принял эстафету из их рук и несет ее дальше. Это вечная слава тех, кто отдал свои светлые жизни за честь, свободу и независимость нашей Родины. Это очень важная и нужная работа агитаторов, вроде того старшины, который на учениях рассказывал своим подчиненным о боевых традициях. Это ведущая и направляющая роль партийной организации, твердая рука командиров-единоначальников.

Юбилейный парад

Военный парад на Красной площади - это грандиозное, захватывающее зрелище.

...Вся страна слышит могучий голос Кремлевских курантов - они бьют десять часов утра. На какое-то мгновение наступает торжественная тишина. Но вот она взрывается бурей аплодисментов - на Центральную трибуну Мавзолея В. И. Ленина поднимаются руководители партии и правительства.

Мимо строгих квадратов армейских батальонов навстречу друг другу следуют две открытые машины. Министру обороны СССР рапортует командующий парадом войск Московского гарнизона...

Твердо чеканят шаг слушатели военных академий. Мимо трибун шагают потомки легендарных кремлевских курсантов, почетным командиром которых был В. И. Ленин, воины дивизии имени Ф. Э. Дзержинского, пограничники, моряки, суворовцы, нахимовцы...

Как синхронно, словно хорошо отрегулированный часовой механизм, действуют тысячи людей! И никто, кроме участников парада, от солдата до маршала, не знает, каких трудов стоит создание этого чудесного ансамбля!

Гости смотрят на воинов Московского гарнизона, демонстрирующих мощь всех Советских Вооруженных Сил, мощь, необходимую нам не для нападения - для защиты мирного труда. В одних глазах - восхищение и гордость, в других настороженность, а то и откровенная неприязнь. Что ж, разные гости приезжают к нам на празднества.

Двадцать один раз принимал я участие в парадах на Красной площади. Ходил в шеренге, в командной тройке и, наконец, возглавлял парадный расчет дивизии.

Идем, бывало, за командиром дивизии Героем Советского Союза генерал-майором Александром Дмитриевичем Епанчиным и во всем подражаем ему, делаем так, как он. А генерал Епанчин - строевик, каких мало, у такого есть чему поучиться, есть что перенять! На правом фланге командной тройки заместитель командира дивизии полковник Павел Евсеевич Корженко, на левом я, в центре - заместитель командира дивизии по тылу полковник Василий Андреевич Ахременко. Про интендантов в литературе иногда писали с юмором. А полковник Ахременко много раз ходил в центре командной тройки по Красной площади и не уступал любому строевику!

На последние шесть парадов я ходил уже с сыном Владимиром, соответственно курсантом, командиром взвода, роты Высшего общевойскового командного военного училища имени Верховного Совета РСФСР, которое с блеском водил по Красной площади начальник училища генерал-майор Николай Алексеевич Неелов.

На трибунах Мавзолея В. И. Ленина - руководители партии и правительства, прославленные военачальники; неподалеку, на брусчатке, военные и военно-морские атташе стран, с которыми мы поддерживаем дипломатические отношения; справа и слева от Мавзолея - гости со всех концов земного шара; у телевизоров - миллионы советских и зарубежных зрителей... Идешь и думаешь: как бы не ошибиться в чем-нибудь хоть на мгновение, ведь ошибку сразу отметит весь строй, увидят миллионы людей; идешь и чувствуешь на себе внимательные взгляды, кажется, все смотрят именно на тебя...

* * *

Каждый парад, который видела Красная площадь, имел свое неповторимое лицо, свои краски.

7 ноября 1941 года... Холодный, пронизывающий ветер пробирает до костей. Колючий снег сечет лицо. Парадом командует воспитанник дивизии имени Ф. Э. Дзержинского генерал-лейтенант Павел Артемьевич Артемьев, командующий войсками Московского военного округа.

Принимает парад почетный красноармеец одной из частей дивизии имени Ф. Э. Дзержинского Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный. Парад, участники которого уходили с Красной площади на фронт, был один из самых впечатляющих, он сыграл огромную роль в укреплении морального духа Красной Армии, нашего народа, имел важное международное значение.

На Парад Победы 24 июня 1945 года Советская Армия пришла во всем блеске, которому не помешал даже проливной дождь. Какое это было всенародное ликование - Парад Победы!

Военный парад 7 ноября 1967 года венчал собой победы, одержанные нашим народом, нашими Вооруженными Силами за пятьдесят лет Советской власти.

Многие думали над тем, как провести юбилейный парад. Тщательно обсуждались предложения бывших красногвардейцев и старых большевиков, прославленных полководцев и командиров - представителей всех родов войск, бывших партизан и известных режиссеров, музыкантов и поэтов, писателей и артистов, художников и скульпторов... В Кремлевском Дворце съездов состоялось собрание участников всех парадов, проходивших на Красной площади.

Парад таким, каким его увидели советские и зарубежные зрители, был плодом ума и огромного труда многих тысяч людей.

Воины Московского гарнизона с исключительной ответственностью готовились к юбилейному параду. Тренировки были в разгаре, когда стало известно, что командующий войсками Московского военного округа дважды Герой Советского Союза генерал армии А. П. Белобородов тяжело пострадал в автомобильной катастрофе.

- Нелепо получилось, очень нелепо, - сокрушался Афанасий Павлантьевич Белобородов, когда я и начальник политотдела дивизии полковник Александр Максимович Ефимов навестили его в госпитале.

- Время еще есть, поправитесь, - ободряли мы любимого командира, водившего в бой прославленные сибирские дивизии, спасшие положение под Москвой в 1941 году.

- Нет, друзья мои, - грустно улыбнулся Афанасий Павлантьевич, - этот парад пройдет без меня, да и остальные, по всему видно, тоже...

Усиленные тренировки продолжались. Командовать стал первый заместитель А. П. Белобородова генерал-лейтенант танковых войск Евгений Филиппович Ивановский, талантливый, разносторонне образованный военачальник, исключительно добрый, отзывчивый и чуткий человек.

Помню, Е. Ф. Ивановский спрашивает статного, высокого сержанта:

- Как, болят ноги-то?

- Так точно, товарищ генерал! - чистосердечно признается сержант.

- Женат? - интересуется заместитель командующего.

- Никак нет, товарищ генерал!

- Вот и хорошо, - смеется генерал, - до свадьбы как раз и ноги заживут.

Теперь уж смеются все, кто окружает Е. Ф. Ивановского.

В роли принимавшего парад выступал тогдашний военный комендант Москвы Герой Советского Союза генерал-лейтенант Иван Степанович Колесников, которого мы за глаза называли "учебным маршалом", потому что на тренировках Е. Ф. Ивановский обращался к И. С. Колесникову как к Маршалу Советского Союза.

По мере приближения праздника нарастало напряжение. "Учебного маршала" на тренировках заменил министр обороны СССР Маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко. От него не укрывалась ни одна мелочь.

На одной из тренировок мы, что называется, перестарались. На разборе министр упрекнул меня: дзержинцы в движении слишком выделяются из остальных.

- Сейчас надо делать то, что требуется от всех. На параде необходимо единообразие...

Как известно, военный парад в честь пятидесятилетия Советской власти состоял из двух частей. Вначале по Красной площади промчались кавалерийские эскадроны, пулеметные тачанки, артиллерия на конной тяге, броневики... Это была история. И кто, как не С. М. Буденный, мог дать дельный совет на тренировках, чтобы не исказить прошлое! Прославленный герой гражданской войны не раз появлялся на тренировочном поле. Министр обороны Маршал Советского Союза А. А. Гречко в годы гражданской войны служил под началом Семена Михайловича в легендарной Первой Конной и каждый раз был искренне рад его приезду.

- Скоро только в песнях да в легендах останутся шашки и пулеметные тачанки, пики и шинели с "разговорами", - не то с гордостью, не то с грустью сказал на одной из тренировок С. М. Буденный.

- Так пусть же парад, который мы готовим, прославит пулеметную тачанку, поливавшую свинцом войска Деникина, Мамонтова, Шкуро, Врангеля, бандитов Махно, белополяков, - ответил на это А. А. Гречко. - Пусть промчится перед нами на горячих конях наша боевая молодость, зашумят конармейские знамена, запоют трубы духового оркестра. Пусть увидят все, какой была Красная Армия... Это будет подарок живым ветеранам, своеобразный памятник павшим в боях!

- Да, да, великолепно задумано, великолепно! - одобрительно закивал С. М. Буденный, и глаза его увлажнились.

- А потом мы покажем всему миру, какой стала сейчас Советская Армия, с гордостью продолжал Министр обороны. - Пусть смотрят, сравнивают и на ус мотают. В лаптях, с дробовиками, к которым нередко не было патронов, с пиками и клинками били мы белых генералов. А теперь у нас - первоклассная артиллерия, танки, ракеты...

Когда 7 ноября из Кремлевского и Исторического проездов показались пулеметные тачанки, в которые было впряжено по тройке красивейших лошадей, читатели помнят это! - трибуны на Красной площади взорвались аплодисментами. Не сговариваясь, люди на разных языках запели:

...Эх, тачанка - ростовчанка,

Наша гордость и краса...

По Красной площади тачанки пролетели с гиком, свистом, как когда-то под Каховкой и Касторной. Лошади исключительно точно выдержали направление. В идеальном строю прошла и артиллерия на конной тяге.

А на тренировочном поле эти же лошади вели себя как дикие мустанги. По совету С. М. Буденного пришлось, используя огромное число людей, строить коридоры, по которым мчались всадники, тачанки и артиллерийские упряжки. При этом все, кто стоял в живом коридоре (а это было небезопасно!), неистово кричали, свистели, махали головными уборами, чтобы приучить лошадей к шуму и многолюдью. Наконец, от лошадей добились того, чего было надо.

- Привели в христианскую веру! - обрадованно заметил по этому поводу С. М. Буденный.

Подготовкой к параду жил весь личный состав дивизии имени Ф. Э. Дзержинского. Начальник штаба полковник Петр Павлович Привалихин был озабочен тем, чтобы в строю находились именно те, кто подобран по росту, готовил очередное расписание тренировки, организовывал контроль за выполнением приказов.

- Выше ногу! Четче шаг! - то и дело слышался на плацу голос моего заместителя полковника Алексея Дмитриевича Наливалкина. - Делай так, как я!

А сам он все делал по уставу. Подтянутый, статный, идет, печатая шаг, молодцевато прикладывает руку к головному убору и делает красивый поворот в сторону трибуны. Все мы любовались его образцовой строевой выправкой.

А сколько хлопот было у моих заместителей полковников Дмитрия Лукича Супруна, Дмитрия Никифоровича Шмелева, Михаила Александровича Федоскина, у полковника Бориса Андреевича Григорьева! Они уже не раз принимали участие в парадах, но на "стаж" никто из них не надеялся, скрупулезно, по нескольку раз проверяли все.

На плечи начальника политотдела дивизии А. М. Ефимова, заместителя командира полка по политической части подполковника Михаила Ивановича Короткова и секретаря партийного бюро полка подполковника Николая Георгиевича Велигжанина легли все многотрудные задачи партийно-политического обеспечения подготовки к параду: встреча с ветеранами - участниками парадов на Красной площади, партийные и комсомольские собрания, заседания, бюро, семинары пропагандистов и агитаторов, выпуск стенных газет и боевых листков...

Как я уже писал, напряжение испытывали не только те, кто готовился к параду, а потом и принимал участие в нем, но и те, кто нес службу. Ведь теперь на них ложилась двойная, а то и тройная нагрузка. И мне хочется помянуть добрым словом хотя бы некоторых из них, потому что перечислить всех просто невозможно. В дни, когда шла подготовка к юбилейному параду, не знали отдыха офицеры В. П. Титов, Е. Н. Чусов, А. М. Филиппов, Г. И. Сиваков, П. А. Козырев, А. М. Кораблев, П. И. Килин Н. А. Болонин, г. В. Мурыган, И. С. Малиенко, Д. А. Медведев, В. И. Шевченко. Они всегда были готовы взять на себя выполнение самой трудной задачи. Спасибо ия!

Подготовкой к параду живо интересовался министр внутренних дел СССР генерал-полковник Николай Анисимович Щелоков и начальник внутренних войск генерал-лейтенант Николай Иванович Пильщук. Только вернешься, бывало, с тренировки - звонок:

- Как прошли? - интересуется Н. А. Щелоков. - Какие были замечания? В чем испытываете недостаток?

Выслушает внимательно, даст добрый совет, пожелает успехов. Такая забота окрыляла. Не раз министр сам приезжал на место тренировки, - душевно разговаривал с солдатами, сержантами и офицерами.

Нет необходимости рассказывать, как прошел военный парад на Красной площади, посвященный 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции. Об этом написано много. После того, как была дана оценка нашим действиям, я поспешил к подчиненным. У всех на лицах ожидание, немой вопрос: "Как прошли?" Не испытывая терпение людей, которые в течение многих недель, днем и ночью, шлифовали свое мастерство, коротко сообщаю:

- Руководители партии и правительства просили передать, что воины-дзержинцы прошли по Красной площади отлично!

В ответ раздалось громкое "ура!".

Личный состав дивизии имени Ф. Э. Дзержинского никогда не получал иной оценки. Но эта была особенно радостная - юбилейная!..

В числе других мне посчастливилось быть на приеме в Кремлевском Дворце съездов, устроенном правительством Союза Советских Социалистических Республик в честь 50-й годовщины Октября. Среди гостей были партийные, государственные и общественные деятели, старые большевики, прославленные военачальники, знатные люди московских фабрик и заводов, деятели науки и культуры, летчики-космонавты, делегации союзных республик.

Здесь же присутствовали гости из социалистических стран, наши братья единомышленники - зарубежные коммунисты, представители дипломатического корпуса.

С приветственной речью к гостям обратился Леонид Ильич Брежнев.

Мы, военные, были особенно тронуты, когда он провозгласил тост за участников парада.

* * *

За годы службы я много раз встречался и разговаривал с людьми широко известными. Каждая такая встреча обогащала меня духовно, помогала лучше выполнять свои обязанности. Читатели уже знают о моих встречах с А. А. Ждановым, К. Е. Ворошиловым, Л. А. Говоровым. Не могу не рассказать еще об одной из таких встреч.

На второй или третий день после юбилейного парада мне выпала честь вручить приветственный адрес почетному солдату одной из частей дивизии Маршалу Советского Союза Семену Михайловичу Буденному.

Машина мчит нас в подмосковный дачный поселок. Вместе со мной едут начальник политотдела полковник А. М. Ефимов и бывший мой заместитель полковник запаса Петр Иванович Литовченко, сослуживец С. М. Буденного.

На пороге нас встречает девочка лет пяти. Озорная, смешливая, она звонко кричит:

- Дедушка, дедушка, военные пришли, а ты не по форме!

В дверях появляется С. М. Буденный. Он улыбается, жмет нам руки, приглашает в комнаты, просит садиться, а потом полушутливо говорит:

- Я на минутку оставлю вас. Слышали, как Машенька пробирала меня за то, что я не "при параде"?

Через минуту Семен Михайлович появляется в маршальской форме.

- Что же вы стоите? - удивляется он. - Садитесь, пожалуйста, - и опускается на стул.

Мы продолжаем стоять. Я раскрываю папку и, волнуясь, читаю адрес. Семен Михайлович мгновение смотрит на меня, а потом встает и вытягивается по стойке "смирно". Приняв приветственный адрес, маршал растроганно жмет мне руку.

- Пятьдесят лет! - восклицает он, и в его голосе слышится гордость. Подумать только, половина века! А ведь наши враги из кожи лезли, кричали на всех перекрестках, что Советская власть не продержится и несколько дней. Тоже мне оракулы!

- Товарищ Маршал Советского Союза! - обращается к С. М. Буденному полковник Ефимов. - Разрешите вручить вам билет почетного комсомольца.

И опять встает Семен Михайлович, и опять вытягивается по стойке "смирно".

- Спасибо за доверие, - говорит маршал. - Я сделаю все, что в моих силах, чтобы не подвести комсомольцев части, почетным солдатом которой являюсь.

Я бросил взгляд на стеллажи с книгами, занимавшие всю стену. Машенька заметила и объявила:

- Дедушка прочитал все эти книги. Он и сам две написал. И еще напишет. Вот!

- Машенька, разве же так можно? - Семен.Михайлович сконфуженно разводит руками. - Ты ставишь дедушку в неудобное положение перед гостями. Получается, что я сам хвастаюсь.

- А вот и не получается, а вот и не получается! - запрыгала девочка. Семен Михайлович привлек к себе внучку. Глаза его еще больше потеплели.

- Смена, - улыбнулся он.

- Дедушка, а можно, я покажу твои награды и эти - как их, су-ве-ни-ры? - И, не дожидаясь согласия, мчится в другую комнату.

А Семен Михайлович, достав альбом с фотографиями (что не снимок, то реликвия!), начал рассказывать нам о своих родителях, о службе в царской армии.

- Вот этого Буденного однажды чуть не расстреляли, - сказал Семен Михайлович и постучал пальцем по своей давней фотографии, на которой он запечатлен в форме драгунского старшего унтер-офицера. - Спасибо, "егорий" спас.

Семен Михайлович улыбнулся.

- Однажды я сказал правду старшему унтер-офицеру Хестанову, офицерскому лизоблюду, презиравшему и обкрадывавшему солдат, и получил за это удар в лицо. Не стерпел я тогда и так двинул обидчика, что он свалился мешком. Хотя солдаты, на глазах которых все это произошло, и не выдали меня, свалив все на коня, который будто бы лягнул Хестанова, жизнь моя висела на волоске. Но меня не расстреляли, а лишили Георгиевского креста четвертой степени.

С. М. Буденный, стараясь не пропустить ни одной, пусть небольшой, детали, подробно рассказывал нам о своих незабываемых встречах с Владимиром Ильичем Лениным. И мы, слушая прославленного полководца, так зримо все представляли, словно в те далекие годы находились рядом с вождем.

Маршал с теплотой говорил о М. В. Фрунзе, К. Е. Ворошилове, А. И. Егорове, К. И. Озолине, О. Дундиче, С. М. Патоличеве.

Незаметно пролетело несколько часов.

- Все воспоминания и воспоминания, - виновато сказал Семен Михайлович. - Давайте переменим пластинку - попьем кофе.

В комнату вошла жена Семена Михайловича, Мария Васильевна, обаятельная, гостеприимная. В ее обществе мы почувствовали себя совсем по-домашнему.

Настало время прощаться.

- Что же мне вам пожелать? - задумывается хозяин. Он смотрит на нас, лукаво улыбается и заканчивает: - Желаю в добром здравии дожить до моих лет. А уж там как хотите. - И заливисто смеется...

Для меня лично, для товарищей, сопровождавших меня, это была последняя, заключительная страница юбилейного парада.

Примечания

{1} Члены реакционной военизированной организации финской буржуазии и кулачества "Шюцкор".

{2} Снайперы, стрелявшие с деревьев.

{3} А. П. Козлов был делегатом XXIII и XXIV съездов КПСС от Московской городской партийной организации. - Прим. ред.

{4} Текст письма-обращения к "Водителям автомашин, командирам, комиссарам и политработникам и всему личному составу фронтовой автомобильной дороги" был опубликован в газете трассы "Фронтовой дорожник" 19 января 1942 г.

{5} В связи с тем что в послевоенные годы многие населенные пункты в западных областях Украины были переименованы, автор здесь и далее не указывает названий сел, деревень и хуторов, в которых дислоцировались либо решали различные задача подразделения полка. - Прим. ред.

{6} Обращение было напечатано в различных украинских газетах, выпущено отдельной листовкой, которую распространяли во всех населенных пунктах, сбрасывали с самолетов над лесами. Обращение разоблачало предательство украинско-немецких националистов и их вожаков. Правительство Советской Украины гарантировало полное прощение ошибок и заблуждений всем, кто честно и решительно порвет всякие связи с черной сворой бандеровцев.

{7} Женщина осталась в живых. От нее-то я и узнал подробности разговора с "Левшой". - Прим. авт.

{8} Бандитские формирования Украинской повстанческой армии (УПА) различной численности.

{9} Спасите, помогите!

{10} Группа бандитов-односельчан.

{11} Руководящий бандеровский центр. Был создан на территории западных областей Украины в 1944 г. после бегства главарей ОУН в Германию. Возглавлял его Шухевич.

{12} Ф. А. Головко и поныне служит в одной из частей дивизии имени Ф. Э. Дзержинского. Он отличник боевой и политической подготовки, уважаемый в части командир. - Прим. авт.