После произвольной программы всегда идет показательная. И чтобы попасть во вторую, надо хорошо отработать первую. В очередной раз вынужден предупредить, что описанные события – плод фантазии и ничего общего с реальностью не имеют.

Здрассте… Вот такое неоригинальное начало. А зачем выделываться? Любят, знаете ли, некоторые: «Кровавая заря вставала над грязным городом, и бесконечным эхом разносилось по пустынным улицам карканье вечно голодных ворон. Дикий, душераздирающий вопль пронзил пространство пущенной стрелой, и те, кто его услышал, поплотнее закрыли окна, потому что такой вопль мог прозвучать только в самом запредельном кошмаре…»

Я, как видите, проще. Простой такой, нормальный мужчинка. Следующим неоригинальным шагом будет наше знакомство. Без всяких предварительных церемоний и комментариев. Без постепенного раскрытия характера и потаенных глубин души. Перебьемся. Душа у меня, наверное, есть, но раскрывать ее не стоит. Я-то в вашу не лезу. Да, так вот, звать меня Юрой, как Гагарина, фамилия Робингудов… Шучу, Иванов. От роду мне двадцать три, живу с мамой и папой, не женат, ориентация – без отклонений (сейчас данный пункт анкеты получил широкое распространение, поэтому я сразу ставлю все на свои места). Политически неграмотен. Вот уже десять дней, после окончания средней школы милиции, работаю во благо Министерства внутренних дел.

Три предыдущих года министерство вбивало в мою головушку азы криминалистики и оперативно-розыскной деятельности, уголовного и административного права, а в мое тело – основные теоремы рукопашного боя и строевой подготовки. Насколько удачно – покажет ближайшее будущее. На данный момент судить о моих академических способностях преждевременно.

Короче говоря, получив направление, я прибыл в территориальный отдел милиции уже в должности крутого, как мне казалось, оперуполномоченного уголовного розыска и был любезно встречен своими будущими коллегами. Всего лишь любезно, потому как в той же школе милиции и в многочисленных кинофильмах мне ни разу не намекнули, что, вливаясь в коллектив, необходимо проставляться, а я как идейно подкованный и твердо уверенный, что в наших органах служат сплошные трезвенники, не проставился.

Вообще в первые десять дней работы мои представления о людях нашей благородной профессии постепенно начали сползать в какую-то непонятную сторону. Вследствие того, что реальность, как оказалось, чуть-чуть не совпадала с тем, чем меня пичкали целых три года.

К примеру, опер Витька Черненко, к которому меня прикрепили как молодого специалиста и в кабинет которого я вселился, за десять дней появился в отделе всего два раза.

В первое появление он рассказал мне пару бородатых анекдотов, после чего исчез, предупредив, что, если его будут искать, он ушел в рейд.

Второй раз я застал его как-то утром по приходу на работу, Витька лежал на диване прямо в своем черном расклешенном пальто со следами ботинок в районе талии. Мне удалось рассмотреть, что следы оставлены продукцией фабрики «Ленвест». Кабинет пропитался гремучей смесью из Витькиного перегара, вони папиросных окурков и аромата разлагающейся дохлой мышки за батареей.

Вероятно, ночью Витька вернулся к порту приписки, чтобы отдохнуть и снова уйти в туман. «Корабли постоят и ложатся на курс…» Когда он проснулся, я осторожно спросил, в чем заключается суть его рейда. Черненко в ответ потряс головой, закурил «беломорину» и простонал:

– Все в нормале, старик, все в нормале…

В школе милиции нас учили, что, действительно, в самых благовидных целях рейды должны проводиться регулярно. При этом составляется адресная программа, производится расстановка сил и средств, ну и все такое прочее.

Витькина адресная программа была записана в его распухшем блокноте, потому как, уходя в рейд, он звонил по разным телефонам, спрашивая какую-то Люду.

Заглянувший следом за мной начальник отдела строго-настрого отчитал Черненко:

– Виктор Геннадьевич, это безобразие. Не к лицу сотруднику уголовного розыска матерно оскорбл ть дежурного офицера на пороге отдела. В следующий раз, если придешь ночью он тебя не пустит. И будет прав.

Витька слабо парировал:

– А к лицу дежурному офицеру наступать на руки сотруднику уголовного розыска?

Витька считался самым опытным опером в отделе, хотя ему не было и тридцати, а мои новые коллеги пояснили, что если Черненко ушел в рейд, то так оно и надо, не следует к нему приставать, Витька знает, что делает. Также мне сообщили, что он является тонким психологом и в «расколе» подозреваемых ему нет равных во всем министерстве. В данном, наверняка неоспоримом факте я еще не имел удовольствия убедиться, хотя страшно желал посмотреть, как работают настоящие профессионалы.

Впрочем, чтобы не утомлять вас длинной прелюдией об особенностях милицейской практики, я перейду сразу к теме, а мои открытия в реалиях профессии буду доводить по ходу. Это гораздо нагляднее.

Сейчас я трясусь на переднем сиденье БМП – боевой машины полиции, – в УАЗике то бишь, сжимая еще не озябшими пальцами короткоствольный десантный автомат и сурово глядя вперед.

Три минуты назад, зайдя в дежурную часть получить свой первый в жизни материал, я испытал принцип Судьбы. Наукой пока не доказано существование этого принципа, но он, несомненно, присутствует. К примеру, если ты дежуришь, но в нужный момент сидишь на горшке или вышел на обед – это не Судьба, а если не дежуришь, но заходишь забрать материал, это как раз она, Судьба. Именно в нужный момент – в тот самый, когда на пульте загорается лампочка ввиду срабатывания сигнализации в сберкассе.

А тут уж без разницы: дежуришь, не дежуришь, на горшке, не на горшке – автомат в руки и ура. Побыстрее. Подмога прибудет позже, а ты пока немедленно реагируй.

В любом случае я доволен. Это мой первый боевой выезд. И легкий мандраж охватил организм не от страха перед, возможно, вооруженным преступником, а от боязни сделать что-то неправильно и показать свою профессиональную несовместимость.

Автомат упирается откидным прикладом в колено и снимается с предохранителя. Я от всей души жалею, что меня не видят мои бывшие одноклассницы и подружки. Типаж – коммандо. Даже в армии я не выглядел так благородно.

Расстегнутая черная куртка, заправленные в высокие ботинки джинсы, шапочка на глаза и, конечно, боевое оружие настоящего мужчины. Классика в черном.

Прямо по газону водитель выруливает на финишную прямую.

– Прижмись, прижмись, – отрывисто бросаю я сержанту. – Спугнем! Надо по уму.

Сержант тормозит и выключает мигалку. Я выскакиваю на снег и, пригнувшись к земле, бегу мимо продуктовых ларьков к сберкассе. Главное – тактика. Неожиданность – сестра удачи. Сберкасса на втором этаже здания.

Я ловко, по-кошачьи перепрыгиваю через перила и, сбив железную урну, влетаю внутрь. Правая рука передергивает затвор, глаза адаптируются к полумраку.

Темп, темп. Но и голова тоже. Перед стеклянными дверьми стратегическая остановка. На секунду-другую. Выбор позиции и мишени для стрельбы. Мишени в зале не наблюдается. Не исключено, что мишень за стойкой – потрошит сейф. Поэтому еще раз спокойствие. Непринужденно толкаю дверь и захожу в зал рядовым, гражданским посетителем. Как насчет подписки на «Охоту и рыболовство»? Автомат не прячу – некуда. У крайнего окошечка стойки – очередь из старушек, за столиком – мужичок, плюющий в чернильницу. Щелканье калькуляторов, треск кассовых аппаратов, звуки радио.

Не убирая пальца со спускового крючка, подхожу к центральному окошечку. Женщина лет сорока виртуозно лупит пальцами по здоровому калькулятору. Заметив мою тень, протягивает руку в колечках к окошку:

– Давайте квитанцию.

Квитанции нет, есть автомат. Не дождавшись первого, дама поднимает голову и видит второе. Плюс шапка на глаза и классика в черном.

Я хочу шепотом спросить, где бандиты, но не успеваю.

Дама безразлично делает полоборота в кресле и кричит куда-то в открытую дверь:

– Маша! Опять сигнализация сработала! В конце концов, ты вызовешь когда-нибудь техника? Вы извините, молодой человек, Бога ради, замучали, наверное, вас.

Молодой человек слегка озадачен. С одной стороны, хорошо, обошлось без жертв, но с другой… Ладно б молодой человек был «в синей форменной фуражке с цифрой „три“ на медной бляшке», но ведь у нас «классика в черном». У молодого человека что, на лбу написана профессия? Получается, написана, несмотря на атрибутику. Прямо так и написана: Юра Иванов, оперуполномоченный уголовного розыска. Белым по черному.

– Молодой человек, вы платите или нет?

Я поворачиваюсь. Маленькая бабуля в огромных плюсовых очках протягивает к окошку квитанцию и пару червонцев.

– И уберите свой автомат.

«Нет, я не плачу! – кричит мой внутренний голос. – Я пришел рассказать о новой жевательной резинке „Спортлайф“ без сахара!»

Остальные в зале не обращают на меня ровно никакого внимания. Как будто и нет меня! Знаете, что хочется сделать? Если честно? Дать залп в оштукатуренный потолок и заорать:

«А ну, на пол, труха навозная! Ключи от сейфов на стойку! Живо…»

Из радио хрипит Луи Армстронг. Плавно и нежно. Песня про прекрасный мир. И волшебную любовь.

Я опускаю автомат и понуро бреду к выходу. Сержант уже подогнал машину к парадному подъезду. Урну кто-то поднял.

– Что, Юрок, опять у них ложный вызов?

– Почему ты решил?

– Да по десять раз на дню сюда ездим.

Я зло падаю на сиденье.

– Я тебя и предупредить не успел. Ты прямо орлом выглядел. Как я в молодости. Патрон из патронника вынь, пожалуйста.

Вернувшись в отдел, я сдаю автомат, получаю тот самый, первый материал и иду к себе его изучать. Изучение занимает полчаса, и прочитанное не вызывает у меня никаких вопросов, кроме одного – почему материал отписали именно мне? А из этого вопроса следует еще один: что мне теперь с этим делать?

Посоветоваться с наставником я не могу, наставник, как я уже заметил, рейдует, а в одиночку даже при наличии всех студенческих конспектов мне ни за что не разобраться. Поэтому, чтобы не напахать сгоряча, придется идти к заместителю отдела по оперативной работе, то есть к моему непосредственному шефу Сергею Михайловичу Зимину, которого оперы зовут просто Михалыч. Михалыча, несмотря на еще довольно молодой возраст, в отделе уважают, потому что сам он вышел из простых постовых милиционеров, знает все тонкости службы и понимает, где стоит спросить строго, а где можно не затевать ненужного разговора. Кроме того, я узнал, что Михалыч никогда не прятался за спины оперов и всегда вытаскивал их из различных каверзных ситуаций, принимая удар на себя.

Когда я с материалом в руках объявился на пороге его кабинета, то помимо шефа застал там опера Васю Громова, амбала парня, веселого нрава и поведения. Вася сидел на диване, в чем-то оправдываясь перед Михалычем и разводя в расстройстве здоровенными руками. Михалыч же, положив на свой шефский стол деревянный стул, усиленно работал молотком.

– Михалыч, ну не специально я, ты ж пойми… Стулья, наверное, старые, труха сплошная.

– Нечего, нечего на стулья пенять. Я замечаю странную закономерность: как ты что-то раскрываешь, так у меня ломается очередной стул. Почему ты не работаешь в своем кабинете?

– У меня тесновато, сам же знаешь, Михалыч.

– В таком случае бери с собой стулья, они у тебя железные. – Михалыч врезал по гвоздю молотком, прибивая ножку.

– Да кто ж знал-то?! – Вася в сердцах хлопнул ладонью по коленке. – Я ему кодекс показываю, смотри, говорю, сколько тебе светит, а под ним хлоп – стул и ломается…

Михалыч наконец обращает внимание на меня:

– Что тебе, Юра?

– Да вот, по материалу посоветоваться.

– Хорошо, присядь… Значит, Василий Андреевич, так. Еще один стул сломаешь, с кодексом там или без кодекса, очередную квартальную премию отдашь на покупку мебели. Ясно?

Вася горестно вздыхает:

– Ясно.

– Кстати, что там возбудили?

– Сто восемь, часть два^{note 1}. Полные обморозки, Михалыч. Спортсмены херовы. Днем в спортзале по грушам лупили, а по ночам на практику выходили. На «куклах» работали. Увидят мужичка поддатого и давай его месить по всем правилам кикбокса. За две ночи два трупа. Я, в общем-то, не из-за того, что они не кололись, кодекс показывал – там и так с доказухой порядок, а просто по жизни обидно… Что им эти мужики датые сделали?

Михалыч ставит стул, проверяет его на прочность мощным нажатием и, убедившись, что ремонт произведен успешно, задвигает предмет мебели в ряд собратьев по гарнитуру.

– Все равно завязывай, Василий.

Вася согласно кивает и, еще раз вздохнув, покидает кабинет начальника.

– Когда меня выпрут из органов, я устроюсь в мастерскую по ремонту мебели,

– усмехается, глядя на меня, Михалыч.

Я понимающе киваю, хотя никак не могу взять в толк, почему, когда человеку показывают кодекс, под ним должен сломаться стул.

– Ну, что у тебя за материал?

Материал отписан мне начальником отдела, и Михалыч, вероятно, не в курсе происшествия.

Я кладу на стол несколько листков, сцепленных скрепочкой.

– Ты мне на словах объясни.

– Ситуация такая. Некий мужичок с металлургической фамилией Блюминг покупал сегодня в универмаге галстук…

– Так.

– Купив галстук, он пошел на выход, но в дверях поскользнулся на замерзшей луже и, падая, разбил головой стекло витрины. Продавцы на всякий случай вызвали милицию, хотя Блюминг никуда и не пытался скрыться. Он тут же возместил ущерб, и претензий к нему работники универмага не имеют. Но наши постовые все-таки привезли его сюда, а участковый составил протокол осмотра витрины и записал объяснения.

– Молодцы, дело знают.

– Вот, собственно, и все. Я почитал объяснение Блюминга – он ничего не скрывает. Так получается, что состава преступления тут нет.

– Э, э, ты не торопись. Где это ты насчет состава прочитал? В учебнике, что ли?

– Да тут и без учебника ясно, что мужик разбил стекло нечаянно, поскользнувшись. Я зашел уточнить, как мне материал списать и можно ли отпускать Блюминга.

– Эх, молодо-зелено… Ты не переживай, все такими были когда-то. С чего ты решил, что этот Блюминг нечаянно упал?

– Ну, там же лужа… И в протоколе отмечено.

Михалыч быстро пробегает глазами листочек, комкает его и бросает в корзину.

– Вот и нет никакой лужи. Он и не падал вовсе. А будучи в пьяном виде, из хулиганских побуждений нахамил продавцам и разбил стекло. Что это у тебя с лицом? Аллергия? Тавегильчику хочешь?

– А он вот, а они…

– Короче, в чистом виде двести шестая часть первая. Уголовное дело вряд ли возбудим, но «протокольную форму» слепим.

Для никогда не сталкивавшихся с родным законодательством граждан поясняю, что «протокольная форма» применяется к лицам, совершившим какие-нибудь мелкие проступки, когда можно обойтись без длительного следствия, а отправить материал прямо в суд. Санкции там, как правило, штрафные, и в тюрьму человек не садится. Но самое главное, как я уже успел понять из своей небольшой практики, «протокольная форма» идет в положительный баланс раскрываемости наряду с раскрытыми кражами, грабежами и убийствами. То есть, грубо говоря, мы получаем дополнительную «палку».

– Сергей Михалыч, но он же говорит, что нечаянно… И свидетели…

– Ну что ты заладил как попугай – нечаянно, нечаянно…

Еще два листочка с показаниями продавщиц летят в корзину.

– Мало ли что он говорит. Поначалу никто не признается. Поэтому материал тебе отписали, а не участковому. Чтобы ты поработал и все довел до ума.

– А как? Как я заставлю его сказать, что он по пьяни, да еще специально…

– Не волнуйся ты. Может, форточку открыть? Ну, как хочешь. Для начала сходи в универмаг, возьми с директора заяву. Так и так, просим принять меры к неизвестному, разбившему стекло в универмаге. Больше не расшифровывай. Также возьми справку о стоимости стекла. Перепиши протокол осмотра, только чтоб лужи не было. Потом этот Блюминг… Конечно, просто так он НЕ ПРИЗНАЕТСЯ. Надо его подработать. Немножко на него накопать говнеца.

– Что значит накопать, Сергей Михайлович? В каком смысле?

– Экий ты, Юра, непонятливый. Чему вас в школе-то учили? В прямом смысле. На каждого человека всегда можно что-нибудь накопать. При желании. И на тебя, и на меня, и уж тем более на какого-то Блюминга. Чем он занимается?

– Директор общества закрытого типа «Фаворит».

– Запомни, Юрий. У нас в городе только одно настоящее общество закрытого типа, все остальные – целиком или наполовину – липовые.

– Какое же?

– «Кресты». Тюрьма такая на Арсенальной. Так что любого «Фаворита» можно сделать аутсайдером. Короче, поле твоей деятельности не ограничено, все зависит от фантазии и азарта. Можешь покопать на личном фронте. В общем, копай где угодно, лишь бы к моменту вашей следующей встречи ты располагал на Блюминга таким компроматом, что он будет готов написать, как разбил не только стекло, но и лица всего персонала, а также имел умысел взорвать универмаг к чертям собачьим. Времени у тебя дней десять, так что не затягивай.

– А если не получится?

– Получится, получится. Ты молод, энергичен, не то что Васька, которого от стула не оторвешь. Подключи налоговую, ОБЭП. Все эти «Фавориты» одним миром мазаны. Внешне – просто сказка, а внутри… Иногда дерьмо распознаешь только вляпавшись в него. Так что действуй, хватит в кабинете сидеть. Ты опер, а не домохозяйка. И главное, никого не бойся. Пусть тебя боятся.

– А если все-таки не получится?

– Ты еще и не начинал, а уже плачешь. Ну, если не получится, просто спишешь материал в архив. Действительно за отсутствием состава. Хотя жалко. У нас на этой неделе два «глухих» разбоя, а в плюсе мы ничего не дали. Поэтому, Юра, ты уж постарайся.

– А сейчас его отпускать?

– Ну, разумеется. Держать его в камере, пока ты будешь копать, не имеем права. По закону.

Если бы вы видели сейчас мое лицо, то поняли бы – я слегка ошарашен. На лекциях по криминалистике я видел себя суперсыщиком, преследующим коварного маньяка, представлял себя Шараповым в логове бандитов или Джеймсом Бондом в обществе фотомодельки. А тут такой облом. Ни Бонда, ни модельки… Какой-то Блюминг, какое-то стекло. И ни на грамм романтики.

– И вот еще что, погоди-ка минутку. – Михалыч открыл сейф. – У тебя своих «людей^{note 2}» пока нет, поэтому я передам тебе на связь кое-кого из наших.

Он порылся в многочисленных папках и достал листочек с данными, затем переписал их на маленькую бумажку и протянул мне.

– Вот, запомни. Это «человек» твоего тезки Юрки Маркова, уволенного этим летом. Жалко, хороший был опер, пил, правда, много. На чем и погорел. Ну, это к теме не относится. Позвони человеку, договорись о встрече, побазарь, озадачь. Короче, войди в контакт. Может, что-нибудь полезное и принесет. Без своих «людей» работать очень тяжело, учти.

Я беру бумажку. Преображенский Александр Александрович. Телефон.

– Преображенский – это псевдоним?

Михалыч растерянно глядит на меня и пожимает плечами.

– Черт его знает, я не помню. Да ты по фамилии не обращайся. Спроси Сан Саныча. Мы все его так звали.

По последней реплике я понимаю, что конспирация в нашем отделе поставлена на профессиональный уровень.

Я покидаю Сергея Михайловича и иду в дежурку, где тоскует в ожидании своей участи гражданин Блюминг. По кисло-недовольному выражению его ушибленного лица я делаю аналитический вывод, что он очень расстроен непонятной задержкой в милиции. Я ему сочувствую, понимая, что во всем виноват этот идиотский гололед. Я сам сегодня дважды плясал на замерзшей луже, пытаясь устоять на непослушных ножках. Устоял.

– Аркадий Андреевич, пройдемте. – Я кивком зову Блюминга в свой кабинет.

– Господи, ну что еще за чепуха, я опаздываю, – ворчит Блюминг и, потирая разбитый о витрину лоб, идет за мной.

– Я вас долго не задержу, – успокаиваю я его, лихорадочно соображая, что б такое ему нагрузить для придания нашей беседе более-менее здравого смысла.

– Присаживайтесь. – Я кладу перед собой остатки материала и сурово, по-чекистски смотрю на Блюминга.

– Все бы ничего, Аркадий Андреевич, и на первый взгляд никаких претензий к вам возникнуть вроде бы не может, но…

Жалко, вы не слышите. Коварное словечко «но» произнесено мною с ярко выраженным акцентом, заработанным при просмотре полицейских сериалов. С чувством, наполненным святой правотой своего дела и полным торжеством над противником. И само собой, в самый неожиданный для противника момент.

Блюминг убирает руку от лба и, кажется, хочет открыть ротик. Однако слова ему не давали.

– Вот тут объяснения некого господина Касторкина, который утверждает, что вы специально, в пьяном виде и из хулиганских побуждений ударили кулаком по стеклу. То есть совершили преступление.

Вы уже, наверное, поняли, что господин Касторкин и чудовище из озера Лох-Несс примерно равны по вероятности своего существования.

То, что вы не слышите мой голос, это еще полбеды. Вторая половина беды в том, что вы не видите моего собеседника. А передавать состояние его лица так же несерьезно, как объяснять на словах содержание картины Шишкина «Русский лес».

Отмечу вскользь, что без изменений остался только «фонарь» на его лбу, да и то, кажется, он тоже приобрел форму знака вопроса.

– Ка-какой Касторкин?!

– Иван Сергеевич, обычный, честный, порядочный гражданин, не оставшийся в стороне, как некоторые другие, а давший правдивые показания в отношении вас и стекла. Вот так. И куда прикажете мне деваться? Выкинуть его объяснение в корзину?

(В принципе, конечно, можно, половина материала уже в ней, но чтобы выкинуть, его надо сначала написать.)

– Вы что, серьезно, молодой человек? Какое преступление? Абсурд полный… Где этот ваш Касторкин? Он, наверное, сам кривой в дупель был, раз такое говорит.

– Он абсолютно незаинтересованный свидетель, к тому же непьющий. Имел при себе справку. Так что ваше дело не так уж и благополучно, Аркадий Андреевич. Итак?

Блюминг пытается жестами изобразить состояние своей души, но азбукой для немых он владеет слабовато, поэтому получается неубедительно. У бандитов и то понятнее.

Поскольку я еще неопытен, меня также начинает подводить словарный запас, и я перехожу к другой теме.

– Чем занимается ваше предприятие?

– Пых-мых-дых-оп…

– Не понял. По-русски будьте любезны, не надо здесь жаргоном сыпать.

– Я, кажется, догадываюсь… Сколько?

– Чего сколько?

– Ну-у-у…

Пальчик трется о пальчик.

«Дать бы вам в рожу за такие жесты, гражданин Блюминг», – говорит мой внутренний голос. Но вслух я предупредительно-спокоен:

– Перестаньте, Аркадий Андреевич, оставьте себе на адвоката. Мы не продаемся!!!

Реплика произносится величественно, хотя я и сижу. Очень неудобный стол.

– Так чем занимается ваше предприятие?

– Господи, Боже мой… Мы закупаем сырье за рубежом для производства самых необходимых стране лекарств и поставляем его на фармацевтические заводы. Мы за здоровое будущее нашей великой страны!

Блюминг тоже не встает.

– Вы что, кандидат в депутаты?

– Нет.

– Тогда не агитируйте. С кем вы живете?

– А это-то тут при чем?

Во дурик, как же я буду на тебя копать, не зная исходных моментов?

– В деле должно учитываться все вплоть до вашей сексуальной ориентации. Установка Генеральной прокуратуры. Так что извольте.

Блюминг окончательно подавлен. Еще бы. Тактику проведения допроса я сдал на пятерку. Могу диплом показать.

Аркадий Андреевич склоняет голову и начинает бормотание:

– Я живу с женой и дочкой.

– Машину имеем?

– Да, «Вольво».

– Номер помним?

– Конечно.

– Давайте.

Блюминг дает.

В последующие пять минут он отдает все, начиная со сведений о зарплате жены и заканчивая родословной своего ротвейлера. Насколько искренне – покажет время.

Когда я получаю некоторую базу для рытья, то удовлетворенно киваю.

– Хорошо, время дорого, а в стране разгул. Будем заканчивать. Ваше последнее слово.

– Где ваш начальник?

– По коридору вторая дверь.

«Беги, беги, жалуйся. Михалыч тебе быстренько разъяснит права и обязанности».

– Значит, вы настаиваете, что упали нечаянно?

– Знаете что, молодой человек?..

– Не знаю и знать не хочу. Нет так нет. Смотрите, вас за язык никто не тянул.

Я указываю на дверь. Блюминг растворяется не простившись.

Отличненько! Что там дальше Михалыч говорил-то? Ага, протокол надо бы переписать. Это без проблем. Две остановки до универмага. Заодно, кстати, посмотрим, чем торгуют на моей территории.

Заяву с директора универмага я взял достаточно быстро и профессионально. «В городе беспредел, поймите нас правильно, обязаны реагировать». – «Конечно, конечно, понимаю…» Хотя поначалу у директора был такой вид, будто я снял перед ним штаны. Справка о стоимости стекла ложится рядом с заявой. Стеклышко дорогое – двести тонн плюс установка.

Сейчас я стою перед сверкающим никелированными рейками и стеклом отделом импортной галантереи. К отделу приставлена не менее яркая продавщица по имени Леночка, которая является почетным свидетелем падения гражданина Блюминга.

Стекло уже заменили на новое, лужу присыпали песочком, хотя местами коварный лед поддает признаки существования.

Импортная галантерея явно разнится ассортиментом, ценами и качеством товаров с остальными отделами. Именно этим я объясняю, что такой состоятельный человек, как Блюминг, покупал галстук именно здесь, а не в специализированном элитном магазине одежды.

– Леночка, неужели от него не пахло алкоголем? Экспертиза показала, что у него в крови была смертельная доза спиртного. В хламину, короче.

– От него пахло туалетной водой «Пако рабанне». У нас есть такая. Не хотите, кстати? Настоящая Франция.

– Спасибо, я на службе, да и вообще не пью. И вы уверены, что он сам упал?

– Конечно, там уже человек пять падали. Песком присыпали после этого товарища.

Я барабаню авторучкой по стеклянному прилавку и пытаюсь сформулировать следующий наводящий вопрос. Процессу явно мешает мини-юбка продавщицы. Отвлекает. А нас учили – нельзя отвлекаться, надо думать о главном. О службе. А не о бабах. Пока не очень получается. Практики маловато.

– Скажите, Елена, он не пытался скрыться? Или, может, ругался по-флотски?

Елена охотно отвечает на все вопросы – до моего появления она явно скучала в своем элитном отделе, не зная, как прибить время.

– Кажется, он сказал «Фу, черт». И никуда не убегал. Ни он, ни его дама.

– Я не ослышался? С ним была дама?

– Конечно. Они вместе выбирали галстук. У нее никакого вкуса. Выбрали самый пошлый.

– Вы уверены, что это его дама, а не случайная? Знаете, любят попросить помочь, если сами не могут выбрать покупку.

– Нет, нет, она называла его по имени. Кажется, Аркадий. Точнее, Аркаша.

Я довольно хмыкнул. Ага, Аркаша Андреевич, шалим с девочками? А мне сказал, что был один. Каков! Не иначе полюбовница.

– Так, Леночка, а он барышню как величал?

– Сейчас… Извините, не запомнила. Обычное имя, без выкрутасов.

– Жаль. Ну и куда эта дама подевалась?

– Ой, я не обратила внимания… Пока протокол писали, она здесь была. Да, ее ж в эти, как их, свидетели, что ли, записали.

– Понятые, – подсказал я, вспоминая попутно, что протокол осмотра твердой рукой Михалыча был отправлен в мусорное ведро. – Понял, Леночка. Как девочка выглядела?

– Симпатичная, лет двадцать пять. Высокая. В коричневом пальто с меховой отделкой. Дорогое пальто. Баксов пятьсот минимум, отделка в классическом стиле, отвороты чуть сношены…

Далее Леночка описала все детали и приметы увиденного пальто вплоть до цвета пуговиц и подкладки. Одно слово – женский глаз.

– Понятно, – прервал я продавщицу, восторгавшуюся верхней одеждой спутницы Блюминга. – А лицо, волосы?

– Ой… Извините.

– Да ладно, – не очень огорчаюсь я, рассчитывая, что участкового, писавшего протокол, больше заинтересовало не пальто, а личико.

Затем я быстро объясняю, что надо изобразить новый протокол ввиду нечаянной утраты прежнего, на что Леночка понимающе кивает.

Лужу в протоколе я, само собой, пропускаю, а в пролетарскую суть вникаю. Никакой лужи, сплошной песок… Протокол подписывается новыми понятыми, которые даже не прочитали его. Но даже если б они и захотели прочитать, то не смогли бы. У меня ленинский почерк.

Через двадцать минут я в отделе, где, не снимая куртки, влетаю в кабинет шефа.

– Извините, Сергей Михайлович, можно вашу корзину для мусора? Надо в протокольчике кое-что уточнить.

Михалыч ничуть не удивляется, кивает и заглядывает в корзину.

– Ох, черт. Юра, с полчаса как уборщица вынесла.

– А куда она выбрасывает мусор?

– В соседнем дворе контейнер. Кажется, туда.

Я говорю «спасибо» и иду в соседний двор. Контейнер переполнен. Мало того, он довольно велик. Но ничего не поделать. «Мудрецы прыгают на крылах ради любви к истине и разбиваются насмерть…»

Я подбираю валяющуюся палку и начинаю ковыряться в контейнере, выглядывая знакомые очертания типового бланка. Первые три минуты проходят зазря. Я не отчаиваюсь. «Мудрецы прыгают на крылах…»

– Постыдился бы бутылки собирать, – слышу я за спиной сварливый дамский голос. – Такой лось молодой, пахать можно, и одет ведь прилично. Господи, куда мы катимся?

«За лося ответишь!» – кричит мой внутренний голос, но, обернувшись, я понимаю, что обозвали меня так ввиду занятия чужого места. Я отбираю дамский кусок хлеба, вернее глоток виски. Конкурент.

– Да погоди ты, мать, я кольцо золотое обронил…

Поиск продолжается. Джеймс Бонд в джунглях Гондураса. Романтика!

На седьмой минуте первого тайма я победно вскидываю вверх руки. Есть! Вот он, долгожданный протокол! Какое облегчение!

Я на ходу разглаживаю листок и держу курс на отдел.

Подругу Блюминга звать Ирой. Действительно, имя без выкрутасов. Ирина Алексеевна Рябинина. А фамилия жены Блюминга – Блюминг. Дедукция. Значит, Ирина не жена. Один-ноль в мою. Уже есть что положить на стол.

Черт, а я случайно не вслух все это говорю? Фу, кажется, нет… Если бы кто посторонний понял, о чем речь, он убежал бы в дебри Гондураса. Посторонний, не работающий в министерстве. Работающий пожал бы мне руку.

Один преподаватель из полицейской академии постоянно повторял нам замечательную фразу: «Если на крючок нацепить бумажку с надписью „червяк“, то и вытащишь из пруда бумажку с надписью „карась"“. Это к тому, что в любой работе важен профессиональный подход. Не должно быть мелочей и необдуманных ходов.

Вспоминаю я эту фразу, готовясь к первой встрече со своим «человеком». Решив не откладывать знакомство в долгий ящик, я провожу его сегодня. Набираю номер и после снятия трубки на том конце провода, хорошо поставленным голосом произношу:

– Александр Александрович? Здравствуйте, вам привет от Юрия Маркова. Слыхали о таком? Отлично! Есть необходимость встретиться и поговорить. Сегодня в семь вечера я буду ждать вас у входа в кинотеатр «Подвиг». Там идет фильм «Судьба барабанщика», сходим посмотрим. Почему у кинотеатра? Для конспирации. Значит, на мне курточка будет черная, кепчонка, шарфик пестрый. Вот еще журнал «Огонек» возьму для ориентира. Договорились. Жду.

Я кладу трубку и иду по кабинетам узнать, кто что слышал про Сан Саныча.

Васька в своем кабинете смотрит изъятый видик и гогочет. У Васьки всего одна кассета на которой записана «Полицейская академия». Каждый день он ее смотрит и каждый раз ржет как жеребец. Он ничего мне не рассказывает, отсылая к Вальке Щеглову, оперу из соседнего кабинета. «Извини, Юрок, я занят немного…»

Валька Щеглов имеет кликуху «Коммерческий директор» или просто «Директор». Он спец по экономическим вопросам, потому что до прихода в милицию подъедался фарцовкой. Имея обширные связи среди коммерсантов, он оснастил отдел по последнему слову техники. Факсы, компьютер, «Мотороллы»… Сейчас Валька пробивает тренажерный зал. Что он при своих способностях и связях забыл в уголовном розыске, никто не знает. Самое интересное, что, как и другие оперы, материальным достатком он не блещет, то есть живет на одну зарплату.

Васька мне рассказал как-то, что после одной истории Валентин любит шутливо заявлять: «Щеглова можно купить, но запугать – кишка тонка». История же заключалась в следующем. Один бандитский бригадир, после того как Валька отправил на нары его подчиненного, решил наехать на Щеглова. Сначала, как водится, разговорами, потом угрозами. Васька взял и отправил авторитета на пятнадцать суток – для проформы. Авторитет затаил на Щеглова злобу и решил отыграться его же методами. Взял и настучал милицейскому начальству, что опер вымогает у него взятку за освобождение того арестованного товарища. За идею ухватились – слухи о экономических способностях Щеглова витали по всему РУВД.

Создали бригаду по изобличению Вальки: съехались человек десять из разных спецслужб, взяли в кассе пять «лимонов», поменяли их на баксы, пометили, сунули в конверт и вручили авторитету.

В условное время тот с включенным диктофоном в кармане заявился в кабинет к оперу, поговорил на отвлеченные темы и отвалил, незаметно оставив конверт на столе.

Валька, однако, отличался не только экономическим, но и математическим складом ума, а поэтому сразу просчитал ситуацию – услышав приближающиеся к двери тяжелые шаги и увидев незнакомый конверт. Поняв, что его «обложили флажками», он не растерялся, вынул изо рта жвачку и приклеил ею конверт под железный козырек окна. Разумеется, снаружи.

Кабинет находился на втором этаже, а под окном стояли заранее приглашенные понятые – на случай вылета конвертика на улицу. Конвертик, однако, не вылетел. Валька закончил процесс вовремя. Через секунду в кабинет ввалилась группа захвата, потребовала ключи от сейфа и принялась изобличать Щеглова.

После часа поисков, когда был осмотрен каждый квадратный сантиметр кабинета, прощупаны стулья и обои, изобличение зашло в тупик. Словесная обработка успеха также не возымела. Валька все отрицал. Группа захвата уехала ни с чем.

Дня через три Щеглова по-тихому вызвал начальник райуправления и попросил Вальку вернуть казенные деньги.

– Ты ж пойми, Валентин, из кассы ведь взяли, как рассчитываться? Не выделывайся, верни, ты ж честный мужик, это не наша инициатива была тебя спалить.

«Спасибо за доверие, только денежек никаких я не брал. Может, их авторитет умыкнул? С него и трясите».

Вернуть деньги Валька при всем желании не мог. Их уже пропили всем отделом, а на остаток опохмелились.

– Ну, хорошо, Щеглов. Только учти, при первой возможности тебя подловим, и получишь на всю катушку!

После этого Валька и произнес упомянутую цитату прямо в кабинете шефа.

До сегодняшнего дня подловить Щеглова так и не смогли. По простой причине. Он не брал.

Из всех оперов лично мне больше всего нравился Щеглов. В нем чувствовалась природная интеллигентность, сочетающаяся с трезвой логикой и независимостью. К тому же он был остроумен, что автоматически притягивало собеседника.

Застав Валентина на месте, я узнал про Сан Саныча следующее. Во время путча девяносто первого года, пользуясь общей политической неразберихой, Преображенский свинтил с чужого «Запорожца» два колеса, но был пойман бдительным Марковым, который к политике относился с непозволительной прохладцей. Юрка не стал закрывать Сан Саныча в тюрьму, а посадил его на жердочку, с которой тот периодически чирикал об оперативной обстановке на территории.

Щеглов предупредил, чтобы я был поосторожнее с Преображенским, и украдкой улыбнулся.

В девятнадцать ноль-ноль я стоял перед входом в кинотеатр «Подвиг», надвинув на глаза кепку, подняв воротник и сжимая под мышкой «Огонек».

– Это ты мне, что ль, звонил? – раздался за спиной скрипящий голос.

– Если ты Сан Саныч.

– Я-то Сан Саныч, а вот ты что за ком с бугра?

Сан Санычу было лет сорок, он имел добрые глаза и лицо ярко выраженного алкаша. Под его драповым потертым пальто в районе сердца угадывались очертания бутылки.

Я кивнул ему и, не вынимая «Огонька», двинулся в сторону парка.

Оглянувшись по сторонам, Преображенский зашагал следом. Ну что ж, вот оно, начало настоящей оперативной работы, которой я ждал целых три года и десять дней! Свершилось! И хотя, Юрик, ты еще не Джеймс Бонд, но уже почти Шарапов. Действуйте!

Я открываю левый глаз. Туман. Правый. Снова туман. Скажите, в каком глазу у меня туман? А вот и не угадали! У меня туман в обоих.

Пробую пошевелить руками. Ой, кажется, их нет. А запах! Свежесть зимнего утра! Запах где-то рядом, надо поднять голову и определить источник. Ой, мама! В затылок ударяет резкая боль, следующей атаке подвергается лобовая кость. Голову лучше не поднимать, а оставить как есть. Туман. Голоса. Где-то далеко-далеко, как во сне. Тени. Кажется, я умираю.

– Михалыч, ты б хоть парня предупредил.

– Да забыл как-то. Конец года, не до того.

– Не до того, не до того. Жалко ведь Юрку, совсем зеленый пацан еще. Неиспорченный.

Из тумана приближается рука моего наставника Витьки Черненко и заботливо прикладывается ко лбу.

– Рассольчика бы ему. Знал бы – оставил. Ну, Сан Саныч, попадись мне только. Давай, Юрок, давай. Вставай. К вечеру пройдет, это с непривычки.

Чьи-то руки бережно пытаются поднять меня за плечи.

Перспектива начинает вращаться и после третьего оборота занимает устойчивую позицию. Я узнаю очертания своего кабинета. Запах не исчезает. Он противен и вызывает соответствующие позывы. Несет снизу. Я наклоняю голову и прямо на свитере и брюках обнаруживаю остатки рвотных масс. Надеюсь, своих.

– Это ерунда, Юрик. Хорошая проверка для «Тикса». Отстирается и с половины дозы.

Опять хочется упасть. Руки наставника не дают. Поддерживают в трудный час.

Я ничего не помню. Парк, скамейка, бутылка. Кажется, «Русская». Зачем я пил? И с кем я пил? Не помню. Ничего не помню.

– Нормально, Юрик, нормально. У Маркова весь спецаппарат такой, привыкнешь.

Ага, точно ведь. Спецаппарат, Встреча, конспирация. «Судьба барабана». Точно! Сан Саныч.

Он предложил за знакомство. Я не отказался, потому что нас учили – надо искать точки общения. Если «человек» собирает марки, ты тоже собирай, если играет в шашки, ты тоже играй. Ищи точки. Кажется, точку Сан Саныча я нашел. Теперь бы из нее выйти.

Я пытаюсь задать Витьке какой-то вопрос, но язык вяло сопротивляется, и я замолкаю.

– Ладно, – уплывает голос в туман, – лежи, лежи… Я пока за минералочкой сгоняю. Помогает…

Спать.

На часах полдень. Я сижу на нашем диване и смотрю в одну точку. Смотреть в разные больно. Вторая бутылка минералки только что залита в бензобак. Не помогает. Мне плохо.

– Скажи, Витя, за что уволили Маркова? Только честно, – язык понемногу воспроизводит родную речь.

– Ну, тут большого секрета нет. Ждали приезда министра. В наш отдел, как в наиболее оснащенный техникой. Ввели сухой закон. Всего-то на неделю. Юрка на пятый день не выдержал. В аккурат к визиту сломался. Да еще во время дежурства.

Министр со свитой прибыл, все осмотрел, решил заглянуть к операм. Мы-то все свалили из отдела с глаз долой, а Юрка остался. Как дежуривший. Вышел в коридор для доклада. Народу полно, сплошные лампасы. А один в плаще и шляпе. Солидный такой. Юрка ему и доложился. По телеку все министры, кроме военного, в штатском ходят. «Здравия желаю, товарищ генерал! Оперуполномоченный уголовного розыска Марков!»

Здравствуйте, здравствуйте, товарищ оперуполномоченный. И до свидания, товарищ водитель автобуса.

Вот, собственно, и все. Юрка посетителю паспортного стола доложился вместо генерала. Министр левее стоял.

Я икаю. Во рту в чистом виде контейнер для мусора.

– Что вчера было?

– Да, в общем-то, ничего страшного. Тебя Сан Саныч где-то в два ночи на себе принес. Он мужик не вредный. Только это дело любит. Водку в ларьке брали?

– Не помню.

– Значит, в ларьке. Вообще лучше на поводу у Сан Саныча не идти. Сказал бы, что не пьешь.

– Я не знал.

– Да, это прокол. Он тебе хоть что-нибудь рассказал? Полезного?

– Не помню.

Неожиданно я вспоминаю про пистолет и начинаю хлопать по боку.

– Ствола нет, Витя!

– С тебя пузырь коньяка. Сан Саныч ствол себе переложил, чтоб ты не выронил случайно. Потом сдал в дежурку. Но на будущее имей в виду – без надобности ствол не таскай.

– Я не хотел, Вить, – жалобно бормочу я.

– Да не оправдывайся, я понимаю все. Сейчас иди домой, а то наружность у тебя никакая. Я твоей матери позвонил, сказал, что ты в засаде. Запомни на всякий случай. Давай, езжай, не свети здесь, а то нарвешься на кого-нибудь из РУВД. У нас месячник борьбы с пьянством.

Я кое-как поднимаюсь, иду в туалет, где над раковиной привожу в порядок свой гардероб, и ковыляю к выходу. В коридоре натыкаюсь на Михалыча.

– А, Юра. Как самочувствие, дорогой?

– Извините, Сергей Михалыч, так получилось…

– Ничего, ничего, все в порядке. Ты ж не по злому умыслу, а по неопытности. Как говорил товарищ Саахов: «Не рассчитал сил. Травма на производстве». Отдыхай.

Процесс восстановления сил завершился к утру следующего дня. Кефир, сметана, пиво, анальгин, контрастный душ. Здоровый сон. Мать спросила, не напрасно ли в засаде сидел и взял ли преступника. И не было ли риска. Ответил честно – риск был, преступника не взял, но все равно очень устал. Сплошные нервы. Теперь буду осторожнее.

Сейчас я еду в лифте на восьмой этаж. Продолжаю начатые накануне раскопки в истории жизни директоров обществ закрытого типа. Всяких Блюмингов, бьющих стекла в общественных местах. Ирина Алексеевна Рябинина, его подружка, соврала, кстати, участковому свой адрес. Хорошо я догадался проверить ее по адресному бюро. Спрашивается, для чего врать в рядовой ситуации? Верно – незачем. Поэтому я здесь. Отсюда и копать начну.

Я нахожу квартиру вруньи Рябининой и жму на звонок соседней. Тактика рытья в чужих биографиях. Пункт первый.

Квартира не пустовала. Ее населяла женщина лет сорока пяти, открывшая дверь. Осторожный глаз захватил часть моего тела шириной в дверную цепочку.

– Вам кого?

– Милиция. – Я сунул в щель руку с удостоверением, стараясь не светить лицо.

– Ну и что?

– Да, в общем-то, ничего. У вас вчера в подъезде мужичка опустили, ну, в смысле, денежки отобрали. Обычное дельце.

– А я-то тут при чем? Не я ж его грабила.

– Немного потише, если не трудно. И лучше не через дверь.

Женщина еще раз окинула меня взглядом и, уловив доброту моих глаз, открыла дверь. Я прошел в прихожую.

– История такая. Преступник не побежал на улицу, а рванул вверх по лестнице. Потерпевший за ним погнался, но где-то в районе вашего этажа сбился со следа. Есть подозрение, что злодей скрылся в одной из квартир на этой площадке. К вам-то он не забежал, мы знаем вас как честную женщину, а вот насчет соседей не уверены.

Ну что, классно заливаю? Как учили. Женщина удовлетворенно кивнула, давая понять, что в отношении ее я не ошибся.

– Вот, к примеру, квартира слева. Там живет некая Рябинина Ирина. Как у нее с честностью?

– Ирочка? Что вы, молодой человек, она серьезная девушка, и никто к ней забежать не мог.

– Она одна живет?

– Нет, с матерью. Тоже положительная женщина.

– Ну, мама может добросовестно заблуждаться о знакомых дочери. Это частое явление. Дома ангел, а на улице людей грабит. Чем Лена занимается, случайно не в курсе?

– Почему не в курсе? Она управляющая страховой компанией. Тут рядом, в двух кварталах. Она мне застраховаться предложила. От тайфунов, селей и оползней.

– Застраховались?

– Да.

– Напрасно. У нас эти явления места не имеют.

– Имеют, имеют. У них статистика есть. Уже восемь случаев в этом году, в том числе один в соседнем доме.

– Что, тайфун?

– Оползень.

– Тогда я, пожалуй, тоже застрахуюсь. От смерча «Торнадо». Как компания называется?

– Это… как же его… «Стикс».

– Ничего название. Речка на тот свет. Кажется, в греческом святом писании.

– Мне нравится. Красиво звучит.

– Да Бог с ним. Значит, Иринка при деле. Давайте к другим соседям перейдем. Вот те, напротив…

Полчаса мне пришлось обставляться, скрывая истинную причину расспросов, что само по себе неинтересно и скучно. Скорей бы, что ли, представился случай пострелять. Мало-маломало-мало-мало огня…

Чуть скрасила беседу совершенно секретная информация о проживающих этажом выше наркоманах.

Вполне удовлетворенный услышанным, я оставил соседку в покое.

Класс, однако! Такой молодой девочка и уже управляющий, вах! Неужели сам? Что случилось с моим гордым народом? Какой-то глупый женщин сидит во главе стола! Кровь кипит в пламенном сердце горца! Где мой сабля?!

Компанию с необычным греческим названием я отыскал без особого труда, обежав все соседние дворы. «Стикс» занимал первый этаж небольшого жилого дома. Я понял это по одинаковым узорчатым решеткам на окнах. Вывеска была достаточно непримечательна, что говорило о полном игнорировании рекламы. Я толкнул металлическую дверь с «рыбьим глазом» и проник внутрь, надеясь, что меня окружат теплотой и вниманием, как во всех цивилизованных страховых компаниях. Однако мимо. Вместо теплоты и внимания перед моими добрыми глазами возник гориллообразный паренек в бордовом пиджаке:

– К кому?

– Просто… От тайфуна хочу…

– А, пошли.

Паренек пропустил меня вперед и пристроился сзади. Надеюсь, контора не занимается похищением человеческих органов, и я выйду отсюда живым. Тьфу-тьфу…

Мы прошли строго-настрого по коридору, свернули направо и остановились перед дубовыми дверьми.

– Сюда.

– Спасибо…

Да, кстати! Совсем забыл вам сказать, что сейчас зима, а точнее декабрь – прекрасный месяц, воспетый нашим великим поэтом Тютчевым! Ой, извините… Чего-то я не такой сегодня.

Страховаться от тайфуна я не стал. От селей и подавно. Был соблазн оградить себя от наводнения, но вовремя вспомнилось, что живу я на седьмом этаже и затопить нас может только сосед сверху. Все прелести коммерческого страхования мне доказывала, к сожалению, не Ирка Рябинина (вот так фамильярно, без отчества, без должности, ну чисто по-ментовски), а рекламный юноша с какими-то голубыми наклонностями. То за руку меня возьмет, то захихикает над собственными плоскими остротами. Козел, короче. Меня же интересовали не его пошлости и уж тем более не предлагаемые варианты страховки, а внутреннее убранство заведения.

Оно, убранство, оказалось вызывающе неброским. В других компаниях, где мне приходилось страховаться от стихийных бедствий, солидность заведения подчеркивалась дорогим и престижным интерьером – от полотна эпохи Ренессанса (холст, масло) до компьютера с турбоохлаждением. По крайней мере, я так представляю себе крепко стоящую на ногах фирму.

Здесь ничего такого. Картонный Пикассо, пришпиленный кнопками к дешевым обоям, пожелтевший от засухи кактус на металлическом сейфе и календарь с третьесортной девицей без одежды, рекламирующий компанию «Стикс» – светлую полосу в твоей жизни.

Хотя, может, такая обстановка – это тоже рекламный трюк. Смотрите, мол, какие мы удивительные ребята. У самих ничего, кроме кактуса, потому что все клиенту, все для клиента…

Второй стол в комнате показывал, что голубой агент трудится не один. То же самое утверждала рогатая вешалка, на которой, кроме черной мужской куртки и меховой шапки, повисло коричневое женское пальто с меховой отделкой – мечта продавщицы Леночки. Вывод: товарищ управляющий вышла. Возможные варианты опустим. С каждым может случиться. Я вот, кстати, тоже захотел.

Поэтому говорим спасибо и отваливаем.

До дверей на улицу меня не провожают, приходится искать санитарный узел в одиночку. Он на всю компанию единственный и ужасно отталкивающий. Про чудеса фирмы «Искра-софт» в «Стиксе» никогда не слыхали. Но зато, как и в нашем отделе, пользуются газетами.

Туалет пуст. (Я, разумеется, сначала постучал.)

С подозрением вглядываюсь в коридор компании. В нем помимо туалетной и дубовой есть еще одна дверь. Наверное, директор за ней. Я перемещаюсь по коридору и дергаю ручку. Кукиш, замочек мешает.

Вспоминается бесстыдное детство, и глаз опускается до замочной скважины. Скважина большая, но в нее ни черта не видно, кроме картины Малевича «Черный квадрат». Охов и вздохов тоже не слышно. Я надеялся – вдруг Ирина Алексеевна стесняется при свете.

– Эй, ты что там забыл?

Я мгновенно выпрямляюсь и, кивая вниз, стеснительно говорю:

– Да вот, туалетик бы…

– У нас только служебный, иди к метро.

Товарищ в «бордо» не уходит, то есть ждет моего исчезновения. С горестной миной на лице я исчезаю.

На пороге «Стикса» меня ждет неудачный оборот событий. Напротив останавливается темно-синий «вольвешник», и из него, сжимая под мышкой кожаную папку и держа в руке букет ярко-алых роз, выползает Аркадий Андреевич Блюминг. Радость-то какая! Здравствуй, сынок! Насовсем? Нет, мама…

Деваться мне некуда, и я иду на врага с открытым забралом и твердым взором. Если честно, то лучше б нам не встречаться. Копать удобнее втемную.

– Вы? Что вы тут?..

Я немного взволнован и начинаю резать матку-правду:

– Чтобы вот! Хочу поговорить с Рябининой Ириной Алексеевной. По поводу вашего нечаянного падения. Якобы нечаянного. Может, она подтвердит слова товарища Касторкина?

Блюминг покрывается металлургическими пятнами. Пошел процесс плавки. Страна получила первую тонну чугуна!

– Да вы с ума…

– Извините, я спешу. Если увидите Ирину Алексеевну, передайте, что я жду ее в любое время.

Я огибаю «Вольво» и двигаюсь уверенным и спокойным шагом, ощущая спиной сверлящий глаз Блюминга. Ну и пусть сверлит. Облажается. У меня бронежилет.

Пообедав, я возвращаюсь в отдел. Наставника нет. Есть записка, что он на территории, возможно, сегодня будет. Я сажусь заполнять за него информационно-поисковые карточки – большущие листы с множеством непонятных пунктов. Карточки заполняются на каждое преступление для загрузки в банк данных информационного центра.

Сейчас конец года, начальство выбивает с оперов долги, а у наставника долгов, как у компании «Хопер». Наставник переложил свои проблемы на мои молодые плечи, заявив, что все прошли через это, как и через дежурство в новогоднюю ночь. Это намек с дальним прицелом.

Незаполненных карточек накопилось штук шестьдесят, поэтому нагрузка на меня ложится тяжелая. Особенно когда не знаешь, как их заполнять. Наставник покрутил пальцами – тут писать, тут не писать, остальное понятно – и растворился в рейде.

Первую карточку я заполняю целый час. Ломаю голову, словно решаю кроссворд, роюсь в Витькиных журналах, кропотливо вывожу каждое слово, указываю приметы похищенных вещей и преступников, полагая, что мой скорбный труд не пропадет и сыграет решающую роль в изобличении какого-нибудь подлеца.

Наконец дело сделано, и я иду к Вальке за консультацией – все ли верно? Валька барабанит на машинке.

Узнав причину консультации, он небрежно кивает в угол:

– Господи, Юра, у нас же компьютер эту ерунду заполняет и на принтер выдает. Тот ящик видишь? Там щель специальная. Вставляй свою карточку.

Я удивляюсь достижениям научной мысли и вставляю карточку в щель.

– Вставил? Красную кнопочку теперь нажми.

Я жму. Карточка медленно исчезает в щели.

– Все, открывай дверцу и забирай правильно заполненную. Делов-то…

Я нахожу дверцу, поворачиваю ручку, дергаю и обнаруживаю горку бумажной трухи.

Валька ржет на весь отдел. Мне обидно. Даже не за то, что я такой лох – перепутал компьютер с машиной для уничтожения документов, – а за то, что труд пропал зазря.

– Валя, я целый час ее заполнял. А с вашей техникой любой лопухнется…

Валька переламывается пополам от смеха.

– Хоро… хороший компьютер, правда? Вчера поставили. Ничего больше не хочешь заполнить? А то пожалуйста…

Я не отвечаю. Валька наконец успокаивается и протягивает чистый бланк карточки:

– На, не переживай. Если не знаешь, как заполнять, применяй правило трех «П» – палец, пол, потолок. Кто это тебя подбил на чистописание? Витька, что ли?

– Он.

– Да, не любит Витька бумажное делопроизводство… Ты не обижайся, Юрик. Меня, когда я на работу пришел, покруче подставили.

Валька откинулся на стуле и убрал руки с клавиш машинки.

– Тоже молодой был, зеленый. Отработал с неделю, как раз перед Днем милиции. На праздник пошел в ДК. Там девчонку подклеил, смазливую, но ничего, без претензий. Через пару деньков «стрелочку» с ней забил, свиданку то есть. Думаю, сейчас погуляем, по мороженому съедим, портвейна возьмем и ко мне в общагу зарулим. Ну, а там, глядишь, и до любви дойдет.

Короче, раскатал губу. А наш тогдашний зам по розыску каким-то макаром про свиданку мою пронюхал. Вызвал к себе.

«Ты что ж, Щеглов, – говорит, – с девушкой встречаешься, а руководство в известность не ставишь? Ты где работаешь? На ткацкой фабрике имени Володарского или в уголовном розыске? Ты ж знаешь, что начальник РУВД – бывший контрразведчик. И он требует, чтобы без его ведома мы пукнуть не могли. А ну вляпаешься куда? Кому отвечать? Вдруг эта девица бандитами к тебе приставлена? Для слежки?»

«Да нет, – отвечаю, – вряд ли».

«Молод ты еще, Щеглов, для однозначных заявлений. Ты что там с барышней учинить вздумал?»

«Да вот, мороженое, пепси-кола, кино…»

«Ты мне, Валя, мозги не пудри. Будто я молодым не был и по бабам не бегал. Так и говори – трахнуть хочу. А раз хочешь, бери ручку и пиши рапорт на имя начальника РУВД. Так и так, в оперативных целях для работы по уголовному делу номер такой-то прошу вашего разрешения переспать с гражданкой такой-то… Фамилия, имя, отчество, адрес. Подпишешь у него и положишь рапорт в сейф. Пусть лежит, есть не просит, зато задница твоя прикрыта. Коснись что – ты действовал с согласия руководства. Давай пиши».

Я, в общем-то, не очень удивился. Все ж, действительно, не ткацкая фабрика, а секретная служба. У оперов спросил. Они подтвердили – все верно, мы, как хотим на стороне пошалить, обязательно рапорта строчим.

Ну, написал, короче. Так и так, хочу вступить в половой контакт ввиду оперативной необходимости… Вступил.

– И что? – спрашиваю я.

– А то… Баба эта дочкой начальника РУВД оказалась. И фамилия, как у тебя, Иванова. Попробуй врубись, что они родственники…

– Погоди, а рапорта такие действительно писали?

– Зам с операми меня разыграли, вроде как я тебя сейчас. В общем, через две недели я работал уже в другом РУВД. Посмеялись, правда, от души, особенно когда я рассказал про реакцию шефа.

Я беру чистый бланк карточки, покидаю Щеглова и возвращаюсь в свой кабинет, мысленно ставя себя на место Вальки. Черт-те что – я ведь тоже написал бы рапорт.

Успокоенный фактом, что все мы в принципе из одного теста, я сажусь за стол и начинаю бумажную работу, применяя упомянутое правило трех «П».

К семи часам труд завершен, я массирую натертый об авторучку палец и мысленно готовлюсь к маминым котлетам.

О, котлеты и бумаги совсем лишили меня остатков памяти. А Рябинина? А Блюминг? Надо быть последовательным и целеустремленным. То есть вызвать Ирину Алексеевну к себе. Но это можно сделать и с домашнего телефона. Хотя, как утверждают психологи и коллеги, брать работу на дом не рекомендуется. Дома следует отключаться.

Сегодня мое первое дежурство по заявлениям. То есть я должен первым реагировать на всевозможные криминальные проявления на территории нашего микрорайона. Это, между прочим, не так просто ввиду моего дебюта. И хотя я уже дежурил и с Валькой, и с Васей Громовым, наблюдал со стороны за их фокусами, но как говорится: «Уметь жать на курок – это еще не значит хорошо стрелять». Попробуй-ка теперь сам. Витька, вернувшийся утром с территории, сейчас отдыхает на диване у Щеглова и разрешил позвать его, если будет совсем туго.

Кажется, пора это сделать. Я начинаю перегреваться и приходить к выводу, что поспешил с выбором стези – никогда мне не стать настоящим опером.

Хотя задача поначалу показалась мне легкой.

Некий молодой человек, бездельник по профессии, под покровом ночи проколол заднее колесо припаркованной иномарки. Утром вышедший хозяин заметил поломку и принялся ставить запаску, оставив при этом двери машины нараспашку. Чем тут же попытался воспользоваться прокольщик, стащив с переднего сиденья «дипломат». В «дипломатах» владельцев иномарок всегда есть чем поживиться. Но хозяин не зевал и вовремя заметил подвох. Сотрясая воздух выражениями типа «В каждой строчке только точки после буквы „X"“, он пустился в погоню и спустя два квартала настиг беглеца. Однако тот тоже не палкой сделанный – скинул „дипломат“ по дороге. Поди докажи теперь. Знать ничего не знаю! Да, пробегал мимо меня парень, кажется, с „дипломатом“, а я-то тут при чем?

Вот с такой преступной позицией уже в течение часа он и сидит на стуле, никак не реагируя на мои доводы и логические заключения.

Парню семнадцать лет; судя по его черной клепаной куртке и серьге в ухе, к высокому обществу он не принадлежит. В милиции он чувствует себя спокойно, сидит раскованно, закинув ногу на ногу и ковыряясь указательным пальцем в ноздре.

У меня и правда возникают сомнения в его причастности к этой краже. Весь свой арсенал я уже исчерпал. Мы поговорили о политике, музыке, спорте (влезь к человеку в душу, влезь!), я объяснил все по поводу отпечатков на «дипломате» (лажа, кстати, полная), про чистосердечное признание и тяжелые последствия, если этого признания не последует, намекнул. Даже кодекс показал.

Однако все мимо. Время как шло, так и идет, парень как сидел, так и сидит, не падает, а дежурный уже напрягает на следующую заявку. Поэтому пора звать подмогу.

– Подумайте как следует, молодой человек, – в очередной раз повторяю я штампованную фразу и набираю номер Щеглова.

– Валя, Витя у тебя? Передай, что ему мама звонила.

Как вы понимаете, это условный сигнал. «Мамой» выступаю я. Через минуту наставник появляется на пороге. В его добрых больших ясных глазах застыла печать безмерной усталости, а в губах – окурок «Беломора». Я вспоминаю, что Виктор – мастер психологического раскола, и надеюсь на его поддержку. Наставник пока не знает, о чем тут у нас идет разговор, и я хочу объяснить ему ситуацию.

– Тут такое дело, Виктор Геннадьевич…

Наставник останавливает меня жестом, берет стул и садится напротив задержанного. «Беломорина» во рту самопроизвольно оживает, и сизый дымок поднимается к потолку. Наставник молчит. Лишь пристально смотрит своими добрыми глазами на моего оппонента. Оппонент начинает нервничать, выдавая свое волнение. Нога убирается с ноги, корпус напрягается. Минута молчания затягивается. Вероятно, это Витькина тактика. Ладно, он наставник, ему видней.

Наконец Витька вытаскивает изо рта окурок, зажимая его между большим и указательным пальцами.

– Сюда гляди. – Он сдвигает бумаги с моего стола. Затем безымянным пальцем той же руки, в которой зажата папироса, рисует на полировке окружность.

– ЭТО КРУГ. А КУДА НИ КИНЬ – ВЕЗДЕ КЛИНЬЯ… СОГЛАСЕН?

Струя дыма устремляется в лицо неразговорчивого парнишки. Парнишка начинает мелко дрожать и кусать ногти.

– СОГЛАСЕН?!!

– С-согласен.

– Ну так в чем дело? Разговор будет?

– Н-ну, будет.

Наставник достает из стола чистый лист.

– Напишешь про сегодняшний эпизод и про все остальное. Сколько, кстати, раз ты колеса прокалывал?

– Три.

– СКОЛЬКО?!!

– Восемнадцать.

– То-то. Юра, дай ему ручку.

Не говоря ни слова, Виктор Геннадьевич поднимается и идет к двери.

– Если что, Юрий, я у Директора.

В коридоре я догоняю Витьку.

– Погоди, Витя… Нас профессора тактике допроса учили, я даже диплом на эту тему писал. Психология там, влезание в душу… Но чтоб ВОТ ТАК? Клинья, круги? ПОЧЕМУ?

Витька икает и чиркает своей ужасной бензиновой зажигалкой, уже опалившей ему все ресницы.

– А черт его… Важно понимание. Ты, наверное, не объяснил, чего от него хочешь. Я вот объяснил – он сразу понял. А не понял бы, я б ему…

Я остаюсь в коридоре, пытаясь разобраться в психологии Витькиного подхода.

Последние часы моего дежурства проходят спокойно. Конфликтных ситуаций не возникло, и я набивал руку на гражданах, потерявших кошельки и документы.

Да, ввиду дежурства совсем забыл вам сообщить, что накануне вечером я звонил домой Ирине Алексеевне, но не застал. Якобы еще не вернулась, несмотря на поздний час. Оставил ее маме свой рабочий телефон и просьбу перезвонить. Однако пока тишина. Меня игнорируют как класс. Не бывать такому.

Я набираю номер, чтобы выяснить, дошла ли моя просьба до объекта.

– Алло, это Иванов из милиции, что вчера звонил. Вы передали мою просьбу Ирине Алексеевне?

Женский голос отвечает не сразу и очень тихо:

– Что? Иванов?.. Ирочка больше не придет домой. Не звоните сюда. За что ж такое?.. Ирочку вчера сбило машиной… Насмерть…

Из трубки доносятся рыдания, и я не отвечая кладу ее на рычаг.

Вот это да!!!

Я закуриваю. Прекрасный Витькин «Беломор». До сегодняшнего дня я избегал даже «Мальборо». До армии не курил, в армии держался – организм берег, а тут сам… Пробовать, конечно, пробовал – на танцульках там, на вечеринках, но постоянно не смолил.

Дым у папиросы едкий и противный, но я не бросаю окурок, театрально морща лицо. История со стеклом принимает занятный оборот. Подружка Блюминга попадает под машину. Вопрос: зачем она это делает? И главное, в тот момент, когда я хочу забить с ней «стрелку»? Неужели поэтому?

Это она напрасно. Ну, поговорили бы, ну, похихикали бы да разбежались. Житейская история – любовник по пьяни разбил стекло. Вот оно! Блюминг, гадина. Решил помешать праведному делу. Не хочет тянуть лямку по двести шестой. Убрал свидетеля! Это уже рука мафии. Избитый ход. Никакой новизны. Чейза, должно быть, начитался и думает провести дурачка-сыщика. Дорожно-транспортное происшествие. Как хрестоматийно. Девочка поскользнулась на лужице, потанцевала, и ее сбила машинка. Танцы на льду.

Не, не, не. Все это чепуха. Убирать свидетеля таким малоэффективным способом? Когда платная медицина творит чудеса? Где гарантия, что наши кудесники-хирурги не поставят Ирочку на ножки и что не побежит она прямиком ко мне со слезами на томных глазах? Никакой гарантии. Я, к примеру, если б захотел заставить девчонку замолчать, просто грохнул бы ее из пистолета. Ой-ой-ой! Этого я вам не говорил! Это вы сами догадались.

Однако факт есть факт. Рябинина – труп. Авария – не авария, пистолет – не пистолет, а труп. После того как я посещаю страховую компанию «Стикс» и сталкиваюсь там с Акакием, о, с Аркадием Андреевичем. Поэтому еще раз повторю: Блюминг – гадина. Из-за стекла человека убить. Он теперь, наверное, сидит в логове и руки потирает – все, мол, концы в воду. Вот уж и не мечтайте, товарищ. Есть у нас методы на всяких Блюмингов. Я ведь не первую неделю в ментовке. Разберусь…

– Сан Саныч, ты все запомнил? Учти, дело рисковое. Я-то тебя отмажу, если что, но вот если догонят, сам понимаешь… Возможен ушиб печени и сотрясение головного мозга тяжелой степени.

– Юрок, я тут все норы знаю. Может, давай за удачу?

Сан Саныч лезет за пазуху.

– Нет, нет. Лучше после.

– Как скажешь. Значит, договорились. Деньги наши – бумажки ваши.

– Да, как обещал. Встречаемся в парке на скамейке в два. Я на тебя рассчитываю. Слишком не выделывайся – твой номер шестнадцатый, а то найдут потом с заточкой в теле.

– Тьфу-тьфу. – Сан Саныч подпрыгивает несколько раз. – Скользко сегодня, дворникам дела нет до народа.

По-шпионски оглядываясь, мой суперагент идет к небольшому зданию, где размещается фирма «Фаворит». Здание не полностью принадлежит «Фавориту», в нем есть еще часовая мастерская, ателье проката и магазин продуктов. Это моя территория или, как говорят мои коллеги, я «тащу эту землю».

Перед «Фаворитом» тройка машин, среди которых темно-синее «Вольво» Блюминга

– значит, сам хозяин руководит сейчас внутри. Развивает здравоохранение страны. Чтоб не кашляли.

Сан Саныч переходит дорогу, еще раз оглядывается по сторонам и, подойдя к «Вольво», производит нехитрые манипуляции. Вход-выход. Машина кренится на задний обод. Плохая резина, одно слово – Швеция. Попробуй на «Кировце» проколи колесо. Только воздух испортишь от натуги.

Сан Саныч не задерживается надолго и идет в ателье проката, затем – в часовую мастерскую и наконец – в магазин, откуда выходит с бутылкой пива в руке. Словно драгоценный сосуд, несет он ее к ближайшей скамейке, где и начинает употреблять священную жидкость.

Тяжело ему сейчас. На улице далеко не Африка. Трудна жизнь разведчика. Поспать бы минут двадцать.

Лично я халявно расположился в ближайшем подъезде на батарее и наблюдаю за событиями свысока. Самое главное, чтоб Блюминг вышел со своей кожаной папкой, иначе наша с Сан Санычем секретная операция потерпит фиаско.

И побыстрей, побыстрей, а то Сан Саныч захочет еще пива, потом чего покрепче, потом и вовсе забудет задание.

Нам повезло, Блюминг объявился через сорок минут. С папкой. Пипикнул сигнализацией и извлек ключи. Давай, давай, Акакий Андреевич, далеко уедешь. До ближайшего сугроба.

Ай, какая досада! Боженька ты мой, колесико спустило. На гвоздик, наверное, машина наехала. Внимательнее надо быть. Теперь придется запаску ставить.

Блюминг в расстройстве выходит из салона и ищет причину крена. Нашел. Кажется, ругается матом. Отсюда не слышно, но можно понять по губам.

Сан Саныч допивает пиво. Блюминг глушит движок и открывает багажник. Затем машет рукой в окно. Черт, выходит второй, в камуфляжной форме. Да, этого я не предусмотрел. Какой директор будет менять колесо возле собственного офиса? Удивительно, что он ездит сам, а не с персональным шофером.

Камуфляж времени не теряет – достает из багажника запаску и домкрат. Блюминг стоит рядом и курит. Салон открыт, папка на переднем сиденье. Сан Саныч спокоен. Своим мужественным небритым лицом он напоминает Шона Коннори. Ближе, еще ближе.

Я начинаю потеть, будто сам сейчас возле машины. Широкие плечи охранника вносят лишнюю нервозность. Агент, однако, не нервничает. В метре от дверей он швыряет пустую бутылку о стену дома, головы автоматически поворачиваются на звук, бдительность утрачивается. Быстрой змеей Сан Саныч ныряет в салон и через секунду мчится к ближайшей подворотне, сжимая папку. Я кричу троекратное «Ура!» и хлопаю в ладоши, аплодируя мастерству своего агента.

Однако дела там не очень. Блюминг быстро замечает непорядок и устремляется в погоню.

Он молод и быстр, как северный олень. Охранник бежит следом. Оба выкрикивают угрозы и оскорбления.

До подворотни метров тридцать. Я замираю, смахнув перед этим капельку пота с ресниц.

«Олени» приближаются. Сан Саныч хоть и хитер, как старый степной лис, – прицепил к подошвам лейкопластырь, – однако годы не те. Ларечная водка сделала свое грязное дело. Ну, быстрей! Давай, давай! Умой этих новых русских!

Спасительная арка в двух шагах. Там темнота и прохлада. Ну!!!

Поздно. Длинная рука Блюминга хватает суперагента за капюшон болоньевой куртки. Все, влипли. Сейчас будут бить. Сволочи. Может, человеку кушать нечего?!

Однако я недооценил своего человека. Резкий поворот, и папка с размаху опускается на голову шефа «Фаворита». Второй удар приходится ребром в нос. Директор отпускает капюшон и закрывает лицо руками, ожидая следующего удара. Подбегает охранник. Поздно. В арке никого нет. Хитрый лис уделал быстрого северного оленя.

Зажимая разбитый нос, посрамленный «олень» возвращается к своему шведскому раненому «коню». Охранник не успокаивается, устремляясь в арку.

Я уже спокоен. Дышу ровно и глубоко. В катакомбах питерских дворов Сан Саныч что Тарзан в лесу. Можно быть спокойным, папки у Блюминга больше нет.

Пока они там бегают, меня посещает мысль о законной стороне дела. Содеянное в уголовном кодексе называется превышением служебных полномочий с моей стороны и грабежом со стороны Сан Саныча. Лет десять на двоих. Если поймают. Хо-хо, если… Вот это как раз вряд ли. А сами мы никому ничего не скажем. И все!

Ладно, ладно, если вам противно, можете не читать. Мне, может, тоже противно, еще больше вашего.

Я выхожу из подъезда и кидаю взгляд на Блюминга. Он сосредоточенно названивает по радиотелефону. Бог в помощь, товарищ директор. Звоните своей «крыше», пускай выручает.

Ровно в два я в парке. Преображенский опаздывает на пять минут. Я его не ругаю. Он смелый и решительный мужик. Но, к сожалению, уже вдетый. Не только пивом.

– Держи, Юрок.

Я беру папку.

– В первый и последний раз идешь на задание в нетрезвом виде.

– Я на деле ни-ни. Потом уже. Детство вспомнилось, юность комсомольская. Эх, сколько я шапок сорвал!

– Может, ты и сейчас рвешь?

– Сегодня первый раз за последние десять лет. Я ж в завязке был. Вот развязался. Сноровка, однако, осталась. Могу.

– Э, э, я тебе дам «могу». Не вздумай сегодняшний фокус повторить на честных людях. Упеку.

– Ну вот, сразу так. Сначала: «Помоги, Сан Саныч, помоги», а теперь: «Упеку». Не по-людски.

Я кладу папку на колени.

– Открывал?

– Нет.

– Я похож на лохатого?

– Ну, открывал. Денег не было.

Облом. Папка красивая. Возможно, настоящая кожа. В центре металлическая пряжка-замочек. Я открываю. Очень хорошо. Пачка документов в первом отсеке. В следующем техпаспорт на машину, права, какие-то квитанции. Свежая газета, калькулятор. О, презерватив с усами. СПИДа боимся? Правильно. Так, визитница, «паркер»-золотое перо, календарик с девчонкой без одежды (И чего они все без одежды? Холодно ведь!).

Кажется, все. Записной книжки, бумажника и наличности не имеется.

– Сан Саныч?

– Да?

– Ты на какие напился?

– Юра, что за мерзкие намеки? Я понятия знаю. Своих кентов никогда не кидал.

Преображенский отворачивается и мрачно смотрит вниз.

– Извини, держи долю.

Я протягиваю подельнику «паркер».

– Толкнешь тонн за сто минимум. Смотри не лоханись. Это не надо? С усами.

– Стар я для такой ерунды. Себе оставь.

– Стар? Жаль ты себя со стороны не видел сегодня возле фирмы «Фаворит». Я в армии так не бегал. А как ты его папкой?! Прямо по башке. Ван Дамм, в натуре! У него аж заклинило!

Мы начинаем смеяться, упав на деревянную парковую скамейку. Немного успокоившись, Сан Саныч вдруг резко спрашивает:

– Слышь, Юрок, если б меня хапнули, ты бы меня точно отмазал? Тут ведь трудно отмазать.

Я смотрю Сан Санычу в глаза и замечаю пронзительную боль:

– Я понятия знаю. Своих кентов никогда не кидал.

Сегодня на заявках сидит Щеглов. Он опер грамотный, поэтому зарегистрированных заявлений о преступлениях на стол начальника не ляжет. Кроме, конечно, тех, каким можно отказать по закону, всякой там мелочевки, и тех, что реально раскроются. Остальные преступления будут раскрываться по-тихому, без регистрации. Валька никогда не кичится своей «грамотностью» и занимается укрывательством заявлений и отшиванием потерпевших вовсе не потому, что такой бессердечный, аморальный человек. И не потому, что ему не жаль людей. Просто он сам поставлен в раковые условия. Как и все остальные оперы.

Министерству нужны высокие цифры. Не обеспечиваешь их высоту – будь любезен на выход. Обеспечить же их можно двумя способами – либо все подряд раскрывать, что просто нереально, либо не регистрировать. Говоря попросту – «жать заявления». Жать – удовольствие тоже ниже среднего, любая проверка может найти «зажатые» материалы, и опер рискует попасть туда, куда сам отправляет других.

На нары. За укрывательство. Лезвие бритвы. Танцы на льду.

Тем не менее второй вариант преобладает, хотя и связан с риском. Он более приемлем в борьбе за хорошую статистику. Кто не рискует, тот не опер.

Лично я пришел с твердой уверенностью, что никогда ничего жать не буду и никакой начальник не заставит меня укрыть преступление. Самое смешное, что, действительно, впрямую ни один шеф не дает никому указаний прятать. Но уже через неделю, вдохнув оперативной атмосферы, я понял, что жать придется. Рано или поздно. Нож гильотины начал медленный подъем. Когда он упадет? А, лучше не загадывать.

Быть плохим опером не хочется, сидеть, в общем, тоже…

Сейчас у Вальки не потерпевший. Я спрашиваю разрешения поприсутствовать и, получив таковое, сажусь на свободный стул. Перед Валькой. мужичок лет сорока с козлиной бородкой, полуспившимся лицом и узкими лисьими глазами. Одежда указывает на низшее сословие, запах – на подвально-чердачное существование, наколка – на прежнюю судимость.

– Вот, Юра, полюбуйся. Товарищ Шмыльников, ранее судимый за кражи, тунеядец и бездельник, сегодня ночью забрался в детский садик, откуда утащил фен, два куска мяса и несколько простыней, но был пойман на выходе вневедомственной охраной. Пытался скрыться, но помешал гололед.

– Провокация!!! – Шмыльников вскочил со стула и задрал кверху козлиную голову.

– Чего-чего?

– Да, я не отрицаю, что проник в детский садик! Но проникновение носило чисто политический характер! Я хотел привлечь внимание прогрессивной общественности к нуждам обездоленных детей! Я указывал на их бедственное положение и полное безразличие государства! Сволочи!

– Кто сволочи-то? Дети?

– Те, кто ездит на «фордах» и «мерседесах», в то время как бедные дети голодают и холодают! Не, холодеют!

– А мясо? Фен?

– Полная провокация! Мне и раньше пытались подсунуть наркотики, оружие, чужие вещи. И только сегодня им это удалось!

– Кто ж пытался?

– Те, кому не нравится моя правда! Власть предержащие! Те, что довели Россию до нищеты и развала! И они в сговоре с мафией ухитрились все же сделать свое черное дело в отношении меня! Вот кого надо сажать, а не честных людей, негодующих и протестующих! Я требую! Требую!!!

Козлиная голова задралась еще выше, а сжатый кулак ударил в грудь.

Валька безразлично рассматривал говорящий памятник и пощелкивал пальцами.

– Придет время, и вы за все ответите! – продолжал «памятник». – За голодных детей, за невинных страдальцев, затравленных органами и мафией! За нищих на улицах и разрушенные колхозы! Потом за это, как его, плю… плю… в общем, за голых американских баб в ларьках! А сейчас я, как представитель духовной оппозиции, требую иммунитета и неприкосновенности!

Валька зевнул. Не выспался.

– Ну ладно, кончил верещать? На зоне агитировать будешь. – Рука выдернула ящик стола, в котором покоились граненый стакан и короткая дубинка. Извлечено было второе.

«Памятник» резко сел.

– Это чего? Вы будете меня бить?

– Конечно, будем. А что ж тебе, место в парламенте дать? Или пенсию депутатскую? Нефиг воровать. Мы ж сатрапы, купленные мафией. Тебе куда удобнее – по брюху или по хребту? А то загнешься еще, оппозиция.

– Это произвол, я буду жа… Мы в демократическом обществе, это вам не комму… Э, э, погодите, погодите…

Валька поднялся и виртуозно крутанул дубинку между пальцами.

– Ты не ссы, Шмыльников, я профи, никаких следов не останется.

Шмыльников замахал руками:

– Погодите, погодите, может, договоримся? Хотите, я вам еще двоих сдам, кто по садикам лазает? А вы меня отмажете…

Валька схватил Шмыльникова за шиворот и потащил из кабинета. Через минуту он вернулся и зло бросил дубинку в стол.

– Ты ему врезал, Валь?

– Еще об это говно дубинку марать! Сам свое получит когда-нибудь.

Дверь отворилась от резкого удара. В проеме, метя отделенческий линолеум полами распахнутой шубы, возник не кто иной, как господин Блюминг с отметиной возмущения на лице. Он прошел к стулу, на котором только что сидел Шмыльников, плюхнулся и, ударив кулаком по Валькиному столу, выдохнул:

– Бардак!

Потом, увидев меня, ткнул пальцем:

– Вот! Вот! Вместо того чтобы ворюг ловить, вы на порядочных людях выезжаете! Идиотизм!

– Здороваться надо, товарищ, – опять безразлично перебил Блюминга Щеглов.

– Да, здравствуйте.

– В чем дело-то, собственно?

– Меня обокрали!

– Правда? Ну, слушаю.

– В двенадцать я вышел из офиса, чтобы ехать по делам, но заметил, что заднее колесо спустило, начал менять его на запасное…

«Врешь, однако, – подумал я, – менял не ты, а охранник».

– А какая-то сволочь вытащила из салона мою папку и удрала! Самое-то обидное, что я его чуть не догнал! Гололед помешал. Да и крепкий, стервец, оказался. Каратист наверняка. Я его за капюшон-то схватил, а он меня ногой в скулу. Очень профессионально. Тьфу, куда вы смотрите?

– В светлое будущее. Приметы помните?

– Я ж говорю – здоровый бычара, выше меня, шкаф!

И снова я вынужден мысленно перебить Блюминга. Мой рост сто семьдесят пять, а Сан Саныч едва достает мне до плеча.

– Молодой, старый?

– Средний.

– Одет во что?

– Кажется, куртка или пальто. Я не запомнил. Все темное. Главное, шустрый какой, бегает, как спринтер.

– Нечего машину открытой оставлять. Вы что, телевизор не смотрите? На сегодня это самый распространенный способ кражи. У нас целая серия идет. Колесо вам прокололи, а пока вы его меняли, папочку и того. Что там, кстати, было? В папочке?

– Я вот из-за этого и пришел. Документы кое-какие рабочие, но это не главное, хотя обидно. Самое важное – техпаспорт на машину и права. Да, еще деньги. Где-то долларов пятьсот.

«Врешь, собака! – кричит мой внутренний голосок. – Не было там никаких долларов!»

Валька, кажется, тоже не верит в деньги.

– У вас что, кошелька нет? Кто ж в папках деньги носит?

Блюминг на секунду смущается:

– Какая разница, где я ношу деньги? Куда хочу, туда и кладу.

– Понятно. А от нас вам что надо?

– Не понял?

– Ну, с разным ведь люди приходят. Кому преступника вынь да положь, кому справочку для бухгалтерии, кому страховочку.

– Мне надо восстановить техпаспорт и права.

– Это без проблем. – Валентин достал из стола самодельный бланк справки, отпечатанный на компьютере. – Давайте ваш паспорт и данные машины.

Через минуту он протянул заполненную справку.

– С этим в ГАИ. Печать в канцелярии поставьте. Свободны.

– А заявление?

– Я ж спросил, что вам надо – преступника поймать или справку выдать?

Блюминг прокашлялся, свернул бумагу и поднялся.

– Хорошо, где канцелярия?

– Там же, где и начальник.

Громко хлопнув дверью, Аркадий Андреевич вышел. Я повернулся к Вальке:

– Слышь, Валь. Я немного не понял. Ты его отшил или нет? Он ведь не оставил заявы.

– Никого я не отшивал. Ты ж слышал. Я спросил, что он хочет. Кажется, он хотел восстановить документы. Я разве был против? А жаловаться он не побежит. Сомневаюсь, что этот случай имел место. Нажрался товарищ где-нибудь да прос…л свою папочку, а теперь выкрутиться хочет с минимальными потерями. Знаю я этих Блюмингов.

– Хорошо, а если б не Блюминг, а честный мужик?

– Я что-то, Юрок, тебя не понимаю. Я никого и никуда не отшиваю. Я разбираюсь по существу. Это две большие разницы. А по поводу отшитая вот, послушай одну маленькую историю.

Встретились на тусовке два преступных босса и обсуждают проблему.

«Слушай-ка, братишка. В отделе милиции, что на нашей территории, назначили нового начальника. Со старым-то мы хорошо ладили, никаких проблем. А этот, говорят, честный, не берет ни фига. Ушибленный по жизни. У тебя никаких предложений не имеется?»

Второй отвечает:

«Не трепыхайся по мелочам. Его свои же скинут, у нас ведь наверху тоже все схвачено. Надо этому неберущему немножко с раскрываемостью подпортить. Скажи своим людишкам, пускай на его участке устроят неделю Варфоломеевских ночей и деньков. Раскрываемость в ментуре – самый главный показатель. Они без него никуда. Как мы без „стрелок“ и „запуток“. Ну, а потом уже и с начальником побеседуем. Не хочешь иметь на территории низкую раскрываемость, тогда не выделывайся, а бери деньги и пример с умных людей. Иначе умные люди тебя быстро на берег спишут».

Так и сделали. Через месяц встречаются.

«Ну как? Он еще не одумался?»

Первый пожимает плечами:

«Я ничего, братан, не понимаю. У них как было семьдесят процентов, так и осталось».

«Погоди, погоди, твои люди-то хорошо работали, на совесть?»

«Еще как. С плотностью – одно преступное проявление на квадратный метр. И до сих пор все на свободе. Как же так? Почему процент тем же остается? Нам уже потерпевших жалко! Наверное, менты поганые мухлюют что-то. Беспределыцики! Совсем без совести».

Короче, Юрок, обломилось у них начальника скинуть. А почему? А потому что у нас свой авторитет. Министр. Сказал он «семьдесят» – сделаем «семьдесят». Скажет «сто» – будет ему «сто». По существу разбираться будем.

– Да, ты прав, Валя, – задумчиво произношу я, – Выдумал Блюминг все. Однозначно.

Вернувшись в свой кабинет, я набираю номер городского морга, узнаю, кто вскрывал труп Рябининой, и перезваниваю врачу-патологоанатому.

– День добрый, оперуполномоченный Иванов. Мне сообщили, что вы вскрывали Рябинину. Как насчет причины смерти?

– Да. Жалко, симпатичная девушка. Там в чистом виде ДТП. Довольно характерные повреждения. Смерть наступила от сдавления грудной клетки. Травм от удара нет, вероятно, по ней проехала машина, и явно не легковая. На одежде имеются следы протектора. В крови обнаружена почти смертельная доза алкоголя, так что девчонка реально могла упасть на проезжей части, ну и… Странно, почему вы этим интересуетесь?

– Да так, на всякий случай. Машина ведь скрылась. Искать-то нам. Спасибо за информацию. До свидания.

Я кладу трубку. Искать вообще-то не нам. Уголовный розыск занимается дорожно-транспортными происшествиями только в кино. В жизни это удел ГАИ. Даже если есть жертвы.

Я замечаю, что мне мешают какие-то звуки. А, это ж радио. Оно, оказывается, работает.

– Это в чистом виде политический произвол! Травля! Мы требуем защитить нас от спецслужб, тесно связанных с мафией, от сфабрикованных уголовных дел, от политического беспредела. Требуем сохранения иммунитета и расширения политических прав! Мы выведем Россию из болота!.. Мы…

Я вспоминаю Шмыльникова и вырубаю радио. Потом возвращаюсь за стол и раскрываю папку Блюминга.

Она безмерно красива в свете моей настольной лампы. Внутри целая россыпь всяких кармашков и отсеков. Начнем с самых глубоких. Погнали. Еще раз убеждаюсь, что Блюминг – врун и мошенник. Никаких баксов в карманчиках не имеется, даже с лупой не увидишь. Вот так. Все норовят обвести вокруг пальца нашу доверчивую милицию. Ищут дурачков. Не покатит, товарищи.

Переходим к бумажкам. Бумажки после минутного изучения никакой компрометирующей информации не выдают. По простой причине – я в них ничего не понимаю. Какие-то накладные, квитанции, расчеты. Я надеялся найти в папке что-нибудь попроще. Типа письма любимой женщине с рассказом об убийстве четырех-пяти конкурентов по кровати или исповедью на тему сокрытия доходов от налогообложения:

«Дорогая, все, что я сокрыл от налогов, спрятано на Южном кладбище, под последним кирпичом надгробной плиты моей двоюродной бабушки. Когда я покину мир, можешь воспользоваться этими деньгами для покупки телевизора „Гаоуай“. Настоящего японского качества».

Перетасовав бумажки, как колоду карт, я решаю применить всем известное правило – если не можешь разобраться сам, сделай так, чтоб не разобрались и другие. То есть покажи все это ближнему своему и с радостью открой, что дурак не только ты.

Я вылезаю из-за стола и иду тестировать Щеглова. Посмотрим, посмотрим, каков он спец в экономических вопросах.

Щеглов рубится в тетрис, снимая стресс. Он сосредоточен и напряжен.

– Валя, посоветоваться бы…

Щеглов жмет на паузу, убирает тетрис в стол, массирует кисти и кивает:

– Валяй.

– Тут граждане принесли папку. На помойке нашли. Это, похоже, папка Блюминга. Вот его права. Наверное, вор деньги забрал, а папку выкинул. А мне Михалыч велел на Блюминга дряни какой-нибудь поднакопать. Ты не глянешь, может, есть тут чего? В смысле компры.

Я протягиваю папку. Валька раскрывает и минут пять усиленно изучает бумажки. Потом констатирует:

– Похоже, здесь все чисто. Это обычные накладные. Компания «Фаворит» отгрузила на фармацевтический завод города Офонаревска пятьдесят кило бормотала. Вот документ приемки. Реквизиты вроде все – печать, подписи должностных лиц офонаревского завода. В «Фаворит» бормотал поставляется из Швейцарии – вот соответствующая бумажка. Также пятьдесят кило.

– А остальные документы?

– Чепуха всякая. Какая-то калькуляция, пара рекламных проспектов. Похоже, «Фаворит» – обычная посредническая контора. Покупает этот бормотал в Швейцарии и перепродает в Офонаревск. Единственный момент… Погоди-ка, давай позвоним в ОНОН^{note 3}, кажется, бормотал – это не бананы и не «Нескафе», просто так его за бугром не закупишь.

Валька роется в телефонном справочнике и давит на кнопки своего китайского «Панасоника»:

– Алле, Витек. Здоров! С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает капитан Щеглов! Слыхал такого? Ха-ха. Как у нас наркобизнес? Я так и думал. Пара минут найдется? Тогда слушай.

Валька излагает проблему, затем вникает в суть ответа, кивая, задавая уточняющие вопросы и делая отметки на перекидном календаре. Получив изрядную дозу неведомой для него ранее информации, он кладет трубку.

– Значит, Юрок, дело такое. Бормотал действительно далеко не безобидный натурпродукт, а суровое наркотикосодержащее сырье. Его используют в фармакологии для производства ряда лекарств. Но самое главное, из него также можно изготовить один из самых опасных наркотиков – глюконат барбитура, на жаргоне – опупен. Слыхал про такой?

– Читал кое-что в газетах. Он популярен сейчас на Западе.

– Все верно. Опупен изготавливается в виде таблеток или раствора. Применяется внутривенно либо во время обеда. Степень привыкаемости фантастическая – после первой пилюли не остановиться. Поэтому пробовать не советую, даже если очень приспичит. Стоимость таблеток тоже фантастическая, примерно сто баксов за штучку.

Действительно очень популярен среди западного элитного общества, ну и новых русских, конечно.

Как сказал мне Витек, подобное сырье находится под строгим контролем со стороны Министерства здравоохранения и Министерства внутренних дел. Ни один грамм бормотала не уходит налево.

Во-первых, все подобные «Фавориту» компании стоят на учете в ОНОН, во-вторых, чтобы торговать такой борм-стальной продукцией, необходима лицензия Министерства здравоохранения. А получить ее довольно непросто, потому что предварительно проверяется подноготная фирмы и изучаются дальнейшие пути использования сырья. Специальная комиссия должна не только разбираться с «Фаворитом», но и исследовать технологию изготовления лекарств на заводе в этом Офонаревске. И так далее, много всяких аспектов.

– У «Фаворита», стало быть, имеется лицензия?

– Да. Витек прокинул «Фаворит» по компьютеру. Там все в порядке. Как говорится, комар жала не подточит.

– Жалко. Я так надеялся что-нибудь тут разрыть. Погоди, Валь, а вдруг это липовые накладные? А бормотал товарищ Блюминг все-таки пускает налево.

– Очень сомневаюсь, Юрок. Накладные настоящие, это я тебе как спец говорю… Так не подделать, к попу не ходи. Потом вот эту бумажку видишь? Это копия заявки в спецохрану для сопровождения бормотала в Офонаревск. Все четко. Никакого левака.

– А вдруг?

– Ну, чтоб тебя не терзали сомнения, отстучи в Офонаревск телетайп. Так и так, просим проверить, отгружалась ли на фармацевтический завод такого-то числа партия бормотала. Проблем-то… На, держи.

Валька захлопывает папку и возвращает мне. Я благодарю Щеглова за совет и иду к дверям.

– Погоди-ка, Юрок…

Я оборачиваюсь. Валькино лицо сияет ехидностью.

– Из тебя, пожалуй, выйдет опер.

– Почему, Валь?

– Граждане, говоришь, папочку нашли? Хо-хо-хо…

Утро следующего дня одарило меня новым материалом. Настоящая кража. Не то что стекло. Я сижу за столом и вникаю в фабулу, разбирая корявый Валькин почерк. Заявление принято накануне вечером. Раз принято, значит, отшить гражданина не удалось. О нет, не гражданина. Гражданку.

Я откидываюсь на стуле и чувствую себя мистером Холмсом, читаю объяснения, как он – старинный манускрипт про собаку Баскервилей.

«Я познакомилась с ним в троллейбусе, пригласила домой, угостила чаем и ликером… Потом так получилось, что мы оказались в постели, и я заснула… Пропали деньги в сумме… кольцо золотое… проездной билет… Приметы…»

Так, это полный беспредел. Выпил ликер, получил удовольствие да еще проездной прикарманил. Полный набор! Ничего, я тебя быстро повяжу, любовничек липовый.

Я беру чистый лист и, как нас учили в школе, составляю план раскрытия преступления. Первое – делаем фоторобот, второе – этот фоторобот покажем водителям троллейбусов и продавцам ларьков, в которые ворюга может притащить краденое золото. Третье – несколько дней покатаемся в троллейбусах нужного маршрута, чтобы взять любовника с поличным во время его входа в доверие к одиноким женщинам. Четвертое…

Когда десятый пункт появляется на бумаге, я с облегчением кладу ручку и блаженно выдыхаю. Все! Считай, дядя за решеткой. План классный, в школе пятерку бы поставили. Я даже не забыл отправить окурки на экспертизу.

На всякий случай, пожалуй, прочитаю план наставнику, который сегодня на месте. Правда, не очень хочется его будить, тем более, сон Виктора Геннадьевича нервозен и беспокоен. Спит наставник, положив голову на стол, руки сложив на коленях. Возможно, ему снится мебель от фирмы «Ангелина», а может, далекое детство, когда летаешь во сне.

Я дотягиваюсь до плеча Черненко:

– Витя, на минуточку. Не проснешься, а?

Виктор Геннадьевич вздрагивает, как от укуса осы, и резко тянет руку подмышку.

– Кого берем?! А?!

– Никого не берем, Витя. Это я, Юра.

Черненко отводит пистолет и кашляет:

– Фу ты… Это все из-за радикулита. Застудил спину.

Пистолет исчезает в кобуре.

– Что, Юрок, случилось?

– Ничего, Вить, ничего. Я вот план набросал по краже. Послушай, может, что-нибудь не так?

Я читаю все десять пунктов. Наставник сверлит взглядом свои ботинки и периодически кивает. Когда я заканчиваю, он вопрошает:

– Это для проверки, что ли, план? Тогда нормально. Можешь печатать.

– Да нет. Вить, не для проверки. Мне кражу раскрыть хотелось бы. Вчера вот вечером приключилась.

Витькина «беломорина» снова самопроизвольно воспламеняется. По рефлекторному подрагиванию его ноздри я понимаю, что в план вкралась ошибка.

– Вчера? Вчера кража была? А чего ж ты план сегодня пишешь?

– Я вчера не знал про нее, Вить. Я ж только сегодня заяву получил.

Дергается вторая ноздря.

– Я спрашиваю, зачем ты его вообще написал? Там что, сразу дело возбудили?

– Нет еще. Но через три дня все равно придется возбуждать.

Витька резко бросает:

– Вот что, умник распрекрасный, ты эти мысли при себе держи, они нам без надобности.

– Но, Вить…

– Что ВИТЬ? Окурки, фоторобот… Забивают вам голову черт-те чем. Ладно, – уже спокойнее говорит Витька, – я сам такой же был. Это с годами проходит. Никакого плана по этой краже писать не надо. Кражу желательно отказать, то есть списать материал в архив. А мужика так ищи, без уголовного дела.

– К-как отказать?! Невозможно. Нереально, не…

– Все реально. Откажешь за отсутствием события преступления. Пусть напишет, что все нашла.

Теперь ноздря задергалась у меня. Вместе с ухом.

– К-к-как нашла? Что ж она, дура совсем? Или мне тоже на нее копать, как на Блюминга?

– Дело вкуса. Можно накопать, а можно и наоборот. Ублажить. Как, кстати, дамочки фамилия?

– Пушкина, как у поэта.

– А-а, так ее пятый или шестой раз обносят. Падкая она очень на мужиков. И главное, бестолковая. Сколько ни предупреждай, все равно в троллейбусы тянет. Ну раз, ну два… но пять?! А потом к нам бежит – помогите, обокрали, сволочи. Не пойму только, чего ее Щегол назад в троллейбус не послал. Пускай бы ехала далеко и долго. Ладно, не беда. Короче, чтобы она написала, что золото-деньги-проездные нашлись, надо ее ублажить.

– Как? Как ублажить?

– Просто. Как баб ублажают? У каждой бабы есть своя слабая сторонка. Кто-то любит французские духи, кто-то – бриллианты, кто-то – всякое прочее. Пушкина как раз – всякое прочее. Не хватает ей в жизни мужской ласки, а на другое у тебя и денег не хватит.

– И что?

– Тебе и карты в руки! Зачем тебе закон три дня дает? Именно для этого. Действуй, Юрок. А план у нее над кроватью повесь, чтоб не приглашала кого ни попадя.

– Мне опять дома не ночевать?

– А ты что хотел? Это оперативная работа, а не завод железобетонных конструкций. Ты-то что переживаешь? Ты ж, кажется, холостой. Но даже если и женишься когда, голову подобной ерундой не забивай. Ты на службе. Служба – дни и ночи. Как в песне. Моя вот половина очень строго вышколена. Если после рейда или засады меня дома не будут ждать горячая котлета, улыбка и фраза: «Я горжусь тобой, милый», половину ждет скандал. А тебе что переживать? Позвони маме и предупреди.

Я будто сквозь дымку смотрю на план и больше не чувствую себя Холмсом. Я чувствую себя лилипутом в Стране великанов. Ну, и чуть-чуть дураком…

– Ты любишь меня, Юра?

Вот! То, чего я боялся! То, до чего доводит безмерное потребление телесериалов и любовно-авантюрной литературы. Тридцать лет женщине, а высота жизненного опыта на уровне пятнадцатилетней школьницы. Тут не только без проездного можно остаться…

В другой раз я затеял бы монолог в стиле Онегина: «Видишь ли, Таня… Я не умею, Таня…» Но сейчас надо бить в точку. Прямо и метко. Вгонять в десятку!

– Конечно, Таня…

– Ах!

Я сижу на краешке разобранного дивана и смотрю на плакатик «Тропиканки». В желудке переливается непереваренный ванильный ликер. Мучают изжога и совесть.

Да, между прочим, я гол, извините, если что. На часах восемь утра. За окошком легкий снежок.

Я оборачиваюсь простыней и иду к разбросанной одежде. Начинаю с носков.

– Тань, мне на работу пора. У нас шеф строгий, за опоздания три шкуры дерет.

– Да-да, Юра, я понимаю. Ты придешь сегодня?

– Если в засаду или в рейд не подпишут – непременно.

Чувствую, что точно подпишут.

Танечка ложится на спину и закрывает глаза.

– Скоро Новый год, ах, как хорошо…

Мне, конечно, немного жаль Таню. Она, как любая женщина, хочет обычного счастья, нормального и доброго мужа… Предыдущие годы, возможно, потрачены на расчетливые поиски принца, красивого и богатого. Не получилось. Теперь не до жиру. Время безжалостно. Одной страшно.

Я иду в ванную, мою физиономию. Голова при наклонах кружится. Сегодня меня, похоже, ждет нервный сон на столе. Татьяна уже на кухне. Варит кофе. С тем она, кажется, тоже пила кофе.

Я сажусь за стол и беру бутерброд с сыром. Аппетита нет. Глотаю кофе без сахара. Горько.

Татьяна – маленькая симпатичная женщина, ее нисколько не испортила бессонная страстная ночь. Наоборот, она, кажется, расцвела. Странно, почему она одинока?

На холодильнике папка с материалом. Вчера вечером я заглянул к Татьяне уточнить кое-какие детали. Уточнил.

Над холодильником календарь-гороскоп. Татьяна замечает направление моего взгляда.

– Ты кто по гороскопу, Юра?

– Стрелец.

– Стрельцы – наивные люди. Взрослые дети. Наивные и добрые. Но их наивность никогда не идет им во вред. Стрелец – знак планеты Юпитер, самой большой планеты Солнечной системы. Юпитер не дает в обиду своих детей. Я бы хотела родиться Стрельцом.

Я не считаю себя наивным, но спорить не хочу.

– Таня, ты понимаешь… Эта кража, ох… В общем, ты только пойми правильно… Я буду искать этого мужика, что тебя обнес, и если найду, то все он тебе вернет… Вытрясу. Вместе с костями. А сейчас… Мне надо, чтобы ты написала, что все нашлось. Мол, погорячилась, не посмотрела внимательно…

Татьяна морщит лобик:

– Не поняла, Юра. Зачем?

– Дело в том, Танечка… Эти показатели… Тебе ведь без разницы, будет уголовное дело, не будет. Я все равно искать стану. Мне тоже без разницы… Но у нас же статистика. А я молодой, мне закрепиться в коллективе надо, понимаешь?

Татьяна кивает:

– Что писать?

Я достаю чистый лист и ручку:

– Заявление. Прошу прекратить розыск вещей и денег в связи с их обнаружением. Число, подпись.

Татьяна, написав, протягивает мне бумагу.

– Спасибо, Тань. Я постараюсь найти его…

За порогом квартиры я припадаю к двери спиной и смотрю в никуда. Мать твою за ногу! До чего я докатился! Становлюсь пьяницей, вором, теперь вот еще и… Хм, а нас учили, что на службе мы должны быть альтруистами и импотентами. С холодной головой и чистыми руками. Ну никак не получается.

Вспоминается старина Шерлок. Интересно, он смог бы, как я сегодня? Вот так, один переспал – пропало колечко, другой переспал – колечко нашлось! Поэзия! Без всякой дедукции. Думаю, кишка тонка у Шерлока. Даже если б ему помогали Ватсон, миссис Хадсон и Бэрримор. Не раскрыли бы. А мы раскрыли. Мы круче. Система, отлаженная годами, не дает сбоя.

Танцы на льду.

Я вздрагиваю и прислушиваюсь. Это из-за дверей. Да, оттуда. Татьяна плачет…

«Начальникам отделов милиции, командирам ОМОН, старшим экипажей вневедомственной охраны. В случае задержания гражданина Мамедова В. Ф. убедительная просьба не применять к нему средств личной самообороны и приемов рукопашного боя в связи с тем, что гражданин Мамедов проходит по уголовному делу об убийстве в качестве свидетеля.

Следователь прокуратуры Петров А. И.

Число. Подпись». Прочитав этот удивительный документ вслух, Щеглов взглянул на собеседника:

– Ну и что, не помогает?

Собеседник, молодой азербайджанец, указал на огромный синяк под глазом:

– Самы выдыте.

– Что ж так?

– Достать не успеваю. Только руку за пазуху, сразу дубыной по лицу. Обыдно, слушай. Три раза за месяц в больницу отправляли. Уеду я домой, не могу больше. На рынке рейды через день. И все время мордой в снег. Обыдно. Никто эту бумажку и не читает. Потом, в отделе только читают. А сразу – никто. Раз черный, значит, бандит. У тебя, мол, на роже все написано, чего ты нам всякую туфту суешь? Уеду я.

– А ты что хотел? И бананами торговать, и синяков не иметь? Справка эта тебе только после гальюна пригодиться может. Но по старой дружбе могу дать совет. Глядишь, поможет. Возьми рекламный щит, напиши этот текст крупными буквами, вместо следователя прокуратуры укажи начальника ГУВД, а еще лучше наклей его портрет, повесь щит над своим торговым лотком и живи спокойно. Как ОМОНовцы в наступление пойдут, ты щит перед собой выставляй. По начальнику ГУВД не рискнут дубинками или сапогами. В худшем случае баллончиком брызнут.

Азербайджанец тяжело вздыхает:

– Понимаешь, Валентин, свои ведь тогда замочат. С ментами западло дело иметь.

– Ну, не знаю. На тебя не угодишь. Тогда катайся в больницу по пять раз в месяц. Держи.

Валька возвращает парню бумагу, бережно обернутую в целлофан.

– Бывай, мне некогда.

Парень поднимается и, надевая на ходу шапку, выходит.

– Он правда свидетель? – спрашиваю я Щеглова.

– Вроде да. Третий год уже. Мужик, в общем, неплохой. Что там у тебя? Давай.

– Вот, отказник набарабанил. Посмотри, все верно?

Валентин пробегает глазами свежеотпечатанный шедевр.

– Правда, что ль, нашла? Во дает. Что за публика?! Я ведь ей раз пять повторил – внимательно, в каждом углу посмотрите. А она – нет и нет, все, мол, обыскала, украли. Ан нашла все ж таки.

– Я ей помог немножко. Витька подсказал, где поискать можно, я проверил, и точно – там оказалось.

– Витька спец, мудрая голова. На. Все верно напечатал, прокурор носа не подточит.

Заходит шеф.

– Мужики, завтра рейд общегородской, сюда ОМОН пригонят. Надо им адресную программу дать. Прикиньте за сегодня. Притоны там, наркоманы, малины, хазы. Тех, кто в розыске, дайте. Пусть пошерстят, хуже не будет. Может, сдуру кого и задержат. Программу начальнику отдайте. Юра, что у тебя по тому материалу со стеклом?

– Еще есть несколько дней. Жду телетайп из Офонаревска.

– Не затягивай. За просроченные материалы на каждом совещании имеют.

– Я постараюсь.

Михалыч уходит.

Я вновь обращаюсь к Щеглову:

– Валь, а Михалыч не душный мужик?

– Михалыч – опер по натуре. Если местным бандюгам и ворюгам кого и следует опасаться, так не бравых генералов и полковников в папахах, по телеку кричащих, а Михалыча.

– Мне все ж кажется, что он душноват. Вон с этим стеклом хотя бы…

– Михалыча понять можно. Положение обязывает. Попробуй и показатели добыть, и авторитет удержать. У него самая сволочная должность. В смысле, неблагодарная. А на показателях у нас все помешаны, не только Михалыч. В нутро въелось, в кровь. Вроде как инстинкт. Год назад, как раз под праздник, на Деде Морозе «палку» ухитрились срубить.

– Как это?

– Ну, шел себе дедушка с мешком подарков, шел-качался. Больше нормы напоздравлялся, борода на непотребное место сползла, аж неприлично. Наши постовые из самых человечных побуждений отвели Деда в отдел, чтобы не упал где-нибудь да не замерз спьяну. Конфуз ведь полный – Дед Мороз и вдруг замерз!

Привели, короче, посадили оттаивать и трезветь. Михалыч в вечер работал, в дежурку заглянул. А это что за чудо в бороде? Дед Мороз. А в мешочке что? Подарки, наверное. Проверяли? Нет. Проверьте. Проверили. Нашли пару бутылок коньяка и три самопальные хлопушки, сделанные из круглых батареек. Разбудили Деда. Это что такое, мужик? Да хлопушки, ребята. Сам сделал – фейерверк для детей хотел устроить. Я бывший пиротехник – это сейчас Дедом Морозом кормлюсь.

Михалыч не клюнул, старый волк. Проверим, что там за фейерверк. Для начала составьте-ка, мужики, акт изъятия, потом отправьте хлопушки на экспертизу, а пиротехник у нас пока посидит. В камере. Картина была – полный угар.

На следующий день эксперт звонит. Так и так, представленные на экспертизу предметы признаны боеприпасами: кустарного производства, могущими применяться для поражения живой силы. Тротиловый эквивалент не установлен, но ларек кооперативный такая хлопушка запросто разнесет. Хороший фейерверк.

Повезло, что пиротехник при детях не успел ни одной штучки рвануть. Получил дедушка год исправительных работ по двести восемнадцатой с выплатой десяти процентов государству. За изготовление боеприпасов больше полагается, но с учетом личности и обстоятельств подрывник отделался процентами. Как раз сейчас кончит срок мотать. А теперь прикинь – не сунься Михалыч в мешок? Детей бы покалечило. А почему сунулся? Так что «палки» иногда тоже помогают. Они мобилизуют. А тебе с этим стеклом сам Бог велел.

Я тупо смотрю на свой отказник.

Валька едко косит глаз:

– Про этот «отказничок» ты не шибко распространяйся. Не строй из себя героя. Любит молодежь по неопытности покичиться. Не знает, что завтра прилетит очередная комплексная проверка, нагрянет к этой Пушкиной-Лермонтовой и поинтересуется, где же она нашла свои колечки. Ты теперь у Пушкиной тоже на крючке… И даже не у нее. У системы. Ничем не сломать, никакими реформами… А кто вдруг поперек встанет, самого же вот этими отказниками и замордуют. Да ладно, не переживай, а то совсем скис. Не все так плохо. Без нас все равно не обойтись. Кто бандюгов ловить будет? Генералы да проверяющие, что ли? Мы-то без них переживем, а они – без нас?.. Иди, пиши адресную программу.

– Да, Валь, а где мне ее взять? Я территорию еще плохо знаю.

– Ну, это уж совсем элементарно. У Маркова в сейфе гроссбух есть с подучетным элементом. Красного цвета, толстый такой журнал. Вот из него и выпиши десяток адресов. Не ошибешься…

Я сижу на небольшой кухне квартиры Ирины Рябининой и грею замерзшие руки о плоскую паровую батарею. Сегодня ужасный холод. Батарея чуть теплая, оттаиваю я медленно. Сам виноват. Проспал и второпях забыл дома перчатки. Маникюр на таком морозе сходит мгновенно – это очень кстати, что я его никогда не делаю. Ладно, ладно, уж и потрепаться нельзя. Может, автору платят построчно!

Перед ощупыванием батареи я задал сидящей напротив матери Ирины пару вопросов и теперь внимательно выслушиваю ответы.

– Я никогда не поверю в то, что Ирочка была так сильно пьяна. В жизни она, конечно, выпивала, шампанское там, легкое вино. Дни рождения, Новый год.

– Экспертиза – штука точная.

– Не знаю… С чего бы ей напиваться? У нее только все наладилось. Работа, личная жизнь. С первым мужем она и не жила почти. Подонком оказался. Развелись через два месяца после свадьбы. У нее диплом на носу, госэкзамены, а тут такое. Ничего, выдержала. Институт закончила. Распределения сейчас нет, работу трудно найти. Покрутилась с месяц там-сям, а потом вот – страховая компания. И сразу управляющим. Представляете, какая удача?

– Это удивляет. На такую должность первого встречного не возьмут.

– Конечно, конечно. Кажется, ей помогла какая-то сокурсница с института.

– Надо ж! Кто б мне помог стать начальником ГУВД? Собчака прошу-прошу, а он

– молод, Юра, молод, пойми. Зарабатывала Ирина хорошо?

– Да, очень хорошо. Мы и не мечтали о таком.

– А личная жизнь?

– Вы знаете, Ирочка почему-то считала, что с первым мужем у нее не получилось из-за меня. Я, мол, между ними встала. Хотя никак я им не мешала, никак. Это она чтоб себя как-то успокоить… Я ее понимала.

Мать выдержала паузу.

– Ну, и после этого со мной никаких разговоров о мужчинах. Боялась, что я снова сглажу. Но кто-то у нее был. Не так давно появился. Где-то в августе. Я сама почувствовала. Цветы, духи дорогие, да и ожила девочка, Ирочка моя. Сама, правда, ничего не говорила. Кстати, я, когда вещи ее разбирала, нашла кое-что. Пойдемте.

Я отлепил руки от батареи и направился следом за матерью.

Зайдя в небольшую, аккуратно прибранную комнату, она выдвинула ящичек зеркального бюро.

– Вот, смотрите. Наверное, Ирочка купила это в подарок к Новому году.

Женщина протянула мне прозрачную коробочку. В ней лежала изящная и несомненно дорогая заколка для галстука.

– И еще. Это она, наверное, раньше подарила.

Я увидел рекламную открыточку мужской туалетной воды «Пако рабанне», утверждающую, что это лучшее изобретение французских парфюмеров за последние четыреста лет.

– Скажите, фамилия Блюминг вам ничего не говорит? Аркадий Андреевич?

– Нет, никогда не слышала.

Ага, тайная любовь. Сопли в томате. Знаю я эти штучки. Сам не так давно занимался. Чья только идея сделать ее тайной? Блюминга или Рябининой? А может, совместная? Оптовая? Давай, дорогой-дорогая, любить тайно. Чтоб другие не завидовали и не разбили нашего хрупкого счастья. Да хранит Господь нашу любовь!

Блюмингу-то было что скрывать. Человек женатый, занимает серьезную должность. А Ирочке? Чтобы не сглазили? Чепуха. А все-таки скрывала. Интересно, а она сама-то знала, что Акакий Андреевич немножко женат? Вот уж вряд ли. Чего ради ему тогда «Пако рабанне» и заколки дарить? Обычному любовнику вообще ничего дарить не полагается, кроме, собственно, самое себя. Пусть он, жеребец, дарит.

– Еще один вопрос, – перебил я свой внутренний голос голосом внешним. – Накануне аварии у Ирины было все в порядке? Она выглядела как всегда?

Мать села на диван.

– Да, вы правы, она вернулась сильно расстроенной. Со мной почти не разговаривала, прошла сюда и заперлась. Никому не звонила и даже не смотрела «Санта-Барбару». Когда она вышла на кухню, я заметила, что у Ирочки припухли глаза. Она плакала. Потом взяла снотворное из аптечки и опять заперлась в комнате.

Мать достала из кофты белый платочек. Бог мой, неужели Ирина переживала по поводу разбитого лба любимого Блюминга? Можно, конечно, влюбиться до чертиков, но не так же! Ладно, гадать не будем. Главное, есть факт – пришла домой злая. И не просто злая, а до слез злая. Кто ж до слез-то довел? Да он, наверное, и довел. Блюминг. Если в трамвае-троллейбусе обзовут козлом-верблюдом, через полчаса забудешь и к аптечке за снотворным не побежишь.

А на следующий день в «Стикс» заявляется сам обидчик. Да еще с букетом роз. Ага, извиняться пришел. Явку с повинной притаранил. После которой Ирина напивается вдрызг и попадает под машину.

– Вера Сергеевна, а на похоронах Ирины этого неизвестного жениха не было?

– Нет, кроме Саши, бывшего мужа, никто не пришел.

– И с работы?

– Никого не было.

– Заботливый коллектив.

Уж Блюминг мог бы навестить любимую. Верблюд.

Я замечаю на бюро медную фигурку Стрельца.

– Ирина – Стрелец по гороскопу?

– Да, это ее знак.

Юпитер, похоже, не такой сильный дядька. Тут же на трюмо женская сумочка.

– Это Иры?

– Да.

– Можно я взгляну? Меня интересуют только записи.

– Какая теперь разница?.. – устало соглашается мать. – Не пойму, зачем вам все это надо?

Я тактично замалчиваю историю со стеклом и произношу домашнюю заготовку:

– Тот, кто сбил Ирину машиной, скрылся. Понимаете? Его надо искать. Любыми способами.

Женщина безразлично кивает. Я выкладываю из сумочки обычные дамские штучки

– косметику, платочек, кошелек. Связка ключей, пара авторучек, таблетки аспирина. Записной книжки нет. Несколько телефонов на клочках бумаги.

В боковом кармане меня ждет необычная находка. Тоже бумажки, тоже с записями типа «17.00. Таня». Бумажки, да не совсем. Водочные этикетки. Одна от водки «Распутин», вторая – от «России». Миленько. Записи сделаны небрежно, явно наспех. Надо было срочно записать, а под рукой ничего другого не оказалось. Кроме этикеток.

Я поворачиваюсь к женщине:

– Скажите, Вера Сергеевна, цветы, духи и прочее стали появляться в августе. А когда Ирина стала управляющим «Стикса»?

Мать отрывает от глаз платочек и, уже не сдерживая слез, едва слышно произносит:

– На работу?.. На работу Ирочка устроилась тоже в августе… В самом конце.

Наставник, не снимая своего черного пальто, сидел в кабинете и читал газету. Рабочее время в расчет не принималось.

– Как интригующе. Раздел объявлений. «Группа молодых, хорошо подготовленных людей, обладающих всеми необходимыми навыками, предлагает ряд высокооплачиваемых услуг – постоянную охрану фирмы, решение всех спорных вопросов фирмы, а также выполнение разовых поручений». Телефон. Спросить Вадика.

Наставник поднял глаза.

– Ну, что проститутку через газету можно снять, это еще куда ни шло, но чтоб «крышу» бандитскую?… Дожили. Куда РУОП смотрит? Интересно, если нам кого задержать приспичит и мы позвоним, этот Вадик приедет? Фиг вам. Он высокооплачиваемый. Придется нам как-нибудь самим. Во, блин! А дальше-то послушай. «Высококлассный специалист быстро и недорого произведет ликвидацию». Телефон. Спросить Алика. Та-а-ак. Это киллер, что ли? Куда убойный отдел смотрит? Не, я не знаю, что тут можно сказать. Тут, тут ничего нельзя сказать. Кроме одного – «все у нас получится».

Затем Витька хватает трубку и набирает номер.

– А Алика можно? Это насчет ликвидации. Сколько вы берете за работу? Сколько-сколько? Это в баксах? В рублях? По-моему, вы дешевите. Ах, в зависимости от объекта? Интересно. И что, вы действительно можете ликвидировать кого угодно?

По мере выслушивания ответа Витькино лицо вытягивается, как дыня. Через минуту он, не ответив, кладет трубку и вытирает рукой вспотевший лоб.

– Фу ты… Я уж думал, окончательно народ спятил. Этот Алик тараканов и крыс ликвидирует. Идиот, нормального объявления дать не может^{note 4}.

В кабинет заглянул помдеж с бумажкой в руках.

– Мужики, в Офонаревск кто телетайп стучал?

Я отвечаю.

– Держи ответ. В следующий раз ставь инициатора запроса, чтобы не бегать и не искать.

Последних слов я уже не слышу, весь поглощенный чтением телеграммы. К завершению процесса лицо мое превращается даже не в дыню, а возможно, в южный фрукт авокадо. Объявление по поводу ликвидации просто детская шалость по сравнению с только что прочитанным…

Все у нас получится… Все у нас получится… Все у нас получится…

Все у нас получится… Маэстро! Вот так! Я сказал!

– Да, Юрок, это сильно. Надо же. Так накопать слабо и ФСК, и ГРУ, не говоря уже о Министерстве внутренних дел. Попыхтят, попыхтят и бросят. Или лет пять копать будут. Но чтоб за неделю?.. Ты – будущая звезда мировой контрразведки. Того и гляди, замычишь от удовольствия.

– Да я не специально, Валь. Михалыч всего десять дней дал. Все из-за стекла этого. Не упади Блюминг, и не было б ничего.

– С этим я целиком и полностью. Вся их деятельность глубоко законспирирована, потому что дорого стоит. Это не дань с ларьков выколачивать и не машины грабить. Здесь порядка на три-четыре выше. И людишки завязаны о-очень большие. Блюминг явно не авторитет. Он где-то на третьей ступени снизу. Да, чудеса.

– Валь, а меня не убьют?

– В общем, запросто. Сам виноват. Не лезь куда не ведено.

– Кто ж знал?

– Можешь сказать мне свою последнюю волю. Бля буду – выполню.

– Спасибо, Валь. Ты хороший мужик.

– Все это прекрасно, но что нам с информацией делать?

– Как что? Михалыч же сказал. Положим перед Блюмингом и пусть думает. Либо стекло в универмаге на себя берет, либо мы доводим информацию до мировой общественности. Я уверен, что он с радостью согласится на первое, и мы записываем в баланс раскрытое хулиганство.

– Слова не мальчика, но мужа! Ты взрослеешь с каждым днем. Блюмингу принципиально надо влепить двести шестую. Потому что привлечем ли мы его за такое, – Валька ткнул пальцем в телеграмму, – это еще вопрос. И люди крутые, да и состава преступления вроде как нет. Ну, получил незаконным путем лицензию, ну и что? Какой состав? Ничего, по двести шестой-второй тоже срок приличный. Попервости мало не покажется.. Вызывай этого ухаря на завтра. Потолкуем. Каждому Мориарти своего Холмса, каждому Блюмингу – Иванова.

– Здравствуйте, дорогой товарищ Блюминг Аркадий Андреевич. С наступающим вас Новым годом.

– Вас также. Вы, надеюсь, нашли мои документы?

– Не-а.

– Тогда я не понимаю цели моего вызова.

– Ну как же? А стекло? В универмаге? Что, уже забыли?

Блюминг темно-зеленеет.

– Че-го?

– То-го. Вы по-прежнему утверждаете, что разбили его нечаянно? Вижу, вижу – утверждаете. И давайте без жестов. Меньше пальцев. Слова есть. В таком случае я попытаюсь доказать обратное – стекло было разбито умышленно, из самых хулиганских побуждений, с целью выказать явное неуважение к обществу и оскорбить человеческое достоинство!

Я украдкой смотрю на Щеглова. Тот утвердительно кивает. Я играю белыми.

– Итак, начинаю. Год назад вы, уважаемый Аркадий Андреевич, учредили небезызвестную нам компанию «Фаворит» с целью закупок фармацевтического сырья на Западе для поставок на отечественные предприятия. Очень, очень благородное начинание. Нам дорого здоровье нации. Молодцом!

Помимо остального, мы закупаем и бормотал – сырье, содержащее всякие там запретные вещества. Скажем прямо: наркотики. Но, вероятно, у вас в Министерстве здравоохранения весьма неплохие связи. А может, и наоборот. Там у кого-то варит головушка, а вы так – на подхвате. Шестерка-лопушок. Как бы там ни было, лицензия на закупки бормотала у вас в кармане. Или в сейфе. Это не столь важно. И конечно же, каждый грамм бормотала на строжайшем учете, не так ли? Не дай Бог ревизия, не дай Бог недостача, никаких взяток не напасешься! В принципе столько дать можно, но не нужно. Лучше обойтись. Вся отчетная документация в строжайшем порядке! Верно? Взять хотя бы фармацевтический завод в прекрасном городе Офонаревске. Пожалуйста! Сдал-принял, отпечатки пальцев!

Лицо Блюминга из темно-зеленого перекрашивается в землисто-бурый. Порядком севший голосок пытается что-то там жалобно лепетать.

– Ну… Ну и что? А к чему все это?

Мой голос зато бодр и свеж, как морозное утро. Ми-ин-то-он!!!

– Сколько ж бормотала вы отправили в Офонаревск, уважаемый? А?!

– Я не могу ответить сразу. Надо поднимать документы.

– Не надо поднимать документы! Надо бы поднять дубину да огреть кое-кого от души! В Офонаревск, уважаемый, вы не отправили ни грамма! По той простой причине, что никакого фармацевтического завода в Офонаревске не существует! Еще раз с Новым годом, Акакий Андреевич!

Моя рука торжественно подносит к носу директора телеграмму.

– А куда же девается бормотал, а, Аркадий Андреевич? Стоит ли нам искать? Вдруг повезет, найдем? Но это ведь может кое-кому не понравиться. Тем, кто вами управляет. Завалили дело, понимаешь ли, надо наказать методом ликвидации. Ошибки? Их надо не исправлять! Их надо смывать! Кровью!!! Я еще не вспоминаю Рябинину…

– Что, что вам надо? Можете назвать любую сумму.

– Прямо так уж и любую! Вот глядите, товарищ Блюминг.

Не вынимая «беломорины», я раздвигаю бумаги на столе и рисую круг.

– Это круг. А куда ни кинь – везде клинья. Согласны?

Валька уважительно глядит в мою сторону.

– Согласен, – выдавливает Блюминг.

– А я вам больше скажу. Из двух зол всегда выбирают третье!!!

Если б Щеглов был в шляпе, он бы ее снял.

Я продолжаю бить, не давая противнику ни секунды роздыху. (Иван-царевич, дай мне роздыху! А вот уж … тебе, Змей Горыныч!)

– Вы с этой книжкой никогда знакомы не были, товарищ? – Я достаю из стола уголовный кодекс.

Ага! Вот она, разгадка! Блюминг неожиданно валится со стула. Вот почему Васька всем задержанным кодекс демонстрирует! И падают они не потому, что их дуплят или в стульях винтов нет, а потому, что боятся они, гады, силы нашего закона! Самого законного закона в мире!

Я не подаю поверженному в пыль Блюмингу руки. Щеглов тем более.

– Я же, кажется, ясно сказал в начале встречи, чего от вас хочу. Честного рассказа о разбитом стекле. Честного и откровенного! Как на духу, как на исповеди! Тогда мы забываем про Офонаревск.

– Хорошо. Я действительно специально разбил стекло.

– Еще бы! И не только разбили стекло, но и оскорбили продавщицу матерными фразами. Было?!

– Было.

– То-то. Надеюсь, вы были пьяны?

– Да.

– Что пили?

– Кажется, водку и шампанское. Не рассчитал силенок, извините.

– Бывает. А зачем ударили по лицу пытавшуюся задержать вас начальницу трикотажного отдела?

– Я не бил.

– Как не бил?! Да ты чего, мужик, шутки решил с законом пошутить?!

– Хорошо, хорошо. Я ударил, но не сильно. Так, чисто формально.

– Формально, неформально, а отвечать придется. В камеру, хулиган!

Мы помогаем упавшему подняться и тащим его в дежурную часть.

Вернувшись в кабинет, я потираю руки.

– Как мы его, а, Валь? Получит теперь Акакий на всю катушку.

– Да, можно вызывать дознавателя^{note 5}. Пускай арестовывает директора. Хулиганам место в тюрьме.

– И заметь, Валь, мы его ни в чем не обманули. Мы играем честно.

Я рву телеграмму и выкидываю в корзину. Валька горестно машет рукой:

– Эх, жалко. Найти бы того, кому они бормотал сплавляют. Да не можем. За базар отвечаем. Джентльмены.

– Конечно, мы не будем искать. Потому что я уже нашел.

Валька недоверчиво смотрит на меня. Думает, шучу.

– Никому Блюминг бормотал не сдавал. Он использовал его сам. Для производства опупена. Под контролем старших братьев по разуму, конечно.

– И где он его производит? У себя на кухне?

– Нет, нет, на кухне тесно, да и родня мешает. Неподалеку имеется интересная страховая компания «Стикс», возглавляемая до недавнего времени безвременно ушедшей от нас Рябининой Ириной Алексеевной. «Стикс» занимает половину этажа небольшого жилого дома, но страхуются клиенты только в одной комнате. Страхуются, кстати, от всякой чепухи – от селей, оползней, наводнений и прочих малораспространенных в наших краях явлений. Чтоб народ не очень-то рвался в «Стикс» – лишние разговоры ни к чему.

Все остальное помещение предоставлено для переработки бормотала в опупен. Процесс трудоемкий, кропотливый, требует соответствующего оборудования. Которое сразу бросается в глаза людям сведущим.

– Погоди, что значит «безвременно ушедшая» Рябинина?

– Тут разговор особый. Я думаю, она сама жертва и, возможно, не знала, что в «Стиксе» варят опупен. «Стикс» открылся в августе этого года. Блюмингу понадобился управляющий. Лучше подставной, ничего не знающий. Конспирация – ГРУ позавидует. Никаких лишних языков. Управляющий должен быть симпатичен и глуп. К симпатичным людям меньше вопросов, они сами по себе отвлекают внимание. Помнишь Петю Ручникова?

Где Блюминг склеил Рябинину, я понятия не имею. Это и не главное. Рябинина удовлетворяла всем перечисленным требованиям. Но скрыть от нее присутствие подпольной лаборатории было нереально. Не совсем же дура.

Я предполагаю, что Блюминг открыл ей истинную причину существования «Стикса» – но с небольшой оговоркой. Мы, Ирочка, будем производить там водку. Всего лишь водку. Пока подпольно. Лицензия очень дорого стоит, понимаешь, любимая. Годик поработаем так, а уж потом и открыто развернемся. Водка качественная, ты не сомневайся. Никого не отравим.

Обстава наверняка не только от Рябининой, но и от возможных казусов. Мало ли ситуаций, мало ли подглядят. И если вдруг нагрянут враги, то вряд ли они разберутся. Очередная подвальная шушера разливает самопальную водку. Водку изымут, шушеру разгонят, а на бормотал даже внимания не обратят. И все!

Поэтому сейчас наши ОМОНы, ОНОНы и всякие прочие ШМОНы наверняка найдут в «Стиксе» кучу бутылок, этикеток, пробок. А может, уже нашли.

– Ты успел стукануть?

– Еще вчера. Так что перед Блюмингом я чист. Я не буду копать дальше, как и обещал. Но ты не дослушал. Рябинина по уши втрескалась в Блюминга. Может, он рассчитывал на это, может, нет. Наверняка для нее он был одиноким, трепетным мужчинкой, ищущим счастья. Да вот же я, Аркаша, счастье твое. Блюминг отвечал опять с оговоркой. Давай, любовь моя, о наших отношениях не трепаться, на людях не целоваться и рекламы по телеку не давать.

Неделю назад они идут в универмаг покупать Аркаше галстук. Аркаша не смотрит под ноги и на выходе бьет стекло лбом. Дальше согласно руководящей директиве в дело вступаю я.

А Блюминг, испортив себе праздничное настроение, портит его и Рябининой. Может, из-за безвкусного галстука, может, из-за того, что Ирина записалась в понятые, а может, еще из-за чего. Мало ли в современном мире катаклизмов. Короче, в морды вцепились, сопли размазали.

На следующий день Блюминг, утерев сопли, покупает розы и бежит к обиженной мадонне. Прости, прости меня, дурака, хочешь я сейчас станцую, как Майкл Джексон. На пороге «Стикса» «танцор» сталкивается со мной. Я, к сожалению, был нерасторопен и простодушен, поэтому поздоровался да еще сдуру объяснил, что хотел бы увидеть нашу общую знакомую.

Дальше одни догадки. Блюминг снова рассвирепел, закипел и танцевать перед мадонной не стал. Ну а чтоб мадонна никуда не побежала или мне, к примеру, ничего лишнего не брякнула, необходимо и достаточно нейтрализовать ее каким-нибудь несчастным случаем. Что наверняка и было проделано, потому что вряд ли Рябинина сама легла под колеса, как Анна Каренина. Скорее всего ее уже мертвой или полумертвой положили, а потом переехали. Блюминг не мог рисковать, слишком серьезные люди завязаны в этой афере с бормоталом. Получить лицензию без всяких преград и проверок… Правильно, очень высокий уровень.

Вот, пожалуй, и все. Такой «Фаворит», понимаешь. Правильно Михалыч сказал: чтобы распознать дерьмо, надо в него ступить. И главное ведь, не руби мы «палки», торговал бы Блюминг своим опупеном, подрывая здоровье нации. Парадокс системы. Вроде плохо, но… хорошо! Все у нас получится! Лишь бы народ почаще падал на льду. А мы уж разберемся, кто нечаянно, а кто специально.

Одно обидно, что ни связь со «Стиксом», ни убийство Рябининой нам Блюмингу не доказать. Увы, догадки в судах в расчет не берутся. Поэтому верно – пусть мотает срок по хулиганству, тем более вряд ли ему дадут досидеть спокойно. Попадет он где-нибудь нечаянно под спиленную сосну или перегреется в зоновской бане. Светлая память.

Запиликал Валькин навороченный телефон. Щеглов снял трубку.

– Это тебя.

Через минуту я положил трубку на место.

– Ну, чудаки, предупреждал ведь: ничего в рот не брать. Как дети малые. Разнесли в пух и перья «Стикс», всех по полу разложили, но зачем опупен-то пробовать на зуб? Двоих то ли из ОМОНа, то ли из ОНОНа пришлось на «скорой» отправлять, чтобы желудки промыть. Иначе ведь втянутся. Ладно, Валь, я пойду Михалычу доложусь да материал подготовлю для дознавателя. Придется еще раз в универмаг сгонять, по новой персонал допросить. С учетом неожиданно открывшихся обстоятельств. Тебе к Новому году ничего прикупить не надо? Туалетную воду «Пако рабанне» или галстук от Версаччи? Могу по пути.

Михалыч сидит за своим столом и держится за голову. Увидев меня, он нервно дергается и вскакивает.

– Ага! Ты где был?

– Да у Щеглова сидел, с материалом обрешались.

– Ты что ж, умник, за адресную программу вчера дал?

У меня учащается пульс в предчувствии чего-то нехорошего. Так и тахикардию нажить можно.

– Из красной книги. Мне Черненко сказал, что у Маркова там контингент записан.

– Контингент, да не тот! – Михалыч барабанит костяшками пальцев по столу. – Тот контингент записан в зеленой книге. А в красной – стукачи и сочувствующие! Как мне теперь людям в глаза смотреть?! За то, что они нам помогали, им сегодня ОМОН ребра обломал! Хороша благодарность! Ты по своей территории всю агентурную сеть, годами создаваемую, на корню развалил! Будешь теперь заново организовывать. Черт, дал бы два-три адреса и хватит, так нет – почти всю книгу переписал.

– Я думал, чем больше, тем лучше.

Михалыч открывает было рот, но его прерывает телефонный звонок.

– Так, так. Понял. Молоток. Давай домой, отсыпайся. Если с женой возникнут неприятности, позвони, я объясню.

Положив трубку, Зимин меняется в настроении.

– Наконец-то. Я, честно сказать, и не надеялся. Молоток Витька, опер, что сказать.

Я ничего не спрашиваю, боясь опять навлечь на себя гнев. Михалыч, однако, завелся в положительную сторону и отвечает, не дождавшись вопроса:

– Наставник твой чего две недели из штопора не выходил? У нас тут рядом общаги рабочие. Какой-то упырь по вечерам караулил возле них баб одиноких. Там кочегарка есть. Он за нее тетку затащит, трахнет и замочит. Два эпизода за месяц. Витька тогда одну деваху из общаги склеил и к ней подселился. Деваха выпить не промах, Витьке тоже пришлось в роль вживаться. Хорошо, не впустую. Вычислил сегодня суку. Из той же общаги оказался. Вечером тормознем.

Михалыч довольно потер руки и принялся кому-то названивать, полностью забыв и про меня, и про красно-зеленые книги.

Я постоял немного и незаметно вышел.

Вечером я решил заглянуть к Татьяне. Вещей ее я пока не нашел, да и вряд ли когда найду.

Я и сам не знаю, зачем туда иду. Где-то чувствую себя виноватым, где-то жалею ее… Не знаю. Просто иду.

В цветочном магазине выбираю три розы в красивой упаковке, покупаю их и направляюсь к выходу. В дверях небольшая толчея, всем требуются цветы. Улыбнувшись полной даме, я делаю шаг за порог магазина, нога резко проскальзывает вперед, я падаю на шпагат, вою от боли и ударяюсь головушкой о стекло витрины.

Сволочи! Где дворник?! Связки растянуты, я даже подняться не могу. Сверху на лицо обрушивается град стеклянных осколков, больно царапая шкуру. Где-то за спиной охи и вздохи.

«Господи, который человек уже падает, помогите, помогите ему. Молодой человек, вы не ушиблись? У вас лицо в крови».

Розы лежат рядом на снегу в осколках стекла. Срочно вызвать гражданина Пикассо! Пейзаж пропадает.

Я кое-как поднимаюсь. Ко мне плывет женщина в платье со значком «директор». Сейчас придется оправдываться за их же разгильдяйство. Будто песка нет.

И тут краем глаза я замечаю, как молоденькая, симпатичная девочка, только что продавшая мне розы, крутит диск телефона… О Боже! А что я делал в магазине? Покупал цветы. Для кого? Для Татьяны. Какой Татьяны? У которой украли личное имущество, которое странным образом нашлось…

Это означает одно – бомба. На меня можно накопать. На всех можно накопать! Есть повод! Есть зацепка! Сволочи!

Эти бредовые мысли промелькнули в моей ушибленной голове за какую-то долю секунды. В следующее мгновение я отталкиваю полную даму, хватаю упаковку с розами и, несмотря на растянутые связки и опаснейший гололед, раскинув в стороны руки, со всех ног бегу, бегу, бегу… 

Note1

108 статья, часть II УК РФ – тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть.

Note2

«Люди» (мил.) – агенты.

Note3

ОНОН – отдел по незаконному обороту наркотиков.

Note4

Данная история имеет реальную жизненную подоплеку. В 1995 году в Санкт-Петербурге киллер был найден заказчиком по объявлению в газете.

Note5

Дознаватель – лицо, расследующее дела о хулиганствах.